Мечников Лев Ильич
Литература итальянского объединения

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

ЛИТЕРАТУРА ИТАЛЬЯНСКАГО ОБЪЕДИНЕНІЯ.

I.
Цезарь Бальбо.

[]

   XVIII-й вѣкъ на поприщѣ политической литературы въ Италіи обозначаетъ собою рубежъ или переломъ, весьма интересный и назидательный во многихъ отношеніяхъ. Мы обратимъ вниманіе только на одну особенно выдающуюся черту его: а именно, съ концомъ XVIII-го столѣтія политическая мысль въ Италіи утрачиваетъ свою самобытность, которую мы пытались обрисовать въ предыдущихъ очеркахъ. Сильный импульсъ, данный итальянской гражданственности политическими бурями и треволненіями XIII-го и XV вѣковъ, очевидно, истощился среди безотраднаго гнета, наступившаго здѣсь съ испанскимъ завоеваніемъ.-- Съ другой стороны, съ XVII столѣтіемъ Галилей открываетъ для итальянской пытливости новое поприще. Втеченіи всего XVIII вѣка дѣятельность чисто-научная, повидимому, совершенно поглощаетъ собою лучшія интеллектуальныя силы страны. По крайней мѣрѣ, исторія этого времени по даетъ намъ ни одного политическаго имени, которое заслуживало-бы чести быть сопоставленнымъ съ именами Мальпиги, Гальвани, Вольты и столь многихъ другихъ, обогатившихъ великими открытіями ту или другую изъ отраслей естествознанія...
   Эти соображенія заставляютъ насъ прекратить на Кампанеллѣ рядъ нашихъ очерковъ политической литературы въ Италіи.
   Мы начнемъ новый рядъ этюдовъ съ того времени, къ которому относится начало либерально-унитарнаго движенія, столь недавно увѣнчавшагося, на нашихъ глазахъ, неожиданнымъ успѣхомъ.
   По всеобщему признанію даже крайнихъ итальянскихъ патріотовъ, толчокъ или поводъ къ національному пробужденію дало нашествіе французовъ съ Наполеономъ I. Такимъ образомъ, почти насильственно пробужденная Италія уже болѣе не возвращается къ своему вѣковому сну, когда утихаетъ буря, поднятая во всей Европѣ великою французскою республикою и вышедшею изъ нея имперіею. Съ тѣхъ поръ и по самое присоединеніе Рима къ объединенному итальянскому королевству, политическое движеніе здѣсь не прекращалось. Мы обратимъ вниманіе на одну только литературную сторону этого движенія, а потому пропустимъ здѣсь даже такого почтеннаго патріарха итальянскаго возрожденія, каковъ былъ Мадзини, стязавшій главнѣйшимъ образомъ свою славу на политическомъ, а не на литературномъ поприщѣ.
   Интеллектуальное движеніе, предшествовавшее событіямъ 1789 г. во Франціи, было исполнено мірового значенія: въ сравненіи съ нимъ итальянская политическая жизнь этого времени столь блѣдна и ничтожна, что подпаденіе итальянской политической литературы подъ французское вліяніе представляется намъ фактомъ весьма естественнымъ и ненуждающимся въ объясненіяхъ. Возьмите любого изъ немногихъ ломбардскихъ, тосканскихъ или неаполитанскихъ публицистовъ этого времени, и вы увидите, что лучшіе изъ нихъ только пытаются аклиматизировать въ своемъ отечествѣ идеи и начала, выработанныя Жаи-Жакомъ Руссо, физіократами или энциклопедистами. Весьма немногіе успѣваютъ сдѣлать самостоятельный шагъ впередъ хотя-бы только въ примѣненіи и дальнѣйшемъ развитіи изчужа заимствованныхъ ими принциповъ. Въ числѣ этихъ немногихъ съ особымъ почетомъ слѣдуетъ упомянуть Цезаря Беккарію, столь много сдѣлавшаго для примѣненія гуманныхъ началъ къ уголовной практикѣ. Остальные,-- часто при замѣчательной силѣ личнаго дарованія и при чувствѣ національной гордости, развитомъ иногда до абсурда,-- остаются рабскими копистами чужеземныхъ образцовъ. Ненависть противъ французовъ, которою такъ щеголялъ, которою прославился Альфіери, очевидно, не имѣетъ себѣ другого источника, какъ оскорбительное для его національнаго самолюбія сознаніе невозможности высвободиться изъ-подъ французскаго вліянія.
   То обстоятельство, что Италія самымъ своимъ пробужденіемъ обязана событіямъ, корень которыхъ принадлежитъ французской исторіи, естественно должно было только усилить и упрочить эту умственную крѣпостную зависимость. Даже подражаніе другимъ чужеземнымъ образцамъ (англійскому и нѣмецкому) не освобождаетъ итальянскую мысль отъ французскихъ оковъ. При этомъ должно замѣтить, что англійское и нѣмецкое вліяніе замѣтны здѣсь исключительно на беллетристическомъ поприщѣ и что Фосколо, ознакомившій впервые итальянскую публику съ Байронизмомъ и съ воззрѣніями нѣмецкихъ философскихъ школъ, мало находитъ себѣ подражателей: вальтеръ-скоттовское направленіе, начатое Александромъ Манцони, быстро перерождается въ чисто-французскій пустозвонный жанръ à la Dumas.
   Наконецъ, достаточно замѣтить, что самъ Мадзини, этотъ italianissimo по преимуществу, платитъ обильную и слишкомъ очевидную дань якобинскому идеалу единой и нераздѣльной демократической республики и еще болѣе существеннымъ образомъ вяжется съ родоначальникомъ всѣхъ идеалистически-реформаціонныхъ сектъ -- Жанъ-Жакомъ Руссо.
   Съ Наполеономъ І-мъ установляется фактическая связь между политическими судьбами Италіи и Франціи, и съ паденіемъ Наполеона І-го связь эта не исчезаетъ: всѣмъ извѣстна роль, которую итальянскіе карбонары играютъ во французскомъ государственномъ переворотѣ іюля 1830 г., точно также какъ и вліяніе, въ свою очередь, оказанное на итальянскія дѣла орлеанскою революціею, а позже событіями 1848 г.
   Если мы распространились о томъ вліяніи, которое Франція оказываетъ на Италію въ первой половинѣ текущаго столѣтія, то это потому, что оно играетъ очень существенную роль въ дѣятельности всѣхъ безъ изъятія итальянскихъ публицистовъ періода борьбы за національное освобожденіе.
   Цезарь Бальбо, которому мы посвящаемъ этотъ первый очеркъ, можетъ быть, менѣе всѣхъ другихъ своихъ собратій отражаетъ на себѣ это чуждое вліяніе; или, по крайней мѣрѣ, на немъ оно замѣтно менѣе, чѣмъ на другихъ. Политическій вождь узконаціональной итальянской партіи, (прозванной нео-гибеллинами въ pendant нео-гвельфамъ, предводительствуемымъ аббатомъ Винченцо Джіоберти), Бальбо всего себя посвятилъ на служеніе тѣмъ эфемернымъ политическимъ интересамъ, которые на первый взглядъ легко могутъ показаться совершенно реальными, вытекающими изъ глубокихъ потребностей народной жизни и принадлежащими исключительно тому времени и той мѣстности, въ которой они возникаютъ.
   А между тѣмъ Цезарь Бальбо, уроженецъ Пьемонта, (т. е. именно той мѣстности, которая представляетъ собою какъ-бы переходный членъ отъ Италіи къ Франціи), большую часть своей жизни провелъ не только во Франціи (это-бы еще ничего не значило), но на французской службѣ въ Италіи. Потомокъ аристократической семьи, онъ предназначалъ себя къ ученому поприщу и изучалъ астрономію; но при посѣщеніи Наполеономъ Италіи, недостигши еще двадцатилѣтняго возраста, онъ, по увлеченію, вступаетъ на императорскую службу. Впослѣдствіи Цезарь Бальбо самъ отрекается отъ воззрѣній, которыми онъ руководился во время своей молодости; свою приверженность къ французскому владычеству въ Италіи и къ наполеонидамъ называетъ увлеченіемъ (см. записки графа Цезаря Бальбо и нѣкоторыя изъ его предисловій). Увлеченіе, это было, однако-же, довольно продолжительно и оставило глубокіе слѣды на всей жизни и дѣятельности разбираемаго нами публициста.
   Мы не намѣрены разсказывать здѣсь всю политическую и дипломатическую карьеру графа Бальбо. Замѣтимъ только, что онъ втеченія нѣсколькихъ лѣтъ съ ряду былъ членомъ различныхъ французскихъ государственныхъ учрежденій въ Тосканѣ, въ Римѣ и въ Парижѣ.-- Послѣ паденія императора, Бальбо, очевидно, остается вѣренъ бонапартизму; будируетъ реставрацію, отказывается отъ довольно важнаго дипломатическаго поста при дворѣ Людовика XVIII-го и отправляется въ качествѣ незначительнаго чиновника при пьемонтскомъ посольствѣ въ Испанію. Эта, повидимому, ничтожная подробность получаетъ, однако-же, нѣкоторый вѣсъ, если вспомнить, что Испанія въ эпоху реставраціи, была центромъ и разсадникомъ либеральнаго движенія на весь романскій жіръ. Правда, выборъ, сдѣланный Цезаремъ Бальбо, можетъ быть объясненъ чисто-домашними обстоятельствами: посланникомъ Виктора Эмануила І-го въ Мадридѣ былъ графъ Просперо Бальбо, отецъ Цезаря.
   Такъ или иначе, роль политическаго агента сардинскаго правительства скоро надоѣдаетъ нашему публицисту. Онъ возвращается въ Туринъ и вступаетъ въ армію, которая тогда значительнѣйшимъ образомъ состояла изъ наполеоновскихъ ветерановъ и нетерпѣливо ждала случая поднять знамя возстанія.
   Случай, какъ извѣстно, не заставилъ себя долго ждать. Сигналъ къ борьбѣ подала Испанія, откуда только-что вернулся Цезарь Бальбо 1-го января 1820 г. Капитанъ Ріего, во главѣ сильнаго войска, провозгласилъ въ Андалузія конституцію, которую Фердинандъ VII-й тотчасъ-же призналъ... Движеніе это тотчасъ-же отразилось и въ Италіи; на сторону его стала значительная часть арміи, въ которую только-что поступилъ Цезарь Бальбо. Въ Неаполѣ генералъ Попе,-- въ Генуѣ капитанъ Пальма не замедлили провозгласить себя сторонниками испанской конституціи. Викторъ Эммануилъ I-й не принялъ никакихъ мѣръ къ подавленію возстанія, а немедленно отрекся отъ престола въ пользу своего брата, Карла-Феликса, извѣстнаго своимъ крутымъ нравомъ и своею приверженностью къ старому государственному порядку. Но Карлъ-Феликсъ былъ въ это время въ Моденѣ, и ВикторъЭмануилъ, за его отсутствіемъ, передалъ регентство молодому Кариньянскому принцу Карлу Альберту, котораго дружескія сношенія съ генуэзскими заговорщиками не подлежатъ никакому сомнѣнію.
   14 марта новый регентъ издалъ нижеслѣдующую прокламацію:
   "Въ столь трудную минуту, какъ переживаемая нами нынѣ, мы не можемъ удержаться въ узкой роли регента, намъ предоставленной. Наша глубочайшая преданность его величеству Карлу-Феликсу побуждаетъ насъ воздержаться отъ всякихъ коренныхъ измѣненій государственнаго строя, или, по крайней мѣрѣ, обождать его присутствія для ихъ осуществленія. Но, съ другой стороны, обстоятельства требуютъ немедленнаго рѣшенія; и мы хотимъ передать новому монарху народъ благополучный и благоустроенный, а неистощенный междоусобіями и неурядицею. По зрѣломъ обсужденіи и руководясь мнѣніемъ нашего государственнаго совѣта, мы рѣшили, что испанская конституція будетъ принята за основаніе государственнаго права нашей страны." Затѣмъ слѣдуетъ заявленіе надежды, что король одобритъ эту мѣру, и оговорки на счетъ тѣхъ измѣненій, которыя Карлъ-Феликсъ сочтетъ нужными сдѣлать въ этомъ декретѣ.
   Карлъ-Феликсъ не поспѣшилъ, однако-же, своимъ возвращеніемъ въ страну, ждавшую его какъ своего правителя. 3 апрѣля онъ изъ Модены отвѣтилъ на манифестъ регента нижеслѣдующимъ посланіемъ:
   "Долгъ всякаго вѣрноподданнаго требуетъ добровольнаго подчиненія тому порядку, который утвержденъ въ государствѣ Богомъ и верховною властью. Вслѣдствіе этого, мы, принимая верховную власть только въ силу божіей милости, не поддадимся ничьимъ постороннимъ внушеніямъ касательно тѣхъ средствъ, помощію которыхъ нашъ народъ долженъ быть приведенъ къ своему благополучію. Всякій, кто осмѣлится роптать противъ мѣръ, которыя мы заблагоразсудимъ принять, перестанетъ считаться передъ нами за вѣрноподданнаго. Мы ждемъ заявленія со стороны нашего народа его вѣрноподданническихъ чувствъ, прежде чѣмъ вернемся въ нашу столицу."
   Въ то-же самое время король назначилъ военно-судную комиссію, которая должна была судить конституціоналовъ, какъ измѣнниковъ. Семьдесятъ-три изъ 170 подсудимыхъ были приговорены этою комиссіею къ смертной казни...
   Карлъ-Альбертъ поспѣшилъ отправиться въ Модену; по король не захотѣлъ его принять; а моденскій герцогъ велѣлъ ему немедленно удалиться изъ своихъ владѣній.
   Ходили слухи, будто Карлъ-Феликсъ вступилъ въ переговоры съ Австріею о томъ, чтобы навсегда отстранить своего племянника отъ наслѣдства сардинскаго престола въ пользу герцога моденскаго; но за кариньянскаго принца вступился Людовикъ XVIII. Однако-же, для заявленія чистосердечнаго своего раскаянія, Карлъ-Альбертъ долженъ былъ отправиться въ качествѣ простого капрала съ французскою арміею, отправлявшеюся въ Андалузію для приведенія въ подчиненіе Фердинанду VII испанскихъ конституціоналовъ. Самымъ знаменательнымъ слѣдствіемъ этого похода была пѣсня, сочиненная Беранже, "l'Ordre du jour":
   
   "Mon ancien, qu'а donc fait l'Espagne"?
   -- Mon fils, elle ne veut plus qu'aujourd'hui
   Ferdinand fasse périr au bagne
   Ceux-là qui se sont battus pour lui.
   Nons allons tirer de peine
   Les moines blancs, noirs et roux,
   Dont on prendra la graine
   Pour en replanter chez nous.
   

II.

   Какую роль игралъ Цезарь Бальбо въ событіяхъ, которыя мы разсказали въ концѣ предыдущей главы? Это не представляетъ достаточнаго интереса. Дѣло въ томъ, что передъ лицомъ Карла-Феликса онъ оказался скомпрометированымъ и вынужденъ былъ искать убѣжища во Франціи. Съ другой стороны, мы знаемъ, что Бальбо не былъ въ числѣ зачинщиковъ или руководителей движенія.
   Время своего изгнанія Бальбо посвятилъ немногимъ литературнымъ работамъ чисто беллетристическаго характера, не замѣчательнымъ ни въ какомъ отношеніи. Изъ его записокъ мы узнаемъ, что онъ употребилъ эти годы на пополненіе многочисленныхъ пробѣловъ, оставленныхъ его слишкомъ рано прерваннымъ образованіемъ. Онъ вознамѣрился посвятить себя преимущественно изученію итальянской исторіи съ древнѣйшихъ временъ и собиралъ матеріялы для большого историческаго сочиненія. Въ свѣтъ онъ издалъ, однако-же, только переводъ Тацита.
   Вотъ какъ онъ самъ объясняетъ побужденія, заставившія его обратиться къ изученію національной исторіи:
   "Безполезно жаловаться на неудовлетворительность настоящаго; надо умѣть измѣнить его тамъ, гдѣ оно зависитъ отъ насъ. То-же, что мы не можемъ измѣнить на дѣлѣ, мы должны, по крайней мѣрѣ, умѣть удовлетворительно объяснить съ точки зрѣнія разумной и обыденной національной политики. Въ странѣ, которая, подобно Италіи, распадается на множество государствъ, хотя-бы всѣ эти государства держались представительной системы правленія,-- истинная національная политика не можетъ быть создана ни парламентскими ораторами, ни журнальными публицистами. Такую политику могутъ создать только писатели, глубоко изучившіе политическій механизмъ и умѣющіе собрать въ одно стройное и строго обдуманное цѣлое разрозненные результаты частныхъ стремленій и изслѣдованій, многочисленныя поученія, вытекающія изъ историческихъ примѣровъ... Вы одни можете создать ее, молодые итальянскіе писатели, родившіеся въ болѣе счастливое время, чѣмъ мы,-- въ то время, когда вы не только можете свободно и безпрепятственно высказывать свои мысли, но когда передъ вами уже ясно опредѣлилась цѣль, къ которой вы должны стремиться. Прекрасная цѣль: свобода и независимость...
   "... Только то единичное или коллективное существованіе почтенно, которое неуклонно и настойчиво преслѣдуетъ какую-нибудь благую цѣль. Для всякой націи такою цѣлью должна быть ея національная политика...
   "Что касается собственно значенія исторіи въ подобномъ дѣлѣ, то я весьма желалъ-бы избѣжать той педантической склонности къ преувеличенію значенія своего дѣла, которая вообще свойственна людямъ, долго занимавшимися однимъ предметомъ. Я не считаю исторію за наилучшую школу для людей и для народовъ; я думаю, что изъ жизни непосредственно и тѣ, и другіе могутъ почерпнуть еще больше полезныхъ уроковъ. Но гдѣ политической жизни нѣтъ (а Италія, къ сожалѣнію, находится именно въ этихъ условіяхъ), исторія даетъ единственную прочную основу для національной политики... Политика не можетъ основаться на однихъ теоретическихъ соображеніяхъ, какъ-бы хороши и глубокомысленны они ни были сами въ себѣ. Для каждой страны, политикъ всего прежде долженъ принять въ разсчетъ ея естественныя условія: климатъ, почву, близость морей и пр. Затѣмъ, множество условій, созданныхъ человѣкомъ,-- какъ, напр., крѣпости, дороги, каналы, портовые и большіе города, въ свою очередь становятся какъ-бы естественными условіями. Точно также предки оставляютъ намъ въ наслѣдство преданія, нравы, воспоминанія, имена, которые всѣ привходятъ, какъ элементы, въ сложное зданіе нашей исторической дѣйствительности. Исторія есть какъ-бы реэстръ, въ которомъ помѣчены всѣ эти условія и вытекающія изъ нихъ отношенія. Изъ нея мы узнаемъ, какимъ образомъ въ различныхъ случаяхъ были приводимы въ дѣйствіе эти многосложныя пружины,-- эти естественные и искуственные элементы,-- пассивныя и активныя силы страны"...
   "... Я нахожу, что страна, неимѣющая исторіи (какъ, наприм., Америка), находится въ болѣе выгодныхъ условіяхъ: у нея есть новые люди и свѣжія силы, и нѣтъ освященныхъ временемъ нелѣпостей и предразсудковъ; ея взоры, за неимѣніемъ прошлаго, устремлены только впередъ. Но народъ, который имѣетъ исторію и не знаетъ ее, находится въ самомъ невыгодномъ положеніи, ка^е только можно себѣ вообразить... Безплодно было-бы отрѣшаться отъ условій, среди которыхъ слагается наше существованіе: надо владѣть ими для того, чтобы изъ болѣе разумнаго ихъ сочетанія сдѣлать возможнымъ лучшее будущее"... (Предисловіе къ "Итальянск. исторіи", лозанское изд. 1846 г.).
   Мы не побоялись привести эту длинную выписку, во-первыхъ, потому, что она позволитъ намъ впослѣдствіи воздержаться отъ частыхъ ссылокъ на разбираемаго автора; во-вторыхъ, и главнѣйшимъ образомъ, потому, что она, по нашему мнѣнію, въ значительной степени рисуетъ литературный и интеллектуальный характеръ этого родоначальника и вождя той унитарной итальянской партіи, за которою, въ концѣ концовъ, осталась фактическая побѣда. Бальбо принадлежитъ къ числу тѣхъ тяжеловѣсныхъ и солидныхъ натуръ, которыхъ достоинство заключается не въ разносторонности и богатствѣ мотивовъ и побужденій, не въ размашистости и смѣлой самобытности мысли, а гораздо болѣе въ искренности и твердости убѣжденія,-- въ извѣстной цѣлостности, недопускающей разлада мысли и дѣла. Такимъ натурамъ ничто не дается легко; за то онѣ крѣпко стоятъ за однажды добытое и, принявъ одинъ опредѣленный строй, не измѣняютъ его до самого конца своей жизни. Каковъ человѣкъ, таковъ и слогъ его: чуждый реторики и многословія, нелишенный извѣстной глубины и нѣкотораго оригинальнаго суроваго оттѣнка, Цезарь Бальбо очень поздно, т. е. уже болѣе чѣмъ пятидесяти лѣтъ отъ роду, выступаетъ на ту публицистическую дорогу, на которой онъ прославился; но за то онъ выходитъ на нее уже во всеоружіи, твердо обозначивъ для себя самого не только свою главную цѣль, но и тѣ чисто практическія политическія средства, при помощи которыхъ онъ надѣется дойдти до ея осуществленія. Этой своей законченности и опредѣленности, неоставляющей ничего недосказаннымъ, онъ обязанъ значительною долею своего успѣха...
   Впрочемъ, приводя здѣсь строки, написанныя нашимъ авторомъ почти наканунѣ 1848 г., мы впали въ анахронизмъ, для сглаженія котораго мы должны вернуться къ историческимъ событіямъ того времени.
   Въ 1831 г., т. е. тотчасъ послѣ іюльской революціи въ Парижѣ и въ самое время возстанія въ Романіяхъ, эксъ-карбонара Карлъ-Альбертъ смѣняетъ на пьемонтскомъ престолѣ Карла-Феликса. Слишкомъ извѣстны тѣ надежды, которыя были пробуждены въ сердцахъ итальянскихъ патріотовъ его восшествіемъ на престолъ. Мадзини пишетъ вдохновенное письмо новому королю, прославившему свое кратковременное регентство 1820 г. смѣлымъ, хотя и неудачнымъ подвигомъ. Извѣстно также, что надежды эти не осуществились: первыя пятнадцать лѣтъ царствованія Карла-Альберта не ознаменовываются рѣшительно ничѣмъ и, по всей справедливости, могутъ быть названы продолженіемъ царствованія его предшественника. Изъ этого, однако-же, не слѣдуетъ заключать, будто надежды итальянскихъ патріотовъ были лишены всякаго основанія.
   Вѣнскій конгресъ создалъ для сардинскаго королевства такое положеніе, котораго неустойчивость была черезчуръ очевидна для каждаго, мало-мальски способнаго понимать немногосложный механизмъ международныхъ и политическихъ отношеній. Будучи поставленъ въ непосредственныя и ежедневныя столкновенія съ Австріею, сардинскій король долженъ былъ или утратить всякую свою самостоятельность передъ лицомъ этого сильнаго сосѣда, постоянно вмѣшивавшагося въ его дѣла и часто даже требовавшаго территоріальныхъ уступокъ, или-же опереться на враждебный Австріи итальянскій національный элементъ и въ его содѣйствіи найти силу, достаточную для того, чтобы противу стоять Австріи съ нѣкоторою вѣроятностью успѣха. Эта необходимость лавировать между двухъ опасныхъ рифовъ существовала и для предшествовавшихъ королей Сардиніи, но для Карла-Альберта самая возможность дальнѣйшаго лавированія значительно затруднялась тѣмъ, что въ Вѣнѣ не довѣряли его раскаянію, несмотря на всѣ его геройскіе подвиги въ качествѣ гренадера при осадѣ Трокадеро,-- одного изъ фортовъ Кадикса, въ которомъ заперлись испанскіе конституціоналисты.
   Несмотря на эту трудность, Карлъ-Альбертъ втеченіи пятнадцати лѣтъ дѣлаетъ геройскія усилія, чтобы продолжать безжалостную внутреннюю политику своего дяди, имѣвшаго девизомъ доводить въ своихъ владѣніяхъ абсолютизмъ до такихъ размѣровъ, въ которыхъ онъ рѣшительно несовмѣстимъ съ требованіями нашего времени. Ошибочно било-бы приписывать эту политику личнымъ склонностямъ короля. Это была первая изъ уступокъ, требуемыхъ отъ него Австріею, для которой необходимо было имѣть право сказать итальянскимъ націоналистамъ: "вы ропщете на чужеземное владычество, но сравните цвѣтущее положеніе Ломбардіи,-- подъ нашимъ управленіемъ, съ бѣдствіями и угнетеніемъ Пьемонта".
   Чтобы объяснить себѣ политику Карла-Альберта, надо вспомнить, что король этотъ, въ бытность свою наслѣдникомъ, успѣлъ хорошо узнать положеніе дѣлъ и настроеніе партій въ своемъ государствѣ. Онъ видѣлъ, что конституціоналисты и карбонары, съ которыми онъ нѣкогда вступилъ въ добровольный союзъ, утратили уже всякую силу и съ каждымъ днемъ выдыхались все болѣе и болѣе передъ лицомъ "Молодой Италіи", противъ которой оказывались безсильными всѣ преслѣдованія и "строгости". Принять-же союзъ національныхъ итальянскихъ силъ въ той формѣ организаціи, которую давалъ имъ Мадзини, король считалъ для себя еще опаснѣе,-- чѣмъ остаться лицомъ къ лицу съ своимъ врагомъ, т. е. съ Австріей. Среди такихъ условій король прибѣгъ къ тому, къ чему вообще прибѣгаютъ лица, когда не могутъ найти раціональнаго выхода изъ труднаго положенія:-- къ рутинѣ.
   Рутина-же привела его къ тому, къ чему она вообще приводитъ людей, т. е. на край гибели. Въ 1846 г. умеръ папа Григорій. XVI и на папскій престолъ былъ избранъ кардиналъ Мастаи-Ферретти, ознаменовавшій свое вступленіе нѣкоторыми благими начинаніями. Этого обстоятельства оказалось совершенно достаточно для того, чтобы нанести роковой ударъ застою во всѣхъ итальянскихъ государствахъ; въ томъ числѣ и въ Пьемонтѣ. Восшествіе Пія IX на престолъ открывало для итальянскихъ патріотовъ перспективу осуществленія ихъ стремленій не революціоннымъ путемъ. Итальянское общественное мнѣніе жадно хватается за эту вновь открывшуюся возможность. Передъ пьемонтскимъ королемъ возникаетъ новый опасный соперникъ въ лицѣ римскаго святого отца. Въ самомъ Пьемонтѣ абатъ Винченцо Джіоберти воскрешаетъ старую гвельфскую доктрину св. Фоны Аквинскаго, желавшаго объединить всю Италію подъ духовнымъ верховенствомъ папы. Джіоберти издаетъ свою книгу о "Верховенствѣ Италіи" (il Primato d'Italia), а вслѣдъ затѣмъ своего "Нов 23;йшаго іезуита",-- написанныхъ съ замѣчательнымъ дарованіемъ памфлетиста и приноровленныхъ какъ нельзя лучше къ тогдашнему настроенію общественнаго мнѣнія всей Италіи. Съ эклектическою ловкостью, изобличающею въ немъ слишкомъ тѣсное знакомство съ французскою философіею своего времени, Джіоберти обходитъ всѣ трудности, вытекающія изъ несовмѣстимости фанатическихъ стремленій средне-вѣкового католическаго монаха съ требованіями новѣйшей цивилизаціи. Амальгамируя Руссо и св. Терезу, Ланенэ и Гизо, онъ создаетъ заманчивую картину католической демократіи, примиряющую суевѣріе католическихъ монастырей съ требованіями политическаго равноправія и прогреса, заставляющую закоренѣлыхъ вольтерьянцевъ и демагоговъ лобызать апостольскую туфлю намѣстника св. Петра съ восторженнымъ крикомъ:-- "да здравствуетъ Пій IX!"...
   Среди такихъ-то, пагубныхъ для савойской династіи обстоятельствъ, Цезарь Бальбо встаетъ въ первый разъ во весь ростъ, со всею своею, на долгомъ досугѣ пріобрѣтенною, историческою и политическою эрудиціею...
   

III.

   Литературная извѣстность Бальбо начинается съ 1839 г., т. е. нѣсколько раньше, чѣмъ нее-гвельфское движеніе въ Италіи достигло до своего апогея. Однако, его первый шагъ на публицистическомъ поприщѣ есть уже полемика противъ возраждающатося демократическаго папизма.
   Если уже въ XIV столѣтіи Данте могъ составить противъ теологической политики св. Фомы Аквинскаго неотразимый обвинительный актъ и подавить его клерикально-демократическій идеалъ своимъ гибелнискимъ идеаломъ благоустроенной свѣтской монархіи,-- то въ половинѣ XIX вѣка, задача, взятая на себя Цезаремъ Бальбо, съ теоретической точки зрѣнія не должна-бы представляться особенно трудною. Но не надо забывать, что имена нео-гвельфовъ и нео-гибелиновъ,-- св. Фомы и Данте,-- не болѣе, какъ классическія прозвища, довольно удачно придуманныя для обозначенія современнаго рода борьбы,-- борьбы насущной, будничной, политически мелочной и отнюдь не теоретичной. Сила обоихъ лагерей черпается вовсе не изъ возрожденія классической аргументаціи отжившихъ міровыхъ идеаловъ. Сила ихъ заключается въ умѣньи найти практическій компромисъ между тогдашнимъ положеніемъ Италіи, невыносимость котораго слишкомъ живо сознавалась общественнымъ мнѣніемъ, и между тѣми рѣшительными революціонными путями къ выходу, которые предлагалъ Мадзини.
   Нѣкоторыя, чисто-практическія, трудности ставились Цезарю Бальбо именно тѣми, чью защиту онъ бралъ на себя. Когда, въ концѣ тридцатыхъ годовъ, Бальбо приходитъ къ сознанію, что уже не время болѣе заниматься солидными историческими изысканіями,-- " что эфемерное публицистическое поприще манитъ къ себѣ всѣ интеллектуальныя силы страны,-- и кода онъ, наконецъ, рѣшается выступить на это поприще.-- онъ находитъ его загроможденнымъ всякаго рода цензурными препятствіями. Сознательно преслѣдуя политическую цѣль, Бальбо долженъ, однако-же, своему сочиненію придать чисто-литературную форму, чтобы сдѣлать его доступнымъ для читателей. Онъ начинаетъ свое поприще трактатомъ о Данте и его "Божественной комедіи" съ поэтической и исторической точки зрѣнія.
   Надо сознаться, что съ точки зрѣнія пропаганды тѣхъ политическихъ началъ, которыя выработалъ себѣ графъ Бальбо и которыя, подъ названіемъ "національной политики", онъ хотѣлъ положить въ основу итальянскаго либеральнаго движенія, выборъ предмета не йогъ быть удачнѣе. Данте даетъ ему возможность возражать одновременно и республиканцамъ, которыхъ онъ считаетъ за опасныхъ для народнаго дѣла утопистовъ, и нее-гвельфамъ. Кромѣ того, республиканская пропаганда въ Италіи слишкомъ успѣшно эксплуатировала историческія преданія своей страны, начиная отъ Брута и кончая Мазаніелло. Цезарь Бальбо избираетъ своимъ героемъ едва-ли не единстверную монархическую славу Италіи и, подъ почетнымъ флагомъ творца "Божественной комедіи", пускаетъ въ свѣтъ свою собственную политическую доктрину.
   У Данте Бальбо заимствуетъ собственно только его основной монархическій догматъ (unum porre est necessarium) и положеніе о томъ, что верховная власть, долженствующая положить предѣлъ внутренней неурядицѣ и политическому угнетенію Италіи, должна быть свѣтскою (а не духовною), организованною сообразно съ принципомъ аристократіи заслугъ и достоинствъ, и вмѣстѣ съ тѣмъ способною совершенствоваться. Но въ то-же время Бальбо укоряетъ Данте за отсутствіе въ немъ націоналистическаго итальянскаго элемента и за его часто-безцеремонное отношеніе къ папству.
   Отъ сочиненія болѣе литературнаго, чѣмъ политическаго, нельзя требовать строгой опредѣленности относительно заключавшейся въ немъ политической программы, особенно, принимая во вниманіе неблагопріятныя условія, среди которыхъ находилась итальянская пресса того времени. Но, съ одной стороны, тогдашняя итальянская публика обладала въ высшей степени умѣньемъ читать между строкъ. Съ другой стороны, Бальбо говорилъ тономъ человѣка, твердо убѣжденнаго и хорошо знающаго, чего онъ хочетъ. Такимъ образомъ, съ выхода въ свѣтъ этого перваго его замѣчательнаго произведенія, его литературная и политическая репутація уже упрочилась. Партія приверженцевъ представительной формы правленія и съ тѣмъ вмѣстѣ національнаго освобожденія Италіи, только-что потерпѣвшая рѣшительное пораженіе съ неудачею моденскаго, а позднѣе анконскаго возстанія, признала въ Цезарѣ Бальбо своего вождя и обновителя.
   Тѣмъ не менѣе, по изданіи въ свѣтъ своего трактата о Данте, Бальбо снова сходитъ на нѣсколько лѣтъ съ публицистической арены.
   Въ 1846 г. въ Лозаннѣ вышла его исторія Италіи, начиная съ древнѣйшихъ временъ и кончая 1814 годомъ. Бальбо неоднократно говорилъ, что лучшею его мечтою во времена молодости было созданіе національной итальянской исторіи. Мы знаемъ также, что онъ лучшую часть своей жизни провелъ въ собираніи матерьяловъ для этого капитальнаго труда. Его "Stone d'Italia ", изданные книгопродавцемъ Буоналичи въ Лозаннѣ, не представляютъ, однако-же, осуществленія этой задушевной мечты, а скорѣе служатъ указаніемъ на то, что онъ отказался отъ ея осуществленія. Въ самомъ дѣлѣ, говоритъ авторъ въ своемъ предисловіи,-- для Италіи наступаютъ такія времена, когда добросовѣстнымъ гражданамъ становится не до кабинетныхъ изслѣдованій. Самому Бальбо было уже въ это время около шестидесяти лѣтъ отъ роду (онъ родился въ 1789 г.), а потому нельзя не сознаться, что онъ поступилъ весьма благоразумно, не откладывая въ долгій ящикъ изданія въ свѣтъ тѣхъ, хотя-бы и не вполнѣ удовлетворительныхъ результатовъ, которые онъ добылъ многолѣтнимъ трудомъ.
   Оцѣнить на немногихъ страницахъ сочиненіе столь объективное и столь обширное по своему содержанію, какъ итальянская исторія Цезаря Бальбо, конечно, невозможно. Скажемъ, что она и до сихъ поръ еще считается въ Италіи за образцовое сочиненіе и что успѣхъ ея, при ея первомъ появленіи въ свѣтъ, былъ весьма замѣчательный; въ самый непродолжительный промежутокъ времени, т. е. до. 1853 г., она выдержала пять изданій. Несомнѣнно, что нѣкоторые изъ недостатковъ этого сочиненія, можетъ быть, еще больше, чѣмъ самыя его достоинства, послужили поводомъ къ этому успѣху. Нельзя не счесть за недостатокъ подобнаго труда то, что личность автора, его политическія симпатіи и стремленія играютъ на его страницахъ гораздо болѣе видную роль, чѣмъ историческая истина. Въ послѣдующихъ изданіяхъ авторъ самъ считаетъ нужнымъ оговорить эту выдающуюся сторону своего произведенія:
   "Многимъ можетъ показаться, что, издавая по возможности сокращенный учебникъ итальянской исторіи, я долженъ-бы былъ воздержаться отъ изложенія въ немъ собственныхъ своихъ взглядовъ и воззрѣній. Но я считаю рѣшительно невозможнымъ писать не только исторію, но хотя-бы простыя хронологическія таблицы, не высказывая при этомъ съ большею или меньшею ясностью собственныхъ своихъ воззрѣній и склонностей. Недаромъ Наполеонъ говорилъ, что даже числа и запятыя отражаютъ на себѣ убѣжденія писавшаго ихъ {"Les opinions se découvrent jusque dans les dates et les virgules".}. Да, кромѣ того, мнѣ кажется, что именно при краткомъ и сжатомъ изложеніи фактовъ всего необходимѣе дополненіе ихъ личною оцѣнкою и соображеніями автора... Мое руководство предназначено не для ученыхъ, не для литераторовъ, а для тѣхъ, которыхъ образованіе не вполнѣ закончено, т. е. для самой многочисленной и самой дѣятельной части публики. Могъ-ли я упустить столь удобный случай оказать на умы своихъ читателей то вліяніе, которое всегда оказываетъ на нихъ писатель съ искренними убѣжденіями и горячо преданный своему дѣлу?.. Пусть моя книга будетъ слишкомъ исключительнымъ плодомъ своего времени. Что касается до исторіи (и я желалъ-бы, чтобы читателя и писатели, критики и цензоры глубоко прониклись этимъ),-- то ее нужно либо вовсе задушить, либо-же предоставить ей быть отраженіемъ не только того времени, про которое она говоритъ, но также и того, въ которое она пишется". (Предислов. къ первому изданію въ "Народн. энциклопедіи" Буонамичи).
   Въ другомъ предисловіи къ одному изъ позднѣйшихъ изданій Бальбо высказываетъ сожалѣніе о томъ, что краткость заставляетъ его слишкомъ часто придавать своимъ сужденіямъ и приговорамъ о событіяхъ и людяхъ такую абсолютность и рѣзкость, которой самъ онъ не придаетъ имъ въ своемъ сознаніи.
   Излагать содержаніе этой исторіи мы, конечно, не станемъ. Объ общемъ-же характерѣ труда читатель, кажется, легко составитъ себѣ нѣкоторое понятіе изъ того, что здѣсь уже сказано о книгѣ и объ авторѣ. Бальбо, очевидно, не принадлежитъ къ числу тѣхъ обширныхъ умовъ, которые открываютъ передъ публикою новые горизонты. Но онъ мастерски умѣетъ собрать разрозненные элементы исторической картины въ одно стройное цѣлое и освѣтить ихъ такъ, что читатель непремѣнно замѣтитъ тѣ ихъ стороны, на которыхъ авторъ хочетъ сосредоточить его вниманіе. Вопросы историческаго метода, какъ и вообще чисто-теоретическіе, научные вопросы, для Бальбо не существуютъ. Исторія въ его рукахъ не наука (онъ самъ говорить это), а только орудіе политической пропаганды, и должно сознаться, орудіе весьма мощное. Бальбо пишетъ исторію по французскимъ образцамъ, но образчикомъ ему служилъ не Гизо, котораго лекціи объ исторіи цивилизаціи Европы и Франціи такъ высоко цѣнили Мадзини и Гверраци. Бальбо самъ указываетъ намъ свои образцы въ Миньё и въ Боссюэтѣ.
   "Политическій идеалъ, проповѣдуемый Бальбо въ его исторіи, есть та-же конституціонная монархія, которую онъ уже вскользь очертилъ въ своемъ трактатѣ о Данте,-- но монархія не по англійскому и не по дантовскому образцу, а скорѣе на подобіе наполеоновскаго цезаризма съ легкимъ аристократическимъ и весьма сильнымъ военнымъ оттѣнкомъ. "Было-бы пустымъ тщеславіемъ, говоритъ онъ въ своей автобіографіи, "гордиться своимъ происхожденіемъ изъ семейства, извѣстнаго уже въ древнемъ Римѣ; но я не поступлюсь другою фамильною славою, а именно тѣмъ, что пятьдесятъ членовъ нашей семьи легли костьми на поляхъ Леньяно" (гдѣ ломбардцы одержали побѣду надъ войсками Фридриха Барбароссы).
   Основной мотивъ итальянской исторіи, благодаря которому она стала настольною книгою цѣлаго либеральнаго итальянскаго поколѣнія, безъ различія политическихъ партій, составляетъ его неподдѣльная любовь къ національной независимости. Ее онъ возводитъ въ догматъ, и ради нея онъ готовъ жертвовать всѣмъ рѣшительно. Для Бальбо независимость составляетъ ultima ratio, нѣчто, нетребующее никакихъ поясненій и дополненій. Его вѣчный упрекъ славнымъ итальянскимъ предкамъ заключается въ томъ, что они, въ вѣчной погонѣ за гражданскою свободою, утратили національную независимость своей страны. Погибель Италіи, по его мнѣнію, имѣетъ своею единственною причиною раздоры муниципалитетовъ и кичливость итальянскихъ республикъ. За это онъ однажды навсегда устраняетъ возможность республиканской формы правленія въ возродившейся Италіи. Въ особенности сильна его ненависть къ тосканской демократіи XVI вѣка, вовлекающая его въ мелочную борьбу противъ героевъ, триста лѣтъ тому назадъ покончившихъ свое земное странствіе. Такъ, напримѣръ, извѣстно, что время паденія итальянской независимости привыкли считать съ завоеванія Флоренціи войсками Карла V. Но это значитъ придавать флорентійской демократіи слишкомъ высокое значеніе, и Бальбо лѣзетъ изъ кожи, чтобы показать неосновательность такого лѣтосчисленія. Изъ того-же самаго источника проистекаетъ недоброжелательство Бальбо противъ Макіавелли, которому онъ едва удѣляетъ въ своей исторіи нѣсколько строкъ...
   

IV.

   Появленіе въ свѣтъ третьяго замѣчательнаго сочиненія Цезаря Бальбо вполнѣ равнялось политическому событію. Сочиненіе это носитъ смѣлое названіе: "Надежды Италіи" и есть какъ-бы сводъ политической доктрины автора.
   Изъ записокъ Мадзини, Брофэріо, Сантарозы, самого Бальбо и многихъ другихъ мы знаемъ, что Карлъ-Феликсъ довелъ притѣсненіе печати въ своихъ владѣніяхъ до такого продѣла, о которомъ не имѣютъ даже понятія жители другихъ, хотя-бы и весьма несвободныхъ государствъ. Достаточно сказать, напр., что въ его время были запрещены "всякія безъ исключенія литературныя періодическія изданія. Мадзини въ Генуѣ былъ вынужденъ прикрывать формою каталога книжныхъ магазиновъ бѣглыя замѣтки объ итальянской и иностранной литературѣ, съ которыхъ онъ началъ свое публицистическое поприще. Карлъ Альбертъ въ этомъ отношеніи, какъ и во всѣхъ другихъ, до 1847 г. продолжалъ политику своего дяди. Исторія Бальбо,-- какъ уже сказано,-- была отпечатана на вольной Швейцарской почвѣ, и итальянское общественное мнѣніе ставило въ немаловажную заслугу ея автору то, что онъ имѣлъ смѣлость оставаться послѣ ея выхода въ свѣтъ въ сардинскихъ владѣніяхъ.
   Бальбо, однако-же, повелъ свою смѣлость еще дальше: онъ хотѣлъ во что-бы-то ни стало издать новое свое сочиненіе ("Надежды Италіи") въ самомъ Туринѣ, понимая очень хорошо ту особую прелесть, которую получитъ въ глазахъ современныхъ ему читателей первое свободное слово, сказанное на итальянской землѣ человѣкомъ, несчитающимъ за нужное оградить себя отъ могущихъ возникнуть для него непріятныхъ послѣдствій. Правда, все то, что по искреннему убѣжденію говорилъ Бальбо, служило въ пользу Карла Альберта и савойской династіи гораздо лучше, чѣмъ все, что могли-бы сказать по этому поводу подкупные литературные агенты. Но при тогдашнемъ порядкѣ вещей это еще не представляло для Цезаря Бальбо гарантіи противъ преслѣдованій. Сказанное въ пользу Пьемонта eo ipso было нападеніемъ противъ Австріи, и, пока Карлъ Альбертъ держался въ покорной роли намѣстника вѣнскаго двора, не могло быть сомнѣнія, что онъ,-- даже если-бы пожелалъ,-- не могъ оградить своего апологиста отъ австрійской систительности.
   Чтобы исполнить свой планъ, Бальбо долженъ былъ получить особое разрѣшеніе короля. Здѣсь кстати замѣтить, что между Карломъ-Альбертомъ и Бальбо съ давнихъ поръ существовали близкія отношенія, впослѣдствіи ставшія почти дружескими. Одно изъ позднѣйшихъ изданій исторіи Италіи снабжено нижеслѣдующимъ посвященіемъ:
   "Памяти моего короля Карла-Альберта посвящаю я этотъ трудъ, исполненный среди волненій и надеждъ, возбужденныхъ его великимъ предпріятіемъ. Да будетъ это позднимъ для него выраженіемъ моей благодарности и моей преданности, оставшихся неизмѣнными среди смутъ, ошибокъ и раздоровъ; еще усилившихся со смертью этого мученика нашей національной независимости,-- этой послѣдней жертвы итальянскихъ несогласій."
   Точно также и Гиро Менотти въ Моденѣ былъ другомъ герцога. Это, однако-же, не спасло его отъ австрійской петли.
   Нѣтъ ни малѣйшаго сомнѣнія, что ни личныя связи Цезаря Бальбо съ королемъ, ни его выгодное положеніе при туринскомъ дворѣ не доставили-бы ему желаемаго разрѣшенія, если-бы Карлъ-Альбертъ не былъ уже доведенъ въ это время до той крайности, о которой мы уже говорили по поводу избранія на папскій престолъ Пія IX.
   Благодаря, однако-жъ, этимъ условіямъ, книга Бальбо дѣйствительно была отпечатана въ Туринѣ. Такимъ образомъ, ока собственно обозначаетъ собою поворотную точку въ политикѣ пьемонтскаго короля: съ выходомъ ея въ свѣтъ начинается разрывъ между Вѣною и Туриномъ. въ самомъ дѣлѣ, впослѣдствіи ничтожное столкновеніе по таможенному вопросу даетъ поводъ облечь этотъ разрывъ требуемою дипломатическою формальностью.
   "Надежды Италіи* представляютъ собою полный сводъ и какъ-бы руководство той "національной политики", о которой Бальбо такъ много говоритъ въ предисловіи къ итальянской исторіи и которую онъ прикрываетъ почетнымъ именемъ дантевскаго гибелинства. Книга эта, весьма обильная политическимъ значеніемъ, можетъ быть разсматриваема съ весьма различныхъ точекъ зрѣнія, но ни въ какомъ случаѣ не съ научной и не съ чисто-литературной. Всего точнѣе, она есть прямой отвѣтъ на "Primate d'Italia" абата Джіоберти, составлявшую какъ-бы кодексъ нео-гвельфизма, и въ то-же время полемика противъ Мадзини и "утопистовъ", съ которыми Бальбо полемизируетъ всегда, о чемъ-бы онъ ни говорилъ.
   Безспорно, самый лучшій изъ полемическихъ пріемовъ заключается въ заимствованіи у своихъ противниковъ того, что, не будучи неразрывно связано съ цѣлою ихъ системою, служитъ существеннымъ элементомъ ихъ успѣха. Бальбо отлично пользуется этимъ пріемомъ. Краеугольнымъ камнемъ популярности "Молодой Италіи" и нео-гвельфизма была ихъ пропаганда національнаго освобожденія. Бальбо въ своемъ идолопоклонствѣ предъ итальянскою независимостью превосходитъ и тѣхъ, и другихъ. Однимъ изъ существеннѣйшихъ догматовъ ученія Бальбо былъ конституціонализмъ -- принципъ представительства. Но тамъ, гдѣ дѣло касается независимости, Бальбо не задумывается пожертвовать и имъ. "Предположимъ, что отъ произвола итальянскихъ государей зависитъ принять или не принять принципъ представительства -- должно-ли желать, чтобы они его приняли? Будемъ говорить откровенно (parliamo sChietto). Если они примутъ этотъ принципъ, то развѣ это не можетъ послужить источникомъ новыхъ опасностей, разочарованій, пожалуй, даже отвлечь отъ главнаго дѣла -- независимости. Въ такомъ случаѣ я не задумаюсь назвать этотъ переходъ вреднымъ" (гл. X, стр. 153,пят. изд.).
   Самый свой монархизмъ Бальбо подчиняетъ условіямъ борьбы за независимость; но такъ-какъ именно съ точки зрѣнія этой борьбы превосходство монархическаго начала не подлежитъ, по его мнѣнію, никакому сомнѣнію, то онъ и ставитъ его внѣ вопроса, ограничиваясь простымъ отрицаніемъ революціонныхъ средствъ и республиканской организаціи.
   Рядомъ съ вопросомъ національной независимости мадзиніевская программа ставила вопросъ политическаго единства, рѣшая его абсолютно и въ самомъ рѣзвомъ реформаціонномъ смыслѣ. Программа нео-гвельфовъ на этотъ счетъ гораздо неопредѣленнѣе. Правда, Джіоберти распространяется о верховномъ главенствѣ папы, но онъ въ то-же время не упускаетъ случая воскурить и Карлу-Альберту хвалебный фиміамъ и ни слова не говоритъ о той политической формѣ, въ которую должна вылиться римское церковное преобладаніе.
   Бальбо въ своихъ "Надеждахъ" рѣшаетъ безъ обиняковъ вопросъ единства отрицательнымъ образомъ. Онъ не вѣритъ въ возможность единаго итальянскаго королевства при тѣхъ раздорахъ и при томъ разнообразіи условій общественнаго быта, которые до сихъ поръ еще существуютъ въ Италіи. Кромѣ того, онъ считаетъ въ высшей степени неполитичнымъ возбуждать этотъ вопросъ въ то время, когда нужны соединенныя усилія всѣхъ итальянскихъ государей для того, чтобы освободиться отъ иностраннаго владычества. Италія должна принять строй федераціи, въ которой "Пьемонтъ будетъ меченосцемъ, Римъ -- сердцемъ". Федерированные итальянскіе государи должны съумѣть "поднять народное благосостояніе на такую высоту, чтобы отнять у Австріи всякую возможность соперничать съ ними, и, такимъ образомъ, приготовить тотъ вожделѣнный часъ, когда они оставятъ Италію, довольствуясь територіяльными вознагражденіями на счетъ Турціи" {"... Si concédanti tanti béni ai popoli, che il dominatore straniero perda ogni nerbo, sin che la providenza non conduca il tempo di farbi abbandonare l'Italia compensandolo conacquisti sulla Turchia.}.
   Несмотря на это недвусмысленное рѣшеніе у Бальбо унитарнаго вопроса, въ идеалѣ онъ все-таки остается унитаріемъ, принимая федерацію, какъ вынужденную уступку обстоятельствамъ. При господствѣ парламентской системы управленія во всѣхъ федеративныхъ государствахъ и при благоразумной свободѣ прессы (безъ которой Бальбо считаетъ парламентаризмъ совершенно немыслимымъ) въ Италіи, по его мнѣнію, не замедлитъ возникнуть нѣкоторое сильное, единомыслящее большинство, которое и совершитъ требуемое объединеніе путемъ мирной пропаганды. Безъ возникновенія такого большинства Бальбо считаетъ возникновеніе итальянской національности неосуществимымъ.
   "Я. считаю несерьезными и основанными на случайности, говоритъ онъ,-- тѣ надежды, которыя въ дѣлѣ итальянскаго возрожденія возлагаются на одного какого-нибудь государя или государственнаго человѣка". Бальбо осторожно обходитъ вопросъ о великомъ значеніи "Молодой Италіи" или о всесвѣтномъ "верховенствѣ" ея, потому что его отношеніе къ этому предмету легко могло-бы задѣть стихійное самолюбіе итальянскихъ массъ. Собирая его отрывочныя замѣчанія по этому вопросу, мы приходимъ къ заключенію, что Бальбо не давалъ мѣста этому поэтическому и льстивому элементу въ своихъ воззрѣніяхъ. Такъ въ одномъ мѣстѣ онъ говоритъ, обращаясь въ итальянской образованной молодежи:
   "Нашъ народъ не лучше и не хуже другихъ цивилизованныхъ народовъ; правда, онъ болѣе страстенъ и менѣе другихъ освоенъ съ представительною формою правительства. Но и то, и другое -- бѣда поправимая. Вы одолѣете страсть разсудкомъ, лишь-бы только въ васъ была охота разсуждать. Вы побѣдите невѣжество наукою, если только вы съумѣете должнымъ образомъ направить ваши труды и затѣмъ изложить ихъ результаты въ формѣ искренней, простой и энергичной... Только не увлекайтесь несбыточными надеждами и не робѣйте передъ призрачными угрозами: и то, и другое -- порожденія лѣности, препятствія, поставляемыя лицемѣріемъ всякому плодотворному труду".
   Въ другомъ мѣстѣ онъ выражается еще опредѣленнѣе. Въ первомъ предисловіи въ своей исторіи, желая убѣдить своихъ читателей въ справедливости своего положенія о томъ, что "счастіе всегда склоняется на сторону того, кто умѣетъ настойчиво идти до конца по однажды избранному пути", онъ ссылается на примѣръ Америки, Пруссіи, Англіи и Франціи, силою своей политики, стяжавшихъ себѣ верховенство въ политическомъ мірѣ. "Для насъ, продолжаетъ онъ,-- рѣчь идетъ пока еще не о томъ. Мы слишкомъ далеки отъ подобной доли. Намъ надо помышлять не о томъ, чтобы вырвать пальму политическаго первенства у тѣхъ, кто держитъ ее теперь. Насъ ждутъ болѣе скромныя, хотя и не менѣе доблестныя побѣды. Свобода и независимость для насъ нужнѣе, чѣмъ господство надъ міромъ; но мы ихъ не добьемся никогда, если не сосредоточимъ на этой борьбѣ всѣ наши умственныя и интеллектуальныя силы. Посмотрите на примѣръ Испаніи... Или, еще лучше, посмотрите на ваше собственное политическое существованіе втеченіи послѣднихъ четырнадцати вѣковъ и почти-что до настоящей минуты... "
   Такимъ образомъ, и при всемъ своемъ исключительномъ націонализмѣ, Бальбо, однако-жъ, заботится не о томъ, чтобы изолировать Италію среди какого-то мистическаго величія, а о томъ, чтобы вовлечь ее въ общій потокъ европейской цивилизаціи.
   Черта, которою Бальбо всего рѣзче отличается отъ націоналистовъ мадзиніевской школы, это -- его рѣшительно консервативное направленіе, доводимое имъ иногда до крайности. По вопросу папства Бальбо, не менѣе чѣмъ самъ Джіоберти, остается правовѣрнымъ сыномъ Ватикана. Онъ ни на минуту не подвергаетъ сомнѣнію необходимость сохраненія въ римскихъ владѣніяхъ свѣтской власти папъ; но онъ хотѣлъ-бы, чтобы правительство Церковной Области преобразилось согласно свѣтскому идеалу конституціонной монархіи. Этимъ онъ и отличается довольно существенно отъ нее-гвельфовъ, желавшихъ всю Италію подчинить теократическому римскому господству.
   Ахиллесову пяту теорій Бальбо составляетъ его крайній милитаризмъ-результатъ молодости, проведенной въ школѣ и подъ обаяніемъ Наполеона I. Впрочемъ, желая сдѣлать борьбу противъ Австріи дѣломъ исключительно правительственнымъ, въ принципѣ отвергая въ этомъ дѣлѣ всякое патріотическое содѣйствіе народныхъ массъ, Цезарь Бальбо весьма естественно долженъ былъ прійти къ преувеличенію военныхъ функцій государственности... Замѣтимъ, что, начиная съ самого Макіавелли, едва-ли хоть одинъ изъ апологистовъ итальянской независимости не сѣтовалъ на упадокъ въ своихъ соотечественникахъ воинственнаго духа. Но Макіавелли писалъ о необходимости замѣнить кондотьеровъ отрядами вооруженныхъ гражданъ; Мадзини проповѣдывалъ партизанскія банды и даже оставилъ сочиненіе о партизанской войнѣ въ примѣненіи къ итальянской территоріи. Цезарь Бальбо хочетъ солдатъ, и именно такихъ, какіе нужны были Наполеону. Въ бытность свою предсѣдателемъ кабинета пьемонтскихъ министровъ, въ самую критическую эпоху,-- весною 1848 г.,-- Бальбо оставляетъ Туринъ и министерство, чтобы отправиться въ дѣйствующую армію съ тремя своими сыновьями и въ качествѣ бригаднаго генерала принять участіе въ ничтожномъ сраженіи при Пастренго...
   Если изъ всего, сказаннаго выше, читатель не составитъ себѣ вполнѣ опредѣленнаго понятія о причинахъ, обусловившихъ блестящій политическій успѣхъ и громкую извѣстность Цезаря Бальбо, то мы постараемся въ немногихъ словахъ пополнить здѣсь оставленный нами пробѣлъ. Бальбо первый заговорилъ о національномъ освобожденіи Италіи языкомъ простымъ, яснымъ и вполнѣ удобопонятнымъ для каждаго, какъ о дѣлѣ будничномъ, такъ сказать, практичномъ. Онъ отрѣшилъ это великое дѣло отъ той мистической, восторженной обстановки, которую оно имѣетъ въ твореніяхъ лучшихъ итальянскихъ патріотовъ и публицистовъ новаго времени. Онъ съумѣлъ обратить въ свою пользу весь тотъ пылъ благородныхъ порывовъ, который пробудилъ Мадзини своею "Молодою Италіею", но направилъ этотъ пылъ на тотъ путь "благоразумной середины", на которомъ не требовалось отъ его агентовъ ни великодушія, ни геройскихъ порывовъ, а только извѣстной доли здраваго смысла,-- качества несравненно болѣе распространеннаго, чѣмъ тѣ республиканскія добродѣтели, на которыхъ строилъ свое величавое зданіе генуэзскій агитаторъ. Бальбо не оставилъ по себѣ величавой доктрины національнаго возрожденія; но онъ первый задумалъ начертать родъ удобоисполнимаго политическаго рецепта, по которому, безъ особенныхъ, затратъ, такъ сказать, домашними средствами, могъ быть приведенъ въ исполненіе планъ, отвѣчавшій самымъ настоятельнымъ требованіямъ итальянскаго народонаселенія. Короче говоря, Цезарь Бальбо въ дѣйствительности создалъ ту консервативную партію итальянскаго объединенія, которая, тѣмъ или инымъ путемъ, благодаря многимъ непредвидѣннымъ, но благопріятнымъ случайностямъ, въ концѣ-концовъ все-таки довела свою ладью до благополучной гавани.
   Быть можетъ, Цезарь Бальбо тою ролью, которую онъ розигралъ въ итальянской борьбѣ за независимость, обязанъ не однимъ только своимъ достоинствамъ, но, въ значительной степени, также и выгодному своему общественному положенію. Тѣмъ не менѣе, благодарное отечество зачло ему всѣ его заслуги и почтило его памятникомъ, воздвигнутымъ въ 1856 году (три года спустя по смерти Бальбо) на одной изъ площадей Турина. И оно было право: Карлъ-Альбертъ долго-бы колебался въ выборѣ между цѣпями Австріи и итальянской свободой, пока послѣдняя представлялась ему въ революціонномъ плащѣ заговорщика "Молодой Италіи". Но когда онъ облекся въ генеральскій мундиръ и принялъ графскій титулъ въ лицѣ Цезаря Бальбо, то колебанія короля исчезли сами собою. Едва убѣдившись въ существованіи за собою сколько-нибудь значительной монархически-національной партіи, Карлъ-Альбертъ, не задумываясь, бросаетъ перчатку Австріи и, весною 1848 года, томуже самому. Бальбо поручаетъ составить первое въ Пьемонтѣ конституціонное министерство.
   Дѣятельность Бальбо, какъ предсѣдателя пьемонтскаго кабинета, не входитъ въ рамки этой статьи. И благо, потому-что этотъ почтенный публицистъ и добросовѣстный кабинетный мыслитель оказывается крайне плохимъ политическимъ дѣятелемъ. Его аристократическій темпераментъ,-- если не убѣжденія,-- оказывается совершенно несоотвѣтственнымъ съ требованіями и духомъ того труднаго времени; и вскорѣ Бальбо вынужденъ передать свой портфель абату Джіоберти, котораго министерство носитъ названіе "демократическаго", въ отличіе отъ гибелинскаго кабинета его предшественника.
   Министерская дѣятельность Бальбо можетъ служить нѣкоторымъ доказательствомъ неудовлетворительности его политической программы. Это, впрочемъ, не умаляетъ его публицистическихъ заслугъ: онъ указалъ новое направленіе итальянскому національному движенію. При этомъ не могли замедлить явиться люди, которые-бы пополнили пробѣлы и исправили недостатки своего родоначальника. Такимъ исправителемъ и дополнителемъ программы Бальбо явился Даніилъ Манини съ своимъ "духовнымъ завѣщаніемъ",-- талантливый трибунъ, но рѣшительно ничѣмъ незаявившій себя, какъ мыслитель.
   Въ этомъ новомъ своемъ видѣ программа Бальбо становится достояніемъ графа Кавура, котораго самъ Бальбо, такъ сказать, возвелъ на министерскія кресла въ 1853 году и котораго удачная политическая дѣятельность слишкомъ хорошо всѣмъ извѣстна.

Э. Денегри.

"Дѣло, No 12, 1872

   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru