Максимов Сергей Васильевич
Лесная глушь. Картины народного быта из воспоминаний и путевых заметок С. Максимова. В двух томах

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Лѣсная глушь. Картины народнаго быта изъ воспоминаній и путевыхъ замѣтокъ С. Максимова. Въ двухъ томахъ. Спб. Изданіе Плотникова. 1871 г.
   Изъ всѣхъ отраслей знаній, относящихся къ Россіи, самею жалкою представляется намъ этнографія. У насъ до сихъ поръ не было и нѣтъ ни одного этнографа, который-бы сколько-нибудь напоминалъ собою европейскихъ этнографовъ-изслѣдователей, въ родѣ извѣстнаго Риля, которые, обнимая всю сумму проявленій народной жизни, стараются выяснить ихъ взаимныя отношенія и указать физіологическіе законы, лежащіе въ основѣ дѣятельности національнаго организма. Всѣ ученые мужи, слывущіе у насъ за этнографовъ, ничто иное, какъ поставщики сырыхъ матеріаловъ, обобщеніе и изслѣдованіе которыхъ не ихъ ума дѣло. Большинство этихъ поставщиковъ этнографическаго матеріала состоитъ изъ литераторовъ-обывателей, сельскихъ священниковъ, становыхъ и другихъ чиновниковъ, которые похищаютъ свои замѣтки въ мѣстныхъ губернскихъ вѣдомостяхъ. Понятно, что съ такими этнографами далеко не уѣдешь, но какъ хотите, они все-таки больше дѣлаютъ для науки, чѣмъ нѣкоторые ученые мужи, которые на казенный счетъ и "при просвѣщенномъ содѣйствіи начальства" путешествуютъ по нашему прекрасному, хотя и слишкомъ уже обширному отечеству. Изъ груды матеріаловъ, собранныхъ упомянутыми мѣстными этнографами, можно все-таки выбрать кое-что путное и интересное, да и ученые-то мужи, путешествующіе "при просвѣщенномъ содѣйствіи начальства", сплошь и рядомъ изслѣдуютъ не народную жизни, а только бумаги и свѣденія мѣстныхъ этнографовъ. Самый характеръ собираемыхъ матеріаловъ говоритъ не въ пользу нашихъ этнографовъ, какъ мѣстныхъ, такъ и путешествующихъ "при просвѣщенномъ содѣйствіи начальства". Они наблюдаютъ и описываютъ большею частью только внѣшнія стороны народной жизни, вовсе не касаясь ея болѣе существенныхъ отношеній. Описывая, напр., до мельчайшихъ подробностей все, что попалось ему изъ хозяйства крестьянина, этнографъ почти никогда не потрудится собрать статистическихъ данныхъ объ этомъ хозяйствѣ, не дастъ вамъ интересныхъ подробностей крестьянскаго бюджета; онъ будетъ на нѣсколькихъ страницахъ разсказывать о цвѣтѣ, покроѣ, матеріалѣ крестьянской рубахи или штановъ, и не обратитъ ни малѣйшаго вниманія на то, сколько у крестьянина бѣлья какъ часто онъ мѣняетъ его; ученый этнографъ запрудитъ свою книгу разными повѣрьями, легендами, заговорами, но не постарается объяснить ихъ смысла, не сосчитаетъ, сколько въ данной мѣстности колдуновъ и знахарей, не разузнаетъ, какое они имѣютъ вліяніе на народную жизнь, сколько получаютъ за свою практику, какія побудительныя причины заставляютъ людей браться за это ремесло и т. д. Описанія семейной жизни обыкновенно наполнены свадебными обрядами и церемоніями, похоронными причитаніями и т. п.,-- новаго при этомъ почти никогда ничего не сообщается со времени изданія сборниковъ Сахарова и Терещенко. Между тѣмъ, внутреннія семейныя отношенія, патріархальный деспотизмъ домовладыкъ, состояніе женскаго труда, условія.воспитанія дѣтей", имущественныя отношенія членовъ семейства,"условія и степень паденія патріархальнаго быта, вырожденія патріархальныхъ обычаевъ -- все это большею частію игнорируется или затрогивается мимоходомъ.
   Этнографы, которыхъ мы назвали "учеными", мало читаются публикой; для нея существуетъ разрядъ писателей, которыхъ слѣдуетъ назвать этнографами-беллетристами. Они занимаются гѣмъ-же, чѣмъ и первые, но обработываютъ этнографическій матеріалъ въ формѣ разсказовъ, очерковъ, путешествій, украшенныхъ описаніями природы, сценами, размышленіями и т. д. Въ ряду этихъ этнографовъ вотъ уже лѣтъ пятнадцать одно изъ первыхъ мѣстъ признается за г. Максимовымъ. Его "Годъ на сѣверѣ" въ свое время обратилъ на себя вниманіе живостью разсказа и свѣжестью нѣкоторыхъ очерковъ. Затѣмъ г. Максимовъ, "при просвѣщенномъ содѣйствіи начальства", ѣздилъ на Амуръ и его правдивыя замѣтка о плачевномъ состояніи этого края въ то время Принесли не малую пользу, содѣйствуя разсѣянію тѣхъ всероссійскихъ иліюзій, въ какихъ представлялся Амуръ мнѣ его туманнаго далека. Статьи объ Амурѣ г. Максимовъ включилъ въ свою книгу "На востокѣ", значительная часть которой наполнена скучными безцвѣтными описаніями дороги, разговорами съ ямщикомъ, забавными, размышленіями о горестной участи этнографовъ, нѣкоторымъ образомъ проливающихъ кровь за отечество и т. д. Съ этой книги г. Максимовъ началъ уже спекулировать своей репутаціей и наполняя своя творенія болтовней, увеличивать ихъ объемъ съ тѣмъ, чтобы продавать подороже. Вѣроятно, онъ и самъ началъ уже замѣчать за собой, что, за неимѣніемъ достаточнаго матеріала, онъ не необходимости болтаетъ много лишняго въ своихъ разсказахъ, и поэтому рѣшился соединять роль разсказчика съ ролью ученаго изслѣдователя въ своемъ твореніи "Сибирь и каторга", которое въ началѣ нынѣшняго года разбиралось въ "Дѣлѣ". Статистическія таблицы въ этой книгѣ поражаютъ нелѣпостью своихъ данныхъ и противорѣчатъ одна другой, свѣденія о декабристахъ, составленныя, какъ видно изъ рецензіи "Русскаго Архива", подъ руководствомъ г. Завалишина, во многомъ невѣрны и искажены и т. д. Но при всѣмъ недостаткахъ книги, указанныхъ "Дѣломъ" въ свое время, въ ней все-таки есть нѣсколько недурныхъ очерковъ, нѣсколько страницъ" производящихъ довольно сильное впечатлѣніе. Теперь-же г. Максимовъ -- рѣшившійся, повидимому, выполнить задачу гоголевскаго Тентетникова и описать "Россію во всѣхъ отношеніяхъ" -- окончательно превратился въ спекулятора и, подъискавъ такого-же издатели въ лицѣ г. Плотникова, начинаетъ издавать исключительно одну болтовню. Прочитавъ его "Лѣсную глушь", мы сначала подумали о разстройствѣ умственнаго здоровья автора, но вспомнивъ, что онъ служитъ редакторомъ "Полицейскихъ Вѣдомостей", каковой должности онъ су разстроенными умственными способностями занимать-бы не могъ, мы тотчасъ отказались отъ своего предположенія и порѣшили, что г. Максимовъ совершенно въ здравомъ умѣ и твердой памяти разсудилъ, за благо, превратившись въ литературнаго офеня, продавать разный литературный мусоръ, на который публика будетъ нѣкоторое время обращать вниманіе, благодаря положенному на этотъ мусоръ клейму: С. В. Максимовъ.
   Почему книга названа "Лѣсная глушь" -- совершенно непонятно, и это заглавіе подходитъ къ ней точно также, какъ и "Этнографическая чушь", "Поднебесная ширь", "Морская даль", "Торжествующая добродѣтель" и т. д. Въ "Лѣсной глуши" разсказывается о жизни петербургскихъ мастеровыхъ, есть статьи о китайскихъ женщинахъ, объ японкахъ статья, двѣ статьи о нижегородской ярмаркѣ, біографія солдата Сысоева и т. д. Какъ все это попало въ "Лѣсную глушь" -- я думаю непонятно даже и самому Аллаху, и читатель, купившій эту книжку съ цѣлью прочесть что-нибудь о жизни въ лѣсной глуши, неоднажды помянетъ нехорошимъ словомъ автора, который, вмѣсто разсказовъ о лѣсной жизни, начнетъ повѣствовать "му о подвигахъ солдата Сысоева, объ японскихъ проституткахъ и т. д. Провелъ г. Максимовъ читателя на заглавіи книги, проводитъ онъ его и на заглавіи нѣкоторыхъ очерковъ, въ которыхъ, сказавъ нѣсколько словъ на данную тему, авторъ начинаетъ нести совершенно неидущую къ дѣлу околесицу. Такъ, напр., наполнивъ первую половину статьи "Китаянки" общеизвѣстными свѣденіями о китайскихъ женщинахъ, авторъ занялъ цѣлую вторую половину статьи выписками о жизни шелковичныхъ червей, сообщивъ въ заключеніе списокъ китайскихъ шелковыхъ матерій съ обозначеніемъ кяхтинскихъ цѣнъ на нихъ!... Вотъ очеркъ "Маляръ", занимающій тридцать тесть страницъ (т. I, 134--170) и на этихъ 36 страницахъ о малярахъ только 9 строкъ на стр. 135, и въ этихъ 9 строкахъ сообщается только, что изъ петербургскихъ маляровъ 43% приходится на костромичей, 12% на ярославцевъ и 4% на новгородцевъ; что живутъ маляры всего больше въ Ямской и около Сѣнной; что тѣ, которые не уходятъ на побывку на родину, осенью превращаются въ стекольщиковъ (стр. 135). О малярахъ рѣчь кончена; затѣмъ начинается скучнѣйшая старческая болтовня о томъ, какъ деревенскаго парня Петруху родные отправляютъ въ Питеръ на заработки (стр. 136--140), какъ здѣсь его билъ хозяинъ и какъ его Петруха научился обманывать (стр. 141--146), какъ Петруха загулялъ съ мастеровыми на масляницѣ (стр. 147--155), какъ затѣмъ онъ мечталъ о женитьбѣ, отправился въ деревню, что говорилъ съ попутчиками, какъ обрадовались ему родные, какъ женили его на Матренѣ, какія пѣсни пѣлись на свадьбѣ и какъ потомъ Петруха зажилъ съ своей молодухой (стр. 156--170). И конецъ! Гдѣ-же тутъ "Маляръ-то", г. Максимовъ, и ужели достанетъ у васъ смѣлости сказать, что вмѣсто "Маляра" этого очерка нельзя озаглавить "Сапожникъ", "Разсыльный", "Полотеръ" и т. д.? И не стыдно вамъ, г. Максимовъ?
   Г. Максимовъ, очевидно, задался мыслью составить книжку побольше и взять за нее подороже; съ этою цѣлью онъ наполняетъ цѣлые десятки страницъ шутовскими прибаутками и загадками, какъ въ очеркѣ "Швецы" (I, 32--70); въ очеркѣ "Булыня" (скупщикъ) онъ совершенно ex abrupto, ни къ селу ни къ городу сообщаетъ простонародныя примѣты о погодѣ за весь годъ (стр. 108 -- 109); описавъ крестьянскую свадьбу въ "Малярѣ", онъ вторично описываетъ ее въ "Дружкѣ" (II, 70--88) и въ третій разъ началъ было описывать ее въ "Питерщикѣ" (стр. 265--270), но, написавъ пять страницъ, изображающихъ сватанье, бросилъ,-- вѣроятно, уже совѣсть зазрила! Всѣ очерки наполнены подобными варіаціями на однѣ и тѣже темы и монотонными разговорами дѣйствующихъ лицъ, разговорами совершенно безсодержательными и до того неинтересными, что мы, даже по обязанности рецензента, едва-едва могли прочесть ихъ всѣ. Чтобы хоть сколько нибудь завлечь читателя, г. Максимовъ пересыпаетъ ихъ тупѣйшими остротами и "до изумительнаго правдоподобія справедливыми анекдотами", въ родѣ того, что одного "пьянаго кавалера службы военной, выпившаго на счетъ гулявшихъ въ трактирѣ и за спасибо ударившаго безъ видимой причины по лицу одного изъ нихъ, хозяева попросили оставить эфти куплеты и быть безъ консисторій" (II, 187). Подчасъ нашъ заболтавшійся этнографъ городитъ совершеннѣйшую безсмыслицу, въ родѣ того, напр., что "Японія пишетъ съ лѣва направо и притомъ снизу вверхъ" (т. II, стр. XIII). Какъ это можно писать горизонтально "и при томъ" вертикально -- этнографъ не поясняетъ!... Онъ заболтался до того, что позабылъ даже самыя обыденныя вещи, напр., что роковымъ медвѣдемъ считается 40-й, а не 30-й, какъ пишетъ онъ (I, 104). Онъ пресерьезно говоритъ, что ручные медвѣди пьютъ "съ горя по утратѣ воли" (стр. 98). Подчасъ авторъ совершенно сбивается въ своей болтовнѣ и, заговоривъ объ одномъ, вдругъ свертываетъ на другое" какъ будто въ бреду. Такъ, при описаніи нижегородской ярмарки" онъ, написавъ нѣсколько строкъ о торговкахъ, вдругъ начинаетъ говорить что-то совершенно неподходящее: "въ страшный восторгъ приходитъ вся эта ватага (какая -- неизвѣстно), когда главное лицо (какое -- тоже неизвѣстно; вѣроятно, главная торговка) начнетъ подбирать рифмы въ отвѣтъ своему старостѣ-командиру или когда на него напяливаютъ мундиръ вверхъ ногами..." Изъ дальнѣйшихъ строкъ можно догадываться, что авторъ заговорилъ ex abrupto о какой-то площадной комедіи и приплелъ ее къ торговкамъ, такъ-что по граматической связи выходитъ, что комедіянтствуютъ торговки (стр. 274--278). Небрежность г. Максимова доходитъ до того, что онъ иногда совершенно безсознательно начинаетъ говорить обидными для самого себя каламбурами, въ родѣ того, напр., что его "разсказъ поставленъ въ границы всей безъискусной простоты невиннаго и полезнаго промыслнь (I, 35). Иногда, заговоривъ объ извѣстномъ сюжетѣ, авторъ чистосердечно признается, что ничего но знаетъ о немъ, и все-таки пишетъ листа два-три. Онъ говоритъ, напр., что о бытѣ вотяковъ не могъ разузнать ничего путнаго, и все-таки настрочилъ о вотякахъ цѣлыхъ 43 страницы, сообщивъ о вотяцкомъ бытѣ нѣсколько свѣденій со словъ какого-то отца Павла. Начинаетъ онъ писать объ японкахъ, но опять сознается, что японокъ онъ собственно не знаетъ (II, стр. X), и сообщаетъ о нихъ то, что на его разспросы отвѣчалъ какой-то кругосвѣтный матросъ Ершовъ (стр. 1).
   И не стыдно вамъ, г. Максимовъ, заниматься, какъ вы сами выражаетесь, такимъ "невиннымъ и полезнымъ промысломъ", какъ торговля подобной литературной ерундой?
   Въ двухъ томахъ максимовскаго творенія заключается сорокъ три печатныхъ листа; изъ нихъ около сорока листовъ занято скучнѣйшей, безсодержательной, ни для кого не интересной болтовней этнографа, спекулирующаго своимъ е невиннымъ и полезнымъ промысломъ". Еслибы изъ этихъ сорока трехъ листовъ выбрать всѣ болѣе или менѣе интересныя свѣденія и характерныя сцены, потомъ осмыслить и обработать ихъ, то могла-бы составиться небезъинтересная статейка листа въ три печатныхъ. Но увлекшись своимъ "невиннымъ и полезнымъ промысломъ", этнографъ вмѣсто трехъ листовъ разболталъ ихъ на сорокъ три листа, и вышла никуда не годная книжонка.
   Даже изъ тѣхъ скудныхъ данныхъ, которыя разбросаны по разнымъ мѣстамъ максимовской книги, можно составить нѣсколько довольно интересныхъ обобщеній, о которыхъ вовсе и не думалъ авторъ. Такъ, напр., вслѣдствіе медленнаго развитія народной жизни, вслѣдствіе царящаго въ ней традиціоннаго застоя и того обстоятельства, что отсутствіе. общественнаго профессіональнаго образованія и младенческое состояніе промышленности лишаютъ людей охоты и возможности пробовать свои силы въ разнообразныхъ отрасляхъ труда,-- въ нашей народной жизни почти всѣ занятія носятъ наслѣдственный характеръ; сынъ занимается тѣмъ-же, чѣмъ занимался и его тятенька, отъ котораго онъ и получаетъ всѣ необходимыя профессіональныя свѣденія. Вотъ, напр., извозчикъ-троечникъ. "Еще съ малолѣтства отецъ пріучаетъ его къ будущему его ремеслу... Лѣтъ черезъ пять или шесть отецъ почти совершенно перестаетъ ѣздить, предоставивъ это дѣло сыну". Скоро приходитъ пора замѣнять и старуху-хозяйку, женивъ сына на дочери какого-нибудь сосѣда, который занимается также извозомъ. Когда дѣло слаживается, все хозяйство передается на руки молодыхъ (I, 9, 11), которые состарѣвшись, въ свою очередь передаютъ его вмѣстѣ съ промысломъ своимъ дѣтямъ. "Такъ отецъ мой дѣлалъ, думаетъ извозчикъ, не слѣдъ и мнѣ покидать его ремесла; мастерства я никакого не знаю, а плотники питерскіе не лучше меня живутъ: знать ужь и умереть доведется извозчикомъ, да и парнишкѣ передать мою волю -- не покидать извоза" (стр. 13). И рѣдко случается, чтобы сынъ троечника покинулъ ремесло отца (стр. 18). Точно также деревенская повитуха-знахарка почти всегда тоже дочь повитухи (II, 12). Во многихъ другихъ промыслахъ мы наталкиваемся на ту-же самую наслѣдственность занятій, которая невыгоднымъ образомъ отзывается на народной промышленности, мѣшая свободному выбору занятій и свободному развитію способностей, сообщая въ то-же время промышленности характеръ традиціонной неподвижности. Съ этою семейною наслѣдственностью сплошь и рядомъ соединяется гуртовая географическая наслѣдственность промысловъ. Вслѣдствіе мѣстныхъ и историческихъ условій извѣстное занятіе споконъ вѣка остается за жителями извѣстной мѣстности, и они живутъ имъ нетолько дома, но доставляютъ главный контингентъ представителей своего ремесла въ самыя отдаленныя мѣстности и въ столицы. Такъ, швецы, расходящіеся на временные заработки по всѣмъ мѣстностямъ европейской Россіи, живутъ главнымъ образомъ въ галичскомъ уѣздѣ костромской губерніи, въ окрестностяхъ г. Романова, въ селѣ Мурашкинѣ княгининскаго уѣзда, въ пошехонскомъ уѣздѣ, въ моршанскомъ въ д. (I, 33). Медвѣдей водятъ тоже жители извѣстныхъ мѣстностей, и преимущественно татары сергачскаго уѣзда (стр. 71). Коновалы расходятся по Россіи преимущественно изъ кологривскаго уѣзда. Колдуны водятся между корелами и живутъ цѣлыми деревнями въ чердынскомъ уѣздѣ (196). У мѣщанъ заштатнаго города Парфентьева, костромской губерніи, есть два наслѣдственныхъ промысла,-- во-первыхъ, лошадиное барышничество конокрадство, въ которыхъ они такіе искусники, что ихъ боятся даже въ отдаленномъ вятскомъ городѣ Котельничя, имѣющемъ одну изъ самыхъ кружныхъ конныхъ ярмарокъ, во-вторыхъ, кошкодавство: воруютъ они и убиваютъ кошекъ, сбывая шкуры ихъ на кожевенные заводы въ село Шокшу галичскаго уѣзда. Кромѣ того, весь городъ Парфентьевъ съ незапамятныхъ временъ занимается сборомъ грибовъ, этотъ промыселъ до сихъ поръ отличается самымъ первобытнымъ характеромъ, не подвергаясь никакимъ улучшеніямъ (II, 292, 296).
   Вторая характерная черта русскихъ промышленныхъ отношеній, довольно рѣзко выдающаяся въ пусторѣчивыхъ очеркахъ Максимова -- это всеобщая наклонность къ обману и мошенничеству. Извозчикъ самымъ безсовѣстнымъ образомъ обманываетъ пассажира (I, 18). Швецъ обманываетъ и обворовываетъ крестьянина, у котораго онъ подрядился сшить что-нибудь (12, 61). Булыня, или скупщикъ, перебѣгающій изъ селенія въ селеніе за скупомъ сельскихъ произведеній, доставляемыхъ его хозяину изъ разныхъ мѣстъ десятками, даже сотнями его товарищей,-- булыня живетъ и богатѣетъ исключительно своихъ мошенничествомъ. "Ему извѣстна ней подноготная въ знакомыхъ деревняхъ. Знаетъ онъ, въ какомъ домѣ мужикъ большакомъ, въ какомъ сама баба на дыбкахъ ходитъ, а гдѣ и семейная разладица стоитъ. Булыня умѣетъ въ мутной водѣ ловить рыбу" (119). Своимъ мошенническимъ пройдошествомъ онъ закабаляетъ себѣ цѣлыя деревни. Артели булыней крѣпко держатся круговой мошеннической порукой. Сначала булыня мазурничаетъ понемногу,-- обвѣситъ, обмѣряетъ крестьянку, украдетъ мотокъ или два пряжи и т. п. "Ловкость булыни въ этомъ случаѣ удивительна. Онъ, при дальнѣйшей приглядкѣ къ дѣлу, часто поступаетъ напропалую, рискуетъ платиться потерей довѣрія и собственными боками, но всегда выйдетъ чистъ изъ воды. Его выкупаютъ тѣтже закадышные пріятели, отъ которыхъ онъ выучивается сноровкѣ. Они готовы уступить ему свои деревни, и потомъ въ тѣхъ, гдѣ прогорѣлъ ихъ товарищъ, пожалуй, посудачатъ о немъ, поругаютъ заглаза, но съ нимъ-же посмѣются на сходкѣ въ кабакѣ и еще ловчѣе подведутъ свою штуку подъ довѣрившихся, да еще и похвастаются ею, какъ-бы дѣломъ обыкновеннымъ и законнымъ" (стр. 127). Ловкій булыня сплошь и рядомъ кончаетъ тѣмъ, что обманувъ своего хозяина, самъ дѣлается хозяиномъ, обманомъ переманиваетъ къ себѣ хорошихъ булыней и въ концѣ концовъ самымъ подлѣйшимъ образомъ обманываетъ ихъ, своихъ бывшихъ товарищей и сподвижниковъ по обманамъ. Въ торговлѣ москвичей съ иногородними купцами обманъ достигаетъ грандіозныхъ размѣровъ. "Живутъ на городахъ люди, -- деревенѣютъ какъ-то, разсказываетъ у Максимова московскій купецъ.-- Пріѣзжаютъ въ Москву къ намъ чудные какіе-то. Пуще всего дикой народъ изъ Сибири идетъ. Хороши однако и тѣ, что въ Россіи по глухимъ городамъ торговлю ведутъ... Пріѣдетъ (такой купецъ) въ Москву, разговоръ ведетъ необычной, товаръ ему накладывай, чтобы сплошь былъ добротный, цѣны кладетъ такія, что лавку запирай: торговать не изъ чего. Потому, когда мы ближе къ дѣлу идти хотимъ, прежде всего плесень съ этого народа полощемъ на городскихъ показахъ и поглядѣньяхъ, а сердце и нравъ умягчаемъ на трактирныхъ и другихъ услажденіяхъ. Москвичи влѣзаютъ въ душу иногороднымъ, таскаютъ ихъ и въ театры, и къ цыганкамъ, и въ публичные дома, поятъ шампанскимъ, кутятъ съ ними напропалую, тратя на эти оргіи "сотъ по шести на брата", даже по двѣ, по три тысячи, и сознавая, что "деньги эти не пропащія". "Крутятся иногородныя,-- и все чумной. Съ нимъ и дѣла установляемъ... И чѣмъ крѣпче завязалъ ты съ нимъ дружбу, тѣмъ онъ тебѣ больше вѣритъ: товары беретъ и не провѣряетъ. Наиграется вдоволь, нагуляется досыта,-- домой ѣдетъ, объ насъ доброе слово везетъ... Пока хозяинъ съ гостемъ пьетъ и гостю глаза заливаетъ, приказчики тѣмъ временемъ промежду хорошаго и такой товаръ прокладываютъ. Гдѣ его тутъ весь-то перетряхивать. Къ тому-же и поспѣшать надо: много времени на гульбу ушло. Опять-же другой въ Москвѣ или у Макарья (т. е. на нижегородской ярмаркѣ), какъ зачумѣлъ, такимъ и домой уѣхалъ... Навалъ этотъ Москва выдумала и много на немъ нажила денегъ; а для успѣха его она приладила и то дѣло, что и сама спаивается и другихъ спаиваетъ. Безъ пьянства и кумовства наваламъ не бывать и не держаться-бы, а такъ-какъ отъ нихъ всѣ города завалены московскимъ товаромъ такъ, что иностраннымъ и носу не проточить, то покупатель волей-неволей товаръ бери" (I, 305--311).
   Вслѣдствіе такой всеобщей наклонности къ обману возникаетъ стремленіе избавляться отъ него посредствомъ знакомствъ. Купцы покупаютъ товаръ у однихъ и тѣхъ-же своихъ, проѣзжающіе останавливаются у однихъ и тѣхъ-же содержателей постоялыхъ дворовъ, швецы ежегодно приходятъ работать къ однимъ и тѣмъ-же крестьянамъ, извозчики имѣютъ знакомыхъ пассажировъ, которыхъ постоянно возятъ и т. д. Хотя такое знакомство отнюдь не устраняетъ обмана, но все-таки обманыванье пріятеля поставлено въ извѣстныя границы, которыхъ вовсе не полагается при дѣлахъ съ человѣкомъ постороннимъ.
   Обманъ и барышничество, какъ мы это уже видѣли отчасти на булыняхъ, сильно поддерживаются, корпоративнымъ духомъ артелей. Рука руку моетъ, и членъ артели во всемъ стоитъ за своего соната. Но покрывая мошенничества своихъ членовъ, та-же самая артель сплошь и рядомъ, въ видахъ собственныхъ своихъ интересовъ, старается ограничивъ я искоренять эти мошенничества. Швецы, напр., удаляютъ изъ своихъ артелей людей, что называется проворовавшихся (I, 51). Петербургскіе плотники держатся того-же правила. И среди этого всеобщаго мошенничества, наглой эксплуатаціи слабѣйшаго, безсовѣстныхъ обмановъ, торгашескаго живодерства, деспотизма кулаковъ, характеризующихъ наши экономическія отношенія, какъ-то особенно отрадно смотрѣть на артель съ господствующимъ въ ней духомъ братства и равенства. Вотъ, напр., швецы. "Ходятъ они вмѣстѣ, деньги дѣлятъ поровну, безобидно, такъ-что въ зиму достанется каждому иногда свыше 50 р. ассигн., никогда не пользуется заслуженною славою хорошихъ людей и мастеровъ, чтобы отбить у другой компаніи работу: только вывѣси въ окно пары двѣ овчинныхъ ремешковъ -- и пройдутъ ребята мимо этой деревни въ свою, знакомую. Не спорятъ и о томъ, если перебьетъ иной швецъ работу по сосѣдству и засядетъ тамъ, гдѣ другой сидѣлъ прошлую зиму: тутъ весь народъ знаетъ другъ друга, и самъ виноватъ, если запоздалъ и прозѣвалъ урочное, время или худая слава на твою честь легла. Въ этомъ обоюдномъ братствѣ могутъ спорить со швецами одни, можетъ быть, земляки -- плотники питерскіе въ своихъ артеляхъ" (1, 70). Плотничья артель "дружна и крѣпка; обидѣть одного -- заставить мстить всѣхъ; тайнъ здѣсь ни у кого нѣтъ -- всѣ по-деревенски, по-просту, на распашку: домашнія письма читаются вслухъ при всѣхъ, и желающіе могутъ приходить, слушать, давать совѣты. Захвораетъ кто,-- артельный объявляетъ хозяину, и артель везетъ больного на общія деньги Въ больницу; умретъ больной,-- и въ могилу провожаютъ его на артельныя-же деньги, и на нихъ-же одинъ разъ совершаютъ панихиду.. Въ большіе праздники, а нерѣдко и по воскресеньямъ, у порядочной артели на столѣ ведро или полведра вина, смотря по количеству паевщиковъ. Въ нѣкоторыхъ бывали даже трубки артельныя, но всегда и во всѣхъ собака и котъ, вѣчно сытые и раскормленные до послѣднихъ предѣловъ... Артельный атаманъ -- глава артели, выборный по общему согласію; онъ на работѣ -- уставщикъ и указчикъ, дома -- экономъ, закупающій провизію... Плотники никогда не напиваются въ одиночку, но опять-таки артелью... Если-бы случился такой грѣхъ, что одинъ, отшатнувшись отъ компаніи, попалъ въ ночлегъ на съѣзжую, то артель не замедлитъ отрядить на хлопоты... Каждый Почти годъ артель принимаетъ новыхъ паевщиковъ, отпускаетъ старыхъ, но всегда вѣрная старинѣ, живетъ однимъ полкомъ тѣсно и неразрывно. Нерѣдко случались такіе годы, что подрядчики не нуждались въ цѣлой артели и хотѣли брать по одиночкѣ,-- артель не соглашалась, приходила на биржу, рѣшаясь даже на поденную, ломовую работу, но и тутъ "бери ихъ всѣхъ, пороть не пойдутъ -- не рука". Бывало и такъ, что цѣлая артель сговаривалась, садилась на чугунку и брела въ разныя стороны, на родныя полати и въ закутье, если не спорилась имъ работа въ столицѣ цѣлой артелью" (II, 195, 199).
   Вотъ всѣ, сколько-нибудь интересныя свѣденія, заключающіяся въ объемистой книгѣ заболтавшагося этнографа. Впрочемъ, есть еще одно, хотя и не новое, но тѣмъ не менѣе интересное -- это о сморгонской академіи, уставъ которой мы рекомендуемъ г. Каткову для преобразованія по нему его ликея. Извѣстный польскій богачъ и самодуръ Радзивиллъ занимался, какъ извѣстно, воспитаніемъ медвѣдей, которые исполняли у него должность лакеевъ, и на которыхъ онъ явился однажды на варшавскій сеймъ. Въ одномъ изъ своихъ имѣній, Сморгонахъ, въ 30 верстахъ отъ г. Ошмянъ, сей великій мужъ устроилъ для воспитанія медвѣжьяго юношества классическую сморгонскую академію (нѣкоторые историки говорятъ, что съ однимъ, большинство-же утверждаетъ, что съ двумя древними языками).
   "Косолапые студенты здѣсь обучались особыми мастерами въ двухэтажномъ зданіи, въ которомъ каменный полъ второго этажа накаливался громадною печью изъ нижняго этажа. Студенту надѣвали лапти на заднія лапы, предоставляя переднимъ становиться на горячій полъ; но такъ-какъ нѣжныя медвѣжьи подошвы жару не выдерживали, то медвѣдь и былъ принужденъ держаться на заднихъ лапахъ, на дыбахъ. Достигая такой привычки или способности, медвѣдь пріучался затѣмъ въ извѣстнымъ штукамъ, которыя дѣлали изъ него звѣря ученаго..." Выученные медвѣди, выдержавъ экзаменъ, поселялась въ мѣстечкѣ Мирѣ и здѣсь получали высшее образованіе отъ цыганъ (I, 73).
   Что-же касается беллетристической формы, въ какой написана большая часть книги, то она отличается однимъ только достоинствомъ -- способностью нагонять глубокій сонъ на читателя. Вотъ самая лучшая страница изъ обоихъ томовъ. Сотскій разсказываетъ, какъ ему въ первый разъ довелось драть мужика, въ пьяномъ видѣ набуянившаго въ кабакѣ. "Онъ у насъ сидѣлъ надъ погребомъ три дня. На четвертый и сошелъ барскій (т. е. становаго) приказъ: дать-де ему съ солью -- и вывели. Мнѣ велѣли розогъ принести. Принесъ. Раздѣвать велѣли -- сталъ. Да какъ глянулъ я ему въ лицо-то, и лицо-то такое болѣзное, словно-бы его къ смерти приговорили... слеза отступаетъ -- и Господи! Такъ меня всего и продернуло дрожью. Опустилъ я руки и кушачишка не успѣлъ распутать. А онъ стоитъ, и не двигается. Мнѣ спустили откуда-то, я опомнился; распуталъ, кушакъ и армякъ снялъ, а въ лицо не глядѣлъ, боялся. Только-бы мнѣ дальше... какъ взвоетъ сердобольной-то человѣкъ этотъ, да какъ закричитъ: "батюшки, говоритъ, не троньте! Лучше, говоритъ, мнѣ всю бороду, всю голову по волоску вытреплите, не замайте вы тѣла-то моего: отецъ вѣдь я, свои ребятишки про то узнаютъ, вся вотчина!" Какъ услышалъ я это, махнулъ что было мочи-то обѣими руками отъ самыхъ отъ плечь своихъ, да и отошелъ въ сторону. Становой на меня. "Нѣтъ, говорю, не стану, не обижайте меня". Получилъ я за то опять разъ, другой... Съ той поры и я пришелъ въ послушаніе" (I, 174).
   Это повторяемъ, единственная хорошая сцена во всей книгѣ, которая написана словно начинающимъ сочинять гимназистомъ. Эта сцена кромѣ того даетъ нашъ поводъ воздать г. Максимову похвалу за то, что онъ врагъ тѣлесныхъ наказаній. Такая похвала имѣетъ смыслъ въ настоящее время, когда даже знаменитые друзья народа, въ родѣ Ю. Самарина, и еще болѣе знаменитые академики, въ родѣ В. Безобразова, съ энтузіазмомъ защищаютъ розгу и доказываютъ необходимость драть мужика {Ю. Ф. Самаринъ и В. П. Безобразовъ выступили, какъ адвокаты розогъ, въ засѣданіи московскаго земскаго собранія 19 іюня 1871 г., ссылаясь на авторитетъ крестьянина Волкова и доказывая, что мужиковъ необходимо драть изъ уваженія къ народнымъ обычаямъ! Славянофильская "Бесѣда" въ своемъ, внутреннемъ обозрѣніи справедливо укорила ихъ въ крѣпостническихъ замашкахъ Но въ слѣдующей-же, 8-й книжкѣ, редакція "Бесѣды" заявляетъ, что она "вполнѣ отрицаетъ такое несправедливое обвиненіе гг. Самарина и Безобразова"; что оно попало въ "Бесѣду" по недосмотру редакціи; что хотя упомянутые друзья народа и говорили въ пользу удержанія розогъ, но ихъ все-таки "нельзя называть адвокатами розогъ", равномѣрно, какъ и извѣстнаго кн. Черкасскаго... До какой степени пала ты, несчастная русская литература, лакейничествующая даже вбродъ розголюбцами!..}...
   Это первая похвала, какую по совѣсти можно воздать г. Максимову за его новую книгу.
   Вторая ваша похвала ему -- за то, что онъ на увлекается примѣромъ другихъ литературныхъ спекуляторовъ, городитъ, что ему Богъ на душу положитъ, а не занимается выгоднымъ ремесломъ инсинуаціи. Это тоже не послѣднее достоинство въ современной литературѣ, очень напоминающей собою ваше общество XVIII вѣка съ его "языками", съ его ужаснымъ "словомъ и дѣломъ".
   За все-же остальное пусть хвалитъ г. Максимова его издатель Плотниковъ въ своихъ рекламахъ, на которыя онъ мастеръ не хуже любаго апраксинца.

"Дѣло", No 12, 1871

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru