Некрасова Екатерина Степановна
Фауст Гёте. Часть первая. Перевод П. В. Трунина. Москва. 1882 года

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

  

Фаустъ Гёте. Часть первая. Переводъ П. В. Трунина. Москва. 1882 года.

   Недавно, не больше полгода тому назадъ, въ Москвѣ явился "Фаустъ" Гёте въ новомъ переводѣ, сдѣланномъ г. Фетомъ. Но что то былъ за переводъ?!... Останавливаясь на немъ, мы высказали желаніе, чтобы этотъ неудачный опытъ "послужилъ внушительнымъ урокомъ для другихъ -- не рисковать переводомъ безсмертныхъ твореній. Такой рискъ,-- сказали мы,-- возможенъ только для избранниковъ"... И вотъ черезъ какіе-нибудь шесть мѣсяцевъ передъ нами лежитъ уже другой, новый, переводъ "Фауста"... Опять рискуютъ... И опять москвичъ... П. В. Трунинъ -- лицо совершенно неизвѣстное въ литературномъ мірѣ... Что же это: опять рискъ, "дерзновеніе", или, можетъ, это и есть избранникъ?...
   Въ данную минуту передъ нами лежатъ чуть не всѣ русскіе переводы этой глубокой я всегда полной новизны, чудной нѣмецкой трагедіи. Тутъ и самый старинный изъ нихъ -- переводъ Э. И. Губера, и Стругощикова, и Грекова, и Павлова, и Фета.
   Губеръ, прежде чѣмъ "дерзнуть несмѣлою рукою" прикоснуться въ великому произведенію, основательно изучилъ всѣ легенды о Фаустѣ, познакомился съ переработкою ихъ, явившеюся изъ-подъ пера великихъ художниковъ у разныхъ народовъ, наконецъ самымъ основательнымъ образомъ изучилъ самого Гёте, какъ писателя-художника... И только послѣ такой тщательной подготовки онъ осмѣлился "дерзнуть"... Въ 1835 году былъ оконченъ переводъ первой части Фауста. Но по независящимъ отъ автора обстоятельствамъ переводъ былъ тогда же уничтоженъ... Пушкинъ, А. С., подбилъ Губера присѣсть снова за работу и перевести Фауста во второй разъ.
   До, несмотря на всю добросовѣстность изученія и подготовку къ работѣ, переводъ мѣстами все же уклоняется отъ вѣрной передачи всѣхъ оттѣнковъ подлинника, случается даже -- бываетъ не вѣренъ! Наприм., слова Фауста по уходѣ Вагнера, обращенныя къ Духу:
  
   Nicht darf ich dir zu gleichen mich vermessen.
   Hab' ich die Kraft dich anzuziehn besessen,
   So hatt'ich dich zu halten keine Kraft (стр. 26 *),-- переданы такъ:
   *) "Faust von Goethe". Zweite Auflage. Berlin. 1869.
  
   Я не могу сравнить тебя съ собою, (Выходитъ совсѣмъ другой смыслъ.)
  
   Я властенъ былъ, я могъ тебя созвать,
   Но не могу, не властенъ удержать! (стр. 37).
  
   Здѣсь совсѣмъ улетучивается главный смыслъ оригинала,-- улетучивается горечь сознанія гордаго Фауста, что онъ ниже Духа, что онъ не можетъ сравняться съ нимъ, несмотря на всю свою ученость, на всю глубину своего образованія. Онъ -- безсиліе, ничтожество передъ Духомъ...
   Невѣрность въ мелкихъ оттѣнкахъ передачи мыслей подлинника составляетъ одинъ изъ недостатковъ этого ранняго и въ сущности довольно недурнаго перевода, и стихи Губера, несмотря на всю давность, кажутся и теперь еще звучными и гладкими. За этимъ переводчикомъ останется всегда заслуга изученія литературы Фауста и цѣльность перевода. Губеръ познакомилъ русскую публику не только со всей первою частью Фауста, онъ изложилъ и вторую. До него на русскомъ языкѣ были только отрывки этой трагедіи. Нѣкоторые изъ отрывокъ, правда, были переведены Веневитиновымъ и даже Грибоѣдовымъ...
   Переводъ А. Струговщикова появился уже въ 1850-хъ годахъ. Но за этимъ переводчикомъ Фауста уже нѣтъ того изученія, того добросовѣстнаго и усерднаго отношенія къ дѣлу, какое замѣчается у Губера, искупая многіе изъ его недостатковъ. Тутъ рядомъ съ небрежностью отношенія къ подлиннику непріятно дѣйствуетъ и шероховатость стиха, и отсутствіе всякаго стремленія передать не только тонкія подробности глубокихъ, продуманныхъ мыслей Гёте,-- тутъ вездѣ чувствуется какая-то халатность, непростительная нигдѣ, а тѣмъ болѣе, когда дѣло идетъ о передачѣ Фауста. Если у переводчика, напримѣръ, не клеится, не складывается стихъ, онъ безъ церемоніи пропускаетъ одну-двѣ., строчки или присочиняетъ отъ себя, мало примѣняясь къ духу оригинала.
  
   Такъ между нами нѣтъ сравненья,-- переводитъ Струговщиковъ выше приведенное мѣсто Фауста,--
   Я былъ не въ силахъ удержать,
   Кого однако могъ призвать... (стр. 143).
  
   Что же общаго здѣсь съ тѣми, полными муки, словами подлинника, гдѣ гордому Фаусту приходится сознать, что онъ не можетъ считать себя равнымъ Духу?... Здѣсь и форма употреблена иная -- безличная, ослабляющая силу словъ.
   Вотъ именно въ такомъ родѣ, какъ приведенное мѣсто, переводится весь Фаустъ. Не только трудно поддающіяся передачѣ мѣста изъ рѣчей Фауста, Мефистофеля, такъ неточно переведены Струговщиковымъ, а и все остальное. Да вотъ рѣчь Маргариты въ темницѣ, когда она, какъ бы сознавая нѣсколько дѣйствительность и узнавая въ пришельцѣ своего возлюбленнаго, говоритъ:
  
   Nein du musst übrig bleiben!
   Ich will dir die Gräber beschreiben,
   Für die muszt du sorgen Gleich morgen;
   Der Mutter den besten Platz geben,
   Mein Bruder sogleich darneben,
   Mich ein wenig bei Seit',
   Nur nicht gar zu weit!
   Und das Kleine mir an die rechte Brust.
   Niemand wird sonst bei mir liegen!--
   Mich an deine Seite zu schmiegen,
   Das war ein süsses, ein holdes Glück!
   Aber es will mir nicht mehr gelingen;
   Mir ist's, als müszt ich mich zu dir zwingen,
   Als stiessest du mich von dir zurück,
   Und doch bist dus und blickst so gut so fromm (стр. 189).
  
   Вотъ какъ передана эта рѣчь Струговщиковымъ:
  
   Но ты живи!
   Я подробно означу мѣста: (Выходитъ и невѣрно, и съ пропускомъ цѣлыхъ трехъ строчекъ.)
   Братъ подлѣ матери ляжетъ, (Не тотъ смыслъ и опять сокращено.)
   А я въ сторонѣ, но не слишкомъ далеко,
   Малютка со мною на правой груди!
   Но самъ ты ко мнѣ не ходи! (Послѣдняго приказа, какъ видитъ самъ читатель, въ подлинникѣ совсѣмъ не существуетъ.)
   Бывало мнѣ съ тобою любо,
   А нынче я боюсь тебя!
   Ты холоденъ, не хочешь знать меня... (стр. 277--^278).
  
   Ничего, ничего этого нѣтъ; есть что-то далекое отсюда, совсѣмъ не то. Эта передача прелестныхъ словъ Маргариты вѣрна только какъ искаженіе. Въ безсвязныхъ, повидимому, рѣчахъ Маргариты въ темницѣ слышатся въ подлинникѣ безконечныя муки, воспоминаніе о недавнемъ райскомъ блаженствѣ, которое то смѣшивается со сномъ, то сплетается съ ужасною дѣйствительностью настоящаго, тоже въ свою очередь спутавшагося съ картинами разстроеннаго воображенія. Дѣйствительность и сонъ, муки и счастье, прошлое и настоящее, и ужасъ близкаго чудовищнаго будущаго -- все смѣшалось, сплелось, перепуталось въ этихъ дивныхъ рѣчахъ измученной юной женской души...
   Никто, никто до сихъ поръ не умѣлъ передать этихъ дивныхъ рѣчей изстрадавшейся Гретхенъ. У каждаго переводчика выходило почти неузнаваемо,-- совсѣмъ, совсѣмъ не то...
   Даже у Грекова, который въ своемъ переводѣ больше поэтъ, чѣмъ другіе,-- даже у него непріятно читать бесѣду Маргариты съ Фаустомъ.
  
   Съ ребенкомъ моимъ на груди одиноко
   Мы ляжемъ въ нѣмой тишинѣ.
   Кому же охота лечь рядомъ со мною? (Присоздаеть переводчикъ и, надо сознаться, совсѣмъ не кстати.)
   Бывало все счастье: быть вмѣстѣ съ тобою,
   Льнуть къ милаго груди, его цѣловать;
   Но этого счастья ужь мнѣ не видать! (Опять собственное измышленіе переводчика.)
   Повѣришь ли: много мнѣ надобно силы,
   Чтобъ броситься снова въ объятья твои...
   Мнѣ кажется, милый,
   Что ты отвергаешь и ласки мои. (Настолько неточно, что перестаетъ быть и вѣрно.)
   А ты, вѣдь, все тотъ же, и также всѣ взгляды
   И нѣжны, и полны отрады... (стр. 149).
  
   Ничего подобнаго въ подлинникѣ! Несмотря на все многословіе, тутъ и тѣни не передано той женской стыдливости и даже оскорбленія, какое испытываетъ Маргарита, сама прижимаясь къ любимому человѣку, безъ усилій съ его стороны, какъ бы навязываясь...
   О переводѣ г. Павлова, мѣстами довольно близкомъ къ подлиннику и, несомнѣнно, талантливомъ, мы говорить не будемъ, такъ какъ онъ далеко не доведенъ до конца: переводъ, какъ извѣстно, оборванъ на словахъ Мефистофеля, когда послѣдній говоритъ, что распахиваетъ свой плащъ, чтобы летѣть съ Фаустомъ въ новую жизнь.
   Что же касается до перевода г. Фета, то мы уже достаточно высказались о немъ. Онъ почти буквально подходитъ къ подлиннику, но тѣмъ не менѣе безконечно далекъ отъ его красоты и смысла. Вотъ какъ передалъ Фетъ вышеприведенную рѣчь Маргариты:
  
   Нѣтъ, ты долженъ остаться, мой милый!
   Опишу я тебѣ всѣ могилы,
   Ты по-утру ихъ вновь изготовь:
   Мѣсто лучшее матери взято,
   Положи съ нею рядомъ и брата,
   А меня такъ-то съ боку,
   Да не слишкомъ далеко!
   Мнѣ ребенка на правую грудь.
   Лечь со мною они не рѣшатся!
  
   (Положимъ, что послѣдняго слова въ подлинникѣ нѣтъ.)
  
   Но къ тебѣ мнѣ бывало прижаться
   Было счастье, отрада моя!
   Но теперь нѣту прежняго болѣ;
   Словно льну я къ тебѣ по неводѣ,
   И тебѣ точно я не своя.
   А вѣдь все же ты здѣсь, съ этимъ добрымъ лицомъ (стр. 313).
  
   Не правда ли, что этотъ мѣстами буквальный переводъ ужасно далекъ отъ подлинника? А каждая лишняя прибавка переводчика удаляетъ его еще дальше. Да вотъ это маленькое пустяшное слово "здѣсь" -- въ послѣдней строчкѣ -- совсѣмъ мѣняетъ смыслъ того, что хочетъ сказать Маргарита. Слово "здѣсь" какъ бы вливаетъ увѣренность, подаетъ надежду сомнѣвающейся Маргаритѣ, что Фаустъ ее любитъ: вотъ онъ пришелъ сюда. Совсѣмъ не то, не то совсѣмъ хотѣла сказать Маргарита. Она, мѣшающая галлюцинаціи съ дѣйствительностью, словами: "Und doch bist du's" -- какъ бы хочетъ убѣдить себя, что это дѣйствительно онъ, ея Фаустъ, стоитъ возлѣ нея, пришелъ къ ней... Повторяемъ: несмотря на всю буквальную близость къ подлиннику, переводъ г. Фета страшно далекъ отъ него. Значитъ, дѣло не въ словахъ, а въ пониманіи духа. Губеръ очень часто бывалъ далекъ отъ буквальной передачи, но несравненно ближе стоялъ къ нему по смыслу, чѣмъ переводъ г. Фета.
   Всѣ имена названныхъ переводчиковъ дурно или хорошо, мало или много, а извѣстны въ литературѣ... И то со стороны каждаго переводъ оказался только дерзновеніемъ...
   Но вотъ выступаетъ новый переводчикъ. Его имя слышится въ литературѣ только въ первый разъ. Какая смѣлость! Давно ли досталось г. Фету за его "дерзновеніе", а тутъ какой-то... П. В. Трунинъ?! Такъ долженъ подумать каждый, кто знакомъ съ литературою переводовъ Фауста на нашъ языкъ. А внѣшній видъ изданія новаго перевода еще болѣе долженъ усилить мысль въ этомъ направленіи. "Фаустъ" -- и вдругъ лубочное изданіе, съ виньетками, нацарапанными булавкой и невозможно плохо рекомендующими вкусъ переводчика. Плохая, какъ дешевая кисея, бумага, плохой шрифтъ и, въ довершеніе всего, на первомъ, предупреждающая читателя объ отсутствіи какъ бы всякаго чутья у переводчика -- цѣлая хартія, сложенная въ нѣсколько разъ, съ безконечнымъ столбцомъ "опечатковъ"!!...
   "Только этого не доставало!-- невольно вырывается у возмущеннаго читателя.-- Нѣтъ даже самаго элементарнаго, самаго азбучнаго пониманія, что стихи нельзя, нельзя выпускать съ ошибками!!..."
   Вотъ какъ враждебно настраивается читатель противъ неизвѣстнаго ему "дерзновеннаго" г. Трунина, прежде чѣмъ успѣваетъ прочесть первую страницу перевода.
   Но чѣмъ дальше бѣгутъ глаза, чѣмъ быстрѣй мелькаютъ строчки, страницы, листы, тѣмъ все больше и больше исчезаетъ съ лица читателя выраженіе недовольства, расправляются складки. Удивленіе, радость,-- искренняя, неподѣльная радость,-- смѣняютъ первое настроеніе.
  
                       ... чтобъ я узналъ
   Всю суть и смыслъ весь мірозданья,
   И, міръ познавъ во всѣхъ частяхъ --
   Въ вліяньяхъ, въ силахъ, въ сѣменахъ --
   Не рылся-бъ попусту въ словахъ!!... (стр. 33)
  
   Никогда такъ вѣрно и вмѣстѣ такъ сильно никогда не звучала еще на русскомъ языкѣ, въ русскихъ стихахъ рѣчь Фауста. Болѣе близкой, почти буквальной, передачи, болѣе вѣрной, болѣе звучной и сильной -- трудно представить.
  
   О, еслибы въ послѣдній разъ
   Печаль мою въ полночный часъ
   Теперь ты видѣла, луна!
   Какъ много я ночей безъ сна
   Здѣсь за работой проводилъ,
   И другъ печальный мнѣ свѣтилъ
   На эту кучу книгъ, бумагъ...
   Когда-бъ на горныхъ высотахъ
   При милыхъ мнѣ твоихъ лучахъ
   Я могъ надъ безднами ходить,
   Съ духами въ высотѣ парить,
   Къ лугамъ зеленымъ опускаться,
   Отъ чада знаній освѣжаться
   Твоей росой и въ ней купаться!..
  
   И "горныя высоты", и "съ духами парить", и "освѣжаться росой отъ чада знаній" -- все это сказано какъ нельзя лучше по-русски и какъ нельзя вѣрнѣй и точнѣй выражено то, что сказалъ Фаустъ но волѣ Гёте!
   Возможно ли вѣрнѣй и лучше передать проклятіе Фауста изъ его разговора съ Мефистофелемъ, чѣмъ оно передано г. Трунинымъ?
  
   ... Проклятіе тому обманчивому мнѣнью,
   Что о себѣ имѣетъ гордый Духъ;
   Проклятье тѣхъ видѣній ослѣпленью,
   Которое на всѣ вліяетъ чувства вдругъ;
   Проклятіе тому, что насъ во снѣ прельщаетъ
   Потомства памятью иль славою пустой;
   Проклятіе всему, что къ жизни привлекаетъ --
   Жена, дитя, слуга иль трудъ любимый твой;
   Проклятіе мамонѣ, что дарами
   Насъ двигаетъ на смѣлыя дѣла,
   Что стелетъ намъ коверъ подъ нашими ногами,
   Чтобъ веселѣй душа къ усладамъ низкимъ шла.
   Проклятіе любви обманчивой химерѣ,
   Проклятье животворному вину,
   Проклятіе надеждамъ всѣмъ и вѣрѣ,
   И ранѣе всего терпѣнье я кляну! (стр. 105).
   Und Fluch тог allen der Geduld!... (стр. 59).
  
   Переводчику поддалась и удалась не только рѣчь Фауста, которая мѣстами выливается у него замѣчательно свободно и легко, но и Духъ не менѣе удачно произноситъ свою рѣчь на русскомъ языкѣ. Вотъ какъ переданы у г. Трунина слова Духа:
  
   In Lebensfluthen, im Thatensturm
   Wall'ich auf und ab,
   Webe hin und her!
   Geburt und Grab и т. д. (стр. 22).
   Въ потокахъ жизни, въ волнахъ дѣянья
   Я всюду являюсь,
   Вздымаюсь, спускаюсь,
   И въ вѣчномъ волненья
   И гробъ, и рожденье,
   Жизнь съ страстію въ спорѣ
   И вѣчности море --
   Пестрѣющей тканью
   Я тку на станкѣ многошумномъ временъ,
   Живой божеству сотворяя хитонъ... (стр. 40).
  
   Какъ вѣрно выбраны слова, и сколько въ нихъ музыки! "Въ волнахъ дѣянья...", "станокъ многошумный временъ" -- какъ все это умѣстно! И именно "хитонъ", а не другое слово надо было здѣсь сказать...
   Удивляешься и силѣ, я вѣрности, и красотѣ перевода рѣчи Фауста. А рѣчь Мефистофеля мѣстами вышла, пожалуй, еще удачнѣе.
  
   Я часть частицы той (говоритъ Мефистофель), что прежде всѣмъ была,
   Я часть той тьмы, что свѣтъ произвела --
   Свѣтъ гордый, и т. д. (стр. 88).
  
   Не хуже вышло и то мѣсто, гдѣ Мефистофель объясняетъ, чья пѣснь раздается въ воздухѣ:
  
   Это мои малютки
   Поютъ прибаутки!
   Послушай, какъ умно и зрѣло
   И про веселье, и про дѣло
   Онѣ въ тѣхъ пѣсняхъ говорятъ.
   Туда, на долю, въ міръ широкій,
   Изъ этой кельи одинокой,
   Гдѣ соки сохнутъ, мысли спятъ,
   Тебя манить онѣ хотятъ.
  
   И какъ вѣрно все это съ подлинникомъ!... Замѣчательно!
  
   Wo Sinnen und Säfte stocken
   Wollen sie dich locken (стр. 60).
  
   Не менѣе хорошо передана и его дальнѣйшая бесѣда съ Фаустомъ:
  
   Пускай покажетъ онъ, какой вамъ способъ есть
   Великодушіе съ коварствомъ вмѣстѣ сплесть,
   И какъ вамъ съ юной, пылкой кровью
   По плану поступать съ любовью...
   Когда-бъ я самъ такого парня зналъ,
   Я Микрокосмомъ тотчасъ бы его назвалъ!... (стр. 116).
  
   Здѣсь переводчикъ съумѣлъ передать и насмѣшливый, игривый тонъ Мефистофеля, и присущую его натурѣ грубость. И такихъ вполнѣ хорошихъ мѣстъ много можно найти у г. Трунина. Чтобы покончить съ указаніями на такія несомнѣнно хорошія мѣста этого перевода, дѣйствительно превосходящія вѣрностью и красотою передачи всѣ предшествующіе переводы, мы должны привести нѣсколько мѣстъ изъ послѣдняго разговора Маргариты съ Фаустомъ, на которомъ мы останавливались, говоря о другихъ переводахъ.
   Трудно себѣ представить болѣе вѣрную передачу рѣчи Маргариты.
  
   Нѣтъ, ты не долженъ умирать!
   Мнѣ надо лишь тебѣ могилы
   Какъ можно лучше описать.
   О нихъ ты завтра же подумай неотложно...
   Могилу лучшую ты матери отдай,
   И брата положить съ ней рядомъ можно;
   Меня -- немножко въ сторонѣ,
   Лишь было-бъ недалеко мнѣ.
   Но рядомъ никого со мною не пускай,
   А къ правой груди взять съ собой ребенка дай.
   Когда къ тебѣ прижмуся я, бывало,
   Вотъ счастье сладкое, святое ощущала!
   Теперь мнѣ хочется къ тебѣ сильнѣй прильнуть;
   Но это мнѣ не удается,
   Я такъ навязчива какъ-будто, и сдается
   Мнѣ все, что ты меня желаешь оттолкнуть!
   Но также ласковъ ты, и это -- ты, я вѣрю! (стр. 330).
  
   Если сюда и вкралась прибавка отъ переводчика: "я такъ навязчива какъ-будто", то она нисколько не мѣшаетъ, а напротивъ еще лучше выясняетъ мысль и настроеніе Гретхенъ.
  
   "Какъ? ты не хочешь цѣловать?-- говоритъ она, удивленная:
   Не хочешь ты меня обнять?
   Такъ не надолго удалился --
   И цѣловать ужь разучился?"
  
   Никто еще такъ вѣрно не передавалъ этихъ словъ Гретхенъ:
  
   "...soo kurz von mir entfernt,
   Und hast's Küssen verlernt?" (стр. 187).
   Зачѣмъ такъ жутко мнѣ съ тобой?
   Когда-то взглядъ одинъ лишь твой,
   Словечко лишь одно, бывало,
   Мнѣ будто небо открывало,--
   Такъ ты умѣлъ меня любить
   И поцѣлуями душить!
             Цѣлуй меня!
   А нѣтъ -- такъ поцѣлую я!... (стр. 327--328).
  
   Сколько нѣжности, ласки, тоски, муки! И все это сохранено въ переводѣ. И такъ вся рѣчь Маргариты, любое мѣсто.
  
   Я мать извела,
   Дитя утопила...
   Мое и твое оно было!...
   Да, и твое... (стр. 329).
  
   Сколько силы и глубокой тоски слышится въ этой краткости рѣчи!... Нѣтъ, подобной передачи у насъ еще не было! Мы охотно выписали бы весь разговоръ Маргариты въ темницѣ,-- такъ хорошъ онъ вышелъ въ переводѣ г. Трунина... Но надо имѣть чувство мѣры... Только поэтому мы прекращаемъ дѣлиться съ читателемъ выпискою хорошихъ мѣстъ новаго перевода,-- мѣстъ, которыя занимаютъ не меньше трети всей книги.
   Что касается до языка, то переводчикъ владѣетъ имъ довольно свободно. Онъ очень удачно и умѣстно пользуется руссизмами, народными выраженіями.
  
   Коль ты распутной стала разъ,-- говорятъ умирающій Валентинъ,--
   Такъ будь во всю и безъ прикрасъ (стр. 269).
  
   Именно этимъ чисто русскимъ народнымъ выраженіемъ прекрасно передается смыслъ оригинала: "So sey's auch eben recht" (стр. 150), гдѣ чувствуется въ одно время и природная грубость, и искренность Валентина.
   Краткія и сильныя выраженія Фауста и Мефистофеля переданы замѣчательно лаконично и близко къ оригиналу:
  
   Zwar Kind ist Kind, und Spiel ist Spiel (стр. 166).
   Дитя -- всегда дитя; игрушка -- все игрушка (стр. 187).
  
   Въ началѣ, когда авторъ какъ бы еще не совсѣмъ освоился съ духомъ подлинника, правда, такая замѣчательная сила и краткость мало удаются ему. Напр., слова Фауста въ Духу: Soll ich dir, Flammeobildung, weichen? и т. д.-- переданы невѣрно и неизящно:
  
   О, образъ пламенный, мнѣ-ль дрогнуть предъ тобою?
   Я, Фаустъ, здѣсь -- и равенъ ты со мною!....
  
   Не хорошо. Совсѣмъ не то -- и слова не тѣ, и смыслъ не тотъ.
   Въ общемъ же переводъ трагедіи весьма близокъ къ подлиннику.
   Г. Трунинъ рѣдко позволяетъ себѣ какую-нибудь вольность, напр. перестановку строчекъ или мыслей.
  
   Ich sehe dich -- es wird der Schmerz gelindert,
   Ich fasse dich -- das Streben wird gemindert (стр. 28).
  
   У г. Трунина сдѣлана перестановка вторыхъ частей:
  
   Я увидалъ тебя -- стремленья утихаютъ,
   Коснулся я тебя -- страданья умолкаютъ (стр. 50).
  
   И нельзя сказать, чтобъ выходило хуже. Намъ кажется, эти антитезы вѣрнѣй: взглянулъ -- утихли душевные нравственные порывы, а отъ физическаго прикосновенія умолкли физическія страданія.
   Въ другихъ же мѣстахъ встрѣчающаяся перестановка кажется безразличной, не портитъ и не дѣлаетъ лучше. Дѣлаемыя же вставки и прибавленія самимъ переводчикомъ ни въ какомъ случаѣ не дисгармонируютъ со смысломъ текста и не портятъ его. Да вотъ хоть бы прибавка двухъ послѣднихъ строчекъ въ пѣснѣ нищаго:
  
   Румяныя, парадныя,
   Сударыни нарядныя,
   Сударе благодѣтели,
   О бѣдныхъ насъ радѣтели,
   Взгляните на меня
   И на нужду тяжелую,
   Голодную и голую
   Для праздничнаго (стр. 61).
  
   Прибавка сдѣлана слишкомъ въ тонъ оригинала и изображаемой дѣйствительности, чтобъ у кого-нибудь явилось желаніе ее выбросить.
   Иногда же точность передачи подлинника доходитъ до такой тонкости, что передается и фонетическая красота стиха оригинала.
  
   Dem Helfer half der Helfer droben (стр. 39), говоритъ крестьянинъ.
  
   У г. Трунина:
  
   Тому, кто помогалъ, помогъ Помощникъ свыше! (стр. 69).
  
   Но мы опять увлеклись положительною стороной перевода... Намъ такъ никогда не кончить. Чтобы проститься съ этою частью разбора, мы скажемъ: до сихъ поръ трагедію Фауста считали непередаваемой по своимъ красотамъ и тонкимъ оттѣнкамъ глубины мысли,-- переводъ г. Трупина своими удавшимися мѣстами заставилъ увѣровать въ возможность передачи ея со всѣми красотами... Ясно, что въ г. Трунинѣ мы имѣемъ не простого зауряднаго переводчика, а человѣка несомнѣнно съ талантомъ, который, къ сожалѣнію, какъ видно по его первому труду, не любитъ работать и относится даже къ такому дѣлу, которое доставляетъ ему е душевное наслажденіе", съ какой-то халатною небрежностью. Разъ не удается ему легко какое-нибудь мѣсто, онъ не думаетъ работать надъ нимъ, а такъ неумытое и выпускаетъ въ свѣтъ. Наприм., какъ плохо у него вышла та часть изъ монолога Фауста, гдѣ послѣдній раздумываетъ, какъ передать выраженіе Евангелія: "Въ началѣ бѣ слово". Это одно изъ чудныхъ мѣстъ подлинника, и потому особенно досадно, что переводчикъ не поработалъ надъ нимъ, какъ слѣдуетъ. Если ему удались совсѣмъ неподдававшіяся до сихъ поръ мѣста, то несомнѣнно онъ могъ передать и это мѣсто лучше, чѣмъ оно у него вышло. Пусть г. Трунинъ посмотритъ, какъ усердно, упорно трудились надъ отдѣлкой своихъ произведеній такіе крупные таланты, какъ Пушкинъ, Гоголь, и тогда ему совѣстно станетъ смотрѣть на черновыя тетрадки своего перевода. Разумѣется, только недостаткомъ труда со стороны г. Трунина мы ложемъ объяснить не совсѣмъ вѣрную передачу многихъ изъ мѣстъ подлинника. Наприм. 1, 2, 5, 6 куплеты пѣсни Маргариты (Былъ въ Ѳулѣ царь...), или рѣчь Мефистофеля къ Мартѣ съ извѣстіемъ о смерти мужа: она вовсе не передаетъ того оттѣнка замѣшательства, который такъ ясно чувствуется въ словахъ подлинника; а также и дальнѣйшій его разговоръ съ Мартой не отличается точностью. Невѣренъ и сбитъ разговоръ на улицѣ между Мефистофелемъ и Фаустомъ о Маргаритѣ. Не мѣшало бы переводчику пересмотрѣть еще разъ сцены "въ саду", "въ бесѣдкѣ"...
   Нельзя не указать и на тѣ недостатки, которые есть слѣдствіе исключительно непростительной, небрежной халатности издателя. Для него литературное дѣло, какъ видно, есть дѣло непривычное. Онъ не проникся еще надлежащимъ къ нему уваженіемъ. Въ противномъ случаѣ г. Трунинъ не допустилъ бы такихъ недосмотровъ, какъ пропуски иногда нѣсколькихъ строкъ. Напримѣръ, на стр. 189, изъ замѣчанія автора въ скобкахъ пропущено: "чтобъ убрать платья"; на стр. 191 сокращено въ скобкахъ замѣчаніе автора "ходитъ", вмѣсто "ходитъ взадъ и впередъ"; на стр. 196 и 204 пропускаетъ замѣчаніе въ скобкахъ "плачетъ"; на стр. 233 сокращаетъ замѣчаніе въ скобкахъ, выбрасывая изъ него слова: (обрываетъ лепестки) "одинъ за други"; на той же стр. выпускаетъ слова въ скобкахъ "рветъ и шепчетъ"; на стр. 234 слѣдуетъ цѣлый рядъ пропусковъ. Пропущено:
  
             Фаустъ (въ полголоса).
  
   О, милое, чистѣйшее созданье (пер. Грекова).
  
             Маргарита (продолжаетъ).
  
   Любитъ -- нѣтъ, любитъ -- нѣтъ и т. д.
  
   Указанная небрежность издателя-переводчика доходитъ до того, что онъ выпускаетъ (навѣрно, самъ того не замѣтивъ) всю пѣснь хора женщинъ:
  
   Пречистое тѣло
   Обвивъ пеленами и т. д. (пер. Грекова).
  
   Все это -- непозволительная небрежность, какъ равно и хартія ошибокъ, такъ не кстати брошенная въ глаза читателю раньше самаго перевода.
   Чтобы въ двухъ-трехъ словахъ резюмировать, что именно ожидаетъ читателя въ новомъ переводѣ "Фауста", мы приведемъ здѣсь стихи, предпосланные переводчикомъ самому тексту и составляющіе обращеніе къ творцу "Фауста":
  
   Прости мнѣ, тѣнь великаго поэта,
   Что, дерзкій, я смутилъ, быть-можетъ, твой покой,
   Что лиры, созданной на удивленье свѣта,
   Коснулся я моей неопытной рукой!...
  
   Не правда ли, какъ хороши эти четыре строчки, какимъ глубокимъ уваженіемъ проникнуты онѣ къ великому поэту и какъ много въ нихъ искренняго, умилительнаго смиренія?!...
  
   Для всѣхъ людей земли звучала лира эта,
   Лишь братьямъ я пою напѣтое тобой;
   Но и въ моихъ устахъ твой замыслъ величавый
   Ихъ блескомъ озаритъ твоей великой славѣ!
  
   Что за топорные стихи, что за безсмыслица выражена въ нихъ, въ особенности въ двухъ послѣднихъ строкахъ! Просто не вѣрится, чтобъ обѣ половины приведеннаго обращенія къ Гёте были писаны однимъ и тѣмъ же лицомъ... Насколько прекрасны первыя 4 строки по мысли и по отдѣлкѣ, настолько же дѣтски-неумѣлы, чуть не безграмотны (а все изъ-за небрежности) кажутся послѣднія.
   Вотъ именно смѣсь такихъ двухъ крайностей, какъ приведенные стихи, представляетъ и весь переводъ г. Трунина...
   Но, несмотря на всю строгость нашего отношенія къ новому переводу "Фауста", мы имѣемъ мѣста прекрасно переведенныя, дѣйствительно, "избранникомъ". Только надо, чтобъ онъ еще потрудился, и потрудился много, снова бы пересмотрѣлъ весь переводъ, очистилъ его хотя отъ тѣхъ недостатковъ, которые являются слѣдствіемъ его небрежности и непривычки къ литературному труду.

Е. Н.

"Русская Мысль", No 12, 1882

  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru