Небольсин Павел Иванович
Заметки на пути из Петербурга в Барнаул. П. Небольсина

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   ЗАМѢТКИ НА ПУТИ ИЗЪ ПЕТЕРБУРГА ВЪ БАРНАУЛЪ. П. Небольсина. С.-Петербургъ, въ типографіи И. Глазунова и Комп. 1850 {Хотя эта книга и несовсѣмъ новая, но мы помѣщаемъ ея критическій разборъ, присланный въ редакцію, какъ должно догадываться, отъ человѣка, весьма знакомаго съ Сибирью и съ сибирскою жизнью.}.
   Съ нѣкотораго времени стали появляться у насъ извѣстія о Сибири, какъ потому, что образованный класъ почувствовалъ необходимость знать свое отечество, такъ и потому, что осуществилась давнишняя пословица: Сибирь золотое дно.
   Г. Небольсинъ помѣстилъ въ "Отечественныхъ Запискахъ" статьи: Разсказы о сибирскихъ золотыхъ промыслахъ, Завоеваніе Сибири и потомъ, Замѣтки на пути изъ Петербурга въ Барнаулъ. Первая статья осталась въ "Отечественныхъ Запискахъ", послѣднія двѣ вышли отдѣльными книжками. О первыхъ двухъ мы говорили уже въ "Сынѣ Отечества", теперь будемъ разбирать послѣднюю.
   "Разсказы о сибирскихъ золотыхъ промыслахъ" и "Замѣтки на пути изъ Петербурга въ Барнаулъ" два родные брата, не близнецы однакожъ, по одинъ родился прежде, другой послѣ, у каждаго свое имя, а фамилія одна; оба учились у одного учителя. Прочитавъ первыя страницы замѣтокъ, каждый подумаетъ, что это путешествіе юмористическое, литературное, годное для легкаго чтенія; такъ бы и слѣдовало продолжать его, но мы увидимъ, что авторъ отступилъ отъ первоначальнаго плана и перешелъ въ науку.
   На пути до Новгорода, авторъ видѣлъ, что: "шоссейное полотно тянулось неизмѣримою прямою нитью въ недосягаемую даль; края его живописно были обставлены, то превосходно раскрашенными верстами, то подобіемъ березокъ, лѣниво раскинувшихъ вѣтвистые сучки. Но обѣимъ сторонамъ полотна дороги раскинулись сѣро-зеленыя болота; одна развѣ далекая черта, едва-едва отдѣлявшая темно-сѣрую землю отъ свѣтлосѣраго неба, могла навести философа на мысль о безграничности человѣческихъ желаній и вѣчной неблагодарности смертнаго къ природѣ, осыпающей его дарами".
   Отъ природы авторъ переходитъ къ жителямъ города Торжка, Домъ и бытъ тамошняго богатаго купца показался ему юртою самоѣда, или чѣмъ-то другимъ, едвали нехуже. Но вотъ что невѣроятно: авторъ говоритъ, что поговорки и комплименты между молодцами и красными дѣвицами утверждены общимъ согласіемъ народа, передаются изъ рода въ родъ, для памяти записываются въ тетрадку, выучиваются наизусть; во многихъ семьяхъ хранятся красиво-переплетенныя рукописи, какъ сборникъ всѣхъ постановленій о политичномъ обхожденіи.
   Описывая цвѣтъ сарафановъ, онъ употребляетъ слово серизовый.-- Что это за цвѣтъ? Въ русскомъ языкѣ нѣтъ слова серизовый, а есть вишневый.
   Авторъ выѣхалъ изъ Нижняго-Новгорода, и на пути къ Казани хотѣлъ взглянуть на коренную русь во всей красѣ русской національности.
   "Ждемъ видѣть", говоритъ онъ, "не одни кафтаны ямщиковъ, или крестьянъ, да кички ихъ бабъ, а думаемъ себѣ, что вотъ, авось, Богъ дастъ нагнуться на что-нибудь такое, что напомнило бы и Москву съ ея боярами и фабриками, и Торжокъ съ его простолюдьемъ, и старину, и русской умъ, и то и ее.... Тщетныя ожиданія! Именно тутъ-то, по моей дорогѣ и не было того, на что я разсчитывалъ: просто дичь какая-то".
   Такія сужденія автора едва ли основательны.
   Въ Казани есть развалины древняго зданія, башня Сумбеки. Она стоитъ въ Кремлѣ и походитъ какъ бы на колокольню. Татары говорятъ, что тутъ было во времена хановъ какое-то судилище; Русскіе Не обращаютъ вниманія на это преданіе и величаютъ башню именемъ Сумбски. Нашъ авторѣ доказываетъ, что башня эта построена Въ царствованіе Алексѣя Михайловича, когда онъ повелѣлъ учредить Закамскую линію, выкопать рвы и разставить башни, что русскій художникъ умѣлъ придать башнѣ типъ татарскій.
   На чѣмъ основалъ авторъ свои выводы не знаемъ, но сомнѣваемся въ ихъ правильности. Во-первыхъ: на башнѣ стоитъ желѣзный стержень, а на немъ золотое яблоко, отъ тяжести котораго стержень нагнулся. Алексѣю Михайловичу не было надобности отливать драгоцѣнное яблоко, стоющее тысячъ 7 или 8 руб. сер. Скорѣе всего поставили бы на шпицѣ башни гербъ, какъ видимъ на башняхъ въ Москвѣ. Шаръ этотъ давно спятъ, золоіо продано, а вырученныя деньги употреблены на поправку стѣнъ крѣпости. Объ этомъ знаютъ всѣ въ Казани. Во-вторыхъ, Зака мекая линія должна разстилаться за рѣкою Камою, а Казань лежитъ по здѣшнюю сторону Камы, слѣдовательно не можетъ принадлежитъ къ Закамью.
   Выѣзжая изъ Казани, авторъ говоритъ, что онъ простился съ Арскимъ-полемъ и съ его знаменитымъ памятникомъ, поставленнымъ на томъ, будто бы, самомъ мѣстѣ, гдѣ стояла нѣкогда ставка царя Іоанна Грознаго. Памятникъ надъ прахомъ убіенныхъ при взятіи Казани стоитъ не на Арскомъ-нолѣ, а по западную сторону, куда веденъ подкопъ, Арское-поле на другой сторонѣ Казани и чрезъ него ѣхалъ авторъ въ Сибирь Объ этомъ можно удостовѣриться отъ любаго Казанца; жаль, что авторъ говорятъ слишкомъ немного о Казани. Казань третья столица русскаго царства, имѣетъ 40 т. жителей, не походитъ строеніями на русскіе города, выражаетъ какой-то свой стиль, мѣстоположеніе образцовое, татарскій кремль съ дивными воротами, башнями, толстыми стѣнами татарская слобода съ мечетями и другими особенностями Превосходный видъ города, стоящаго на горѣ, бросится въ глаза каждому ѣдущему изъ Россіи. Сибиряка поражаетъ Казань многолюдствомъ, сплошнымъ каменнымъ строеніемъ, торговлею.
   За Казанью лежитъ Вятская губернія, покрытая дремучимъ лѣсомъ. Авторъ говоритъ: "Населеніе на почтовой дорогѣ довольно незначительное, и проѣзжему нѣтъ никакой возможности ознакомиться ни съ Вятчанами и Вятичами, ни съ Вотяками." Но московской дорогѣ много вотяцкихъ деревень, въ которыхъ авторъ останавливался и перемѣнялъ лошадей: напр. Дебесъ, Зятци, Узы, Сисимурзи, Мурзикапси и пр. и пр.
   Трудно отгадать мнѣніе автора насчетъ Перми: хвалитъ онъ ее или нѣтъ, не знаемъ. На квартирѣ встрѣчается онъ съ однимъ приказиромъ, и заставляетъ его говорить сибирскимъ нарѣчіемъ.
   Во всей Сибири, въ каждомъ порядочномъ домѣ увидите портретъ Ермака, писанный на желѣзѣ, на деревѣ, на холстѣ; сходство портретовъ изумительно. Ермакъ представленъ человѣкомъ среднихъ лѣтъ, съ чорными глазами и бородою, черты лица выражаютъ задумчивость, размышленіе о чемъ то. но кто былъ первоначальнымъ творцомъ портрета? Авторъ справедливо замѣчаетъ, что судя по европейскимъ латамъ, откидному воротнику рубашки, барету на головѣ съ богатою застежкою, можно подозрѣвать какого-нибудь Нѣмца-живописца, или русскаго ученика у иностранцевъ. Русскій воинъ носилъ не латы, по кольчугу. Наша старинная (не древняя) живопись и рисованіе носятъ на себѣ отпечатокъ Европы. Возьмите напр. устюжскія табакерки подъ чернотою, лантшафты на нихъ и костюмы -- нѣмецкіе, я только весьма недавно сталъ появляться на нихъ русскій духъ.
   "Проѣзжая Пермскую губернію, говоритъ авторъ, видимъ на каждомъ шагу довольство, чистоту, опрятность и благосостояніе, высшее противъ весьма многихъ великороссійскихъ губерній".
   Дѣйствительно, Пермская губернія образомъ жизни Русскихъ выражаетъ всю Сибирь. Въ избахъ полъ вымытъ и устланъ холстиною, рогожами или посыпанъ дубомъ изъ кожевенныхъ чановъ; въ переднемъ углу чистый столъ, голый или покрытый ковромъ, на столѣ жбанъ съ квасомъ; стѣны вымыты или выбѣлены известкою. Дворъ запертъ воротами, на нихъ виситъ кольцо; приходящій стучитъ кольцомъ, и ворота отворяютъ снуркомъ, проведеннымъ въ домъ.
   "Переѣздъ черезъ Уралъ, по дорогѣ, которая достоинствомъ своимъ не уступитъ нашему московскому шоссе, переѣздъ этотъ заставилъ забыть возгласы о величественной красотѣ швейцарской природы. Если иногда и случалось думать объ этомъ предметѣ, то какое-то невольное чувство говорило, что серьозный съ вида русскій крестьянинъ, чисто и опрятно одѣтый, молодцоватѣе и умнѣе любаго Нѣмца; что бѣлокурая или черноглазая Кержачка, радушно услуживающая путнику, всѣмъ по возможности, красивѣе рыженькой Нѣмочки; что самое солнышко русское, пригрѣвающее благотворными лучами русскія нивы, свѣтитъ, должно-быть, отраднѣе, чѣмъ то. которое свѣтитъ кропотливому Германцу; что наконецъ, необъятные русскіе лѣса съ ихъ вѣковыми кедрами, соснами, съ медвѣдями и соболями, какъ-то больше и понятнѣе говорятъ русской душѣ, чѣмъ всѣ эти сады и рощицы, въ которыхъ рука учопаго садовника изнасиловала природу и все живое подчинила безтолковымъ формальностямъ и стѣснительнымъ безъ нужды условіямъ.
   "Житье-бытье здѣшняго населенія представляетъ многія весьма утѣшительныя стороны. Въѣзжайте въ любое селеніе, войдите въ любую избу, и вы нигдѣ не найдете хозяина, который съ угрюмою физіономіею, съ понуренною головою безмолвно стоялъ бы предъ вами. Васъ встрѣтитъ и дружески станетъ привѣтствовать здоровый, плотный мужчина съ веселымъ лицомъ; онъ сядетъ тутъ же съ вами, и заведетъ умныя рѣчи о томъ, что только входитъ въ Сферу его обычной дѣятельности, и это же самое найдете по всему пути черезъ Сибирь. Каждый домъ свидѣтельствуетъ о довольствѣ и зажиточности; каждое селеніе свидѣтельствуетъ о порядкѣ и благочестіи.
   "Съ Урала и далѣе во глубь Сибири начинаются разспросы и разговоры о золотѣ, о новыхъ открытіяхъ въ золотопромышлености, о новыхъ подвигахъ разныхъ громогласныхъ золотыхъ компаній".
   О Екатеринбургѣ, первомъ городѣ за Ураломъ, говоритъ авторъ немного, какъ-будто только перемѣнилъ въ немъ лошадей, или заказалъ вырѣзать печать, и уѣхалъ. О Тобольскѣ разсказы еще короче. На рыбной площади онъ едва по задохся отъ зловонія, у памятника Ермаку чуть не испекся отъ жара, и до того усталъ, что не могъ подняться на колокольню посмотрѣть на углицкій колоколъ, извѣстившій гражданъ о убійствѣ Димитрія Царевича.
   Въ "Разсказахъ о сибирскихъ золотыхъ промыслахъ", помѣщенныхъ въ "Отечественныхъ Запискахъ" 1847 и 1848 годовъ, авторъ пишетъ, что въ Тобольскѣ 8 уѣздныхъ и 10 приходскихъ училищъ; теперь онъ измѣнилъ прежній итогъ и показалъ въ Тобольскѣ семь народныхъ училищъ, а именно: гимназія, семинарія, два уѣздныхъ училища, три приходскія школы и татарское казачье училище.
   Между Иртышемъ и Обью лежитъ равнина Бараба; народъ называетъ ее степью, вѣроятно потому, что гористая Сибирь всякую равнину должна считать чѣмъ то необыкновеннымъ. Бараба не степь, но плоскость, покрытая березовыми рощами. Авторъ говоритъ:
   "Что за тоска, что за мученье, ѣхать степями отъ Тобольска до Томска! Ѣдешь день, ѣдешь два, ѣдешь недѣлю -- и все одно и тоже, и кромѣ раскинутыхъ селеніи на дальнихъ разстояніяхъ одного отъ другаго -- не встрѣчаешь ничего. Дорога хороша, травы гигантскаго роста, но вѣдь это нисколько не, тѣшаетъ путника, которому хотѣлось бы лѣса, горъ, хорошенькихъ пейзажей, и главное, удобства въ дорогѣ. А какія здѣсь удобства? Лѣтомъ народъ въ полѣ, да на сѣнокосѣ, въ домахъ почти никого, кромѣ ребятъ, да стариковъ; куры не несутся, коровы молока не даютъ, свѣжинки (свѣжаго мяса) добыть негдѣ, и держишь невольный постъ"!
   Кончивъ жалобу, авторъ продолжаетъ:
   "Зато, что за раздолье глазу: ѣдешь, ѣдешь, конца нѣтъ дороги, а виды одни и тѣ же: зеленая степь и голубое небо; это очень здорово и укрѣпляетъ зрѣніе. Глазъ обхватываетъ пространство верстъ на сорокъ кругомъ, и ни вчера, ни сегодня, ни завтра не замѣтишь никакого разнообразія въ природѣ; развѣ что версты, да мелкіе лѣса нарушатъ по-временамъ это единообразіе".
   Если авторъ, проѣзжая черезъ Барабу, считалъ однѣ версты, то, безъ сомнѣнія, терпѣлъ скуку. Бараба скучна зимою, но лѣтомъ прелесть! Пышнаго Европейца она конечно подвергаетъ многимъ лишеніямъ, напр. тамъ нѣтъ гостинницъ, нѣтъ сливокъ, но одно прекрасное густое молоко, безподобный квасъ, малиновый, смородинный; только вода невездѣ хороша. Худо и то, что ни за какія деньги не купите бутылки вина, а о гаванскихъ сигарахъ гамбургской работы здѣсь одинъ пріѣзжій изъ Россіи распустилъ ужасную клевету: онъ увѣрилъ всѣхъ Барабинцевъ, что гамбургскія сигары хуже петербургскихъ. Напрасно авторъ думаетъ, что Сибиряки называютъ свѣжиною свѣжее мясо. Въ Енисейской губерніи свѣжиною называютъ всякое мясо, не разбирая, свѣжее ли оно, соленое, конченое, провѣсное. Въ такомъ ли употребленіи слово это въ губерніи Томской по знаемъ, но въ Иркутской оно не въ ходу.
   На Барабѣ пришла мысль автору сдѣлать историческій обзоръ Сибири.-- Много бы можно сказать противъ этого обозрѣнія, по боимся утомить читателей незанимательными для нихъ подробностями. Для тѣхъ же причинъ пропускаемъ и статистическое описаніе Томской губерніи, выбранное изъ разныхъ сочиненій. Автору не мѣшало бы указать источники, тогда всякая ошибка была бы не его виною. Напр: авторъ говоритъ, что слова займище и падь почти синонимы съ болотомъ, по отличаются отъ него большею низменностію и осязательнымъ намекомъ на когда-то существовавшее скопленіе водъ. Противъ этого каждый Сибирякъ возразитъ и скажетъ, что займищемъ называется, мѣсто понимаемое водою, а падь совсѣмъ другое, падь -- есть углубленіе, ложбина или даже стремнина между двумя горами, идущими по одному направленію. Сэръ есть стоячая вода, заливъ безбрежный или съ неясными берегами.
   Авторъ замѣчаетъ, что сибирскіе ямщики не поютъ пѣсенъ на ѣздѣ потому, во-первыхъ, что они недоступны ихъ серьезному расположенію, а во-вторыхъ, собственно сибирскихъ пѣсенъ нѣтъ.
   Противъ этого мы выставляемъ слѣдующее возраженіе: Ямщикъ сибирскій не поетъ пѣсенъ потому, что ему нѣкогда заливаться соловьемъ: онъ правитъ тройкою горячихъ лошадей, и гонитъ, по большей части во весь опоръ. Тутъ не до пѣсенъ. Что жъ касается до мнѣнія, что нѣтъ сибирскихъ пѣсенъ, оно едва ли справедливо Правда, что большая часть пѣсенъ происхожденія русскаго, но есть и собственно сибирскія. Мы указывали на нихъ въ одномъ изъ прошлогоднихъ "Сына Отечества".
   Напрасно также говоритъ авторъ, что въ Сибири не въ употребленіи слова: мужикъ и баба. Но вотъ чего не замѣтилъ авторъ: въ Сибири не говорятъ лошадь, лошади, а конь, кони.
   Въ высшемъ кругу томскаго гражданства нашелъ авторъ въ употребленіи французскій языкъ, домашней работы, языкъ, которой вы услышите и въ Петербургѣ на Невскомъ-проспектѣ, или въ Лѣтнемъ саду.
   Въ утѣшеніе Истинно-Русскихъ можемъ сказать, что Французскій языкъ проникъ въ Сибирь только до города Томска. Сибирь Восточная, Красноярскъ, Иркутскъ, Кяхта, говорятъ только отечественнымъ языкомъ.
   Кончивъ описаніе быта высшаго сословія города Томска, авторъ пускается въ историческое изложеніе началъ горнаго производства въ Россіи, а потомъ и въ Сибири. Все, что онъ говоритъ, мы читали уже въ "Горномъ журналѣ", но repetitia est mater studiorum. Неправильно думаетъ нашъ авторъ, что старинное слово каштанъ значило питейную выставку. Напротивъ того, каштаномъ называлось то мѣсто, гдѣ стоялъ винокуренный заводъ. Въ смыслѣ же болѣе тѣсномъ каштаномъ называли и самые винокуренные заводы.
   Говоря о состояніи жителей Томской губерніи, авторъ справедливо замѣчаетъ, что бѣдность въ Сибири невозможна. Между старожилами найдется много селеній, гдѣ нѣтъ ни одного бѣднаго въ строгомъ смыслѣ; нѣтъ бобылей, да и слово это не имѣетъ употребленія въ Сибири. Обѣднѣвшій, одинокій крестьянинъ идетъ въ работники, нанимается на золотые промыслы; одряхлѣвшій идетъ въ богадѣльню, или въ домъ къ богатому, тамъ прокормятъ его до смерти. Бѣдность въ Европѣ происходитъ отъ маіората, недостатка въ землѣ и въ промышлености.
   Къ числу болѣзней, поражающихъ людей, относитъ авторъ и Сибирскую-язву. Незнающій дѣла подумаетъ, что это какая нибудь чума. Сибирская-язва поражаетъ только скотъ, и очень рѣдко переходитъ на людей, и то не повально и не вездѣ; всего чаще она скотомъ начинается, на немъ и кончается.
   Неизвѣстно но какимъ уваженіямъ включилъ авторъ въ свое путешествіе исторію о всѣхъ вообще казакахъ Россійскаго Государства. Еслибы онъ написалъ о происхожденіи сибирскихъ казаковъ -- дѣло иное.
   Слово казакъ пѣшій и конный попадается въ бумагахъ только Западной Сибири, напротивъ того въ бумагахъ якутскаго архива нѣтъ слова казакъ, но вездѣ стрѣльцы, служилые и охочіе люди. Статья о казакахъ составляетъ отдѣльное сочиненіе, и дѣлаетъ большую честь автору. За казаками слѣдуетъ разсужденіе о торговлѣ Западной Сибири съ владѣніями или ханствами Средней Азіи. Нельзя не согласиться съ мнѣніемъ автора, что Сибиряки должны подорвать торговые успѣхи Англичанъ въ Азіи; но капиталы наши теперь въ рукахъ золотопромышленниковъ; кончатся привиллегіи, и тогда, можетъ-быть, начнутся фабрики для приготовленія товаровъ на азіатскую руку.
   Изъ Томска авторъ отправился въ Тайгу, на золотые промыслы. Ему не поправились тѣ селенія, которыя выстроены безъ плана.-- Улицъ нѣтъ, говоритъ онъ, а есть какіе-то закоулки, или извороты между хозяйствами. Сосѣдскія ограды въ иномъ мѣстѣ соприкасаются, такъ что двумъ телѣгамъ не разъѣхаться; въ иномъ мѣстѣ онѣ расходятся до того, что въ промежуткѣ ихъ цѣлая дюжина возовъ легко можетъ умѣститься въ одинъ рядъ.-- Посмотрѣлъ бы авторъ Парижъ, Лондонъ гдѣ нѣтъ ни одной прямой улицы, гдѣ есть такіе закоулки, въ которые не смѣетъ въѣхать телѣга, боясь встрѣчи, гдѣ есть такіе переулки, въ которыхъ постоянная мокрота и тѣснота, и жители обитаютъ въ болотѣ, сжатомъ каменными утесами?
   Описаніе путешествія по Тайгѣ, наполненной глубокимъ снѣгомъ, очень любопытно для жителя столицы; жаль только, что наблюденія автора слишкомъ поверхностны для незнающаго Сибири. Жизнь и работа на пріискахъ описаны авторомъ, какъ самовидцомъ и участникомъ, очень хорошо. Кто хочетъ знать, какъ промывается въ Сибири золото, тому рекомендуемъ прочитать стр. 213 и далѣе до самаго конца.
   Съ пріиска отправился нашъ авторъ въ Барнаулъ съ золотомъ.-- Читатели увидятъ, какъ превращаютъ золотой песокъ въ слитокъ, какъ возвращаютъ ему цвѣтъ золота; узнаютъ многія любопытныя подробности о такомъ городкѣ, въ печахъ котораго перебываетъ въ годъ до тысячи пудовъ золота, и городокъ этотъ извѣстенъ очень немногимъ. Теперь мы обратили вниманіе на богатую Калифорнію, а между-тѣмъ богатая Калифорнія даетъ золота гораздо менѣе, нежели бѣдная Восточная Сибирь.
   Говоря безпристрастно. "Замѣтки на пути изъ Петербурга въ Барнаулъ" книга полезная и написана хорошимъ языкомъ; жаль только что въ изложеніи видно какое то принужденіе. Мы бы упрекнули автора за пристрастіе къ иностраннымъ словамъ и грамматикѣ "Библіотеки для Чтенія", но что дѣлать, у насъ въ модѣ всякое подражаніе.

"Сынъ Отечества", No 8, 1852

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru