Мерзляков Алексей Федорович
Сумароков

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

Сумароковъ.

(Продолженіе)

   Второй актъ начинается разговоромъ между двумя Князьями, и также весьма натурально.-- Синавъ, который прежде оставилъ одного Трувора съ Ильменою, спрашиваетъ его теперь съ довѣренностію брата и друга: не примѣтилъ ли онъ въ ней какой-либо тайной любви, которая была бы причиною отвращенія ея отъ супружества? Надобно поставишь себя на мѣстѣ Трувора и Синава, дабы почувствовать всю красоту сея сцены. Синавъ угрожаетъ смертію тому, кто дерзнулъ отнять у него сердце возлюбленныя. Труворъ старается напомнить ему правила умѣренности, совѣтуетъ брату не принуждать Ильмениной склонности, и не мстить тому, кто счастливѣе его въ любви -- онъ убѣждаетъ его законами чести, долгомъ и обязанностію его съ новомъ отечествѣ: --
   
   Синавъ. Что злѣе, какъ любить, и, ахъ! не быть любиму.
   Труворъ. Еще стократно злѣй въ любви взаимной тлѣть,
   И въ сладостяхъ ея надежды неимѣть.
   Синавъ. Ябъ горесть такову вкушалъ, алкая въ сладость
   Печали бы мои въ себѣ имѣли радость;
   Хотя бы я въ любви успѣха неимѣлъ,
   Ябъ тѣмъ доволенъ былъ, что сердцемъ я владѣлъ,
   Которое бы мнѣ вздыханіе давило,
   Вздыханіе мое подобнобъ восприняло; --
   Я всѣ бы горести съ любезной раздѣлялъ,
   И симъ страданіемъ себя увеселялъ.--
   
   Сіи стихи по слогу не совсѣмъ хороши -- согласенъ; но какъ милы и нѣжны чувствованія, въ нихъ заключенныя, какъ счастливо принаровлены они къ положенію двухъ добрыхъ и несчастныхъ братьевъ-соперниковъ!.. Зритель обоихъ любитъ, въ обеихъ принимаетъ участіе, и страдаетъ вмѣстѣ съ ними.-- Признаюсь, я съ особеннымъ удовольствіемъ встрѣчаю всегда подобная удачныя черты, или цѣлые характеры въ старомъ Писателѣ: -- за ето, можетъ быть , покажусь я неугоднымъ нынѣшнимъ нашимъ молодымъ авторамъ, для которыхъ только то и хорошо, что пишутъ друзья ихъ и современники, а все худо, что писано прежде.-- Нужды нѣтъ....
   По моему мнѣнію, всегда надобно, изъ должнаго уваженія къ знаменитымъ Писателямъ отличать погрѣшности ихъ собственныя отъ погрѣшностей принадлежащихъ ихъ вѣку; -- да и на сіи погрѣшности должно смотрѣть со стороны особенной.-- Языкъ нашъ, недистигшій еще надлежащей своей опредѣленности, образуется безпрерывно вмѣстѣ съ нашимъ вкусомъ. Почему знать, можетъ быть, и нынѣшніе, такъ называемые лучшіе писатели, чрезъ 30 лѣтъ будутъ также немилосердо забыты, какъ теперь отъ многихъ полуученыхъ забыты почтенные наши Ломоносовъ и Сумароковъ!
   Г-нъ Рецензентъ нашъ также пропускаетъ многія мѣста въ своемъ Авторѣ, уклоняясь въ другую сторону, которая, кажется, не относится къ цѣли.-- Но у Француза всегда есть своя частная цѣль, которой онъ никогда не забываетъ. Вотъ его разсужденіе.-- "Князь Труворъ продолжаетъ здѣсь нравоученіе свое, утверждая оное многими разсудительными изреченіями.-- Должно благодарить Автору, что онъ при семъ случаѣ толь храбро ополчается противъ неправды и свирѣпости, пороковъ ненавистныхъ, въ которыхъ многіе часто обвиняли самодержавное травленіе, и которымъ Отечество его неоднократно съ жертву приносимо бывало такъ, что прежде сего Министры и Владѣтели, неменьше какъ и народъ, отъ оной небыли исключены!" Несчастной человѣкъ! какъ ты жалко обнаруживаешь свое невѣжество, и какъ очевидно, неискусно изливаешь ядъ свой!.... Вотъ духъ возмутительный писателей 18 вѣка, проповѣдниковъ свободы.! Да, государь мой! нравоученія хороши, если онѣ сообразны съ правилами здраваго разсудка, со всеобщею пользою и съ религіею; но и тогда не онѣ должны составлять достоинство трагедіи.-- Онѣ вообще излишни и дурны даже въ вашемъ Вольтерѣ, не смотря на то, что онъ искуснѣе всѣхъ умѣлъ приводить ихъ, на зло чистой нравственности! Противъ сихъ пороковъ бывшихъ толь долгое время въ отечествѣ его.-- Гдѣ и когда они были?-- Какъ могъ Сумароковъ позволить помѣстить ядъ сей предъ своею трагедіей? Далѣе: "проповѣдывать Россіи правосудіе и человѣколюбіе нечто иное есть, какъ вспомоществовать всеавгустѣйшему примѣру, которой она имѣетъ отъ владѣющей нынѣ Государыни, и для того должно здѣсь слушать Автора, а не Князя Трувора!" --
   Забавно!-- слушать Сумарокова, а не Трувора! Какъ? Сумароковъ въ трагедіяхъ проповѣдывалъ Трувора! Россіи правосудіе и человѣколюбіе, соотвѣтствуя намѣреніямъ высокимъ своей Государыни? Ето новое; -- ето не его дѣло, М. Г. Здѣсь должно слушать Автора, а не Князя Трувора.-- Вы оскорбляете Автора.-- Будьте увѣрены, Сумароковъ очень уже разумѣлъ и отъ вашихъ же писателей научился, что въ одной только поемѣ можетъ говорить онъ отъ лица своего; а въ драмѣ его нѣтъ совсѣмъ на сценѣ, и все относится непремѣнно къ лицу говорящему или дѣйствующему, сообразно характеру.
   Слѣдующее замѣчаніе Рецензента Французскаго еще страннѣе; онъ говоритъ, что г-нъ Сумароковъ здѣсь весьма прилично смѣстилъ похвалу женскому своего Отечества полу:
   
   Природа лучшихъ дѣвъ съ сей градъ произвела,
   Любовь сіи брега столицей избрала,
   И землю осудивъ сію на жертву хладу,
   Раждаетъ красоту на мѣсто винограду. --
   
   Хорошъ вкусъ г-на Рецензента!... А мнѣ кажется, что сіи похвалы, кромѣ того, что онѣ весьма дурно выражены, здѣсь совсѣмъ неприличны ни страсти, ни положенію обоихъ братьевъ, ни обстоятельствамъ, что онѣ тутъ камни на дорогѣ, объ которые спотыкается дѣйствіе. Совѣтъ Трувора полюбить другую дѣвушку былъ бы хорошъ въ еклогѣ; но въ трагедіи и предъ Синавомъ весьма забавенъ.-- Гостомыслъ также весьма дурно утѣшаетъ смущеннаго Синава:
   
   Ильмену знаю я: мнѣ нравъ ея знакомъ,
   Хоть подлинно она вздыхаетъ здѣсь о комъ.
   Супругой ставъ твоей, она его забудетъ
   И вѣрность наблюдать тебѣ по гробъ свои будетъ.--
   
   Синавъ отвѣчаетъ весьма благородно. Что мнѣ пользы, говоритъ онъ, что она будетъ моею супругой, когда я въ глазахъ ея кажусь тираномъ, когда видѣть буду ее всегда печальною и страждущею?-- Гостомыслъ говорить далѣе тономъ таинственнымъ:
   
   Не ты, о Государь, нещастнѣй всѣхъ во градѣ,
   Разсудокъ, здравіе и мужество губя.
   Есть люди, кои въ томъ нещастнѣе тебя!--
   Синавъ точно какъ въ дикомъ лѣсу!
   
   Вообще сіе молчаніе и бездѣйствіе большей части лицъ весьма чудны.-- Авторъ извлекаетъ изъ сего себѣ пользу для наружнаго наполненія разговорами пяти актовъ; но дѣйствіе выигрываетъ отъ етаго очень мало. Я представляю себѣ всѣхъ актеровъ Сумарокова людьми, кои, бѣжавъ отъ опасности, пришли ко большой рѣкѣ, которой ни переплыть, ни перейти нельзя. Они остановились на берегу ея, и смотря на близкую опасность, пожимаютъ плечами и остаются въ нерѣшимости. Конечно и минута нерѣшимости можетъ быть трагическою, когда она непродолжительна, когда возбуждаетъ болѣе усилій и страсти къ преодолѣнію, и заставляетъ бросаться на первую опасность: это средство важное, обнаруживать силу характеровъ, средство представлять ихъ въ отчаянномъ бореніи, и извлекать оттуда новыя прекраснѣйшія сцены.-- Здѣсь то ли? Гостомыслъ придворной человѣкѣ, а не отецъ: онъ холоденъ къ несчастіямъ своей дочери, занятъ единственно приличіями, угодливостію Князю безнужною, и недѣйствуетъ.-- Нѣтъ ничего легче и простѣе, когда мы чего не въ силахъ и не умѣемъ сдѣлать, тогда ничего не дѣлать и ждать судьбы съ главою преклоненною: -- это средство самое покойное; но гдѣ же будетъ дѣйствіе? гдѣ отчаянная пламенная трагедія?-- гдѣ виды для нетерпѣливаго слушателя, которому въ ето время и покой и медленность равно ненавистны?-- Мы любимъ только то, что выше насъ въ прозорливости въ страсти, въ силѣ, въ мужествѣ, въ терпѣніи, въ добродѣтеляхъ и порокахъ вообще: -- иначе никакое лице на насъ не дѣйствуетъ, ибо не возбуждаетъ ни любопытства въ душѣ нашей, ни возвышаетъ ее. Наконецъ послѣ долгаго ожиданія открываются между съ собою актеры; Труворъ объявляетъ Синаву, что онъ его соперникъ. Рецензентъ Французской удивляется сей смѣлости, однако называетъ ее удачною.-- Я скажу, что она поздно случилась: ибо сильныя,--страсти не могутъ скрываться подъ завѣсою политики такъ долго; тѣмъ болѣе не должно бы было искушать терпѣнія зрителя, потому что онъ уже давно обо всемъ знаетъ; -- Труворъ требуетъ смерти; Синавъ борется между любовію къ брату и любовію къ Ильменѣ.
   
   Синавъ. Не будь любовникомъ или не буди братъ.
   Труворъ. Драгія имена сіи священны оба.
   Синавъ. Ужасная любовь, ты мнѣ страшнѣ гроба!
   
   Симъ открытіемъ, кажется, ожило дѣйствіе. "Въ етомъ ужасномъ явленіи" говоритъ Рецензентъ, "слѣдуетъ монологъ, въ которомъ Синавъ чувствительнѣйшія сраженія любви съ дружествомъ постепенно претерпѣваетъ"-- Мы думаемъ, что етотъ монологъ совсѣмъ не кстати: сочиненъ весьма искусно и холодно для отчаяннаго положенія Синава.-- Какъ можно умному человѣку позволить себѣ чувствовать и говорить:
   
   О естьли дружбу онъ еще мою вспомянетъ;
   И мнѣ прелестную любити перестанетъ;
   Великодушіе такое чѣмъ воздамъ?
   
   Что пользы, если бы это и случилось?-- Узнанъ счастливѣйшій соперникъ!... Все дѣло рѣшено! или Синавъ, или Сумароковъ не знали, что такое истинная, высокая, благородная любовь. Но Рецензентъ Французской и объ етомъ не говоритъ ни слова.... вѣдаетъ, гдѣ сдѣлать выгодное примѣчаніе.-- Онъ напр. говоритъ: "сама Ильмена споръ сей прекратила: пришедъ, съ благородною смѣлостію подтверждаетъ она все то, въ чемъ ему прежде Труворъ признался." -- Подумаешь, что етотъ разговоръ взятъ или изъ оперы Мѣльника, или изъ Бочара:
   
   Синавъ. Но помнишь ли, что будешь мнѣ жена,
   И что Синаву ты въ супружество дана?--
   Ильмена. Когда, о Государь, твоей супругой буду,
   По должности тогда я Трувора забуду.--
   Синавъ. Сама сказала ты, что ты навѣкъ его...
   Ильмена. Недолго стану ждать кончанья моего;
   И, можетъ быть, какъ жизнь моя съ твоей спряжется,
   Что въ самой тотъ злой часъ и духъ мой прочь возмется!...
   
   Синавъ, какъ человѣкъ, непонимаетъ мечтательную Ильмену.-- Она вступаетъ въ дѣйствительной диспутъ съ Синавомъ, и доказываетъ ему логически, равнодушно, что страсть Трувора сильнѣе нежели его страсть.-- Да вѣдь ты будущая жена моя, возражаетъ бѣдной Синавъ.-- Философка отвѣчаетъ:
   
   Колико житіе настало мнѣ превратно!--
   Любовницы его, ахъ! имя мнѣ пріятно.
   Еще тебѣ, еще Ильмена не жена!--
   Доколь не буду я съ тобой сопряжена,
   Позволь симъ именемъ Ильменѣ нарицаться!--
   
   Великое утѣшеніе для Синава! Потомъ напоминаетъ ему о правахъ человѣка въ отношеніи къ другому человѣку, которыя онъ долженъ соблюдать, и о славѣ, если ему удастся одержать надъ собою побѣду!... Вотъ женщина, которой безъ сомнѣнія на трагической сценѣ еще невидано!... по крайней мѣрѣ со временъ Еврипида....
   Гостомыслъ въ то же время, называя Ильмену жертвою отечества, говорить о чести, любви и общей пользѣ.-- Это все старое. Вообще первое явленіе третьяго дѣйствія представляетъ какой-то странной героизмъ со стороны Гостомысла и Ильмены: --
   
   Гостомыслъ. Гдѣ должность говоритъ, или любовь къ народу,
   Тамъ нѣтъ любовника, тамъ нѣтъ отца, ни роду;
   Синаву общества нарекъ тебя я мздой:
   Ни мнѣ ужь, ни тебѣ нѣтъ власти надъ тобой.
   
   Она твердитъ одно и то же, что готова повиноваться,-- и идетъ на смерть. Гостомыслъ представляетъ ей сиротство свое, горести, которыя должны его свести во гробъ; Ильмена говоритъ объ непостижимой силѣ своей страсти, которая увлекла ее противъ воли:
   
   Желанье мое нещастнаго любить,
   Колико я могу, стараюсь истребить;
   Стремительно отъ сей я мысли убѣгаю;
   Но убѣгающа, совсѣмъ изнемогаю.--
   Повсюду страсть моя гоняется за мной,
   Повсюду множитъ жаръ и рушитъ мой покой.
   Дражайшу зрака тѣнь повсюду обрѣтаю,
   И истребляя страсть, я страсть мою питаю....
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   Сама съ собою брань имѣю непрестанно,
   Разима, рвусь, стеню и стражду несказанно.
   Нетако въ варварскихъ терзается степяхъ
   Невольникъ, мучимый въ темницѣ и цѣпяхъ,
   Какъ я живущая въ странѣ своей природной,
   Въ дни щастья твоего, въ дни тихости народной.-- *
   
   Увидѣвъ Трувора, по повелѣнію отца она вознамѣрилась удалиться; но Труворъ ее останавливаетъ. Гостомыслъ подкрѣпляетъ ее опять одними и тѣми же совѣтами,-- и оставляетъ съ Труворомъ!! Страненъ образъ, которымъ дѣйствуетъ сей отецъ благоразумной! Ето значитъ не потушать, а раздражалъ страсть.-- "Его нравоученіе весьма изрядно" говоритъ Французской Рецензентъ, "и великую честь дѣлаетъ Россійскому стихотворцу; но мы его оставляемъ, хотя въ немъ есть многія изображенія новыя." -- Новаго ничего нѣтъ, и все то же; Труворъ объявляетъ что Синавъ въ сей день намѣренъ сочетаться съ Ильменою, а его посылаетъ въ изгнаніе.-- Чудно! или онъ перемѣнилъ свое намѣреніе отсрочить на три дни бракъ, или уже три дни прошло, какъ мы слушаемъ драмму! Если первое справедливо, то для чего было наводить отсрочку на три дни безнужную?-- ибо Ильмена въ первой день, въ первой часъ дѣйствія и въ первыя минуты задумала уже умереть; -- а если прошло три дни, и совершилось только два дѣйствія съ половиною, то мы конца должны ждать -- еще три дни,-- всю полную недѣлю!-- Хорошо занятіе!-- Гостомыслъ, оставляя дочь свою съ Труворомъ, по замѣчанію г-на Рецензента, даетъ ей умной совѣтъ, что хотя онъ увѣренъ въ ея добродѣтели, однако проситъ, чтобъ она вела себя осторожно и пристойно." Смѣшное замѣчаніе!-- Гостомыслъ не долженъ быть по крайней мѣрѣ столь низкимъ въ чувствахъ своихъ: -- гораздо бы лучше толковать сіе мѣсто такъ что онъ хотѣлъ доставить послѣднее горестное утѣшеніе любовникамъ, въ которомъ чадолюбивой отецъ немогъ отказать,-- утѣшеніе -- проститься!
   
   Довольствуйся безъ слезъ послѣднею минутой;
   Ты женской крѣпости примѣръ ему подавъ,
   Какъ долгу слѣдовать, подашь ему уставѣ.
   
   Труворъ предлагаетъ ей убѣжать съ нимъ вмѣстѣ, упрашиваетъ, молитъ обѣ етомъ, заклинаетъ любовію своею; она не можетъ рѣшишься и говоритъ:
   
   Я помню только то, что я герою дщерь.--
   
   Въ Ильменѣ вообще примѣтенъ героизмъ какой-то романической, непонятной, которой никакъ не можно согласить съ истинною пламенною страстію.-- Синавъ находитъ Трувора, стоящаго предъ ней на колѣняхѣ, и возгарается гнѣвомъ.-- Оба брата трактуютъ другъ друга весьма непристойно, даже и для героевъ комическихъ; наконецъ исторгаются мечи.... Ильмена становится между ними.
   
   Кто болѣе изъ насъ свирѣпства ощущаетъ
   Коль въ злобу я могла любовью васъ привлечь,
   Вонзай мнѣ въ грудь вотъ ты, хотъ ты свой острый мечъ,
   
   Герои романическіе успокоиваются, и влагаютъ въ ножны ужасные мечи свои.-- Труворъ уходитъ. Удивительный Синавъ и послѣ стой сцены хлопочетъ тотчасъ о бракѣ, и умоляетъ Ильмену шествовать во храмѣ; онѣ говоритъ весьма простодушно: тебѣ стыдно и грѣшно такъ меня мучить!
   
   Скончай, дражайшая, скойчай тоску и стонъ.
   Ильмена. Не возмущай еще души моей ты снова!..
   И я во храмъ идти съ тобой уже готова!--
   
   Вотъ, кажется, теперь дѣло рѣшено.-- Совсѣмъ нѣтъ!-- Четвертой актъ весь состоитъ изъ повтореній прошедшаго.-- Ильмена декламируетъ огромной монологѣ, въ которомъ Французской Рецензентъ нашелъ довольно хорошихъ разсужденій и плакалъ съ ней горько; Гостомыслъ опять не кстати принялся за нравоученія, которыми, даже я по словамъ Рецензента, нѣсколько обременены его монологи: онъ совѣтуетъ ей, какъ вести себя на тронѣ.-- Боже мой!-- какой тронъ! До него еще далеко; ничего нерѣшено,-- и даже шагу не сдѣлано! Ильмена восклицаешь къ солнцу:
   
   Представь предъ Трувора дѣвицу саму красну,
   И дай ему забытъ любовницу нещастну!--
   
   Отцу отвѣчаетъ, что она не въ силахъ исполнить его совѣтовъ.
   
   Къ чему потребна я?-- Кто сѣтуетъ всегда,
   Тотъ дѣйствовать умомъ не можетъ никогда.--
   А онъ свое твердитъ: Живи,
   Рождай властителей народу своему;
   Подай безсмертіе ты роду моему.
   
   Потомъ, взявъ Трувора за руку и прощаясь съ нимъ:
   
   Не злобствуй, на меня: ты мучишься судьбю,
   И разстаюся днесь я въ дружествѣ съ тобою; т. е.
   
   Прощай!-- ты навсегда останемся друзьями... Хорошо утѣшеніе! такимъ образомъ, по замѣчанію Французскаго Рецензента, какъ учтивой и милостивой отецъ, оставляетъ еще разъ Ильмену съ Труворомъ, чтобы они впослѣдніе простились!!!-- И такъ изъ учтивости и милости Гостомысловой мы опять должны слушать старое.-- Для чего онъ къ намъ не учтивъ также?-- за чѣмъ еще Труворъ?-- "Разговоръ ихъ при прощанія толь жалостной" продолжаетъ Рецензентъ, "что хотя въ немъ и повторяются тѣ же слова, но безъ пролитія слезъ читать ихъ неможно." -- Странно! Но вотъ зовутъ къ олтарю.-- "Жестокая разлука," товоритъ нашъ критикъ "двухъ взаимно любящихъ себя сердецъ отчаяніе, свирѣпствованіе Трувора бѣжать за Ильменою, искать брата своего предъ олтаремъ и вонзить въ него мечъ, но остановленнаго гласомъ природы и честности составляютъ четвертое дѣйствіе.-- Конецъ онаго очень важенъ и приготовляетъ зрителей къ заключенію печальнаго сего зрѣлища." -- Не находимъ сей важности.-- Еслибы дѣйствительно Труворъ, сражаясь между любовію къ брату и мщеніемъ, побѣжденъ былъ послѣднимъ и побѣжалъ съ рѣшимостью во храмѣ; тогда бы зритель трепеталъ за него и за Синава; но онъ пошелъ спокойно въ ссылку, къ чему мы приготовлены давно отъ него же самаго.-- Вообще онъ также освободилъ себя это всякаго усилія души пылкой и великой.-- Намѣреніе на словахъ только увезти свою любовницу было безразсудное и пустое.-- "Впрочемъ должно признаться", говоритъ Рецензентъ четвертое дѣйствіе не такъ сильно, какъ прочія."' Будемъ чистосердечнѣе и искреннѣе Француза, и скажемъ: оно очень, очень слабо!
   Дѣйствіе пятое. Рецензентъ говоритъ; "Гостомыслъ, вышедъ изъ храма, въ которомъ бракъ дочери его совершился, размышляетъ, самь съ собою о жертвѣ, принесенной имъ отечеству и добродѣтели." -- Или у меня не то изданіе Сумарокова, или это неправда.-- Онъ говоритъ о суетѣ мірской, о бренности вещей, о томъ, что нѣтъ счастія на Землѣ, и что оно на небесахъ.-- Весь монологъ не имѣетъ ни малѣйшаго отношенія къ положенію Гостомысла. Чтобы удостовѣриться въ етомъ, прошу любопытныхъ посмотрѣть въ III мъ Томѣ Сочин. Сумар, стр. 173.-- Это явленіе совсѣмъ безнужное, особливо въ пятомъ актѣ, гдѣ, кажется, все должно быть въ величайшемъ движеніи; и такъ напрасно хвалитъ Рецензентѣ здѣсь уроки Гостомысла.-- Ильмена приходитъ и объявляетъ:
   
   Сраженная твоимъ родительскимъ уставомъ
   Въ супружество уже вступила я съ Синавомъ,
   Исполнила ли я, чѣмъ дочь отцу должна?--
   Разставшись съ Труворомъ, Синаву я жена.--
   
   Это въ самомъ дѣлѣ что-то неожиданное для слушателя.-- Въ началѣ пятаго акта совершился бракъ; Ильмена является уже супругою Синава.-- Подобный примѣръ видимъ въ славной Трагедіи Вальтеровой Альзирѣ, и притомъ въ третьемъ актѣ.-- По увѣренію Лагарпа, такая нечаянность возбудила общій ропотъ между зрителями, и сія минута была самая критическая для друзей автора, которые отчаялись уже поддержать его. Никто не могъ понять, какимъ образомъ окончитъ онъ трагедію свою, такъ сказать, перерѣзанную въ третьемъ актѣ.-- Бракъ Альзиры съ Гусманомъ, котораго она ненавидѣла, въ срединѣ піесы была вещь неслыханная, и удивленіе публики дѣйствительно казалось весьма справедливымъ: -- никто не предполагалъ, чтобы авторѣ могъ извлечь для двухъ послѣднихъ актовъ новые источники изъ существа одного и того же дѣйствія.-- Но Фернейскій другъ Мельпомены нашелъ ихъ въ характерѣ самой Альзиры, какъ дщери Природы, въ отношеніяхъ между Гусманомъ и Заморомъ; и наконецъ оправдалъ онъ предъ симъ послѣднимъ, какъ любовникомъ, самую Альзиру съ точностію чудесною. И сей актъ принятъ былъ съ восторгомъ всеобщимъ какъ въ первой разъ, такъ всегда и послѣ почитаемъ былъ самымъ превосходнѣйшимъ въ трагедіи.-- Таково искусство генія!-- Сумароковъ не только въ семъ, но, кажется, и въ самомъ характерѣ Ильмены хотѣлъ подражать Вольтеру: онъ представилъ бракъ въ началѣ пятаго уже акта, слѣд. недалеко отъ развязки; но за то неупотребилъ никакого средства поддержать его, или поддержать дѣйствіе.-- Еще одинъ разсказъ о смерти Трувора, и оно умерло: -- прочее все излишнее. Характерѣ Альзиры дикой, въ нравахъ простой Природы воспитанной, мужественной и пламенной; Заморъ и Гусманъ, два характера столько противуположные доставили матеріалѣ Вольтеру. Нашъ Сумароковъ ничего не могъ сдѣлать изъ своихъ характеровъ. Альзиру обвиняли Французы за философствованіе; и Ильмену можно обвинить тѣмъ же. Но Альзира несравненно пламеннѣе и дѣятельнѣе, нежели Ильмена, хотя обѣ равно пожертвовали своею любовію отечеству и долгу.-- Необыкновенная сила и быстрота чувствованій даетъ жизнь самымъ холоднымъ нравоученіямъ, особенно тѣмъ, которыя извлечены изо общаго, всѣмъ драгоценнаго источника,-- изъ Природы.
   Тотчасъ послѣ объявленія о бракѣ приходитъ вѣстникъ, возвѣщающій кончину Трувора.-- рецензентъ, незнаю по чему, называетъ его подражаніемъ Тераменова монолога. Я невижу ничего похожаго ни въ достоинствѣ, ни въ подробностяхъ.
   Ильмена и въ ужасномъ своемъ состояніи, какъ Стоикъ Катонъ, размышляетъ о смерти.-- И Рецензентъ оправдываеть сіе разсужденіе: "Безъ сомнѣнія Авторъ могъ по справедливости сіи разсужденія говорить ее заставить, какъ воспитанную въ языческомъ законѣ и колеблющуюся неизвѣстностями, разумомъ человѣческимъ непостижимыми для того, что она небыла просвѣщена свѣтомъ вѣры хрістіанской."
   Вотъ ея слова:
   
   Нельстися больше тѣмъ, чтобъ долго я жила;
   Преходищъ время то, въ которо я была.
   Отверзта вѣчность мнѣ: иду... куда?.. незнаю...
   На что мнѣ знать? Богамъ я душу поручаю.
   Пусѣкй разрушится мое днесь существо:
   Мя въ нову изведетъ природу Божество.
   Пусть преселюсь изъ мѣстъ, которыхъ ненавижу,
   Туда, гдѣ, можетъ быть; и Трувора увижу.
   Мнѣ боги подадутъ иное бытіе,
   И человѣчество возобновятъ мое.
   Они всесильны; имъ, что восхотятъ, возможно.
   И упованіе Ильменино неложно; --
   Но чѣмъ увѣрюся, что буду зрѣть того,
   Кто здѣсь съ родителемъ милѣе мнѣ всего!
   Иль въ смерти смертные другъ друга не забудутъ
   И страсти волновать, какъ здѣсь, и тамо будутъ!
   Того не можетъ быть, какъ mоmъ настанетъ вѣкъ,
   Чтобъ былъ съ собой во всемъ тамъ сходенъ человѣкъ....
   Тамъ воля разуму престанетъ быть преслушна;
   Сердца тамъ твердыя, и мысль великодушна.
   А естьли болѣе не будетъ тамъ страстей,
   Тамъ я не буду. Князь, любовницей твоей.
   О тайна, скрытая отъ разума богами
   Ты въ непостижности оставлена судьбами
   
   Пусть бы она могла, подобно Алѣзирѣ, говоритъ пофилософски, но въ такую ли минуту и съ такою ли холодностію?-- Также холодно она и умираетъ.-- Синавъ приходитъ къ Гостомыслу освѣдомиться о братѣ что довольно также странно, и видитъ предъ собою жертву несчастную... Раскаяніе, скорбь, тоска терзаютъ его: изступленному мечтаются тѣни Трувора и Ильмены.
   Вотъ послѣднія слова его:
   
   О день, нещастной день! Я мучусь нестерпимо!
   О солнце! для чего еще ты мною зримо?--
   Разлей свои валы, о Волховъ, на брега,
   Гдѣ Труворъ пораженъ отъ брата и врага,
   И шумнымъ стономъ водъ вѣщай вину Синава,
   Которой навсегда моя затмилась слава!
   О домъ, гдѣ пролила свою Ильмена кровь?
   Пади на мя, отмсти злодѣйску мнѣ любовь!
   Карай мя, Небо; я погибель въ даръ пріемлю,
   Рази, губи, греми, бросай огонь на землю!
   
   Вотъ конецъ трагедіи. Французской Рецензентѣ такъ заключаетъ свою критику: "Таковъ конецъ.-- Объявленіе смерти Труворовой казалось намъ весьма жалостно; но кончина Ильменина въ представленіи должна еще больше возмутить чувства. Мы не сомнѣваемся, что сіе толь сильное явленіе на нашемъ театрѣ исторгнуло бы непремѣнно слезы изъ очей всѣхъ зрителей."
   Сдѣлаемъ свое заключеніе:
   Мы видѣли, что первой и второй актѣ стой трагедіи ведены съ удивительною экономіею и точностію: дѣйствіе слѣдовало натурально и просто; связь между каждымъ явленіемъ очевидная и необходимая; ни одно лице неприходятъ и невыходитъ безъ надлежащей причины. Такое искусство безъ сомнѣнія удивительно. въ первомъ нашемъ Трагикѣ, особливо послѣ предшествовавшихъ піесъ; изложеніе въ дѣйствіи, безъ малѣйшаго принужденія; всѣ лица опредѣлены въ первоначальныхъ явленіяхъ.-- Извѣстно рѣшительное намѣреніе Гостомысла, извѣстна страсть Синава, извѣстна тайная любовь Трувора и Ильмены, рѣшающейся пожертвовать своими чувствованіями отечеству и волѣ родителя.-- До сихъ поръ течетъ дѣйствіе какъ должно. Также почти хорошъ и третій актъ.-- Но четвертой актъ совершенно безъ дѣйствія; пятой -- давно уже извѣстная зрителю развязка.-- Спрашивается, гдѣ скрывается настоящая причина сего недостатка?
   Она должна непремѣнно заключаться въ Характерахъ дѣйствующихъ лицъ.
   Первой Характеръ Гостомысла не даетъ ни малой пищи дѣйствію.-- Узнавъ о любви своей дочери и Трувора, онъ богатъ одними совѣтами, и притомъ двузнаменательными; онъ несдѣлалъ ни малѣйшаго опыта въ сердцѣ Синава, которой его уважалъ, какъ старѣйшину народа; недавно имъ приобрѣтеннаго, какъ призвавшаго его на престолъ Россійской; онъ только ласкалъ ему самымъ неприличнымъ образомъ; онъ обнадеживалъ его, что дочь, сдѣлавшись супругою, позабудетъ Трувора, и покорится своему долгу.-- Ето заставляетъ думать, что самъ онъ дышалъ единственно честолюбіемъ видѣть кровь свою на престолѣ Княжескомъ. и сему честолюбію пожертвовалъ дочерью единородною и любезнымъ молодымъ Княземъ.-- Пусть такъ; но для чего предъ зрителями необъяснилъ онъ сей тайной побудительной причины чудесной своей бездѣйственности?-- Для чего не примѣтили мы въ немъ боренія между тщеславіемъ и любовію родительскою?-- Ето бы дало достаточной матеріалъ и разнообразіе цѣлой піесѣ.-- Алварецъ въ Вольтеровой Альзирѣ дѣйствуетъ; онъ упрекаетъ своего сына Гусмана; онъ защищаетъ отъ его жестокости Замора и Альзиру.-- Шуйской въ Димитріѣ Самозванцѣ, заставляя, какъ и здѣсь, притворяться Георгія и Ксенію, между тѣмъ употребляетъ всѣ тайныя пружины къ низверженію тирана.-- Гостомыслъ вздыхаетъ вмѣстѣ съ любовниками, обнадеживаешь страннымъ образомъ Синава, Ильмену и Трувора, и болѣе ничего.
   Ильмены характеръ, смѣсь героическаго и романическаго, также бездѣйственный.-- Въ первомъ актѣ, еще не видя своего Трувора и сомнѣваясь въ любви его, она уже рѣшимость умереть.-- Она даже не убѣждала своего родителя; ибо требованіе отсрочки не значило еще явнаго ея отвращенія. Она не убѣждала самаго Синава; но въ первомъ словѣ объявила ему, что готова за него выдти и послѣ умереть.-- Сія непостижимость для обоихъ Князей-соперниковъ составляла всю завязку втораго, третьяго и четвертаго актовъ: Ильмена обоихъ мучила однимъ етимъ объясненіемъ.-- Отсюда-то проистекли скучная однообразность въ ходѣ, и безпрерывныя повторенія.-- Если видѣла она, что немогла быть супругою Трувору, если знала, что не можетъ жить съ Синавомъ; для чего рѣшилась идти въ храмъ?-- Альзира вышла за того, кого ненавидѣла; ибо ето было единственнымъ средствомъ спасенія Замора и ея соотечественниковъ.-- Ильмена не имѣла никакой причины такъ рано отчаиваться и, какъ признавалась, ненавидѣть Синава она не была увѣрена даже въ любви Трувора.-- Самъ Синавъ не предпринималъ никакихъ строгихъ мѣръ, не видно даже угрозѣ ни Гостомыслу, ни его отечеству, ни Трувору, котораго самое заточеніе, какъ онъ послѣ признавался, была только осторожность временная, дабы отдалить его отъ зрѣнія мучительныхъ обрядовъ брачнаго торжества, и дать успокоиться Ильменѣ: -- что же значитъ теперь ея преждевременная рѣшимость умереть?-- Скажутъ: она хотѣла пожертвовать своею жизнію счастію всѣхъ, Гостомысла, Синава и Трувора!-- Чтобы очевидно было такое произвольное пожертвованіе, надобно непремѣнно показать его какъ необходимую побудительную причину.-- Ничего такого нѣтъ въ трагедіи.-- Судя по силѣ собственной своей страсти, она могла быть увѣрена, что Труворъ не переживетъ ее; самъ Синавъ хотѣлъ было заколоться, но удержанъ воинами.-- Онъ раскаевается въ убійствѣ брата и любовницы; но въ чемъ ему раскаеваться?-- Съ первой минуты онъ слышалъ и видѣлъ, что Ильмена сама себѣ назначила смерть по недовѣдомой причинѣ, и совсѣмъ не отъ его жестокости.
   Другая главнѣйшая причина недостатка въ дѣйствіи и единообразіи онаго заключается еще въ томъ, что Сумароковѣ недалъ нималѣйшаго оттѣнка характерамъ Синава и Трувора, двухъ братьевъ.-- Пускай равно они оба будутъ добры.-- Можно бы, напр., одному дать болѣе честолюбія, гордости, подозрительной недовѣрчивости, и другихъ подобныхъ страстей, которыя, не портя главной доброй основы, присвоивали бы особенное каждому направленіе, склонности, особый образъ дѣйствованія, быстроту или медленность, опрометчивость или осторожность, вспыльчивость или кротость, мстительность рѣшительную или великодушіе, себя побѣждающее; -- чрезъ это самое открылись бы новые источники, для сценъ изобильные, могущіе доставитъ имъ разнообразныя движенія.-- Синавъ страннымъ образомъ влюбчивъ и великодушенъ.-- узнавъ, что братъ его соперникъ и что Ильмена его нелюбитъ, онъ ни мало не перемѣняется въ своемъ поведеніи. Онъ уже спокоенъ, когда комической отецъ-старикѣ сказалъ ему: нужды нѣтъ! какъ скоро выйдетъ замужъ, она перемѣнится и позабудешь любовника: простодушной Князь доволенъ, и снова начинаетъ своя увѣренія въ страсти, Еще чуднѣе, что сама Ильмена говоритъ то же.-- Такая страсть не есть ни термическая, ни. трагическая.-- Когда Ильмена твердитъ ему, что не можетъ его любить, онѣ думаетъ только о бракѣ не со злымъ мстительнымъ намѣреніемъ, дабы чрезъ то унизить, или отравить горестію жизнь своего соперника, или самой Ильмены, но дѣйствительно съ тою надеждою, что она со временемъ перемѣнится.-- Какъ могъ онѣ желать въ супруги себѣ ту, которая увѣряетъ его, что жизнь ея съ нимъ будетъ вѣчное мученіе, что она не переживетъ брака? По его мнѣнію, етаго быть не могло.-- Что ему за выгода сочетаться бракомъ съ Ильменою, преданною другому? Онъ на это несмотритъ.-- Для чего губить ему напрасно Трувора? Онъ отъ доброй души вѣритъ, что и Труворъ, поплакавъ, погрустивъ, перемѣнится, выберетъ другую невѣсту и будетъ, какъ говорится, жить, да поживать.-- И такъ этотъ бракѣ похожъ на свадьбы наши старинныя, въ которыхъ женихѣ невѣсту, а невѣста жениха и знать не знали, и отцы неспрашивали о взаимномъ ихъ расположеніи; а если и знали его, то непочатали долгомъ исполнять ихъ прихоти и перемѣнять для пустыхъ сердечныхъ связей великое дѣдовское свое слово.-- Само по себѣ разумѣется, что изъ такого происшествія или басни ничего извлечь неможно для пяти актовъ, особенно при такой чрезвычайной слабости всѣхъ характеровъ.-- Это любовь мѣщанская; въ ней нѣтъ ничего высокаго, ничего героическаго: ибо обѣ кончины Ильмены и Трувора, не будучи приведены надлежащимъ образомъ въ непреоборимую необходимость, не предваренныя усиліями великими и важными, причинами неизбѣжными, суть болѣе плоды слабости, причудливости. а не героическая жертва.-- Судя по характеру Синава, можно бы подумать, что онъ при большей дѣятельности, при большемъ пламени Трувора столь же бы легко согласился отдать ему Ильмену, сколь легко онъ теперь женился на ней.-- Его не льзя назвать ни тираномъ, каковъ Гусманъ въ Альзирѣ, ни великодушнымъ.-- Труворъ въ отчаяніи собрался было исторгнуть Ильмену изъ рукъ Синава предъ самыми олтарями; -- но ето были только неумѣстныя восклицанія и восторги! Любовница и онъ задумали одно -- смерть, и не хотѣли разстаться съ сею любезною мыслію.-- Труворъ въ то время, когда еще Синавъ не зналъ обѣ его страсти, убѣждалъ брата своего къ умѣренности, къ благоразумію,-- чтобы неутѣснялъ онъ того, которой могъ быть предметомъ любви Ильмениной: ето не что иное было, какъ средство продолжить скрытность свою, или. просто обратить мысли Синава въ другую сторону.-- Весьма невѣроятно, что Синавъ, свѣдавъ о страсти двухъ любовниковъ, тотчасъ не послѣдовалъ пламенному чувству, имъ облагающему. и непринялъ мѣръ для удаленія брата.-- Нѣтъ!-- Труворъ всегда на сценѣ съ Ильменою, ему даны были всѣ средства всегда съ нею быть вмѣстѣ до послѣдняго акта.-- Такимъ образомъ вмѣсто положеній занимательныхъ, разительныхъ, разнообразныхъ, составляющихъ душу сцены по необходимости встрѣчаются однѣ вялыя нравоученія.-- Недостатокъ въ количествѣ лицъ не менѣе вредитъ сей драмѣ.-- Безнужное множество дѣйствующихъ запутываетъ ее; недостаточное отнимаетъ у нее связи, разнообразіе, необходимую быстроту и вѣроятность.-- Сего послѣдняго одного довольно, чтобы драма потеряла всю свою занимательность.-- Вѣроятно ли въ самомъ дѣлѣ, чтобы при Дворѣ Князя Русскаго не было рыцаря, ему приближеннаго, не было свиты, показывающей его величіе и санъ?.-- чтобы у перваго старѣйшины народа, Госшомысла, не было друга совѣтника?-- Сцена совсѣмъ обнажена; кажется, все дѣйствіе происходило тайкомъ, въ заперти, между восьми глазъ.-- Прилична ли Государю Русскому послать для приглашеніе невѣсты во храмѣ,-- кого же? мальчишку -- пажа!-- Уже ли у него не нашлось лучше людей?-- Монологи скучные и одно образные занимали мѣсто наперсниковъ; нравоученія -- мѣсто дѣйствія: -- чтожъ въ этомъ выгоды?
   Объ слогѣ говорить нечего; онъ нехорошъ, старинной: но чувства и мысли часто встрѣчаются прекрасныя. Самая основа басни прелестна, и въ искуснѣйшихъ рукахъ можетъ быть облечена въ превосходную трагедію: -- это одно уже приноситъ великую честь Автору.-- Мнѣ кажется, на потерялъ бы труда тотъ, кто сію Русскую трагедію перевелъ бы на нынѣшній Русской языкъ.-- Прибавленій потребуется немного; порядокъ весь почти можно оставить.-- Заключимъ: Сумароковъ зналъ только наружныя формы, но не зналъ еще глубины и таинственныхъ средствъ своего искусства....

Мрллквъ.

(До слѣд. книжки.)

-----

   [Мерзляков А.Ф.] Сумароков: (Продолжение) / Мрзлкв // Вестн. Европы. -- 1817. -- Ч.94, N 13. -- С.26-54.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru