Lib.ru/Классика: Мерзляков Алексей Федорович. "Россияда"

А. Ф. Мерзляков

"Россияда"

(Письмо к другу. О слоге поэмы)

Литературная критика 1800--1820-х годов. / Составитель, примеч. и подготовка текста Л. Г. Фризмана. -- М.: "Художественная литература", 1980.

Ты требуешь непременно, чтоб я сказал что-нибудь о слоге "Россияды": признаюсь, я не имел намерения писать об этом предмете, потому что он первой бросается всякому в глаза и не требует объяснений дальнейших: в то самое время, когда читаешь, уже его оцениваешь.

Сверх того, я уже предупрежден в этом Господином Издателем "Современного наблюдателя", который весьма тщательно вычислил все погрешности слога г-на Хераскова¹. Он доказал (No 1, стр. 13 и дал.), что взятие Казани не заслуживает эпопеи, что в целой поэме нет ни одного пиитического сравнения (No 3, стр. 77), и наконец с приятелем своим С. решил (No 3, стр. 81), что в ней всего только десять стихов сряду хороших. Что мне после этого писать? Строгого и столь проницательного взора его не имею, или лучше, не хочу иметь; но тебе отказать нельзя; и потому, в угодность твою, скажу несколько слов о слоге поэмы сперва вообще, а после приспособлю мои мнения к "Россияде" как умею. Кажется, на Хераскова должно смотреть с двух сторон: 1-е: сей песнопевец (хотя поздний), современник Сумарокова, Княжнина, Ржевского, Богдановича, Петрова и других стихотворцев и некоторым образом ученик их, имеет и неотъемлемые красоты, может быть, очень прочные, и необходимые погрешности своего времени; 2-е: он первый восприял парение величественное, новое на российском Парнасе, в котором ему не было предшественника: ибо начатки "Петриады"² ни для кого не могли быть образцом, как слишком смелые, не довершенные, из которых, должно признаться, нельзя угадать и чертежа, по коему стихотворец расположил поэму. Так она начата. Из этой и из другой причины проистекают выгоды в похвалу и славу Хераскова. В первом случае справедливый и благоразумный критик судит о слоге Хераскова, сообразно тому времени, в котором он образовался, приобрел привычки и, так сказать, начал свое литературное поприще, а не по-своему; ибо слог беспрестанно совершенствуется. По другой причине самой бессовестный зоил должен говорить об нем с осторожностию и уважением, вспомнив, что он первой и столь счастливо распространил пределы нашей поэзии высочайшим родом стихотворений -- поэмою епическою, имеющею содержанием своим отечественную славу. Но так ли поступил г. наблюдатель современной словесности, с такою заботливостию выбиравший из 12 000 стихов одни дурные и набравший их около 50-ти или 60-ти, пусть бы даже до 100, не сказав ничего о слоге его вообще, как будто нет в нем никакого достоинства или качества, ему свойственного! ...Не имею ни души, ни сердца смотреть на столь почтенные некоторым образом антики³ так дерзко! а притом, признаюсь тебе, не вижу в этом еще и настоящей пользы, такой, какую приобрели от критики французы, англичане или немцы; они разбирали образцы зрелого своего века, утвержденные, освященные всеобщим мнением современных народов (хотя и это не есть еще слава Гомерова, или Виргилиева, или Тассова): по крайней мере такие образцы, коей возвысили язык свой до возможной степени совершенства, далее коей он не шел или не мог идти. Им хотелось удержать язык свой на сей высокой степени, и потому старались они всеми возможными способами чрез критику сделать его почтенным, неприкосновенным, как наследственное сокровище. Мы еще, если смею сказать, не в зрелом возрасте своей литературы: наши образцы не суть еще последние образцы; следовательно, наши разборы суть только временные и временную приносят пользу, то есть споспешествуют более или менее успехам словесности. Короче сказать: мы, общие наши приятели и я, критикуем по сю пору, как наблюдатели, более для составления истории нашей литературы, нежели для прочной ее основы; ибо это не от нас зависит, а от времени и образованности народной. Если сии мои замечания справедливы, то я спрашиваю тебя еще, друг мой, каким же образом г. издатель "Современного наблюдателя" столь решительно вычисляет погрешности слога -- самой зыблемой и изменяющейся по временам вещи -- в Хераскове, нимало не говоря о прочих достоинствах его образа изъясняться: ...Неблагодарные!-- от кого мы научились писать? -- от Ломоносова, Хераскова и других: они начинали. Достойные ученики их скромно и благоговейно, так сказать, следующие по стопам их, Дмитриевы, Карамзины и проч., усовершенствовали священное и славное наследие, каждый соответственно своему таланту... Вы, ученики сих новейших, с дерзостию осуждаете своих патриархов, как бы их современники, не имея столько силы, чтобы переселиться в их время, и бороться вместе с теми трудностями, которые они преодолели и приуготовили вам путь краткий и легкий! ...Этого мало: вы в ваше собственное, более уже образованное время, терпите в других, и сами себе позволяете те же погрешности в слоге, и строго взыскиваете их на предшественниках! Еще повторю: слог зависит от времени, и судить об нем должно по времени, в которое писано сочинение; и потому-то навсегда остается священною память не только Хераскова, но и Тредьяковского, и других наших учителей. Извини меня, друг мой, в этом отступлении: оно невольное: мне уже наскучило слушать, что все старое совершенно дурно, что одно только новое, и притом новейшее хорошо. Таким образом во времена Ломоносова все и все писало оды, не справясь с своими силами, а ослепясь единственно божественным блеском великого поэта; таким образом при появлении Карамзина, столь удачно и счастливо показавшего нам слог простой, чистой и нежной, все застонало и пролилось в источниках слез, также не постигнув истинного достоинства предводительствующего гения; так Дмитриев и Крылов теперь наполнили весь почти литературный мир Езопами -- Лафонтенями; так наконец и ты, почтенный друг мой, Ж...⁴, прекрасными своими балладами порождаешь многочисленное племя балладников. ...А все это отчего? -- оттого, что у нас юные таланты, в самом деле счастливые и прекрасные, подобно весенним мотылькам, бросаются на первой блеск, не предводимые истинным светом учения и критики, занимаясь единственно настоящими явлениями литературы и пренебрегая или даже презирая прошедшие. ...Боже меня сохрани, чтобы я говорил здесь против подражания: известно, что во все веки и у всех народов слабейшие увлекались за господствующим гением: так Фонтенель, Дидрот и другие, весь свой век утянули от простоты и натуральности первых образцов в кудреватость и напыщенность слога. В их же время умнейший человек, Ламот, и Гомера сократил⁵, и множество словесников подняли ужасной бунт против древних своих учителей, которых слушали уроки, двумя тысячами лет оправданные, и которым за честь поставляли подражать. Чему дивиться? это дело уже роскоши и обыкновенной судьбы всех дел человеческих, достигших своей зрелости. Но у нас, то ли еще время! ...Одно все на уме у меня, друг мой, как мы, еще младенцы в литературе, мы, современные наблюдатели, столь скоры и решительны в своих приговорах о почтеннейших наших учителях! ...Но довольно. По желанию твоему, рассмотрим слог Хераскова как эпической.

Поэма эпическая есть рассказ, или повествование происшествия великого и чудесного, как мы прежде говорили уже об этом. И так он не исторической, где повествуется о всех случившихся происшествиях без разбору, важных и неважных, малых и великих; он не философской и не учебной, которого вся цель научить истине или убедить в ней; он не романической: ибо живописует не частное происшествие, но общее, такое, которое влияние имело на целые народы; наконец, если можно сказать, он необыкновенной человеческой: ибо певец, открывающий тайные связи происшествий, непостижимые обыкновенным смертным, и будущие отдаленные последствия происшествий, слабыми очами их непредвидимые, непременно должен быть исполнен каким-нибудь духом высшим, или божеством, или музою, которая устами его пророчествует. И так сей язык есть и должен быть высокий, божественный, производящий вместе очарование и убедительность беспрекословную, быструю, едва постигаемую теми самими, которые убеждаются. Строгая истина скрывается в облако: вероятность, одеянная в ее ризы, заступает ее место, однако, с тем, чтоб не противоборствовать ни правам своей царицы, ни ее святым целям: это прелестная тень солнца, которая увеличивается и уменьшается, смотря по тому, как оно уклоняется -- выше или ниже, далее или ближе, но всегда зависит от движений солнца. Теперь, кажется, определил я, по крайней мере, для тебя, снисходительного моего друга, правила слога поэмы. По вещам, заключающимся в ней, должно судить и об их одежде, или слоге.-- Но прежде должен я разделить его главные качества, зависящие от предметов и от цели. В первом случае то же самое убеждение или очарование требует, чтобы он был ни ниже, ни выше своих предметов.-- На сем правиле основывается достойная и удивительная похвала Квинтилиана Гомеру,-- похвала, которая может привесть в отчаяние всякого стихотворца. Квинтилиан говорит о Гомере, что он умел быть в изображении простейших предметов самым простейшим; в изображении высоких -- самым возвышенным, в изображении страстей -- самым страстным; разумеется, никогда не выходя из надлежащего тона эпического⁶. В другом случае цель поэта возбудить удивление, восторг, великолепною обворожительною живописью предметов, встречающихся в поэме. В сем случае также два обстоятельства: иногда довольно представить предмет просто, каков он есть, ибо он сам по себе великолепен, или трогателен; иногда он сам очень мало значит, и от одного искусства стихотворца зависит сделать его или благороднее, или трогательнее; другими словами: заменить недостаток собственного его достоинства обольстительным достоинством наружности: вот дело слога! Отсюда-то проистекают качества его непременные и случайные. Отсюда те особенные средства, которые доставляет песнопевцу его творческое воображение: обыкновенные, естественные причины происшествий закрывать чрезвычайными, сверхъестественными и даже иногда отдалять настоящую историческую связь для того, чтобы читателя оставить в поражающем недоумении, все животворить, все переставлять и смешивать в необычайном порядке, всему придавать прелесть чудесного: везде показать присутствие божества действующего и божества повествующего.

Непременные качества слога эпического суть: ясность, точность, благородство, важность, сила, сладость, изящность, простота, легкость и гармония слога. Случайные: великолепие, стремительность и внезапность движений, разительность картин, страсти, быстрота повествования, описательная поэзия или живописующая гармония звуков.

Нет нужды говорить о каждом из сих свойств слога: они тебе очень известны как писателю и критику; и, кажется, довольно сохранения сих эстетических потребностей, чтобы слог поэмы был ее достоин. Прибавим, если хочешь, другие к тому качества, которые проистекают от характера самого писателя: его образ мыслить и чувствовать имеет влияние на слог; его собственное участие в воспеваемом предмете более или менее исполняет жаром его повествование. Для Гомера, грека, сладостно было говорить о греках своих, об религии своей и законах: Виргилий с восторженным сердцем воспевал о восстановителе своего отечества;⁷ Херасков, благородный и чувствительный сын отечества, утопал в восторгах, прославляя его избавление.

Ясность, по моему мнению, есть главная сила и душа убеждения во всех родах словесности и особенно в поэме. Здесь она, может быть, дело, более требующее искусства, нежели в каком другом; ибо, конечно, трудно быть ясным и вместе великолепным; разнообразным, чудесным и божественным! Итак, мой друг, ты не погневаешься, что я начал от яиц Леды⁸. Недостаток ясности отнял очень много славы у поэмы Лукана⁹ и весьма многих стихотворцев, одаренных великими талантами, сделал, так сказать, при богатстве бедными: они трудились, собирали; их не читали; современники (не говорю о потомках), заметив, отчего их неудача, вздумали ею воспользоваться: из той же муки печь свои хлебы,-- и слава осталась за пекарями, а о хозяевах все забыли. Итак, стихотворная ясность слога -- не пустое дело; ибо она основывается на соблюдении бесчисленных отношений, и притом часто не в действительном мире, нам близком, знакомом, но в вымышленном, чудесном, где и для тел, и для душ другая форма, другая мера и другой образ действия, между тем как вечное, неизменяемое правило: одна истина прекрасна, остается в полной своей силе. При столь многих обстоятельствах, друг мой, ты согласишься, что писатель, чуждой темноты в слоге, есть редкое явление в литературе всякого языка, и особенно младенчествующего, не получившего надлежащей своей образованности. Херасков -- это явление для нас! -- он по сию пору еще остается образцовым в сем качестве писателем. Все вообще его сочинения, начиная с мелких, от поэмы о пользе наук¹⁰ до важнейших и обширнейших, это свидетельствуют: даже приметная постепенность в усовершенствовании слога его, по годам издаваемых, вслед одноза другим, творений; из этого видно, сколь много о сем предмете пекся знаменитый песнопевец. Скажем мимоходом, что сие же самое тщание, чрез меру распространенное в преклонные лета его, произвело множество прибавок и исправлений в "Россияде" и "Владимире", которые не весьма счастливы; они ослабили быстроту, силу и живость движений в слоге. Такова судьба всех писателей: искусство их беспрестанно растет и совершенствуется, особливо беспокоимое заботливою и слишком осторожною старостию; напротив того, гений имеет только два возраста: юность и мужество; он погас, и напитанное опытами искусство, как природа при удалении солнца, возбуждает в нас самою правильностию своею более скорбные, скучные, нежели сладостные и приятные чувствования. С таким почти чувством читаем и последние прибавления и прибавки Хераскова, а потому и люблю я более издание его двух поэм в двух больших частях, напечатанное в университетской типографии 1786 года. Оно появилось тогда, когда гений его был в надлежащей своей зрелости. Стихи Хераскова заключают в себе почти все качества, на которых основывается ясность: непринужденность, свободу и чистоту; все молодые стихотворцы должны у него учиться этому искусству; кажется, стихи его тихо и плавно скатывались с легкого пера его сами собою, как вешний журчащий ручеек с ровного наклона горы, ни крутой и ни пологой. Эта плавность в стихах осталась его единственным достоинством; ни в одном из новейших поэтов ее непреметно в такой степени. Текучесть и свобода показывают, что писать исправно стихи для него было не трудное дело. Во всех поэмах его молодости видно изобилие в перестановках, в сокращениях, в несохранении ударения, в натянутом смешении слов, во всем том, что слабые называют licencia poetica; {поэтическая вольность (лат.)-- Ред.} Херасков один из первых, рожденный стихотворцем и совершенно обладающий своим языком, выгнал из поэзии сию непозволенную бедную лиценцию и доказал, что истинный талант, обработывающий такой богатый язык, каков российский, может обойтись без нее совершенно. Чистота и правильность грамматическая также отдает пальму сему писателю. Очень бы жаль было, если бы какой-нибудь охотник иностранец, обучаясь русскому языку, вздумал для образования себя в слоге схватиться за некоторые книги стихотворные и прозаические, вышедшие уже после смерти Хераскова! Горячка блистать иностранными словами, иностранными оборотами и каким-то жеманством в слоге, возникла пред очами почтенного и скорбящего песнопевца уже в последних годах его жизни, и первые семена свои рассеяла в стихах и журналах. Он не мог остановить ее, но всегда жаловался, и новейшие произведения называл обыкновенно уродами новой школы. Как ученик Ломоносова, он умел соединять благолепные выражения славянские с чистыми и употребительными только в лучших обществах российскими выражениями: он пользовался охотно теми сильными оборотами славянскими, которые всегда, кроме свойственной им новости, придают важность и величие эпическому слогу; -- и все сие с тою удивительною умеренностию и скромностию, которая уничтожает всякое различие между двумя языками: дело прекрасное! И кстати скажем теперь несколько слов о страстных любителях наших славянского. Во всякой другой пиэсе не у места были бы такие отступления; в письме все позволено, ибо оно есть домашний разговор. Послушай, друг мой, что такое славянской язык в настоящем его положении. Мертвой капитал, которым по всем правам должен пользоваться живой его наследник, язык российской. Но чтобы пользоваться капиталом, состоящим в золоте особенного тиснения, относящегося к отдаленнейшему веку, что можно и должно делать? Можно и должно только одно: народ, посреди которого эта монета была ходячая, в первом виде теперь не существует, этот народ -- праотец нам, мы наследники, и оттиск монет сих еще не совсем потерял к себе наше доверие по сродству и существенной своей красоте. И так должно перенести его в свою казнохранительницу и перемешивать понемногу с своими монетами, так чтобы время столько изгладило наконец оттиск древнего характера, что все бы наконец имело один образ и одну цену, и никто бы даже не подозревал, что употребляет монету двух сродственных народов, древнего и нового; но чтобы верил, что употребляет одну свою собственную, ему в настоящем времени принадлежащую. Таков первый был ковач -- Ломоносов, искусно смешивающий славянское золото с русским; таковы его последователи, Херасков и другие благомыслящие писатели, которые понимают и чувствуют, что мертвое существование славянского языка должно продолжиться до тех пор, покуда не сольется он совершенно с русским, что в этом вся цель их трудов, и что все особенные установления, даже со стороны попечительного правительства в рассуждении его, суть временные и что чем скорее это время кончится, то есть чем скорее славянской, как вспомогательной, перестанет совершенно отделяться от русского, тем лучше. Да пролиется он единою великолепною рекою во славу имени россов! ...Вот желание благомыслящих патриотов -- литераторов! Да и какую другую цель предполагать здесь можно? Мы уже видим, что нечувствительно, но много к ней приближились: в самом обыкновенном разговоре употребляем славянские слова и не подозреваем, что они славянские. Точно со временем будет, что и язык церковной, или книжной, и разговорной составят один великолепной славяно-российской! Обратимся к Хераскову. Из предыдущего видели мы, что он был достойный ученик своих учителей. Раскроем наугад что-нибудь из поэмы, в доказательство всего вышесказанного; ибо сделать обширных выписок не позволяет мне пространство письма сего. Например, изображение безбожия:

Есть бездна темная, куда не входит свет;

Там всех источник зол, безбожие живет;

Оно стигийскими окружено струями,

Пиет кипящий яд, питается змиями;

Простерли по его нахмуренну челу

Геенски помыслы -- печали, горесть мглу;

От вечной зависти лице его желтеет;

С отравою сосуд в руке оно имеет;

Устами алчными коснется кто сему,

Противно в мире все является тому;

Безбожие войны в сем мире производит;

Рукой писателей, лишенных света, водит,

И ядом напоив их каменны сердца,

Велит им отрыгать хулы против творца;

Имея пламенник с приветствием строптивым,

За счастьем вслед летит, предыдет нечестивым;

Со знаменем пред ним кровавый ходит бой;

Его исчадия: гоненье, страх, разбой;

Свирепство меч острит кругом его престола,

Ни рода не щадит, ни разума, ни пола;

Колеблет день и нощь ограду общих благ;

Оно бесчинства друг, народной пользы враг,

Среди нечестия между развратов скрыто;

Но сея зло везде, злодейством-ввек не сыто!

Песнь VII-я

Признаюсь, что это не совсем счастливое место, наугад раскрытое; но в нем точно все есть, о чем я говорил с тобою доселе: ясность, чистота, плавность и непринужденная легкость. Таков вообще стихотворный слог Хераскова. Надобно помнить, что я говорю здесь единственно о начальных достоинствах слога. В этом самом отрывке ты видишь и погрешности, соседственные с сими достоинствами. Желая быть слишком ясны, бросаемся в излишние подробности; желая сохранять чистоту и исправность, делаем свои стихи прозаическими и слабыми. Их означил я косыми литерами. "Куда не входит свет", после слова "темная" вставка. Безбожие и Стикс несовместность. И в многобожии сия адская река ничего не значила, кроме первой границы, отделяющей живых от мертвых; и вероятно, от сего-то проистекла оная ужасная клятва богов (в отношении к смертным) рекою Стиксом. "Желтеет", неудачно. "Устами алчными -- тому", проза, самая обыкновенная. "Производит", нестихотворно. Следующие два стиха относятся ко времени, в которое писал Херасков, когда Волтеры и его сообщники приготовляли ужасную революцию, заставившую даже и нас, сынов севера, почувствовать всю кровожаждущую жестокость философских умствований. "Ядом" напоить "каменные" сердца: сомнительно.

Сей отрывок показывает, что слог Хераскова не мог еще иметь в надлежащей степени других двух достоинств своих, разборчивости (êlêgance) и точности (prêcision), которые суть поздний плод времени и опытности.

Разборчивость предполагает чувство нежное, врожденное и разум образованный, утонченный: два качества, составляющие то, что мы называем вкусом. Точность есть дело изучения грамматического великое! Ее определить можно очень просто: это есть способ изъяснить вещь словом или описанием ни больше, ни меньше, как она есть, сохранив между тем и приличие, пред кем и когда ее изъясняю, и собственную мою цель, для чего ее изъясняю или описываю. Конечно, всякой найдет довольно погрешностей против сих качеств слога в предложенном отрывке; но между тем они не уничтожат его достоинства. Отбросим настоящую относительную личность и разберем новейших писателей, даже из лучших: не найдем ли того же, хотя они живут в веке уже образованнейшем? ...Впрочем, еще повторю, что это место наугад взято из целой книги; недостатки здесь описанные редки,-- и можно сто мест представить таких, которые убедят читателя в выгоду Хераскова, несмотря на то, что г-н современный наблюдатель и десяти стихов хороших найти в нем не мог.

Я сказал, что между прочими достоинствами слога Хераскова можно отличить ровность, и она есть благородство возвышенное, плод благородных чувствований и плод благородных выражений. В целой поэме едва ли найдется несколько мест, которые не соответствуют сей почтенной ровности, не всегда в подробностях выдерживаемой, но всегда познаваемой чувствительным и благородным сердцем. Что делать? --

Dormitat aliquando et bonus Homerus! {*}

{* Иногда и добрый Гомер дремлет (лат.).-- Ред.}

Но по уверению самых знаменитейших ученых, Гомер прежде себя имел весьма многих песнопевцев, которые образовали для него язык и утвердили уже правила эпической поэмы. Если Херасков имел образцы в сих правилах (ибо они одни для всех народов), то совершенно не имел образца для эпического слога.

Еще повторю, лирик Ломоносов не мог научить его в этом: в его стихотворных описаниях стрелецких бунтов³¹есть такие излишние подробности и падения, что он сам бы их не простил никому другому, и вероятно остались они потому только, что автор не успел их выправить <...>¹²

Комментарии

Впервые -- "Амфион", 1815, No 8, с. 86--115, с пометой: Москва, августа 22, 1815.

¹ Речь идет о статье П. М. Строева (см. наст. изд., с. 210--230).

² Поэма А. Д. Кантемира.

³ Произведения античного искусства.

⁴ Жуковский.

⁵ Французский писатель А. Ламот в 1714 г. выпустил "исправленное" издание "Илиады", исключив 12 песен из 24 и значительно переделав остальные.

⁶ Мерзляков пересказывает мысль, содержащуюся в трактате Квинтилиана "Двенадцать книг риторических наставлений" (кн. 10, гл. 1).

⁷ Восстановителем своего отечества Вергилий считал императора Октавиана. Он воспел его в поэме "Георгики" (36--29 гг. до н. э).

⁸ От яиц Леды -- буквально: с самого начала, с далеких времен. Это крылатое выражение восходит к греческой мифологии. От союза Леды и Зевса родилась прекрасная Елена. По одному из вариантов мифа родилась она из яйца.

⁹ Поэма Лукана -- "Фарсалия...".

¹⁰ Имеется в виду дидактическая поэма Хераскова "Плоды наук" (1761).

¹¹ Речь идет о поэме "Петр Великий" (песнь первая).

¹² Этим кончается рассуждение Мерзлякова о слоге "Россиады". В конце статьи он обращается к другим произведениям.

Оставить комментарий Мерзляков Алексей Федорович (bmn@lib.ru) Год: 1815 Обновлено: 26/04/2017. 25k. Статистика. Статья: Критика Критика и публицистика	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: (Письмо к другу. О слоге поэмы) В сокращении

Мерзляков Алексей Федорович "Россияда"

Мерзляков Алексей Федорович
"Россияда"