Маковский Сергей Константинович
Очерки по истории роскоши

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    I. Введеніе.
    II. Роскошь у дикарей.
    III. Индія.
    IV. Китай.
    V. Египетъ.
    VI. Ассирія и Вавилонъ.
    VII. Тиръ и Сидонъ. Евреи.
    Текст издания: журнал "Міръ Божій", No 7, 1898.

   

ОЧЕРКИ ПО ИСТОРІИ РОСКОШИ *).

   *) Главнымъ источникомъ для этой работы послужила книга H. Baudrillart'а. "Histoire du luxe privé et public depuis l'antiquité jusqu'à nos jours", 4 t. Paris, 1878, но попутно авторъ считалъ необходимымъ пользоваться для провѣрокъ дополненій другими сочиненіями, на которые и будетъ ссылаться по мѣрѣ надобности.

I.
ВВЕДЕНІЕ.

   Роскошь, какъ всякое общественное явленіе, имѣетъ свою исторію. Не считаться съ нею нельзя, потому что она является необходимою составною частью цивилизацій. Она ясно выражена уже у дикарей, существовала на зарѣ человѣчества, во времена камня и бронзы, дарила въ деспотическихъ государствахъ древней Азіи, въ Египтѣ, въ Греціи, куда финикіяне и персы перенесли богатства востока; македонское владычество придало ей смѣшанный эллино-египетскій характеръ въ Александріи. Республиканскій Римъ, а потомъ Римъ эпохи цезарей тонули въ роскоши. Феодальные средніе вѣка, въ свою очередь, не избавились отъ нея я само христіанство обновило ее въ образѣ католичества и византизма. Проповѣдь Магомета наполнила цѣлые вѣка расточительнымъ блескомъ халифовъ, повліявшимъ на всю Европу. Старыя военныя монархіи и торговыя республики, аристократія и демократія -- всѣ подчинялись обаянію роскоши, испытывали ея серьезныя послѣдствія. Россія въ этомъ отношеніи очень любопытный примѣръ, какъ мы и постараемся показать въ будущемъ. Въ наше время роскошь стала соціальнымъ вопросомъ сложнымъ и запутаннымъ, тѣмъ болѣе сложнымъ, что трудно опредѣлить объемъ этого слова...
   Какъ опредѣлить, что мы называемъ роскошью? По-русски въ прямомъ смыслѣ роскошь означаетъ трату, расходъ и производится отъ слова кошель (раскошеливаться). Однако, считать роскошью только то, что связано съ расходомъ, такъ же невѣрно, какъ видѣть красоту только въ томъ, что нравится глазамъ. По-французски роскошь -- luxe, откуда -- luxure, сладострастіе. Итальянскія слова lusso и lussuria имѣютъ тотъ же характеръ.
   Ясно, что нельзя разсматривать вопроса исключительно съ этой стороны. На нѣмецкомъ языкѣ въ значеніи роскоши употребляются два слова (кромѣ латинизма -- Luxus) Pracht (prunken), блескъ, великолѣпіе, пышность и Überflusz, т. е. излишество. Это понятіе лучше другихъ выражаетъ сущность роскоши, хотя само по себѣ остается неопредѣленнымъ. Какъ установить границы между необходимымъ и лишнимъ? Гдѣ кончаются потребности законныя, присущія каждому, и гдѣ начинается прихоть? Человѣку невыносима неподвижность. Постоянно желая чего-то лучшаго, чего-то новаго, онъ стремится расширить поле своего дѣйствія, область своихъ ощущеній. Онъ созданъ для борьбы и для завоеваній, какъ въ самомъ себѣ, такъ и во внѣшнемъ мірѣ. Чѣмъ болѣе развито существо, тѣмъ разнообразнѣе его потребности: у дикаря онѣ сложнѣе, чѣмъ у высшихъ животныхъ, а современный европеецъ въ этомъ отношеніи на много опередилъ дикаря. Потребности, кажущіяся сами по себѣ подчиненностью, рабствомъ, обогащая человѣка, становятся признакомъ превосходства. Появленію каждой изъ нихъ соотвѣтствуетъ новое побужденіе, новый толчокъ къ развитію. "Лишнее" -- съ исторической точки зрѣнія -- понятіе вполнѣ условное. То, что представилось бы чрезвычайной роскошью двѣсти лѣтъ назадъ, теперь стало вполнѣ обыденнымъ. У современнаго зажиточнаго ремесленника больше бѣлья, чѣмъ у королей XIV-го столѣтія; газовый рожокъ показался бы солнцемъ въ потемкахъ средневѣковой улицы. Съ перемѣной среды, въ зависимости отъ приспособленія общества къ условіямъ жизни, мѣняется и точка зрѣнія на роскошь. Minimum потребностей растетъ. Капризъ становится привычкой, исключеніе -- общимъ правиломъ. Въ нашемъ климатѣ, въ нашей цивилизаціи жизнь настолько осложнилась, потребности такъ возросли, что "необходимое" часто нельзя отдѣлить отъ "лишняго"; и то и другое сплетается, смѣшивается, создавая то "необходимое излишество", которое мы называемъ комфортомъ...
   Роскошь -- результатъ самыхъ глубокихъ инстинктовъ человѣка. Если вдуматься какъ слѣдуетъ, то видишь, что религія, искусство, наука, наслажденіе и, быть можетъ, страданіе рядомъ неуловимыхъ переходовъ сливаются съ роскошью... Она похожа на громадную лѣстницу, которая однимъ концомъ упирается въ небо красоты и мысли, другимъ -- уходитъ въ темную пропасть насилія и порока. Бальзакъ сказалъ: "Tous les excès sont frères. Le vice est un luxe" (Peau de Chagrin). Въ природѣ человѣка лежитъ врожденное стремленіе къ излишеству; во многихъ случаяхъ оно сильнѣе, чѣмъ желаніе удовлетворить своимъ насущнымъ потребностямъ и является одною изъ самыхъ чувствительныхъ формъ эгоизма. Не происходитъ ли оно изъ той душевной пустоты, которая вызывается несоотвѣтствіемъ между нашими желаніями и ихъ удовлетвореніемъ? Не эту ли пустоту Шопенгауеръ называлъ "страданіемъ воли"? Помимо чистаго эгоизма: гордость тщеславія, чувственности, помимо художественныхъ наклонностей, источникомъ роскоши необходимо считать загадочное стремленіе человѣка къ тому, чтобы выйти изъ границъ, потерять чувство мѣры. Какъ нравы, такъ и искусство испытывали вліяніе этого излишества", и въ жизни, и въ мірѣ воображаемой красоты роскошь совершала свои чудеса и преступленія. Попробуемъ разсмотрѣть ея нравственные элементы.
   Въ большинствѣ случаевъ роскошь объясняется самолюбивымъ желаніемъ казаться выше другихъ, тѣмъ, свойственнымъ человѣку, чувствомъ неравенства, которое заставляетъ его бороться для личнаго счастія и выдѣляться изъ толпы. Богатство -- самый простой выразитель этого желанія: оно всегда вызывало и питало роскошь, которая, въ свою очередь, часто служила ему вывѣской. Тщеславная роскошь прежде всего стремится удивить: размѣромъ, рѣдкостью, блескомъ. Сэй опредѣляетъ роскошь, какъ "употребленіе рѣдкихъ и дорогихъ вещей". Но это не точно: тщеславіе иногда ярче выражается въ какой-нибудь дешевой, показной вещи, чѣмъ въ цѣнномъ произведеніи. Намъ слиткомъ хорошо извѣстна та роскошь, которую, по примѣру Некрасова, можно назвать "убогой"...
   Люди всегда подчинялись обаянію чувствъ. Блескъ и великолѣпіе являются необходимымъ элементомъ народныхъ обрядовъ и забавъ. Не только походы, празднества, пиры, но и всякая религія нуждается въ обстановкѣ. Нѣтъ вѣры безъ культа; нѣтъ культа безъ торжественной декораціи. Какъ бы духовна ни была религія, она не можетъ сдѣлаться отвлеченной философіей, она обязана дѣйствовать на воображеніе, на чувства. Религіозная роскошь въ связи съ преданіями и символикой имѣетъ громадное вліяніе на толпу, такъ же, какъ военная роскошь -- на солдатъ, такъ же какъ мода -- на общество. Исторія костюма, прически, этикета, всѣхъ живописныхъ причудъ и церемоній, отражаетъ измѣнчивыя теченія взглядовъ и вѣрованій общественной среды. Гербертъ Спенсеръ въ остроумной статьѣ "Обычаи и приличія" справедливо доказываетъ, что нельзя отдѣлять внутреннихъ и внѣшнихъ проявленій человѣческой культуры; въ ней все связано: "Законъ, религія и обычаи -- говоритъ онъ -- имѣютъ одинаковое происхожденіе... Если мы спустимся къ первобытному фетишизму, то ясно увидимъ, что божество, правитель и церемоніймейстеръ были первоначально тождественны" {"Опыты", Перев. Тотлебена. Томъ I, стр. 362.}.
   Роскошь блеска вызываетъ изящную промышленность, обработку дорогихъ матеріаловъ, которые цѣнны для насъ не только отъ того, что они прочнѣе и лучше, но часто потому, что они трудно находятся. Этимъ объясняются, знакомые всѣмъ цивилизаціямъ и временамъ, культъ благородныхъ металловъ, поэзія драгоцѣнныхъ камней, любовь къ рѣдкимъ, необыкновеннымъ предметамъ.
   Но кромѣ тщеславнаго стремленія "казаться" и отдавать себя обаянію "кажущагося", въ человѣкѣ еще сильнѣе, пожалуй, наклонность къ чувственному наслажденію. Нужно различать простую потребность отъ жажды пріятнаго, хотя границы и тутъ провести нельзя. Человѣкъ не ищетъ удовлетворенія только, если въ чемъ-нибудь испытываетъ нужду. Часто, именно благодаря тому, что ея нѣтъ, онъ старается вызвать ее въ какой-нибудь неиспытанной формѣ и новизною побѣдитъ свое пресыщеніе. Онъ придумываетъ всякаго, рода способы удовлетворенія, часто фиктивные, воображаемые, которымъ дороговизна и необычайность придаютъ особенную прелесть, прибавляя ко всему сознаніе побѣды надъ затрудненіемъ... Отъ простого удовольствія одинъ шагъ до утонченной изнѣженности; отъ нея -- меньше, чѣмъ шагъ до порока. Роскошь въ такомъ видѣ является исканіемъ пріятнаго, эстетикой чувственности. На этомъ поприщѣ духъ излишества не знаетъ предѣловъ. Не только ослабленный нѣгою Востокъ, всѣ культы служатъ ему своеобразной иллюстраціей; чувственная роскошь была наклонной плоскостью не для одного народа. Трудно сказать, гдѣ она выразилась ярче, гдѣ принесла больше вреда. Съ другой стороны, ей многимъ обязаны промышленность и искусства. Лучшія художественныя произведенія появлялись въ эпохи утонченныя, избалованныя, когда люди, отдыхая отъ подвиговъ и труда отцовъ, переливали накопленныя силы, свою національную гордость въ памятники зодчества и ваянія, въ богатую обстановку жилищъ, въ пышность нарядовъ, въ красивые поэтическіе образы... Такъ, у арабовъ послѣ столѣтія кровавыхъ завоеваній и распрей наступилъ артистическій разцвѣтъ. Средніе вѣка, въ которые такъ тревожно слагались имущественныя отношенія европейскихъ народовъ, завершились возрожденіемъ эллинизма... Волнообразное движеніе исторіи постоянно переносило человѣчество отъ напряженной дѣятельности въ мечтѣ.
   Искусство, какъ духовная роскошь,-- слѣдствіе наименѣе разгаданнаго инстинкта человѣка -- чувства прекраснаго. Современная наука далека отъ эстетической точки зрѣнія на исторію цивилизацій. Съ каждымъ годомъ появляются новыя попытки подчинять сложную, многовѣковую жизнь человѣчества имущественнымъ законамъ. По мнѣнію представителей такъ-называемаго "экономическаго матеріализма", всѣ историческіе процессы прямо зависятъ отъ перемѣнъ въ экономическомъ бытѣ: люди развивались оттого, что совершенствовались ихъ орудія для борьбы за жизнь, т. е. условія ихъ матеріальнаго существованія; такъ что экономическій законъ является продолженіемъ и вмѣстѣ съ тѣмъ ослабленіемъ закона Дарвина, разъ примѣняется не къ зоологической, а къ исторической эволюціи человѣка {См. Н. Бельтовъ. "Къ вопросу о развитіи монистическаго взгляда на исторію". 1895, стр. 231.}. Исторія соединена съ естествознаніе!"". Допустимъ, что это вѣрно, допустимъ, что имущественный отношенія составляютъ фундаментъ, безъ котораго невозможно себѣ представить никакого духовнаго зданія: ни нравственности, на религіи, ни искусства: что же слѣдуетъ заключить? Что человѣку только и свойственно стремленіе къ благосостоянію? Нисколько. Сфера экономическаго закона -- борьба; сфера эстетики -- отдыхъ.
   Итакъ, три элемента создаютъ всѣ безчисленныя проявленія роскоши -- тщеславіе, чувственность (въ широкомъ значеніи) и художественный инстинктъ. Они такъ близко между собою соприкасаются, что въ большинствѣ случаевъ нельзя отдѣлить ихъ другъ отъ друга: все сводится къ преобладанію того или другого элемента. То чисто-эстетическій, созерцательный элементъ преобладаетъ въ предметѣ роскоши (какъ, напр., въ греческой статуѣ), то въ немъ сильнѣе выражается сознаніе своего превосходства или показное тщеславіе (что особенно замѣтно въ нарядахъ и украшеніяхъ), то роскошь главнымъ образомъ служитъ средствомъ для возбужденія чувственнаго удовольствія (какъ это мы видимъ въ яствахъ, винахъ, танцахъ и т. п.).
   Бѣглый очеркъ "исторіи роскоши" интересенъ въ томъ смыслѣ, что даетъ возможность заглянуть съ новой точки зрѣнія въ психологическія основы человѣка и прослѣдить, какъ, въ различныя эпохи и въ разныхъ частяхъ свѣта, въ немъ выражался духъ излишества...
   

II.
Роскошь у дикарей.

   Родъ людской въ своихъ потребностяхъ не шелъ отъ необходимаго къ полезному, а уже отъ полезнаго къ лишнему. Лишнее весьма часто предшествовало необходимому. Украшенія появлялись раньте одежды, гордость раньше стыдливости. Мы встрѣчаемъ роскошь на всѣхъ ступеняхъ человѣческаго развитія и, повидимому, въ правѣ сказать, что зачатки эстетики существуютъ даже въ животномъ царствѣ. Дарвинъ и Уеллесъ много писали о вліяніи на "подборъ" окраски птичьихъ перьевъ и крылъ у насѣкомыхъ. Мантегацца говоритъ о художественныхъ экетазахъ у животныхъ. Ученые -- путешественники Макаренти, Беккари разсказываютъ намъ, что въ горахъ Австраліи и Новой Гвинеи раскія птицы любятъ красивыя и рѣдкія растенія: ихъ гнѣзда похожи на кружевныя бесѣдки, разубранныя орхидеями, гроздьями винограда и коврами изъ моха; вокругъ -- устроены садики, въ которыхъ разложены перья, пестрые камушки и раковины, принесенныя издалека... Какъ не назвать этого роскошью?
   Ребенокъ любитъ блестящія бездѣлушки, даже въ томъ возрастѣ, когда мысль его еще полусознательна. Дикари, дѣти относительно человѣчества, преданы до безумія украшеніямъ и возможнымъ внѣшнимъ отличіямъ. Грязь, неудобства жилищъ, холодъ -- все забывается ради возможности себя украсить. На югѣ даже бушмены, у которыхъ тѣло покрыто такимъ слоемъ грязи,-- что подчасъ нельзя опредѣлить его цвѣта, обращаютъ большое вниманіе на свои наряды, и почти у сѣвернаго полюса, въ странахъ льда и полугодового мрака, тунгузы и коряки цѣнятъ выше тюленьяго жира побрякушки туалета.
   Существуетъ мнѣніе, будто цивилизація вноситъ съ собою моду и ея мученія. Это не вѣрно. Есть дикія племена, которыя дѣйствительно налагаютъ на себя муки во имя моды. Не только истязаютъ они свою кожу, но дѣлаютъ на лицѣ большія отверстія и вставляютъ въ нихъ разные предметы. Америко Веспучи въ своемъ описаніи Новаго Свѣта, посвященномъ Лоренцо Медичи, разсказываетъ, что туземцы, которыхъ онъ тамъ встрѣтилъ, сложены прекрасно и были бы очень красивы, если бы сажи себя не портили. "Они протыкаютъ себѣ щеки, ноздри, губы и уши -- я видѣлъ у нѣкоторыхъ по семи дыръ, каждая величиною въ сливу,-- и убираютъ ихъ голубыми камнями, осколками мрамора или стекла, или превосходнаго алебастра, или бѣлой кости и многими другими матеріалами, обработанными очень искусно, по ихъ обычаю". Такія уродованія встрѣчаются и до сихъ поръ повсемѣстно. Народы желтой расы подтачиваютъ себѣ зубы, придаютъ имъ различную форму и цвѣтъ. Татуировка у большинства дикарей является искусствомъ, имѣющимъ свои строгія правила и модные капризы. Женщины Полинезіи бѣлятся не хуже римлянокъ эпохи Возрожденія.
   Ни одинъ вельможа XVIII вѣка не тратилъ столько времени на свой туалетъ, какъ нѣкоторые предводители на островахъ Вити: у пикъ особенные парикмахеры; сложныя прически отнимаютъ массу времени. Одни мажутъ свою голову разными красками, другіе выбриваютъ ее, оставляя мѣстами клочки волосъ; третьи отпускаютъ длинныя косы... Негритянки Центральной Африки проводятъ полдня за туалетомъ. Онѣ тщательно обвертываютъ на ночь пальцы на рукахъ и ногахъ листьями "лавзоній", чтобы покрыть ихъ яркимъ пурпуромъ; онѣ придаютъ своимъ зубамъ свѣтло-синіе, желтые, красные отіѣнки, оставляя одинъ бѣлымъ для контраста; волосы окрашиваютъ въ индиго, а вѣки -- сурьмою; прибѣгаютъ даже къ такимъ тонкостямъ, какъ духи, что, по свидѣтельству Монтанья, уже дѣлали жены скиѳовъ. Роскошь дикарей имѣетъ тѣ же побужденія, что и у насъ. Несомнѣнно, что кромѣ наивнаго восторга, вызываемаго украшеніями, у дикаря, съ ними связывается и другой смыслъ. Нарядами, или -- если нѣтъ ихъ -- раскрашиваніемъ кожи онъ ставитъ себя на извѣстное мѣсто въ обществѣ. Татуировка причиняетъ не мало страданій, но въ то же время даетъ аристократическій отпечатокъ. "Дана Сандвичевыхъ острововъ съ гордостью покажетъ вамъ подобіе шахматной доски, изображенной на ея ногѣ, или ладонь, на которой узорятся новолуніе, звѣзды и т. д. У нѣкоторыхъ племенъ воины носятъ на себѣ изображенія всѣхъ своихъ подвиговъ: картины боевыхъ схватокъ, выдаваясь на кожѣ не хуже, чѣмъ на бронзѣ или мраморѣ, играютъ роль орденовъ и гербовъ. У другихъ охеменъ другіе знаки отличія: ожерелья изъ раковинъ, браслеты, серьги, причудливыя перья птицъ, пояса изъ человѣческихъ косъ -- принимаютъ громадное значеніе. Завѣшенный всѣми этими бездѣлушками, разрисованный, иногда изуродованный дикарь дальше отъ своего "естественнаго" вида, чѣмъ любой европеецъ, и Ж. Ж. Руссо, конечно не правъ, когда толкуетъ о безъискусственной простотѣ первобытнаго человѣчества.
   Роскошь дикарей не ограничивается такими проявленіями. Въ религіи, въ обычаяхъ, въ отношеніяхъ мужчинъ и женщинъ, во всевозможныхъ физическихъ удовольствіяхъ они покоряются ей очень несдержанно и въ странахъ съ мало-мальски организованнымъ правительствомъ вопросъ о роскоши ставился даже оффиціально. Таитяне пытались въ 50-хъ годахъ нашего вѣка ограничить законами всякія излишества, но, понятно, что мѣра эта не удалась, какъ и въ другихъ, болѣе культурныхъ государствахъ. Европейцы давно поняли, что роскошь -- всесильное орудіе для подчиненія туземцевъ и настойчиво продолжаютъ развращать варварскіе народы.
   Трудно судить о нравахъ тѣхъ людей, которыхъ обыкновенно называютъ доисторическими; но, по аналогіи съ современнымъ дикаремъ и по незначительнымъ остаткамъ, дошедшимъ до насъ въ видѣ орудій, украшеній и домашней утвари, можно составить себѣ приблизительную картину того далекаго времени, которое отдѣляютъ отъ насъ многія тысячелѣтія. Беззащитному человѣку эпохи камня приходилось выдерживать ожесточенную борьбу. Въ громадныхъ лѣсахъ, не тронутыхъ топоромъ, на берегу озеръ и рѣкъ бродилъ онъ одиноко или небольшими кучками въ поискахъ за пропитаніемъ. Онъ находилъ голышъ, отбивалъ отъ него острый осколокъ камня, вставлялъ его въ оленій рогъ, или прикрѣплялъ къ древку съ помощью кожаннаго ремня, горнаго дегтя, или устраивалъ себѣ палицу изъ медвѣжьей челюсти и шелъ на охоту. Долго не было извѣстно употребленіе огня, и человѣкъ съѣдать сырымъ добытое мясо. Убѣжищемъ отъ непогоды служили ему ямы, хижины изъ древесныхъ вѣтвей, глубокія пещеры, въ которыхъ теперь находятъ кости пещерной гіены, льва, медвѣдя, исполинскаго оленя...
   Но въ грубой жизни этого доисторическаго варвара было мѣсто для искусства. Уже тогда ощущалась потребность изображать и украшать. Можно съ увѣренностью заключить, что роскошь была извѣстна въ каменномъ вѣкѣ. "Первые памятники роскоши,-- говоритъ графъ Г. С. Уваровъ, -- встрѣчаются въ самыхъ древнихъ слояхъ и доказывалъ, что даже дикіе народы, въ эту отдаленную эпоху, не чужды были понятія о красотѣ и объ украшеніяхъ. Такое раннее появленіе отвлеченной потребности отразилось на издѣліяхъ человѣка и вмѣстѣ съ предметами первой необходимости, съ орудіями, мы встрѣчаемъ также и предметы роскоши или украшенія" {"Археологія Россіи. Каменный періодъ". 1881. Ч. I, стр. 33.}. Относительно палеолетической эпохи Лёббокъ разсказываетъ о нарисофиной группѣ лосей, объ изображеніи мамонта, сдѣланномъ на клыкѣ того же животнаго, найденномъ въ пещерѣ Магдалины въ Дордонѣ. Въ Мамонтовой пещерѣ открыли просверленные звѣриные зубы, которые должно быть носились, какъ ожерелья. Въ Иркутской находкѣ встрѣтились другіе предметы, изготовленные изъ мамонтовой кости: особенныя бусы въ видѣ полосатыхъ столбиковъ и шариковъ, напоминающихъ товарную работу: полоски расположены симметрическими и параллельными группами изъ одинаковаго числа полосокъ. "Человѣкъ, замѣчаетъ гр. Уваровъ,-- на каменныя орудія, т. е. на предметы существенной для него необходимости, не тратилъ такихъ усилій, какъ на предметы простой роскоши... Мы встрѣчаемъ въ человѣкѣ палеолетической эпохи проявленіе эстетическаго чувства и быстрота, съ которою оно развивается, начиная отъ просверленныхъ зубовъ и доходя до костяныхъ издѣлій, доказываетъ, что это развитіе происходило не вслѣдствіе какого-то минутнаго впечатлѣнія, но въ силу врожденнаго и непреодолимаго побужденія".
   Шагъ за шагомъ увеличивались потребности человѣка, а въ зависимости отъ нихъ усложнялся его бытъ и роскошь выражалась въ новыхъ формахъ. Грубые осколки необтесаннаго камня онъ замѣняетъ орудіями, тщательно отполированными; гончарную посуду украшаетъ ломанными чертами, лиственнымъ узоромъ и наконецъ, знакомится съ обработкой металловъ и ихъ сплавовъ. Часть "свайныхъ построекъ", найденныхъ на берегу Цюрихскаго озера въ 1853 г., сдѣлана помощью каменнаго топора, но уже позднѣйшія сваи носятъ слѣдъ хорошо отточенной бронзы, приготовленной изъ красной мѣди и олова. Употребленіе каменныхъ орудій мы и теперь находимъ въ Австраліи; Ермакъ засталъ ихъ въ Сибири; о нихъ неоднократно упоминаетъ Геродотъ, напр., въ томъ мѣстѣ, когда, описывая армію Ксеркса, онъ говоритъ, что эфіопы были вооружены стрѣлами съ наконечниками изъ камня или заостреннаго рога антилопы. Въ бронзовомъ вѣкѣ жила Мексика, завоеванная испанцами въ XVI-мъ столѣтіи, и Греція, воспѣтая Гомеромъ. Мы незамѣтно переходимъ изъ тумановъ доисторическихъ дней въ древнимъ цивилизаціямъ Азіи и Африки, гдѣ сохранялись "преданія старины глубокой" и по которымъ можно было бы прослѣдить роскошь отъ ея грубыхъ начинаній до временъ полнаго разцвѣта.
   

III.
Индія.

   Есть одна страна -- колыбель народовъ -- Индія. Нигдѣ такъ не чувствуется связь человѣка съ природой, близость ея безконечности и нѣтъ природы боіле роскошно!!.. "Бассейнъ Ганга,-- замѣчаетъ Le Bon {"Les civilisations de l'Inde", Paris 1887, p. 58.},-- не только самый плодотворный край на полуостровѣ, во, быть можетъ, въ цѣломъ мірѣ... Тамъ нерѣдко собираютъ жатву три раза въ годъ". Во второй книгѣ Рамайяны, изгнанный изъ отечества Рама герой-полубогъ восклицаетъ, обращаясь къ женѣ своей Сита:
   
   "Меня не огорчаетъ больше, о Сита! ни потеря царства, ни отсутствіе друзей, когда я гляжу на этотъ завороженный лѣсъ.
   "Посмотри. Вершины горъ, сверкая на небѣ, точно прорѣзываютъ его синеву. Одна вершина покрыта серебрянымъ блескомъ, другая -- чистымъ золотомъ, третья -- сіяніемъ топаза, изумрудными переливами.
   "Посмотри, о свѣтлоокая! Вѣтеръ срываетъ вихри цвѣтовъ, и уносятъ ихъ вдаль, я тихо плывутъ они по волнамъ.
   "Полюбуйся рѣкой Мандакини! Узоры острововъ на ней, лотусы бѣлые, кувшинки изъ лазури; воды ея просвѣчиваютъ драгоцѣнными камнями.
   "Вѣковыя деревья широко раскидали душистую тѣнь; рои пчелъ жужжатъ вокругъ ліанъ.
   "Упираясь вѣнцами въ самое небо, эти деревья, покрытыя руками пышныхъ цвѣтовъ, не правда ли? внимаютъ пѣснямъ множества птицъ.
   "Стада антилопъ, деорардовъ, гіенъ, снуютъ въ лѣсу но всѣмъ направленіямъ. Крылатое царство свиваетъ въ немъ гнѣзда.
   "А ночью, о Сита, тысячи растеній, озаренныхъ своею прелестью, сверкаютъ вездѣ, какъ огненные призраки" {"Râmâyana" I, II, ch. CIV. Edition Gorresio.}...
   
   Понятно, что такая природа расточительница красотъ и богатствъ, легко удовлетворяя потребностямъ человѣка, развила въ немъ безпечность, чувственность, инстинктъ лѣниваго созерцанія. Эта же природа была его учительницей роскоши. Индусъ никогда не освобождается отъ впечатлѣнія красокъ, звуковъ, запаха, осязаемости міра, хотя своими идеалами только и стремится къ освобожденію отъ земного. Его пониманіе окутано многозвучнымъ голосомъ природы. Онъ мыслитъ сравненіями и картинами. Даже метафизика Ведъ, какъ бы она высоко ни парила въ отвлеченныхъ сферахъ, поражаетъ конкретностью своихъ образовъ. Для индуса вселенная -- безконечная сказка движущихся очертаній, которыя сливаются въ безконечномъ единствѣ. Изъ неудержимаго воображенія этого народа возникли: санскритскія слова, имѣющія болѣе ста слоговъ, фантастическая миѳологія браманизма, поэзія Магабгараты, дворцы раджей, архитектура пагодъ. Камни лучше всего выражаютъ духъ народа. Индусскіе храмы представляются вамъ причудливо-пышнымъ нагроможденіемъ: лотусообразныя колонки, купола, пирамидальные шатры, стѣны, напоминающія пласты горныхъ породъ, входы, раздавленные тяжестью высѣченнаго камня, похожіе на темныя ущелья, теряются среди богатыхъ узоровъ и лѣпныхъ изображеній людей, цвѣтовъ и животныхъ, проникнутыхъ обаяніемъ своего страннаго уродства. Здѣсь нѣтъ симметріи, нѣтъ границъ, такъ же, какъ ихъ нѣтъ въ идеѣ мечтательнаго пантеизма Индіи. Это воплощеніе порыва, въ которомъ смѣшались всѣ чувства, въ которомъ всеобъемлющая нѣга переходитъ въ аскетическое отрицаніе.
   Публичная роскошь съ незапамятныхъ временъ достигала въ Индіи сказочныхъ размѣровъ. £й способствовали дѣленіе на касты и религія. Въ Рамайянѣ на каждомъ шагу встрѣчаются такія описанія: "Вдоль главной улицы, надушенной санталомъ и смѣшаннымъ ароматомъ цвѣтовъ, возвышались храмы боговъ. Вокругъ ихъ ярко-выбѣленныхъ стѣнъ стояли на готовѣ колесницы. Прозрачные бассейны лазурились лиліями. Сады струили тѣнистый покой, а свѣжій ручей звонко журчалъ... И вотъ, Лакмана замѣтилъ неприступный чертогъ царя обезьянъ. Цѣпью бѣлыхъ горъ тянулась его ограда, похожая своими блестящими куполами на пріютъ богини Индры. Его окружали растенія, отяжелѣвшія отъ плодовъ всѣхъ временъ года, и тѣни священныхъ деревъ. Гордыя страшныя обезьяны, не покидающія оружія, охраняли его темнозолотыя двери. Разукрашенный цвѣтами, выложенный тонкими каменьями, точно эмалью, дворецъ отражалъ своимъ обширнымъ фасадомъ, гладкимъ, блестящимъ, волны ослѣпительнаго свѣта"...
   Впродолженіи тысячелѣтій Индія была богатѣйшимъ краемъ на землѣ. Всѣ народы находили въ ней неисчерпаемую сокровищницу. Земли, сосѣднія съ Кабуломъ -- Кашемиръ и Пенджабъ издревле занимались выдѣлкой золота и серебра; Тангоръ извѣстенъ бронзою съ инкрустаціями изъ красной мѣди; Бенгалъ -- кисеею; Агра -- бѣлымъ мраморомъ съ инкрустаціями изъ коралла, аметиста, топаза, бирюзы и сапфира. Индія славилась своимъ желѣзомъ и сталью, издѣліями изъ слоновой кости и рѣзного дерева, тончайшимъ филиграномъ, ониксомъ и лазурью... Индія -- страна опіума, различныхъ пряностей, пахучихъ винъ, приготовленныхъ изъ цвѣтовъ мадука, изъ пальмовыхъ стеблей; ея гигантскіе лѣса производятъ одуряющіе ароматы; отъ нихъ наступаютъ забытіе и фантастическія видѣнія, которыя какъ будто отражаются въ краскахъ на индійскихъ шелковыхъ матеріяхъ, кисеѣ и коврахъ. Тутъ вся роскошь, всѣ капризы цвѣта и блеска; ткани, расшитыя золотомъ, съ отблесками змѣиной чешуи, ткани, полувоздушныя, похожія на вечернія облака, отливающія радужными искрами, платки баядерокъ, съ нѣжными переходами неуловимыхъ оттѣнковъ... "Можно подумать,-- говоритъ Теофилъ Готье,-- что индійская роскошь захотѣла побороться съ солнцемъ, вызвать на смертный бой ослѣпительный блескъ залитаго огнями неба" {L'Orient á l'Exposition.}.
   Въ этой средѣ чувственной и религіозной въ то же время женщина была не только женой и матерью, но излюбленнымъ предметомъ роскоши. Продолжимъ ваше описаніе, взятое изъ Рамайяны: "Дальше подымались, точно бѣлыя облака, просторныя жилища великихъ предводителей Ванара, полныя рѣдкостей и богатствъ и болѣе нѣжныхъ драгоцѣнностей -- женщинъ-красавицъ"... Царь Джанака посылаетъ сосѣду въ подарокъ тысячу рабынь съ дорогими ожерельями. Въ индійской "Книгѣ Любви" (Kama Sontra) говорится о женщинѣ, какъ о своего рода произведеніи искусства, при чемъ дѣлаются тонкія различія въ ея наружности, сложеніи, цвѣтѣ и запахѣ, благодаря которымъ она относится къ разряду большаго или меньшаго физическаго совершенства. Такой взглядъ на женщину, какъ на красивую вещь, дарующую наслажденія, обычное явленіе въ странахъ, гдѣ развита роскошь, а тѣмъ болѣе на Востокѣ. Въ Индія женщина была кумиромъ, но, конечно, какъ это всегда бываетъ въ подобныхъ случаяхъ, народная мудрость считала ее сосредоточіемъ всѣхъ золъ. "Женщина получила въ надѣлъ,-- читаемъ мы въ законахъ Ману,-- ложе любви и наряды, корыстолюбіе и злость, желаніе причинять боль и развращенность". Но въ другомъ мѣстѣ строгій голосъ добавляетъ: "Не тронь женщину даже цвѣткомъ, хотя бы она сто разъ была виновата"... и самъ Будда, по преданію, былъ въ гостяхъ у красавицы баядерки, хотя собственно съ буддизмомъ распространилась въ Индостанѣ проповѣдь воздержанія.
   Нравственные идеалы браманизма, религія отрицанія жизни, освобожденія отъ обманчивой Майи страданій и счастья -- были по существу враждебны роскоши (въ противоположность, напр., магометанству); но строгое дѣленіе на касты позволяло ей развиваться во дворцахъ расточительныхъ раджей, богатыхъ слонами и невольниками, параллельно съ нищетою угнетенныхъ классовъ (паріевъ), съ подвижничествомъ анахоретовъ. Будда внесъ новую идею всеобщаго равенства, міровой жалости къ людямъ, ко всему живущему, идею духовнаго и тѣлеснаго уничтоженія въ любви... Онъ негодуетъ на богатые наряды и жилища, на золото и каменья, на чувственныя удовольствія, зрѣлища -- на все, что можетъ выдѣлить личность изъ толпы обреченныхъ на страданіе я помѣшать человѣку въ его равнодушномъ шествіи къ Нирванѣ.
   Законъ жизни направляетъ человѣка къ эгоистической дѣятельности, гь росту потребностей на счетъ угнетенныхъ; нравственный законъ стремится къ ихъ ограниченію, и противополагаетъ власти на землѣ -- освобожденіе отъ власти земного. Борьба этихъ двухъ началъ проходитъ красною нитью черезъ исторію всего человѣчества, хотя характеръ ея видоизмѣняется сообразно съ временемъ и народомъ. Она является то борьбою религіозно-этической, тамъ, гдѣ возбуждена теократизмомъ (Будда, Кальвинъ, Савонаролла), то чисто-моральной, какъ, напр., въ проповѣди Конфуція или въ спорѣ стоиковъ съ эпикурейцами, ли въ новѣйшихъ сочиненіяхъ Толстого, то соціалистической, когда интересы высшихъ классовъ сталкиваются съ ропотомъ демократія, богатство сильныхъ съ народнымъ голодомъ: примѣрами могутъ служить протестъ братьевъ Гракховъ, французская революція и современные фабричные бунты. Но чаще мотивы такой борьбы смѣшанные. Библейскіе пророки, бичевавшіе роскошь царей Израиля, были въ одно время и мистиками и демагогами; притча о бѣдномъ Лазарѣ имѣетъ смыслъ религіозный, нравственный и соціальный; Руссо въ своихъ нападкахъ на цивилизацію -- и моралистъ, и демократъ, и, пожалуй, священникъ.
   Въ древности, въ то время, когда культура, не успѣвъ еще дифференцироваться, составляла простое цѣлое, когда религія была неотдѣлима отъ государства, а нравственность отъ нравовъ, роскошь не противорѣчьи общественности, но даже поддерживала ее. Существованіе порабощеннаго класса паріевъ въ Индіи и рабовъ въ Египтѣ нисколько не вредило этимъ странамъ. Роскошь, также какъ насиліе были дѣломъ публичнымъ, дѣломъ государства, которое, въ свою очередь, воплощало въ себѣ религіозно-нравственное міровоззрѣніе народа. Какъ только роскошь становится частной, отвѣчая злоупотребленіямъ личности надъ общественными нормами, она можетъ обратиться въ бичъ государства и семьи, ослабить націю. Протестъ противъ нея вызывается этимъ разладомъ. Во всѣ великіе вѣка моральнаго упадка: въ Греціи третьяго столѣтія, въ Римѣ -- Августовъ, въ Италіи -- Возрожденія-нравственное сознаніе устами проповѣдниковъ и философовъ произноситъ надъ роскошью свои приговоры. Главный врагъ частной, эгоистической роскоши -- идея справедливости. Вѣдь и вашъ соціализмъ возникъ изъ желанія примирить возрастаніе богатствъ съ несправедливостью въ ихъ распространеніи.
   Это отступленіе было необходимо для пониманія роскоши у другихъ великихъ народовъ, у китайцевъ и египтянъ.
   

IV.
Китай.

   Китай только на первый взглядъ представляется намъ неподвижнымъ, какъ бы застывшимъ краемъ, гдѣ народъ спитъ въ мирно-патріархальномъ невозмутимомъ покоѣ. Лѣтопись этой своеобразной культуры полна революцій, войнъ, придворныхъ интригъ, увлеченій порокомъ и нѣгой. Еще Монтескье указывалъ на бездѣлье, жестокость и расточительность, которыми были отмѣчены многія царствованія Небесной Имперіи. Теперь можно сказать съ несомнѣнностью, несмотря на мракъ, покрывающій китайскую древность, что тамъ десятки вѣковъ до нашей эры были свои Нероны и Геліогобалы, свои утонченныя Клеопатры и раскаявшіеся грѣшники роскоши... Для примѣра возьмемъ правленіе Шеу-Сина (XI в. д. P. X.). Этотъ государь, околдованный красотой куртизанки Та-Ки, жестокой и сладострастной, построилъ мраморный дворецъ, куда имѣли свободный доступъ всѣ молодые люди и женщины, искавшіе наслажденій. Ночи и дни въ роскошномъ убѣжищѣ порока гремѣла музыка, обносились яства, лилось вино, и часто шумная оргія кончалась убійствами. Возставшіе вассалы положили конецъ этому царствованію и, по преданію, побѣжденный Шеу-Синъ лишился жизни такъ же, какъ баснословный Сарданапалъ: онъ нарядился въ пышныя одежды и сжегъ себя на кострѣ. Другой владыка Чинъ-чангъ напоминаетъ своею жизнью и покаяніемъ царя Давида. Послѣ многихъ лѣтъ недостойной и тщеславной жизни онъ обращается съ мольбою къ разгнѣванному богу, пославшему голодъ на его страну. Онъ обрѣзаетъ себѣ волосы, надѣваетъ власяницу и, ставъ у подножія горы, скорбно сознается въ томъ, что воздвигалъ ненужныя великолѣпныя зданія, имѣлъ слишкомъ много женъ и черезчуръ былъ преданъ утонченностямъ кухни. До какихъ размѣровъ доходили царскія излишества мы знаемъ по исторіи Юанъ-Ти, у котораго будто бы содержалось въ конюшняхъ 10.000 скакуновъ, а въ гаремѣ болѣе тысячи женщинъ.
   Начиная съ VIII в., мы встрѣчаемъ въ Китаѣ цѣлый рядъ богдыхановъ-лѣнивцевъ, прозябающихъ въ своихъ дворцахъ среди удовольствій, прихотей и богатствъ. Имперія, разоренная ихъ роскошными забавами и бездѣльемъ, находилась въ рукахъ у хищныхъ намѣстниковъ. Именно въ этомъ бѣдственномъ положеніи засталъ свою родину человѣкъ, который по праву считается высшимъ выразителемъ духовной сущности Китая -- Конфуцій. То былъ странствующій проповѣдникъ, который зналъ наизусть старыя пѣсни народа и любилъ бесѣдовать съ каждыхъ встрѣчнымъ о нравственныхъ цѣляхъ жизни, о совершенствованіи человѣческой души... Конфуцій внесъ лучъ свѣжести и кроткой поэзіи въ мертвую схоластику китайскихъ мудрецовъ. Въ своей "Книгѣ Странствій" онъ не углубляется въ запутанные вопросы бытія и первопричины, подобно своему великому учителю Лао-Тзей, но постоянно обращаясь къ земному существованію, онъ призываетъ людей къ нравственной дисциплинѣ. Этотъ современникъ Солона и Пиѳагора по ту сторону китайской стѣны, также какъ они считалъ необходимымъ условіемъ духовнаго просвѣтлѣнія умѣренность въ образѣ жизни, болѣе того -- полную побѣду надъ тѣломъ: "Я питаюсь,-- говоритъ онъ,-- самой простой пищей; локоть, положенный подъ голову, служитъ мнѣ подушкой, когда меня клонитъ ко сну; и я твердо вѣрю, что въ этой тяжелой жизни мудрецъ всегда съумѣетъ найти радости, потому что, несмотря на всѣ страданія, добродѣтель заключаете, въ себѣ счастье"... "Какъ уменъ ученикъ мой Хоэ! горсть риса составляетъ его обѣдъ, сосудъ съ водою -- его питье, клочекъ земли -- его пріютъ". Конфуцій не доходитъ до пессимистическаго аскетизма Будды, потому что онъ мягче и тактичнѣе его, но, съ точки зрѣнія историка роскоши, онъ -- на томъ же пути отрицанія. Въ книгѣ Ту-Кингъ на ряду съ осужденіями пьянства встрѣчаются обличительныя рѣчи противъ любви къ "безчестной" музыкѣ, къ высокимъ дворцамъ, украшеннымъ чудесами живописи... Такія наставленія обыкновенно имѣютъ мало послѣдствій. Китайскіе государи приняли ученіе Конфуція, но, слѣдуя завѣтамъ отцовъ, продолжали свое широкое покровительство искусству и ремесламъ.
   Знакомство китайцевъ со многими предметами роскоши относится еще ко временамъ славнаго Фо-Хи. Этотъ мудрый владыка, бывшій, математикомъ, астрономомъ, физикомъ, изобрѣлъ нѣсколько музыкальныхъ инструментовъ, между прочимъ особаго рода лиру (кинъ), которую впослѣдствіи Іенъ-Ти украсилъ драгоцѣнными камнями. Кромѣ того, Іенъ-Ти, будто-бы, первый ввелъ торжественные обряды и обработку шелка. Дальнѣйшій шагъ къ роскоши сдѣлалъ Хоангъ-Ти. Преданіе говоритъ, что, глядя однажды на окраску перьевъ у птицы гоэ и на лепестки цвѣтовъ своего сада, онъ такъ залюбовался ими, что надумалъ выкрасить въ эти чарующіе цвѣта платья своихъ подданныхъ. На мандаринахъ появились символическіе знаки: военные украсились изображеніями драконовъ, львовъ и тигровъ, а ученые стали вышивать, на груди фантастическую птицу, названную фугъ-іоангъ.
   Покровительство государей было всегда главнымъ двигателемъ въ. развитіи роскоши Китая. Древніе путешественники подробно разсказываютъ о томъ, какими способами провѣрялись и награждались тамъ художники, съ какимъ любовнымъ деспотизмомъ относились богдыханы къ искусству. Было время, когда существовало нѣчто вродѣ общественнаго суда для произведеній художниковъ, при чемъ нерѣдко имъ приходилось очень горько расплачиваться за свои недосмотры.
   Китайцы съ чисто національной настойчивостью и кропотливостью вѣками совершенствовали пріемы обработки бронзы, лазури, хрусталя, яшмы, фарфора. Это неподражаемые мастера въ умѣніи обращаться со слоновою костью и черепахой, изъ которыхъ они выдѣлываютъ почти недоступныя нашему пониманію бездѣлушки; для мебели они употребляютъ всевозможныя разновидности дерева, начиная съ очень твердаго, получившаго названіе "желѣзнаго", и кончая самымъ нѣжнымъ бамбуковымъ, сандальнымъ и кипарисовымъ деревомъ {Jacquemart, "Histoire du mobilier".}.
   Мы не станемъ перечислять всѣхъ безконечныхъ издѣлій Китая; каждому болѣе или менѣе хорошо извѣстны тѣ прелестныя вещицы, въ которыхъ такъ много изящества, несмотря на угловатость формъ я нѣкоторую манерность стиля; отъ нихъ вѣетъ почти суевѣрной добросовѣстностью въ мельчайшихъ деталяхъ, какимъ-то полудѣтскимъ, полустарческимъ добродушіемъ или, наоборотъ, тяготѣніемъ къ чудовищному и странному...
   Характерною роскошью для Китая является шелкъ, который, по новѣйшимъ изслѣдованіямъ, несомнѣнно китайскаго происхожденія, хотя латинскіе писатели, но преимуществу поэты, и пріучили насъ къ мысли, что родина шелка -- Индія.
   Ученый Гэренъ, авторъ "Исторіи торговли древнихъ народовъ", сомнѣвается въ томъ, чтобы занавѣси іерусалимскаго храма были изъ шелка, однако признаетъ, что изъ него дѣлались богатые наряды мидянъ и персовъ. По его же словамъ, Аристотель первый упоминаетъ про шелкъ въ своей "Естественной исторіи". Плиній, какъ извѣстно, писалъ о гусеницахъ, свивающихъ на вѣтвяхъ кипариса, дуба и ясеня коконы, величиною съ куриное яйцо, изъ которыхъ жители Коса выдѣлывали яркія ткани.
   На самомъ дѣлѣ, дикій шелковичный червь и до сихъ поръ встрѣчается въ Китаѣ на особомъ видѣ перечнаго дерева; рядомъ съ этимъ настоящая культура коконовъ процвѣтала тамъ уже въ очень отдаленную эпоху. До нашихъ дней сохранился обрядъ китайскихъ государей ежегодно праздновать память Сіенъ-Тцыны, которая, по преданію, научила подданныхъ искусству воспитывать гусеницъ, сматывать шелковину и приготовлять изъ нея ткани.
   Мы разсмотримъ подробнѣе исторію развитія фарфора, какъ производства, наиболѣе типичнаго для китайской роскоши, пользуясь интереснымъ сочиненіемъ Станислава Жюльена: "Histoire et fabrication de la porcelaine".
   Не слѣдуетъ думать, что тотъ изумительный фарфоръ, съ которымъ Европа познакомилась въ XVI ст., былъ извѣстенъ въ глубокой древности; онъ сталъ выдѣлываться полтора вѣка до P. X., и ранѣе въ Китаѣ употреблялись Сосуды только изъ бронзы и обожженой глины. Прошло много времени, пока горшечники научились расписывать фарфоръ хороводами бабочекъ и капризныхъ цвѣтовъ; сперва они только заботились о прочности смѣси и о томъ, чтобы ея окраска была въ гармоніи съ цвѣтомъ чая; они оказывали предпочтеніе голубымъ тонамъ, придававшимъ національному напитку нѣжно-зеленоватые отсвѣты. Въ X в. къ одному богдыхану, нѣсколько дней послѣ его восшествія на престолъ, явилось посольство съ просьбой указать модель для сосудовъ, предназначенныхъ къ его столу. Онъ написалъ на прошеніи: "Пускай впредь фарфоръ окрашиваютъ лазурью, которою небо послѣ дождливаго дня просвѣчиваетъ между облаками". И тогда дѣйствительно было составлено знаменитое тѣсто "лазурное, какъ сводъ небесъ, тонкое, какъ бумага, блестящее, какъ зеркало, звонкое, словно музыкальныя струны"... Этотъ фарфоръ назывался голубымъ небомъ послѣ дождя.
   Едва уловимыя трещины поднимали его цѣнность, въ особенности, когда, послѣ 1368 года, его перестали выдѣлывать. Но еще больше прославился бѣлый фарфоръ. Достигнувъ совершенства въ новомъ производствѣ, китайскіе мастера стали оттѣнять снѣжно-прозрачную поверхность чашекъ выпуклостями, въ видѣ рыбокъ или легкими жилками, напоминающими морскую зыбь, или тонкими извивами, похожими на лапки краба. Были также чашки, на которыхъ виднѣлись какъ будто слѣды нечаянно упавшихъ слезъ. Рядомъ съ этимъ выдѣлывались и цвѣтные фарфоры; для нихъ сердоликъ обращался въ порошокъ, а кобальтъ, привозимый съ Запада, оплачивался двойнымъ вѣсомъ золота. Каждому отдѣльному цвѣту соотвѣтствовало поэтическое названіе: фарфоръ "блѣдный, какъ лунная ночь", алый, "какъ солнце передъ не" погодой"... Черный фонъ съ желтыми жемчужинами считался привилегіей Кіены, а эмаль темная, какъ чернила, была тайной кіунскихъ фабрикъ. Вазы начали расписывать синими цвѣтами. Цвѣты вообще играютъ важную роль въ жизни китайцевъ, составляя вмѣстѣ съ рисовымъ виномъ главный источникъ ихъ наслажденій. Лучшіе образцы народной лирики заимствованы у растеній: дѣвушка -- цвѣтъ персика, водяная лилія среди озера; брови ея -- тонкіе листья вешней ивы, а вѣрная жена похожа на лозу, любовно вьющуюся вокругъ дерева, и т. д.
   Вотъ почему китайцы, выработавъ пріемы живописи на фарфорѣ (приблизительно, въ XI вѣкѣ), тотчасъ принялись покрывать его узорами сказочныхъ стеблей и лепестковъ. Позднѣе на чайныхъ сервизахъ и вазахъ появились изображенія животныхъ, людей, семейныхъ картинокъ, оттѣнявшихъ своимъ каррикатурнымъ реализмомъ и неподражаемымъ юморомъ поэзію растительнаго царства.
   Въ правленіе династіи Сонгъ керамика продолжаетъ совершенствоваться, благодаря участію многихъ крупныхъ фабрикъ и такихъ знаменитыхъ мастеровъ, каковы братья Чангъ. Нашествіе монголовъ пріостановило эти успѣхи, однако въ XVI в. Фарфоровая промышленность пробуждается снова и во дни Минговъ доходитъ до высшей точки своего развитія. Съ этихъ поръ замѣчается постепенный упадокъ. Уже. въ концѣ XVI в. украшенія теряютъ свою первоначальную наивную прелесть и становятся вычурными, подражательными, безнравственными, подчиняясь испорченному вкусу покровителей-богдыхановъ и шаблону дешевыхъ фабрикъ.
   Въ этой исторіи фарфора вся сущность китаизма въ искусствѣ Китайскій мастеръ никогда не является самостоятельнымъ творцомъ, но болѣе или менѣе хорошимъ ремесленникомъ, вполнѣ подчиненнымъ требованіямъ рывка. Онъ не понимаетъ живописи въ собственномъ значеніи; для него кисть скорѣе орудіе раскрашиванія, чѣмъ письма; его жилище -- наполовину мастерская, наполовину лавочка, гдѣ все разсчитано для выгоднаго сбыта.
   Между искусствомъ и художественнымъ ремесломъ такое-же различіе, какъ между научнымъ отвлеченіемъ и прикладными знаніями. Истинный художникъ ищетъ красоту, какъ гармоническое выраженіе своего "я", или какъ идеализацію природы, не думая о послѣдствіяхъ своего творчества и примѣняемости его къ жизни.
   Судъ жизни всегда придетъ. Но иногда для этого нужны вѣка. Совсѣмъ иначе разсуждаетъ ремесленникъ. Его очень мало безпокоитъ воплощеніе тѣхъ таинственныхъ помысловъ духа, которые онъ, быть можетъ, безсознательно вкладываетъ въ свое дѣтище. Его цѣль -- выгода работы, а важнѣйшими условіями для этого служатъ: экономія и достоинство матеріала, быстрота и ловкость пріемовъ, угадываніе общественныхъ вкусовъ. Такимъ путемъ можно создать красивую, во никогда не возвыситься до художественнаго произведенія. "Вмѣсто стремленія къ высокому и прекрасному -- говоритъ Морицъ Каррьеръ,-- трезвый умъ китайца ищетъ одной пользы; вмѣсто того, чтобы выражать сущность изяществомъ формы, онъ не идетъ дальше наружныхъ прикрасъ". Творчество -- понятіе настолько широкое и сложное, что, конечно, нельзя проводить въ немъ границъ, но неуловимость переходовъ не уничтожаетъ различій. Художникъ цѣломудренъ и строгъ; онъ боится подчеркиваній и преувеличеній, но главнымъ образомъ боится поддѣлки и подражанія. Наоборотъ, ремесленникъ почти всегда популяризаторъ и декораторъ, иногда фокусникъ. Ему все позволено: экспансивность красокъ, остроумныя уродства, изобрѣтательные эффекты...
   Въ большинствѣ случаевъ именно этими качествами отличаются изящно-декоративныя издѣлія китайцевъ; ихъ тонкія вышивки по шелку, ихъ полузабавныя, полумистическія акварели на рисовой бумагѣ, ихъ воздушныя садовыя бесѣдки, стриженыя деревья и узорчатыя башни изъ фарфора. Характерно, что когда вмѣстѣ съ буддизмомъ въ Китай проникло индусское зодчество, то особенно привился на новой почвѣ уступчатый пирамидальный верхъ, заканчивающій нѣкоторыя пагоды; онъ и послужилъ мотивомъ для китайскихъ тха -- легкихъ, многоэтажныхъ башенъ, у которыхъ крыши, постепенно уменьшаясь, затѣйливо выгнуты и обвѣшаны колокольчиками, а стѣны покрыты золотистымъ лакомъ и яркою росписью. Эти постройки, рядомъ съ храмами Индіи, производятъ на насъ впечатлѣніе чего-то хрупкаго, игрушечнаго. Мы напрасно стали бы искать на нихъ печать религіозной идеи, художественнаго отвлеченія... Китайцы -- народъ мелочный, робкій, церемонный и консервативный. Онъ проникнутъ идеаломъ золотой середины и средняго человѣка, раболѣпнымъ почитаніемъ старины. Вотъ отчего ему недоступно стремленіе двигаться впередъ по пути самостоятельнаго, свободнаго творчества. Онъ состарился, оставаясь ребенкомъ, и напоминаетъ героя одного китайскаго сказанія, который, будто бы, родился на свѣтъ сѣдовласымъ старцемъ. Въ этомъ отношеніи гораздо выше стоятъ японцы. Въ ихъ искусствѣ больше чутья, простоты и свободы, такъ же какъ въ ихъ кухнѣ меньше пряностей и уродливыхъ причудъ... Искусство Японіи обладаетъ всѣми обаяніями китаизма, во почти лишено его недостатковъ. Тамъ художникъ менѣе порабощенъ подражаніемъ установленнымъ образцамъ и деспотизмомъ верховной власти. Его наблюдательности и воображенію данъ извѣстный просторъ; онъ въ состояніи проявить свое пониманіе природы, выйдя изъ тѣсныхъ рамокъ ремесленнаго производства. Прошлаго года можно было любоваться въ Петербургѣ частной коллекціей японскихъ картинъ. Передъ нами чередовались мягкіе, пурпуровые закаты солнца надъ бирюзой спокойнаго моря, взъерошенные тигры въ бамбуковомъ лѣсѣ, какіе-то безформенные драконы, символизирующіе хаосъ, и рядомъ -- забавныя сценки изъ домашняго быта, поражавшіе насъ, несмотря на однообразіе типовъ, богатствомъ выраженій... Опредѣленность рисунка, волшебство красокъ, тонкая, нѣсколько женственная грація этой живописи, не такъ давно оцѣненной на Западѣ, уже оказали вліяніе на европейское искусство. Конечно, тутъ имѣется въ виду старая японская школа. Современная Японія пошла по новому пути. Что дастъ ей въ будущемъ прививка западной цивилизаціи, пока неизвѣстно, но, разсматривая произведенія ея новѣйшихъ художниковъ, нельзя не пожалѣть того, что ею навсегда разрушена.
   

V.
Египетъ.

   Успѣхи египтологіи дали возможность вполнѣ ознакомиться съ частною жизнью и съ искусствами, процвѣтавшими когда-то на берегахъ Нила. Культура древняго Египта прежде всего поражаетъ своимъ единствомъ. Громадная государственная организація охватывала, уравновѣшивала собою все, и фараонъ, не смотря на свою неограниченную власть, былъ только высшимъ хранителемъ закона, однимъ изъ жрецовъ, замѣстителей Бога на землѣ. Населеніе дѣлилось на касты; однако это дѣленіе не было такъ строго, какъ въ Индіи, и въ рѣдкихъ случаяхъ даже чужеземецъ могъ достигнуть рядомъ тяжелыхъ искусовъ посвященія въ жреческія тайны; такъ что касты, не нарушая гармонической цѣлостности народа, были только постепенными ступенями, восходящими къ непоколебимой, объединяющей идеѣ теократической монархіи. Вторая основная черта этой культуры -- глубокая религіозность. Въ Египтѣ мы встрѣчаемся съ нею на каждомъ шагу, и поэтому раньше, чѣмъ говорить о роскоши египтянъ, необходимо коснуться ихъ религіи.
   Сущность ея такъ же, какъ большинства религій Востока, состоитъ въ троичномъ пантеизмѣ: единый Богъ, Ну, совершенный Разумъ "предвѣчный океанъ, въ безграничныхъ глубинахъ котораго рѣютъ прообразы Созданія" {"Histoire Ancienne des peuples de l'orient". 1875, p. 27.}, распадается, сохраняя свое непостижимое единство, на мужеское, духовное начало -- Озирисъ и женское дѣятельное -- Изисъ; отъ ихъ взаимодѣйствія, отъ предвѣчнаго союза Отца и Матери исходитъ третье начало Сынъ-Горусъ. Видимый міръ -- отраженіе дѣятельнаго принципа, а жизнь души -- отраженіе Горуса, который стремится вернуть ее въ духовный чертогъ Озириса. Вселенная была для египтянъ непрерывнымъ возникновеніемъ, а живыя существа -- таинственными волнами, которыя то опускаются въ мрачную бездну матеріи и грѣха, то возносятся черезъ небесныя сферы къ божественному покою. Это -- религія мірового трагизма. Отсюда вытекаютъ нравственныя идеи паденія, искупленія, совершенствованія метемпсихоза.
   Однако, возвышенная метафизика была исключительнымъ достояніемъ жрецовъ и гіерофантовъ (учениковъ), тайной, спрятанной въ храмахъ; не всѣ могли и смѣли разоблачать мысли, скрытыя въ символахъ; религія непосвященныхъ, народная вѣра представляла изъ себя хаотическое смѣшеніе: зоотеизмъ, фетишизмъ, смутное понятіе объ единомъ Божествѣ... "Отъ одной троицы къ другой, отъ олицетвореній къ олицетвореніямъ -- говоритъ Масоеро -- религія достигала дѣйствительно невѣроятнаго количества боговъ съ ихъ грубыми, иногда уродливыми формами, спускавшихся рядомъ почти незамѣтныхъ переходовъ изъ самыхъ возвышенныхъ областей на самыя низкія ступени природы"... и религія разросталась въ гигантское дерево: обоготворялось небо, звѣзды, солнце (Ра), Нилъ (Хани), миѳологическіе герои, животныя: Ибисъ, кинокефалъ изъ Тоты, коршунъ изъ Горы, шакалъ изъ Анибіи. Убившій съ умысломъ или невольно ястреба предавался казни; если въ какомъ-нибудь домѣ умирала кошка, то обитатели его стригли себѣ брови отъ огорченія; если же умирала собака, они остригали себѣ все тѣло и голову {Herodoti lib. II. Cab. LXV--VI.}. Каждая провинція имѣла своего священнаго звѣря; Ѳивы боготворили крокодила. Геліополисъ -- птицу бенну и баснословнаго феникса, прилетавшаго въ Египетъ разъ въ пятьсотъ лѣтъ, Мемфисъ чтилъ козла изъ Мендесы, быка Аписа, Пампремидскій округъ -- гипопотама и т. д. Этихъ животныхъ окружали такой заботливой роскошью, какую позволяли себѣ даже не всѣ фараовы. Ихъ кормили тонко приготовленнымъ мясомъ, кашей на молокѣ, пирожками изъ меда; смазывали драгоцѣнными маслами; передъ ними постоянно курились нѣжные ароматы. У нихъ былъ свой гаремъ; въ которомъ содержались старательно выбранныя жрецами красивыя самки, разодѣтыя въ богатыя платья. Похороны такихъ божковъ стоили удивительныхъ тратъ. Послѣ смерти быка Аписа въ Мемфисѣ, разсказываетъ Діодоръ, жрецъ занялъ у Птоломея пятьдесятъ талантовъ (100.000 руб.) на погребеніе; а позднѣе, во времена Августа такія похороны обошлись около" 200.000 рублей.
   Понятія о загробной жизни были настолько ясно выработаны, что давали безконечный матеріалъ для всевозможныхъ изображеній. "Египтяне, въ самомъ дѣлѣ, ясновидящіе. То, о чемъ другіе неясно мечтаютъ, они сознаютъ вполнѣ отчетливо... Эти люди видали рай и чистилище и мы чуть не вѣримъ тому, что они оттуда явились".
   Роскошь Египта была символическимъ языкомъ изложенной нами мистичной философіи и вмѣстѣ съ тѣмъ, отражала суевѣрія народа. Другой источникъ ея -- тщеславное могущество фараоновъ. Передъ лицомъ народа они принимаютъ, начиная съ четвертой династіи, титулъ Ра, бога-солнца и еще при жизни являются участниками той апоѳеозы, которую должна была раскрыть передъ ними загробная вѣчность. Послѣ смерти каждый монархъ становится вдохновителемъ особаго культа. Такимъ образомъ создался цѣлый пантеонъ обоготворенныхъ царей, изображенія которыхъ сопровождали различныя эмблемы. Такъ надъ статуей Хефрема простираетъ крылья коршунъ -- символъ солнца. Храмы, исписанные гіероглифами, повѣствуютъ о величіи того или другого правленія; въ каждомъ изъ нихъ живетъ память фараона. Сами пирамиды -- не только царственныя моголы, а настоящіе храмы, имѣвшіе своихъ священнослужителей.
   Памятники искусства распредѣляются между мемфисскимъ періодомъ (когда Мемфисъ былъ столицею) и ѳивскимъ. Первый періодъ наиболѣе творческій и художественный, завершается одиннадцатой династіей; въ концѣ его, начиная съ шестой династіи, Мемфисъ ослабѣваетъ, и затмевается Гераклеополисомъ. Египетъ какъ будто теряетъ могущество. Но ему суждено было вновь пробудиться въ Ѳивахъ съ одиннадцатой династіей, чтобы достигнуть апогея съ двѣнадцатой, снова пасть подъ напоромъ царей пастуховъ, и, наконецъ, послѣ долгихъ бѣдствій, возродиться въ блестящую эпоху Рамзеса II-го (19-ая дин.). Эти двѣ высшія точки ѳивскаго періода называютъ средней и новой имперіей.
   Къ мемфискому времени относятся самыя замѣчательныя постройки -- воплощеніе религіозной идеи и личнаго тщеславія; онѣ поражаютъ размѣрами. Знаменитая пирамида Хеопса построена изъ двухъ сотъ слоевъ гигантскихъ камней; первоначальная вышина ея равнялась 150 метрамъ; основаніе имѣетъ 235 кв. м.; каменная громада составляетъ двадцать пять милліоновъ кубическихъ метровъ. Лишнее распространяться о томъ, накихъ трудовъ и затратъ, сколькихъ жизней стоили такія сооруженія... До сихъ поръ не выяснено, употреблялись ли при этомъ машины; во всякомъ случаѣ, онѣ были весьма несложны и главная тяжесть работы, конечно, ложилась на человѣческія руки. Что же касается до денежной оцѣнки труда, то намъ не поможетъ наша экономическая сообразительность. Въ надписи, сохранившейся на одной изъ пирамидъ, приведенныя издержки только на пропитаніе рабочихъ достигаютъ болѣе тысячи шестисотъ талантовъ, что равняется восьми милліонамъ восьмистамъ тысячамъ франковъ. Во сколько разъ слѣдуетъ увеличить сумму, если принять во вниманіе цѣнность денегъ въ то время?
   Еще въ болѣе древнему періоду, должно быть, относится колоссальный сфинксъ, олицетворяющій древнѣйшее божество Египта -- восходящее свѣтило дня надъ пустыней. Онъ вытянулся у подножія пирамидъ въ тридцать метровъ длиной и подымаетъ свою величавую голову съ непонятой думой во взглядѣ на вышинѣ десяти саженъ отъ земли. Эти памятники обвѣяны торжественной роскошью размѣра, точно близость пустыни проникла ихъ величіемъ своего безмолвія и ширины. И если египетскіе храмы, съ тяжелыми, плоскими крышами, гигантскими пилонами, обелисками, залами и сотнями комнатъ, куда свѣтъ дневной никогда не попадалъ -- сравнить съ тревожными пагодами Индіи, то сразу видишь различіе двухъ расъ, на которыхъ отравилась окружающая природа. Воображеніе одной расы нагромождаетъ детали, увлекаясь фантастичными украшеніями, забывая симметрію; творческій геній другой расы стремится къ самымъ прочнымъ, безжизненнымъ формамъ и выражаетъ вѣчность геометрическими фигурами.
   Въ одну изъ недавнихъ раскопокъ отрыли по близости отъ сфинкса Гизэ древнѣйшій храмъ, въ которомъ не оказалось ни орнаментовъ, ни скульптуры. Трудно сказать, какъ долго процвѣтало это строгое творчество, когда декоративныя искусства стушевывались архитектурой, когда мистическая идея вытѣсняла подражаніе жизни, но уже отъ четвертой династіи сохранилось нѣсколько статуй, отмѣченныхъ художественнымъ реализмомъ: сидящій скрибъ, такъ называемый шейкъ, зять фараона, Фта-Се, сдѣланный изъ сахарскаго кедроваго дерева, статуя Хефрема. Пирамиды своей внутренней отдѣлкой открываютъ намъ всю картину современнаго имъ Египта; права, обычаи, одежды всѣхъ сословій -- царей, священниковъ, солдатъ, смотрителей и рабочихъ воскрешаются детальными рисунками. Необходимо замѣтить, что въ этотъ періодъ темой для искусства служила настоящая жизнь: передъ нами сцена охоты, рыбной ловли, народныхъ праздниковъ съ плясками и пѣніемъ, въ которыхъ много добродушія и безмятежности. Позднѣе на первое мѣсто вступаетъ загробное существованіе съ его мученіями и искупленіями. Перемѣна объясняется историческими причинами, войною съ сосѣдними народами, благодаря которой Египетъ неоднократно былъ опустошенъ, выжженъ, обращенъ въ рабство. Изображеніе на стѣнахъ гробницъ и храмовъ превращаются, по выраженію Масперо {"L'archéologie Egyptienne". 1887, р. 88.}, въ "большую мистическую книгу, гдѣ отношенія человѣка съ богами и боговъ съ людьми, объяснены очень ясно для того, кто умѣетъ понимать". Какъ извѣстно, въ Египтѣ человѣкъ послѣ смерти обращался въ мумію и его окружали заботливые родственники цѣлой обстановкой рисунковъ, надписей и амулетовъ, составлявшихъ своеобразную надгробную роскошь. Такой обычай вытекаетъ изъ представленія египтянъ о душѣ. Человѣка, по ихъ мнѣнію, образуютъ: тѣло, затѣмъ жизненная оболочка (Ка) или что-то въ родѣ двойника, изъ менѣе плотной матеріи, затѣмъ душа (bi, bai), которая аллегорически представлялась птицей (ласточкой, золотымъ коршуномъ, или журавлемъ), наконецъ, духъ, искра божественнаго огня. Эти составныя части были неотдѣлимо связаны между собою, и отъ сохраненія одной зависѣла участь другихъ. Двойникъ не оставлялъ тѣла никогда, душа и духъ послѣ долгихъ блужданій по небу, какъ странники, отъ времени до времени залетали отдохнуть на гробницу. Тѣло нуждалось въ бальзамированіи, двойникъ въ пищѣ; потому-то мертвеца снабжали всевозможными съѣстными припасами. Впослѣдствіи наивныя и неудобныя приношенія пріобрѣли болѣе символическій характеръ; ихъ стали замѣнять статуетками, стѣнною живописью. Отсюда въ признанію за этими изображеніями дѣйствительной силы -- одинъ шагъ, мумія постепенно богатѣла, окружаясь амулетками, гіероглифами и папирусами (съ заклинаніями противъ злого принципа, олицетворяемаго крокодиломъ, черепахой или змѣями), которые служили ей какъ бы магической броней {Maspero. "Arch. Egypt." р. 108--160.}.
   Мы находимъ у Геродота, много интересныхъ подробностей въ описаніямъ Ѳивъ. То былъ промышленный и торговый центръ, въ которыхъ цвѣли наука и литература. Въ продолженіи болѣе двухъ вѣковъ государи двѣнадцатой династіи, бывшіе въ то же время выдающимися инженерами и зодчими, украшаютъ Ѳивы и сосѣдніе города чудесными зданіями, памятниками религіозной и гражданской роскоши; въ ихъ царствованіе прорыто озеро Мерисъ для цѣлей канализаціи, они заботятся объ успѣхахъ всевозможнаго производства, покровительствуютъ пластическимъ искусствамъ и ремесламъ. Мы можемъ познакомиться съ дѣятельной, кипучей жизнью того времени по живописи на стѣнахъ гробницъ Бени-Гассана, а развалины Карнака превышаютъ все, что мы знаемъ въ архитектурѣ, своими величаво-могучими размѣрами. Лицевая сторона храма обращена къ рѣкѣ, куда прежде вела аллея громадныхъ сфинксовъ съ львинымъ тѣломъ и бараньей головой и простертыми лапами; по разсказамъ современниковъ, потолокъ главнаго портика поддерживали сто тридцать четыре столба толщиною съ Вандейскую колонну. Трудно теперь себѣ составить понятіе о внутреннемъ убранствѣ такихъ построекъ. По словамъ Діодора, оно соотвѣтствовало ихъ наружному великолѣпію. "Эти зданія были цѣлы еще сравнительно недавно -- говоритъ онъ -- золотыя и серебряныя статуи, предметы изъ драгоцѣнной слоновой кости и каменій, находившіеся тамъ, были разграблены персами въ то время, когда зажигалъ Камбизъ египетскіе храмы".
   Вотъ какъ описываетъ Геродотъ главное чудо Египта -- знаменитый лабиринтъ: "Я видѣлъ его и нашелъ, что онъ выше всякаго описанія. Если бы собрать вмѣстѣ всѣ укрѣпленія эллиновъ и другія зданія, то оказалось бы, что они стоили меньшаго труда и денегъ, чѣмъ лабиринтъ, хотя въ Эфесѣ и на островѣ Самосѣ есть замѣчательные храмы... Это двѣнадцать крытыхъ залъ, расположенныхъ своими порталами одна противъ другой и соединенныхъ въ одно помѣщеніе; шестъ залъ обращены на сѣверъ, шесть -- на югъ. Снаружи они окружены общей стѣной. Покои въ лабиринтѣ двоякаго рода, одни подземные, другіе надъ ними на поверхности земли; всѣхъ покоевъ три тысячи, по полторы тысячи въ каждой половинѣ. Верхнія комнаты мы видѣли сами, ходили по нимъ, разсматривая ихъ, и на основаніи этого говоримъ; о подземельяхъ мы узнали только по разсказамъ. Огорожа ни за что не хотѣли показывать ихъ; тамъ будто бы хранятся могилы царей, строившихъ лабиринтъ, и священныхъ крокодиловъ... Потолки всюду изъ бѣлаго камня, также какъ и стѣны, покрытыя толпою рельефныхъ изображеній; каждая зала окружена колоннами тоже изъ бѣлаго камня. Къ тому самому углу, гдѣ кончается лабиринтъ, тѣсно примыкаетъ пирамида въ сорокъ саженъ вышиною, разукрашенная огромными высѣченными въ камнѣ фигурами; въ нее проникаютъ посредствомъ подземнаго хода" {Herodoti, lib. II, с. CXLVIII.}. По изысканіямъ Лепсіуса, лабиринтъ мѣлъ двѣсти метровъ въ длину и семьдесятъ въ ширину, что не составляетъ еще необыкновенной величины; главная роскошь "египетскаго чуда" заключалась въ безконечномъ количествѣ комнатъ, корридоровъ, двориковъ, хитро расположенныхъ, представлявшихъ тысячи случайностей, такъ что непосвященный не могъ найти выхода.
   Знаменитому археологу Маріетту мы обязаны многими чудесными раскопками. Ему принадлежитъ открытіе цѣлаго міра -- Серапеума, посвященнаго культу быковъ-Аписовъ. Тамъ въ гробницахъ одного изъ нихъ найдены удивительныя драгоцѣнности изъ золота и эмали, которыхъ болѣе тридцати девяти вѣковъ, около сотни статуетокъ изъ твердаго камня, извести и обожженной глины, поражающихъ художественною тонкостью работы. Маріеттъ открылъ также громадное святилище Озириса -- храмъ Абидоса (основанный Сети І-мъ), гдѣ происходили общественные праздники и религіозныя процессіи, исполненныя символической роскоши. Такова процессія новаго года, когда на разсвѣтѣ жрецы, окруженные народомъ, приносили статую коровы, разряженную въ пурпуръ и золото, съ изображеніемъ солнца между рогами, на высокую террасу, для того, чтобы утро коснулось ея первыми лучами. То былъ печальный обрядъ въ память оплакиваемой Изиды, оставленной богомъ Озирисомъ. Но бывали и веселыя торжества. Ежегодно шумная толпа египтянъ отправлялась на корабляхъ въ городъ Бубастисъ. Группа мужчинъ играла на флейтахъ, а нѣсколько женщинъ вторило имъ трещотками; остальные пѣли пѣсни и хлопали въ ладоши. Такъ проѣзжали они. мимо прибрежныхъ городовъ и, наконецъ, въ Бубастисѣ, устраивали "пиръ со многими жертвами, при чемъ виноградное вино выпивалось въ большомъ количествѣ, чѣмъ за все остальное время" {Herodoti, lib. II, с. LX.}. Праздники были величайшей радостью и часто единственнымъ утѣшеніемъ набожной и суевѣрной черни, которая любила и смѣшивала съ ея тайнымъ значеніемъ блестящую внѣшность предметовъ.
   Публичная роскошь стоила Египту много денегъ, но еще болѣе жертвъ. Угнетенный классъ народа -- эти вѣчные "феллахи" проводили всю жизнь въ тяжелой работѣ, вродѣ прорыванія каналовъ и перенесенья на спинѣ камней для безчисленныхъ зданій. Одинъ каналъ къ Ернерійскому морю стоилъ жизни ста двадцати тысячамъ душъ.
   Частная роскошь египтянъ не достигала такихъ излишествъ, какъ, напр., въ Индіи или Ассиріи, но все же была знакома имъ во всѣхъ своихъ нормахъ. Моралисты какъ будто относились къ ней довольно снисходительно, о чемъ можно судить по слѣдующимъ словамъ Фтаотепа, взятымъ изъ отрывка одного древняго философскаго сочиненія: "Если ты мудръ, то украшай какъ слѣдуетъ свое жилище; люби жену, не вступая съ ней въ ссоры, корми ее и наряжай, -- въ томъ заключается роскошь ея тѣла. Весели ее и орошай духами: вѣдь она есть благо, которое должно быть достойно своего владѣльца". Женщины въ Египтѣ дѣйствительно пользовались вліяніемъ не только въ семейной, но и въ общественной жизни, и тѣмъ уваженіемъ, котораго большею частью лишены, на востокѣ (онѣ посѣщали площади, торговали, и обязаны были поддерживать престарѣлыхъ родителей). Конечно, свобода подавала женщинамъ поводъ къ излишествамъ, хотя ихъ роскошь, повидимому, не переходила извѣстныхъ границъ, такъ же какъ роскошь мужчинъ, которые, по выраженію Геродота, "предпочитали быть опрятными, чѣмъ красивыми". Египтянка, судя по изображеніямъ стѣнной живописи, любила наряды: ея руки и ноги украшали вырѣзныя кольца, запястья съ длинными цѣпочками; въ ея туалетъ входили флаконы съ духами, зеркала и золотые гребни, которыми она сдерживала изысканную прическу; она красила себѣ ногти, рѣсницы и брови, носила тяжелыя серьги и платья изъ тонкой шерсти и льна. Египетъ отличался производствомъ тканей, при чемъ этимъ занимались мужчины; многіе города выдѣлывали ковры длиною въ двѣсти футовъ, расшитые золотыми и пестрыми узорами и также славились окрашиваніемъ матерій къ яркіе и прочные цвѣта, черный, синій, красный, зеленый... Большинство другихъ предметовъ роскоши доставлялось торговлей, такъ какъ долина Нила была исключительно земледѣльческимъ краемъ. Изъ Эѳіопіи привозилось золото, слоновая кость и алмазы, Аравія доставляли благовонія, Индія -- свои пряности, и, наконецъ, Финикія и Греція свои вина.
   Благодаря самой природѣ, египтяне всегда оставались хлѣбопашцами, и потому не могли достигнуть изнѣженной культуры своихъ сосѣдей, а сословіе мудрыхъ жрецовъ, презиравшихъ блага жизни, у которыхъ все имущество состояло изъ бѣлаго льнянаго одѣянія и сандалій изъ папируса, было на стражѣ царственной роскоши. Мы знаемъ обычай египтянъ, состоявшій въ томъ, что на богатые пиры приносилось изображеніе мертвеца, и его показывали гостямъ со словами: "пей и наслаждайся, но посмотри и на него; послѣ смерти ты будешь такимъ же".
   Существуетъ любопытная легенда, что фараонъ Менэсъ, отважный полководецъ и противникъ священства, былъ изобрѣтателемъ повареннаго искусства и первый показалъ своимъ подданнымъ, какъ слѣдуетъ возлежать за ѣдой на мягкихъ коврахъ и подушкахъ. Но, нѣсколькими поколѣніями позже, другой государь Тнефактусъ, преданный жрецамъ, вознегодовавъ на эти новшества, вернулся опять къ простотѣ нравовъ и даже велѣлъ надписать въ Ѳивскомъ храмѣ проклятіе Мензсу и его роскоши. Это проклятіе человѣческой слабости и нѣгѣ передъ созерцаніемъ вѣчныхъ истинъ лучше всего характеризуетъ нравственное сознаніе народа, исполнявшаго въ продолженіи нѣсколькихъ тысячъ лѣтъ свою великую миссію... Послѣ изученія исторіи Египта развитіе другихъ народовъ представляется совсѣмъ въ новомъ свѣтѣ. Мистическія тайны изнѣженной, блестящей Ниневіи и Вавилона, которымъ учили маги, отраженіе египетской мудрости, такъ же какъ первыя книги Библіи -- плодъ пребыванія евреевъ на берегахъ Нила въ теченіе болѣе четырехъ вѣковъ. Все, что есть глубокаго и серьезнаго въ метафизикѣ и религіи грековъ пришло изъ Египта, а искусство Ѳивъ и Мемфиса безспорно повліяло на искусства Аѳинъ, Рима и, наконецъ, всего западнаго міра. Но если геній Египта былъ неисчерпаемымъ источникомъ для другихъ цивилизацій, то самъ онъ неоднократно подчинялся вліянію завоевателей и сосѣдей. Особенно ощутилось это вліяніе сравнительно въ позднѣйшее время. Шесть вѣковъ до Р. Хр, въ царствованіе Амазиса, благодаря широкимъ сношеніямъ Египта съ иноземцами, произошелъ въ немъ настоящій переворотъ въ распредѣленіи богатствъ, въ нравахъ и, конечно, въ идеяхъ. Иностраннымъ судамъ въ первый разъ позволенъ доступъ къ устьямъ Нила; грекамъ отданъ цѣлый городъ Навкраты и его предмѣстья для сооруженія алтарей и храмовъ. Накопившееся золото было пущено въ оборотъ; появились новые товары, промышленныя и художественныя издѣлія, и все это способствовало ослабленію древняго духа, развитію новыхъ потребностей, послужило къ изысканности, а затѣмъ и къ испорченности новыхъ вкусовъ. Таковъ результатъ историческихъ столкновеній... Все суровое, рѣзкое въ національномъ духѣ освобождается отъ опредѣленности и нетерпимости; идеи становятся шире, нравы -- мягче, утонченнѣе, но эта ширина міровоззрѣнія часто переходитъ въ болѣзненный скептицизмъ, а утонченность порождаетъ порокъ, и народъ, послѣ непродолжительнаго подъема творчества, теряетъ свою энергію, свою индивидуальность и смолкаетъ на вѣки.
   Мы коснемся еще этого вопроса, когда будемъ говоритъ объ Египтѣ Птоломеевъ, о роскоши въ Александріи.
   

VI.
Ассирія и Вавилонъ.

   Исторія Месопотамской долины гораздо менѣе извѣстна, чѣмъ исторія Египта. Подъ вѣка назадъ было бы дерзостью подумать, что можно въ нее заглянуть. Однако недавнія раскопки и въ особенности изученіе клинообразныхъ надписей уже позволяютъ приподнять немного завѣсу, отдѣляющую отъ насъ забытую старину. Плодородная земля, орошаемая Тигромъ и Ефратомъ, дѣлится на нижнюю и верхнюю Месопотамію, гдѣ съ незапамятныхъ временъ поселились двѣ близкія, но враждующія народности: на югѣ -- халдеи, сѣвернѣе -- ассирійцы. Легенда приписываетъ основаніе Вавилона, столицы халдейскаго государства, Семирамидѣ, а царю Нину -- основаніе ассирійской Ниневіи. Въ Библіи упоминается, что родоначальниками этихъ городовъ были потомки Ноя -- Нимродъ и Ассуръ {Бытіе. X, 9--11.}. Другіе источники неизвѣстны. Древнѣйшее историческое данное, которому слѣдуетъ довѣрять, относится къ году покоренія царства Сузъ Асурбанипаломъ (2.295 лѣтъ до нашей эры) {Fr. Lenormsnt. "Manuel d'Histoire ancienne". II, 24.}. Вся послѣдующая участь Месопотаміи зависитъ отъ перемѣннаго счастья нескончаемой борьбы между ассирійцами и халдеями. Династіи чередуются: цѣлые города разграблены, уничтожены, забыты, и на ихъ обломкахъ возникаютъ новые; развалины сожженныхъ храмовъ вновь покрываются зданіями; роскошь одного владыки, насажденная силой и кровью, смѣтается насиліемъ другого. Въ XVI-мъ вѣкѣ борьба пріостановлена вторженіемъ египтянъ, но вскорѣ она разгорается еще энергичнѣе, сосредоточиваясь вокругъ двухъ большихъ центровъ -- Ниневіи и Вавилона. Послѣ временнаго усиленія южнаго государства (приблиз. отъ 1060--1020 г.), Ниневія цѣною ожесточенныхъ войнъ опять захватываетъ первенство, я тутъ начинается лучшая эпоха такъ называемаго перваго ассирійскаго царства, въ правленіе знаменитыхъ Асурназирнала и его сына Салманасара ІІІ-го (отъ которыхъ остались развалины сѣверно-западнаго дворца въ Пимрудѣ). Двумя столѣтіями позже снова наступаетъ время упадка и страшныхъ бѣдствій для Ассиріи, продолжавшееся, впрочемъ, недолго. Въ серединѣ того же восьмого вѣка при Теглафталазарѣ II-мъ, смѣломъ полководцѣ, простершемъ свои владѣнія къ Инду на востокъ, а на западѣ до границъ Египта, и главнымъ образомъ въ царствованіе его преемника, котораго принято называть Саргономъ {См. Oppert et Menant. "Lee Fastes de Sargon. Paris". 1865.}, второе ассирійское царство достигло апогея славы и роскоши. Саргонъ соорудилъ себѣ резиденцію въ Хорсабадѣ, а сынъ его Сеннахерибъ возстановилъ Ниневію, украсивъ ее стѣнами, башнями, набережными, и воздвигнувъ тамъ дворецъ Куюнджяръ. "Я перестроилъ -- говоритъ онъ самъ въ одной надписи -- старыя улицы, я расширилъ улицы узкія, я создалъ изъ цѣлаго города мѣстность, сіяющую какъ солнце". Но прошло еще два царствованія и Ассирія окончательно пала. Сперва разгромили ее скиѳы, нагрянувъ изъ своихъ дикихъ степей, потомъ мидяне въ союзѣ съ Набополассаромъ намѣстникомъ Вавилона, нанесли ей роковой ударъ, и послѣдній ассирійскій царь Ассуредилани дѣйствительно покончилъ тѣмъ самоубійствомъ, которое приписываютъ Сарданапалу (606 г.).
   Этотъ романтическій разсказъ (относимый греками къ 789 г.), рѣшительно ничѣмъ не подтверждается, но онъ любопытенъ для насъ, потому что заключаетъ въ себѣ историческій упрекъ той роскоши, которая способствовала столькимъ разцвѣтамъ и паденіямъ въ древней Месопотаміи. Греки рисуютъ намъ изнѣженнаго Сарданапала умирающимъ на кострѣ, съ толпою своихъ женъ и евнуховъ и съ грудами сокровищъ. Халдеи ворвались въ городъ; вскорѣ цѣлый міръ нѣги и тщеславія, вся Ниневія съ семибашенными храмами и сладострастными дворцами обратились въ пепелъ... У историковъ сдѣлалось общимъ мѣстомъ, что причиною паденія Ассиріи была роскошь, но осторожнѣе будетъ считать ее лишь одною изъ повліявшихъ причинъ. Дѣйствительно, въ этихъ странахъ произвола и угнетенія народа, кромѣ страстной жажды удовольствій, чувственнаго эгоизма, вѣками накоплялся тотъ революціонный духъ; который могъ быть только подавленъ, но, благодаря слабости административныхъ нитей, никогда не былъ побѣжденъ. Государственная непрочность и роскошь были тамъ слѣдствіемъ климата, деспотизма, войнъ, большого неравенства классовъ и безжалостнаго насилія побѣдителей надъ побѣжденными.
   "Разъ Ниневія была разрушена, исчезло и все государство. Новыя царства: вавилонское, индійское и персидское стали чередоваться съ такою быстротою, что скоро были забыты подвиги ассирійскихъ героевъ... Слабыя воспоминанія, сохранившіяся въ воображеніи людей, покрылись туманомъ легенды. Грековъ занимала басня о Сарданапалѣ: они сдѣлали изъ нея нравоучительный романъ, развивая ея контрасты и злополучія; однако они не выдумали ничего цѣликомъ. Содержаніе ея должно было образоваться изъ разсказовъ, повторявшихся въ Экбатанѣ, Вавилонѣ и Сузахъ, гдѣ жилъ Ктезій, Въ трагедіи, которая была ея развязкой, можно уловить какъ бы отблескъ зловѣщаго пламени, пожравшаго великую страну, и точно эхо того гула, съ которымъ рушились ея башни, храмы и дворцы" {Perrot et Chipiez. "Histoire de l'art dans l'antiquité". II, 52. Paris. 1884.}.
   Для насъ этотъ гулъ погибающей роскоши смѣшивается съ пророческимъ воплемъ Наума, называвшаго Ниневію "логовищемъ львовъ" "городомъ кровей", "полнымъ обмана и убійства": "Господь есть Богъ ревнитель я мститель; мститель Господь и страшенъ во гнѣвѣ своемъ... Въ вихрѣ и бурѣ шествіе Господа, облако -- пыль отъ ногъ Его. Расхищайте серебро, расхищайте золото! нѣтъ конца запасамъ драгоцѣнной утвари. Разорена Ниневія! Кто пожалѣетъ о ней? гдѣ найду я утѣшителей для тебя?" {Книга пророка Наума. Гл. I, II, III.}. А пророкъ Софонія добавляетъ; "Всякій, проходя мимо нея, посвищетъ и махнетъ рукой" {Книга пророка Софоніи. Гл. II.}.
   Какова же была роскошь, возбуждавшая огненное и презрительное негодованіе еврейскихъ пророковъ? Смѣлые завоеватели, только что упомянутые нами, въ то же время показали себя и усердными строителями. Въ Халдеи и Ассиріи авторитетъ монарховъ считался безграничнымъ; все населеніе, всѣ земли и должности были ихъ собственностью; повсюду слѣдовалъ за ними раболѣпный дворъ: безчисленные слуги, жены, евнухи, дворцовая стража, конюха, мастеровые, художники и проч.; обширныя зданія были дѣломъ ихъ тщеславной самовлюбленности. Каждый царь, вступивъ на престолъ, желалъ имѣть свой собственный дворецъ для отдыха, удовольствій и прославленій, дворецъ, гдѣ бы на всѣхъ камняхъ красовалось только его имя, картины его походовъ и побѣдъ. До васъ дошли горделивыя надписи Сеннахериба или сына его Ассерадона, который хвалится тѣмъ, что онъ воздвигъ десять дворцовъ и тридцать шесть храмовъ {Raw Lineon. "The five great monarchies". II, 196.}. Очень немногое сохранилось отъ этихъ многочисленныхъ построекъ, сложенныхъ почти исключительно изъ непрочнаго, нескоро обожженнаго кирпича, а не изъ вѣчныхъ каменныхъ глыбъ, какъ въ Египтѣ. Однако, найдены барельефы, относящіеся еще къ десятому вѣку до Р. Хр., въ развалинахъ такъ называемаго сѣверо-западнаго дворца въ Калахѣ {Подробности: Layard. "The monnments of Nineyeh". London. 1849.}. Но лучшая раскопка произведена на мѣстѣ древняго Корсабада французскимъ археологомъ Victor Place {"Ninive et l'Assyrie". 3 vol.}. Подъ землей былъ открытъ громадный дворецъ временъ Саргова, заключающій, не считая служебныхъ помѣщеній, пріемныя, залы или сераль, гаремъ, храмъ и обсерваторію, другими словами, всѣ составныя части монархической роскоши: могущество, любовь, религію и астрологическую науку... Въ немъ нашли 235 комнатъ и 35 двориковъ съ самымъ различнымъ назначеніемъ: тутъ были кухни, пекарни, погреба, манежи, конюшни, сараи для верблюдовъ помѣщенія для колесницъ, для оружія и сбруи и т. д.
   Внѣшній обликъ этихъ построекъ былъ весьма однообразенъ, представляя изъ себя рядъ прямыхъ параллелепипедовъ {"Ninive et l'Assyrie". 3 vol.}, то замыкающихся въ видѣ параллельныхъ четыреугольниковъ, то наставленныхъ другъ на другѣ и постепенно съуживающихся кверху въ видѣ семи площадокъ. Къ послѣднему типу принадлежатъ мистическіе Драмы, служившіе магамъ для наблюденій за звѣздами въ темно-прозрачныя аравійскія ночи.
   Религію халдеевъ и ассирійцевъ можно назвать тайнымъ и неяснымъ единобожіемъ, переходящимъ въ полидемонизмъ: они вѣрили, что міръ наполненъ (по преимуществу элыми) духами, которые воплощались въ страшные образы, съ человѣческимъ тѣломъ, львиной мордой, собачьими ушами и когтистыми лапами хищной птицы. Имъ приносились кровавыя жертвы, нерѣдко состоявшія изъ людей. Звѣзды были тоже духами, управляющими судьбою смертныхъ. Символическое число семь, которое встрѣчается повсюду: въ египетской "Книгѣ Мертвыхъ" такъ же, какъ въ храмахъ Навуходоносора, въ пиѳагорійской философіи, въ еврейскомъ семисвѣчникѣ, или въ нашихъ календаряхъ, произошло отъ числа пяти планетъ, солнца и луны. Въ халдео-ассирійской архитектурѣ каждый изъ семи кирпичныхъ этажей (приблизительно, шести метровъ вышиною), сначала покрывался особымъ лакомъ для предупрежденія отъ разрушительнаго дѣйствія сырости, а потомъ -- особою краской въ честь семи цвѣтовъ радуги и семи небесныхъ свѣтилъ: первый въ бѣлый цвѣтъ, второй -- въ черный, третій -- въ пурпурный, четвертый -- въ синій и пятый -- въ красно-желтый; шестой этажъ былъ, по всѣмъ вѣроятіямъ, серебряно-сѣрымъ, посвященнымъ лунѣ и, наконецъ, седьмой въ честь солнца -- золотымъ {Place. I, 141-146.}. Описаніе Экбатаны у Геродота сходится съ этими выводами, основанными на расположенія случайно уцѣлѣвшихъ красокъ на кирпичахъ развалинъ {Herodoti, lib. I, ХСVIII.}.
   Не въ одномъ окрашиваніи состояла роскошь построекъ. Мы знаемъ что онѣ покрывались яркими изразцами, узорами, фресками, барельефами, гдѣ сплетались животные, люди, цвѣты и крылатые геніи: желтые, бѣлые на голубомъ фонѣ; а куски изваяній во дворцѣ Саргона, если бы ихъ приложить другъ къ другу, имѣли бы въ общемъ около двухъ-километровъ длины; барельефы (облекавшіе нижнюю часть стѣнъ), составляли около шести тысячъ кв. метровъ {Perrot et Chipiez. II, 285.}. Для деревянныхъ частей, отдѣлываемыхъ бронзой, привозился ливанскій кедръ, кипарисъ и дубъ. "Въ счастливый мѣсяцъ,-- говоритъ Сеннахерибъ,-- и въ удачный день я воздвигъ, по желанію моего сердца, дворецъ изъ алебастра и сирійскаго кедра, величайшій дворецъ во вкусѣ Ассиріи..." {Oppert. "Les Sargonides", 52.} А пророкъ Софонія, призывая гибель Ниневіи, восклицаетъ: "Разрушеніе обнаружится на дверныхъ столбахъ, ибо не станетъ на нихъ кедровой обшивки" {Кн. прор. Софон. II, 14.}. Главный входъ зданія иногда дѣлался изъ базальта и діорита и къ нему приставлялись символическія каменныя изваянія: крылатые львы и быки съ длиннобородыми человѣческими головами; изъ Индіи привозились кусочки яшмы и лаписъ-лазури, оттѣнявшіе бѣлизну слоновой кости; южные склоны Загроса доставляли въ изобиліи: желѣзо, мѣдь, свинецъ, серебро; наконецъ, со всѣхъ сторонъ стекалось золото, которое мастера умѣли дѣлать блестящимъ или матовымъ, смотря по желанію, легко вытягивать въ длинные нити или сплющивать въ тонкія полосы, придавая имъ разные оттѣнки, обрабатывая ихъ молоточкомъ, иглой и рѣзцомъ.
   Величественно-пестрый видъ должны были создавать эти архитектурныя чудеса въ Ниневіи или въ старинномъ Калахѣ на лѣвомъ берегу Тигра, тамъ, гдѣ впадаетъ въ него рѣка Цабъ. "Дворецъ за дворцомъ подымались на высокой площади, поддерживавшей городъ, и каждый былъ разукрашенъ золотомъ, живописью, рѣзнымъ деревомъ, скульптурой, изразцами и соперничалъ съ другими въ богатствѣ: каменные львы, сфинксы, обелиски и священныя башни наполняли разнообразной роскошью картину. Надъ всѣмъ царила своими уступами громадная пирамида близъ святилища Адаръ и какъ бы собирала вокругъ себя толпу дворцовъ и храмовъ. Тигръ, омывавшій западную часть города, отражалъ его на поверхности, и, удваивая видимую вышину зданій, разсѣивалъ подавляющую тяжесть ихъ (что составляетъ слабую сторону въ ассирійскомъ зодчествѣ). Когда солнце, на закатѣ, бросало на этотъ видъ тѣ сверкающія краски, которыя только и горятъ на небѣ Востока, Калахъ долженъ былъ являться взорамъ путешественника, видѣвшаго его въ первый разъ, какимъ-то видѣніемъ волшебнаго края" {G. Rawlinson. II, 98--99.}.
   Немногое придется добавить о публичной роскоши въ Вавилонѣ. Основныя черты ея тѣ же. Когда этотъ городъ, вѣковой соперникъ Ассиріи, достигъ, наконецъ, неоспоримаго первенства, Набополассаръ и въ особенности Навуходоносоръ наполнили его небывалымъ блескомъ. Одно за другимъ выростали величавыя зданія: храмъ "Неба и Земли", святилище "Скипетроноснаго Нэва", "Міроваго Судьи", "Громовержца Бина", "Великаго Свѣта" въ честь бога Синъ, "Великихъ Горъ" въ честь богини Нана, такъ называемыхъ "три чуда": великій храмъ, храмъ жизни и храмъ живого духа, святилища "Ваалъ-Сапатонъ" и "Ваалъ Зида", о которомъ сохранилось описаніе Діодора, взятое у Ктезія: "На послѣдней башнѣ есть капище, а въ немъ стоитъ большое, прекрасно убранное ложе и золотой столъ; никакой статуи, однако, нѣтъ. Провести тамъ ночь никому не дозволяется, исключая одной туземной женщины, избранной божествомъ изъ числа всѣхъ женщинъ... "Въ вавилонскомъ храмѣ есть внизу еще другое капище, и тамъ находится изображеніе сидящаго Зевса (Бель-Меродаха); передъ нимъ стоитъ большой столъ, скамейка и стулъ изъ золота. Халдеи говорятъ, что все это сдѣлано изъ восьмисотъ талантовъ золота. Подлѣ храма есть золотой жертвенникъ, и еще другой громадный жертвенникъ, на которомъ закалывается мелкій скотъ: только млекопитающіе, достигшіе извѣстнаго возраста; кромѣ того, ежегодно сжигается на немъ тысяча талантовъ куреній въ праздничный день бога" {Herodoti, lib I, LXXXI--LXXXIII.}.
   Но всего грандіознѣе, быть можетъ, было святилище "Семи Сіяній"; къ нему относится слѣдующая надпись, найденная Ролинсономъ въ развалинахъ Бирсъ-Нимруда, надпись лучше всякой исторической критики рисующая намъ Навуходоносора, этого "царя царей" {Книг. прор. Даніила. II, 37.}, ставшаго прообразомъ высокомѣрія, религіознаго паѳоса и необузданной расточительности... "Навуходоносоръ, царь Вавилона, слуга вѣчнаго Существа, свидѣтель безпредѣльной любви Меродаха, могучій государь, прославляющій Нэво, спаситель, мудрецъ, который напрягаетъ слухъ для велѣній высшаго Бога, намѣстникъ Бога, не употребившій во зло дарованной власти, возстановитель пирамиды и башни, первенецъ Набосолассара, царя вавилонскаго, царь. Мы объявляемъ: Меродахъ, самъ великій Господь меня создалъ, для того, чтобы я возстановилъ его алтари. Нэво, наблюдающій за легіонами небесъ и земли, вложилъ въ мои руки скипетръ правосудія. Пирамида -- храмъ неба и земли, жилище повелителя боговъ, Меродаха; я покрылъ чистымъ золотомъ святилище, гдѣ покоится его всемогущество. Я перестроилъ съ основанія башню, вѣчный пріютъ; серебромъ, золотомъ, камнемъ, гладкимъ кирпичомъ. кипарисомъ и кедромъ закончилъ я его великолѣпіе... Храмъ семи земныхъ сіяній, съ которымъ связано самое старинное воспоминаніе о Борсиннѣ, былъ выстроенъ древнимъ царемъ (съ той поры насчитываютъ сорокъ двѣ человѣческихъ жизни), но онъ не докончилъ его кровли. Люди покинули его со временъ потопа, произнося безпорядочныя рѣчи... Землетрясеніе и удары грома потрясли сырую кладку, а кирпичъ обожженый раскололи. Я начерталъ славу моего имени на таблицахъ, украшающихъ своды..."
   Мы уже указывали на климатъ, какъ на одну изъ причинъ, повліявшихъ на роскошь Месопотаміи. Подтвержденіе тому мы находимъ въ знаменитыхъ "висячихъ садахъ" Вавилона. Зной въ этихъ краяхъ, какъ подтверждаютъ путешественники, палящій, невыносимый. Желаніе подняться надъ раскаленной землей, хотя бы на нѣсколько аршинъ, въ тѣнь деревьевъ, могло быть не только художественной фантазіей, но и весьма понятной потребностью. И вотъ одна изъ любимыхъ женъ Навуходоносора, избалованная Амитисъ построила (по разсказамъ Ііодора) на постепенно повышающихся колоннахъ (достигавшихъ 25 метровъ), квадратныя площадки, расположенныя амфитеатромъ, камни которыхъ были покрыты хворостомъ и асфальтомъ, а затѣмъ слоемъ кирпичей, скрѣпленныхъ известкой и свинцомъ для того, чтобы сквозь яяхъ не просачивалась вода. На искусственной почвѣ росли деревья, цвѣты, и, подымаясь все выше и выше, проглядывая сквозь ряды колоннъ, они казались пестрымъ кружевнымъ шатромъ, поднятымъ на воздухъ...
   Не только Вавилонъ отличался красотою, не только его цари позволяли себѣ роскошества. Имъ подражали знатные люди, начальники многочисленныхъ областей: у одного сатрапа было въ конюшняхъ восемьсотъ жеребцовъ и шестнадцать тысячъ кобылъ, а индійскихъ собакъ у него было такое множество, что четыре большихъ селенія, свободныя отъ другихъ податей, обязаны были поставлять для нихъ прокормъ {Herodoti, lib. I, XCII.}. Судя по найденнымъ барельефамъ, изразцамъ и статуямъ, мы можемъ себѣ составить понятіе о частной обстановкѣ, въ которой жили эти люди. Мы видимъ, что болѣе богатые носятъ браслеты, кольца и серьги; борода у нихъ завитая въ нѣсколько рядовъ; пышныя кудри падаютъ на плечи, а къ длинному платью съ бахромой прикрѣплены маленькіе камешки, издававшіе, по догадкамъ ученыхъ, легкій шорохъ при ходьбѣ. Священники надѣвали на голову круглую митру съ рогами. Также приблизительно описывалъ халдеевъ и ассирійцевъ "отецъ исторіи" Геродотъ. "Одежда ихъ слѣдующая,-- говоритъ онъ:-- льняная туника, спускающаяся до ногъ, затѣмъ другая туника шерстяная, а поверхъ набрасываютъ они небольшой бѣлый плащъ; обувь похожа на беотійскіе башмаки. Волосы у нихъ на головѣ длинные и сдержаны повязкою; все тѣло умащается. Каждый изъ нихъ носитъ перстень съ печатью и красивую палку, украшенную сверху искусственнымъ яблокомъ, розою, лиліею, орломъ или чѣмъ-нибудь другимъ; носить палку безъ изображенія не въ обычаѣ. Такъ обращаются они со своимъ тѣломъ" {Ibid. XCV.}. Мы знаемъ, что они гордились богатымъ вооруженіемъ, ѣздили на золоченыхъ колесницахъ, о чемъ такъ повѣствуетъ пророкъ Наумъ: "Щитъ героевъ его красенъ; воины его въ одеждахъ багряныхъ; огнемъ сверкаютъ колесницы въ день приготовленія къ бою, и лѣсъ копьевъ волнуется" {Кн. прор. Наумъ. II, 3.}. Всѣ описанныя нами богатства, разсѣянныя въ храмахъ и дворцахъ, повидимому, находили мѣсто и въ частныхъ жилищахъ. Они выражались въ изящной утвари съ украшеніями изъ слоновой кости или бронзовыхъ инкрустацій, въ тонкой рѣзьбѣ металлическихъ вазъ, въ шкатулкахъ изъ цѣннаго дерева, на которыхъ сказывалось вліяніе Египта и Финикіи.
   Женщина среди этой живописной цивилизаціи играла незначительную роль; она являлась орудіемъ излишествъ и рабою въ семьѣ. Полигамія допускалась во всѣхъ слояхъ общества, а царскій гаремъ стоялъ на высотѣ государственнаго учрежденія. По закону, мужчина, какъ всесильный повелитель, могъ курить жену или отдѣлаться отъ нея двумя кинами серебра; она же за измѣну или просто за намѣреніе оставить мужа приговаривалась къ потопленію въ рѣкѣ {Fr. Lenomaut. t II liv. IV.}. "Женщина, изящество и красота которой такъ живо почувствованы египетскимъ искусствомъ, почти вполнѣ отсутствуетъ въ ассирійскомъ ваяньѣ" {Perrot et Chipiez, II, III.}. За то она выступаетъ на первый планъ тамъ, гдѣ дѣло касается распущенности. Надписи хорсадаоадскаго гарема заключаютъ такія нравоописательныя подробности, что ихъ нельзя повторить. Геродотъ, относящійся въ остальныхъ случаяхъ довольно снисходительно къ нравамъ вавилонянъ, замѣчаетъ: "есть у нихъ, однако, слѣдующій отвратительный обычай: каждая туземная женщина обязана разъ въ жизни имѣть сообщеніе съ иностранцемъ въ храмѣ Афродиты (Мелитты)..." Съ другой стороны онъ хвалитъ и даже называетъ "мудрѣйшимъ" обычай отдавать дѣвушекъ замужъ съ публичнаго торга, при чемъ красавицы, купленныя дороже, изъ вырученныхъ денегъ были обязаны давать приданое некрасивымъ и калѣкамъ, и онѣ поэтому всегда находили себѣ мужей. Женщины, исполнявшія роль жрицъ, и которыя, по словамъ Іереміи, "обвязавшись тростниковымъ поясомъ, сидѣли на улицахъ, сожигая куренія изъ оливковыхъ зеренъ", не отличались цѣломудріемъ {Посланіе Іереміи 43.}; но въ особенности было безнравственно духовенство. "Бываетъ также,-- замѣчаетъ пророкъ,-- что жрецы похищаютъ у боговъ своихъ золото и серебро и употребляютъ его на себя самихъ; удѣляютъ изъ того и блудницамъ подъ ихъ кровомъ..."
   Вавилонъ былъ центромъ суевѣрій, всевозможныхъ "волшебниковъ, мудрецовъ, гадателей и обаятелей", о которыхъ такъ часто упоминается въ Библіи, шумнымъ маскарадомъ нарѣчій, религій и профессій, куда стекалась разношерстная толпа народовъ и заносились идеи и богатства всего міра, гдѣ переживанія древнѣйшаго варварства сталкивались съ цивилизаціями Азіи, Африки и Европы и въ этомъ отношеніи онъ представлялъ благопріятную почву для роскоши и веселья, для того культа чувственныхъ наслажденій, которымъ прославился. Въ ночь, когда Киръ, отведя русло Тигра, овладѣлъ громаднымъ городомъ, Вавилонъ предавался буйной оргіи: онъ умеръ такъ же, какъ жилъ, залитый виномъ и кровью. "Вавилонъ былъ золотою чашею въ рукѣ Господа, опьянявшею всю землю; народы пили изъ нея вино и безумствовали. О, ты, живущій при водахъ великихъ, изобилующій сокровищами! пришелъ конецъ твой, мѣра жадности твоей" {Книга Іереміи. LI, 7, 13.}.
   

VII.
Тиръ и Сидонъ. Евреи.

   Искусство семитовъ тяготѣетъ къ богатству и символической пышности, а не къ идеализаціи жизненныхъ формъ; въ немъ преобладаетъ цѣнность матеріала надъ художественнымъ творчествомъ, чувственность -- надъ пластическимъ чутьемъ; въ немъ больше великолѣпія, чѣмъ гармоніи, больше роскоши, чѣмъ красоты.. Постройки финикіянъ, лидійцевъ, евреевъ и пр. такъ же, какъ храмы Ниневіи и Вавилона, несмотря на свое почти невѣроятное богатство, поражаютъ бѣдностью очертаній... какъ будто цѣль этого искусства тревожить, ошеломлять воображеніе человѣка излишествомъ блеска, а не навѣвать ему созерцательный восторгъ. Таковъ вездѣ семитическій геній -- и въ государственномъ бытѣ, которому не доставало единства, спокойствія, прочности, и въ архитектурѣ, и въ лирикѣ. Обаяніе красочной, параболической поэзіи семитовъ не заключается въ задушевной серьезности, въ мучительной глубинѣ чувства, а въ духѣ преувеличенія, въ духѣ стремительнаго волшебства; эта поэзія кажется рядомъ обрывающихся звуковъ, вспыхивающихъ образовъ, въ которыхъ всегда больше словъ, чѣмъ мысли, также какъ въ ея видимомъ и осязаемомъ выраженіи, въ зодчествѣ -- больше золота, чѣмъ линій. Если въ Индіи роскошь по преимуществу выражалась причудливыми формами, а въ Египтѣ -- размѣромъ, то у семитовъ мы встрѣчаемся съ роскошью матеріала. Говоря о Китаѣ, мы старались разграничить искусство и роскошь (въ тѣсномъ смыслѣ) введеніемъ понятія о ремеслѣ. Теперь мы подошли къ тому же вопросу, только съ другой стороны; но вполнѣ выяснится онъ въ будущемъ, когда мы перейдемъ къ роскоши у грековъ.
   Было бы излишествомъ подолгу останавливаться на другихъ древнихъ народностяхъ, унаслѣдовавшимъ ассирійцамъ и халдеямъ, повторяя свѣдѣнія, такъ добросовѣстно переданныя намъ Геродотомъ и Ксенофонтомъ въ "Киропедіи" (мы коснемся персовъ, говоря о вліяніи ихъ на Грецію). Съ исторической точки зрѣнія здѣсь наблюдается то же роковое превращеніе: воины, закаленные въ битвахъ и лишеніяхъ походной жизни, ставъ побѣдителями, понемногу ослабѣваютъ въ нѣгѣ и порокахъ. Варварская грубость становится варварскою утонченностью; новыя потребности, не развиваясь постепенно, а возникнувъ быстро, подъ вліяніемъ историческихъ случайностей, вызываютъ одностороннія и вредныя излишества. Народъ-завоеватель погибаетъ въ неудержимомъ разгулѣ, точно стремясь какъ можно скорѣе уничтожить богатства похищеннаго пира; но свѣжее племя, какъ новая, разрушительная волна, опрокидывая все на пути, съ жадностью набрасывается на остатки явствъ на недопитые кубки и продолжаетъ пировать до будущей грозы. Мидяне пали среди обжорства и пьянства; лидійцы -- среди мистическаго разврата и жестокаго рабовладѣльчества и т. д.
   Отдѣльно стоять финикіяне -- хитрые купцы и мореплаватели, игравшіе роль посредниковъ между богатствами Азіи, Африки и Европы. Тиръ и Сидонъ навсегда останутся представителями громадныхъ торговыхъ центровъ. Они лежали, по выраженію пророка {Книга пр. Іезекіиля. XXVII, 4.}, "въ сердцѣ хорей" и поэтому были сборнымъ мѣстомъ для окружающихъ народовъ -- сосредоточіемъ избалованности всего древняго міра. Библія рисуетъ намъ довольно полную картину финикійской цивилизаціи, выдѣляя въ особенности ея беззаботную роскошь для того, чтобы въ гнѣвномъ прорицаніи показать ея тщету. Мы узнаемъ, что помосты на финикійскихъ корабляхъ дѣлались изъ сенирскихъ кипарисовъ, мачты -- изъ ливанскаго кедра, весла -- изъ вассанскихъ дубовъ, а скамьи изъ буковаго дерева и слоновой кости съ острововъ Киттимскихъ; мы узнаемъ далѣе, что египетскія узорчатыя полотна употреблялись на паруса и флаги, что голубыя и пурпурныя ткани съ острововъ Елисы служили покрывалами. Мѣновая торговля Тира охватывала всѣ страны. Городъ Ѳарсисъ платилъ ему за товары серебромъ, желѣзомъ, свинцомъ и оловомъ, Іаванъ, Ѳувалъ и Мешехъ -- рабами, мѣдной утварью; городъ Ѳогармъ посылалъ ему своихъ коней и лошаковъ, Доданъ -- цѣнныя попоны, Дамаскъ -- вина и бѣлую шерсть; Іудея отплачивалась менниѳской пшеницею, медомъ, бальзамомъ, арамеяне -- карбункулами, кораллами и рубинами. На финикійскихъ рынкахъ можно было встрѣтить козловъ и барановъ изъ Аравіи, павлиновъ изъ Эѳіопіи, благовонную трость Расмы, узорный шелкъ Ассиріи, Хилмада... Блестящее описаніе этой роскоши Іезекіиль завершаетъ обращенными къ Тпру словами: "Большою мудростью ты умножилъ богатство твое и умъ твой возгордился. За то, такъ говоритъ Господь Богъ: отъ обширности торговли твоей внутреннее твое исполнилось неправды и ты согрѣшилъ; и Я низвергнулъ тебя, какъ нечистаго, съ горы Божіей, изгналъ тебя херувимъ, осѣняющій изъ среды огнистыхъ камней. Отъ красоты возгордилось сердце твое, отъ тщеславія ты погубилъ мудрость; но Я повергну тебя на землю, передъ царями отдамъ тебя на позоръ. Множествомъ беззаконій въ неправедной торговлѣ ты осквернилъ святилища твои; и Я извлеку изъ среды твоей огонь, который и пожретъ тебя; и Я превращу тебя въ пепелъ на землѣ передъ главами всѣхъ видящихъ" {Книга пр. Іезекіиля, XXVIII, 4--18.}. Къ этому голосу присоединяются другія пророческіе голоса... Въ нихъ слышится тотъ же гимнъ страстной вѣры, та же бичующая поэзія осужденія, тотъ же приговоръ духа надъ тѣлесными благами, надъ грѣхомъ наслажденій и роскоши. Гдѣ бы ни жили евреи и какъ бы ни подчинялись вліянію сосѣдей, перенимая языческіе нравы, привычки и вѣру, среди нихъ появлялись люди, которымъ ангелъ неба "отверзалъ уста горячимъ углемъ", вдохновенные проповѣдники, воплощавшіе религіозную совѣсть народа. Евреи были хранителями чистаго монотеизма; они понимали природу, какъ твореніе личнаго Бога, съ безграничнымъ сознаніемъ и волей, съ Которымъ человѣкъ вступаетъ въ договоръ, тогда какъ другіе семитическіе народы видѣли въ мірѣ только проявленіе загадочной, верховной силы, смѣшанной съ природой и далекой отъ людей. Отсюда -- строгая послѣдовательность и догматизмъ еврейской морали и ея несогласіе съ нравственными взглядами, такъ-называемыхъ идолопоклонниковъ; отсюда -- упорная борьба плоти и духа, оставившая слѣдъ на каждой страницѣ Библіи, гдѣ все проникнуто сокрушеніемъ о грѣхѣ, боязнью согрѣшить и въ особенности идеей божеской кары за грѣхъ..- Евреямъ, какъ избранникамъ Іеговы, было сказано: "Будьте святы, потому что Я святъ", и сознаніе этой высшей обязанности спасло ихъ сравнительно немногочисленное племя отъ нравственнаго упадка среди порочной изнѣженности Востока.
   Моисей былъ первымъ цензоромъ роскоши; онъ запретилъ вещественныя языческія изображенія божества, ограничилъ закономъ рабовладѣльчество и частныя богатства, закрѣпилъ навсегда патріархальность семейной жизни Израиля. Допуская необходимость царя для военныхъ цѣлей, для государственнаго объединенія, онъ вмѣстѣ съ тѣмъ предупреждалъ народъ объ излишествахъ, о злоупотребленіи властью будущихъ помазанниковъ Бога. Моисей говорилъ: "Изъ среды братьевъ твоихъ поставь надъ собою царя, но только, чтобы онъ не умножалъ себѣ чрезмѣрно коней и женъ, серебра и золота, дабы не развратилось сердце его. Пускай не гордится сердце его и не уклоняется онъ ни вправо, ни влѣво отъ закона, дабы долгіе дни пребывать ему и сыновьямъ его надъ царствомъ Израиля" {Второзаконіе, XVII, 15--20.}. Впослѣдствіи (приблизительно, одиннадцать вѣковъ до P. X.) первый же избранникъ народа -- Саулъ, измѣнилъ этимъ завѣтамъ; онъ окружилъ себя многочисленнымъ дворомъ, иноплеменными женами, всею пышностью деспотизма, подтверждая мудрое предсказаніе Самуила: "Сыновей вашихъ онъ возьметъ и сдѣлаетъ всадниками своими и будутъ бѣгать они передъ колесницами его. И дочерей вашихъ возьметъ, чтобы онѣ составляли масти, варили кушанья и пекли хлѣбы. И поля ваши, лучшіе виноградники и масляничные сады возьметъ онъ и отдастъ слугамъ своимъ. И возстанете вы тогда на царя вашего, котораго сами избрали, но Господь не поможетъ вамъ" {Первая кн. царствъ, VIII, 11--18.}.
   Мы знаемъ, что преемники Саула: Давидъ, Соломонъ и другіе цари такъ же далеки были отъ патріархальной простоты и приближались къ типу восточныхъ монарховъ, описанныхъ нами выше. Въ Книгѣ Царствъ есть много любопытныхъ подробностей. Мы не станемъ описывать знаменитаго іерусалимскаго храма, вполнѣ относящагося по характеру своей роскоши къ тому, что было сказано о халдейскихъ постройкахъ, но упомянемъ только, что царь Соломонъ сдѣлалъ себѣ престолъ изъ слоновой кости, обложенный золотомъ, къ которому вели шесть ступеней съ двѣнадцатью львами по сторонамъ,-- что у него всѣ сосуды были золотые, "такъ какъ серебро во дни Соломоновы ничего не стоило" {Третья Книга Царствъ, X, 18--21.}, что мудрѣйшій изъ царей полюбилъ многихъ чужестранныхъ женъ и въ угоду имъ "построилъ капище Хамосу, мерзости Моавитской и Молоху, мерзости Аммонитской" и т. д. {Ibid., XI, 1--7.}. О роскоши еврейскихъ женщинъ, бывшихъ, какъ вездѣ, главнымъ соблазномъ и поэтому главной мишенью для нападокъ моралистовъ, есть слѣдующее многозначительное мѣсто у пророка Исайи {Книга пр. Исайи, III, 16--22.}, который жилъ во дни Озіи, Іоаѳама, Ахаза и Езекіи: "Зато, что дочери Сіона надменны и ходятъ, поднявъ шею и обольщая взорами, и выступаютъ величавою поступью, и гремятъ цѣпочками на ногахъ; обнажитъ Господь темя дочерей Сіона и предастъ ихъ позору. Въ тотъ день отниметъ Господь красивыя цѣпочки на ногахъ и звѣздочки и луночки, возьметъ серьги, ожерелья и опахала, запастья, пояса, сосудцы съ духами и привѣски волшебныя, перстни и кольца въ носу, верхнюю одежду и нижнюю, платки и кошельки, свѣтлыя тонкія епанчи, повязки и покрывала... И будетъ вмѣсто благовонія -- смрадъ, вмѣсто пояса -- веревка, вмѣсто завитыхъ волосъ -- плѣшь и будетъ не широкая епанча, а узкое вретище, не красота, а клеймо". Строгіе пророки были неумолимы... Правда, ихъ мало слушались надменно-прекрасныя еврейки, идумеянки и моавитянки и продолжали смущать благочестивое населеніе, зато божья кара неоднократно посѣщала Израиль и тогда онъ съ раскаяннымъ плачемъ вспоминалъ своихъ учителей...
   Проповѣдь этихъ людей, составляющихъ, по выраженію одного писателя, подобіе звеньевъ длинной электрической цѣпи на протяженіи нѣсколькихъ вѣковъ", одухотворяла національное самосознаніе евреевъ, укрѣпляя ихъ надежду въ будущаго искупителя міра -- Мессію, и поэтому была провозвѣстницей новой исторической эры -- христіанства.

Сергѣй Маковскій.

(Продолженіе слѣдуетъ).

"Міръ Божій", No 7, 1898

   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru