Михайловский Николай Константинович
Вне колеи, роман в двух томах, К. Орловского

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Внѣ колеи, романъ въ двухъ томахъ, К. Орловскаго, Спб. 1884 г. Поразительная иронія тяготѣетъ надъ беллетристикою "Русскаго Вѣстника". Не изъ этого ли лагеря нѣкогда метались громы на беллетристику либеральныхъ журналовъ за ея тенденціозность, подчиненіе свободнаго творчества будничнымъ дрязгамъ и т. п. При этомъ на первомъ планѣ ставилось на видъ, что тенденціозность обезличиваетъ таланты, приводя ихъ къ одному знаменателю, и стирая ихъ индивидуальность. И что же мы видимъ на самомъ дѣлѣ: беллетристы либеральныхъ журналовъ нетолько не представляютъ какого либо обезличенія и приведенія къ общему знаменателю, а. напротивъ того, пеструю группу разнородныхъ талантовъ, рѣзко отличающихся другъ отъ друга своими индивидуальными свойствами: не говоря о крупныхъ писателяхъ, у каждаго самаго маленькаго вы видите свою физіономію, свои пріемы, манеры, взгляды и т. п.
   Совсѣмъ иную картину представляетъ намъ беллетристика "Русскаго Вѣстника". Немногіе представители ея словно нарочно задались цѣлью показать въ назиданіе современникамъ и потомству, до какого въ самомъ дѣлѣ обезличенія доводитъ тенденціозность. не та естественная идейность, которою проникнуты беллетристы либеральныхъ журналовъ, и которая лежитъ въ самой природѣ вещей, въ духѣ времени, въ теченіи жизни, а именно предвзятая узкая тенденціозность, готовая весь русскій міръ сжать въ ежовыя рукавицы и согнуть въ дугу, подчинивши его затхлой доктринѣ московской прессы. Не диво ли въ самомъ дѣлѣ, что съ тѣхъ поръ, какъ (15 лѣтъ тому назадъ) Писемскій написалъ свое "Взбаломученное море", а г. Стебницкій "Некуда", въ "Русскомъ Вѣстникѣ" тянется безконечная серія романовъ съ одною и тою же тенденціею, съ одними и тѣми же типами, почти съ одною и тою же фабулою; и развѣ лишь съ самыми незначительными варіянтами, примѣняясь къ обстоятельствамъ времени. Переберите всѣ эти безконечно длинные и усыпительные романы гг. Маркевича, Авсеепко, Чаева и пр., и пр., чѣмъ отличаются они одинъ отъ другого? Что такое найдете вы у г. Маркевича, чего вы не нашли бы у г. Авсеенки или у Чаева? Безличіе полное, доведенное до нивелировки, по истинѣ, идеальной, точно какъ будто самъ г. Катковъ пишетъ всѣ эти романы подъ различными псевдонимами, да и самъ-то этотъ неизмѣнный авторъ представляетъ изъ себя беллетриста давно исписавшагося и въ каждомъ романѣ повторяющаго одно и тоже.
   Г. Орловскій же превзошелъ всѣхъ и рѣшительно перешелъ за геркулесовы столпы по своему безличію и рабскому подчиненію тону и духу передовыхъ статей "Московскихъ Вѣдомостей". И вотъ опять-таки какая злая иронія: самый главный излюбленный идеалъ, которому покланяется г. Орловскій -- это есть самостоятельность, что, впрочемъ, отнюдь не составляетъ отличительнаго качества г. Орловскаго, такъ какъ слово это склоняется по различнымъ падежамъ и всѣми прочими беллетристами "Русскаго Вѣстника". Самостоятельность политическую, самостоятельность нравственную, самостоятельность въ мнѣніяхъ, поступкахъ и т. д., это одно повидимому только и преслѣдуетъ г. Орловскій, купно со своимъ героемъ Дмитріемъ Борецкимъ, который главнымъ своимъ достоинствомъ полагаетъ то, что ему все равно, консерваторы или радикалы предложатъ или скажутъ что либо дѣльное; въ каждомъ данномъ случаѣ онъ идетъ за всѣмъ умнымъ и дѣльнымъ, считая рабствомъ всякое подчиненіе разъ на всегда одному какому либо знамени. И не смѣшно ли, что г. Орловскій, какъ беллетристъ, наиболѣе блещетъ именно феноменальнымъ отсутствіемъ всякой самостоятельности. Въ художественномъ отношеніи онъ рабски подчинился манерѣ гр. Л. Толстого, хотя, конечно, въ романѣ его и тѣни вы не найдете того тонкаго, и глубокаго анализа, какимъ отличается авторъ "Войны и Мира". Напротивъ, все здѣсь аляповато до послѣдней крайности. Начнетъ г. Орловскій описывать красоты природы, и никакихъ красотъ у него не выходитъ, вы не въ состояніи бываете соединить въ одно художественное цѣло, разрозненныя черты многорѣчивыхъ описаній; надо замѣтить при этомъ, что наиболѣе злоупотребляетъ г. Орловскій описаніями грозы: ни одного путешествія или прогулки героевъ его не обходится безъ черныхъ тучъ, внезапно заволакивающихъ все небо, грома, молніи, ливня, которымъ авторъ безъ всякой жалости и состраданія обливаетъ дѣйствующія лица своего романа. Чтобъ наглядно показать, какъ скудна фантазія г. Орловскаго въ художественномъ отношеніи (самомъ главномъ съ эстетической точки зрѣнія критики "Русскаго Вѣстника"), достаточно обратить вниманіе, какъ заставляетъ г. Орловскій объясняться въ любви своихъ героевъ. У него здѣсь каждый разъ пускаются въ ходъ не только однѣ и тѣ же краски, но даже выраженія и слова. Такъ, напримѣръ, на стр. 31, I тома Володя Корецкій объясняется въ любви Надѣ и мы читаемъ:
   
   "Признаніе, долго сдерживаемое застѣнчивостью, теперь сорвалось съ er" тубъ тѣмъ неудержимѣе. Надя сама удивилась, откуда взялась у него вдругъ"та врыть. У нея прошла охота смѣяться. Она даже не перебивала его, хотя и покачивала иногда нетерпѣливо головой, какъ бы отрицая возможность того, что онъ говоритъ, и т. д."
   
   Въ другомъ мѣстѣ (т. I стр. 93) той же Надѣ объясняется въ любви агитаторъ Нерадовичъ, и мы читаемъ:
   
   "Надю изумилъ этотъ неожиданный порывъ несвойственной ему страстности. Она до сихъ поръ не догадывалась; но теперь узда, долго сдерживаемая, была сорвана и вылилась наружу (вылившаяся наружу узда!!), всѣ горячія признанія, которыя давно у него просились на языкъ -- вылились неудержимо и безсвязно. Молодая дѣвушка не повяла его первыхъ словъ; но вдругъ, когда она увидѣла эти запылавшіе глаза, она мигомъ выросла передъ нимъ и т. д."
   
   Но не будемъ много распространяться о художественной сторонѣ романа г. Орловскаго. Художественность дѣло таланта, и что же дѣлать, если г. Орловскій не можетъ дать того, чего у него нѣтъ. Да и суть-то романа не въ этомъ, а въ той тенденціи, которая проникаетъ его насквозь, къ которой искуственно, за шиворотъ пригоняются всѣ дѣйствующія лица романа. Собственно говоря, эти дѣйствующія лица отнюдь не живыя лица, а куклы съ наклеенными на лбахъ ярлыками, которыя даже ѣдятъ, пьютъ и спятъ не спроста, а непремѣнно при этомъ положительно или отрицательно подтверждаютъ излюбленныя тенденціи беллетристики "Русскаго Вѣстника". Что же это за тенденціи такія?
   Но здѣсь мы опять встрѣчаемся съ самою горчайшею изъ всѣхъ горькихъ ироній. Изъ московскаго лагеря, какъ извѣстно, металось не мало громовъ на либеральную беллетристику и за то, между прочимъ, что послѣдняя любитъ изображать однѣ мрачныя стороны русской жизни и не даетъ ни минуты отдохнуть читателю на какихъ-нибудь положительныхъ типахъ, отрадныхъ явленіяхъ, которыя заставили бы забиться свѣтлыми надеждами патріотическое сердце истиннаго сына отечества. Между тѣмъ на самомъ дѣлѣ во всей русской литературѣ и настоящей, и прошедшей вы не найдете такихъ отчаянныхъ, безнадежныхъ іереміядъ. какъ именно вся эта беллетристика "Русскаго Вѣстнива". Съ тѣхъ самыхъ поръ опять-таки, какъ Писемскій изрекъ, что вся Россія есть ничто иное, какъ взбаломученное море, а г. Стебницкій объявилъ, что истиннымъ героямъ дѣваться въ нашей жизни некуда, въ каждомъ романѣ "Русскаго Вѣстника" неизмѣнно проводится одинъ и тотъ же отчаянный, жалобный вопль: взбаломученное море, некуда, взбаломученное море, некула!..
   Тотъ же самый вопль проходитъ и черезъ весь романъ г. Орловскаго.-- Вся Русь, съ одного конца до другого, отъ великосвѣтскихъ палатъ сановниковъ до бѣдныхъ хатъ крестьянъ, представляется ему объятою невообразимою смутою. Революціонныя идеи проникаютъ всюду, даже въ такія сферы, гдѣ казалось бы я духомъ ихъ не могло пахнуть. Что ужь тутъ говорить объ агитаторахъ въ родѣ Нерадовича. Возьмите вы самаго грознаго ихъ бича, прокурора по политическимъ дѣламъ Боровскаго -- оказывается, что и онъ, неумолимый судія и каратель соціалистовъ, въ душѣ самъ соціалистъ и революціонеръ. Ярый ненавистникъ дворянства, онъ преслѣдуетъ соціалистовъ лишь потому, что они "не укладываются въ данный общественный строй, и строй этотъ ихъ давитъ, какъ поѣздъ давитъ все, что лежитъ поперекъ рельсовъ". Если же поѣзду не удастся раздавить, и самъ онъ соскочитъ съ рельсовъ, тогда, по словамъ Боровскаго, "разговоръ будетъ другой" (т. I стр. 49). Въ то же время, сравнивая Россію съ залою, которую пытаются освѣтить посредствомъ селитренной нитки, онъ сѣтуетъ, "что нити, должно быть, не хватаетъ или не умѣютъ приложить ее, какъ слѣдуетъ, и выходитъ, что огонь вспыхиваетъ только кое гдѣ", и при этомъ "на лицѣ его появляется загадочное выраженіе, будто, онъ, пожалуй, и не прочь былъ увидать, какъ загорѣлось бы въ залѣ на четырехъ концахъ" (т. I стр. 48).
   Но положимъ Боровскій принадлежитъ къ судебной власти, столь ненавистной для московской прессы. Вообще преданный душой и тѣломъ кликѣ Страстного бульвара, г. Орловскій рветъ и мечетъ, едва дѣло касается гласнаго суда. Судебныхъ слѣдователей, прокуроровъ, адвокатовъ и пр. онъ изображаетъ не иначе, какъ въ неистово-каррикатурномъ видѣ и посвящаетъ даже цѣлую главу ехидному описанію уголовнаго процесса, въ воромъ присяжные оправдали злонамѣреннаго поляка Гондзевскаго, совершившаго несомнѣнное покушеніе на жизнь Корецкаго. Что ужь говорить о судебномъ персоналѣ, онъ, конечно, весь преисполненъ скрытою крамолою. Но и земство является въ такомъ же видѣ. Помилуйте, на выборахъ слышутся вдругъ такіе разговоры: "И нужно было этого графа выбирать, пріѣдетъ онъ сюда на собраніе! Холопство одно"! А затѣмъ отвергаются полезнѣйшія предложенія Корецкаго и благосклонно принимается сочувственный адресъ Гамбеттѣ за его антиклерикальныя реформы, и, въ концѣ концовъ, интриги, интриги, интриги, своекорыстіе, халатность, пошлая разнузданность и кутерьма.
   Но что ужь тутъ земство -- въ земствѣ зачастую парадируютъ и преобладаютъ Богъ знаетъ какіе гласные изъ того же тлетворнаго судебнаго міра, въ родѣ адвоката Заболдухи -- высшій государственный сановникъ, чуть не министръ, Петръ Николаевичъ Корецкій говоритъ вдругъ среди пріятелей, подумайте, какія возмутительныя рѣчи:
   
   -- Разладъ во всемъ, и въ центрѣ, и на окружности. Всѣ вѣдомства между собою въ тайной борьбѣ, на насъ вину сваливаютъ, а кабы вы знали, какія затрудненія на каждомъ шагу намъ создаютъ другіе министерства!.. Да-съ!.. мы идемъ къ неизвѣстности, и въ концѣ-концовъ можетъ быть лучше, чтобы рухнуло то, что сгнило, а то мы истощаемся въ усиліяхъ чинить и все чинить!
   
   Народъ? Но и народъ оказывается такимъ строптивымъ, недовѣрчивымъ, неблагодарнымъ! Корецкій старается облагодѣтельствовать крестьянъ послѣ того, какъ они обнищали отъ прижимокъ матери его, и ту самую землю, которую мужики при крѣпостномъ правѣ издавна пахали даромъ и которую старуха Корецкая, отобравши отъ мужиковъ, отдавала имъ въ аренду за 7 рублей, герой великодушно уступаетъ имъ за 5 р., но мужики не изъявляютъ никакой признательности къ этому двухрублевому великодушію: они грубятъ, надуваютъ героя, бунтуютъ, ломаютъ земледѣльческія машины, помогаютъ агитаторамъ спалить его гумно и службы, и равнодушно смотрятъ, какъ горитъ барскій хлѣбъ...
   Однимъ еловомъ, все гнило, распущено, коварно, шатко. Вся надежда остается на крупныхъ землевладѣльцевъ, въ родѣ Дмитрія Корецкаго, одареннаго сверхъ* естественными добродѣтелями, но тѣмъ не менѣе творящаго рядъ невообразимыхъ глупостей на каждой страницѣ романа, начиная съ отношеній къ крестьянамъ и кончая пощечиной, которую онъ закатилъ прокурору, придя къ нему ходатайствовать за свою невѣсту. Но и Корецкому, несмотря на всѣ его гражданскія и семейныя добродѣтели, приправленныя 23,000 годоваго дохода, не удалось спасти несчастную Россію, и послѣ разныхъ мытарствъ онъ пришелъ къ полному разочарованію и уѣхалъ въ Италію наслаждаться адріатическою волною. Однимъ словомъ, послѣ мотива "Взбаломученнаго моря", романъ г. Орловскаго обычнымъ для московской беллетристики финаломъ разыгрался на мотивъ "Некуда".
   Мы могли бы отмѣтить много еще курьёзныхъ чертъ въ романѣ г. Орловскаго, въ родѣ того, напримѣръ, что ненавистные автору либералы и радикалы неизмѣнно представляются волнуемыми честолюбіемъ неудачниками и при томъ незаконнорожденными дѣтьми; затѣмъ тѣже самые ненавистные люди не пользуются благосклонностью женскаго пола, и вслѣдствіе этого, раздираемые страстями, имѣютъ неудержимую склонность къ изнасилованію любимыхъ ими женщинъ. Такъ героиня романа Надя дважды подвергалась опасности быть изнасилованной, если бы Богъ не помиловалъ. Но довольно, и даже съ избыткомъ, всего того, что сказано нами о романѣ г. Орловскаго.

"Отечественныя Записки", No 2, 1884

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru