Lib.ru/Классика: Мякотин Венедикт Александрович. Мария Конопницкая

Марія Конопницкая.

(Очеркъ изъ современной польской литературы).

Nigdy ja na tej nie stanę wyżynie,
Kędy przed wzrokiem, wpatrzonym w wszechświaty,
Ziemia z swą nędzą tak blednie i ginie,
Iak tęcz mdlejących szkarłaty... *).

W prawo i w lewo odrębne dwa świata,
Lecz droga moja ni w lewo, ni w prawo:
Ia idę prosto do tej biednej chaty,
Go nędzą swoją odbija jaskrawo
Od głośnych haseł, rozdwojeń i kłótni... **).

*) "Никогда не встать мнѣ на такой высотѣ, на которой земля со своею скорбью блѣднѣетъ и исчезаетъ передъ взглядомъ, устремленнымъ на вселенную, какъ изумруды пропадающей радуги!..."

**) "Направо и налѣво лежатъ два отдѣльные міра, во моя дорога ни влѣво, ни вправо: я иду прямо въ эту бѣдную небу, рѣзво отличающуюся своею нуждой оръ громкихъ лозунговъ, раздвоенія и раздоровъ..."

Съ того времени, какъ сошли со сцены корифеи польской поэзіи нашего вѣка Мицкевичъ, Словацкій и Красинскій, въ ней на нѣкоторое время наступилъ какъ бы перерывъ развитія. Новыхъ поэтовъ не появлялось, старые или замолкали на вѣки, или повторяли старые мотивы, все яснѣе обнаруживая упадокъ творчества и отсутствіе серьезной, новой мысли. Такое положеніе дѣла продолжалось до начала 70-хъ годовъ, роль которыхъ въ умственной жизни современнаго польскаго общества можно сравнить съ ролью 60-хъ годовъ у насъ. Какъ послѣдніе пробудили у насъ неслыханное до того времени умственное движеніе, открыли мысли новые горизонты и выдвинули на литературное поприще цѣлую плеяду новыхъ талантовъ, такъ и 70-е годы послужили началомъ новой эры въ развитіи польскаго общества, что не замедлило отразиться и въ его литературѣ. Причины этого явленія довольно сложны и здѣсь не мѣсто было бы подробно разбирать ихъ. До не лишнимъ будетъ сказать, что горькій опытъ возстанія 63 года и послѣдовавшая за нимъ въ Царствѣ Польскомъ крестьянская реформа занимали первенствующее мѣсто въ ряду условій, произведшихъ переворотъ въ понятіяхъ общества. Неудача попытки вернуть себѣ самостоятельность съ оружіемъ въ рукахъ,-- попытки уже не первой,-- породила убѣжденіе въ несостоятельности этого пути вообще и принудила молодыя поколѣнія искать для своихъ силъ другаго исхода, другихъ, болѣе правильныхъ путей общественнаго развитія. Подъ вліяніемъ этого событія идеалы общества стали измѣняться: исчезала вѣра въ возможность быстраго переворота, въ возможность силою возвратить утраченное, и на мѣсто ея явилась программа е органической работы". Трудъ и наука сдѣлались лозунгами времени. Провозвѣстники этой новой программы, вербовавшіеся вначалѣ почти исключительно изъ рядовъ молодежи, горько и ѣдко осмѣивали прежніе взгляды и вѣрованія общества, уча, что только наука даетъ настоящую силу и что только вѣчнымъ, неустаннымъ трудомъ можно достигнуть чего-нибудь прочнаго. Не стремиться къ невозможному, брать то, что дается при данныхъ условіяхъ, и безъ устали работать для дальнѣйшаго развитія его на мирномъ пути, для поднятія собственнаго общества и народа, не стыдиться своего историческаго прошлаго, но и не закрывать глаза на его дурныя стороны, не окружать его мистическимъ ореоломъ, а видѣть въ безпристрастномъ свѣтѣ истины, какъ бы хорошо или плохо оно ни было, почерпая изъ ошибовъ прошедшаго уроки для настоящаго и будущаго, -- вотъ въ немногихъ словахъ первоначальная программа тѣхъ, которые получили въ Галиціи прозваніе станчиковъ отъ издававшагося ими журнала Téka Stanczyka и которые служили тогда наиболѣе яркими представителями совершавшагося въ обществѣ перелома. Въ ихъ программѣ, такимъ образомъ, мелкая будничная работа и трезвая научная истина заступили мѣста неясныхъ и мистическихъ идеаловъ предшествовавшаго періода. Вскорѣ въ этомъ движеніи сказалась еще и другая сторона. Произведенная въ Царствѣ Польскомъ крестьянская реформа въ свою очередь дала толчокъ общественной мысли, обративъ ея вниманіе на положеніе крестьянъ. Ближайшимъ результатомъ этого вниманія, въ связи съ большимъ распространеніемъ за это время образованія, явилась значительная демократизація общества: изъ него начали мало-по-маду исчезать узко-сословные взгляды, уступая свое мѣсто, по крайней мѣрѣ, въ средѣ молодежи, другимъ, болѣе широкимъ принципамъ равенства сословій. Медленно, но вѣрно происходила эта новая реформа, реформа взглядовъ и понятій, закончившаяся въ настоящее время образованіемъ въ польскомъ обществѣ демократической или, употребляя наше русское и болѣе подходящее сюда слово, народнической партіи. Любопытно, что эта послѣдняя сторона движенія, бѣгло и въ общихъ чертахъ намѣченнаго здѣсь нами, съ наибольшею силой выразилась въ такъ называемомъ Царствѣ Польскомъ, тогда какъ въ Галиціи преимущественно развилась и утвердилась партія станчиковъ, принявшая съ теченіемъ времени чисто-аристократическій характеръ.

Литература все это время служила вѣрнымъ отраженіемъ совершавшихся въ обществѣ перемѣнъ, представляя изъ себя арену борьбы между партіями, какъ между старымъ и молодымъ поколѣніями, такъ и различныхъ оттѣнковъ молодаго между собою. Первоначально борьба эта проиоходила на поприщѣ публицистики, но постепенно новыя идеи, внесенныя въ жизнь, способствуя развитію талантовъ, содѣйствовали и оживленію беллетристики. Въ короткое сравнительно время въ Польшѣ образовалась цѣлая школа беллетристовъ, принадлежащихъ къ новому направленію, которое всего ближе опредѣляется названіемъ народническаго, хотя при ближайшемъ разсмотрѣніи въ немъ можно увидѣть и нѣкоторыя отличія отъ того, что мы называемъ именемъ народничества у себя дома. Къ этой школѣ принадлежатъ такіе писатели, какъ Элиза Ожешкова, Александръ Гловацкій (пишущій подъ псевдонимомъ Болеслава Пруса), Сенкевичъ въ своихъ первыхъ произведеніяхъ, Адольфъ Дыгасинскій и еще многіе другіе. Но если новое направленіе быстро завладѣло романомъ и повѣстью, то область поэзіи, въ узкомъ смыслѣ этого слова, сравнительно долго оставалась чуждой ему. Рутина и авторитетъ держались въ этой области крѣпче, чѣмъ во всякой другой, и поэты долгое время продолжали лишь краснорѣчивонегодовать на прозаичность и меркантильность новаго времени, не давая себѣ труда понять и оцѣнить его задачи, проникнутыя его духомъ и стремленіями. Слишкомъ долго, однако, и это продолжаться не могло. Слова. Гейне: "новые люди -- новыя пѣсни" оправдались, наконецъ, и здѣсь: новые люди проникли, въ концѣ-концовъ, и въ послѣднюю область, остававшуюся еще для нихъ недоступной, и примѣръ ихъ оказался настолько заразительнымъ, что даже нѣкоторые наиболѣе талантливые старые поэты, какъ, напримѣръ, Адамъ Асныкъ, примкнули къ новому, движенію, какъ бы оживленные имъ. Въ настоящее время народническое направленіе имѣетъ уже нѣсколькихъ крупныхъ представителей среди польскихъ "поэтовъ. Одно изъ видныхъ мѣстъ между ними принадлежитъ той поэтессѣ, имя которой поставлено въ заглавіи настоящей статьи,-- именно Маріи Конопницкой. Соединяя въ себѣ много типичныхъ чертъ этой литературной школы, она обладаетъ, въ то же время, большою оригинальностью и далеко не дюжиннымъ талантомъ, вслѣдствіе чего знакомство съ ея поэтическою дѣятельностью пріобрѣтаетъ особый интересъ. По характеру своихъ произведеній она занимаетъ средину между первыми слабыми отзвуками народническаго элемента въ польской поэзіи и цѣльнымъ выраженіемъ народнической тенденціи, какъ она является въ произведеніяхъ Яна Карловича.

Литературная дѣятельность Маріи Конопницкой началась сравнительно еще недавно и продолжается и въ настоящее время. Только въ 1881 г. вышелъ въ свѣтъ первый томикъ ея стихотвореній, заключающій въ себѣ произведенія, печатавшіяся раньше въ различныхъ журналахъ и вызвавшія уже тогда со стороны одного изъ лучшихъ и серьезнѣйшихъ современныхъ польскихъ критиковъ, П. Хмѣлевскаго, отзывъ, кто "въ нихъ всегда заключается серьезная мысль" и "видѣнъ недюжинный талантъ". Съ тѣхъ поръ и до настоящаго времени этотъ томикъ выдержалъ уже третье изданіе. Въ 1883 г. за нимъ послѣдовалъ второй томъ, въ 1887 г.-- третій. Эти три не особенно большія книжки заключаютъ, однако, въ себѣ вполнѣ достаточное количество матеріала для опредѣленія нравственной физіономіи писательницы: ея направленіе, ея взгляды, равно какъ способъ и пріемы работы,-- все это опредѣлилось уже съ достаточною точностью, и если для нея и возможно еще дальнѣйшее развитіе и усовершенствованіе, то, во всякомъ случаѣ, трудно предположить, чтобы оно направилось по какому-нибудь другому пути, кромѣ того, какимъ шло до сихъ поръ.

И, однако, Конопницкая не сразу вступила на тотъ путь, на которомъ находится теперь. Ея первые шаги на литературномъ поприщѣ были далеки отъ той идеи, которая съ теченіемъ времени явилась главною ея вдохновительницей. Въ самомъ дѣлѣ, значительная часть ея произведеній, составляющихъ содержаніе перваго томика ея стихотвореній, посвящена частью темамъ историческаго и батальнаго характера, частью непосредственному описанію природы. Въ ряду произведеній перваго рода видное мѣсто занимаютъ такія, сюжетомъ которыхъ служатъ сцены и событія изъ классическаго міра; таковы Вступленіе и двѣ небольшія поэмы: Клавдія и Щитъ Сципіона. Изображенію военныхъ сценъ посвящены два стихотворенія: Разсказъ раненаго и Грюнвалѣденъ и, наконецъ, цѣлый циклъ небольшихъ лирическихъ стихотвореній подъ общимъ заглавіемъ Въ горахъ рисуетъ картины прикарпатской природы.

Уже въ этихъ раннихъ произведеніяхъ поэтессы сказались тѣ стороны ея таланта, которыя впослѣдствіи распустились такимъ пышнымъ цвѣтомъ: яркій, образный языкъ, богатая фантазія, облекающая всякую мысль въ краски и образы, и, вмѣстѣ съ тѣмъ, какое-то неуловимое, какъ легкій туманъ, очарованіе глубоко залегшей въ душѣ грусти, не всегда ясно сказывающейся, но вѣющей надъ всѣми ея лучшими созданіями. Тѣмъ не менѣе, въ названныхъ произведеніяхъ чувствуется еще слабость создавшей ихъ руки, особенно сильно сказывающаяся въ тѣхъ изъ нихъ, темы которыхъ взяты изъ классическаго міра. Лучшее изъ нихъ -- Вступленіе, представляющее моментъ исполненія желанія Платона -- изгнанія поэтовъ изъ Аѳинъ. Длинная процессія изгоняемыхъ, различно выражающихъ свои чувства, тянется изъ города. Платонъ уже торжествуетъ свою побѣду, но чудный вечеръ пахнулъ поэзіей въ душу какого-то юноши и пѣсня новаго поэта поднимается къ небу, наполняя отчаяніемъ философа. Удачно задуманное, это небольшое стихотвореніе удачно и выполнено. Менѣе удачны, мы сказали бы -- даже совсѣмъ неудачны, обѣ названныя выше поэмы, героемъ которыхъ является Сципіонъ Африканскій. Въ основаніе обѣихъ положена глубокая мысль, но несоотвѣтствіе этой мысли съ тѣми образами, въ которые она облечена, вызываетъ полное отсутствіе историческаго колорита и блѣдность изображаемыхъ писательницей фигуръ. Въ первой поэмѣ это несоотвѣтствіе и искусственность положенія доводятъ до такой степени, что даже затемняютъ основную идею произведенія. Надъ Римомъ разразился каменный градъ; чтобы отвратить предвѣщаемое этимъ бѣдствіе, авгуры совѣтуютъ послать въ Пессиноптъ за статуей богини Идеи, но въ статуѣ этой можетъ прикоснуться только мужъ чистый и невинный, какъ дѣвушка. Исполнителемъ порученія выбранъ Сципіонъ, еще молодой юноша. Отправленный-съ нимъ флотъ уже возвращается въ Римъ со статуей богини, и радостная толпа уже готова встрѣтить послѣднюю на берегу, какъ вдругъ неожиданная задержка: Сципіонъ видитъ въ морѣ лодку съ сидящею въ ней женщиной,-- Клавдіей, по имени которой и названа поэма,-- вспыхиваетъ къ этой женщинѣ земною страстью, и корабль, везущій богиню, мгновенно останавливается. Толпа на берегу, понявъ причину остановки, начинаетъ метать камнями въ Клавдію, но та предлагаетъ богамъ доказать ея невинность: она броситъ въ море поясъ и, если она невинна, корабли двинутся за нимъ къ берегу. Брошенный ею поясъ Сципіонъ привязываетъ къ мачтѣ корабля и тотъ дѣйствительно плыветъ къ берегу, а восхищенная толпа предлагаетъ Клавдіи первой принести жертву богинѣ. Измѣнчивость настроенія толпы, готовой поклоняться тому, что недавно гнала, и служитъ главною мыслью поэмы, но проведена она слишкомъ неясно, такъ что поэтессѣ приходится прямо высказывать ее устами авгура, спеціально для этого и введеннаго въ поэму. Во второй песнѣ Сципіонъ осаждаетъ Карѳагенъ; въ палатку его приводятъ плѣнную красавицу, но Сципіонъ отпускаетъ ее, не нанеся никакого оскорбленія ея дѣвической чести. Борьба двухъ противуположныхъ стремленій въ душѣ героя и составляетъ главный предметъ поэмы, но изображена она слишкомъ отвлеченно. Вообще обѣ эти поэмы, не лишенныя отдѣльныхъ красотъ и написанныя блестящимъ языкомъ, въ цѣломъ страдаютъ реторійностью и холодностью содержанія.

Въ равной мѣрѣ этотъ упрекъ можетъ быть примѣненъ и къ тѣмъ изъ вышеупомянутыхъ произведеній, темы которыхъ заимствованы изъ міра войны, какъ Разсказъ раненаго и Грюнвальденъ. Въ первомъ изъ нихъ, есть, правда, удачныя мѣста, какъ, напримѣръ, картина поля битвы, покрытаго трупами, но въ общемъ въ немъ слишкомъ мало реальной правды, мѣсто которой заступаетъ нѣсколько театральный эффектъ: тяжело раненый, умирающій турокъ ползаетъ по полю, прикалывая раненыхъ. Второе, написанное, правда, по случайному поводу, а именно представляющее впечатлѣніе, вынесенное изъ картины Матейки, поражаетъ своимъ сжатымъ, энергическимъ языкомъ, но, въ то же время, страдаетъ присутствіемъ реторики. Такимъ образомъ, всѣ эти произведенія, несмотря на то, что въ нихъ проявились и блестящія внѣшнія свойства таланта Конопницкой, не производятъ цѣльнаго благопріятнаго впечатлѣнія.

Другое дѣло -- рядъ небольшихъ стихотвореній, представляющихъ картины прикарпатской природы и объединенныхъ общимъ заглавіемъ горахъ. Теплое чувство любви въ родному краю и его природѣ оживляетъ эти небольшіе эскизы, въ которыхъ писательница то рисуетъ передъ нами пейзажи карпатской природы, то вводитъ насъ въ свой внутренній міръ,-- послѣднее, впрочемъ, только мимоходомъ и не вполнѣ. Въ нѣкоторыхъ изъ нихъ просвѣчиваютъ уже въ символической формѣ и тѣ глубокія мысли, которымъ вскорѣ суждено было сдѣлаться главнымъ достояніемъ поэзіи Конопницной. Изображая рѣзкую противуположность между горными долинами и вершинами горъ, она восклицаетъ: "Вершины, застывшія въ брилліантовую ворону горъ, грустныя сестры черной тучи, вы не сердце горы... Стремленіе, оживляющее молодыя силы земли, не заставляетъ дрожать вашу грудь, не зажигаетъ пламени въ вашей крови... Застывшія въ своей бѣлизнѣ, вы тяготѣете гранитною массой надъ низкими склонами и своею холодною, мертвою головой замораживаете дыханіе облаковъ, несущихъ землѣ весенній дождь, окропляющихъ росой плоды труда..." Встрѣченныя въ горахъ развалины приводятъ ей на память другія развалины, худшія, "толпу, въ груди которой не горитъ ни одного воспоминанія, ни одной надежды, которая, какъ погасшій очагъ бѣдняка, неспособна придать желанію силу дѣйствія,-- толпу, которая стоитъ выше черни, но, въ сущности, ниже ея". Среди картинъ природы, среди вызванныхъ ими размышленій писательницы мы встрѣчаемъ здѣсь и краткую, но водную правды и граціозной прелести исторію любви русинскаго парня, исповѣдующаго ее въ утренней тиши родимымъ горамъ. Обвороженный "вѣтренницей Мараной",-- онъ готовъ забыть, "что земля эта святая, а надъ нею есть высокое небо", и похоронить свою безнадежную любовь вмѣстѣ съ жизнью на днѣ одной изъ горныхъ пропастей. Но главнымъ предметомъ этихъ стихотвореній остается природа со своими разнообразными явленіями, частое олицетвореніе которыхъ не мало способствуетъ оживленію самыхъ произведеній. Богатый, картинный языкъ писательницы находитъ себѣ здѣсь широкое поприще, а согрѣвающее ее чувство мѣшаетъ ему переходить въ реторику, какъ это бывало въ упомянутыхъ выше поэмахъ и стихотвореніяхъ. Хотя и здѣсь еще встрѣчаются мѣстами черезъ-чуръ изысканные, нѣсколько реторическіе обороты, но ихъ сравнительно уже немного; видно, что въ родной сферѣ писательница чувствуетъ себя свободнѣе, что здѣсь ей не приходится подыскивать образы, и эта непринужденность творчества производитъ благопріятное впечатлѣніе. Свѣжестью горныхъ пейзажей, простотой горцевъ вѣетъ, кажется, отъ этихъ небольшихъ стихотвореній, подернутыхъ легкою, туманною дымкой тоски но чему-то неизвѣстному, стремленія въ невѣдомую даль.

Между тѣмъ, мысли о неправильности общественнаго устройства, зерно которыхъ мы видѣли заброшеннымъ въ символической формѣ въ только что разобранныхъ произведеніяхъ, продолжали развиваться въ душѣ писательницы и вскорѣ дали первые плоды, указывавшіе на близившееся окончаніе этого, такъ сказать, подготовительнаго періода въ развитіи ея таланта. За Разсказомъ раненаго и Грюнвальденомъ послѣдовалъ Извѣстирй уже намъ Щитъ Сципіона, а затѣмъ стихотвореніе, въ которомъ впервые ясно сказались завѣтныя убѣжденія Конопницкой и которое составляетъ какъ бы преддверіе къ ряду дальнѣйшихъ ея произведеній. Стихотвореніе это носитъ заглавіе Ласточка. Оно начинается описаніемъ прилета весной первой ласточки и переполоха поднимающагося, благодаря ему, въ деревнѣ,-- описаніемъ, неподражаемую прелесть котораго трудно было бы передать въ стихотворномъ переводѣ и совершенно немыслимо въ прозаическомъ изложеніи. Далѣе слѣдуетъ картина нищеты деревни, у обитателей которой "на лицахъ усталость, недоброжелательство и заботы, а на устахъ пѣсня несчастья, тогда какъ дѣти ростутъ, какъ заброшенные колосья, выросшіе на дикомъ Пригоркѣ среди деревни, безъ мысли, безъ дѣла, безъ воли". Напрасно, видя эту нужду, бьется ласточка въ окна панскаго дома, стараясь пробудить въ хозяинѣ и его женѣ состраданіе къ несчастнымъ обитателямъ деревни, напрасно убѣждаетъ она ихъ: "бросьте въ деревушкѣ Берна просвѣщенія, маленькія крошки своихъ достатковъ, и эти головы, какъ цвѣты, поднимутся къ солнцу и пробудится въ нихъ духъ мысли!" У пани пробуждаются вопросы: "для чего на словахъ провозглашается равенство правъ человѣка, а вѣковое разстояніе отъ хаты до двора остается все такимъ же страшно далекимъ?" Но вопросы эти не находятъ никакого отвѣта, никакого отклика въ ея прозаическомъ мужѣ, приглашающемъ ее лучше "читать газеты". "Свѣти же яснѣе, о солнце, такъ какъ затвердѣвшая земля не можетъ пробудиться отъ сна!... Дай больше свѣта, больше тепла и живительной росы, о Боже!" -- такими словами заканчивается это стихотвореніе. Глубокая мысль, облеченная въ простые, но высоко-художественные образы, горячая любовь къ изображаемой деревенской жизни, къ сѣрому, вабитому люду, сильная вѣра въ лучшее будущее, не затемняющая, однако, печальнаго настоящаго, не придающая ему фальшиваго розоваго освѣщенія,-- вотъ главныя достоинства этого небольшаго произведенія, предшествующаго цѣлому ряду подобныхъ. Какъ на недостатокъ его, можно указать лишь на нѣкоторую сантиментальность въ изображеніи, но и она ослабѣваетъ, а частью совсѣмъ исчезаетъ въ позднѣйшихъ твореніяхъ поэтессы, да и въ Ласточкѣ сказывается не слишкомъ сильно. Въ маленькой картинкѣ писательница даетъ вамъ перечувствовать здѣсь всю неприглядную, суровую нужду деревни и все жестокое, хотя и оправдываемое эгоистическими разсчетами, равнодушіе въ ней интеллигентнаго класса. Это -- тема, къ которой Конопницкая возвращается еще не разъ въ своихъ позднѣйшихъ созданіяхъ. Она нашла, наконецъ, свою область, свой путь, вполнѣ соотвѣтствующій и ея силамъ, и ея таланту, и съ этихъ поръ стоитъ уже твердо на ногахъ. Но, прежде чѣмъ перейти въ дальнѣйшему развитію и выраженію этихъ убѣжденій въ поэзіи нашей писательницы, отмѣтимъ еще одно отступленіе ея съ этого пути. Такимъ отступленіемъ была опять поэма, помѣщающаяся въ томъ же первомъ томикѣ стихотвореній Конопницкой и написанная въ подражаніе Словацкому, который, кстати сказать, и вообще оказалъ сильное вліяніе на эту поэтессу. Называется эта поэма Весенній романъ и предметомъ ея служитъ любовь двухъ молодыхъ людей. Сюжетъ этотъ оказался, однако, не совсѣмъ по плечу поэтессѣ: въ ея поэмѣ слишкомъ много мечтательности, даже сантиментальности и слишкомъ мало реальной истины, громкія метафоры и гиперболы, искусныя, но холодныя олицетворенія природы плохо прикрываютъ собою недостатокъ дѣйствительнаго страстнаго чувства. Это тѣмъ рѣзче бросается въ глаза, что разсказъ ведется отъ имени мужчины,-- обманъ, рѣдко удающійся, а въ данномъ случаѣ совершенно не достигающій своей цѣли: но наивному, преувеличенному и, въ то же время, холодному описанію любовной горячки сразу видна женская рука. Поняла ли сама писательница свою неудачу или нѣтъ, но, во всякомъ случаѣ, Весенній романъ является послѣднимъ ея крупнымъ отступленіемъ въ область чистоличныхъ чувствъ человѣка.

До сихъ поръ, желая дать понятіе о тѣхъ колебаніяхъ, которыя первое время дѣятельности Конопницкой происходили въ ея поэтическомъ настроеніи, отражаясь на выборѣ ею темъ для своихъ произведеній и на характерѣ послѣднихъ, мы въ разборѣ ихъ придерживались болѣе или менѣе хронологическаго порядка. Теперь, когда мы переходимъ къ болѣе зрѣлому періоду литературной дѣятельности нашей писательницы,-- періоду, въ которомъ ея взгляды на міръ и собственное творчество получили большую опредѣленность и устойчивость, мы не имѣемъ болѣе въ этомъ нужды, тѣмъ болѣе, что мы въ настоящемъ очеркѣ совсѣмъ не ставили своею задачей представить полную исторію развитія таланта Конопницкой, а хотѣли лишь указать наиболѣе выдающіяся стороны ея творчества.

Всѣ произведенія ея, за исключеніемъ тѣхъ, которыя уже были указаны выше, можно раздѣлить на три группы. Первыя -- это произведенія чистолирическія, въ которыхъ поэтесса высказываетъ свои личныя мысли и чувства, почти всегда, впрочемъ, тѣсно связанныя съ общечеловѣческими вопросами и стремленіями. Вторыя носятъ характеръ эпическій, хотя и не всегда строго выдержанный, рисуя картины изъ жизни низшихъ классовъ народа, преимущественно крестьянъ; какъ и первыя, они представляютъ изъ себя небольшія стихотворенія, рѣдко превышающія размѣръ двухъ- трехъ страницъ. Наконецъ, къ третьей группѣ относятся поэмы, драматическія пьесы и стихотворенія эпическія по формѣ, съ историческимъ или библейскимъ сюжетомъ; произведеній такого характера всего болѣе въ третьемъ томѣ сочиненій Конопницкой.

Начнемъ свое обозрѣніе съ первой группы, тѣмъ болѣе, что стихотворенія этого рода въ особенномъ изобиліи слѣдовали непосредственно за приведенными уже выше. Въ нихъ талантъ Конопницкой нашелъ случай выразиться съ особеннымъ блескомъ. Въ противуположность старымъ поэтамъ, горько жаловавшимся на безсиліе поэзіи надъ умами людей въ нынѣшній прозаическій вѣкъ, она глубоко убѣждена въ могуществѣ поэтическаго генія, съ тѣмъ непремѣннымъ условіемъ, однако, чтобы онъ проникся тѣми идеями и стремленіями, которыя вѣчно волновали и будутъ волновать человѣчество.

Вы вѣкъ вините,-- обращается она въ одномъ изъ своихъ раннихъ стихотвореній къ современнымъ ей поэтамъ,-- вѣкъ, что идеалы

Лишаетъ ихъ одежды бѣлоснѣжной...

Вы говорите, свѣтлый геній пѣсенъ

Въ смертельномъ снѣ лежитъ съ разбитой лютней...

Вы говорите, некому пѣть пѣсни

И свѣтъ оглохъ, стремясь жъ тельцу златому,

И среди бурь, среди борьбы кровавой

Безъ эхо пѣснь поэта замираетъ...

Но гдѣ же пѣснь, что силой чаръ могучихъ

Бойцовъ, летящихъ въ битву, привлекаетъ?

Та пѣсня, передъ святостью которой

Измученный въ сомнѣньяхъ снова вѣритъ?

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Но гдѣ же пѣснь, что смѣло достигаетъ

Вершинъ, къ которымъ духъ въ тоскѣ стремится,

Въ крови остывшей пламя зажигаетъ

И для милліоновъ -- знамя ихъ въ борьбѣ?

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Такую пѣсню, слабые поэты,

Запойте вы среди мірскаго шума,

Среди толоы остывшей, мертвой черни

И горсти, алтари ея хранящей...

Такая пѣснь орломъ взлетитъ пусть къ небу

И трупы дрогнутъ. Правду молвлю вамъ:

Найдите тонъ, что въ пульсѣ бьетъ столѣтій,

Я милліонъ сердецъ, зажженныхъ пѣсней, дамъ.

Эта юношеская, горячая вѣра въ могущество поэтическаго творчества, соединеннаго съ идейнымъ содержаніемъ, долго не повидаетъ Конопницкую. Только что приведенное стихотвореніе ея намѣчаетъ уже отчасти, какъ понимаетъ она основы этого творчества. Естественно, что при такихъ взглядахъ чистое искусство, "искусство для искусства:", не могло привлекать ее въ себѣ. Если въ первыхъ произведеніяхъ ея и можно еще замѣтить кое-какіе проблески такого отношенія къ поэзіи, то въ послѣдующихъ они исчезаютъ совершенно и на мѣсто ихъ выступаетъ все яснѣе взглядъ писательницы, до которому поэзія -- не болѣе, какъ одно изъ средствъ служитъ человѣчеству. Въ силу такого взгляда, творчество ея необходимо пріобрѣтаетъ особый оттѣнокъ, не исключающій, однако, разнообразія содержанія. Одно изъ наиболѣе видныхъ мѣстъ въ поэзія Конопницкой занимаютъ пьесы, посвященныя природѣ и ей красотамъ, но вы не найдете въ нихъ банальныхъ описаній я восторговъ. Писательница здѣсь сама живетъ съ природой или, вѣрнѣе, передаетъ этой послѣдней свою собственную жизнь, со всѣми ея радостями и стремленіями, горемъ и тоской. Совершенно оригинальный оттѣнокъ лежитъ на всѣхъ этихъ пьесахъ. По большей части мы имѣемъ въ нихъ дѣло съ впечатлѣніемъ, пробужденнымъ тою или другою картиной природы въ душѣ поэтессы, но выражается это впечатлѣніе всегда въ такихъ яркихъ краскахъ, въ такихъ полныхъ жизни, любви къ природѣ и глубокаго пониманія ея образовъ, что мысль произведенія какъ-то сама собою, незамѣтно, вкрадывается въ вашу душу въ то время, когда вы наслаждаетесь художественною стороной его. Тенденція, или, правильнѣе, идея, неразрывно связана съ содержаніемъ всѣхъ почти безъ исключенія ея произведеній. Истомленная печалями и скорбями человѣческой жизни, писательница обращается къ природѣ съ цѣлью найти хотя въ ней временное успокоеніе, но контрастъ между величавымъ спокойствіемъ и вѣчною красотой природы и полною мрачныхъ картинъ жизнью человѣчества только сильнѣе напоминаетъ ей послѣднюю, и желанный покой не дается больному сердцу Подъ чарующимъ вліяніемъ природы, въ немъ просыпается повременамъ жажда личнаго счастья, но она выражается такъ робко и неувѣренно, такъ быстро заглушаютъ ее другіе голоса, что этотъ мотивъ лишь крайне рѣдко звучитъ въ поэзіи Конопницкой. Приведенными чертами отличается цѣлый рядъ ея стихотвореній, изъ которыхъ наиболѣе выдающіяся Майскія эхо и Послѣднія пѣсенки въ первомъ томѣ и Лѣтнія ночи во второмъ. На всѣхъ ихъ лежитъ отпечатокъ глубокой грусти, проблески которой можно было замѣтить уже и въ самыхъ раннихъ созданіяхъ писательницы. Только здѣсь эта грусть пріобрѣтаетъ, такъ сказать, болѣе сознательный, болѣе ясный оттѣнокъ -- это уже не личная тоска, не легкая, на минуту охватившая человѣка грусть, но отраженіе великой "міровой скорби", залегшей въ душу писательницы и не дающей ей оставаться спокойной, затемняющей передъ ея глазами лучшіе пейзажи природы. Выраженіе этой скорби у нея вполнѣ оригинально. Такъ, въ одномъ изъ стихотвореній, входящихъ въ составъ Майскихъ эхо у поэтесса обращается къ солнцу съ просьбой не сердиться на нее за то, что она стоитъ въ его лучахъ, "задумавшись, со слезами на глазахъ и съ понуренною годовой". "Ты ходишь по небу, голубому небу,-- обращается она къ нему,-- ты ходишь по небу, я -- по землѣ грустной", и затѣмъ слѣдуетъ картина контраста между спокойнымъ шествіемъ солнца по небу и тѣми ужасами, которые совершаются на землѣ, которыхъ солнце не можетъ видѣть, но видитъ поэтесса. Эти картины заняли всю ея душу, и напрасно обращается она въ другомъ стихотвореніи, принадлежащемъ къ этой же серіи, къ лѣсу съ просьбой успокоить ея "больное сердце, какъ расплакавшееся, юное и дрожащее отъ страха дитя". Съ любовью рисуя картины природы, она не можетъ, однако, забыть, "что минувшіе вѣка угрюмымъ трауромъ тяготѣютъ надъ нею" (Послѣднія пѣсенки, II), и отъ лѣса, отъ широкой степи, отъ чудныхъ лѣтнихъ ночей мысль ея летитъ все къ одному предмету, къ людямъ, страдающимъ на этой бѣдной землѣ. Тишина лѣтней ночи даетъ лишь на короткое время отдыхъ измученной душѣ поэтессы и не усмиряетъ совершенно бушующей въ ней бури. Природа не имѣетъ надъ нею такой власти, чтобы заставить ее забыть все выстраданное и пережитое, отвлечь, хотя бы на короткое время, вполнѣ отъ вопросовъ, мучающихъ и безпокоящихъ человѣчество. "Напрасно,-- обращается она къ ночи,-- хочешь ты обмануть меня очарованіемъ своей тишины! Ухо мое слышитъ крикъ погибающихъ въ борьбѣ". Такимъ образомъ, въ этихъ произведеніяхъ царитъ полный субъективизмъ творчества, въ нихъ нѣтъ ни спокойнаго описанія красотъ природы, ни полнаго наслажденія ими; постоянно врываются въ нихъ страстные звуки изъ другаго человѣческаго міра, представляя рѣзкій контрастъ съ гармоніей природы. Что касается внѣшней формы этихъ стихотвореній, то въ ней писательница достигаетъ уже значительнаго совершенства: звучный, гладкій и разнообразный стихъ составляетъ не послѣднее ихъ достоинство. Къ этому нужно еще прибавить смѣлый, энергичный языкъ, дѣлающійся временами нѣжнымъ, но никогда не переходящій въ слащавость, и замѣчательную образность стиля, благодаря которой всякая мысль пріобрѣтаетъ, такъ сказать, тѣло, воплощается въ живые и яркіе образы, тѣмъ сильнѣе дѣйствующіе на воображеніе, что въ цѣломъ почти всѣ эти созданія поэтической фантазіи проникнуты глубокою грустью, придающею имъ нѣсколько меланхолическій оттѣнокъ.

Но главную массу лирическихъ стихотвореній Конопницкой составляютъ такія, гдѣ писательница, не прикрываясь описаніемъ природы, вполнѣ отдается охватившему ее лирическому настроенію, гдѣ на первомъ планѣ стоятъ сами мысли и чувства ея, а не вызвавшій ихъ предметъ. Тѣмъ не менѣе, эти произведенія очень близко подходятъ къ только что приведеннымъ. Дѣло въ томъ, что хотя, какъ мы уже сказали, природа не имѣла достаточно власти надъ писательницей, чтобы вполнѣ овладѣть ея умомъ, но ея явленія и красоты сильно запечатлѣлись въ послѣднемъ. Поэтому и въ тѣхъ произведеніяхъ, которыя мы причисляемъ къ чисто-лирическимъ, рѣзко сказывается это вліяніе природы, выражаясь въ Замомъ ихъ построеніи, въ тѣхъ образахъ, которые создаетъ фантазія поэтессы. Эта особенность таланта Конопницкой придаетъ ея произведеніямъ очарованіе, какого напрасно мы стали бы искать у многихъ другихъ поэтовъ. Въ этихъ небольшихъ стихотвореніяхъ передъ нами раскрывается весь душевный міръ поэтессы, выступаютъ ея завѣтныя убѣжденія и мечты. Присмотримся же поближе къ этому міру.

Выше было уже замѣчено, что основную черту даже той части лирической поэзіи Конопницкой, которая посвящена описаніямъ природы, составляетъ субъективизмъ творчества. Еще рѣзче и яснѣе выражается эта черта въ тѣхъ произведеніяхъ, къ которымъ мы теперь переходимъ. Поэтессѣ остается совершенно чуждой идея пантеизма.

Нѣтъ, я не стану на той высотѣ,

Гдѣ передъ взоромъ, на міръ устремленнымъ,

Гибнетъ, блѣднѣя, земля въ нищетѣ

Радуги яркой лукомъ отдаленнымъ.

Не отдохну я въ лазурной тиши,

Тамъ, гдѣ покой вѣковаго дыханья

Еле доноситъ до сонной души

Голосъ людскаго страданья...

Мнѣ не дойти чрезъ снѣга и чрезъ ледъ

До олимпійской вершины конечной,

Гдѣ нѣтъ восторговъ, но нѣтъ и невзгодъ,

Есть лишь тронъ ясности вѣчной.

Раненой птицей я буду летать

Низко надъ гибнущей въ мукахъ землею,

Чтобъ милліоны гонимыхъ судьбою

Въ сердцу могла я прижать.

Это отреченіе отъ пантеистическаго міросозерцанія стоитъ, такимъ образомъ, въ тѣсной связи съ такъ называемою "мировою скорбью", на которую мы выше уже указывали, какъ на одну изъ характерныхъ чертъ поэзіи Конопницкой. Чувство это у нашей писательницы не расплывается въ неопредѣленную тоску и мрачный пессимизмъ, мы находимъ у нея ясное указаніе причинъ ея скорби и горячую вѣру въ возможность иного порядка вещей, при которомъ этой скорби не будетъ мѣста. Вѣчное стремленіе къ истинѣ и знанію,-- стремленіе познать даже то, что не можетъ быть познаваемо -- съ одной стороны, и желаніе счастья всѣмъ людямъ, желаніе устранить вѣковую несправедливость и насиліе -- съ другой,-- вотъ главные источники грустнаго настроенія ея музы. Передъ умомъ поэтессы часто возникаетъ вопросъ: "кому и на что служатъ общія цѣди человѣчества? на что служатъ его борьба, его труды, восторги, страданія и радости? куда летятъ вѣка и куда идутъ народы?" (Средь ночи). Въ ея душѣ горькою болью отзывается людская слабость, не позволяющая человѣчеству идти все впередъ прямымъ путемъ, безъ уклоненій и колебаній, зароняющихъ искру сомнѣнія даже въ ея грудь. "Какъ птица надъ землею,-- восклицаетъ она,-- человѣчество бьется связанными крыльями... Передъ нимъ ясный день и заря новаго солнца; но долетитъ ли оно, о, Боже?..." (Въ дни грусти, I). Отъ этихъ вопросовъ она не можетъ отказаться и они звучатъ въ ея созданіяхъ горькою нотой, не находя себѣ отвѣта. Лишь въ одномъ стихотвореніи проглядываетъ какъ бы отвѣтъ на нихъ, облеченный, по обыкновенію, въ образную форму, въ данномъ случаѣ, близкую даже въ аллегоріи. Поэтесса спрашиваетъ, не есть ли человѣчество и всѣ его стремленія только матеріалъ для вѣчно зиждущей силы природы? На этихъ вопросахъ, близкихъ всякому человѣку, но неразрѣшимыхъ для одного поэтическаго творчества, не остановилась Конопницкая. Судьба отдѣльныхъ людей на землѣ также близка ея сердцу. Несправедливость общественнаго устройства, неравномѣрность распредѣленія между людьми земныхъ благъ, вражда, раздѣляющая угнетенныхъ отъ угнетателей,-- все это глубоко волнуетъ ея душу, представляясь ей въ видѣ "пропасти, раздѣляющей братьевъ на притѣсненныхъ и притѣснителей, безбрежной, какъ океанъ, и страшной, какъ открытая рана" (Въ дни грусти, II). "Эту пропасть человѣчество ежедневно заливаетъ своею кровью, въ ея глубину летятъ и добродѣтель, и преступленіе, и слезы, и проклятія, и любовь, и измѣна, но все это пропадаетъ гдѣ-то понапрасну". Стремленіе заполнить эту пропасть,-- говоря иначе, стремленіе служить современнымъ общественнымъ идеаламъ, требующимъ уравновѣшенія интересовъ отдѣльныхъ классовъ народа,-- и оживляетъ большинство лирическихъ произведеній Конопницкой. Въ этомъ отношеніи она имѣетъ много сходства съ современнымъ ей недавно умершимъ русскимъ поэтомъ, Надсономъ. Въ ея поэзія сказывается та же горячая любовь къ людямъ, то же сильно развитое нравственное чувство, не позволяющее наслаждаться личнымъ счастьемъ, когда оно доступно лишь для немногихъ, на ней лежитъ тотъ же скорбный отпечатокъ, какъ и у Надсона, и даже самыя темы многихъ ея стихотвореній поразительно сходны съ Надсоновсвими. Какъ нашъ поэтъ терзался, не находя въ окружавшей его дѣйствительности никакого отвѣта намучившіе его вопросы, изнемогая подъ бременемъ сомнѣній и тщетно прививая пророка, который увлекъ бы его вполнѣ въ великое дѣло, такъ точно и польская поэтесса во многихъ своихъ произведеніяхъ заплатила дань тому же самому настроенію.

Гдѣ скрыта правда та,-- спрашиваетъ она въ одномъ стихотвореніи,-- кто манитъ безъ предѣла?

Гдѣ пристань бурныхъ битвъ и всѣхъ трудовъ земныхъ?

Гдѣ цѣль, достойная стремленій, крови, дѣла,

Мгновеній жизненныхъ, великихъ думъ людскихъ?

Весь пылъ своихъ тревогъ, имъ сердце наполняя,

Влагаетъ человѣкъ въ сокровище свое;

Лишь мнѣ дало твердить, со страхомъ вопрошая:

"Гдѣ домъ родимый мой?... Ахъ, гдѣ же все мое?..."

Горькое сомнѣніе, стоитъ ли цѣль тѣхъ жертвъ, которыя приходится дѣлать ради нея, сомнѣніе въ полной достижимости самой цѣли не разъ охватываетъ ее и она спрашиваетъ себя, что толку во всѣхъ великихъ созданіяхъ, мысляхъ и дѣлахъ немногихъ, когда въ толпѣ

Ни одной пустой улыбки

Устъ пурпурныхъ никогда

Не смутитъ стыдомъ, не тронетъ

Міра страшная нужда.

Ни одинъ нарядъ не сможетъ

Уменьшить кровавый потъ,

Ни одинъ цвѣтокъ съ убора

У плясуньи не спадетъ...

Не минуетъ арлекина

Одобреній шумный плескъ

Въ часъ, когда вари вечерней

Отъ стыда погаснетъ блескъ.

Не поднять лица открыто

Угнетенному рабу,

И не броситъ тотъ оружья,

Кто для денегъ велъ борьбу.

Пессимическое настроеніе съ такою силой овладѣваетъ по временамъ поэтессой, что она теряетъ всякую надежду на возможность лучшаго будущаго и съ горечью спрашиваетъ: "не лучше ли было бы положить на вѣкъ на сомкнутые глаза спящей земли смертельную печать ничтожества?" (Лѣтнія ночи, VI). Такіе порывы отчаянія влекутъ за собою у нашей поэтессы минуты скептицизма, выражающагося то въ бурныхъ протестахъ, обращенныхъ къ Богу, то въ горькой ироніи. "Не плачьте, скорбящіе!-- восклицаетъ она въ одномъ изъ своихъ стихотвореній,-- думаете ли вы, что тамъ, высоко, въ тихомъ небѣ, вашъ стонъ, отраженный порогомъ золотыхъ звѣздъ, нарушитъ спокойствіе Бога?... Охъ, свѣтъ слишкомъ великъ! вы на немъ слишкомъ малы! Хотя бы вы плакали кровавыми слезами, ничто не измѣнится въ вѣчно одинаковомъ пространствѣ. Крикъ притѣсненныхъ бѣдняковъ не достигаетъ туда, гдѣ безконечность слышитъ движеніе атомовъ... Никакой голосъ не раздастся вамъ изъ тишины: молчаніе -- сила боговъ! Кто знаетъ, больше ли вѣситъ и больше ли значитъ въ великой гармоніи созданія послѣдній крикъ погибающихъ въ отчаяніи, чѣмъ вздохи увядающихъ розъ? Кто знаетъ, не создаютъ ли гимна скорбные стоны и звуки цѣпей, пробѣгая по струнамъ той лютни, которую настраиваетъ Духъ духовъ?... Ахъ, не плачьте, скорбящіе!" (VI).

"Если Ты тѣнь,-- обращается она въ другомъ стихотвореніи той же серіи къ Богу,-- развѣйся предо мною, чтобъ мнѣ не протягивать къ Тебѣ напрасно рукъ съ вѣчною тоской!" Ее подобныя минуты сомнѣнія въ самомъ существованіи Верховнаго Существа не часты у нашей поэтессы; гораздо чаще она обращается къ нему съ горькими жалобами на несчастія земли, не согласующіяся съ Его величіемъ. "Я не жалуюсь,-- говоритъ она въ своемъ стихотвореніи подъ тѣмъ же заглавіемъ,-- я не плачу, Боже, хотя вѣтеръ съ глухими стонами разноситъ тучи, полныя слезъ, бродячіе вздохи, по всей этой печальной землѣ... Я не жалуюсь, хотя нераспустившійся цвѣтокъ, растоптанный, умираетъ безъ плода... Я не жалуюсь, хотя небеса истины открываетъ только буря своею молніей, хотя въ долинахъ царитъ темная мгла, хотя каждая вершина -- бездушная скала, хотя для мыслителя дорога къ Богу идетъ по пропастямъ сомнѣнія...Я не жалуюсь, хотя тоны Твоей вѣчной гармоніи затихаютъ среди диссонанса дикихъ страстей, хотя, создавши цѣлые милліоны тѣлъ, Ты такъ мало далъ намъ духовъ! Я не жалуюсь, хотя Твои народы идутъ, не зная откуда, куда и зачѣмъ, и, ударяя другъ въ друга, какъ морскія волны, уничтожаютъ работу столѣтій... Ее жалуюсь я, хотя Твои алтари не горятъ факеломъ вѣчнаго свѣта, хотя сынамъ твоимъ имя "бѣдняки", а бѣдность такъ часто -- преступленіе. Ее жалуюсь я, хотя сердце человѣка Ты выковалъ изъ тщетныхъ порывовъ, не изъ силы; хотя для скорбящихъ дорога такъ далека до успокоенія -- могилы; хотя идеалъ, разбитый на части, не создаетъ общаго центра для духовъ; хотя чрезъ упоеніе чистѣйшихъ восторговъ просвѣчиваетъ пламя земныхъ страстей. Я не жалуюсь, хотя солнце не свѣтитъ въ хатѣ бѣдняка, въ темницѣ преступника, хотя поколѣнія угрюмыхъ столѣтій пропадаютъ въ гнусной тоскѣ, хотя столько грусти и слезъ на этой землѣ, столько несчастья, ахъ! и столько вины, _ухотя надъ блѣдными толпами народовъ бьютъ ужасные часы!... Я не жалуюсь!... И чѣмъ поможетъ свѣту, хотя бы я потрясла его ураганомъ моихъ жалобъ?... Мнѣ грустно только, что Ты, Великій Боже, господинъ надо всею этою нуждой!" Мы нарочно привели почти цѣликомъ это стихотвореніе, чтобы дать болѣе ясное понятіе о манерѣ Конопницкой. Это и другія подобныя ему по тону стихотворенія, заслужившія даже поэтессѣ въ извѣстной части польскаго общества и печати репутацію вольнодумной писательницы, выражаютъ, однако, лишь извѣстные моменты въ ея настроеніи, не низвергающіе тѣхъ основъ ея міросозерцанія, о которыхъ мы говорили выше. Вообще пессимистическое настроеніе не остается господствующимъ въ ея поэзіи и здѣсь заключается важное различіе между нею и Надсономъ. Тогда какъ личный элементъ, вносившійся этимъ послѣднимъ въ его созданія, былъ самаго безотраднаго характера и сообщалъ всей его поэзіи унылый и даже нѣсколько мрачный оттѣнокъ, въ произведеніяхъ Конопницкой пессимизмъ вскорѣ смѣняется другимъ, болѣе бодрымъ настроеніемъ. Произведенія, подобныя вышеприведеннымъ, встрѣчаются, правда, во всѣхъ трехъ томахъ ея стихотвореній и своею фразой мы не хотѣли сказать, чтобы такое настроеніе отличало по-преимуществу какой-либо одинъ періодъ ея дѣятельности. Эти произведенія вырываются у нея по временамъ, какъ крикъ наболѣвшаго сердца, вопль души, уставшей въ борьбѣ и отчаявающейся достигнуть своей цѣли, и въ этомъ смыслѣ, но не болѣе, они составляютъ характерную особенность ея таланта. Великія идеи въ особенности обладаютъ способностью подвергать своихъ адептовъ припадкамъ мучительнаго скептицизма. Говоря словами нашей поэтессы, "жизнь -- какъ вода. Кто хочетъ пить изъ глубины, у того полны уста горькой пѣны".

И такъ, пессимистическое настроеніе не возобладало въ талантѣ Конопницкой. Чувство пересилило у нея разсудочный скептицизмъ и ея внутренняя борьба нашла себѣ исходъ въ проповѣди дѣятельной любви, которая должна, по ея мнѣнію, сгладить общественныя неравенства. Особенно ярко и образно выражена эта мысль въ одномъ небольшомъ стихотвореніи, въ которомъ поэтесса, въ смѣлыхъ образахъ обрисовавъ разладицу, царствующую въ жизни человѣчества, призываетъ народы "разбудить Христа отъ его мраморнаго покоя".

Вы разбудите Того, кто питаетъ голодныхъ,

Жаждущихъ поитъ,--

Пусть Онъ смиритъ разъяренность пучинъ многоводныхъ,

Ихъ успокоитъ.

Вы разбудите Того, кто нагихъ одѣваетъ

Краемъ хитона:

Молнія блещетъ и буря міръ мглой покрываетъ,

Мчась разъяренно

Горячее сочувствіе къ бѣднымъ и униженнымъ, вѣчное стремленіе облегчить ихъ участь съ теченіемъ времени становится основною темой ея поэзіи. "Еслибъ была я Богомъ, я каждому дала бы спокойствіе, свѣтъ и здоровье",-- говоритъ она, и разладъ между ея вѣрой въ Бога и существующею на землѣ нуждой не мало содѣйствуетъ увеличенію того грустнаго оттѣнка, который лежитъ на ея произведеніяхъ. Послѣдній не мѣшаетъ, однако, тому, чтобы въ творчествѣ ея сказывалась бодрая сила, знающая свою цѣль и неуклонно стремящаяся къ ней. Поэтесса сама опредѣляетъ значеніе своей дѣятельности и опредѣленіе это по своему смыслу очень близко къ тому, какое давалъ своему творчеству Некрасовъ. Крестьянская хата, какъ главная жертва общественной несправедливости, становится предметомъ, къ которому преимущественно обращаются мысли писательницы; примиреніе интеллигенціи съ низшими классами народа представляетъ собою цѣль, къ которой она стремится, и лучшія ея лирическія стихотворенія посвящены этимъ темамъ. Таково, напримѣръ, небольшое стихотвореніе Na progu (На порогѣ), напоминающее по своей мысли Некрасовское Сыны народнаго бича:

Какъ послѣ долгихъ лѣтъ разлуки къ брату братъ

Упавъ въ объятія, отъ слезъ молчитъ при встрѣчѣ,

Такъ мы, когда стоимъ у вашихъ бѣдныхъ хатъ,

Отъ трепета сердецъ связать не можемъ рѣчи,--

Куда мы отошли о гдѣ остались вы?

О, почему у насъ не вмѣстѣ шла дорога?

Зачѣмъ мы велики, вы-жь мали такъ, увы?...

Кто дастъ на то отвѣтъ передъ судомъ у Бога?...

О братья! если есть въ чемъ повиниться намъ,--

Сейчасъ, теперь простимъ... раздоровъ, слезъ довольно...

Вы обнимите насъ... идемъ мы сами къ вамъ,

Вѣдь, мы виновнѣй васъ и потому вамъ больно!

Но, призывая современниковъ къ новой будущности, Конопницкая не ограничивается общими фразами: она ясно и твердо указываетъ путь къ намѣченной цѣди, что составляетъ даже нѣкоторую противуположность съ царящею обыкновенно въ ея лирическихъ стихотвореніяхъ нѣсколько туманною оболочкой. "Будущность -- это трудъ,-- говоритъ она въ одномъ изъ своихъ произведеній,-- она не сойдетъ съ неба ни по какому чуду, но ее нужно добыть и посвятить на службу ей годы энтузіазма, уносящаго сердца въ область идеала. Кто ждетъ, тотъ сталкиваетъ на плечи своего сына крестъ, подъ которымъ ломится самъ..." "Довольно уже оглядываться на сыновей! Имъ -- вѣнки изъ розъ, намъ -- терніи и лавры. Намъ -- бой и гибель въ полномъ тревоги пилигримствѣ, имъ -- ясный разсвѣтъ и тихія, свѣтлыя дороги". Сознавая, что эта желанная будущность можетъ придти на землю двумя путями, поэтесса всѣ свои симпатіи отдаетъ, такимъ образомъ, пути упорнаго труда, оживленнаго любовью къ людямъ. Въ этомъ смыслѣ особенно характерно другое небольшое стихотвореніе, принадлежащее къ той же серіи, въ которомъ поэтесса оправдывается отъ обвиненія въ несбыточныхъ желаніяхъ, говоря, что не все, правда, въ человѣческой власти, но каждый долженъ и можетъ позаботиться объ образованіи "хлопскаго ребенка", "а затѣмъ толкнуть его въ объятія своего сына и сказать: вы -- братья". Эта-то проповѣдь братской любви, на почвѣ которой должно развиться лучшее будущее, представляя собою кульминаціонный пунктъ въ развитіи лирической поэзіи Конопницкой, составляетъ, вмѣстѣ съ тѣмъ, наиболѣе симпатичную сторону ея таланта. Рѣзкій же разладъ между желаніями поэтессы и дѣйствительностью, обусловившій тѣ проникнутыя пессимизмомъ произведеній, о которомъ мы говорили выше, положилъ и на всю лирическую поэзію Конопницкой глубоко-скорбный отнечатокъ, проявляющійся даже и въ тѣхъ созданіяхъ ея, непосредственныя темы которыхъ, казалось бы, далеки отъ страданій народной жизни. Память о народѣ и его несчастіяхъ не покидаетъ писательницу и тогда, когда она на чужбинѣ восхищается красотой могучей природы, и польскій хлопъ со своею нуждой вѣчно стоитъ нѣмымъ укоромъ передъ ея глазами. Съ этимъ соединяется у нея и горячая любовь къ родинѣ, заставляющая ее въ чужой странѣ вспоминать о своемъ "далекомъ краѣ" и своей "милой деревушкѣ", не покидать которой упрашиваетъ она солнце.

Таковы главныя характерныя черты лирическихъ произведеній Конопницкой. Чтобы не допустить, однако, существеннаго пробѣла, намъ нужно упомянуть еще объ одномъ видѣ ея лирики, именно о стихотвореніяхъ съ темами, такъ сказать, отвлеченными, наприм., Прошлое и будущее, Надежда, Тоска и др. По яркости и смѣлости образовъ, силѣ выраженія и но граціозности формы, вообще составляющей одно изъ видныхъ качествъ Конопницкой, эти произведенія достойны занять не послѣднее мѣсто въ ряду другихъ ея созданій. Въ нихъ особенно находитъ себѣ примѣненіе пріемъ, вообще нерѣдко употребляющійся этою писательницей,-- накопленіе массы образовъ, тѣмъ сильнѣе дѣйствующихъ на воображеніе читателя. По внутреннему содержанію своему, однако, эти стихотворенія, которыхъ, впрочемъ, не особенно много у Конопницкой, не стоятъ уже такъ высоко: въ нихъ замѣтно сильное вліяніе поэзіи Виктора Гюго, имѣется иного реторики и далеко нѣтъ уже такой силы чувства, какая отличаетъ лучшія лирическія произведенія нашей поэтессы. Вообще говоря, чувство, носящее не личный, а общечеловѣческій характеръ, въ соединеніи съ глубокою и серьезною мыслью, составляетъ главное достоинство лирики Конопницкой. Мы видѣли выше, какъ видоизмѣняется это чувство въ ея произведеніяхъ, переходя отъ бодрости къ унынію и обратно, но по преимуществу нося характеръ тихой грусти; мы видѣли и то, какія мысли занимаютъ главное мѣсто въ лирической поэзіи нашей писательницы. Теперь перейдемъ ко второму отдѣлу ея произведеній, рисующихъ народную жизнь болѣе или менѣе объективно.

II.

Если въ разобранныхъ уже произведеніяхъ Конопницкой мы имѣли дѣло со стремленіями и идеями самой писательницы, высказываемыми ею прямо отъ своего лица, съ ея общими взглядами на поэзію и жизнь, то въ томъ отдѣлѣ ея созданій, къ которому мы переходимъ теперь, мы познакомимся съ явленіями самой жизни въ томъ видѣ, какъ они отразились въ сознаніи писательницы,-- той жизни, къ которой ее влекли знакомыя уже намъ ея симпатіи. Эти произведенія помогутъ намъ окончательно уяснить себѣ внутренній міръ поэтессы и характерныя особенности ея творчества. Въ нихъ она рисуетъ намъ тотъ классъ людей, который наиболѣе страдаетъ подъ бременемъ неравномѣрнаго распредѣленія жизненныхъ благъ и служба которому составляетъ, по ея убѣжденію, обязанность всякаго человѣка,-- классъ простаго народа. Въ нихъ она изображаетъ ту болѣзнь, лечить которую призываетъ въ своихъ лирическихъ произведеніяхъ. Прежде чѣмъ разбирать, однако, содержаніе ихъ, остановимся на минуту, чтобы сказать нѣсколько словъ о той формѣ, въ которую они облечены.

Выше мы назвали эти произведенія Конопницкой эпическими. Въ сущности, это не совсѣмъ такъ. Такое названіе можетъ быть примѣнено только къ большинству ихъ, но значительную часть составляютъ такія, въ которыхъ лирическій элементъ рѣшительно преобладаетъ. Есть, однако, существенная разница между этими лирическими стихотвореніями и тѣми, о которыхъ шла рѣчь выше. Тогда какъ послѣднія представляютъ собою прямое выраженіе чувствъ и стремленій самой писательницы, первыя есть ничто иное, какъ замаскированный эпосъ. Въ нихъ поэтесса становится на мѣсто изображаемыхъ ею людей и говоритъ отъ лица послѣднихъ, стушевывая свою собственную личность. Такимъ образомъ, хотя эти произведенія, если строго слѣдовать опредѣленію различныхъ родовъ поэзіи, должны бы были получить названіе лирическихъ, но болѣе внимательное разсмотрѣніе показываетъ намъ, что лиризмъ этотъ не болѣе, какъ одна внѣшняя форма. Съ другой стороны, и тѣ стихотворенія этого отдѣла, которыя мы назвали эпическими, не вполнѣ выдержаны въ этомъ отношенія. Безстрастный тонъ эпическаго повѣствованія слишкомъ холоденъ для поэтессы и часто, утомившись имъ, она позволяетъ себѣ болѣе или менѣе длинныя лирическія отступленія. Несмотря, однако, на это не полное соотвѣтствіе качествъ произведеній установленнымъ рамкамъ, въ общемъ можно принять указанное нами различіе между двумя группами стихотвореній этого отдѣла, какъ эпическою и лирическою.

Въ первой относится, прежде всего, рядъ стихотвореній, помѣщенныхъ въ первомъ и во второмъ томѣ подъ общимъ заглавіемъ: Картинки (Obraski). Заглавіе это вполнѣ соотвѣтствуетъ ихъ характеру. Они представляютъ собою рядъ картинъ изъ народной жизни, совершенно самостоятельныхъ по содержанію, но связанныхъ между собою единствомъ мысли, внушившей ихъ писательницѣ. Въ нихъ она раскрываетъ передъ читателемъ картину той неприглядной матеріальной и умственной нужды, въ которую погружены низшіе классы народа. Жизнь ихъ изображена въ рядѣ послѣдовательныхъ моментовъ, служащихъ какъ бы частями одной и той же картины. Нѣсколько стихотвореній посвящено Конопницкой изображенію той нужды, которая окружаетъ простолюдина съ самаго ранняго дѣтства и непосильное бремя которой подчасъ отправляетъ его въ безвременную могилу. Таково, напримѣръ, прекрасное и глубоко продуманное стихотвореніе: Ясь не дождался (Jas nie doczekal). Поэтесса рисуетъ вамъ убогую, мрачную и холодную избу, въ первый разъ послѣ долгой зимы освѣщенную весеннимъ солнцемъ. Только въ углу избы сіяетъ золоченый образъ, "какъ будто бы Тотъ, Кто Богъ бѣдныхъ и милосердіе, и утѣшеніе скорбящихъ, могъ собирать сокровища у Своего алтаря и стоять въ блескѣ пурпура и драгоцѣнныхъ каменьевъ, когда голодные, бѣдные и оставленные люди, колѣнопреклоненные предъ Нимъ, ударяютъ себя въ свою нагую грудь!" Среди этой бѣдной обстановки сидитъ хозяинъ избы, работникъ, и лучи весенняго солнца напоминаютъ ему о сынѣ, не дождавшемся весны и умершемъ зимой отъ холода и голода. "Рукавомъ своей грубой рубахи онъ отираетъ скатившуюся у него по щекѣ слезу, такую мутную, тяжелую и большую, какъ будто это была не капелька воды, а камень, выброшенный изъ души". Свое описаніе зимы, сгубившей Яся, и его смерти писательница заканчиваетъ слѣдующими словами: "Онъ лежитъ въ могилкѣ и никогда уже никакой свѣтъ не пробудитъ и не освѣтитъ его души... Никогда не подниметъ онъ своихъ дѣтскихъ глазъ на великія чудеса созданій природы и никогда энтузіазмъ къ знанію и свободѣ не вырветъ у него изъ груди восклицанія: "ты человѣкъ!" "Ахъ!-- продолжаетъ поэтесса,-- сколько такихъ могилъ на землѣ и какъ грустны такія могилы! Человѣчество должно жить всѣми силами, а нужда ежедневно отнимаетъ у него силы. Этотъ рядъ маленькихъ гробовъ на кладбищѣ, поражающій грустнаго мыслителя,-- это безплодный посѣвъ, брошенный даромъ, цвѣтъ безъ плода и потерянное зерно. Чрезъ могилы, въ которыхъ спятъ эти дѣти въ глухомъ молчаніи смерти, человѣчество, обѣднѣвшее и силами, и духомъ, идетъ такъ медленно, какъ будто цѣль отходитъ отъ него. О братья! развѣ на насъ совсѣмъ нѣтъ вины въ томъ, что Ясь не дождался солнца?"

Чрезвычайно близко къ этому и по мысли, и по сюжету другое стихотвореніе -- Безъ крова, въ которомъ также изображается смерть бѣднаго мальчика, на этотъ разъ въ городѣ. Не найдя себѣ пристанища въ морозную зимнюю ночь, онъ замерзаетъ на улицѣ, передъ запертымъ храмомъ, въ который напрасно пытался войти. И это стихотвореніе написано въ такомъ же страстномъ, лирическомъ тонѣ, какъ вышеприведенное. Вотъ для примѣра его окончаніе: "Окостенѣвшій ребенокъ устремилъ взоръ на небо, на которомъ блестѣлъ млечный путь; онъ хотѣлъ бы жаловаться, но матери нѣтъ у него, и онъ обращается къ Богу: "Отче нашъ"... Какъ, царскій сынъ! Отца твоего народы называютъ Богомъ, а ты, глядя на этотъ небесный дворецъ, умираешь безъ крова, за порогомъ? "Отче нашъ", говоришь ты... а чей же ты братъ? Не тѣхъ ли, которые пребываютъ въ роскоши, съ омертвѣвшею душой и громкимъ стукомъ полныхъ кубковъ заглушаютъ твои угасающіе стоны? "Отче нашъ"... Боже! слышишь ли Ты этого ребенка, раскрывающаго свои бѣлыя отъ нужды уста? Ахъ! онъ вѣритъ, что Ты -- отецъ ему, и съ такою вѣрой умираетъ! Дитя молилось... отъ дыханія его устъ подымался легкій, серебристый туманъ, сперва теплый и голубовато-бѣлый, затѣмъ удивительно прозрачный. Наконецъ, онъ исчезъ... полуоткрытыя губы перестали шептать молитвы и жалобы и передъ темнымъ, молчаливымъ зданіемъ ребенокъ умеръ -- безъ крова". Но и смертью не всегда кончаются невзгоды бѣднаго ребенка. Напрасно мать одного изъ такихъ дѣтей проситъ сельскіе колокола звонить по ея сынѣ. У колоколовъ -- "твердыя сердца, холодная грудь", и они требуютъ за свою услугу "бѣлый талеръ". Когда его не оказывается у крестьянки, сынъ ея остается безъ погребальнаго звона: по немъ звонятъ "только тѣ колокольчики, которые ростутъ въ лѣсу, чтобы звонить при проводахъ клоповъ въ печальный путь" (Изъ хаты, III). Не веселыми красками рисуетъ поэтесса жизнь и тѣхъ крестьянскихъ дѣтей, которыя переживаютъ годы ранняго дѣтства: нужда часто гонитъ ихъ изъ родимаго дома въ чужіе люди, гдѣ и приходится имъ служить, выслуживая себѣ "рубаху да старые сапоги", "пока работа согнетъ" ихъ, "пока Богъ ихъ увидитъ съ высокаго неба". Но особенно мрачной представляется будущность крестьянской дѣвушки, вынужденной, благодаря смерти отца и грозящаго семьѣ голода, искать себѣ работы въ городѣ. Въ небольшомъ стихотвореніи подъ заглавіемъ Сгинетъ ли? поэтесса представляетъ намъ ее на пути въ столицу, рисуетъ противуположность между покинутою ею мирною семейною жизнью въ деревнѣ и тѣмъ шумомъ, блескомъ и грязью, которые ожидаютъ ее въ городѣ, и задается вопросомъ, уцѣлѣетъ ли она здѣсь или погибнетъ, какъ погибли уже тысячи? Такая погибель представляется еще болѣе легкой для дѣтей, выросшихъ въ самомъ городѣ, и поэтесса выводитъ передъ нами одно изъ нихъ: "Она была еще ребенкомъ по возрасту, но по ея задумчивымъ, мутнымъ глазамъ, по блѣднымъ губамъ, полуоткрытымъ, но не улыбавшимся... видно было, что для этого ребенка нѣтъ уже на свѣтѣ никакой тайны, что онъ знаетъ искушенія и нужды, и грѣха, и оцѣпенѣніе мрака и вины, угрюмые часы голода и холода, и слезы, и обиды, и мрачное пламя, загрязняющее чело и прогрызающее тѣло, и выжигающее черныя пятна на совѣсти"... "Но эту дѣвочку,-- продолжаетъ поэтесса,-- нужда породила и нужда воспитала, улица была ея суровою учительницей. Жизнь безстыдна передъ бѣдняками" (Двѣ весны). Та же нужда и невѣжество, которыя однихъ приводятъ къ позору, въ другихъ случаяхъ порождаютъ преступленіе, и ребенокъ, "такой еще маленькій, что могъ бы плакать и звать мать, если бы была у него мать", становится предъ судомъ. Судьѣ, сжалившемуся надъ мальчикомъ, приходитъ въ голову спросить, есть ли въ деревнѣ школа? Отвѣтъ получается отрицательный. "Судья смотрѣлъ на дрожащаго ребенка, на его нагія, худыя и синія руки, на впалую грудь и скудные лохмотья, на мутный, стеклянный блескъ этихъ глазъ, въ которыхъ могли бы, однако, отражаться небеса, на маленькую головку, въ которой спящая мысль не знала другаго свѣта, кромѣ солнца, и другихъ живительныхъ впечатлѣній, кромѣ росы". Передъ глазами судьи внезапно возстаетъ видѣніе: ему кажется, будто онъ видитъ будущее, "считающее плоды на пустомъ полѣ и вызывающее на судъ цѣлыя поколѣнія". "И видѣлъ онъ, какъ шли густыя, темныя толпы и задерживали движеніе земнаго шара въ пространствѣ. И, полный тревоги и задумчивости, онъ замѣтилъ, что эти толпы составляли громадную тучу, черезъ которую не могло пробиться солнце, и надъ землею тысячелѣтія царствовалъ мракъ... Онъ видѣлъ, что эта толпа -- сила, потерянная для великихъ цѣлей и стремленій человѣчества, и читалъ въ грозномъ взглядѣ будущности, что она хочетъ разсчета за милліоны"... Онъ слышитъ откуда-то голосъ, произносящій судъ надъ дѣломъ мальчика. "Пусть васъ разсудитъ Христосъ,-- говорилъ голосъ,-- кто болѣе виновенъ: этотъ ли бѣднякъ, не знающій дороги и блуждающій во мракѣ, или вы, исписывающіе толстые томы уголовныхъ законовъ и не заботящіеся о томъ, чтобы учить дитя-сироту. Пусть васъ судитъ Христосъ! Но черный крестъ стоялъ неподвижно и тихо на столѣ, какъ алтарь, отвѣчающій молчаніемъ на слезы..." (Предъ судомъ).

Нетрудно видѣть, что въ этой своего рода маленькой портретной галлереѣ, представленной писательницей, послѣдняя обращаетъ свое вниманіе, главнымъ образомъ, не одну сторону народной жизни, на тѣ невзгоды, которыя постигаютъ простолюдина въ дѣтствѣ, являясь результатами матеріальной и умственной скудости окружающей его обстановки. Эти невзгоды тяжело отражаются на всей жизни человѣка, внося въ нее глубокое горе, подчасъ приводя дѣтей къ смерти, а иногда еще къ худшему -- къ позору и преступленію. Вторая яркая черта въ изображеніи быта крестьянскихъ дѣтей у Конопницкой -- это указаніе на ихъ безпомощность, проистекающую, съ одной стороны, вслѣдствіе ихъ соціальнаго положенія, съ другой -- благодаря недостатку сочувствія къ нимъ у тѣхъ, чья помощь могла бы скрасить ихъ жизнь. "Жестокія сердца, холодныя груди", окружающія крестьянскаго ребенка, рано заставляютъ его задумываться надъ вопросомъ: "отчего, хотя пришелъ Христосъ, такъ плохо на свѣтѣ? и отчего, хотя каждый годъ ребята идутъ объ Рождествѣ колядовать на панскій дворъ, онъ съ тѣхъ поръ, какъ живъ, не помнитъ, чтобы кто приходилъ изъ двора въ хату и говорилъ: "братья, Христосъ родился!" Отчего?" (Съ колядкой). Характерны слова, которыми Конопницкая заканчиваетъ это стихотвореніе: "Дитя! мракъ ночи скрываетъ день, который отвѣтитъ на твои вопросы. Лишь бы не взошелъ онъ судомъ конечныхъ бѣдствій надъ моремъ и сушей! Лишь бы громъ мести не повторилъ будущему вѣку твое: отчего?!" Оттѣняя въ своихъ произведеніяхъ отсутствіе гуманныхъ, братскихъ отношеній между высшими и низшими классами общества, указывая, что при этомъ на первые ложится отвѣтственность за бѣдствія вторыхъ, поэтесса сама проникнута горячею любовью къ тѣмъ дѣтямъ бѣдняковъ, которыхъ она выводитъ передъ читателемъ: самыя темныя стороны ихъ жизни освѣщаются и согрѣваются ея теплымъ чувствомъ и тѣмъ глубокимъ пониманіемъ причинъ этихъ темныхъ сторонъ, которое она вноситъ въ свои произведенія.

Тѣ же черты сказываются и въ изображеніи поэтессой жизни взрослыхъ людей этого класса, какое мы находимъ въ стихотвореніяхъ того же цикла. И здѣсь она указываетъ, какъ губительно отражается на народной жизни нужда и какъ безчеловѣчны подчасъ бываютъ отношенія, устанавливаемыя закономъ, не принимающимъ во вниманіе возможныхъ случайностей человѣческой жизни. Таково, напримѣръ, стихотвореніе Вольный наймитъ. Поэтесса рисуетъ здѣсь крестьянина, обратившагося въ бездомнаго рабочаго, благодаря одной изъ тѣхъ случайностей, которыми такъ богата крестьянская дѣйствительность. "Тяжелъ былъ этотъ годъ: наводненіе уничтожило своимъ серебрянымъ бичомъ весенніе посѣвы и земля въ слезахъ едва породила солому да пустые колосья. Бѣднякъ, выгнанный изъ хаты, за которой накопились недоимки, не прощался ни съ кѣмъ... Онъ завязалъ только въ платокъ горсть земли и пошелъ по дорогѣ. Тихо голубое небо, эхо пѣсни откуда-то изъ-подъ лѣса привѣтствуетъ восходъ... Остановился вольный наймитъ и отеръ слезу полой своей свиты". Далѣе указывается та горькая иронія, которая заключается въ самомъ его названіи. "Онъ свободенъ, такъ какъ отъ узъ, какими приковывало его родимое поле, на которомъ онъ ронялъ кровавый потъ, его уже развязала бездушная статья жестокаго закона... Онъ свободенъ, такъ какъ послѣдній его сирота, опухшій съ голоду весною, умеръ... Даже старый песъ остался у плетня и тихо воетъ. Онъ свободенъ!-- онъ можетъ идти или отдыхать, или проклинать съ отчаяніемъ; можетъ безумствовать, плакать и пѣть,-- Богъ проститъ ему. Можетъ онъ замерзнуть отъ холода, какъ ворона, биться головой о землю, какъ бѣшеный... Отъ восхода солнца и до захода ничто не измѣнится... Что же онъ стоитъ? Вѣдь, онъ воленъ, какъ птица. Хочетъ -- пусть живетъ, а хочетъ -- пускай умираетъ; утомится ли онъ, схватится ли за работу, никто ему не мѣшаетъ. И хотя бы онъ рвалъ волосы на головѣ, никто не спроситъ, что онъ дѣлаетъ, какъ живетъ... Хотя бы палъ онъ трупомъ, никто не скажетъ ни слова..." Въ такихъ яркихъ краскахъ рисуетъ Конопницкая несчастье жертвы нужды. Но бываютъ жертвы еще болѣе несчастныя, обращикъ которыхъ мы видѣли выше въ изображенной ею городской дѣвочкѣ, и вотъ поэтесса ведетъ читателя въ мрачный вертепъ разврата, "гдѣ царитъ всегда ночь, тяжелая, грустная ночь, въ которую никто не видитъ сновъ о свѣтѣ, о Богѣ". Но въ выборѣ момента и здѣсь сказывается глубокая человѣчность писательницы, умѣющей найти лучъ свѣта въ самой темной душѣ. Она представляетъ собранныхъ здѣсь жалкихъ дѣвушекъ въ ту минуту, когда онѣ, увлеченныя игрой старика-скрипача, всего нѣсколько часовъ назадъ потерявшаго дочь, забываются въ простой деревенской пѣснѣ, "снова пріобрѣтя на одинъ часъ невинность сердца, домъ и семью, душевное спокойствіе, и Бога, и солнце". Подъ звуки этой пѣсни у одной изъ нихъ пробуждаются воспоминанія: она видитъ старую мать, сѣдаго отца и своего Янка, и обольстившаго ее панича, и "изъ сомкнутыхъ глазъ катятся горячія слезы". Но забвеніе непродолжительно: входятъ танцоры, начинается балъ, и же дѣвушка первая бросается въ объятія танцора. Въ произведеніяхъ Конопницкой находитъ себѣ мѣсто не только изображеніе народной нужды и тѣхъ грустныхъ и безобразныхъ явленій, которыя она вызываетъ, но и такого народнаго горя, которое хотя и вызывается тоже общими условіями современной общественной жизни, но условіями иного порядка. Такъ, напримѣръ, въ стихотвореніи Хлопское сердце она выводитъ крестьянку-мать, провожающую своего сына въ рекруты. Вотъ какъ описываетъ ее поэтесса: "Полдня уже стояла она неподвижно, безсильно свѣсивши обѣ руки и упорно смотря на зданіе, гдѣ въ залѣ стригли и одѣвали рекрутовъ. Въ рукѣ держала она убогій узелокъ, жалкое и бѣдное имущество сына; ея угасшее, пожелтѣвшее и окаменѣлое лицо было мрачно и тихо, какъ пустыня, и только стиснутыя, дрожащія губы выдавали какую-то страшную душевную боль..." А вотъ описаніе встрѣчи ея съ принятымъ уже въ солдаты сыномъ: "Съ трескомъ открыли двери залы; въ толпѣ только онъ одинъ былъ видѣнъ ея глазамъ... ея Ясекъ... она замѣчаетъ удивительныя перемѣны: какіе-то трагическіе, суровые отблески упади уже на эту обнаженную голову, которую еще сегодня осѣняли льняные волосы. Она всплеснула руками и смотритъ ему въ глаза. Онъ подошелъ молча; былъ онъ блѣденъ и слезы, залегшія гдѣ-то подъ сердцемъ, большими солеными каплями текли у него по щекамъ. "О, матушка!" -- "Не плачь! панъ Езусъ поможетъ... Ты голоденъ; возьми, подкрѣпись на дорогу"... Она подала ему хлѣбъ; онъ вынулъ ножъ изъ кармана, отрѣзалъ кусокъ и шепнулъ: "Не могу, не могу, матушка, одинъ!..." Какъ платокъ она поблѣднѣла, но разломила хлѣбъ и ѣда съ сыномъ". Въ послѣднюю минуту разставанія наболѣвшее сердце матери не выдерживаетъ и разрывается. Такой конецъ нѣсколько бьетъ на эффектъ, но въ цѣломъ стихотвореніе проникнуто глубокимъ и искреннимъ чувствомъ. На ряду съ этими разнообразными проявленіями горя въ народной средѣ польская поэтесса обращаетъ свое вниманіе и на другую важную сторону жизни въ ней, на существующую здѣсь, но остающуюся неудовлетворенною жажду знанія, жажду умственнаго труда и наслажденія. Такую жажду чувствуетъ представляемый ею работникъ, освобождающійся въ субботу отъ "скрежещущей зубцами машины" и получающій плату за свой недѣльный трудъ. Ища отдыха послѣ тяжелой работы, онъ останавливается передъ "яркою надписью, гласящей, что здѣсь онъ подучитъ громкую музыку, шумное удовольствіе и забвеніе всѣхъ своихъ ранъ". Но контрастъ между шумомъ трактира и тишиной лѣтняго вечера заставляетъ его колебаться. "Этотъ прозрачный, розовый вечерній полумракъ навѣвалъ ему въ голову какія-то думы о веснѣ, тишинѣ, природѣ и Богѣ; какіе-то вопросы о жизни, свѣтѣ безпорядочно вставали въ душѣ". "Онъ чувствовалъ, что есть удовольствія выше и чище шума пьяной толпы и музыки, разнузданнаго своеволія, бряцанья стакановъ, проклятій и криковъ... Но гдѣ ихъ найти? Ахъ, еш бы въ этой толпѣ онъ услышалъ какое-нибудь доброе, умное слово, которое освѣжило бы росою его жаждущую мысль, какъ серьезно и вдумчиво онъ бы слушалъ! Какъ охотно подѣлился бы онъ біеніемъ сердца, пожатіемъ своей мозолистой руки! Съ какою радостью пожилъ бы хотя минуту жизнью знанія и свѣта!" Но, не слыша такого слова, "блѣдный рабочій постоялъ, подумалъ и пошелъ въ шинокъ".

Такихъ образомъ, мы видимъ, что и въ изображеніи самой народной жизни Конопницкая остается вѣрна проповѣдуемымъ ею взглядамъ, обращая главное вниманіе свое на болѣзненныя явленія этой жизни, составляющія, однако, вполнѣ естественное и необходимое послѣдствіе ненормальности современныхъ соціальныхъ условій. Отсутствіе въ нынѣшней жизни идеала братства и отказъ отъ реальнаго осуществленія этого идеала даже тамъ, гдѣ имѣется теоретическое сознаніе его, и представляютъ собою тотъ коренной грѣхъ, борьба съ которымъ составляетъ существенное содержаніе и этой части произведенія Конопницкой. И въ самомъ дѣлѣ, сна не относится хладнокровно къ изображаемымъ ею явленіямъ: они слишкомъ рѣзко нарушаютъ ея завѣтный идеалъ, въ нихъ сквозитъ слишкомъ рѣзкое противорѣчіе съ великими идеями любви и справедливости и слишкомъ ясно выступаетъ въ нихъ тяжелое человѣческое страданіе и горе. Это обстоятельство въ значительной степени обусловливаетъ собою и тѣ лирическія отступленія, которыя такъ часты въ этихъ стихотвореніяхъ, какъ въ этомъ можно убѣдиться изъ приведенныхъ выше выдержекъ. Я приведу только еще два мѣста, чтобы яснѣе обрисовать общій характеръ этихъ отступленій. Въ стихотвореніи Хлопское сердце поэтесса, упомянувъ, что крестьянка одѣта въ сермягу, продолжаетъ: "Грустная вещь -- эта сѣрая сермяга, пропитанная потомъ и слезами и оборванная на согнутой отъ работы и несчастья спинѣ бѣдняка... И грустная вещь она, и отбитъ того, чтобы надъ нею подумать, и сама по себѣ такъ возбуждаетъ малость, какъ будто это не лохмотья, а живая рана на народномъ тѣлѣ. Когда-нибудь, когда минуютъ бури и вихри и разъяснится небо, объ этой сермягѣ будутъ говорить въ мірѣ и называть ея исторію эпопеей народовъ. И, можетъ быть, тогда даже мы, мы сами, будемъ хранить этотъ жалкій, грязный, изорванный лоскутъ среди народныхъ сокровищъ и памятниковъ і обливать слезами!" Вотъ еще другое мѣсто, нѣсколько иное по своему частному сюжету, но съ тѣмъ же основнымъ характеромъ. Въ стихотвореніи Безъ крова поэтесса обращается къ морозной зимней ночи: "Ахъ, если бы я была тобой, королева! Я въ эту снѣжную вьюгу дала бы величайшій брилліантъ, что свѣтитъ въ лазури, бѣднымъ на хлѣбъ и огонь для дѣтей... И знаю я, что небо не стало бы блѣднѣе, если бы за одну звѣзду на небѣ свѣтились слезами въ воздухѣ ясные глаза, въ которыхъ воскресла жизнь"... Эти два мѣста различны, правда, по непосредственно выраженнымъ въ нихъ мыслямъ, но оба они имѣютъ то общее свойство, что какъ бы подчеркиваютъ и усугубляютъ мысль всего стихотворенія. Чувства писательницы не выдерживаютъ того сдержаннаго тона, который необходимо господствуетъ въ повѣствовательныхъ произведеніяхъ, и выбиваются лирическимъ порывомъ. При такомъ горячемъ отношеніи писательницы къ вопросу о нуждахъ народа, вполнѣ естественно ожидать съ ея стороны сочувственнаго отношенія ко всякой дѣятельности, искренно стремящейся удовлетворить этимъ нуждамъ. Мы и дѣйствительно находимъ у нея опоэтизированіе такого рода дѣятельности въ одномъ изъ лучшихъ ея стихотвореній подъ названіемъ: Изъ сельской школы, гдѣ описываются похороны сельской учительницы. Глубоко прочувствованными и поэтическими штрихами набрасываетъ Конопницкая образъ этой учительницы. "Молодая жница смѣло встала на полѣ общаго труда и все время терпѣливо вязала свой тяжелый снопъ. Хотя никто не ободрилъ ее словомъ поощренія, не далъ ей помощи, она стояла на этомъ полѣ съ утра и до ночи. И только по временамъ, блѣдная, измученная, съ мокрыми глазами, она простирала въ далекое пространство свои усталыя руки, и только по временамъ шептала: "какъ темно! когда же разсвѣтетъ?", тщетно борясь съ смертельною немощью, теряя надежду. Ахъ, она была какъ бы радугой, что соединяетъ землю съ небомъ... Была она жаворонкомъ для дремлющей деревеньки, хлѣбомъ -- для духа... Была росою, подкрѣпляющей на разсвѣтѣ усталыя растенія... Была звѣздочкой, свѣтящей на небѣ до восхода солнца". Какъ по серьезности мысли, по нѣжному, трогательному тону описанія, прикрывающему глубокій трагизмъ, такъ, наконецъ, и по музыкальности стиха, и по прекраснымъ поэтическимъ образамъ стихотвореніе это смѣло можно поставить въ ряду перловъ поэзіи Конопницкой. Вообще нужно сказать, что форма тѣхъ произведеній, о которыхъ мы только что говорили, ни мало не уступаетъ формѣ разобранныхъ выше лирическихъ стихотвореній. И здѣсь мы находимъ тотъ же легкій, звучный стихъ, тотъ же богатый поэтическій языкъ, наконецъ, то же разнообразіе размѣровъ. Но съ особенною яркостью эти послѣднія качества таланта писательницы могли проявиться въ тѣхъ ея созданіяхъ, гдѣ она, пользуясь лирическою формой народной поэзіи, рисуетъ намъ крестьянскую жизнь устами самихъ крестьянъ. По содержанію своему эти произведенія часто очень близки къ вышеприведеннымъ. Въ нихъ звучатъ часто тѣ же мотивы тяжелой нужды, отравляющей человѣку жизнь, заставляющей его покинуть родину и идти въ далекіе края или даже доводящей его до самоубійства, лишь бы не слышать, какъ "въ избѣ стонетъ жена, такъ что дрожитъ вся хата", не знать, что "въ избѣ голодныя дѣти, а на гумнѣ нѣтъ хлѣба" (Съ луговъ и полей, III). Здѣсь есть и пѣсня парня, идущаго въ солдаты и просящаго мать сшить ему рубашку, чтобы, если подучитъ онъ пулю въ грудь, "имѣть на сердцѣ рубашку изъ нашего льна, изъ нашей деревеньки" (Na fujarce_yIII), есть и унылыя, полныя безъисходнаго горя и отчаянія пѣсни крестьянъ, жалующихся на свою тяжелую хлопскую долю, при которой они теряютъ отъ голода своихъ дѣтей и не въ состояніи помочь имъ. Но на ряду съ такими, знакомыми уже намъ мотивами въ этихъ созданіяхъ творческой фантазіи писательницы отражается и другая, болѣе свѣтлая сторона народной жизни. Въ нихъ проходятъ передъ читателемъ и крестьянская дѣвушка съ ея довольствомъ своею дѣвичьею долей, своимъ возлюбленнымъ Стасемъ и своею родною деревенькой, и парень, влюбленный въ дѣвушку, любящій ее горячо, безъ посредства свахъ, родителей и кумовьевъ, и на этихъ картинахъ чистаго и тихаго счастья простыхъ людей успокоивается возмущенное чувство. Поэтесса изображаетъ и неясные, туманные порывы куда-то въ неизвѣстную даль, "за десятое море", просыпающіеся порою въ груди деревенской молодежи, выставляетъ и ту глубокую любовь къ родимой землѣ и природѣ, которая коренится въ душѣ крестьянина и которая заставляетъ его отказываться отъ выгоднаго предложенія нѣмцевъ купить у него землю. "Богатъ ты, нѣмецъ,-- отвѣчаетъ крестьянинъ,-- и набитъ твой кошелекъ, но для этой земли ты еще слишкомъ бѣденъ... Не продамъ я тебѣ пашни! Возьми свои талеры... Это продаетъ землю, тотъ не нашей вѣры". Тѣмъ не менѣе, эти свѣтлые моменты въ жизни крестьянина занимаютъ въ поэзіи Конопницкой подчиненное мѣсто, тогда какъ на первый планъ выступаетъ изображеніе темныхъ сторонъ этой жизни и крестьянскаго горя въ его разнообразныхъ формахъ,-- мотивъ, который, лишь въ нѣсколько иной постановкѣ, чѣмъ въ эпическихъ произведеніяхъ, разрабатывается поэтессой въ ея лирическихъ стихотвореніяхъ съ самыми различными оттѣнками. Большинство этихъ стихотвореній, яркими красками рисующихъ народную долю, въ то же время, вполнѣ соотвѣтствуетъ и народнымъ понятіямъ, но нѣкоторымъ изъ нихъ можетъ быть справедливо сдѣланъ упрекъ въ излишней сантиментальности. Что касается формы этихъ произведеній, то въ ней, прежде всего, поражаетъ изумительное разнообразіе размѣровъ, находящихся въ распоряженіи писательницы, и музыкальность, и пѣвучесть стиха, доходящая до совершенства. Благодаря ей, нѣкоторыя стихотворенія прямо обращаются въ пѣсни. Конопницкая напоминаетъ въ этомъ отношеніи Кольцова; сходство, продолжая сравненія, можно указать и въ томъ, что она, подобно русскому поэту, часто пользуется формой народной пѣсни, лишь художественно обрабатывая ее. Но именно въ виду такой высоты внѣшней отдѣлки лишь стихотворный переводъ могъ бы передать болѣе или менѣе удовлетворительно прелесть этихъ стихотвореній.

Намъ осталось сказать еще нѣсколько словъ о томъ отдѣлѣ произведеній нашей поэтессы, въ который входятъ различныя мелкія и крупныя эпическія стихотворенія и драматическіе очерки, не имѣющіе такого прянаго отношенія къ народной жизни, а написанные на историческіе или библейскіе сюжеты. Мы не намѣрены подробно останавливаться на нихъ, такъ какъ, на нашъ взглядъ, не въ нихъ лежитъ сила Конопницкой, и ограничимся поэтому лишь нѣсколькими общими замѣчаніями, чтобы не расширять черезъ-чуръ объема статьи. Чистый эпосъ вообще не дается Конопницкой, особенно въ большихъ размѣрахъ, и поэтому ей удаются лишь небольшія эпическія стихотворенія, но и то не всегда: слишкомъ большая отдаленность сюжета отъ современной жизни не даетъ поэтессѣ возможности воспроизвести его со всею полнотой, такъ какъ умѣнье соблюдать историческій колоритъ не принадлежитъ, какъ мы уже видѣли и раньше, въ числу свойствъ ея таланта. Въ виду этого, лишь тѣ изъ этихъ эпическихъ стихотвореній, которыя случайно совпадаютъ по своему сюжету съ настроеніемъ самой поэтессы, производятъ болѣе впечатлѣнія; таковы: Sclavus saltans, In exitu Izraël и Молитва Эздры; близко подходящія къ этимъ по своимъ темамъ стихотворенія Янъ Руссъ и Пѣснь жирондистовъ также удались писательницѣ, но они написаны уже совершенно въ лирическомъ родѣ. Какъ можно видѣть уже по заглавіямъ, во всѣхъ почти этихъ стихотвореніяхъ есть одинъ общій мотивъ -- любовь къ родинѣ, и проведеніе этого мотива вышло у поэтессы очень удачнымъ. За то совершенно не удались ей другія стихотворенія съ сюжетами изъ античнаго міра, какъ Kaloslzagatos, Въ годовщину Ѳермопилъ и Народъ Цезарю. За ними остается, правда, достоинство серьезной мысли, по облеченной въ неподходящіе, произвольно притянутые къ ней образы. То же самое можно сказать и о драматическомъ очеркѣ Въ пирейскомъ портѣ, помѣщенномъ въ третьемъ томѣ стихотвореній Конопницкой. Онъ представляетъ разговоръ нѣсколькихъ аѳинскихъ юношей съ софистомъ Атеногеномъ, разговоръ мѣстами остроумный, мѣстами претендующій на остроуміе, но, во всякомъ случаѣ, не аѳинскій и не греческій. И здѣсь есть нѣсколько удачныхъ, брошенныхъ вскользь мыслей, но въ общемъ очеркъ этотъ, несвязный, отрывочный, не представляетъ изъ себя ничего особенно замѣчательнаго. Наконецъ, довольно большая сравнительно поэма Моисей, напечатанная во второмъ томѣ, заключаетъ въ себѣ нѣсколько сильныхъ и красивыхъ мѣстъ, но въ цѣломъ также не можетъ быть названа хорошей: неудачна уже самая мысль сдѣлать изъ поэмы исключительно монологъ Моисея. Онъ молитъ Бога снять съ него наказаніе и позволить войти въ обѣтованную землю, но эта мольба, растянутая на десять страницъ, неизбѣжно ведетъ къ повтореніямъ, и вниманіе читателя утомляется ими, равно какъ однообразіемъ тона. Уже изъ этихъ краткихъ замѣчаній можно видѣть, что эти произведенія польской поэтессы значительно уступаютъ по своему внутреннему достоинству тѣмъ, которыя мы разбирали выше. къ этому можно прибавить, что и внѣшняя форма ихъ гораздо слабѣе: въ нихъ часто нѣтъ той простоты и силы языка, которая отличаетъ лучшія созданія Конопницкой, за то замѣчается гораздо больше стремленія къ эффектамъ.

Главная сила, главное значеніе Конопницкой остаются, все-таки, въ ея лирическихъ стихотвореніяхъ и въ тѣхъ произведеніяхъ, которыя посвящены изображенію народной жизни. Въ нихъ наиболѣе ярко выступа" ютъ основныя свойства ея таланта -- глубина и серьезность вдохновляющихъ ее идей, свѣжесть и искренность ея чувства, и въ нихъ же она достигаетъ наибольшаго совершенства формы. Основною идеей всего ея творчества служитъ, какъ мы видѣли, идея братства людей, заставляющая ее горячо протестовать противъ всѣхъ явленій жизни, не соотвѣтствующихъ этой идеѣ. Эта же идея заставляетъ ее встать на сторону тѣхъ, кто наиболѣе страдаетъ при современномъ положеніи дѣлъ,-- на сторону низшаго класса общества. Указывая на тяжесть положенія этого класса, поэтесса ясно сознаетъ всю необходимость выхода изъ подобнаго состоянія общественныхъ отношеній и видитъ возможность такого выхода въ дѣятельной, активной любви, которою должны проникнуться люди другъ къ другу. Такая любовь только одна можетъ предотвратить другой исходъ -- по пути гибели и разрушенія. Это сознаніе и обращаетъ лучшія, даже эпическія, произведенія ея въ горячую проповѣдь ея завѣтныхъ идеаловъ. Въ польской литературѣ, какъ мы уже упомянули выше, произведенія Конопницкой представляютъ какъ бы переходную ступень къ произведеніямъ съ еще болѣе ясно выраженною демократическою тенденціей. Но для насъ эта польская поэтесса имѣетъ значеніе еще и съ иной точки зрѣнія, какъ одно изъ отраженій того великаго демократическаго движенія, которое на нашихъ глазахъ все съ большею силой охватываетъ европейскій цивилизованный міръ, требуя реальнаго осуществленія въ жизни великихъ принциповъ равенства и братства.

В. Мякотинъ.

"Русская Мысль", кн.IV, 1892

Оставить комментарий Мякотин Венедикт Александрович (bmn@lib.ru) Год: 1892 Обновлено: 21/01/2023. 87k. Статистика. Очерк: Критика Критика и публицистика	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: (Очерк из современной польской литературы).

Мякотин Венедикт Александрович Мария Конопницкая

Марія Конопницкая.

Мякотин Венедикт Александрович
Мария Конопницкая