Мережковский Дмитрий Сергеевич
Ночью о солнце

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   З.Н.Гиппиус: pro et contra
   СПб.: РХГА, 2008. -- (Русский Путь).
   

Д. МЕРЕЖКОВСКИЙ

Ночью о солнце

   Бог создал Еву из ребра Адамова. От начала мира этому поверили и верят до сего дня. Она -- в нем, она -- он; без него ее нет.
   
   Девочка, на краю обрыва,
             Плачет, свивая венок...
   -- Девочка, кто тебя обидел?
             Она испугалась, что я увидел,
   Пролепетала странный ответ:
             -- Меня Сотворивший меня обидел,
   Я плачу оттого, что меня нет...
             О, зачем ты меня тревожишь?
   Мне твоего не дано пути.
             Ты для меня ничего не можешь:
   Того, кого нет, нельзя спасти.
             Ты душу за меня положишь, --
   А я останусь венок свой вить.
             Ну, скажи, что же ты можешь?
   Это Бог не дал мне -- быть.
   
   Вообще господа критики -- любезные кавалеры с дамами даже у нас, в России, где нельзя упрекнуть их в излишней любезности. Пока писательница -- только писательница, женщина -- только женщина, ей многое прощается. Если бы он, а не она писала, сочли бы посредственным или никуда не годным; ну, а для нее недурно.
   Но горе той, которая не захотела этой чести, выступила из-за щита своей женской слабости, усомнилась в том, что "Бог не дал ей быть".
   Вот главная вина З. Гиппиус. Все простили бы, только не это. Она коснулась тайны, которой нельзя касаться, древней-древней, семью печатями запечатанной, -- тайны о браке, о поле, о нем, который есть, и о ней, которая не должна, не может, не хочет быть. Тут вовсе не эмпирический, не нравственный, не общественный вопрос о равенстве или неравенстве, о свободе или несвободе женщин, а неизмеримо более глубокий, метафизический вопрос о двух полюсах мира, о бытии и небытии, о мужском и женском в их вечной, нездешней противоположности.
   Мужчина все позволит женщине: преклонит колени и отдаст ей все права, свободы, почести, -- только не позволит ей быть. Быть ей -- ему не быть: вот западня дьявола, которая кажется заповедью Божьей. "Глава жене -- муж". Это ведь и значит: он есть, а ее нет.
   И вовсе не литературная критика, не бытовая нравственность, не общественное мнение восстали бы на нее, если бы удостоили прислушаться к тому, что она говорит, а вот эта именно древняя тайна пола, тайна "женского" -- как бы сама природа, закон естества.
   -- А, ты захотела быть. Так будешь же. Но будешь притчей во языцех, позором среди жен. Твоя смерть -- смех. Смехом тебя казню. И затоскуешь о своем ничтожестве, опять захочешь не быть. И не сможешь. Будешь иметь душу. Но посмотри на нее, на душу свою:
   
   Она шершавая, она колючая,
   Она холодная, она -- змея.
   Меня изранила противно жгучая
   Ее коленчатая чешуя...
   Своими кольцами она, упорная,
   Ко мне ласкается, меня душа.
   И эта мертвая, и эта черная,
   И эта страшная -- моя душа.
   
   Таков закон естества, порядок необходимости. Но что же такое религия, как не борьба с необходимостью во имя чуда, во имя иного порядка? И вот Она же -- в этом ином порядке:
   
   Кто видел Утреннюю, Белую
   Средь расцветающих небес, --
   Тот не забудет тайну смелую,
   Обетование чудес...
   
   Душа моя, душа свободная!
   Ты чище пролитой воды,
   Ты -- твердь зеленая, восходная,
   Для светлой Утренней Звезды.
   
   Недаром оба стихотворения поставлены рядом и озаглавлены: "Она". Между этими двумя полюсами -- "вечно женским" и "вечно женственным" -- колеблется игла весов, тонкая, острая, -- вся поэзия Гиппиус.
   В романе Уэллса "Путешествие на луну" описываются лунные люди, похожие на исполинских муравьев, почти в рост человеческий, но такие слабые, хрупкие и валкие, что одному земному человеку легко истребить их целое полчище: стоит любого ударить или даже просто пальцем ткнуть, он уж и готов: подломились лапки, хрустнул, завалился и подох.
   В одном недавно напечатанном рассказе З. Гиппиус с этими "лунными муравьями" сравнивает тех современных русских людей, из которых набирается нынешнее небывалое множество самоубийц. Такие же они слабые, хрупкие, валкие: чуть тронешь -- хрустнул, завалился и подох. Ужасающая готовность к саморазрушению, самоуничтожению; любовь к смерти, влюбленность в смерть.
   
   О, почему Тебя любить
   Мне суждено неодолимо?..
   
   Теряет бледные листы
   Мой сад. Тобой завороженный...
   
   В моем саду проходишь Ты --
   И я тоскую, как влюбленный.
   
   Так сильна у нее самой эта влюбленность в смерть, что иногда начинает казаться, что и она той же неземной породы, что ее собственная поэзия -- поэзия "лунных муравьев". Со всех "цветов зла" сочащийся, невидимо разлитый в воздухе яд, который превращает кости человеческие в скорлупу насекомых, собирает она и складывает в стихи, как мед в соты. И куда только ни залетает, в какие страшные орхидеи-мухоловки ни забирается, чтобы пососать этого смертного яду.
   Любовь к смерти -- и это все? Стоит немного пристальнее вглядеться в поэзию Гиппиус, чтобы увидеть, что это не все, что она ищет не только яда, но и противоядия. Нашла ли, найдет ли -- вопрос иной, но что ищет -- нет сомнения. Может быть, для того только и проделывает над собою все эти опасные, почти преступные опыты, чтобы изучить заразу, победить ее изнутри, подобно врачу, который прививает себе болезнь, чтобы найти лекарство.
   Коренное свойство "лунных муравьев" -- невинность, неведение того, что с ними делается: гибнут и не знают, как, отчего и за что. З. Гиппиус знает, во всяком случае знает, откуда все пошло, где и когда началось.
   
   Жадны звонкие копыта;
   Шумно, дико и темно...
   Там -- веселье с кровью слито,
   Тело в тело вплетено...
   
   Все разбито, все забыто --
   Пейте новое вино.
   Жадны звонкие копыта...
   Будь, что будет, -- все равно.
   
   Это в октябре 1905 года, а в декабре того же года:
   
   Тайна есть великая, запретная,
   Есть обеты -- их нельзя развязывать.
   Человеческая кровь -- заветная:
   Солнцу кровь не велено показывать.
   
   Так вот откуда пошло, где и когда началось. Лунно-муравьиная чума от крови, показанной солнцу. Самоубийство -- за убийство, казнь -- за казнь, кровь -- за кровь.
   
   Те пятна ржавые вкипели,
   Их ни забыть, ни затоптать.
   Горит, горит на темном теле
   Неугасимая печать.
   
   О, конечно, можно бы перевести и на прозу эту поэзию... Сначала кровавый, потом пыльный вихрь:
   
   Едко, сладко дышит тленье...
   В сером вихре тает плоть.
   Помяни мое паденье
   На суде Твоем, Господь!
   
   И наконец, серая слякоть:
   
   Тучны, грязны и слезливы,
   Оседают небеса.
   Веселы и шепотливы
   Дождевые голоса...
   
   О гниенье, разложенье
   Все твердят -- не устают,
   О всеобщем разрушенье,
   Умирании поют.
   
   Та самая слякоть, в которой мы и сейчас находимся.
   
   Мы, тихие, в себе стыдимся Бога,
   Надменные, мы тлеем, не горя...
   О, страшная и рабская дорога!
   О, мутная, последняя заря!
   
   Подписано 1904 -- до "освобождения", но можно бы подписать и 1910--11--12 и еще Бог весть каким годом, потому что в этой неподвижной серости, однозвучной слякоти само время как будто остановилось, сделалось вечностью.
   
   Единый миг застыл -- и длится,
             Как вечное раскаянье.
   Нельзя ни плакать, ни молиться...
             Отчаянье! Отчаянье!
   
   Сомкни плотней пустые очи
             И тлей скорей, мертвец.
   Нет утр, нет дней, есть только ночи...
             Конец.
   
   Конец "лунных муравьев": подломились лапки, хрустнул, завалился и подох.
   Какая-то московская барышня из красного знамени, с которым в 1905 году шла на похоронах Баумана, в 1910 году сшила себе декадентское платье для маскарада. Вот в кратчайшем символе судьба всех "лунных муравьев", тот хваленый отказ от общественности, возврат к личности, о котором так хлопочут "Вехи".
   Бывшие декаденты в искусстве -- теперешние "лунные муравьи" в жизни. Слепое самоутверждение приводит к саморазрушению, к самоубийству личности. Это две стороны одного и того же. Единый первоисточник обоих ядов, и декадентского, и "лунно-муравьиного". Вот что знает З. Гиппиус, вот с чем она борется. Вся ее поэзия -- удачная или неудачная, но несомненная попытка борьбы именно с этою заразою, поиски за противоядием именно от этих ядов.
   Только в самом конце декадентства старого, слепого, нерелигиозного утверждения личности ее острейшее острие ломается -- или, вернее, сама личность переламывает, перебарывает, преодолевает себя, чтобы выйти в общественность, уже не старую, слепую, а новую, зрячую религиозным зрением. Вот чем отличается З. Гиппиус от всех своих сверстников, русских декадентов. У них у всех личное остается личным.
   От уединения к соединению, от себя ко всем -- таков путь З. Гиппиус, еще не пройденный, но уже начатый.
   Чтобы спастись, надо знать, отчего гибнешь. На вопрос: отчего? -- нельзя точнее ответить, чем отвечает поэт:
   
   Кем не владеет Бог -- владеет Рок.
   
   Это верно не только о каждом человеке в отдельности, но и о целых поколениях, о целых народах.
   
   Страшное, грубое, липкое, грязное,
   Жестко-тупое, всегда безобразное...
   Трупно-холодное, жалко-ничтожное,
   Непереносное, ложное, ложное.
   Но жалоб не надо; что радости в плаче?
   Мы знаем, мы знаем: все будет иначе.
   Было и будет. Святое в бывшем, святое в будущем.
   И вижу я: на ком-то загораются
   Сияньем новым белые венцы...
   Над временем, во мне, соприкасаются
   Начала и концы.
   
   Было начало, будет конец. Соприкоснется святыня со святынею, бывшее с будущим. А пока --
   
   Мы ни там, ни тут.
   Дело наше такое, бездомное.
   Петухи поют, поют...
   Но лицо небес -- еще темное.
   На деревья гляди, на верхи;
   Не колеблет их близость рассветная.
   Все поют, поют петухи;
   Но земля молчит, неответная...
   
   Пусть молчит, только бы этот крик петухов, ночью о солнце, не умолкал.
   
   Напророчили вещие птицы,
   Отмерцали ночные зарницы --
   Солнце встает вдали...
   Какою мерою любовь измерить?
   О, дай мне, о, дай мне верить
   В силу моей земли!
   
   Только бы вера была, и сила будет, солнце встанет. Тогда-то ответит земля на крики вещих птиц...
   

КОММЕНТАРИИ

   Впервые: Русское Слово. 1910. 18 июня. No 138. Вошло в книгу Мережковского "Было и будет. Дневник. 1910--1914" (Пг., 1915), по тексту которой печатается.
   
   Мережковский Дмитрий Сергеевич (1865--1941) -- писатель, философ, критик; муж З. Н. Гиппиус. В эмиграции с 1920 г. В статье стихи цит. по: Гиппиус З. Собрание стихов. Кн. 2. 1903--1909. М., 1910.
   
   В одном недавно напечатанном рассказе З. Гиппиус... -- Речь идет о рассказе "Лунные муравьи", появившемся в журнале "Новое Слово" (1910. No 2) и вошедшем затем в шестую книгу рассказов Гиппиус "Лунные муравьи" (М., 1912).
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru