Надеждин Николай Иванович
Из статьи о переводе на рус. яз. "Всеобщего начертания теории изящных искусств" Бахмана

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ В. Г. БѢЛИНСКАГО.

ВЪ ДВѢНАДЦАТИ ТОМАХЪ

ПОДЪ РЕДАКЦІЕЮ И СЪ ПРИМѢЧАНІЯМИ С. А. Венгерова.

ТОМЪ I.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія М. М. Стасюлевича. Bac. Остр., 5 лин., 28
1900.

  

Надеждинъ.

Изъ статьи о переводѣ на рус. яз. "Всеобщаго начертанія теоріи изящныхъ искусствъ" Бахмана. (М. 1832. Переводъ М. Чистякова).

("Телескопъ", 1832 г., No 6 и 7).

   Революція, произведенная Кантомъ, составляетъ вторую эпоху какъ для философіи вообще, такъ и въ частности для Эстетики Въ Германіи Кантъ превратилъ совершенно систему мышленія, подкопавъ до основанія опытъ, владѣвшій дотолѣ всеобщею довѣренностью, и заставивъ, какъ новый Коперникъ, вопреки общему вѣрованію, обращаться не понятія вокругъ вещей, а вещи вокругъ понятій. Отсюда его обращеніе къ душѣ, какъ единственной производительницѣ знанія и ручательницѣ истины, сообщившее критическій характеръ и тонъ всей его философіи. Само собою разумѣется, что изящное, обративъ на себя вниманіе великаго мыслителя, должно было также стряхнуть съ себя всю вещественную кору, слѣпленную изъ опытныхъ наблюденій, и разоблачиться до той простой наготы, въ коей оно является среди чистыхъ нѣдръ мыслящаго духа. Такъ какъ самъ Кантъ, послѣ ранняго своего Опыта объ Ощущеніи Высокаго и Изящнаго (Beobachtungen über Gefühl des Erhabenen und Schönen), долго не обращалъ особеннаго вниманія на эстетическую дѣятельность духа человѣческаго: то нѣкоторые изъ безчисленныхъ его сектантовъ -- между коими находился и остроумный Рейнгольдъ -- покушались сами произвесть изъ его Критики Чистаго Разума начало для Теоріи Изящнаго. Но наконецъ явилась Кантова Критика Силы Судительной (Kritik der Urtheilskraft), почти исключительно посвященная разложенію изящной дѣятельности духа, которая своею необыкновенностью изумила самихъ Кантіанистовъ. Подобно Англійскимъ философамъ, изъ которыхъ Юму обязанъ онъ былъ первымъ шагомъ всего своего философствованія, Кантъ началъ съ разрѣшенія чувства изящнаго, но дѣйствовалъ рѣшительнѣе и самовластнѣе, и посему пробрался несравненно далѣе. Анатомическимъ можемъ изслѣдованія вскрылъ онъ нѣдра души до самыхъ простѣйшихъ началъ чистаго мышленія; но между тѣмъ во всемъ сокровенномъ музеумѣ категорій, перерытомъ имъ съ необыкновенно строгою дозорчивостью, не оказалось ни одного понятія, коего преждеопытнаго штемпеля достаточнобъ было для сообщенія предметамъ возможности пробуждать въ душѣ собственно эстетическое наслажденіе. Однако Кантъ тѣмъ не затруднился и разсѣкъ узелъ, допустивши, что основаніе изящнаго наслажденія состоитъ именно въ томъ, что оно не сопровождается никакимъ понятіемъ. Это было въ существѣ дѣла не что иное, какъ заключеніе въ логическую формулу понятія о безкорыстіи, признанномъ уже и въ Вольфіанской школѣ; за неотъемлемую принадлежность чувствованія изящнаго. Но дабы спасти понятію сему вещественность въ собственной своей философіи, которая была для него не инымъ чѣмъ, какъ системою построенія понятій, Кантъ нашелся принужденнымъ допустить, что сіе чувствованіе и сопряженное съ нимъ наслажденіе есть слѣдствіе соразмѣрности съ нашей судительной силой, которая, находясь на срединѣ между разсудкомъ и разумомъ, безъ вѣдома ихъ запечатлѣваетъ явленіе предположеніемъ въ нихъ единства цѣли, отыскиваемой ею охотно даже и тамъ, гдѣ она ни какъ найти его не можетъ. Такимъ образомъ въ основаніе изяществу поставлено было имъ неслыханное начало соразмѣрности съ цѣлію безъ цѣли (Zweckraässigkeit ohne Zweck), сдѣлавшееся эстетическимъ лозунгомъ Кантіанистовъ. Само собою разумѣется, что изящное чрезъ то должно было превратиться въ трансцендентальный призракъ, какъ и всѣ прочія звенья Кантовой философіи. Не смотря на свою нагую безсущность, сіе понятіе изящнаго было такъ мастерски обработано Кантомъ, что составило средоточіе цѣльной и связной системы, съ прагматическимъ, хотя и скуднымъ, примѣненіемъ къ искусствамъ. По его изъясненію, искусство было нечто иное, какъ самовыраженіе человѣчества, коего эстетическое совершенство должно опредѣлиться мѣрою обратной приблизительности къ человѣческой природѣ. Понимаемо такимъ образомъ, оно распадалось для него, по различію средствъ выраженія, на три главныя вѣтви: искусства говорящія, искусства образовательныя и искусства, основанныя на изящной игрѣ ощущеній (die Kunst des schönen Spieles der Empfindungen). Къ послѣднимъ относилъ онъ музыку, коей слѣдовательно въ кругу искусствъ, начинавшихся у него поэзіей, доставалось, на ряду съ расцвѣчиваньемъ (Farbenkunst), самое низшее мѣсто. Вообще должно замѣтить, что особенный предметъ Кантовыхъ изысканій составляло изящное въ природѣ, а не въ искусствахъ, коихъ онъ касался только слегка и мимоходомъ. Съ особенной строгостью обращено было въ нихъ вниманіе на различіе между собственно изящнымъ и высокимъ, коему послѣднему въ основаніе поставлялась видимая несоразмѣрность съ судительною силою, возбуждающая однако, чрезъ приведеніе намекаемой ею безпредѣльности въ тайное соприкосновеніе съ чувствомъ, сознаніе высокаго человѣческаго достоинства. Много также новыхъ и тонкихъ замѣчаній находится въ нихъ и о комическомъ. Не смотря на свою хладную наготу, Кантовъ Трансцендентализмъ, уединившійся отъ всякаго сообщенія съ живою вещественностію, воспламенилъ чудный энтузіазмъ въ головахъ Германскихъ. Поэтическое добродушіе великаго Шиллера признало въ немъ высочайшую степень развитія эстетической жизни, коей превышечувственное происхожденіе и достоинство были ему такъ знакомы, и облекло всею прелестью поэзіи мертвенный скелетъ его, въ прекрасномъ стихотвореніи, извѣстномъ подъ именемъ Царства Формъ (das Eeich der Formen). Правда между самыми приверженцами Критицизма нашлись мыслители, кои не дозволяли умозрѣнію похищать у нихъ живое участіе, пріемлемое сердцемъ и чувствомъ въ наслажденіи изящными явленіями природы и искусства, упирались всячески спасти его. Изъ нихъ первый с. Г. Гейденркихъ, соединявшій въ себѣ съ мыслителемъ поэта, покусился, въ своей Системѣ Эстетики (System der Aesthetik), сдружить какъ нибудь Кантовъ формализмъ съ -- такъ названнымъ отъ него -- началомъ чувствительности (Empfindsamkeit). Но этого имени одного достаточно уже было, чтобы возбудить противъ него всѣхъ прочихъ Кантіанистовъ и возбранить многимъ новымъ, свѣтлымъ и дѣльнымъ, мыслямъ, отъ него предложеннымъ, доступъ въ новое ученіе. Нѣсколько времени господствовала въ Германіи неограниченная вѣра въ безусловную непогрѣшительность Канта. И тогда-то потянулся длинный рядъ системъ, опытовъ, отрывковъ, разсужденій и другихъ сочиненій, для защищенія, объясненія и расширенія эстетическихъ основоположеній Канта. Но между ними столь же мало было взаимнаго согласія, какъ и между различными покушеніями изъяснить многіе другіе догматы Критицизма. Замѣчательны изъ нихъ преимущественно труды: К. В. Снелля, Л. Бен-Давида, Док. Михаелиса, К. Ф. Шмид-Физельдена, К. Л. Першке. Не возможно однакожъ было, по естественному ходу ума человѣческаго, чтобы сей суевѣрный энтуазіазмъ къ Канту могъ долго держаться. Критицизмъ Кантовъ въ самомъ себѣ носилъ сѣмена разрушенія. Обсѣкая пытливость умозрѣнія, чрезъ утвержденіе непреходимой пропасти между разумѣніемъ и природою, онъ только что раздражалъ ее. Тщетно старался онъ запугать испытующій разумъ анитноміями: сіи самыя антиноміи только что подстрекали желаніе разрѣшить ихъ догматически и попытать силъ своихъ надъ таинственнымъ х, древо познанія коего воспрещено было ему такъ строго. Самъ Кантъ почувствовалъ наконецъ сіе измѣническое любопытство и поспѣшилъ укрыться подъ сѣнь вѣры, произведенной имъ изъ практическаго разума (die praktische Vernunft). Сюда же перенесъ онъ и изящное, дабы спасти его всеобщецѣнность и непреложность посреди вліяній зыбкаго чувства. Опредѣлить незыблемое предлежательное начало изящнаго -- ему всегда казалось невозможнымъ: ибо изящное ни когда не могло быть для него результатомъ извѣстнаго соотношенія между явленіями и духомъ человѣческимъ. Но онъ рѣшился позволить себѣ подозрѣніе, что сіе событіе нашего разумѣнія можетъ имѣть подлежательное -- равно непреложное -- начало въ превышечувственномъ субстратѣ существа человѣческаго, требуемомъ вѣрою практическаго разума. Изящное превратилось такимъ образомъ у него въ символъ нравственно добраго, представляющаго высочайшую степень соразмѣрности человѣчества, въ своей недоступной разуму (трансцендентальной) чистотѣ, съ самимъ собою. Отсюда наслажденіе поэтическое, составляя какъ бы переходъ отъ грубаго раздраженія чувственности къ чистонравственному самоуслажденію, признано было имъ, по естественному слѣдствію понятій, за надежнѣйшее средство облагородствованія и возвышенія человѣческой природы изъ состоянія животности къ чистой практической автономіи. Но все это не могло надолго упрочить безусловнаго торжества Кантовыхъ эстетическихъ основоположеній, равно какъ и всей его философіи. Самымъ злѣйшимъ противникомъ ихъ -- послѣ Эбергарда, снизшедшаго наконецъ до притворнаго равнодушія и призрѣнія къ тщетно побораемому Критицизму -- объявилъ себя знаменитый Гердеръ, который съ ожесточеніемъ и ѣдкостію, не всегда извинительными, истерзалъ, въ своей Каллжонѣ (Kalligone), Кантову Критику Силы Судительной, какъ уродливый составъ нелѣпостей, проповѣдующихъ совершенное безвкусіе, посрамительное для здраваго человѣческаго смысла. Самъ однако онъ не предложилъ ни чего въ замѣну сокрушаемой теоріи: ибо начало людкости; (Humanitätsprincip), коимъ онъ руководствовался въ своихъ эстетическихъ сужденіяхъ теряется также въ таинственныхъ мракахъ неопредѣленнаго чувства, которое едва допускаетъ скептическое различеніе всеобщихъ понятій истиннаго, добраго и изящнаго. Посему голосъ его не имѣлъ вліянія на судьбу эстетики. Между тѣмъ поелику вѣра въ Канта начала уже колебаться въ самой Кантовой школѣ: многіе другіе мыслители, не измѣняя вполнѣ своему учителю стали позволять себѣ нѣкоторыя уклоненія отъ него въ построеніи основоположеній эстетическихъ. Остроумные Опыты В. Гумбольдта, брата знаменитаго А. Гумбольдта, занимаютъ не послѣднее мѣсто въ сей категоріи. Сюда же принадлежатъ Римскія Занятія (Römische Studien) К. Л. Фернова, который самъ былъ художникъ, живописецъ, но промѣнялъ искусство на знаніе. Между учебниками, составленными въ томъ же духѣ и тонѣ, замѣчателенъ опытъ Систематической Энциклопедіи Изящныхъ Искусствъ В. Т. Круга. Также заслуживаетъ уважительное воспоминаніе Опытъ Эстетики I. Г. Грубера, составленный въ формѣ диссертаціи на Латинскомъ языкѣ. Но -- часъ Кантовой философіи скоро пробилъ: и ученіе объ изящномъ должно было совлечь съ себя едва поношенную одежду критицизма, для того чтобы явиться въ новой блистательнѣйшей и торжественнѣйшей формѣ: Наукословіе (Wissenschaftslehre) Фихтево, продолживъ Кантовъ трансцендентализмъ до nec plus ultra идеалистическаго изступленія, вызвало третью эпоху умственной Германской жизни, которая измѣнила совершенно порядокъ вещей во всемъ, а слѣдовательно и въ эстетическихъ умозрѣніяхъ.
   Сія третья эпоха начинается Шеллингомъ, отцемъ нынѣшней Германской философіи. Мужъ, поистинѣ великій и дивный, соединяя въ себѣ исполинскій умъ съ исполинской фантазіей, не могъ остановиться на крайней точкѣ трансцендентальнаго идеализма, на которую вознесся въ слѣдъ за Фихте, но опершись своею обширною опытностію на краеугольномъ камнѣ Натуральной Философіи, шагнулъ далѣе и утвердился въ высшемъ пунктѣ зрѣнія, откуда природа и духъ слились для него въ одно великое цѣлое. Пунктъ сей находится въ идеѣ безусловнаго тождества, намекнутаго уже Лейбницевою предуставленною гармоніею (harmonia prestabilita). Во свѣтѣ сей идеи, всѣ трансцендентальныя построенія духа человѣческаго -- а слѣдовательно и изящное -- получили высочайшую предлежательную вещественность, безъ малѣйшаго ущерба своей идеальности. Послѣ того какъ началомъ и первообразною формою всякаго бытія и всякаго дѣйствія признано было безусловное тождество, духъ долженъ былъ только сознательно возсоздавать то, что производится безсознательно природою. Это суть два полюса жизни или дѣйствительнаго проявленія безконечнаго въ конечномъ. Сіе проявленіе совершается въ нихъ по закону тройственности, образуемой соединеніемъ двухъ противоположностей, составляющихъ условіе являемости, въ совершительномъ единствѣ, которое есть непреложное начало бытія. Два противуположные фактора, изъ коихъ слагается духовная жизнь, суть: познаніе и дѣйствованіе. Ихъ совершительное единство выражается художническимъ творчествомъ, въ коемъ столько же мыслепнаго одушевленія, сколько дѣятельной работы. Плодъ художническаго творчества -- искусство -- есть посему торжественнѣйшее проявленіе духовной жизни. Его идеалъ -- изящное -- есть гармонія истиннаго и добраго. Такова была точка зрѣнія на искусства и на изящество, установленныя творцемъ системы Трансцендентальнаго Идеализма (System des transcendentalen Idealismus). Сей новый взглядъ, обѣщавшій полное удовлетвореніе всѣмъ требованіямъ и полное соглашеніе всѣхъ притязаній къ умственной тяжбѣ Изящнаго, только что запутанной Кантомъ, произвелъ удивительное броженіе въ Германіи. Съ жаромъ ухватилась за него кипящая молодежь, соскучившаяся подъ Кантовою тяжелою схоластическою ферулою. Начались толки: посыпались объясненія, распространенія, примѣненія: образовались розысканія, теоріи, системы. Новое понятіе объ Изящномъ и Искусствахъ было развито со всею методическою строгостію, единослѣдственностію, связью и полнотой, въ систематическихъ опытахъ Г. Лудена, Ф. Аста, А. Мюллера, и другихъ безчисленныхъ. Знаменитые братья Шлегели {Фридрихъ и Августъ Вильгельмъ) обработали его прагматически, прилагая преимущественно къ произведеніямъ поэзіи въ ея синхронистическомъ соотношеніи съ исторіею человѣчества. Самъ Гете, въ своихъ пропилеяхъ (Propyläen), дозволялъ генію своему испытывать и судить самаго себя, по уложенію Шеллингову. Неоспоримо, примѣненія сіи послужили въ величайшее благо искусству и имѣли ощутительно дѣйственное вліяніе на характеръ и судьбу поэзіи. Чрезъ нихъ возвратила она свое достоинство, погибавшее прежде подъ тяжестью школьныхъ дефиницій или ускользавшее изъ подъ щупа психологическихъ розысканій, и явилась снова, во свѣтѣ идеальнаго одушевленнаго созерцанія, языкомъ боговъ, глаголомъ творящаго духа, повѣдающимъ дивныя тайны жизни, во глубинѣ его сокрытыя. Но сіе самое одушевленіе, къ коему воззывало Шеллингово ученіе объ изяществѣ, бывъ простерто за предѣлы благоговѣйнаго философическаго смиренія предъ святилищемъ истины, послужило эстетическому умозрѣнію въ пагубу. Очарованная вскрывшимся предъ ней чуднымъ свѣтомъ, мечтательность захотѣла прочесть въ немъ всѣ сокровеннѣйшія тайны искусства. Она пыталась подстеречь и уловить всѣ біенія внутренней жизни творческаго духа въ таинственномъ общеніи съ идеею изящнаго; вслушаться въ ихъ внутреннѣйшія отношенія, отыскать таинственный ключь образуемыхъ ими аккордовъ и положить ихъ на размѣренныя и разочтенныя ноты. Невозможность уловить ихъ безсущную простоту въ ясныя и опредѣленныя понятія заставляла ее прибѣгать безпрестанно къ образамъ, искованнымъ разгоряченною фантазіею, и подобно древнимъ Титанами, громоздить ихъ другъ на друга, дабы завоевать ими недоступный Олимпъ безусловнаго изящества. Но сіи затѣи естественно должны были погребаться подъ собственною тяжестью. Тщетно изступленный смыслъ истощалъ весь запасъ логическихъ тонкостей и все богатство фантастическихъ красокъ: онъ задыхался въ невещественной пустотѣ об-он-полъ вещественности, и усилія его оканчивались почти всегда шумнымъ гуломъ многосоставныхъ словъ и длиннымъ рядомъ алгебраическихъ формулъ. Было время, когда Астъ, излагая въ своемъ Искусствословіи (System der Kunstlehre) отношеніе между философіею, религіею и искусствомъ, утверждалъ со всею методическою оффиціальностью, что философія есть познаніе конечнаго въ безконечномъ, религія есть видѣніе безконечнаго въ конечномъ, а искусство -- разумѣется творческое, -- есть созерцаніе и представленіе безусловной гармоніи конечнаго и безконечнаго, и -- вѣроятно для большаго приближенія къ общему разумѣнію -- позаботился очувствить сію великую тайну мудрости въ математической схемѣ тріугольника. Чѣмъ страшнѣе, необычайнѣе, ярче и заносчивѣй были подобныя выходки, тѣмъ больше возбуждали онѣ удивленія. Въ Афоризмахъ объ Искусствѣ (Aphorismen über die Kunst) Проф. Герреса, оказавшаго себя во многихъ другихъ опытахъ умнымъ и свѣтлымъ мыслителемъ, поваренное искусство называется пластикою текучаго (Plastik des Flüssigen); а парфюмированье -- музыкой запаховъ (Musik der Düfte).
   Фридрихъ Шлегель въ раннихъ своихъ опытахъ -- коихъ промахи искупаются обиліемъ истинно возвышенныхъ мыслей -- называлъ зодчество -- застывшею музыкою (gefrorne Musik), и величалъ историка -- вспять превратившимся пророкомъ (rückwärts gekehrte Prophet). Сія страсть увиваться фантастическими образами продолжается и понынѣ, служа для иныхъ благовидною личиною философическаго шарлатанизма и обезображивая у другихъ истинно высокіе взгляды и драгоцѣнныя мысли. Нерѣдко понятіе укутывается ими до такой степени, что погибаетъ и для смысла и для воображенія. Такъ у Трандорфа, изящное называется объятіемъ міра ради объятія (das Erfassen der Welt für das Erfassen) просимъ разгадывать! Таковы плоды метафизическаго изступленія, произведеннаго въ Германіи Шеллинговою Системою Тождества -- изступленія, подававшаго и подающаго донынѣ поводъ къ безпрестанному возникновенію различныхъ Теорій Изящнаго, изъ которыхъ каждая находитъ свои болѣе или менѣе обширный приходъ, благоговѣющій предъ ней съ болѣе или менѣе изученнымъ одушевленіемъ, и которыя всѣ ранѣе или позже отходятъ другъ за другомъ на общее мѣсто безмятежнаго покоя -- въ шкафы библіотекъ и историческія предисловія новыхъ систематиковъ. Но въ безчисленномъ множествѣ фанатическихъ энтузіастовъ новаго ученія были и умѣренные мыслители, заключавшіе себя въ должныхъ границахъ любомудрія и принесшіе Теоріи Изящнаго существенную пользу, благоразумнымъ примѣненіемъ къ ней новаго философическаго взгляда. Между ними особенное счастіе у насъ въ Россіи послужило Бахману, коего твореніе, давно извѣстное въ нашей литературѣ но слухамъ и отрывкамъ, теперь все является въ переводѣ. Переводъ Бахмановой Теоріи Искусствъ отличается достоинствами, еще рѣдкими въ нашей литературѣ. Кромѣ недавняго перевода Бахмановой же Логики, сдѣланнаго въ С. П. Бургской Духовной Академіи, мы не знаемъ другихъ опытовъ переложенія на Русскій языкъ ученой, философской книги, гдѣ бы въ равной степени совмѣщались правильность, чистота и благородство выраженія съ вѣрностью, точностью и вразумительностью. Утонченно-искусственная номенклатура новой Нѣмецкой Философіи передана безъ варварскаго насилія отечественному языку. Благодаря умѣнью переводчика, въ діалектическомъ машинизмѣ теоріи не слышно тяжелаго скрыпа педантизма. Коротко сказать, твореніе Бахмана, въ настоящемъ переводѣ, не будетъ казаться пугаломъ для образованной не оффиціяльно ученой публики. Это тѣмъ пріятнѣе, что переводъ сей принадлежитъ молодому Студенту Московскаго Университета. Истинно Русскіе, считающіе сіе высокое святилище наукъ средоточіемъ просвѣщенія великой Имперіи, безсомнѣнія порадуются вмѣстѣ съ нами успѣхамъ въ мысли и въ языкѣ, коихъ трудъ сей есть пріятное ручательство. Молодой переводчикъ посвятилъ его своимъ товарищамъ, Студентамъ Московскаго Университета, для которыхъ твореніе Бахмана, за недостаткомъ другихъ пособій на отечественномъ языкѣ, можетъ быть полезно, при благоразумномъ употребленіи. Посему, дабы столь похвальное усердіе достигло вполнѣ своей цѣли, мы поставили обязанностью войти въ подробное изслѣдованіе разныхъ системъ Теоріи Изящнаго, которое одно только можетъ сохранить юную любознательность, среди колебанія мнѣній и толковъ, на прямой, истинной точкѣ зрѣнія. Тѣ, кои внимательно просмотрѣли краткое изложеніе судьбы Теоріи Изящныхъ Искусствъ, нами представленное, легче и вѣрнѣе поймутъ истинное достоинство Бахманова опыта и воспользуются имъ надежнѣе и прочнѣе.
   Обозрѣвая многочисленныя формы, кои Теорія Изящныхъ Искусствъ принимала въ различныя времена у различныхъ народовъ, не льзя не замѣтить, что ихъ разномысліе и разногласіе основывается на исключительномъ пристрастіи къ одному изъ трехъ главныхъ дѣятелей всякаго, а слѣдовательно и эстетическаго познанія. Все, доступное нашему вѣденію, слагается изъ двухъ элементовъ: идеальнаго, постижимаго уму чрезъ внутреннее созерцаніе (= ноуменъ), и вещественнаго, осязаемаго чувственностію чрезъ внѣшнее наблюденіе (= феноменъ). Сіи два элемента, въ своемъ нераздѣльномъ соединеніи переходя чрезъ ощущеніе въ собственность сознанія, уловляются разумомъ въ понятіи, сообщающемъ образуемому изъ нихъ предмету познавательную вещественность. Такимъ образомъ каждое сознаніе, и слѣдовательно познаніе изящнаго предполагаетъ три данныя, безъ которыхъ оно не можетъ существовать какъ опредѣленное событіе (фактъ) разумѣнія. Это суть: воззрѣнія, понятія и идеи, соотвѣтствующія тремъ главнымъ познавательнымъ способностямъ души: чувственности, разуму и уму. Каждое изъ сихъ трехъ данныхъ въ свою очередь служило для мыслителей единственною точкою отправленія и исключительною темою умственнаго изслѣдованія. Отсюда происходятъ три главные образа воззрѣнія, къ коимъ могутъ быть возведены всѣ различныя проявленія умственной дѣятельности при составленіи Теоріи Изящныхъ Искусствъ, равно какъ при всякомъ умозрѣніи. Это суть: Эстетическій Эмпиризмъ, Эстетическій Критицизмъ и Эстетическій Трансцендентализмъ, коихъ въ древнія времена представителями были Аристотель, Лонгинъ и Платонъ, и которымъ въ новѣйшія времена соотвѣтствовали не лица, а цѣлыя націи: Франція, Англія и Германія. Сія послѣдняя, обнявши поочередно всѣ сіи три способа изслѣдованія подъ трансцендентальнымъ угломъ зрѣнія, сообщили Эмпиризму методическую стройность чрезъ Баумгартена, возвысила Критицизмъ до философической полноты Кантомъ и явила высочайшій образецъ систематическаго Трансцендентализма въ Шеллингѣ. Такъ какъ въ Бахманѣ мы признали ученика школы Шеллинговой, то обратимъ здѣсь вниманіе на достоинства и недостатки. Эстетическаго Транцедентализма, коего теорія Бахмана есть не полное, но живое отглашеніе.
   Проникать въ таинственное святилище ума, гдѣ, въ свѣтозарной сѣни идей, почиваютъ вѣчные первообразы бытія, составляющіе небесное наслѣдіе духа человѣческаго, и довѣдываться тамъ разрѣшенія таинъ изящества, просіявающаго сквозь наружную кору искусственныхъ произведеній, есть безъ сомнѣнія дѣло великой и существенной важности для умозрительнаго изслѣдованія міра художествъ. Явленія Изящныхъ Искусствъ тогда только позволяютъ разгадывать истинное свое значеніе и достоинство, когда дышущая въ нихъ таинственная гармонія жизни открываетъ себя умственному взору въ превышечувственномъ созерцаніи идеи безусловнаго изящества. Иначе при видѣ Зевеса Фидіева пробуждалось бы одно добродушное сожалѣніе о сводѣ храма, долженствовавшемъ неминуемо сокрушиться о величественное чело возставшаго Громовержца. Мракъ, въ коемъ почиваетъ идея безусловнаго изящества, не совсѣмъ недоступенъ вѣденію. Отражаясь въ живомъ зеркалѣ сознанія болѣе или менѣе ясными отлучами, она дозволяетъ уловлять себя въ свѣтлые образы одушевленной фантазіи (идеалы), изъ которыхъ разумъ можетъ выработывать логическіе абстракты, допускающіе себя развивать и свивать въ цѣлость систематическаго единства. Такимъ образомъ составляется Метафизика Изящнаго, довершающая, вмѣстѣ съ Метафизикой Истиннаго и Добраго, цѣлость Трансцендентальной Философіи. Ея существенная необходимость для Теоріи Изящныхъ Искусствъ не подлежитъ сомнѣнію: ибо она только одна можетъ сообщить ей философическую полноту, основательность и непреложность. Но Теорія Изящныхъ Искусствъ весьма осторожно должна пользоваться ея содѣйствіемъ. Ничто не можетъ быть для ней опаснѣе метафизическаго изступленія. Увлекаясь имъ, она подвергается опасности упустить изъ виду существенность, которая должна составлять главнѣйшій предметъ ея изысканій, и затеряться въ безпредѣльныхъ пустыняхъ безплоднаго умозрѣнія. Тѣмъ менѣе можно довѣрять Метафизикѣ Изящнаго исключительное право созидать Теорію Изящныхъ Искусствъ собственною силою, безъ всякаго чуждаго содѣйствія, какъ то дѣлается въ Эстетическомъ Трансцендентализмѣ. Сколь ни безусловна должна быть вѣра наша въ идею, все остается возможность усумниться и спросить, не произвольны ли понятія, коимъ она опредѣляется. Конечно, нисходя отъ идеи къ явленіямъ, можно прицѣплять къ нимъ эѳирную ткань умозрѣнія и такимъ образомъ вылетать въ нее свидѣтельства опыта. Но кто поручится, что сіи свидѣтельства не вынуждены тирански діалектической пыткой или не подобраны лукаво софистической хитростью для защиты ложныхъ мечтаній? Самъ опытъ получаетъ голосъ и право свидѣтельствовать не иначе, какъ свыше и можетъ служить рѣшенію умозрительныхъ задачъ только тѣмъ, что раскрываетъ внутри насъ изъясняющее начало: безконечною же своею частностію возбуждаетъ всегда опасеніе касательно общихъ положеній, на немъ основываемыхъ. И такъ Теорія Изящныхъ Искусствъ превратится въ паутину, развѣвающуюся по воздуху, если дозволитъ себѣ ограничиться Эстетическимъ Трансцендентализмомъ. Она можетъ быть проста въ началахъ, тонка въ различеніяхъ, строга въ выводахъ, плодовита въ результатахъ: но ея приложеніе къ Изящнымъ Искусствамъ всегда останется проблематическимъ, пока сама она будетъ уединяться въ надоблачныхъ пустыняхъ метафизики.
   По счастію, Бахманова Теорія Искусствъ не такова. Она заимствовала у Шеллингова Трансцендентализма идеальное одушевленіе, коимъ просвѣтлены всѣ ея взгляды: но сохранила себя постоянно въ предѣлахъ благоразумной осторожности. Послѣдняя часть ея, разсуждающая собственно объ искусствахъ, отличается особенно прагматическою внимательностію къ явленіямъ опыта. За то конечно Теорія Бахманова не можетъ похвалиться тою высочайше симметрическою стройностью и полнотой, которая ослѣпляетъ и дивитъ въ системахъ Аста, Вагнера, Трандорфа, Сольгера и другихъ рѣшительныхъ трасценденталистовъ. Но да не огорчаетъ это юныхъ мыслителей! Мы сами знаемъ, по собственному опыту, сколь обольстительны сіи фантастическіе калейдоскопы, въ коихъ понятія представляются въ такихъ стройныхъ, въ такихъ изящныхъ формахъ. Эта изящная стройность есть оптическій обманъ, коимъ забавляться извинительно только дѣтямъ. По несчастію, забава сія очень легка и потому весьма соблазнительна. Молодымъ умамъ, конечно, охотнѣе тѣшиться этой калейдоскопической игрой призраковъ, чѣмъ рыться въ хаосѣ дѣйствительности и собирать раздробленныя ея крупицы въ систематическое единство, усиліями собственнаго мышленія. На это надобно много трудовъ, много терпѣнія. Отсюда особенное пристрастіе молодежи къ трансцендентальной мечтательности, обнаруживающееся и въ нашемъ отечествѣ. Мы убѣждаемъ ихъ вразумиться несчастными послѣдствіями сей мечтательности, оканчивающейся или смѣшнымъ шарлатанствомъ или жалкимъ сумасбродствомъ. Отправляясь въ высшую страну умозрѣнія, безъ запаса опытныхъ, прагматическихъ свѣденій --
  
   Въ челнокѣ,
   На легкѣ --
  
   шарлатаны и сумасброды скоро налетаютъ
  
   Черезъ мглу,
   На скалу
   И кладутъ свою главу
   Неоплаканную!
  
   За примѣрами ходить не далеко. Сколько соблазна произвело у насъ извѣстное философическое превращеніе мухи въ науку! И между тѣмъ это произошло отъ незнанія Баумейстеровыхъ эмпирическихъ правилъ силлогизма второй фигуры! Не доказывалъ ли весьма недавно одинъ самоучка высшій взглядъ, что духовная, внутренняя сторона музыкальнаго искусства выражается духовыми инструментами, потому, что внутрь ихъ дуютъ? Отъ высокаго до смѣшнаго одинъ шагъ: эту глубокую истину доказываютъ всѣ сумасбродные трансценденталисты, всѣ верхогляды, начиная съ звѣздочета Ѳалеса, свалившагося въ ровъ, до Историка Русскаго Народа, ударившагося въ романы.
   Въ заключеніе скажемъ, что всякое истинное познаніе, а слѣдовательно и познаніе изящнаго возможно только при участіи всѣхъ силъ мыслящаго духа и посему не можетъ и не должно быть односторонне. Да и для чегожь иначе снабжены мы отъ Всезиждительной Мудрости различными орудіями познанія, еслибъ однимъ изъ нихъ могли вполнѣ управиться съ многостороннею вещественностію? Инстинктъ, управляющій низшею степенью развитія нашей познавательной дѣятельности, чувственностію, можетъ быть для насъ полезнымъ обличителемъ и наставникомъ. Она обогащена пятью различными. орудіями пріятія внѣшнихъ впечатлѣній: и между тѣмъ не ограничивается ни однимъ изъ нихъ исключительно, при составленіи полнаго опытнаго понятія о предметахъ. Она осматриваетъ ихъ наружныя формы, ощупываетъ ихъ толщу, прислушивается къ когезіи ихъ частей и извѣдываетъ внутренній ихъ составъ обоняніемъ и вкусомъ. Точно также долженъ поступать и духъ вѣденія въ высшемъ своемъ стремленіи къ изученію таинствъ бытія и дѣйствія. Всякое живое и полное знаніе -- а слѣдовательно и Теорія Изящныхъ Искусствъ -- должна быть плодомъ совокупнаго гармоническаго дѣйствія, различающаго самоуглубленія, созидающаго умозрѣнія и и оправдывающей наблюдательности. Чувство, разумъ и умъ должны трудиться общими братскими силами: и тогда можно ожидать полнаго успѣха. Только не должно забывать, что строить надобно снизу, что начинать не льзя иначе, какъ сначала.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru