Максимов Сергей Васильевич
Сибирь и каторга. С. Максимова, в 3 частях. С.-Петербург. 1871 г

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

Сибирь и каторга. С. Максимова, въ 3 частяхъ. С.-Петербургъ. 1871 г.

   Прежніе криминалисты, вѣрные уголовнымъ традиціямъ, мало обратили вниманія на тѣ практическіе результаты, какіе приносили ихъ карательныя и устрашительныя теоріи, точно такъ-же, какъ старые патріархальные суды, произнося свои приговоры, вовсе не думали, что будетъ затѣмъ съ преступникомъ, какъ отразится на немъ наказаніе, какъ потянется жизнь его въ тюрьмѣ и каторгѣ и насколько принесутъ пользы обществу и преступнику ихъ грубыя средства устрашенія и экзекуціи. Что же касается самого общества, то оно, послѣ зрѣлища наказанія, еще менѣе интересовалось участью преступника. Словомъ, какъ теоретикамъ, такъ и практикамъ до послѣдующій судьбы наказанныхъ, повидимому, вовсе не было никакого дѣла, что, впрочемъ, было понятію въ то время, когда цѣлію наказанія была лишь грубая месть и причиненіе возможно большихъ страданіе приговоренному, а самый преступникъ считался недостойнымъ ни жалости, ни состраданія. Только гуманныя воззрѣнія, возникшія въ европейскомъ обществѣ въ XVIII ст. и успѣхи соціальныхъ паукъ въ XIX внесли потребность отнестись болѣе человѣчнымъ образомъ къ личности преступника, обновить старую уголовную практику и заставили обратиться къ критическому изслѣдованію тѣхъ вліяній и результатовъ, какіе приносило прежнее наказаніе. Это изслѣдованіе поколебало всѣ существовавшія уголовныя теоріи и дало наукѣ о преступленіяхъ и наказаніяхъ новое направленіе. "Только опытное изслѣдованіе о наказаніяхъ можетъ превратить уголовное право, говоритъ одинъ юристъ, -- изъ науки абстрактной и метафизической въ теоріи, грубой и жестокой въ жизни, въ науку положительную и полезную. Съ этой точки зрѣнія всякія фактическія изслѣдованія мотивовъ преступленій, вліянія наказаній, оцѣнка ихъ на основаніи прежнихъ опытовъ и дѣйствіе ихъ на природу человѣка получаютъ въ наукѣ несомнѣнно важное значеніе и приближаютъ положительное разрѣшеніе уголовнаго вопроса".
   Старая система нашихъ уголовныхъ наказаній и суровыя испытанія русскихъ преступниковъ послѣ приговора точно такъ-же, какъ и въ западной Европѣ, вызвали у васъ, начиная съ конца пятидесятыхъ годовъ, нѣсколько серьезныхъ изслѣдованій, и настолько подвинула дѣло, что теперь стоитъ на очереди къ разрѣшенію вопросъ о реформахъ тюремъ и объ измѣненіи всей системы уголовныхъ наказаній. Послѣ записокъ изъ "Мертваго дома" г. Достоевскаго, въ ряду другихъ очерковъ, книга г. Максимова, вышедшая въ послѣднее время, представляетъ любопытный матеріяхъ о жизни ссыльныхъ и каторжныхъ въ Сибири. Часть этой книги была уже напечатана отдѣльными статьями въ "Вѣстникѣ Европы" и въ "Отечественныхъ Запискахъ". Какъ очевидецъ и хорошій разсказчикъ, авторъ въ своемъ сочиненіи рисуетъ горькую дѣйствительность, которую недавно представляло русское. уголовное наказаніе въ видѣ ссылки и каторги. Эти живые факты дѣйствительности тѣмъ поучительнѣе, что весьма наглядно убѣждаютъ, къ чему повели строгія карательныя мѣры въ ихъ примѣненіи и насколько исправительны были жестокія страданія, причиняемыя вашею ссылкою преступнику. Подобные уроки необходимы и знаменательны какъ для нашихъ криминалистовъ, все еще стоящихъ за суровыя мѣры каранія, такъ и для той легкомысленной публики, которая при каждомъ замѣтномъ преступленіи волнуется и требуетъ сильнѣйшихъ преслѣдованій преступника, думая найдти въ нихъ спасеніе и огражденіе. Наказанія наши, какъ легко видѣть изъ сочиненія г. Максимова, мало того, что были суровы по самой своей сущности, но усиливались еще вслѣдствіе разныхъ злоупотребленій и притѣсненій, вкоренившихся въ русскую жизнь помимо всякаго закона. Лихорадочной дрожью обдаетъ, когда представишь себѣ всѣ подробности препровожденія арестанта въ Сибирь. Длинную и ужасную дорогу онъ проходилъ изъ Россіи до рудника. Старое этапное препровожденіе, какъ представляетъ его г. Максимовъ, изобиловало страшными злоупотребленіями и притѣсненіями арестантовъ. Рядомъ со строгостями, здѣсь было развито громадное взяточничество, сопровождаемое безпощадными вынужденіями. Какъ ни бѣденъ былъ арестантъ, но этапное начальство старалось и его сдѣлать средствомъ для своей наживы. Каждый шагъ арестанта оплачивался. Уже при выходѣ изъ Москвы партія арестантовъ должна была заплатить за то, чтобы ее провели по большимъ и торговымъ улицамъ, гдѣ она разсчитывала собрать побольше подаяній. Сборъ этотъ назывался "за прохладу и за барабанъ". Арестантъ выходилъ нищъ и убогъ изъ острога; онъ получалъ 3--6 коп. кормовыхъ, а кормиться на эти деньги было невозможно; поэтому онъ употреблялъ всѣ усилія, чтобы получить побольше подаянія. Но и самыя подаянія шли не цѣликомъ въ пользу арестантовъ; изъ нихъ тоже отдѣлялась частица кому слѣдуетъ. Во всю дорогу продолжались поборы съ арестантовъ какъ прямымъ, такъ и косвеннымъ путемъ. Арестанты платили за подводы для больныхъ, платили за перемѣну тяжкихъ 10 ф. кандаловъ на легкіе. При выходѣ изъ Тобольска на этапѣ съ нихъ шелъ поборъ "за статейные списки", т. е. за объявленіе мѣста назначенія. Останавливаясь на этапѣ, они платили за продолжительность отдыха, платили за то, чтобы позволили имъ истопить баню и т. д. Такимъ образомъ, всѣ запасныя деньги и всѣ подаянія уходили у пересыльныхъ на задобреніе. Поборы дѣлались со всей партіи; поэтому она принуждена была организовать артель съ выборными старостами, которые завѣдывали этими сборами. Лишь только прекращались сборы или конвоиры не находили предлога къ нимъ, начиналось вынужденіе. "Въ большей части случаевъ придирки солдатъ, пишетъ г. Максимовъ,-- носятъ какой-то отчаянный, злобный характеръ. Этапный солдатъ, получающій отъ казны 3 руб. въ годъ, какъ-будто почетъ наградить себя за многотрудную службу свою и немудрый уходъ за арестантами крохами тѣхъ, за кѣмъ надзираетъ" (стр. 66). Объ этихъ вынужденіяхъ авторъ, напримѣръ, разсказываетъ такой случай. "Пришедшая партія разъ дневала на этапѣ; въ 4 часа ночи ее будятъ и, въ страшный морозъ, выгоняютъ на улицу, чтобы идти въ походъ. Промерзшіе арестанты на холодномъ этапѣ, не выспавшись, принуждены суетиться съ мѣшками и накладывать на воза имущество. Но лишь-только, выгнанные на морозъ арестанты стали на свои мѣста во фронтъ, раздалось другое приказаніе. Унтеръ-офицеръ выбралъ 3-хъ или 4-хъ арестантовъ мыть полы на этапѣ, а партія, окруженная конвоемъ, должна была выжидать на морозѣ. Выбраннымъ мыть полъ даютъ шайки съ холодною водою, чтобы нытье продолжалось подольше. Комнатъ въ казармѣ было 5 или 6, грязи за цѣлый годъ. Арестанты дрожали на холодѣ-и наконецъ послали старосту спросить: "сколько требуется?" Начальство взяло по грошу съ души и отправило партію" (стр. 67). И такихъ примѣровъ множество. Этапные начальники иногда брали просто деньги въ займы у арестантовъ и не отдавали (у г. Максимова подобный случай описанъ на стр. 68). Суровые безчеловѣчные начальники придирались на каждомъ шагу и кто изъ арестантовъ не могъ откупиться, тѣхъ били нещадно. Одинъ арестантъ, напримѣръ, отморозилъ лицо, и оно у него опухло; начальникъ конвоя обвиняетъ его въ вытравленіи клеймъ, бьетъ его въ лицо и командуетъ "плетей" и затѣмъ его жестоко наказываютъ. Въ то-же время выискивается другой арестанть, также отморозившій лицо,-- его не бьютъ, такъ-какъ онъ, имѣя деньги, откупается отъ побоевъ (стр. 69). Розги и побои были существенной принадлежностью этапнаго правосудія. Рядомъ, однако, со всякими строгостями и притѣсненіями этапное препровожденіе отличалось другой крайностью, -- за деньги арестантамъ предоставлялось дѣлать, что имъ угодно, какъ пьянствовать, развратничать, такъ даже и совершать преступленія. Водку всегда можно было доставать по этапамъ и острогамъ за двойную плату;; тимъ спекулировали конвойные. Подъ Казанью извѣстенъ былъ "пьяный этапъ", гдѣ спаивались всѣ партіи. Въ енисейской губерніи былъ этапный начальникъ, имѣвшій 5 дочерей, онъ содержалъ кабакъ, въ кот ромъ онѣ хозяйничали (стр. 59). Въ нѣкоторыхъ тюрьмахъ смотрители сами доставляли свиданье арестантамъ съ женщинами и брали за это по рубію. На екатеринбургскомъ трактѣ одной партіи, сопровождавшій ее этапный начальникъ, дозволилъ даже разграбить чайный обозъ, взявши по 2 руб. съ человѣка (стр. 69). Такимъ образомъ, въ прежней тюремной практикѣ арестанты были предоставлены произволу конвоировъ. Одни изъ начальствующихъ держались самаго суроваго обхожденія и жестоко преслѣдовали арестантовъ, лишая ихъ всякихъ человѣческихъ правъ, другіе за деньги и взятки дозволяли имъ совершенное своеволіе и допускали полный развратъ и разнузданность. Строгій уставъ былъ только предлогомъ для вынужденія взятокъ, но въ то-же время онъ всегда могъ быть обойденъ, когда требовали того выгоды исполнителей. Г. Максимовъ представляетъ крайне печальное положеніе нашихъ этаповъ. "Деревянные этапы и полу этапы Сибири, пишетъ онъ,-- построенные между 1824 и 1830 г., стоятъ Ветхими и самый ремонтъ не помогаетъ дѣлу. Ихъ обшиваютъ тесомъ, подкрашиваютъ, при чемъ большая часть казенныхъ денегъ идетъ въ карманъ смотрителямъ, а этапы попрежнему остаются "утлыми, гнилыми и холодными сараями". "Я вижу, говоритъ г. Максимовъ,-- 10 этаповъ только-что сданныхъ ремонтеромъ пріемной комиссіи, я вижу ихъ зимой; во всѣхъ углахъ намело снѣгу, намерзли, такъ-называемые, зайчики. Въ одномъ углу даже цѣлая груда снѣгу, сбитая вѣтромъ по всей длинѣ казармы, подъ парами". Въ 5, 6 тѣсныхъ комнатахъ приходится помѣщать до 500 человѣкъ. Описывая одинъ этапъ, путешественникъ присовокупляетъ, что въ одной и той-же казармѣ, на общій соблазнъ, помѣщаются вмѣстѣ и женатые и холостые поселенцы. "Въ казармахъ поразилъ насъ возмутительно-дурной зонахъ, хотя на то время открыты были окна". Въ особенности нестерпима казарменная духота ночью, въ ненастную погоду, когда арестанты приходятъ мокрые. Ночью ставится параша" (кадка). По словамъ очевидца, смрадъ отъ "параши" нестерпимый. Съ женщинами помѣщаются и дѣти. "Зимой, говорилъ г. Максимову одинъ этапный офицеръ,-- на дѣтей смотрѣть страшно: окоченѣлыя, испытыя, больныя, кашляютъ: многія, кругомъ въ язвахъ; сыпь на всѣхъ" (стр. 74, 75, 80). Не лучше участи дѣтей и участь взрослыхъ. Отмороженіе членовъ, тифъ свирѣпствуютъ во всѣхъ острожныхъ больницахъ. Въ тюрьмахъ, какъ въ тюменскомъ и тобольскомъ острогѣ, скопляется до 1,500 и до 2,000 народу. Отъ такого скопленія арестантовъ зловоніе ужасное, а потому болѣзни кладутъ арестантовъ сотнями. До 1,260 человѣкъ отстаетъ больныхъ отъ партій, идя изъ, Россіи до Нерчинска (стр. 81). "Понятно, прибавляетъ г. Максимовъ,-- что, пройдя такой путь, люди придутъ слабыми, болѣзненными, отвыкшими отъ труда и вовсе къ нему неспособными; но что всего важнѣе -- большая часть изъ нихъ глубоко испорчены нравственно". Приспособляйте ихъ теперь къ работѣ! А этапный путь только еще начало испытаній, впереди предстоятъ еще каторжныя работы и поселеніе въ Сибири. Каторга представляла страшный видъ. Описывая нижнекарійскую тюрьму, путешественникъ говоритъ, что это скорѣе какая-то кутузка, ветхая я разрушающаяся, набитая людьми. "Предъ нами, говоритъ онъ, -- отворилась дверь, и словно изъ погреба, гдѣ застоялась нѣсколько лѣтъ вода, и не было сдѣлано отдушинъ, васъ облила струя промзглаго, спершагося, гнилого воздуха". Арестанты вскочили съ наръ въ грязнѣйшемъ бѣльѣ. На нарахъ валялись лоскутья, рвань, тоненькіе, какъ блинъ, матрацы, измызганные отъ долгаго употребленія полушубки, нечистота пола превышала всякое вѣроятіе, на немъ пальца на два накипѣло какой-то зловонной слизи. Вопіющая и кричащая бѣдность я нагота кругомъ, гнилое жилище, гнилой воздухъ дышащій отравой и цынгой, жесткія нары, холодный и мокрый полъ (стр. 101). Во время зимы обитатели каторги находилось въ праздности; здѣсь была распространена, какъ и во всѣхъ тюрьмахъ, карточная игра, юлка, игра въ насѣкомыхъ (въ бѣгунцы), добываніе водки про помощи конвойныхъ, грубыя игры и потѣхи, разсказы о злодѣйскихъ наслажденіяхъ. Нечего говорить, что нравы были жесткіе, суровые, цинизмъ и безнравственность развивались до крайней степени. Какъ звѣри, запертые въ клѣтку, эти люди лишались человѣческаго образа и только воспитывали въ себѣ злобу. Проходила зима и начинались работы но рудникамъ. Г. Максимовъ опускается въ шахты и описываетъ эти мрачныя подземелья, съ спертымъ воздухомъ съ слезящимися стѣнами, гдѣ мракъ едва освѣщается тусклыми фонарями! Духота здѣсь была едва выносима и полагалась одною изъ мѣръ наказанія (стр. 152, 153, 154). Цѣлыми десятками лѣтъ рылись эти подземелья, стоящія десятки тысячъ рублей; здѣсь погибали сотни каторжниковъ, которыхъ слабый организмъ не вынесъ тяжести работы въ духотѣ. Эти рудники, какъ приносящіе казнѣ одни только убытки, теперь уже закрыты (стр. 61 и Исторія каторги, ч. III). Ихъ замѣнили работами на казенныхъ золотыхъ промыслахъ, состоящія въ выработкѣ песковъ и въ промывкѣ ихъ. Самую большую тяжесть въ этой работѣ представляетъ, такъ-называемая, "уборка хвостовъ", т. е. оставшихся песковъ. "Уборка песковъ, говоритъ авторъ,-- работа каторжная, потому что требуетъ усиленныхъ уроковъ и поспѣшности". Носить цѣлые дни съ ранняго утра до поздней ночи пустые пески, носить въ по заказу на урокъ, въ виду наказанія за неисполненіе задачи -- работа но истинѣ мучительная. У новичковъ, поступившихъ въ эти работы, уже на второй день оказывались недоимки и имъ угрожало наказаніе (стр. 163). Обвалы постоянно давили рабочихъ, взрывы калечили ихъ. Работы каторжныхъ на солеваренныхъ заводахъ были еще болѣе тяжки. Когда гнали разсолъ, ссыльные, одѣтые вовсе ужь не позимнему, качали насосы на высокихъ каланчахъ иногда при 30% морозу; это качанье требовало при каждомъ движеніи поклона почти до земли. Разсолъ пробѣгалъ по жолобамъ, платье на рабочихъ сначала мокло отъ брызговъ, потомъ замерзало. Качка такъ утомляла рабочихъ, обязанныхъ уроками свыше 100 раскачиваній, что ои падали на мѣстѣ въ безпамятствѣ отъ крайняго истощенія силъ (стр. 163). Жаръ въ варницахъ былъ невыносимый, такъ-что рабочинъ приходилось работать голыми. Иные варницы накопляли столько дыму, что не было никакой возможности работать, но работа шла попрежнему. Болѣзни глазъ, потеря аппетита были постоянными болѣзнами рабочихъ на варницахъ. Ничтожный порѣзъ пальца на разъѣдающихъ соленыхъ варницахъ производилъ. разы; рабочіе страдали часто жестокій простудой. При такихъ условіяхъ работы рѣдкій человѣкъ могъ выдержать болѣе двухъ мѣсяцевъ работы. Рабочіе шли въ госпитали и вымирали (стр. 164). Не лучше шло дѣло и на винокуренныхъ заводахъ. Здѣсь были тоже надсадныя работы. Очистка чановъ, опусканіе рабочихъ въ квашни, во время холодовъ, производили лихорадки и постоянную дрожь въ тѣлѣ. Нерѣдко рабочихъ, опускавшихся въ пари, тутъ-же схватывала болѣзнь и ихъ выносили мертвыми (стр. 165). Къ этимъ каторжнымъ работамъ нужно присоединить скудную пищу, плохую одежду и жестокое обращеніе начальниковъ, забивавшихъ людей на смерть (какъ Черницынъ, Нарышкинъ, Миленинъ, Разгильдѣевъ и др.). Жизнь человѣческая и сила на каторгѣ цѣнились ни во что. Какія получались однако отъ этого выгоды? Давали-ли какой-либо доходъ эти казенныя работы съ помощію дарового труда каторжныхъ и окупались-ли эти заводы? Къ сожалѣнію, въ исторіи каторги мы видимъ только рядъ неудачъ. Рудники, на которые были истрачены сотни тысячъ, давали ничтожный доходъ и были наконецъ закрыты, поглотивъ тысячи человѣческихъ силъ. Золотые пріиски также не окупались. Пріискъ Куенскій давалъ, напримѣръ, 68 долей золота изъ 100 пуд. песку: "содержаніе столь ничтожное, что частный человѣкъ и рукъ-бы не сталъ марать, но казна работала въ разсчетѣ на дешевыя каторжныя силы, работала самымъ грубымъ способомъ" (см. Исторія каторги, ч. III стр. 355). Въ 1857 году нѣкто Разгильдѣевъ на Кару сгоняетъ множество каторжныхъ, обременяетъ работами, помѣщаетъ въ сырыя жилища, безпощадно сѣчетъ ихъ. Открывается тифъ, голодъ, болѣзни и болѣе 1,000 человѣкъ каторжныхъ вымираетъ (По другимъ разсказамъ вымерло до 3,000 человѣкъ). И при этомъ, въ результатѣ вымыли только 100 пудовъ, золота. Заводы солеваренные винокуренные точно такъ-же работали только въ убытокъ и потому были закрыты (см. Сибирскіе заводы ч. III, стр 361--378). Отъ тяжкихъ работъ часть людей вымирала, другая шла въ бѣга. Съ нѣкоторыхъ пріисковъ и заводовъ бѣжало болѣе половины. Съ Нерчинскаго рудника бѣжало въ 10 лѣтъ 3,045 каторжныхъ и 508 горныхъ служителей. Александровскій заводъ далъ въ 25 лѣтъ 6,899 бѣглыхъ и т. д. (ч. II, стр. 98 и 99). Несмотря на то, что бѣглыхъ за побѣги били кнутомъ, шпицрутенами, плетьми, приковывали къ тачкамъ, садили на цѣпь лѣтъ на 5, морили въ подземельяхъ, налагали на руки полугора-пудовую лису (желѣзную палку), -- наказаніе равносильное смертной казни, говоритъ г. Максимовъ (ч. I, стр. 246), -- побѣги не уменьшались. Такимъ образомъ, прежняя каторга нимало не носила исправительнаго характера; это было самое суровое наказаніе, и присужденіе къ ней было равносильно смертной казни. Здѣсь имѣлись одинаковые шансы погибнуть и быть забитыми какъ ссылаемому на минные сроки, такъ и на короткіе. Ни суровыя безчеловѣчныя работы, ни рядъ утѣсненій и плетей, ни житье въ подземельяхъ и сырыхъ подвалахъ ужь, конечно, не могли подѣйствовать на нравственность человѣка. Отпускаемые съ цѣпи каторжники часто кидались немедленно въ дома и рѣзали первыхъ встрѣчныхъ, какъ сдѣлалъ одинъ выпущенный татаринъ. Послѣ тяжкихъ побоевъ и работъ каторжные въ бѣгахъ дѣлались озлобленными и дикими, они убивали въ свою жизнь по 18 и 20 человѣкъ (см. Исторію Коренева). Они теряли всѣ человѣческія чувства, и какъ ихъ не жалѣли, такъ и оно не жалѣли другихъ.
   Не лучшей нравственностью отличалось о выходившіе съ каторги на поселеніе. Ихъ селили обыкновенно около заводовъ особыми деревнями и называли ихъ "пропитанными", т. е. выпущенными на пропитаніе. Слободы эти были собраніемъ жалкихъ хижинъ и мазанокъ, биткомъ набитыхъ выпущенными съ каторги жильцами. Эти поселенія непрочны, говоритъ Г. Максимовъ; они.не прибавляютъ ничего къ цвѣту сибирской колонизаціи и не увеличиваютъ мѣстнаго населенія (ч. l. c. 249). Это люди до того безнравственные и испорченные, что не желаютъ уже приняться за честный трудъ. Въ этихъ слободахъ, называемыхъ "Юрдовками", "Теребиловками" и т. д., господствуютъ явный развратъ и темный промыселъ, направленный на пріобрѣтеніе чужой собственности (с. 250). Здѣсь вполнѣ обнаруживаются безнравственные инстинкты и страсти, воспитанные арестантскою жизнью. Карточная игра ведется въ широкихъ размѣрахъ; въ Юрдовкахъ даже устраиваются отдѣльные игорные дома. Содержатели игорныхъ домовъ держатъ водку въ большомъ обиліи; поэтому пьянство есть неразлучное времяпровожденіе этихъ ссыльныхъ. Поселенцы здѣсь женятся, чтобы торговать своими женами. Воровство, развратъ, контрабанда, дѣланіе фальшивыхъ ассигнацій -- единственныя занятія этихъ освобожденныхъ каторжниковъ. "Все, что подъ сильнымъ страхомъ и за крѣпкимъ надзоромъ творится въ грязныхъ и темныхъ тюрьмахъ, здѣсь въ неменѣе темныхъ и грязныхъ домахъ совершается на распашку, въ обширныхъ размѣрахъ" (с. 221). Такимъ образомъ, ни рудниковыя работы, ни насильственное поселеніе всякаго сброда въ деревняхъ около заводовъ не могли повліять благопріятно на нравственность преступниковъ. Самое наказаніе только растлѣвало ихъ, а запрещеніе и ограниченія раздражали страсти и давали имъ самое неправильное и опасное направленіе. Съ уничтоженіемъ работъ на рудникахъ и пріискахъ, нынѣ ссылаемые каторжные, преимущественно селятся въ подобныхъ селеніяхъ около заводовъ. Что скажетъ будущее и будутъ-ли процвѣтать эти поселенія, конечно, неизвѣстно, по прежніе опыты достаточно показываютъ, какъ пало ими достигаются предположенная цѣло исправленія.
   Второй родъ наказанія ссылкою состоялъ и состоитъ у насъ въ ссылкѣ на поселеніе и на житье. Ссылка эта остается до сихъ поръ въ прежнемъ, неизмѣненномъ видѣ. Ссылка эта у насъ совершается очень просто. Приводятъ или привозятъ человѣка въ Сибирь въ арестанскомь платьѣ, прописываютъ къ какой-нибудь сибирской деревнѣ, препровождаютъ туда и, болѣе уже нимало незаботясь, предоставляютъ ему дѣлать, что хочетъ и питаться, чѣмъ ему угодно. Арестантъ остается безъ копейки денегъ, безъ всякой возможности обзавестись хозяйствомъ; воспитанный тюрьмами, онъ питаетъ глубокое отвращеніе къ труду и ненависть къ странѣ, въ которую его привели насильно. Сенаторы, ревизовавшіе Сибирь, удостовѣрились на мѣстѣ въ крайней и величайшей трудности посельщикамъ, по освобожденіи ихъ изъ іюремнаго заключенія безъ всего, кромѣ полу изношеннаго, оставляемаго имъ казеннаго одѣянія, вдругъ найти средства къ пропитанію и къ платежу податей, почему многіе изъ нихъ впадаютъ въ уныніе и отчаяніе, а нѣкоторые съ того самаго времени, какъ освобождаются изъ тюремнаго заключенія, ищутъ случая къ побѣгу назадъ въ Россію или дѣлаютъ въ Сибири новыя преступленія. Самое распредѣленіе ссыльныхъ по Сибири дѣлалось крайне небрежно. Поселенцевъ распредѣляли зря, поодиночкѣ и въ мѣстностяхъ, гдѣ нельзя было заниматься тѣми работами, къ которымъ ссыльные пріучились ранѣе ссылки. Одесскій матросъ попадалъ въ Курганъ; а не на Байкалъ, поваръ въ Березовъ, а не въ Томскъ. Вятскій отличный хозяинъ-земледѣлецъ сидитъ на Барабѣ, гдѣ можно кормиться только извозомъ. Лакей бродитъ по Пелыму, гдѣ даетъ хлѣбъ только торговля съ инородцами. Даже ссыльные, которыхъ приказъ о ссыльныхъ назначалъ въ цехъ слугъ, бродили изъ мѣсяца въ мѣсяцъ отъ одного хозяина къ другому, составляя самый неспособный и самый несчастный классъ людей (с. 352). Вообще поселенцы составляли наименѣе способный классъ къ какому-либо труду. Въ прежнемъ ссыльномъ уставѣ не разъ дѣлались опыты правильной организаціи ихъ и покровительства ихъ занятіяхъ, но попытки эти оказались крайне неудачны. Въ 1827 году до 6,000 ссыльныхъ хотѣли поселить въ енисейской губерніи для занятій хлѣбопашествомъ. На устройство деревень было истрачено казною до 270,000 руб. безвозвратно, и сверхъ того, на продовольствіе до урожаевъ роздано имъ было до 211,000 руб., но и этими огромными пожертвованіями не достигли цѣли. Поселенцы, вскорѣ по водвореніи, оставляли свои дома и устремлялись, какъ выражается Г. Максимовъ, къ мукой (?!) волѣ, бродяжничеству и преступленіямъ. "Это служитъ неоспоримымъ доказательствомъ, что безъ дѣйствительнаго хозяйственнаго быта, т. е. безъ семейства, любви къ собственности и надежды на будущее, никакое свободное осѣдлое поселеніе существовать не можетъ". (с. 282). А у поселенцевъ, насильственно переселенныхъ, нѣтъ ни одного изъ этихъ побужденій. Правительство хотѣло употреблять ссыльныхъ на заводы, пристраивать въ ремесленные дома, въ цехъ слугъ, отдавать ихъ въ услуженіе крестьянамъ, но всѣ эти мѣры ни къ чему не привели и остались непримѣнимыми. Уже въ 1858 году изъ 4,209 поселенцевъ съ женами пристроили къ заводамъ только 175 въ заводскіе рабочіе, трехъ человѣкъ въ цехъ слугъ и ни одного въ ремесленники, такъ-какъ казенныхъ ремесленныхъ заведеній въ то время уже не существовало. Остальные поселенцы 4,131 челов. съ 200 женами должны были разселиться по деревнямъ и жить какъ хотятъ (Таблицы ч. 2., с. 320, 321 и 322). Въ послѣднее время оставлены всякія попытки попеченія о поселенцахъ и они живутъ въ деревняхъ въ бѣдности и почти безъ всякихъ занятій. Единственный выходъ холостымъ поселенцамъ -- идти на пріиски, что равносильно каторжной работѣ, или въ кабалу къ крестьянамъ за самую ничтожную плату. При отвращеніи къ тяжкому труду и при неспособности къ занятіямъ, большинство ихъ нищенствуетъ по деревнямъ, бродяжитъ и дѣлаетъ преступленія. Прочное водвореніе ссыльныхъ, говоритъ г. Максимовъ, до сихъ поръ не достигнуто. "Сибирь до сихъ поръ представляетъ страну, гдѣ бродячіе народы (т. е. инородцы) дѣлаются осѣдлыми, но гдѣ осѣдлые люди сдѣлались бродячими" (с. 301). Ссыльное населеніе этой страны представляетъ движущуюся массу, постоянно перемѣняющую свое мѣсто, гдѣ ни одинъ индивидуумъ не сидитъ спокойно на мѣстѣ. Одни изъ поселенцевъ, подъ вліяніемъ тоски, стремятся на родину, другіе безразлично бродятъ по Сибири, наполняя ея тюрьмы снизу до верху (с. 302). Даже по тѣмъ скуднымъ цифрамъ, которыя могъ пріобрѣсти г. Максимовъ, оказывается, что въ 9 лѣтъ бѣжало въ Россію 5,800 поселенцевъ н. п. и 208 женщинъ (с. 302). Сколько-же спрашивается ихъ бродило по Сибири? Понятно поэтому, что втеченія 35 лѣтъ сосланные на поселеніе 214,580 человѣкъ не заселили Сибири я ссылка не принесла ей никакой пользы. Напротивъ, громадное бродяжество и преступленія приносили этой молодой странѣ громадный вредъ. Губернаторъ Степановъ говоритъ, что поселенцы мало способны къ труду. Нанимаясь на пріиски, они берутъ задатки, получаютъ одежду и, несмотря на билетъ, бѣгутъ и живутъ, воруя и мошенничая. Часто бѣглые составляютъ шайки разбойниковъ въ 8 и 10 человѣкъ, отбиваютъ у крестьянъ лошадей и подъ начальствомъ атамана грабятъ крестьянъ. Они пытаютъ на огнѣ хозяевъ и обираютъ все, что можно обобрать (с. 280). Поэтому жизнь въ Сибири сыздавна не отличалась безопасностью. Убійства, грабежи, воровство по селамъ и городамъ составляютъ ужасную особенность сибирской жизни. Антипатіи у мѣстнаго населенія противъ ссыльныхъ поселенцевъ, какъ говоритъ г. Максимовъ, очень замѣтны. "Насколько сильно отвращеніе кореннаго сибиряка къ пришельцу, ярко свидѣтельствуютъ тѣ факты, что старожилы не только гнушаются принимать и вводить ихъ, посредствомъ браковъ, въ собственныя семейства, но рѣдкій изъ сибиряковъ-крестьянъ охотно соглашается взять къ себѣ поселенца даже на простыхъ обязательствахъ работника-казака" (Максимовъ ч. I., с. 277). "Общественное мнѣніе въ Сибири, продолжаетъ изслѣдователь,-- единогласно остановилось на томъ, что поселенцы приходящіе изъ Россіи и поступающіе на жительство -- люди испорченные, никуда, ни къ чему негодные. Мало того: они язва молодой страны, жаждущей свѣжихъ силъ и честнаго труда. Испорченность, безнравственность ихъ до того сильны, что вредно дѣйствуетъ на коренное населеніе, заражая его тлетворнымъ ядомъ". "Рѣдкій изъ коренныхъ сибиряковъ, присовокупляетъ г. Максимовъ,-- не желаетъ прекращенія высылки изъ Россіи ссыльныхъ въ разсчетахъ на несомнѣнное и даже близкое преуспѣніе своей родины" (ч. l. c. 28). Съ общественнымъ мнѣніемъ не идутъ въ противорѣчіе и убѣжденія начальствующихъ лицъ въ Сибири. Такимъ образомъ главными недостатками нашего наказанія ссылкою на поселеніе было отсутствіе всякой равномѣрности, какъ по случайнымъ условіямъ, въ которыя ставился ссыльный, такъ и по вѣчности этого наказанія для всѣхъ. Не имѣя никакого исправительнаго значенія, ссылка при своихъ неудобствахъ, имѣла вліяніе развращающее. Насильственно переселяемые люди, какъ доказываетъ опытъ, неспособны сдѣлаться трудолюбивыми и осѣдлыми колонистами; потому для Сибири они не приносили никакой пользы (ч: I., с. 283--285). Разселеніе ссыльныхъ въ гражданскомъ обществѣ представляло значительныя неудобства. Свободное и правильное развитіе страны только задерживалось ссылкою и туземное населеніе, терпя отъ преступленіи ссыльныхъ и отъ бродяжества, нынѣ только тяготится ею (ч. І., с. 28, 203--215, 212--218 п. 232). Всѣ эти факты показываютъ, что ваше наказаніе ссылкою требуетъ коренной реформы, какъ относительно сроковъ, относительно ея исправительнаго значенія, такъ и относительно мѣстъ поселенія. Реформа ссылки на поселеніе, какъ замѣчаетъ г. Максимовъ, гораздо важнѣе совершающейся реформы каторжныхъ работъ, какъ по численности лицъ присуждаемыхъ, такъ и по значенію самаго наказаніи. Къ сожалѣнію, объ общемъ значеніи этого наказанія г. Максимовъ почти не говоритъ, и всѣ неудачи ссылки сваливаетъ на порчу поселенцевъ въ тюрьмахъ, тогда-какъ значительныя неудобства коренятся въ самомъ способѣ этого наказанія, какъ-то -- въ вѣчномъ лишеніи родины и т. п. Такимъ образомъ очерки ссылки, представляемые г. Максимовымъ, открываютъ читателю много любопытныхъ сторонъ и заставляютъ задумываться надъ обыкновенными способами нашего наказанія. Недостаточно человѣка посадить въ тюрьму, сослать на поселеніе и за каторгу; нужно знать, какъ на него подѣйствуетъ тюрьма, каторга поселеніе. Нужно прослѣдить тотъ нравственный переворотъ, который произойдетъ въ немъ, оцѣпить всѣ вліянія страданій, лишеній и кары. Можетъ быть, эти страданія производили худшее вліяніе, чѣмъ ожидали теоретики, созидавшіе это наказаніе. На дѣлѣ мы видимъ, что въ большинствѣ случаевъ такъ это и выходитъ: суровыя наказанія приносили болѣе вреда, чѣмъ пользы. Безчеловѣчное и жесткое обращеніе съ преступникомъ только болѣе раздражало его и возбуждало къ оппозиціи; его отчужденіе отъ родины или отъ общества, его положеніе, какъ отверженца, огрубляли и деморализировало его. Мы видимъ изъ практики, что наши остроги сдѣлались разсадникомъ и школою плутовства и мошенничества. Ссылка на поселеніе порождала бродягъ и тунеядцевъ. Самые озлобленные разбойники выходила съ каторги. Таковы были результаты старой системы наказанія, созданной подъ вліяніемъ отжившихъ уголовныхъ взглядовъ, имѣвшихъ въ виду одну кару, но не исправленіе и нравственное перевоспитаніе преступника. Эта старая система кары, несмотря на всѣ жестокости и устрашенія, не спасала никогда и не спасетъ общество отъ преступленій, а страданія преступника произведутъ переворотъ въ немъ только къ худшему. Поэтому, всѣ теоретики и практики уголовной юстиціи, требующіе суровыхъ наказаній, въ какихъ-бы они страданіяхъ я лишеніяхъ ни заключались, дѣйствуютъ во вредъ самому обществу. Г. Максимовъ никакихъ выводовъ не дѣлаетъ и предоставляетъ самому толковому читателю доходить до нихъ. Книга г. Максимова есть только рядъ разсказовъ и наблюденій надъ жизнью каторжныхъ и ссыльныхъ и собраніе разнообразнѣйшихъ фактовъ историческихъ и этнографическихъ, къ сожалѣнію страдающихъ въ подборѣ недостаткомъ системы. Разсказы и анекдоты, приводимые г. Максимовымъ, изложены живо, хотя и прокрашены авторомъ своими дополненіями, что дѣлаетъ его книгу скорѣе произведеніемъ беллетристическимъ, чѣмъ строго этнографическимъ. Часто Г. Максимовъ, услышавъ разсказъ о какомъ-нибудь случаѣ, заноситъ его съ свою дорожную книгу; потомъ дополняетъ его по своему усмотрѣнію и передаетъ народнымъ языкомъ (Таковъ старый анекдотъ о Тумановѣ, разсказы. будто самого Коренева, хотя авторъ объясняетъ, что его не видалъ, много бродяжескихъ мифовъ, и т. п.). Относительно этого способа изложенія мы можемъ сказать одно, что, пріобрѣтая достоинство занимательности для обыкновеннаго читателя, они теряютъ въ достовѣрности и возбуждаютъ скептицизмъ въ серьезномъ читателѣ. Обыкновеніе идеализировать преступника, навязывать ему небывалое, выставлять его героемъ и романическимъ злодѣемъ явилось модою у многихъ авторовъ, въ первый разъ наблюдавшихъ преступниковъ и хотѣвшихъ въ ихъ жизни видѣть во что бы то ни стало одно эфектное, выходящее изъ ряду. По такія отношенія къ преступнику, къ сожалѣнію, приводили часто только къ пошлости, олицетвореніе которой представляютъ извѣстныя "Трущобы," написанныя неизвѣстно для кого уланомъ-романистомъ Крестовскимъ. Поэтому г. Максимову, какъ серьезному изслѣдователю, не мѣшало-бы держаться ближе къ истинѣ, избѣгать искуственной передачи, афектаціи. Въ своихъ взглядахъ на преступниковъ г. Максимовъ старался руководствоваться, какъ видно, гуманнымъ чувствомъ состраданія къ несчастнымъ и мѣстами доводитъ его до приторной сантиментальности. Но въ изслѣдованіи быта преступниковъ сантиментальность, по меньшей мѣрѣ, излишня. Міръ преступниковъ соединяетъ въ себѣ столь разнообразные характеры и страсти, вызванныя жизнью, соціальными условіями и неестественной обстановкою,-- сочетаніе столь разнообразныхъ натуръ, испытавшихъ всевозможный лишенія, что здѣсь необходимъ самый строгій анализъ и здравое обсужденіе причинъ и послѣдствій преступленій. Это задача, безъ сомнѣнія, нелегкая, требующая большой научной подготовки и опредѣленно выработаннаго взгляда. Между тѣмъ г. Максимовъ, какъ художникъ, часто отдавался просто живому впечатлѣнію, которое его поражало, и спѣшилъ къ скорому и опрометчивому выводу. Иногда онъ накидывается на одинъ фактъ и упускаетъ изъ виду другіе, не менѣе важные, а потому часто противорѣчивъ себѣ. Такія увлеченія то въ одну, то въ другую сторону, смотря по настроенію, постоянно встрѣчаются во взглядахъ г. Максимова и заставляютъ его совершенно различно относиться къ преступникамъ. Въ первой своей кянѣ, напечатанной съ увлеченіемъ и чувствомъ, онъ называетъ ихъ "несчастными" и старается оправдать преступника обстоятельствами. Во второй книгѣ онъ начинаетъ ихъ уже величать "злодѣями", -- тая озаглавлена даже цѣлая глава, -- признаетъ въ нихъ "злую воли, "безсердечность", "безчеловѣчность", какія-то прирожденныя звѣрскія чувства и т п. Увлекшись другою стороною факта, онъ ствновится самымъ безпощаднымъ обвинителемъ. Такъ, напримѣръ, онъ накидывается внезапно на преступника Коренева, тогда-какъ несколько ранѣе несчастную жизнь этого разбойника самъ авторъ объяснялъ стеченіемъ неблагопріятныхъ обстоятельствъ. "Арестанты его считали даже рыцаремъ чести и благородства, говоритъ г. Максимовъ,-- видѣли въ немъ открытую душу, -- человѣка, у котораго не было ничего завѣтнаго" (ч. II, стр. 21). Понятно, что въ своей арестантской общинѣ и средѣ Кореневъ всегда оставался обыкновеннымъ человѣкомъ и великодушнымъ товарищемъ. Но г. Максимовъ находитъ, что арестанты ошибались: "они забывали, говоритъ авторъ,-- что сердце онъ истаскалъ, что въ немъ сидитъ чортъ (?!), что этотъ чортъ у него сердце вынулъ и пустое мѣсто только оставилъ" (стр. 21). Но такъ-ли это? Авторъ самъ приводитъ бездну случаевъ, что у Коренева было и сожалѣніе, и чувство. Кореневъ суровый убійца, плачетъ, когда помогъ ему товарищъ (стр. 28). Значитъ, было-же у него и сердце и чувство; простые арестанты не сомнѣвались въ этомъ: почему-же Максимовъ отвергаетъ и куда на это время спряталъ онъ свою гуманную теорію? Такое постоянное раздвоеніе взглядовъ г. Максимова. Защищая бродягъ и Сибири, онъ находитъ ихъ (на стр. 192 I части) "мирными путниками, нерѣшающимися никого обидѣть." Но чрезъ нѣсколько страницъ приводитъ факты и доказательства о производимыхъ ими кражахъ, грабежахъ и т. п. и увѣряетъ, "что проказъ бродягъ въ Сибири не оберешься" (стр. 232). Наклонный къ славянофильству, въ одномъ мѣстѣ авторъ говоритъ о милосердномъ и сострадательномъ отношеніи русскаго народа къ несчастнымъ и бродягамъ, а въ дpугомъ, опровергаетъ свои заключенія фактами, гдѣ оказывается, что тѣ-же русскіе крестьяне въ Сибири ненавидятъ ссыльныхъ и варнаковъ и ведутъ ожесточенную борьбу съ ними, часто убивая и грабя. Такимъ образомъ, общіе выводы г. Максимова постоянно сталкиваются въ противорѣчіяхъ. Вездѣ замѣтно, что авторъ страдаетъ недостаткомъ опредѣленнаго и строго-научнаго взгляда, что особенно бросается въ глаза въ серьезныхъ изслѣдованіяхъ его о причинахъ преступленій и распространеніи ихъ въ Россіи. Таковы, напримѣръ, главы "Народныя несчастія и преступленія", занимающія отдѣльный обширный томъ. Въ нихъ, когда приводятся біографіи преступниковъ, сообщаются анекдоты и наблюденія путешественника, встрѣчается немало занимательнаго, но когда авторъ пускается въ общія и научныя объясненія, онъ безъ толку растягиваетъ, становится томенъ и даетъ право читателю заключить, что самый матеріалъ, которымъ авторъ пользовался для своихъ научныхъ выводовъ, крайне сомнителенъ.
   Укажемъ хоть на уголовную статистику преступленій и ссылки, на которой собственно и основываются всѣ выводы г. Максимова. Матеріалы эти (приложенные въ особыхъ таблицахъ въ кн. 2-й) не только неполны, но и противорѣчатъ другимъ офиціальнымъ отчетамъ и самой дѣйствительности. Такъ, напримѣръ, у г. Максимова цифры ссыльныхъ на каторгу и поселеніе въ разные годы совершенно на тѣ, какъ въ отчетахъ приказа о ссыльныхъ, обработанныхъ въ добросовѣстномъ трудѣ г. Анучина. (Сравни таблицу Максимова, ч. II, стр. 320, ссылка III ч. 1838--1847 г. и таблица Анучина въ мат. для уголовн. статист. Россіи, ч. I, стр. 26). Противорѣчіе въ этихъ цифрахъ очень значительное (въ 1846 г. сосланныхъ въ Сибирь, по Максимову 7,250, по Анучину 6,416, подобная-же разница въ годахъ 1830, 35, 38, 45 и др.). Таблица, по видамъ и родамъ преступленій, показываетъ, что цифры взяты изъ отчетовъ, которые разработывалъ и г. Анучинъ, но составлены крайне небрежно. Иныя статистическія свѣденія, представляемыя г. Максимовымъt даже невѣроятны, особенно таблица о преступленіяхъ ссыльныхъ въ ссылкѣ за 9 лѣтъ (ч. 11, стр. 325). По этой таблицѣ показано, напримѣръ, число побѣговъ всѣхъ ссыльныхъ назадъ въ Россію и взятыхъ за бродяжество 8,481 человѣкъ, тогда какъ, по свѣденіямъ приказа и г. Анучина, однихъ возвращенныхъ изъ Россіи было 9,177 (Ануч. стр. 25). Къ этому числу бѣглыхъ надо добавить еще каторжныхъ и поселенцевъ, бродящихъ по Сибири. Въ этой таблицѣ г. Максимова вообще встрѣчается много несообразностей я курьезовъ. По ней оказывается, что между каторжными, на всѣхъ заводахъ и во всѣхъ сибирскихъ острогахъ, впродолженіи 9 лѣтъ было только 22 случая воровства. У всѣхъ арестантовъ 30 случаевъ воровства въ 9 лѣтъ по всей Сибири,-- цифра довольно благопріятная для нравственности ссыльныхъ. Между тѣмъ самъ-же г. Максимовъ говоритъ на стр. 157, II ч., "что пересыльныя тюрьмы въ частности, а каторжныя въ особенности, такія общины, гдѣ воровство уже, не проступокъ, гдѣ воруютъ всѣ поголовно, не распознавая товарищескихъ вещей отъ своихъ."
   Точно также по статистикѣ г. Максимова оказывается, что въ 9 лѣтъ у каторжныхъ было всего два случая обмѣна именами, между тѣмъ какъ во 2-й части своего труда авторъ увѣряетъ, что половина ссыльныхъ ходитъ подъ чужими фамиліями, и что "обмѣнъ именами совершается постоянно до нашихъ дней" (стр. 109 и 111, 4 и 5). Спрашивается, насколько-же самъ г. Максимовъ вѣритъ своей статистикѣ? И любопытно, откуда онъ получилъ этотъ офиціальный курьезъ, доказывающій всю нелѣпость нашихъ офиціальныхъ статистическихъ данныхъ?...
   Такое отношеніе г. Максимова къ статистическимъ работамъ тѣмъ прискорбнѣе, что статистика преступленій въ дѣлѣ уголовнаго вопроса должна-бы была составить основную и самую добросовѣстную часть его труда {Относительно исторической части своего труда г. Максимовъ подвергнется подобнымъ-же замѣчаніямъ за статью о декабристахъ, крайне небрежно составленную, которая встрѣтила справедливые упреки г. Свистунова (см. Русскій Архивъ, No 2, 1871 г., стр. 356).}. Поэтому, отдавая полную справедливость живымъ разсказамъ г. Максимова, мы должны сказать въ заключеніе, что въ своей серьезной части труда, а именно во 2-й и 3-й своей книгѣ, какъ историкъ и статистикъ уголовныхъ преступленій, онъ взялъ на себя слишкомъ непосильную и слишкомъ широкую задачу, которая къ тому-же, при настоящемъ положеніи русской статистики, едвали и выполнима. И мы думаемъ, что еслибы онъ ограничился этнографическими и беллетристическими очерками, сообразно своимъ наклонностямъ и способностямъ, то хотя и написалъ-бы книгу болѣе скромную, менѣе обширную и не могъ-бы продавать ее по пяти рублей, но зато она была-бы и менѣе утомительна для читателя, а самъ авторъ избавился-бы отъ необходимости играть вовсе нейдущую къ нему роль ученаго изслѣдователя,-- роль, которая дѣлаетъ его просто смѣшнымъ.

"Дѣло", No 3, 1871

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru