Мережковский Дмитрий Сергеевич
Заседание 21 апреля 1909 г. Прения

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

РЕЛИГИОЗНО-ФИЛОСОФСКОЕ ОБЩЕСТВО В САНКТ-ПЕТЕРБУРГЕ (ПЕТРОГРАДЕ)

История в материалах и документах.

СЕЗОН 1908/09

   

ЗАСЕДАНИЕ 21 АПРЕЛЯ 1909 г.

Прения

   <П.Б.> Струве.
   В тех возражениях, кот<орые> предъявляются авторам сборника "Вех", поражает с первого взгляда одна коренная непоследовательность. Возражают, с одной стороны, указаниями на противоречия во взглядах разных авторов этого сборника, а с другой -- всю, так сказать, атаку против этого сборника ведут в предположении, что это -- совершенно цельное произведение, с абсолютным единством положительного мировоззрения авторов отдельных статей. На самом деле не так. И противоречия -- не столь кричащие в тех отношениях, на кот<орые> обратили внимание критики, и в этом сборнике отсутствует и не может не отсутствовать та цельность, кот<орую> сооружают критики. Нужно сказать, что сборник этот возник таким способом, что цельным быть он и не мог. Здесь говорил Мережковский о "семи смиренных", кот<орые> подписали отлучение интеллигенции, сопоставляя их с семью смиренными, подписавшими в свое время отлучение Толстого. Сопоставление -- очень эффектное, но абсолютно не соответствующее фактам. Когда издавался сборник, то каждый из авторов вовсе не был даже и знаком со статьями своих товарищей.
   Это, конечно, возможно только для людей, кот<орые> ясно понимают те точки соприкосновения и различия, кот<орые> между ними существуют, и кот<орые> не боятся -- решили не бояться -- никаких обвинений, кот<орые> будут против них воздвигнуты.
   И замечательно то, что эта критика, эта, так сказать, непоследовательность критики всего яснее обнаруживается не в тех статьях либеральных обожателей интеллигенции, кот<орые> в умеренно радикальных и либеральных газетах писали против авторов "Вех", а именно в критике, кот<орую> предъявляют нам различные радикалы, вроде Д.С. Мережковского и Философова.
   И в этой критике обнаруживается роковая для нее непоследовательность. Я нарочно буду говорить: "непоследовательность", хотя должен сказать откровенно, у меня напрашивается на уста несколько более сильное и более обличительное слово.
   Дело в том, что если действительно по существу разобрать содержание "Вех" и поставить его на очную ставку с взглядами Мережковского и Философова, кот<орые> сегодня изложили критику "Вех", то окажется, что в идеалистических основах некоторые авторы "Вех" гораздо ближе к Мережковскому и Философову, чем другие авторы "Вех" к ним. Это любопытно чрезвычайно, это должно быть подчеркнуто, и я это подчеркиваю вовсе не для того, чтобы отрицаться от своих товарищей по сборнику, а потому, что я обращаю внимание на ужасную фразу Гершензона, которую с таким подчеркиванием цитирует Мережковский. Это -- ужасная Мережковская фраза, это -- философия самого Мережковского, это -- буквальное повторение того, что с этой же трибуны, только в Географическом обществе, не то г. Б<...> {Разрыв записи.}, не то г. Блок под эгидой Мережковского проводили и что редакция "Русской мысли" с вашим покорным слугою в том числе не могла напечатать, потому что эта идея о<...> {Разрыв записи.} между интеллигенцией и народом, кот<орая> есть в статье Гершензона, это -- изложение идеи Мережковского, а не идеал Струве. Струве решительный западник и от этой идеи отрицается.
   Но из-за того, что Гершензон так думает, из-за этого нельзя отказываться от всякой литературной кооперации с людьми, так думающими. Я думаю, что Гершензон гораздо последовательнее, когда, стоя на этой точке зрения, нападает на русскую интеллигенцию, чем Мережковский, который ее восхваляет и возводит в идеал, потому что действительно, с той религиозно-эсхатологической точки зрения, с той абсолютной, по моему мнению, в высшей степени туманной позиции, кот<орую> занимают и Гершензон и Мережковский, -- с этой точки зрения гораздо больше отрицательного следует видеть в русской интеллигенции, чем положительного, потому что в конце концов то, что Мережковский хочет приписать интеллигенции, -- что она проникнута теми же самыми эсхатологическими идеями, -- это в сущности приписывание ей того, чего она не думает.
   И отщепенство русской интеллигенции, конечно, не имеет эсхатологического значения, а имеет гораздо более земное, гораздо более простое, классово-революционное значение, а не революционно-эсхатологическое. Оно вовсе не указывает на окончательную катастрофу, в которой Иерусалим победит Вавилон, а указывает на классовую борьбу между пролетариатом и буржуазией.
   А то толкование, кот<орое> дает Мережковский, совершенно не соответствует историческому содержанию русской интеллигенции. С другой стороны, в этих двух докладах были демонстрированы с замечательною, я бы сказал, наивностью две абсолютно противоположные точки зрения. С одной стороны, точка зрения, кот<орая> все рассматривает terre à terre {Практично (фр.).}, все рассматривает с точки зрения современного момента, -- точка зрения, кот<орая>, когда говорит о "Вехах", не может забыть о Меньшикове398. И, с другой стороны, -- точка зрения, при которой фигура Петра Великого превращается в фигуру первого революционера, остается сказать в фигуру или русского "большевика", или меньшевика, или эс-эра.
   Конечно, Петр Великий -- историческая личность, у него есть свои афоризмы. Он сказал, что "полиция -- душа всякого гражданства". Я знаю, что Петр Великий, говоря о полиции, не разумел под нею наряда городовых, но он, несомненно, под этим словом разумел концентрированную государственную силу. И можно говорить о том, что Петр Великий был интеллигентом и был революционером, -- но это есть все-таки некоторое метафорическое выражение. А то, что он был империалистом, -- это не метафорическое выражение, а подлинный исторический факт, и этого отрицать нельзя.
   И поэтому то русское западничество, к которому я принадлежу, гораздо с большим правом может ссылаться на Петра Великого, чем направление Мережковского. Меня удивляет, как мог Мережковский, который напечатал недавно довольно замечательный фельетон, что "Петербург должен провалиться"399, обвинять нас в том, что мы "плюем в лицо Петру Великому". Как-никак Петербург был основан Петром Великим. Может быть, это недоразумение, -- но исторический факт, вне всякого сомнения. И перед этим историческим фактом все эти великие фразы, вся эта великолепная постройка превращается в ничто. Вообще история тут была в большом загоне. Когда нам говорят, что Сергий основатель Лавры был каким-то апостолом русского самодержавия, то это "самодержавие" можно, конечно, было бы понимать в смысле дубровинском400, -- но это значило бы перепрыгивать через столетия. Когда говорят, что Минин и Пожарский сооружали русское самодержавие, -- дубровин-ское, кот<орое> протестует против основных законов, то -- позвольте, нужно знать, что после Минина и Пожарского последовала эпоха Земских соборов, кот<орые> были хотя не вызревшими, но во всяком случае, -- на какой бы точке зрения ни стоять, -- были известного рода эмбрионами русского конституционного устройства. И в Англии было такое же явление. Этот факт трепаный, и, несмотря на это, к нему нужно относиться с некоторой осторожностью. Мы развращены в школах непочтительным отношением Иловайского к истории401, но мы должны к некоторым историческим фактам относиться с осторожностью.
   Таким образом, я хочу сказать, что те основные идеи, в которых заключаются элементы славянофильства и известной христианской, специфической христианской церковной религиозности, поскольку эти идеи присутствуют в сборнике "Вехи", они объединяют авторов соответствующих статей не с авторами других статей сборника, а с направлением Мережковского и Философова. Это, конечно, с точки зрения диалектической для меня не выгодно концентрировать, потому что это обнаруживает известную непоследовательность в конструкции этого произведения соборного. Но это так. В чем же эти авторы отличаются друг от друга и что объединяет сборник?
   Объединяет его, так сказать, критическое отношение к интеллигенции -- каковой она заявила себя в русской истории, и не говоря о том, каковой она должна быть для того, чтобы служить членом в том процессе эсхатологического развития, который угодно начертать Мережковскому.
   И я должен сказать, что тут гораздо последовательнее, гораздо искреннее выступают те, которые с различных точек зрения критикуют интеллигенцию абсолютно религиозных идеалов церковности, -- с точки зрения абсолютных религиозных воззрений, связанных с церковной идеологией, чем те, которые эту революционную интеллигенцию, этих с-р и с-д, даже левых кадетов стремятся за волосы потащить и сделать участниками какого-то эсхатологического шествия.
   Ведь это -- величайшее насилие над фактами и поэтому величайшая непоследовательность. Поэтому естественно является вопрос: не есть ли тут какой-нибудь тактический прием, в конце концов? Не есть ли все это та же проклятая тактика, против которой мы протестуем и из которой, в конце концов, ничего нельзя сделать? Потому что эта тактика велит сегодня с одним идти, завтра с другим и устранять, так сказать, рассуждения по существу и разбор действительно идеальных оснований. Поэтому, только поэтому Мережковский мог забыть, что в этой фразе Гершензона заключена Мережковская идея.
   Здесь говорят, что авторов "Вех" объединяет единая как бы ненависть к интеллигенции. Я думаю, что это -- в высшей степени несправедливое обвинение. Потому что в каждом слове осуждения, в каждом слове критики по существу, в той резкости, с которой высказывается эта критика, во всем этом в сущности отдается величайшая дань морального уважения к тому явлению, о котором говорят. В самом деле, чем бы был этот сборник, если бы он не был так написан? Да он был бы той же критической статьей из "Русских ведомостей"402, в которой сказано, что обвинения справедливы, но... авторы непочтительно говорят об интеллигенции. Если бы сборник был таким дряблым произведением, написанным по образцу современных, теперешних "Русских ведомостей", никогда бы он не вызвал бы к себе такого общественного внимания, потому что только этим тоном решительного смелого заявления своих мнений, смелого предъявления интеллигенции в лицо известных вещей без уверток, без ухаживаний, -- именно только этим и можно подействовать на русскую интеллигенцию. Ибо если в чем-нибудь заключается несомненная сила этих элементов, то именно в способности, по крайней мере, известной части их откликаться на убежденное, страстное и бьющее прямо в точку слово.
   Я не буду останавливаться специально на том, что говорил Философов по поводу моих воззрений, высказанных в статье "Великая Россия"403. Я хотел бы только указать опять-таки на то, что тут история оказалась в очень печальном положении. В самом деле, сопоставлять с этими идеями идеи Гоббса, который был противником всякого мистицизма и все государственное учение выводил из начал естествознания, которое только что, так сказать, было утверждено в Англии, -- это значит смешивать совершенно различные явления. Не удивительно, что Гоббс, в качестве величайшего позитивиста, с одной стороны, был роялистом, а с другой -- попал в подозрение у роялистов за то, что относился не отрицательно к протекторату Кромвеля. Это характеризует то полное политическое безразличие, с которым Гоббс с высоты своей позитивной эмпирической государственной теории трактовал все явления действительности. Это политическое безразличие не имеет ничего общего с той страстной, я бы сказал, защитой государственного и национального начал, на которую обрушился здесь Философов. Какое ужасное противоречие? С одной стороны, мы видим, что Мережковский возвеличивал Россию в лице ее интеллигенции, а с другой -- мы видим ужасные антинациональные позы, которые по своей резкости уподобляются лишь тому, что может сказать совершенно посторонний России человек.
   Я должен сказать, что я совершенно не разделяю, -- просто не разделяю, -- не потому что я бы иначе думал, иначе рассчитывал, -- но по своему непосредственному чувству я совершенно не разделяю этих мыслей о том, что русская национальность совершенно бессильна в государственном отношении. И когда мне Философов говорит, что русская национальность не способна к культурной и политической гегемонии в пределах Российской Империи, то я, делая все оговорки относительно тех частей России, которые связаны политически, но культурно с нею не связаны или связаны очень слабо, -- каковы Царство Польское и Великое княжество Финляндское, -- относительно другой части я категорически утверждаю, что бытие этой части России ни на чем кроме как на действительной, несомненной, подлинной гегемонии культурной и политической русской национальности основано быть не может, именно потому, что никто на этом пространстве Империи, конечно, не может конкурировать в культурном отношении с русской национальностью. Нас призывают воздать должное Петру Великому. Но Петр Великий именно сочетал европейскую образованность с огромной материей русского национального тела и национального духа. Петр Великий в известном смысле отец Пушкина и Толстого. С самой банальной, эмпирической точки зрения разве можно мыслить себе, чтобы на пространстве Российской Империи какое-нибудь культурное начало могло бы конкурировать с той национальностью, которая создала Пушкина, Л. Толстого, Тургенева, Герцена? Которая создала такую науку? Мы, в нашем увлечении часто взирая на отрицательные стороны русской жизни, невольно уменьшаем все-таки тот огромный фундамент культуры, котор<ый> накопила русская наука. Если объективно отнестись, если посмотреть на целый ряд отраслей, то придется сказать, что русская наука есть очень крупная величина, и величина постоянно растущая, и что она уже вошла в плоть и кровь русского воспитания. Точно так же и русская литература. Относительно ее не принято спорить, потому что литература несколько дальше отстоит от правительства, и поэтому к ней относятся снисходительнее. Точно так же и во всех других отраслях жизни. Везде мы видим такие культурные богатства, -- кот<орые> было бы слепотой отрицать, -- что с этими культурными богатствами даже наши старые соплеменники -- поляки, благодаря тому, что они лишились государственной организации, во многих отношениях в настоящее время уже конкурировать не могут. Это -- их несчастье, -- но благодаря этим различным историческим судьбам, именно благодаря огромной мощи русской государственности возросла русская национальная культура, относительно гегемонии которой потому, м<ожет> б<ыть>, и не следует особенно беспокоиться, потому что эта гегемония совершенно бесспорна. И забота об этой гегемонии потому не естественна, потому эта самая меньшиковщина несущественна, что дайте этой национальной культуре только полную свободу развития, и она утвердит свою гегемонию на таком прочном основании, на каком в Британской империи утверждена гегемония британского элемента. Это -- мое глубочайшее убеждение, и никакие критики вроде Философова мое это объективное убеждение и основанное на этом объективном убеждении мое национальное сознание не могут поколебать.
   И, конечно, очень жаль, я скажу, что среди русской интеллигенции находятся такие направления, которые с таким легким сердцем все уступают Меньшиковым и Дубровиным, и что русское государство есть какое-то недоразумение, которое несовместимо с русской культурой. Эта легкость, с которой такие заявления делают, только свидетельствует действительно о том, насколько и объективное понимание условий национального существования, и национальное сознание в смысле живого чувства слабо развито у русской интеллигенции. И эта легкость доказывает, в какой мере своевременно было напомнить русской интеллигенции, что русская национальная мощь, без которой совершенно немыслимо было бы и создать такое государство, которое представляет собою Россия, которое, конечно, держится не просто пассивным подчинением масс и не просто каким-то чудовищным чиновничьим механизмом, а держится живыми силами национальной культуры, -- что это живой организм, который преодолеет и Меньшиковых, и Дубровиных, и преодолеет то интеллигентское ослепление, которое вторит этим авторам.
   И я скажу одно. Когда нам говорят, что Меньшиков (-- Меньшиков в качестве собирательного лица: тот антикультурный и холопский национализм, кот<орый><...> {Разрыв записи.} нации), -- желает стереть и превратить в лепешку, что этот национализм исторический, что он держится в значительной мере сложным племенным составом нашего государства, -- это со стороны этих националистов бутады, -- что они хотят прогнать инородцев. Ведь эти националисты только и живы инородцами. Если бы мы были с ними глаз на глаз, эти господа давно бы вылетели в трубу, потому что только на действительно существующих, известных, реальных, неизбежных требованиях можно утвердить долю своего влияния. И чем может быть объяснено продолжительное существование русского абсолютизма, как не тем, что он в известном смысле эксплуатировал национальную идею. А эксплуатировал он потому, что никогда с глазу на глаз не оставался с чисто русской интеллигенцией. Поэтому когда ссылаются на эти бутады, то я заявляю, что они не только не подтверждают той критики, которая на них ссылается, но, наоборот, они ее отвергают.
   <К.М.> Аггеев.
   Я не знал, что будет говорить Д<митрий> С<ергеевич>, но знал, что он будет говорить против "Вех" с религиозной точки зрения.
   Ознакомившись с "Вехами", мне было чрезвычайно интересно, что и как Д<митрий> С<ергеевич> будет говорить именно с этой, религиозной точки зрения. Не так давно в самый разгар чириковского спора404 пришлось мне встретить одного знакомого на Васильевском острове, шедшего с чрезвычайно понурым видом. Спрашиваю, в чем дело. -- "Да меня Струве возмущает тем, что поднял этот вопрос. Несомненно, он говорит правду, но вся беда в том, что эту правду не нужно было говорить, потому что другие элементы могут ее использовать в свою сторону".
   На днях мною предлагался доклад в христианской секции "Об индивидуализме в христианстве"405. Один из оппонентов мне сказал: "есть, м<ожет> б<ыть>, и большое зерно истины в Ваших словах, но эту истину нужно говорить, семь раз перекрестившись".
   И в том и в другом случае я увидел, -- нельзя было, конечно, не видеть, -- господство той точки зрения, кот<орая> называется "релятивизмом", в противоположность самостоятельной оценке того или другого явления, которая называется абсолютизмом.
   Для меня совершенно ясно, что в религии релятивизма нет. И всегда это нужно называть не религиозным, а чем-то другим. Религия там, где ценности признаются абсолютные. Про религиозную истину нельзя сказать, что ее нельзя высказывать в некоторых случаях, а следует замалчивать. Я вполне понимаю, как тяжело говорить эти максималистические утверждения. Я и себя виню в массе постоянных компромиссов, но иное дело говорить, что компромисс не есть компромисс, а иное дело сказать, что компромисс есть компромисс, но не религия.
   Сборник "Вехи" открывается статьей Бердяева, -- правда, в применении к философии, но главной идеей этой статьи служит то, что у нас и философия и наука ценятся не как абсолютные ценности, а с той точки зрения, насколько это -- право или лево, насколько это полезно в данный момент в переживаемых нами условиях.
   Мысль о необходимости абсолютической точки зрения присуща всем статьям сборника, особенно статье Франка.
   Мне и интересно было узнать, каким образом именно с религиозной точки зрения можно говорить по этому пункту, против "Вех".
   Второй фундамент "Вех", м<ожет> б<ыть>, более важный, -- а по существу они находятся, конечно, в твердой органической связи, -- высказан в предисловии, подписанном Гершензоном. Это -- идея индивидуализма. Весь сборник зовет интеллигенцию к тому, чтобы быть прежде всего человеком и обращать внимание на себя.
   Для меня совершенно ясно, что там, где нет оценки личности, нельзя говорить о религии. Религиозное сознание непременно требует этого. Мне кажется, что в своем докладе Мережковский погрешил и в том и в другом отношении.
   В первом отношении погрешность проскальзывает в некоторых прямых словах. ""Вехи" говорят правду, -- пусть это так, но правда эта -- не правда любви". -- Для меня в этом различии: "правда любви" и "правда чего-либо другого" -- чувствуется та же самая релятивистическая точка зрения. Опять повторю максималистическое утверждение: правда есть правда. Правда, указывающая раны, -- все равно это правда. А раз это правда, то слава тем, которые ее сказали.
   Что касается до второго пункта, -- индивидуализма, -- то здесь я встретил в докладе Мережковского те же самые мысли, которые мне лично пришлось выслушать по своему докладу: что религия будто бы уничтожает индивидуализм, что это будто бы подтверждают слова молитвы Спасителя о том, чтобы "все было едино". Я на это скажу следующее. Достоевский в последнюю пору и в период его спора с Грановским406, Леонтьев, Розанов -- в период его положительного отношения к христианству, -- все, для кого Церковь есть действительная религиозная ценность, -- были индивидуалистами.
   Что я слышу в отношении к Православной Церкви? Тяжело, ввиду слишком частых речей, говорить по поводу слов Д<митрия> С<ергеевича> о том, что существо православия, голос Церкви, как был слышан в словах митрополита Антония, определенно был слышан Россией. Как ни <тяжел> этот голос, все-таки позволю себе высказать, банальное, правда, положение, что это -- голос не Церкви, а это -- голос отдельных личностей. Но говорят: что же это все-таки значит: всегда эмпирически слышим одно и то же, а вы где-то слышите другой какой-то голос Церкви? Я думаю, что в истории Церкви всегда были именно такие указания. И ссылки на то, что эти факты -- постоянны, все-таки не переубедят меня. Для меня интересно центр тяжести перенести в другую сторону. Если бы меня спросили, в чем существо православия, то я бы сказал: в индивидуализме. Всякий, знающий православие и живший в православии, говорит, что цветом православия, его духовной жизнью считается монашество. Кто же не знает, что с самых древних времен движущей силой монашества был индивидуализм. И, быть может, существо православия не в том, что оно никнет перед самодержавием, а именно в этом. Что же касается речи Митрофана407, то газетная вырезка об этом заседании Г<осударственной> Д<умы> здесь приведена с умолчанием о том, что священники были недовольны заявлением Митрофана. Я думаю, что он говорил от себя. Попов же 2-й говорил совсем иначе. А его речь Д<митрий> С<ергеевич> забыл. Я, пожалуй, окончу на этом свою речь. Я позволю себе теперь сказать о том впечатлении, которое я получил от "Вех". Я должен сознаться, что при всем моем желании быть согласным с Д<митрием> С<ергеевичем> и Д<митрием> В<ладимировичем>, "Вехи" на меня произвели могучее и сильное впечатление и в положительную сторону. У нас принято говорить о гражданском мужестве. Его обыкновенно видят там, когда говорят правду правительству. Нужно сказать, что не нужно закрывать глаза на то, что наряду с официальным правительством у нас есть и другое. Это -- именно общественное мнение. И я разумею в данном случае то общественное мнение, которое называется обыкновенно либеральным. Указывают много жертв, которые ставят на счет правительства официального. Но и здесь есть некоторые из видных писателей, очень известных, которые в интимной, близкой беседе говорят о том, сколько они перенесли в свое время от этого нового правительства -- от общественного мнения. Кому приходилось углубляться в историю русского самосознания, тот не может не констатировать, что личности совершенно забыты, заглушены благодаря этому именно, второму "правительству", благодаря общественному мнению, не менее догматическому и тяжелому, но даже более, -- потому что оно касается более чувствительных сторон души, чем то правительство. Говорить правду тому правительству мы считаем только великим подвигом. И вот, когда против этого "правительства" выступают люди и говорят правду, -- не с ненавистью, а с глубоким сознанием, -- то это я считаю великим героизмом. Я считаю в этом смысле книгу "Вехи" книгою пророческой. Книга не будет принята, конечно, но "никакой пророк не принимается в своем отечестве", -- т.е. для современников он бывает чужд.
   <С.Л.> Франк.
   Мережковский, говоря о "Вехах", все время указывает, что если Бердяев и Булгаков говорят о православии, то они должны разделять точку зрения Евлогия408, и Струве, говоря о национальности, разделяет точку зрения Меньшикова<...> {Разрыв записи.}.
   Есть два противоположения: контрадикторное и контрарное. В первом случае середины между двумя противополагаемыми понятиями не существует, во втором бывает возможно третье. Неправильно было бы сказать, что все, что не красно, -- черно. Есть ведь еще 7 цветов радуги, о которых хотя бы говорил и Мережковский. Если говорят, что все, что не влево -- вправо, -- то, господа, -- существует еще вверх и вниз. Выводить одно из отрицания другого -- элементарная логическая ошибка. Из анализа формальных ошибок можно приходить к верному выводу. Интересно, откуда берется такая наклонность мыслить в таких противоположениях. Я бы сказал, что у нас действительно есть какая-то склонность, которая очень типично выражена Д<митрием> С<ергее-вичем> и Д<митрием> В<ладимировичем>, -- мыслить в пределах одного измерения. Существует мнение, что возможны даже не 3, а 4 измерения. Писатели, которые защищают это положение, говорят, что мы могли бы себе представить такие существа, которые двигаются исключительно на плоскости. Они никогда не были бы в состоянии постигнуть третье измерение, не могли бы понять, что значит "вверх" и "вниз". Мне кажется, что господствующая манера рассуждать принадлежит как будто существам, живущим только даже на одной линии: они знают только: "вправо" и "влево". Одно из основных настроений, объединяющих нас, состоит в том, что пора выйти за пределы этой линии, пора начать смотреть не только направо и налево и скользить по этим направлениям только, пора смотреть вверх и вниз, вперед и назад и двигаться по этим новым линиям.
   Теперь меня удивляет вот какое обстоятельство. Мне представляется, что склонность рассуждать в пределах даже не одной плоскости, а одной линии -- есть удел позитивизма, удел самого отчаянного, самого убогого позитивизма, который не может увидать никаких других измерений, кроме земных. Меня поразило, что именно защитники религии в данном случае оказались в полном согласии с позитивизмом. Поразило меня то, что Д<митрий> С<ергеевич> не сказал даже, что он согласен с нами хотя бы наполовину, что он, во всяком случае, чувствует некоторое родство с людьми, которые восстают против позитивизма и против атеизма, -- нет, он целиком встал на защиту атеизма против религиозности. Основная идея программы "Вех", урезанная Мережковским, такая, -- я не буду говорить о той манере цитирования, при которой Мережковский проводит одни подлежащие без сказуемых (стр. II): -- "общей платформой является признание теоретического и практического первенства духовной жизни над внешними формами общежития -- в том смысле, что внутренняя жизнь личности есть единственная творческая сила человеческого бытия и что она, а не самодовлеющие начала политического порядка, является единственно прочным базисом для всякого общественного строительства". Я апеллирую ко всем религиозным людям и людям, понимающим, что такое религия, и спрашиваю, не есть ли признание теоретического и практического первенства духовной жизни над внешними формами общежития, -- не есть ли это основная идея всякой религии? Отчего же Д<митрий> С<ергеевич> не нашел у нас никакой близости к себе? Он ведь целый год в Религиозно-философском об<щест>ве старается подвести некоторый религиозный фундамент под мировоззрение интеллигенции? Тут все время говорилось так: если Бердяев защищает православие, то защищать должен и Евлогия. Но позвольте спросить: если Вы защищаете религию, то почему Вы не чувствуете потребности что-нибудь хотя бы изменить в ходячем банальном атеистическом мировоззрении? Мы, участники "Вех", полагали, что перестройка посылок обязывает перестроить и выводы. Неужели всякая реформа должна состоять в том, что мы вынем Маркса и поставим Иоанна, вынем Град Будущего и поставим Иерусалим?
   Эта точка зрения настолько бесполезна, что можно одни слова заменить другими, и ничего в существе дела не изменится. Я думаю, что как ни старается Д.С. Мережковский и иже с ним соединить религиозное мировоззрение с традиционным мировоззрением интеллигенции, -- это ему не удается. Его дело возможно в двух формах: или он соскальзывает со своей религиозной точки зрения на позитивную, -- к сожалению, это постоянно имеет место там, где религиозная оценка заменяется вопросом "о правом и левом". Или же, несмотря на все его старания, объективный ход его дела будет состоять в том, что, несмотря на хвалебные оценки интеллигенции и господствующего мировоззрения, несмотря на то, что он весь религиозный аппарат употребляет только для того, чтобы увековечить то, что существует при атеизме, его религиозная проповедь ведет к тому, что пересматривается старое религиозное мировоззрение. Мережковский может свободно высказать свои идеи и входить в общение с интеллигенцией только потому, что эта интеллигенция уже не есть та самая интеллигенция. Настоящая интеллигенция, основой мировоззрения которой служит атеизм и центром мировоззрения мысль о том, что политическая программа должна быть осуществлена, -- такая интеллигенция освистала бы Мережковского, как освистала в свое время Булгакова, когда он сказал слово "Бог". Несмотря на все желание Мережковского слиться со старым мировоззрением интеллигенции, это ему не удается. Поскольку их идеи содержат действительно некоторое религиозное зерно, поскольку они не заменяют просто слова Эрфуртской программы409 словами Апокалипсиса, а чувствуют хоть какой-нибудь религиозный огонь, -- постольку они примыкают к нашей программе, по которой духовная жизнь должна господствовать, доминировать над внешними формами. И эта радикальная перестройка обязывает уже к полнейшей перестройке мировоззрения.
   "Вехи" поставили своей задачей культурное перевоспитание интеллигенции. Наш грех состоял в позитивистическом преклонении перед внешними формами, в предубеждении, что внешние формы связаны с внутренним перевоспитанием (человека) личности. Как ни отгораживается Д<митрий> С<ергеевич> от нас, все плодотворное в его проповеди, как все плодотворное вообще в оценке ценностей, -- будет вести к той точке зрения, которую мы защищаем в "Вехах".
   <Д.С> Мережковский.
   Отвечать на возражения Струве и Франка чрезвычайно трудно. Они проявили очень большую моральную силу и в то же время поразительную слабость в своих возражениях. Вскрыть сейчас перед ними эту большую силу и слабость мне не удастся. Они все-таки меня не услышат и не поймут. Спор наш, конечно, сошел уже с почвы идеологической, и в этом главнейшее затруднение.
   Мне кажется, что тут говорили перед вами исповедники совершенно различных религий, причем мы до такой степени <...> {Разрыв записи.}, что мы не можем, как авгуры, смеяться. Мы просто друг друга не видим. Я теоретически понимаю, что Струве и Франк люди религиозные по-своему. Я скажу, даже Аггеев тоже религиозный человек.
   Смех в зале. потому что для меня, в моем ощущении, -- я говорю это совершенно искренне, -- для меня богоощущение К.М. Аггеева совершенно сливается с богоощущением Струве, Франка и т.д. А то, как я понимаю, совершенно, диаметрально противоположно, до такой степени противоположно, что тут начинаешь двигаться как животное первобытное -- вправо, влево. Это слова, о которых Франк говорил с безграничным и типичным интеллигентским презрением. Ему кажется, что "левое" и "правое" м<ожет> б<ыть> исключительно плоским животным, исключительно примитивным.
   К<онстантин> М<аркович> дал такую формулу: "релятивизм и абсолютизм". Затем он повторил о правом и левом, не замечая того, что правое и левое иногда в делах человеческих могут быть отнюдь не релятивными, а абсолютными. Абсолютно правое и абсолютно левое, абсолютное добро и абсолютное зло, -- я даже думаю, что в религии так и должно быть, т.е. надо идти или направо, или налево. Для Аггеева, Струве и Франка утеряно одно ощущение -- что сейчас в России по условиям земным, ограниченным, -- с этим ничего не поделаешь: нужно быть скромнее, -- сейчас революция есть дело Божие, так, как повторял это часто Булгаков. Он мне в одном письме писал, -- он был во 2-й Думе, -- он пишет, что это "игрище бесовское", т.е. у него было действительное ощущение того, что тут происходит какая-то невыразимая "погань бесовская". И это -- такое реальное ощущение, что если бы они поняли, что революция нужна для России, эмпирически нужна, -- то они все-таки питают такое отвращение сейчас именно к существу, к религиозному существу революции, что они бы, пожалуй, даже пожертвовали бы и эмпирическим благом России и "Великой России", всем пожертвовали бы только для того, чтобы не было этой "пакости -- революции". Понимаете: обожглись! И, обжегшись на молоке, уже дуют на воду, -- до такой степени это им опротивело, "осточертело". Просто их рвет от этого, не могут они этого вынести. Вот чем объясняется все наше расхождение. И утверждение Франка, что мы в сущности одно и то же дело делаем, -- совершенно ложно. Очень м<ожет> б<ыть>, что я, -- т.е. мы: т.к. я надеюсь, что я не один, -- что мы в современной русской интеллигенции не найдем ничего, что наш призыв останется без ответа. Но тут выступает то, что я сказал, и сказал не легкомысленно, как думает Струве: "провалиться Петербургу".
   Да! Если -- ответ не будет дан, то Петербургу -- провалиться. И вот я это могу сказать с полной любовью, с полным утверждением Петра Великого. Я очень много занимался Петром Великим и думаю, что я тут разумею нечто большее, чем Струве. Разбираясь детально в психологии Петра Великого, я признаю главной его чертой безграничную двойственность. Такого двоящегося человека, как Петр, не было. И отношение, глубоко реальное отношение к Петру, м<ожет> б<ыть> только двойственным. Нельзя его целиком ни принимать, ни отвергать. Любя Петра, нужно страшно мучиться мучительной к нему любовью. И такая мучительная любовь будет сыновнею любовью. Вы ответили на это шуткой, вы не увидели всей глубины моего отношения к Петру. Действительно, Петербург есть по преимуществу град Петра и город самодержавия. В этом смысле действительно, если Петербург непрерывно связан с самодержавием, то ему -- провалиться. Как отзывается в вашем национальном чувстве факт сожжения Москвы? Вы понимаете, что можно было принести в жертву Москву из-за любви к России. Если речь идет о том, чему жить: России, Москве или Петербургу, -- то, конечно, "Петербургу быть пусту". Если так ставить вопрос: быть России, или интеллигенции, -- то пусть интеллигенция провалится. -- Я верю, что она не провалится.
   Говорят, что революция может показаться пошлостью. Но без освобождения вы ничего не сделаете, потому что реальное представление утрачено.
   Это -- первое, необходимое дело. Без него все слова о величии России все-таки, мне кажется, останутся пустой риторикой, и не только просто пустой риторикой, но даже и оскорбительной.
   <М.П.> Неведомский.
   Нападки, высказанные на нашу злосчастную интеллигенцию, -- они парализуются тем поразительно трогательным согласием, которое мы видим, с одной стороны, у нападающих на эту интеллигенцию ныне, в настоящую минуту, а с другой стороны, у тех, кот<орые> нападали вчера или третьего дня. В этом собрании мы слышали, что русская тройка мчится, коренник занес копыта прямо в грудь русской интеллигенции -- так мы слышали со стороны тех, которые произнесли даже не тост, а благословение по адресу интеллигенции и русской революции. Быстро идут вещи, быстро меняются времена, но мы меняемся быстрее времен.
   Люди, которые недавно провозглашали интеллигенцию духовными босяками, защищают ее против бывших типичных интеллигентов. Думаю, что нам, типичным русским интеллигентам, против которых высказывается Струве, -- нам: с-д и с-р, особенно опасаться и стараться отражать эти нападки не приходится. Мы будем смотреть и получать утешение в том, что среди этих нападающих что-то неладное. Этот вопрос нас гораздо более интересует, чем склонность русской интеллигенции к самобичеванию и самооплеванию. Сколько отрицательных кличек ни делала себе русская интеллигенция? Но мы сейчас видим, что на сцену идет бичевание и оплевание со стороны.
   Такого тона, как в "Вехах", раньше не было. Это удары, кот<орые> мы получаем от не наших. Таково первое ощущение.
   Второй вопрос, помимо вопроса о быстроте смены фаз, -- кот<орый> у меня возникает, -- такой: откуда берется этот тон, эта глубочайшая несправедливость?
   Я вспоминаю стиль, манеру чувствовать и говорить -- Незлобина410 и Дьяконова.
   Когда мне хочется маленькое критическое исследование сделать, то мне припоминается одна цитата из Ибсена. Он говорит, что та несправедливость, с которой ренегаты относятся к своим бывшим товарищам и единомышленникам, объясняется очень просто: трупным запахом, исходящим от бывших идеалов, погребенных в их душах и постоянно раздражающих их горло. Тон Незлобина и Дьяконова поражен этим запахом. Боюсь, что и тон "Вех" похож на этот.
   Общественная сторона дела для меня гораздо существеннее. Мне думается, что это не "Вехи", а "Веха". Отнюдь это не новость. Это идет уже три года. Только тон взят теперь очень мажорный. Примерно около даты 17 окт<ября> раздались в русском обществе подобные слова и разговоры. Теперь я в "Вехах" вижу веху в единственном числе. Тон "Вех" это -- Геркулесовы столбы, дальше идти некуда в оплеваниях. Теперь должен наступить поворот. В этом смысле как последнюю веху, как пограничный поворотный столб я готов приветствовать "Вехи". Думаю, что после "Вех" русская интеллигенция будет мыслить, жить и делать свое дело.
   <Б.Г.> Столпнер.
   Гершензон, который plus roiliste, que roi même {Больший роялист, чем сам король (фр.).}, написал только предисловие к "Вехам". На него ссылаться нельзя. Общая идея "Вех" выражена Мережковским. Это -- ненависть. Струве говорит: наши оплевания продиктованы любовью и искренностью. Но я, как еврей, могу сказать то же про Меньшикова. Он мог бы сказать: "Мое отношение к евреям? Оно есть плод любви к ним. Любовь моя состоит в том, что я их боюсь. Как я их боюсь! Как стараюсь быть правдивым к ним! Это показывает, что я их уважаю, я им приписываю большую силу". Авторы "Вех" испытывают такой суеверный страх и такое отношение к интеллигенции, как Меньшиков к евреям. И заметно своеобразное антисемитическое отношение: не важно, за что мы осудим интеллигенцию, важно то, что мы ее осудим. Говорят, что еврейство -- низший тип религии. Точно так же говорят, что "еврейство нас отравило". Допустим, что Дубровин и Дюринг411 напишут: "мы уважаем еврейство": -- это будет уважение Струве к интеллигенции. Собрались интеллигенты, имеющие различное отношение к религии. Важно для них только то, чтобы бить интеллигенцию.
   Если отбросить общую идею и спросить, какова ценность этих "Вех"? Как много похвал им раздалось! Это -- геройский поступок! Здесь правда, только ее нужно скрывать. Нет! Здесь ни правда, ни ложь, а здесь то, что хуже всего -- полуистина и полуложь.
   Здесь нет ни одного слова даже смелой лжи, а не только смелой правды. Здесь так все запутано, так замешаны концы с концами, что сам черт голову сломит.
   Аплодисм<енты>.
   Струве не хотел поместить в "Русской мысли" статьи Блока412. Но в этом сборнике такое существует доверие друг к другу, что Гершензон мог представить еще худшее. Раз дело идет против интеллигенции, то это возможно. Здесь товарищеское отношение. Почему этого товарищества не было обнаружено к Блоку, -- я не понимаю.
   Я обращаюсь к Изгоеву. Он сказал, что с религиозной идеей он не согласен. Он взялся доказать, что русская молодежь и интеллигенция хуже, чем вся молодежь на свете, что ей нечем гордиться, задирать нос перед европейской молодежью. Он говорит, что была в Москве анкета. 2200 студентов дали сведения о половой их жизни. Это было год тому назад, как раз в разгар господства санинства. Тогда была такая мода, и интерес некоторый состоял в том, чтобы наклепать на себя в этом смысле. Предположим, что все это правда, что анкета дала ужаснейшие результаты, -- мне кажется, что здесь больше русского вранья, чем русской правды, -- но пусть будет так. Однако Изгоев сделал ли анкету среди английских и других студентов? Сравнил ли их показания, степень правдивости? Но может ли Изгоев говорить об английских студентах? Он жил в Одессе, в Нижнем, в Петербурге. Как он мог знать английскую жизнь и нравственную жизнь английских студентов? Он, как бык: видит красный платок и раздражается.
   Я думаю и утверждаю, что если бы была хоть малейшая нравственная чуткость у авторов статей этого сборника, то они поспешили бы сами полемизировать друг с другом, потому что такие гнусности никогда не были сказаны не только про своих, но и про чужих. Против интеллигенции теперь все позволено. Что советует г. Бердяев? Я беру Бердяева, как крайний полюс. Он упрекает русскую интеллигенцию в том, что она отвергает истину: "если система философская не согласна с марксизмом, то ее нужно отвергнуть". -- У интеллигенции нет беспристрастного самодовлеющего искания истины ради истины. Это -- полуистина. Но имеет ли право г. Бердяев делать такой упрек? Если бы это сказал какой-нибудь западноевропейский ученый, который знает истину и только истину. Но г. Бердяев, кот<орый> объявляет логику "коростой" и все законы ее "коростой", который говорит, что то, что мне нужно, непременно и должно быть: и бессмертие и Апокалипсис, -- г-ну ли Бердяеву говорить о том, что интеллигенция пренебрегает истиной! Ведь он в тысячной степени сам является тем не русским интеллигентом! Где же нашел те истины Бердяев, которыми интеллигенция пренебрегает? В конце концов, это сводится к религиозной истине. В этом отношении мне припоминается, что когда двое говорят одно и то же, то они говорят разное. Я бы подписался под многим из того, что говорил Бердяев. Но я бы подписался потому, что категория истины есть действительно доминирующая категория, что ею нельзя пренебрегать для того, чтобы оправдать Маркса, но нельзя пренебрегать истиной также и для того, чтобы вывести Апокалипсис. И если позволительно пренебрегать истиной, то во всяком случае скорее для Маркса, для чего-нибудь определенного, чем для фантазии Бердяева. С этим согласятся и сотрудники сборника, интеллигентно-научная совесть которых сохранилась.
   В этом сборнике Струве дал дифирамб русской науке. Но русская наука и искусство хотя и занимают почетное положение, но далеко не достающее до величия и огромности России.
   Булгаков начал научно и кончил моралистическими манифестами то против Фейербаха, то против Маркса, -- ценность их так же велика, как и тысячей брошюр 1905-1906 гг. по аграрному вопросу.
   В известном смысле это -- интеллигенты русские, только с худшей стороны: с тем же ничегонеделанием, с тем же хвастовством, но без героизма, без самопожертвования, без того, что искупает недостатки интеллигентов и делает их эстетически прекрасными.
   Итак, я считаю, что это -- самая вредная из книг. Все то, что здесь написано, придется много распутывать, по отношению к каждой частице истины, здесь заключенной. Вокруг этой книги возгорится такая ожесточенность, -- при кот<орой> нет места беспристрастному разбору, -- что дело действительного перевоспитания русской интеллигенции, несомненно, затормозится. "Вехи" -- это политический злостный памфлет в 250 стр. Они возбуждают злостное чувство и не возбуждают мысли. Они написаны если смело, то провокационно смело. Я верю, что русская интеллигенция будет воспитываться и развиваться вопреки "Вехам", а не с их помощью. Авторы "Вех" являются отрезанным ломтем, они хотят поскорее отойти от одного берега к другому. И хотя среди них были очень искренние, -- есть даже такие, кот<орые> карьеру сделали на искренности, -- хотя бы среди них были распрекрасные люди, но если они пойдут туда, куда шли Гиз<...> {Разрыв записи.} и др., то логика ведет только к определен<ному> результ<ату>. Россия будет влево гораздо больше перевоспитываться, чем вправо. Здесь гораздо больше жизненности, гибкости, настоящей самокритики. Авторы же "Вех" пойдут вправо по своему собств<енному> почину, п<отому> ч<то> их будет подталкивать объективный ход событий. Прощайте те, кот<орые> были раньше нам попутчики! "Кто не с нами, тот против нас"!
   Данилов413.
   Я, м<ожет> б<ыть>, вам не известен, и наверное я не интересен, не потому, что я неучен, не потому, что не был в университете. А я не интересен потому, что чувствую свою связь с народом, -- действительную, духовную. Ни оправдывать, ни обвинять интеллигенцию я не буду, а скажу то, что думаю и чувствую. В 1874 г. я сказал, что больше я не интеллигент, -- и был прав. Мы, интеллигенты, в 74 г. хотели слиться с народом. Мои товарищи вместо того, чтобы изучать русскую жизнь и историю, изучали Французскую революцию. Я был в тюрьме. Я участвовал в одном акте исторического возмездия. Но я скажу, что это факт, с кот<орого> началось наше разделение от народа. Это -- пропасть. Я говорю вам как человек, стоящий вне партий: друзья мои! не верьте во Французскую революцию! Не надейтесь на русскую буржуазию, которой нет. Вы -- стихия, вы -- воздействие, кот<орое> историческая рука пишет дому Романовых: мене, факел, фарес. Это частная вражда народа. Она может стоить им жизнью в будущем, -- но мы будем опять монархистами. И вот почему. XX в. не XVII и не XVIII-й. Теперь нарождается новая сила: -- стихийная, -- кот<орую> упустили те, кот<орые> говорили о государственности и религии XX века. Интеллигенты чувствуют что есть, что д<олжна> б<ыть> другая религия, это -- религия неверия, религия знания. Это мы чувствуем. Но большинство вместо того, чтобы изучать народ, духовные его проявления, -- как я и немногие, -- создали себе из народа кумир. Когда же человек создает себе из чего-нибудь или кого-нибудь культ, то он обособляется. Мы не можем поклоняться тому, от чего не обособились. Другие своим культом сделали свои прекрасные чувства. Такой наш первый фарисей и лицемер -- Толстой. Он вовсе не религиозный человек, он даже не верующий, п<отому> ч<то> для него высшее -- сумма прекрасных чувств, которыми он живет. Религиозное чувство говорит человеку о ничтожестве его личности и о величии того, чему он поклоняется. Вот почему в каждом движении необходимы хотя бы единичные личности, кот<орые> сознавали бы себя частью целого. Человек, живущий интересами целого, имеет непоколебимую силу, власть и слово. В двух первых Думах заметили ли вы хоть одного человека, с силой власти и слова? Не были ли все эти речи шаблонными прокламациями, кот<орые> раньше раздавались тайно, а теперь стали распространяться открыто?
   Интеллигент рассыпался в своих чувствах. У него есть самолюбование. Эти "высокие" чувства объективируются в движении, в действии, но не в<...> {Разрыв записи.}, когда человек сам наслаждается сознанием своих прекрасных поступков.
   Действительных героев создает только среда религиозных людей.
   Теперь мы разбились на партии. Может ли быть религиозным партийный человек? Может ли партиец быть представителем высшей культуры, к которой мы стремимся? Народ говорит: не нужно суда, все значение должна иметь совесть. Партиец же говорит: не нужно власти: все дело в тактике, т.е. в отсутствии совести. Разве это не величайшая пропасть?
   Это самолюбование теперешнего интеллигента своими высокими чувствами, своим героизмом, -- это пропасть, которая отделяет интеллигентного человека от народа. Он жертвует всем. И народ идет за такими людьми. Я помню, три года назад давали за студента 50 р. в месяц. Говорили: "учи нас". Теперь же ораторов считают чем-то вроде хулиганов. А тогда оратор был -- герой. Почему это?
   Если мы говорим, что интеллигенция наша прекрасна, то почему она теперь из 50 р. сошла на щербатый медный грош? Почему теперь интеллигент любуется подкрашенной красотой Щетинина?
   А ведь студенты, прежде бывшие общественные деятели, эти эс-деки и эс-еры любуются этими людьми? Не означает ли это отсутствие того развития, которое должно быть? Мы с 70-х годов ожидали пробуждения народа. Оно совершилось 17-го октября. Социал-демократы и другие партии готовились к этому факту. Они имели громадное влияние на Руси, имели в России больше 150 комитетов. И что же оказалось? Жизнь не дает сильно расти и торжествовать сухим доктринам. Настало движение. Укажите: кто имеет доминирующее влияние? -- Гапон414. К какой партии он принадлежал? -- Ни к какой415. Шмидт416 -- беспартиец. Говоров и др. -- беспартийцы. Это значит то, что люди, которые приготовляли движение, которые жили верой в возможность осуществления его, когда движение началось, оказались неспособными им руководить. Их заменили другие люди. Это означает скудость интеллигенции. Это значит то, что интеллигенты обособляются от общества. Это значит то, что они воспитывались не на русской жизни, не в русском национальном сознании, а на Французской революции и на шаблонном героизме.
   Я скажу еще два слова относительно религии. Я уже говорил о том, что всякое новое государство, которое должно основаться, оно должно иметь кадр людей способных руководить, способных в смысле религии знания, -- которые бы чувствовали бы себя частью целого и жили бы этим целым. Но таких людей нет. И нашей интеллигенции для того, чтобы стать способной к этому делу, необходимо перейти через пропасть, которую она сама создала и создает. Итак, вот какой, по-моему, необходим рецепт интеллигенции. Откажитесь от партийности. Теперь не век партийности, теперь век профессий. Человечество разделяется на профессии, взаимно необходимые друг другу, а нужны ли партии одна другой? -- Нет! Жизнь создает элементы государственности, а мы, интеллигенты, рассыпались на партии. "Вехи" правильно отмечают у интеллигенции элемент преклонения перед <тем>, чем не только не следует преклоняться, а нужно отрицать.
   <В.П.> Протейкинский.
   Нужно определить, что такое внутренняя жизнь личности? Это -- алгебраическая формула. Это не м<ожет> б<ыть> религией. Самодовлеющих начал политического порядка нет и быть не может. Поэтому личность не м<ожет> б<ыть> самодовлеющим началом человеческого бытия.
   <П.В.> Раевский.
   По существу "Вех" ни оба докладчика, ни оппоненты почти ничего не говорили, кроме, пожалуй, Аггеева, да отчасти Струве и Франка. Особенно меня удивила речь Столпнера и Неведомского, кот<орые> говорили, можно сказать, в воздух, но не по поводу "Вех". Общей платформой "Вех" является признание теоретического и практического первенства духовной жизни над внешними формами жизни. Об этом почти ничего не говорилось здесь.
   Мне хочется еще сказать, что авторы "Вех" не заслужили того упрека, кот<орый> бросил по их адресу Столпнер. Они хотят указать на то, что личность имеет громадную ценность в общественной жизни человека, и в политической, и в церковной, и в какой угодно жизни. Когда же Столпнер сказал: "Прощайте, авторы Вех", то мне показалось, что у него нет этого признания ценности человеческий личности. Что это за авторы? Можно ли им сказать: прощайте? На стр. 67 Булгаков говорит: "Церковная интеллигенция <...> {Разрыв записи.} в душе народа". Итак, авторы безмолвно признают верность этих слов. Если Булгаков готов идти на страдания во имя своих идеалов, с верой в Бога, в высшие ценности, кот<орые> они хотят проповедовать, -- ясно, что ему рано говорить: "прощайте". Дело в том, что наша интеллигенция с отрицательным мировоззрением связала свою борьбу. Она ушла от Церкви. В культурной изолированности ее причина дальнейшего ухудшения исторического ее положения. Итак, по поводу основной мысли "Вех" почти ничего не было сказано. Я бы хотел, чтобы в заседании по поводу основной мысли "Вех" и докладчики и оппоненты разобрали основную сущность этой книги. Пусть скажут против этой платформы (стр. II предисл<овия>), и тогда мы скажем Бердяеву и Булгакову: "Прощайте!"
   

ПРИМЕЧАНИЯ

   Публикуется впервые по стенограмме: РГАЛИ. Ф. 2176. Оп. 1. Ед. хр. 10.
   
   398 Меньшиков Михаил Осипович (1859-1918), публицист, ведущий сотрудник "Нового времени". Д.С. Мережковский упомянул М.О. Меньшикова, полемизируя со статьей П.Б. Струве "Великая Россия": "Ну, а если бы оказалось, что для ее создания <...> нужно раздавить Польшу и произвести всероссийский погром жидов, о котором мечтают крушеваны и Меньшиковы, неужели Струве согласился бы на это?" (Мережковский Д.С. Красная шапочка // Речь. 1908. 24 февраля. No 47). В том же номере появился ответ П.Б. Струве: "Мережковский смело сближает меня с... Меньшиковым" (Струве П.Б. Спор с Д.С. Мережковским // Речь. 1908. 24 февраля. No 47).
   399 ...фельетон, что "Петербург должен провалиться"... -- Имеется в виду статья: Мережковский Д.С. Петербургу быть пусту // Речь. 1908. 21 декабря. No 314.
   400 ...в смысле дубровинском...-- Александр Иванович Дубровин (1855-1921), детский врач, общественно-политический деятель, статский советник. Основатель (1905) и председатель "Союза русского народа", редактор-издатель его печатного органа -- газеты "Русское знамя". Сторонник абсолютной монархии, считавший любые выборные органы (в частности, Государственную думу) противоречащими самой идее самодержавия.
   401 ...отношением Иловайского к истории...-- Дмитрий Иванович Иловайский (1832-1920) еще при жизни пользовался репутацией историка тенденциозного и склонного к скоропалительным, порой неверным, обобщениям. В либеральных кругах, не разделявших его консервативные националистические взгляды, имя Иловайского употреблялось как синоним компиляторства и непрофессионализма.
   402 ...критической статьей из "Русских ведомостей"...-- Имеется в виду неподписанный отзыв о сборнике "Вехи": Интеллигенция и национализм: (От нашего корреспондента) // Русские ведомости. 1909. 25 апреля (8 мая). No 94. С. 4.
   403 ...высказанных в статье "Великая Россия". -- Возражая П.Б. Струве, Д.В. Философов писал: "В своем докладе "Религия и социализм", прочитанном в петербургском религиозно-философском обществе, Струве предсказал возрождение творческого либерализма, религиозного индивидуализма. Спрашивается: каким образом можно, не делая логического скачка, вывести из либерально-религиозного индивидуализма сверхиндивидуальный мистический лик коллектива, утвердить религиозную сущность государственной власти? Казалось бы, как раз творческому либерализму г-на Струве и соответствует "эмпирическое и рациональное" отношение к государству, т.е. именно то отношение, в котором он обвиняет интеллигенцию. Иначе ему придется перейти на сторону Гоббса, который проповедовал очень своеобразный индивидуализм. Гоббс утверждал, что противиться государственной власти -- значит присваивать себе суждение о добре и зле. "Конечно, -- говорит Гоббс, -- если верховная власть предпишет нам не верить во Христа, то подобное повеление не будет иметь силы, потому что вера -- дело внутреннее. Но если, -- прибавляет он, -- нам предпишут выражать языком или внешними знаками исповедание, противное христианству, то христианин должен повиноваться закону отечества, сохраняя свою веру в сердце". В связи с этим, Гоббс проповедовал последовательный цезарепапизм, который был у нас осуществлен на практике Петром Великим, при посредстве Феофана Прокоповича" (Философов Д.В. Спор вокруг "Вех" // Русское слово. 1909.17 (30) мая. No 111. С. 8).
   404 ...чириковского спора... -- Речь идет о скандале, разразившемся в прессе, после того как в феврале 1909 г. Евгений Чириков и Константин Арабажин при обсуждении пьесы Шолома Аша выступили с критикой модной концепции "смерти быта". Их выступления некоторыми из оппонентов были расценены как недовольство засилием евреев в русской литературе, обоих обвинили в "культурном антисемитизме", что стало удобным поводом поговорить на тему, ранее не выносившуюся в столь заостренном виде на страницы печати. В полемику, пик которой пришелся на весну 1909 г., включились многие ведущие публицисты того времени, от Петра Струве до Владимира Жаботинского.
   405 ...в христианской секции "Об индивидуализме в христианстве". -- Заседание Христианской секции РФО, посвященное докладу свящ. К.М. Аггеева "Индивидуализм в христианстве", состоялось 15 апреля 1909 г. и собрало аудиторию более 50 человек.
   406 ...спора с Грановским...-- Тимофей Николаевич Грановский (1813-1855), русский историк и общественный деятель, принадлежал к кругу западников, полемизировал со славянофилами. Ф.М. Достоевский вывел его в романе "Бесы" в образе Верховенско-го-старшего. См. также главу "Идеалисты-циники" в "Дневнике писателя".
   407 Митрофан (в миру Дмитрий Иванович Краснопольский; 1869-1919), епископ Гомельский (с 1907), архиепископ Астраханский и Царевский (с 1916). В 1907-1912 гг. депутат III Государственной думы, в своих речах и выступлениях боролся с сектантством, "инородческой пропагандой" и леворадикальными депутатами. В 1919 г. арестован по подозрению в участии в белогвардейском заговоре и расстрелян. В 2002 г. решением Священного синода причислен к лику священномучеников.
   408 Евлогий (Василий Семенович Георгиевский; 1868-1946), церковный и общественный деятель, епископ Люблинский (с 1902), архиепископ Холмский (с 1912), архиепископ Волынский (с 1914), один из руководителей "Союза русского народа" (с 1914). Депутат II и III Государственной думы. С января 1920 г. в эмиграции. 17 января 1922 г. указом патриарха Тихона возведен в сан митрополита.
   409 ...слова Эрфуртской программы... -- Программа Социал-демократической партии Германии; принята в октябре 1891 г. на съезде партии в г. Эрфурт. Заменила Готскую программу 1875 г., подвергнутую критике К. Марксом и Ф. Энгельсом. В социальной области программа требовала введения бесплатного медицинского обслуживания, прогрессивного подоходного налога, действенного национального и международного законодательства об охране труда, в котором было бы предусмотрено установление 8-часового рабочего дня, запрещение труда детей до 14 лет, преобразование системы социального страхования и т.д.
   410 Незлобии Александр Александрович (наст. фам. Дьяков; 1845-1895), беллетрист, фельетонист в Харькове, затем в Цюрихе и Дрездене. С 1880 г. в Петербурге, сотрудник "Берега" и "Нового времени".
   411 Дюринг Евгений (Dühring; 1833-1921), немецкий философ, занимался вопросами политэкономии и права.
   412. ..статьи Блока. -- Речь идет о статье А.А. Блока "Народ и интеллигенция", предназначавшейся для журнала "Русская мысль". П.Б. Струве отказался ее опубликовать -- см. примеч. к статье "Россия и интеллигенция".
   413 Данилов -- сведений о нем не найдено.
   414 Гапон Георгий Аполлонович (1870-1906), священник Санкт-Петербургской пересыльной тюрьмы, основатель "Собрания русских фабрично-заводских рабочих". 9 января 1905 г. возглавил шествие рабочих Петербурга к Зимнему дворцу для подачи петиции императору. После расстрела мирного шествия скрылся за границу. 28 марта 1906 г. по приказу Е.Ф. Азефа убит эсером П.М. Рутенбергом.
   415 Ни к какой... -- Г. Гапон вступил в РСДРП в начале 1905 г. в Женеве, но уже в мае 1905 г. вышел из РСДРП и вступил в партию эсеров, из которой вскоре был исключен "за политическую безграмотность".
   416 Шмидт Петр Петрович (1867-1906), морской офицер, революционер, организатор "Союза офицеров -- друзей народа" в Севастополе и "Одесского общества взаимопомощи моряков торгового флота". Не состоял ни в одной политической партии, считаясь "социалистом вне партий". В ноябре 1905 г. во время Севастопольского восстания по просьбе матросов крейсера "Очаков" согласился взять на себя командование флотом. 6 марта 1906 г. расстрелян по приговору суда вместе с другими руководителями восстания.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru