Михайловский Николай Константинович
Альфред Вебер, История Европейской философии ... История материализма и критика его значения в настоящее время. Фр. Альб. Ламе

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Альфредъ Веберъ, профессоръ страсбургскаго университета. Исторія Европейской философіи. Перевели со 2-го французскаго изданія И. Линниченко и Вл. Подвисоцкій, подъ редакціей и съ предисловіемъ профессора философіи при университетѣ св. Владиміра А. А. Козлова. Кіевъ, 1882.
   Исторія матеріализма и критика его значенія въ настоящее время. Фр. Альб. Ламе, Переводъ съ 3-го нѣмецкаго изданія H. Н. Страхова. Томъ первый. Исторія матеріализма до Канта. Спб., 1881 г.
   Редакторъ перевода книги Вебера, г. Козловъ, рекомендуетъ эту книгу, считая ее "весьма полезною въ двухъ отношеніяхъ: 1) какъ учебное пособіе для студентовъ университета, академій и т. п. и 2) какъ руководство для образованныхъ русскихъ читателей при первоначальномъ знакомствѣ съ философіею". Можетъ быть, для студентовъ университета, академій и т. п. это въ извѣстномъ смыслѣ дѣйствительно весьма полезная книга. Съ этимъ можно согласиться, если принять во вниманіе требованія, предъявляемыя имъ на экзаменѣ, и если вспомнить про гоненіе, которое воздвигнуто въ нашихъ университетахъ на зловредную доктрину позитивизма. Но что касается образованныхъ русскихъ читателей, не стѣсненныхъ въ этомъ отношеніи никакими регламентами, то, въ виду ихъ интересовъ, книга Вебера могла бы совсѣмъ не появляться на свѣтъ. Мы даже убѣждены, что ни у кого изъ этихъ вольныхъ читателей не хватитъ силъ дочитать его дальше половины. Но мы полагаемъ, что и для студентовъ она представитъ весьма серьезныя затрудненія, именно своимъ изложеніемъ, идущимъ совершенно въ разрѣзъ съ основными задачами исторіи философіи. Дѣло въ томъ, что исторія философіи вовсе не имѣетъ цѣлью изложеніе тѣхъ или другихъ отдѣльныхъ мнѣній и воззрѣній разныхъ мыслителей. Когда мы обращаемся къ исторіи философіи, то насъ не столько интересуетъ какое-нибудь мнѣніе Парменида, что "сущее не могло стать бытіемъ" или что-нибудь въ этомъ родѣ, сколько вопросъ, каковы общіе руководящіе принципы его міровоззрѣнія, какая его точка зрѣнія на природу, на человѣка, какими методами размышленія и изслѣдованія онъ руководствуется, что опредѣляетъ направленіе его воззрѣній, къ какимъ пріемамъ онъ прибѣгаетъ, чтобы составить себѣ истинныя и справедливыя понятія о дѣйствительности, какія стороны жизни привлекаютъ его особенное вниманіе, составляютъ центръ его интересовъ, какіе элементы въ его міросозерцаніи сообщаютъ всему характеристическую для этого мыслителя окраску. Вотъ тѣ данныя, которыя долженъ представить курсъ исторіи философіи. Всякія же другія, болѣе частныя данныя и подробности, могутъ входить исключительно какъ иллюстраціи, какъ наглядные примѣры общаго направленія и содержанія міровоззрѣнія, иначе они представляютъ только сырой матеріалъ, которому мѣсто не въ исторіи философіи, а въ отдѣльныхъ монографіяхъ. Какое-нибудь воззрѣніе мыслителя на тотъ или другой вопросъ можетъ совершенно случайно интересовать или не интересовать читателя. "Но, во всякомъ случаѣ, само по себѣ, уединенное отъ міросозерцанія въ цѣломъ, оно далеко не всегда можетъ дать понятіе о его воззрѣніяхъ на другіе вопросы. Между тѣмъ, у Вебера вниманіе читателя постоянно принуждено разбиваться на частности: излагается взглядъ мыслителя на такой-то вопросъ, на другой, но не дается цѣльной и ясной картины общаго характера его воззрѣній. Самая форма изложенія еще больше затрудняетъ усвоеніе этого матеріала: на каждомъ шагу, вмѣсто яснаго и доступнаго опредѣленія, вы имѣете дѣло съ подборомъ условныхъ терминовъ, спеціальныхъ обозначеній, нисколько не оговоренныхъ и не объясненныхъ. Выходитъ, что какъ учебникъ эта книга слишкомъ несистематична, а какъ книга для чтенія она слишкомъ суха и скучна.
   Прямую противоположность въ этомъ, какъ и во многихъ другихъ отношеніяхъ, представляетъ собой произведеніе Ланге. Въ немъ вниманіе, не развлекаясь частностями, все цѣликомъ сосредоточено на возможно полномъ выясненіи, анализѣ и критикѣ основныхъ руководящихъ воззрѣній; уясненіе принциповъ, ихъ исторіи и развитія, вотъ та цѣль, которую онъ себѣ сознательно поставилъ, и отъ которой онъ нигдѣ въ своей "исторіи", не отклоняется. Такой систематическій трудъ съ удовольствіемъ читается и легко усвоивается, оставляя на долю читателя не непосильную самостоятельную работу надъ сырымъ матеріаломъ, а одно только внимательное усвоеніе результатовъ работы автора.
   Но допустимъ, что читатель-студентъ преодолѣлъ всѣ неудобства книги Вебера и кое-какъ справился съ ея содержаніемъ. въ такомъ случаѣ онъ получитъ весьма одностороннее и совершенно ложное понятіе объ исторіи философской мысли. По словамъ г. Козлова, книга Вебера, кромѣ того, что "по ясности, живости, удобопонятности изложенія, нисколько не уступаетъ сочиненію Льюиса (тоже по исторіи философіи), но еще превосходитъ это послѣднее по своему истинно философскому, духу, по интересу, а вмѣстѣ съ тѣмъ и безпристрастію отношенія въ явленіямъ философской науки". Къ сожалѣнію, точно такъ же, какъ относительно достоинствъ изложенія, мы не можемъ согласиться съ г. Козловымъ и относительно "философскаго духа", и относительно безпристрастія. Односторонность Льюиса, т.е. его убѣжденіе въ несостоятельности всякой философской доктрины, кромѣ нозитивной, не помѣшало ему подробнѣйшимъ образомъ изложить и разобрать враждебныя у тенія. Желая доказать, что философія невозможна внѣ науки, онъ посвятилъ этой самой философіи все свое сочиненіе объ исторіи философіи, удѣливши въ немъ только нѣсколько словъ позитивизму. Большаго безпристрастія невозможно и требовать отъ человѣка, обладающаго какими-нибудь собственными убѣжденіями. Тоже самое и Ланге; онъ далеко не безусловный приверженецъ матеріализма, а посвятилъ два тома подробнѣйшему и добросовѣстному изслѣдованію матеріализма. Между тѣмъ, Веберъ посвятилъ періоду схоластики, діалектики и метафизики, этому періоду упадка философіи, полыхъ 75 страницъ изъ курса, всего на всего содержащаго 400 страницъ; поэтому же одинъ Гегель изложенъ на $7 страницахъ, а въ тоже время "новѣйшему матеріализму" посвящено не больше, чѣмъ 2 странички, а Конту 7 страницъ! Это ли называется безпристрастіемъ? Однако, можетъ быть произведеніе Вебера дѣйствительно, по крайней мѣрѣ, отличается своимъ философскимъ духомъ, на который указываетъ редакторъ перевода? По всей видимости, г. Козловъ подъ этимъ "философскихъ духомъ" донимаетъ нѣчто весьма своеобразное. Дѣло въ томъ, что весь духъ философскихъ воззрѣній Вебера, насколько этотъ духъ отразился на его "исторіи", привелъ его въ очень рѣзкому противорѣчію съ самимъ собой, нарушившему даже ту цѣлостность, которая была бы возможна въ кругѣ его спеціально метафизическихъ воззрѣній. Этотъ диссонансъ есть вполнѣ продуктъ нашего времени. Какъ извѣстно, въ настоящее время наука обрѣтается въ такомъ уваженіи, что никакой человѣкъ въ здравомъ разумѣ не рѣшится объявить себя противникомъ ея. Конечно, и Веберъ рѣшительно завѣряетъ, какъ во введеніи, такъ и въ заключеніи, что "всякая достойная этого имени философія необходимо научна" (408), что "наука въ собственномъ смыслѣ слова составляетъ точку исхода, необходимое основаніе для философія" (1). Мало того, онъ на столько проникается духомъ наименѣе отвлеченной, чисто эмпирической стороны науки, что рѣшается признать залогомъ прогресса въ метафизикѣ преобладаніе "эксперимента" надъ "абстрактными мнѣніями людей"; въ метафизикѣ будущаго, по его словамъ, "слово останется за фактами и одними лишь фактами" (408). А между тѣмъ, попробуйте обратиться къ самому курсу и найти тамъ хоть какой-нибудь слѣдъ уваженія къ наукѣ, какой-нибудь признакъ того, что человѣкъ сообразуется въ своемъ изслѣдованіи съ данными науки. Ничего не найдете. Возьмите часть, излагающую древнюю философію, и припишите ее какому-нибудь мыслителю XIV вѣка, всякій вамъ повѣритъ, такъ это правдоподобно. Предположите, что вся книга написана человѣкомъ, не усвоившимъ себѣ ровно ничего изъ пріобрѣтеній положительной науки, совершенно не понимающимъ требованій и условій научнаго метода, и это будетъ очень похоже на истину, такъ какъ во всемъ сочиненіи вы не найдете ничего опровергающаго это предположеніе. Игра съ неточными и неясными понятіями, орудованіе съ туманными донельзя отвлеченіями, смѣшеніе ихъ между собой и смѣшеніе дѣйствительности съ отвлеченіями, презрѣніе въ вопросамъ дѣйствительной жизни и поиски чего-то таинственнаго и въ высшей степени неопредѣленнаго, всѣ эти пріемы совершенно по плечу какому-нибудь средневѣковому схоластику. Да чего больше, когда въ исторіи той же самой философіи, которая, по завѣренію самого автора, въ будущемъ должна руководствоваться научными пріемами и принципами, нѣтъ ровно никакихъ указаній на то, какъ и почему эти пріемы и принципы проникали въ философскую мысль, и какъ они развивались. Нигдѣ не указано, что именно внесено въ науку тѣми или другими системами философіи, что въ различныхъ системахъ міровоззрѣній согласуется съ наукой, что ей противорѣчитъ и что можетъ какимъ бы то ни было образомъ ужиться съ ней. А взамѣнъ этого имѣются такія подозрительныя заявленія, что "Гегель приблизился къ идеалу науки ближе, нежели кто-либо изъ его предшественниковъ! (376). Наконецъ, и самъ авторъ откровенно противопоставляетъ своимъ платоническимъ любезностямъ по отношенію къ наукѣ весь результатъ своего труда. Защищая метафизику отъ нападокъ позитивизма, онъ говоритъ: "Если что измѣнялось и безпрестанно измѣняется, продолжаетъ онъ: -- то это гипотезы физики, химіи, физіологіи; если что оставалось согласнымъ съ собою впродолженіи двухъ тысячъ лѣтъ, то это метафизика" (405--6). Тутъ только можетъ показаться очень страннымъ, что кромѣ гипотезъ физики, химіи и физіологіи, авторъ во всей наукѣ не нашелъ ничего болѣе неизмѣннаго и прочнаго, чтобы сравнить съ неизмѣнностью положеній метафизики. Но дѣло въ томъ, что онъ хотѣлъ непремѣнно доказать неизмѣнность метафизики, такъ ужь до науки ли тутъ было. Однако, и этой уступкой науки въ пользу метафизики онъ не ограничился, а довелъ дѣло до конца, прямо заявивши въ "заключеніи" въ своей исторіи, какъ бы въ видѣ вывода изъ нея, что "достойная этого имени наука есть ничто иное, какъ изслѣдованіе закона, системы законовъ и началъ, т. е. извѣстнаго обобщенія, чего-то высшаго и трансцендентнаго феномену, лежащаго сторону (курсивъ подлинника) вещей" (405). Какъ согласовать это требованіе, предъявляемое наукѣ, съ тѣмъ обстоятельствомъ, что до сихъ поръ ни одной отрасли науки не удалось познакомить съ "той стороной вещей", что ни одна изъ нихъ никогда за это не бралась, и ни у одной изъ нихъ нѣтъ на то средствъ, мы рѣшить не беремся. Очевидно, философскій духъ сочиненія Вебера заставилъ его очень низко оцѣнить все движеніе и развитіе науки и ея метода, если онъ изъ исторіи философской мысли выводитъ необходимость для науки вступить на тотъ путь, котораго она всегда избѣгала.
   Но нисколько не отраднѣе итогъ, который онъ подводитъ всей исторіи развитія метафизики. Въ чемъ же, спрашивается, заключаются тѣ положенія, въ которыхъ метафизика согласна сама съ собой въ теченіи двухъ тысячъ лѣтъ? Оказывается прежде всего, что "это согласіе метафизическихъ системъ было бы гораздо больше, еслибы въ образованіи системъ не участвовали элементы эффектовъ" (406). Другими словами, согласія было бы больше, еслибы эти системы не касались чувствъ и потребностей человѣка, однимъ словомъ, еслибы онѣ оставались глухи ко всему, къ чему стремится человѣкъ, что его тревожитъ, ко всему, словомъ, чѣмъ только живетъ живой человѣкъ. А если хотите узнать неизмѣнную метафизическую суть всѣхъ системъ, которая при такихъ условіяхъ получится, то поступите такъ: "Отбросьте въ каждой изъ нихъ все то, что является результатомъ обстоятельствъ, въ которыхъ она родилась... все частное, случайное, примѣшанное къ ней національностью и характеромъ философа; не забудьте въ особенности о безчисленныхъ недоразумѣніяхъ, которыя порождаетъ несовершенство философскаго языка, и вы найдете въ основѣ всѣхъ этихъ теорій какъ бы основную тему, одну и ту же философію, одно и то же зданіе" (406). Да, вы найдете нѣчто такое, что къ интересамъ живыхъ людей никакой стороной приткнуться не можетъ; нѣчто такое, что ровно ничего не прибавитъ въ пониманію жизни, не сдѣлаетъ человѣка ни мудрѣе, ни счастливѣе, ни лучше. Ну, что-жь? это-то и должна, по мнѣнію Вебера, дать истинная философія, такъ какъ въ его глазахъ, напримѣръ, стоическая философія "унижается (!) до второстепенной роли служительницы жизни и полезнаго" (91), потому что "стоики стремятся къ истинѣ, но, имѣя въ виду пользу и благо, они хотятъ теоріи, но въ виду мудрости" (93).
   Обращаясь въ Ланге, мы переносимся въ совсѣмъ другую сферу. У него все другое: отношеніе къ наукѣ, къ философіи, къ метафизикѣ и къ жизни. "Исторія" его представляетъ тщательный историческій и критическій анализъ доктринъ матеріализма и соприкасающихся съ ними воззрѣній, причемъ главная работа сосредоточена на выясненіи того, что въ изслѣдуемыхъ системахъ соотвѣтствуетъ требованіямъ научнаго метода и даннымъ современной науки, а что нѣтъ, что еще ожидаетъ подтвержденія отъ будущей науки, и, наконецъ, что въ этихъ системахъ можетъ ужиться рядомъ съ наукой, нисколько не противорѣча ей, но дополняя ее въ какомъ-нибудь отношеніи. Благодаря этому пріему, изслѣдованіе все время вращается въ области понятій совершенно опредѣленныхъ и ясныхъ. Поэтому-то, по мѣрѣ того, какъ вы читаете Ланге, передъ вами развертывается не рядъ метафизическихъ хитросплетеній, относительно которыхъ обыкновенной читатель даже не всегда возьметъ въ толкъ, о чемъ собственно рѣчь идетъ, и не придумаетъ, что съ этимъ дѣлать, а точный и ясный анализъ капитальнѣйшихъ вопросовъ мысли и жизни, вопросовъ, освѣщаемыхъ наукой и тѣснымъ образомъ связанныхъ какъ съ ней, такъ и съ интересами человѣка. Это вопросы о взаимномъ отношеніи случайности и необходимости, о свободѣ воли и ея связи съ исторической причинностью, о цѣлесообразности въ природѣ и въ дѣятельности человѣка, о естественномъ и его отношеніи къ добру и злу, о роли и значеніи міра мысли въ практической жизни человѣка, о природѣ и условіяхъ истины, однимъ словомъ, цѣлый рядъ вопросовъ, то или иное рѣшеніе которыхъ играетъ крайне важную роль въ жизни. Даже когда приходится касаться самыхъ ненаучныхъ воззрѣній, самыхъ туманныхъ созданій фантазіи, Ланге не отступаетъ отъ своего пріема и старается извлечь изъ подъ темной и ненаучной оболочки то зерно, которое въ нихъ заключается. Разумѣется, тѣмъ внимательнѣе онъ изслѣдуетъ развитіе пріемовъ и воззрѣній въ самой наукѣ. Но это не все еще. Онъ руководствуется пріемами и методомъ науки нетолько для этой критической части своей работы, а также строго придерживается ихъ въ исторической и психологической сторонахъ своего труда, существенно дополняющихъ критическую. Дѣло въ томъ, что какую бы логическую цѣну ни имѣло данное міровозрѣніе, представляетъ ли оно высшій продуктъ научнаго мышленія или же туманнѣйшую метафизику, во всякомъ случаѣ Ланге изслѣдуетъ, при какихъ историческихъ обстоятельствахъ оно возникло, подъ вліяніемъ какихъ политическихъ, экономическихъ, правовыхъ элементовъ, и при какихъ психологическихъ условіяхъ, умственныхъ, нравственныхъ, эстетическихъ. Поэтому всевозможныя системы философіи являются въ его изложеніи не въ видѣ совершенно непонятныхъ наитій свыше, ихъ возникновеніе не приписывается таинственному проникновенію "по ту сторону вещей", а въ видѣ совершенно доступнаго нашему пониманію результата извѣстныхъ обстоятельствъ и потребностей человѣка, въ видѣ выраженія его стремленій, чувствъ и способностей, словомъ, выраженія всей его жизни. Это вполнѣ научное опредѣленіе произведеній философской мысли съ исторической и психологической стороны, даетъ самое широкое научное основаніе для рѣшенія серьезнѣйшихъ вопросовъ мысли и жизни -- о задачахъ мысли и другихъ сферъ душевной дѣятельности по отношенію къ человѣку.
   Все это, мы полагаемъ, достаточно ясно свидѣтельствуетъ, какъ пользуется Ланге научными пріемами и какъ онъ ихъ понимаетъ. Его отношеніе къ наукѣ и его уваженіе въ ней дало въ результатѣ исторію философіи, понятную для насъ, понятную съ логической, исторической и психологической сторонъ. Въ этомъ ея научность. Исходя изъ подобныхъ-то научныхъ пріемовъ и руководствуясь такими научными принципами, Ланге извлекъ изъ исторіи философіи совсѣмъ другой выводъ, совсѣмъ по такое указаніе для будущаго философіи, чѣмъ Веберъ. Онъ не говоритъ, что "слово останется за одними фактами", такъ какъ слишкомъ уважаетъ роль умозрѣнія. Но, съ другой стороны, его исторія въ своемъ результатѣ не даетъ никакой надежды на возможность для умозрѣнія проникнуть "по ту сторону вещей"; поученіе, имъ извлеченное изъ исторіи, никогда не позволило бы ему сказать о системѣ, что въ ней "меньше туману, но за то (нашъ курсивъ) и не столь живительный воздухъ" (Веберъ, 378). Онъ не могъ бы сказать этого, потому что въ его глазахъ "жизненный нервъ всякой науки -- научный методъ" требуетъ, чтобы "разсматривать явленіе трезво, ясно и опредѣленно", и "подводить результаты этого разсматриванія подъ опредѣленную, хотя и ошибочную, но во всякомъ случаѣ твердую и простую теорію" (96). "Объ какомъ-нибудь опорномъ пунктѣ, говоритъ онъ:-- для серьёзной, достойной человѣка умственной работы, нельзя и думать, имѣя дѣло съ туманными понятіями" (352). И вотъ, исходя изъ такого пониманія научнаго метода, Ланге въ результатѣ своего изслѣдованія приходитъ къ заключенію, что будущность философіи вполнѣ обусловлена строгимъ и яснымъ разграниченіямъ ея области и задачъ отъ области и задачъ науки, искуства и религіи. Исторія свидѣтельствуетъ, что ненаучное смѣшеніе различныхъ областей породило ненаучныя воззрѣнія на философію. Область умозрѣнія смѣшивалась съ областью опытнаго изслѣдованія, объективное съ субъективнымъ, міръ отвлеченныхъ идей съ непосредственными данными. Отсюда, съ одной стороны, получалось, что "свободное творчество человѣческаго духа (т. е. чисто умозрительная дѣятельность его) въ догмахъ религіи и въ архитектурныхъ фокусахъ метафизики проникалось ложнымъ притязаніемъ на объективность, между тѣмъ, какъ поэзія и искуство пользовались тѣмъ преимуществомъ, что въ нихъ это творчество допускалось въ противоположность съ дѣйствительностью" (345). А съ другой стороны, "когда критическій умъ отрицалъ мнимую объективность представленій теологіи и философіи, слишкомъ легко являлась въ видѣ слѣдствія очень низкая оцѣнка этихъ представленій для человѣка, если только они окончательно не отбрасывались, какъ пустая шелуха" (344). Съ своей стороны, Ланге считаетъ "одной изъ основныхъ истинъ наступающаго періода -- не отрицаніе спекулятивнаго умозрѣнія мышленія, согласно Конту, а требованіе отвести ему разъ навсегда соотвѣтственное мѣсто, чтобы знать, что оно можетъ дать знанію и чего не можетъ" (387, II). Необходимо, говоритъ онъ, бороться съ претензіей умозрѣнія на то, что оно выше и болѣе достойно вѣры, чѣмъ эмпирическое изслѣдованіе, что первое относится ко второму какъ высшая ступень къ низшей. На самомъ дѣлѣ это просто другая область -- область творчества, а не знанія. Но въ этой области творчества, ограниченное въ своихъ притязаніяхъ на объективность, умозрѣніе даетъ "наиболѣе высокое и святое, чѣмъ только владѣетъ человѣкъ". "Мы вѣдь сотворены, говоритъ онъ:-- чтобы нетолько познавать, но также творить и созидать, и человѣчество всегда радостно встрѣтитъ человѣка, который съумѣетъ геніальнѣйшимъ образомъ, пользуясь всѣми образовательными моментами своего времени, создать то единство міра и духовной жизни, въ которомъ отказано нашему познанію. Это созданіе будетъ выраженіемъ стремленій извѣстной эпохи къ единому и совершенному" (72). Въ области естествознанія объединяющее творчество, т. е. Философія даетъ принципы, подлежащіе провѣркѣ опыта, а въ области дѣятельности человѣка -- высшіе принципы эстетики, религіи и нравственности.

"Отечественныя Записки", No 2, 1882

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru