Надеждин Николай Иванович
Летописи отечественной литературы

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Отчет за 1831 год

ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ В. Г. БѢЛИНСКАГО.

ВЪ ДВѢНАДЦАТИ ТОМАХЪ

ПОДЪ РЕДАКЦІЕЮ И СЪ ПРИМѢЧАНІЯМИ С. А. Венгерова.

ТОМЪ I.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія М. М. Стасюлевича. Bac. Остр., 5 лин., 28
1900.

  

Надеждинъ.

Лѣтописи отечественной литературы.
Отчетъ за 1831 годъ.

("Телескопъ", 1832 г., No 1).

   Между тѣмъ какъ иностранныя литературы своею неистощимо разнообразной плодовитостью подавляютъ и путаютъ самую прозорливую наблюдательность: наши литературныя лѣтописи могутъ только изумлять своей необыкновенной скудостью. Еслибъ поле нашей словесности представляло уже совершенно безплодный пустырь, то это былобъ менѣе странно и удивительно: ибо моглобъ быть изъяснено изъ совершеннаго отсутствія жизненныхъ силъ творческой дѣятельности. Но въ литературѣ Русской возникаютъ временами прекрасные цвѣты, живые свидѣтели внутренней жизни. Откудажъ это противорѣчіе? Откуда чудная прелесть роскошнаго цвѣтенія среди всеобщей пустоты и безплодности?
   Обыкновенно приписываютъ все младенчеству и незрѣлости нашей литературы. Но не то бываетъ во времена младенчества и незрѣлости. Первоначальная степень развитія въ человѣкѣ, какъ и въ человѣчествѣ, по законамъ- естественнаго порядка, должна отличаться не безплодною скудостію, а богатою плодовитостью. Тогда свѣжія, неистощенныя силы, гонимыя кипящимъ сокомъ юной жизни, выбрасываются вдругъ, всѣми, такъ сказать, порами бытія, и разсыпаются въ безчисленныхъ, неистощимо разнообразныхъ искрахъ. Такъ бываетъ и съ физической природой, весною, въ эпоху періодическаго ея младенчества. Растенія, пробуждаясь къ новой жизни, осыпаются несмѣтнымъ богатствомъ почекъ; чѣмъ болѣе зрѣетъ и мужается жизнь, тѣмъ становятся онѣ малочисленнѣе и весьма немногія изъ нихъ собираются въ спѣлыхъ плодахъ румяною осенью. Съ другой стороны, несмѣтное богатство прозябенія, коимъ сопровождается весна жизни, должно отличаться не разнообразіемъ, а ровностью. Безчисленные отпрыски, покрывающіе юную лѣторасль, бываютъ одинаково неполны, одинаково недокончанны. Если иногда кипящій сокъ разыгравшейся жизни приливаетъ съ особенной силою, въ необыкновенномъ количествѣ, то сіе особенное напряженіе выражается разрушеніемъ обыкновенныхъ пропорцій, выступленіемъ изъ общихъ формъ, дикой оригинальностью, величественнымъ уродствомъ. Лѣтописи образованія человѣческаго представляютъ тоже самое. Въ первобытныя времена всеобщаго младенчества, когда родъ человѣческій наслаждался первыми восторгами юной жизни, въ колыбели Востока, подъ знойнымъ пологомъ тропическаго неба, какъ неистощимо плодовитою и какъ однообразно несовершенною во всѣхъ явленіяхъ представлялась его дѣятельность! По одному Египетскому обелиску, по одной пуранѣ Индійской, можно опредѣлить физіономію всего первобытнаго человѣчества, коего костями усѣяны берега Нила и Гангеса. На зарѣ классической древности, въ младенческомъ возрастѣ Эллады, повторялось тоже, только въ меньшемъ размѣрѣ; художники и поэты плодились тогда поколѣніями, философы составляли династіи: но длинные ряды Гомеридовъ и Дедалидовъ не ознаменовали бытія своего ничѣмъ, кромѣ грубыхъ фетиніей, вылѣпленныхъ по одной формѣ, или отрывочныхъ рапсодій, нааѣваемыхъ на одинъ общій голосъ; философія передавалась изъ рода въ родъ афористическими крохами. Утромъ среднихъ вѣковъ, на другой день міра, пробужденіе жизни въ обновленномъ человѣчествѣ сопровождалось тѣми же явленіями. Толпы схоластиковъ, толпы менестрелей и трубадуровъ... и вся поэзія, вся мудрость -- однозвучный, младенческій лепетъ! Совсѣмъ противное представляютъ лѣтописи нашего отечественнаго просвѣщенія. У ш.съ чуднымъ образомъ совмѣщается немладенческая нищета съ немладенческой роскошью. Это не столько ощутительно въ области наукъ, сколько въ произведеніяхъ собственно такъ называемой словесности, гдѣ сіе странное совмѣщеніе крайностей выражается особенно ярко и рѣзко. Восторженныя пѣснопѣнія Ломоносова и Державина, роскошныя мечты Жуковскаго и Пушкина, басни Дмитріева и Крылова, слишкомъ сочны и зрѣлы для младенческаго лепета, на который обыкновенно осуждаютъ нашу словесность. Смотря на окружающую ихъ пустоту, скорѣй можно подумать, что онѣ не обогнали, а пережили вѣкъ свой. Разстояніе, отдѣляющее безобразную дичь Сигова отъ гармоническихъ мелодій Батюшкова, явленіе Димитрія Самозванца съ Юріемъ Милославскимъ, Исторіи Русскаго Народа послѣ Исторіи Государства Россійскаго, обличаетъ скорѣе дряхлость, чѣмъ незрѣлость литературы. И еслибы очевидность не противорѣчила, то читая современныя лѣтописи нашей словесности, можнобъ было подумать, что мы дочитываемъ послѣднія страницы ея исторіи. Такъ наше младенчество отзывается старостью и хилостью!
   Чтожъ это значитъ? Не ужели наше просвѣщеніе отцвѣло, не разцвѣтши? Не ужели намъ суждено не живши состарѣться? Быть не можетъ! Все свидѣтельствуетъ напротивъ, что благодатная почва Русскаго духа, согрѣтая весенними лучами юной жизни, таитъ въ нѣдрахъ своихъ силы еще неистощенныя, богатство еще не початое! Такъ чтожъ препятствуетъ ей развиваться? Со временъ Петра, воззвавшаго Русскій колоссъ къ жизни, обширная нива Русскаго умственнаго просвѣщенія, Русской словесности, болѣе вѣка, находится какъ будто подъ паромъ. Глушь и дичь, покрывавшія ее, разчищены; на ней нарѣзаны уже первыя борозды. положены первыя основанія обработанности; мудрыя попеченія правительства согрѣваютъ ее своею благотворною теплотою: и между тѣмъ она не покрыта зеленью, потому что разработка ея только начата, а не кончана, соки пробуждены, но не сосредоточены, бразды вскопаны, но не засѣяны. Откудажъ такое запущенье? Рукъ лы, крѣпости ли, усердія ли, не доставало у насъ въ продолженіе цѣлаго столѣтія? Нѣтъ! все было, кромѣ дружнаго соединенія силъ и трудовъ на одно общее дѣло. Этотъ же недостатокъ дружности не иному чему должно приписать, какъ могуществу чуждаго вліянія, отяготѣвшаго надъ нами съ самыхъ первыхъ минутъ нашего пробужденія. Съ одной стороны, вліяніе сіе неоспоримо принесло намъ великую, неоцѣненную пользу. Оно вдвинуло насъ въ составъ просвѣщеннаго міра, отъ котораго отдѣлялись мы глухою, непроходимою стѣною, и дало намъ возможность участвовать въ умственномъ капиталѣ человѣчества, накопленномъ совокупными силами народовъ, въ продолженіе тысячелѣтій. Но за это, по видимому даровое, пріобрѣтеніе поплатились мы весьма дорого. Открывшаяся предъ нами роскошь Европейскаго просвѣщенія ослѣпила нашу неопытность; мы захотѣли немедленно наслаждаться ею, позабывъ, что она стоила Европѣ тмочисленныхъ трудовъ, вѣковыхъ усилій. Чтобы пріобрѣсть законныя права на сіе наслажденіе, надлежало обратить богатство Европейской образованности въ нашу собственность, приспособить ее къ Русскому духу и возрастить собственными силами, изъ внутреннихъ соковъ Русской жизни. Это требовало трудовъ, которые показались намъ тяжелы и скучны. Вмѣсто того, чтобъ заниматься изнурительными работами предварительнаго воздѣлыванія родной почвы, работами медленно и скупо вознаграждаемыми, мы предпочли легчайшее и удобнѣйшее занятіе -- пересаживать къ себѣ цвѣты Европейскаго просвѣщенія, не заботясь, глубоко ль они пустятъ корни и на долго ли примутся. Это иногда удавалось и отсюда тѣ блестящія, необыкновенныя явленія, кои изумляютъ наблюдательность, блуждающую въ пустыняхъ нашей словесности. Сіи явленія суть или переводы или подраженія: онѣ не самородныя Русскія, хотя часто имѣютъ Русское содержаніе и составлены изъ чисто Русскаго матеріяла. Такъ растенія иноземныя, лелѣемыя въ нашихъ садахъ, питаются Русскимъ воздухомъ, сосутъ Русскую почву, а -- все не Русскія! Тяжело, а должно признаться, что доселѣ наша словесность была -- если можно такъ выразиться -- барщиной Европейской; она обработывалась руками Русскими не по Русски; истощала свѣжіе неистощимые соки юнаго Русскаго духа для воспитанія произрастеній чуждыхъ, не нашихъ. Что у насъ теперь своего? Поэтическій нашъ метръ выкованъ на Германской наковальнѣ: проза представляетъ Вавилонское смѣшеніе всѣхъ Европейскихъ идіотизмовъ, нароставшихъ поочередно слоями на дикую массу Русскаго неразработаннаго слова. Какими произведеніями можемъ мы похвалиться, какъ нашими собственными? Театръ у насъ представлялъ всегда жалкую пародію Французской чопорной сцены; объ эпопеяхъ и говорить нечего; лирическое одушевленіе временъ Очаковскихъ выливалось въ оффиціальныхъ формулахъ, общихъ всей Европѣ; въ балладахъ, коими смѣнилось царство онъ, развертывалась Нѣмецкая трескучая фантазмагорія; современныя поэтическія мечты, думы, грезы, отзываются или, по крайней мѣрѣ, хотятъ отзываться Байронизмомъ. Такимъ образомъ, благодатный весенній возрастъ словесности, запечатлѣваемый у народовъ, развивающихся изъ самихъ себя, свободною естественностію и оригинальною самообразностью, у насъ напротивъ обреченъ былъ въ жертву рабскому подражанію и искусственной принужденности. Обыкновенно ставятъ это въ вину и въ укоръ Русскому характеру, признавая его неспособнымъ къ самообразной производительности: но не будемъ слишкомъ строги къ самимъ себѣ. Не одна наша словесность терпитъ сію участь: ее раздѣляютъ литературы народовъ, кои раньше насъ приняли участіе въ Европейскомъ просвѣщеніи и слѣдовательно старше и зрѣлѣе насъ, какъ то: Шведская, Датская, Голландская Имъ также нечѣмъ похвалиться: онѣ прозябаютъ не своей, но заимственной жизнью.
   Само собою разумѣется, что сіи насильственные наросты не могли укореняться глубоко въ литературной нашей почвѣ и разрастаться богатою жатвою. Напротивъ онѣ весьма скоро выцвѣтали, блекли и опадали. Ничто не упрочивало имъ продолжительнаго, основнаго существованія: онѣ возникали и увидали по минутнымъ прихотямъ, но эфемернымъ капризамъ моды. Отсюда та непостоянная вѣтренность и измѣнчивость вкуса, въ коей не льзя не упрекнуть нашу словесность. Въ продолженіе столѣтія она безпрестанно мѣняла свой цвѣтъ, тонъ и характеръ. Ломоносовъ пристрастилъ ее къ классической древности, коей изученіемъ воскормленъ былъ собственный его геній: и въ слѣдъ за нимъ явились переводы Иліады и Энеиды, Горація и Платона, Ксенофонта и Овидія; Греко-Римскіе классики были господствующею страстью нашей словесности во все продолженіе осьмнадцатаго столѣтія. Явился Карамзинъ: и страсть сія получила другое направленіе. Онъ подружилъ насъ съ Французскою литературою любезностью, пріучилъ къ ея тому и формамъ: и вдругъ, во всѣхъ концахъ нашей словесности, зацвѣли незабудки и розы, запорхали горленки и мотыльки, раздались нѣжные вздохи, полились ручьи перловыхъ слезъ, коихъ изсякающія капли собираются теперь въ полинявшую урну Дамскаго Журнала. Зазвучали серебренныя струны арфы Жуковскаго, настроенной Нѣмецкою мечтательною Музою, и все бросилось подстроиваться подъ тонъ, имъ заданный: фантазія переселилась на кладбище, мертвецы и вѣдьмы дотянулись страшною вереницею и литература наша огласилась дикими завываніями, коихъ запоздалое эхо отдается еще нынѣ, по временамъ, въ мрачныхъ руинахъ Московскаго Телеграфа. Новое броженіе, пробужденное своенравными капризами Пушкина, метавшагося изъ угла въ уголъ, угрожало также всеобщею эпидеміею, которая развѣялась собственной вѣтротлѣнностью. Такъ все кружилось въ неудержимомъ вихрѣ превратности! Кончилось тѣмъ, чѣмъ обыкновенно оканчивается всякое круженье -- утомленіемъ, охладѣніемъ, усыпленіемъ! Пустота, естественное слѣдствіе безразсуднаго расточенія силъ, обнаружила сама себя повсюду. Война между классицизмомъ и романтизмомъ, свирѣпствовавшая въ послѣднія времена на поляхъ нашей словесности истинною ватрахоміомахіею, довершила разочарованіе самоувѣренности, нехотѣвшей дотолѣ признаваться въ своей внутренней ничтожности. Взаимное ожесточеніе партій ниспровергло всѣ репутаціи, оборвало всѣ хоругви, запятнало всѣ имена, коими гордилась и красилась наша литература. Что должно было отсюда послѣдовать? Пораженная въ своихъ знаменитѣйшихъ представителяхъ, литература онѣмѣла, подобно ратному полю, послѣ кровопролитной сѣчи: и минувшій 1831 годъ является молчаливымъ пустыннымъ кладбищемъ, на которомъ изрѣдка возникали призраки усопшихъ воспоминаній, тѣни сраженныхъ героевъ. Не было года скуднѣе, безплоднѣе. Изъ переводовъ, составлявшихъ доселѣ важнѣйшую отрасль нашей литературной промышленности, замѣчательны только Избранный Нѣмецкій Театръ (Шишкова 2-го) и первая книжка Неистоваго Орланда (Раича). Между искусственно-вырощенными -- такъ сказать -- махровыми цвѣтами подражательной литературы и указать не на что. Заморскій юморизмъ, разскакавшійся лихимъ наѣздникомъ въ Странникѣ (Вельтмана), сломилъ себѣ голову на пустырѣ нашей словесности. Наложница (Баратынскаго), отлитая по предпослѣдней модѣ, въ лирико-эпическую форму, моглабъ вовсе не вставать съ типографическаго ложа. Даже въ домашнемъ обиходѣ дюжинныхъ повѣстей и поэмъ, въ годовомъ продовольствіи переводныхъ романовъ и сказокъ, ощутителенъ значительный неурожаи предъ прочими годами. Коротко сказать, 1831 годъ, въ лѣтописяхъ нашей словесности, отмѣтится годомъ чернымъ для обработывающей литературной промышленности и слѣдовательно для литературной аристократіи и -- если можно такъ выразиться -- для литературнаго мѣщанства, занимающагося книжнымъ фабричнымъ производствомъ.
   Но, съ другой стороны, годъ сей отличается особеннымъ родомъ литературной производительности, копающей свою Русскую народность, Русской киркой и заступомъ, безъ всякихъ заморскихъ хитростей. Работа черная, но заслуживающая вниманіе по внезапному распространенію ея на пустошахъ нашей словесности и по необыкновенному сбыту ея сырыхъ, грубыхъ произведеній! Мы говоримъ о нравственно-сатирическихъ романахъ Орлова, Гурьянова, Кузмичева и прочей братіи, коими, въ продолженіе минувшаго года, наводнялись книжныя наши лавки. Для мыслящихъ наблюдателей это должно подать поводъ къ глубокимъ соображеніямъ и результатамъ. Откуда вдругъ такое странное броженіе, такая плодовитая досужесть въ заднихъ рядахъ нашей литературы? Говорятъ, что Иванъ Выжигинъ соблазнилъ эту челядь своею удачею: но почемужъ неудача Петра Выжигина, залегшаго на вѣчный покой въ книжныхъ лавкахъ, не могла запугнуть ее! Должно искать другаго основанія поглубже и поважнѣе. Явленіе сіе должно состоять въ тѣсной связи съ современнымъ запустѣніемъ и дряхлостью подражательно-искусственной литературы. Когда Русская почва перестала быть розсадникомъ чуждыхъ, заимственныхъ прозябаній, ея свѣжіе, тучные соки не могутъ же оставаться бездѣйственными и неподвижными въ ея неистощенныхъ нѣдрахъ. Они должны наконецъ пробиться собственною силою и, на невоздѣланныхъ слояхъ тучной земли, засѣсть густою, самородною травою -- разумѣется -- сначала грубою, дикою, безобразною -- мохомъ и плѣсенью, папоротниками и поростами. Но этотъ мохъ, эта плѣсень, эти папортники и поросты, суть залоги пробужденія не внѣшней, наносимой и разносимой вѣтрами, но внутренней, основной, неистощимой произрастительности. Осушите болото, ими покрытое: оно разстелется бархатнымъ, роскошнымъ лугомъ! Такимъ образомъ, это, но видимому, отвратительное явленіе заключаетъ въ себѣ утѣшительное предзнаменованіе. Въ Русской словесности близокъ долженъ быть поворотъ искусственнаго рабства и принужденія, въ коемъ она доселѣ не могла дышать свободно, къ естественности, къ народности. Направленіе сіе ощутительно отчасти и въ высшихъ слояхъ нашего литературнаго міра Романы Загоскина, въ коихъ Русская народность выработана до идеальнаго изящества, безъ малѣйшей утраты своей естественности, не суть случайныя забавы воображенія, а результаты и указатели внутренняго кровообращенія въ нѣдрахъ Русскаго духа. Они пускаютъ уже отъ себя многочисленные отпрыски. Между собственно поэтическими произведеніями, Борисъ Годуновъ (Пушкина) и Марѳа Посадница (изданная Погодинымъ) отличаются также глубокою народностью. Послѣднее произведеніе, явившееся въ свѣтъ въ концѣ прошлаго года, любопытно особенно потому, что представляетъ сраженіе чистѣйшей національности содержанія съ строжайшею покорностью искусственной сценической формѣ. Но блистательнѣйшимъ разсвѣтомъ Русской народной поэзіи порадовала насъ прекрасная сказка Жуковскаго, явившаяся на рубежѣ истекающаго года. Такимъ образомъ минувшій 1831 годъ протекъ, не богатый памятниками, но роскошный надеждами! Съ нетерпѣніемъ ожидаемъ ихъ оправданія:-- и дастъ Богъ!-- дождемся!
   Относительно пріобрѣтеній собственно библіографическихъ 1831 г. ознаменовался изданіями: Исторіи Государства Россійскаго, Сочиненій Державина, Собранія Балладъ Жуковскаго, пріумноженнаго многими новыми прекрасными переводами, Статистики Кириллова, Лѣтописи Бера. При нашей библіографической нищетѣ, и это слава Богу!..
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru