Острогорский Виктор Петрович
По поводу одной литературной хроники

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

По поводу одной литературной хроники.

Писаше, ничтоже сумняшеся.

   Еще въ шестидесятыхъ годахъ критика занимала у насъ въ толстыхъ журналахъ видное мѣсто. Лѣтъ около шестидесяти назадъ эту критику основалъ Надеждинъ, при всемъ умѣ слишкомъ тяжеловѣсный по своему изложенію для массы публики. Ровно пятьдесятъ лѣтъ назадъ въ Молвѣ появилась первая статья Бѣлинскаго Литературныя мечтанія и съ этой статьи наша критика, благодаря великому его таланту, становится серьезною руководительницею общества въ дѣлѣ искусства. И по смерти Бѣлинскаго, хотя и черезъ нѣсколько лѣтъ, эта серьезная критика находитъ себѣ продолжателей въ лицѣ Дружинина, Дудышкина, Аполлона Григорьева и особенно Добролюбова, котораго пока не замѣтилъ еще никто. Все это были люди многосторонне и основательно образованные, а, главное, относившіеся къ своему дѣлу серьезно. Они понимали, что оцѣнка цѣлаго міровоззрѣнія писателя, во всей совокупности его дѣятельности, требуетъ со стороны критики особенно строгой и серьезной вдумчивости, такъ какъ міровоззрѣніе писателя и его многолѣтняя дѣятельность представляютъ собою выраженіе очень многихъ и сложныхъ обстоятельствъ и условій жизни. Вотъ почему критическія мнѣнія Бѣлинскаго, Добролюбова и даже Дружинина и Апполлона Григорьева, несмотря на частую парадоксальность послѣдняго, до сихъ поръ имѣютъ цѣну для всякаго русскаго образованнаго человѣка. И когда приходится припомнить того или другаго литературнаго дѣятеля, уже отшедшаго въ могилу, молодое поколѣніе ищетъ себѣ руководительства въ писаніяхъ названныхъ критиковъ. И молодежь не ошибается. Она разглядитъ заблужденіе, отдѣлитъ то, что принадлежало личности и минутѣ, уже отживши, и, все-таки, найдетъ серьезное, продуманное мнѣніе о томъ или другомъ писателѣ, чье слово было завѣтнымъ убѣжденіемъ послѣдняго въ назиданіе позднѣйшхъ поколѣній,-- то незыблемое, вѣчное, что непремѣнно высказывается талантомъ, хотя бы и въ малой мѣрѣ, безъ чего и не бываетъ талантовъ истинныхъ.
   Не то теперь. Много надобно было бы говорить о томъ, почему нѣтъ у насъ именно теперь такой критики. Причины этого слишкомъ сложны, и будущій историкъ литературы объяснитъ наше переходное время. А пока, вмѣсто этой критики, которой въ толстыхъ журналахъ уже много лѣтъ почти нѣтъ вовсе, появляются разные критическіе этюды, обозрѣнія и хроники въ фельетонахъ газетъ, между дѣломъ просматриваемые нетребовательнымъ читателемъ и легко забываемые.
   Вмѣсто Надеждина, Бѣлинскаго, Дружинина, Добролюбова, міровоззрѣніе, талантъ и характеръ поэта оцѣнивается неизвѣстными обозрѣвателями, и только статьи г. Буренина на столбцахъ Времени да В. Чуйко въ Новостяхъ выдаются, если не содержательностью, то бойкостью, развязностью, авторитетнымъ тономъ и извѣстной хлесткостью. Оставляя пока въ сторонѣ г. Буренина, разобравшаго на газетныхъ столбцахъ и Тургенева, и Гончарова, и начавшаго даже разбирать Гоголя, остановимся на г. Чуйко, издателѣ Библіотеки европейскихъ писателей и мыслителей, слѣдовательно, повидимому, критикѣ образованномъ. Онъ задался цѣлью весьма смѣлою. Подъ именемъ Литературной хроники онъ замыслилъ дать цѣлый рядъ очерковъ о представителяхъ современной русской поэзіи (Шумахерѣ, гр. Голенищевѣ-Кутузовѣ, Случевскомъ, Д. Н. Садовниковѣ, Андреевскомъ и др.). Мысль хорошая, но требующая со стороны автора весьма большой критической проницательности, ясности, сжатаго изложенія, умѣнья въ нѣсколькихъ рѣзкихъ чертахъ обрисовать сущность поэтической дѣятельности писателя. Такими сжатыми, легкими, такъ сказать, фельетонными этюдами европейскіе писатели и мыслители, напр., Сентъ Бёвъ, Маколей, Брандесъ, стяжали себѣ имя глубочайшихъ, проницательнѣйшихъ критиковъ, и почему же не попробовать себя на такомъ скользкомъ поприщѣ и г. Чуйко? Но въ томъ-то и дѣло, что то, что подъ силу такимъ талантамъ, какъ названные нами критики, не всегда по плечу смертному обыкновенному. И если бойкіе и развязные фельетоны по поводу совсѣмъ еще не опредѣлившихся или малосодержательныхъ стихотворцевъ вродѣ тг. Голенищева-Кутузова или Андреевскаго могутъ пройти незамѣченными, ибо и поэтовъ-то этихъ мало кто знаетъ, то легкомысленное третированіе на газетныхъ столбцахъ такихъ поэтовъ, какъ Л. Мей или А. Плещеевъ, по меньшей мѣрѣ, странно, и должно быть отмѣчено, какъ знаменіе времени, очень удачно названнаго, кажется г. Минаевымъ, опереточнымъ. Только со стороны этого-то знаменія времени, отразившагося въ газетной критикѣ (другой и нѣтъ), и намѣрены мы поговорить съ читателемъ объ одной изъ хроникъ Новостей (No 232), развязно дающей аттестатъ на восьми столбцахъ фельетона почти единственному оставшемуся въ живыхъ и продолжающему писать изъ талантливѣйшихъ русскихъ поэтовъ А. Н. Плещееву, честная литературная дѣятельность котораго обнимаетъ гораздо болѣе четверти вѣка.
   Вотъ какого приговора удостоивается почтенный поэтъ со стороны г. Чуйко, присяжнаго критика и издателя европейскихъ писателей и мыслителей (а писатель не мыслитель?):
   "На всѣхъ произведеніяхъ А. Н. Плещеева лежитъ отпечатокъ недовольства собой, а отчасти и другими (?)". "Эта особенность придаетъ его поэзіи нѣсколько однообразный, почти ноющій характеръ, который à іа longue довольно сильно вредитъ впечатлѣнію". "Поэтическое дарованіе г. Плещеева незначительно -- незначительно, какъ незначителенъ и узокъ кругозоръ его художественныхъ впечатлѣній (!). Это -- мягкая, спокойная, отчасти даже сентиментальная художественная натура, мало или почти совсѣмъ не откликающаяся на рѣзкіе, сколько-нибудь душевные сильные звуки". "Его слезы не потрясаютъ. Все въ немъ умѣренно, средняго калибра,-- звуки, чувства, впечатлѣнія. Поэтому (какъ хорошо это поэтому) Плещеевъ только лирикъ и лирикъ, производящій слабое впечатлѣніе (?); онъ не потрясаетъ, не вызываетъ ни энергіи, ни протеста; онъ только, если можно такъ выразиться, разстраиваетъ. Его грусть легко передается читателю... который, пожалуй, станетъ, подобно ему, жаловаться на судьбу, будетъ грустить и даже носиться съ своею грустью, но къ отчаянію или энергическому протесту онъ не придетъ; его психическій организмъ не будетъ потрясенъ". "Съ своей грустью, съ своимъ разочарованіемъ поэтъ какъ бы носится, постоянно повторя свои жалобы, но эта грусть не вызываетъ въ немъ подвига, желанія борьбы". Замѣчая, что въ талантѣ г. Плещеева есть нѣчто жизненное, безсильное, умѣренно-ровное и не столько чувство, сколько отголосокъ, рефлексъ чувства, критикъ строго указываетъ на другую особенность таланта поэта -- отсутствіе красокъ въ стихѣ, слабую образность, хотя,-- снисходительно прибавляетъ г. Чуйко,-- въ пріятной красивости стиха ему невозможно отказать. Но красивости, т.-е. того, что французы называютъ le joli, недостаточно,-- совершенно справедливо добавляетъ авторъ; это только форма; и только краски, рѣзко опредѣлившійся, ярко поставленный образъ сообщаютъ поэтическому произведенію энергію, силу, выразительность. "качествъ совершенно лишенъ Плещеевъ". Называя г. Плещеева отнюдь не -поэтомъ непосредственнаго чувства, а только рефлектирующимъ, критикъ даже ставитъ поэту въ укоръ, что "природа вызываетъ въ немъ, какъ и все остальное, только скорбное раздумье, что-то безотрадное, лишенное свѣта и блеска". И, приводя затѣмъ прекрасное стихотвореніе Природа скудная родимой стороны, критикъ укоряетъ поэта въ томъ, что послѣдній, молъ, не воспѣваетъ "самой природы, а излагаетъ лишь свое состояніе духа".
   Приведя затѣмъ выписку изъ извѣстной рецензіи 1858 г. Добролюбова объ однообразно-грустномъ тонѣ русской поэзіи и какомъ-то безсиліи передъ борьбой,-- рецензію только объ изданіи маленькой книжечки стихотвореній, которыхъ потомъ появилось множество и появляется и до сихъ поръ, г. Чуйко, будто обрадовавшись авторитету якобы своего собрата по критикѣ, водянисто распространяется о томъ, что вотъ именно, молъ у Плещеева-то и видны эта дряблость и безсиліе. "Поэзія эта,-- говоритъ критикъ,-- однообразна и узка по своему содержанію; въ извѣстномъ смыслѣ, можно даже сказать, что поэтъ вполнѣ себя обманываетъ (?!) и какъ будто не можетъ сладить съ своимъ внутреннимъ чувствомъ".
   Одобрительно отозвавшись о прекрасномъ по выраженію стихотвореніи "О, еслибъ знали вы, друзья моей весны...", критикъ продолжаетъ: "это прекрасное, по выраженію, стихотвореніе можетъ служить обращикомъ поэтическаго настроенія г. Плещеева. Поэтъ носится съ своимъ горемъ, но, въ концѣ-концовъ, все-таки, сваливаетъ всю вину на обстоятельства, на судьбу". Говоря далѣе о герояхъ и героиняхъ повѣстей и разсказовъ г. Плещеева, которые напрасно критикъ пристегиваетъ къ стихотвореніямъ поэта, онъ видитъ въ нихъ "какое-то нравстенное малокровіе, тѣмъ болѣе печальное, что оно несомнѣнно искреннее и что въ немъ не замѣчается и слѣда рисовки". "Благодаря этому (т.-е. малокровію героевъ, что ли?) обстоятельству, очень трудно опредѣлить и самое міровоззрѣніе поэта. Это не пессимизмъ, это и не индифферентизмъ". "Нравственнаго сибаритства въ стихотвореніяхъ г. Плещеева мы, конечно, не замѣтимъ" (спасибо хоть за это конечно'). "Но, можетъ быть,-- заключаетъ свой этюдъ г. Чуйко,-- идеальныя требованія поэта такъ велики, что ихъ не можетъ удовлетворить жизнь? Вѣрнѣе всего послѣднее, но ошибка нашего поэта заключается именно въ томъ, что въ его произведеніяхъ мы не видимъ этихъ идеальнымъ требованій (sic), что они скрываются въ какомъ-то туманѣ звуковъ, изъ-за котораго ничего нельзя разглядѣть". "Отсюда тотъ разладъ, который поражаетъ при чтеніи почти каждаго стихотворенія г. Плещеева, и поэтъ, очевидно, не можетъ справиться съ этимъ разладомъ".
   Вотъ какой аттестатъ выдаетъ г. Плещееву критикъ въ 1884 году. Не полѣнимся перенестись за двадцать шесть лѣтъ и посмотримъ, что говорилъ о поэтѣ въ 1858 г. Доброіюбовъ, изъ статьи котораго новыя критикъ развязно вырываетъ нужный отрывокъ о русскихъ поэтахъ вообще. а затѣмъ обратимъ вниманіе на замѣчательную большую рецензію въ No 3 I Современника 1861 года о новомъ изданіи стихотвореній г. Плещеева значительно дополненномъ противъ книжечки 1858 года, о которой говорилъ Добролюбовъ. Авторитетно на восьми газетныхъ столбцахъ подписавши приговоръ всей болѣе чѣмъ тридцатилѣтней дѣятельности поэта, г. Чуйко, очевидно, судилъ только по крошечной книжкѣ стихотвореній, вышедшихъ въ 1858 г., совершенно игнорируя книгу 1861 года въ 283 страницы, затѣмъ изданіе 1863 г. Новыя стихотворенія въ 108 страницъ, наконецъ, закрывая глаза на цѣлый большой рядъ стихотвореній, появившихся въ нашихъ толстыхъ журналахъ.
   "Какое-то внутреннее, тяжелое горе,-- говоритъ Добролюбовъ,-- грустное утомленіе жизнью, печаль о несбывшихся надеждахъ,-- вотъ характеръ большей части изданныхъ нынѣ (замѣтьте, что здѣсь говорится только о маленькой книжкѣ) стихотвореній г. Плещеева". Хотя, по словамъ критика, разочарованіе и сдѣлалось обычною пошлою темою бездарныхъ стихотворцевъ, "но, присматриваясь ближе къ содержанію стихотвореній г. Плещеева, мы найдемъ, что характеръ его сожалѣній не совсѣмъ одинаковъ съ жалобными стонами плаксивыхъ піитъ прежняго времени. У тѣхъ и надежды-то были дѣйствительно не только глупы, но и пошлы, мелки; и сожалѣнія-то были такого рода, что до нихъ именно никому дѣла не было". "Нельзя сказать того же о сожалѣніяхъ, которымъ предается г. Плещеевъ. Его надежды, можетъ быть, также были безразсудны, но, все-таки, онѣ относились не къ розѣ, дѣвѣ и лунѣ,-- онѣ касались жизни общества и имѣли право на его вниманіе. Поэтому и грусть поэта о неисполненіи его надеждъ не лишена, но нашему мнѣнію, общаго значенія и даетъ стихотвореніямъ г. Плещеева право на упоминаніе въ будущей исторіи русской литературы, даже совершенно независимо отъ степени таланта, съ которымъ въ нихъ выражаются эта грусть и эти надежды". Оказавъ о характерѣ грусти и даже какого-то безсилія передъ борьбой у русскихъ поэтовъ вообще, Добролюбовъ отмѣчаетъ эту черту, особенно ярко выступающую у г. Плещеева, что, по нашему мнѣнію, служить доказательствомъ именно русской жизненности поэзіи послѣдняго, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, указываетъ и другую, мажорную, бодрую и сильную ноту даже въ самой ранней дѣятельности поэта -- на смѣлый призывъ, полный вѣры въ себя, вѣры въ людей, вѣры въ лучшую будущность,-- призывъ, такъ горячо выражающійся въ извѣстной, одной изъ лучшихъ вообще въ русской поэзіи вещей г. Плещеева, въ стихотвореніи Впередъ. "Эта чистая увѣренность, такъ твердо выраженная, этотъ братскій призывъ къ союзу -- не во имя разгульныхъ пировъ и удалыхъ подвиговъ, а именно поди, знаменемъ науки, это благородное рѣшеніе не творить себѣ кумировъ -- обѣщали многое". Далѣе Добролюбовъ, дѣйствительно, какъ бы ставить въ упрекъ поэту, что и послѣ восьмилѣтняго перерыва въ его дѣятель ности (съ 1848 но 1856 г.) опять заслышались въ его поэзіи печальныя ноты скорби и разочарованія, и приводитъ, кромѣ другихъ выписокъ, то же стихотвореніе "О, еслибъ знали вы, друзья моей весны", которое приводитъ и г. Чуйко; но вотъ какую мысль,-- мысль, совсѣмъ игнорируемую новымъ критикомъ, тутъ же и приводитъ Добролюбовъ: "Въ этомъ стихотвореніи довольно удачно опредѣляется, съ какой именно стороны грозитъ мело вѣку нравственная гибель, при враждебныхъ обстоятельствахъ внѣшнихъ, среди пошлости всей окружающей жизни. Не столько велика опасность, что задохнешься въ смрадѣ этой одуряющей атмосферы, сколько страшно то, что привыкнешь къ этому смраду и будешь, какъ и другіе, ходить цѣлый вѣкъ одуреннымъ". "Хорошо еще, если въ насъ остается хоть воспріимчивость къ вѣчной жизни, хоть желаніе возрожденія. Эта именно воспріимчивость, это желаніе -- замѣтны повсюду въ стихотвореніяхъ г. Плещеева. А при такомъ расположеніи духа можно еще утѣшиться въ томъ, о чемъ сожалѣетъ поэтъ, т.-е. что онъ принужденъ былъ не разъ мириться со зломъ и зарывать въ землю талантъ, которому нельзя было найти употребленія".
   Черезъ три года, въ 1861 г., новое изданіе стихотвореній г. Плещеева, значительно дополненное, въ томъ же Современникѣ вызвало обширную рецензію извѣстнаго переводчика и поэта оригинальнаго М. Л. М. Вспоминая о несправедливыхъ и пренебрежительныхъ отзывахъ, которые вызвала въ лучшихъ журналахъ первая небольшая книжка стихотвореній поэта, явившаяся какъ разъ въ то время, когда въ критикѣ нашей воздвигалось цѣлое гоненіе на стихи вообще, критикъ говоритъ: "Не понравилось серьезнымъ рецензентамъ, зачѣмъ г. Плещеевъ говоритъ о любви къ человѣчеству, о его страданіяхъ и будущихъ идеалахъ, о свѣтлыхъ надеждахъ. Дико вспомнить теперь объ этомъ. Неужели благородныя чувства, благородныя мысли, которыми вѣяло отъ каждой страницы небольшой книжки г. Плещеева, было такимъ ежедневнымъ явленіемъ въ тогдашней русской поэзіи, чтобы можно было съ пренебреженіемъ отъ нихъ отвернуться? Все въ его стихотвореніяхъ вполнѣ искренно и сказалось отъ души, и едва ли кто могъ усомниться въ этомъ и тогда. Или не понравилось юношеское увлеченіе поэта, неопредѣленность это стремленій и надеждъ? Но была ли возможность выражать эти надежды, эти стремленія точнѣе и опредѣленнѣе, объ этомъ никто не хотѣлъ вспомнить. И дѣйствительно ли всѣ мы такъ высоко и безукоризненно развиты, что намъ не нужно слышать искренняго голоса, заступающагося, хотя бы въ общихъ чертахъ, за лучшую сторону, нашей природы, до сихъ поръ мало торжествовавшую?" Возражая рецензентамъ на обвиненіе поэта въ томъ, будто онъ не высказываетъ въ своихъ произведеніяхъ ничего новаго, М. Л. М. справедливо замѣчаетъ: "Все ли успѣло такъ устарѣть для нашего общества, и не нужно ли, и не будетъ ли еще долго нужно повторять и толковать ему простѣйшія и неоспоримѣйшія истины и доказывать, что бѣлое бѣло, а не черно, а черное черно, а не бѣло? Есть много самыхъ обыкновенныхъ понятій, врожденныхъ человѣку чувствъ, о которыхъ, тѣмъ не менѣе, надо безпрестанно напоминать", чтобы они не забывались. Это и вездѣ, не говоря уже о нашемъ не сформировавшемся обществѣ. Поэты съ такимъ благороднымъ и чистымъ направленіемъ, какъ направленіе г. Плещеева, всегда будутъ полезны для общественнаго воспитанія и найдутъ путь къ молодымъ сердцамъ. Трудно употребить лучше его въ дѣло тѣ поэтическія способности, которыми онъ обладаетъ". И, какъ бы въ доказательство своихъ словъ, рецензентъ приводитъ прекраснѣйшій гимнъ "Впередъ безъ страха и сомнѣнья", который, по словамъ его, "всегда останется прекрасной памятью скромной, но благородной литературной дѣятельности г. Плещеева". На этотъ старый мотивъ плещеевской поэзіи, т.-е. благодаря вѣрѣ въ жизнь и лучшее будущее, сохраненіе въ себѣ силы остаться посреди всѣхъ искушеній и скорбей чистымъ и честнымъ,-- мотивъ, котораго не нашелъ Добролюбовъ въ маленькой книжкѣ стихотвореній и совершенно игнорировалъ г. Чуйко, особенно указываетъ М. Л. М., приводящій въ доказательство своей мысли прекрасное стихотвореніе Сонъ, заключающееся слѣдущими стихами пророка:
   
   Мой падшій духъ возсталъ, и утѣсненнымъ вновь
   Я возвѣщать пошелъ свободу и любовь.
   
   "Мотивъ этой пьесы,-- говоритъ М. Л. М.,-- точно также, какъ и мотивъ стихотворенія Впередъ, проходитъ болѣе или менѣе внятно по всѣмъ собственно оригинальнымъ стихотвореніямъ г. Плещеева, который, чувствуя прочность зла и свое безсиліе бороться съ нимъ, молитъ Бога объ одномъ, чтобы жаръ его сердца "не засыпало пепломъ мертвящее сомнѣніе". Глубокая искренность этихъ теплыхъ словъ, любовь къ истинѣ и къ благу ближнихъ, вызывавшія эти элегическіе стихи, не можетъ быть подвергнута ни малѣйшему сомнѣнію". При всей благородной скорби, которая слышится въ большей части произведеній г. Плещеева, для поэта осталась еще и надежда на что-то лучшее, которая поддерживаетъ и ободряетъ его. За г.. Плещеевымъ осталась одна сила, сила призыва къ честному служенію об ществу и ближнимъ. Смыслъ лучшей стороны его дѣятельности яснѣе всего выражается стихотвореніемъ, напечатаннымъ на 148 стр. изд. 1861 г.; отъ большей части его оригинальныхъ пьесъ вѣетъ на читателя тѣмъ добрымъ чувствомъ, тѣмъ здравымъ пониманіемъ обязанности и цѣди жизни, которыя высказаны въ этихъ стихахъ:
   
   Передъ тобой лежатъ широкій, новый путь.
   Прими же мой привѣтъ, не громкій, но сердечный;
   Да будетъ, какъ была, твоя согрѣта грудь
   Любовью къ ближнему, любовью къ правдѣ вѣчной.
   Да не утратишь ты въ борьбѣ со зломъ упорной
   Всего, чѣмъ нынѣ такъ душа твоя полна,
   И вѣры и любви свѣтильникъ животворный
   Да не зальетъ въ тебѣ житейская волна.
   Подъявъ чело, или безтрепетной стопою;
   Иди, храня въ душѣ свой чистый идеалъ,
   На слезы страждущихъ отвѣтствуя слезою
   И ободряя тѣхъ, въ борьбѣ кто духомъ палъ.
   И если въ старости, въ раздумья часъ печальный
   Ты скажешь: въ мірѣ я оставилъ добрый слѣдъ,
   И встрѣтить я могу спокойно мигъ прощальный...
   Ты будешь счастливъ, другъ: иного счастья нѣтъ!
   
   Вотъ въ какихъ теплыхъ выраженіяхъ и съ какимъ уваженіемъ отозвались Добролюбовъ и М. Л. М. объ одномъ изъ старѣйшихъ, остающихся въ живыхъ поэтовъ, о которомъ такъ легкомысленно и безапелляціонно разсуждаетъ новый критикъ, г. Чуйко, усмотрѣвшій въ поэтѣ одно нытье и чуть не бездарность, между тѣмъ какъ черезъ мѣсяцъ послѣ статейки о г. Плещеевѣ тотъ же критикъ въ 260 No Новостей выставилъ образцомъ для новыхъ поэтовъ безсодержательнаго и водянистаго стихотворца С. А. Андреевскаго. Мы бы не стали, конечно, и останавливаться на какой-нибудь болѣе, чѣмъ поверхностной, газетной фельетонной болтовнѣ, если бы именно эта болтовня, сама не вѣдающая, что творитъ, не захватила въ свои руки всю критику, и если бы эта болтовня, читаемая, за неимѣніемъ лучшаго, десятками тысячъ читателей, не коснулась имени поэта такого почтеннаго, но стихотворенія котораго въ старыхъ изданіяхъ давно вышли изъ продажи и, слѣдовательно, мало извѣстны публикѣ, не могущей провѣрить новаго критика, а стихотворенія послѣ послѣдняго изданія 1863 г. (Новыя стихотворенія. Москва, 1863 г.) разбросаны по журналамъ. Поэтому и остановились мы на литературной хроникѣ г. Чуйко и, приведя отзывы старыхъ критиковъ, позволимъ себѣ сказать нѣсколько словъ и о всей дѣятельности поэта, продолжающейся и до сихъ поръ.
   Г. Плещеевъ, пишущій болѣе тридцати лѣтъ, занимаетъ въ нашей литературѣ послѣ А. П. Майкова и Я. П. Полонскаго, уже давно почти, мѣсто весьма почтенное и совершенно особенное. Если достоинство лирика опредѣляется цѣлостностью міровоззрѣнія, ясностью требованій отъ жизни и здравымъ взглядомъ на свое поэтическое призваніе, то г. Плещеевь именно такой лирикъ, вполнѣ опредѣленный и законченный. Не говоря уже о массѣ превосходнѣйшихъ переводовъ, о которыхъ совсѣмъ умалчиваетъ г. Чуйко, онъ отъ ранней своей юности до старости, несмотря на всѣ пережитыя тяжкія испытанія, не утратилъ, по выраженію Лермонтова, въ пустынѣ жара свой прекрасной души, отзывчивой на все высокое и благородное и глубоко скорбящей надъ всѣмъ, въ чемъ нѣтъ сердечнаго, задушевнаго, человѣческаго. "Будь безтрепетнымъ пѣвцомъ,-- обращается онъ къ поэту еще въ 1863 г.,-- бойцомъ за права человѣка -- не дай заснуть въ порокахъ вѣка твоей душѣ постыднымъ сномъ". Изъ двухъ дорогъ, открывающихся передъ человѣкомъ,-- одной -- широкой, привольной, усѣянной всѣми благами жизни, и другой -- кремнистой, пустынной и безотрадной, по которой не придти къ наслажденію въ золоченыя хоромы, авторъ избираетъ послѣднюю. Но этой дорогѣ пускаются люди
   
   Проложить въ пустынѣ слѣдъ.
   Хоть угрюма та дорога
   И не къ радостямъ ведетъ.
   По по ней за нами много
   Новыхъ путниковъ пойдетъ,
   Съ упованьемъ, что желанный
   Часъ придетъ когда-нибудь,
   Что на край обѣтованный
   Будетъ имъ дано взглянуть.
   И съ душою умиленной,
   Въ этотъ часъ съ крутыхъ высотъ
   Солнца правды -- надъ вселенной
   Встрѣтятъ путники восходъ.
   (Двѣ дороги. "Новыя стихотв.", стр. 25).
   
   Съ одной стороны, г. Плещеевъ поэтъ надежды и вѣры въ торжество свѣта и правды, которое непремѣнно должно наступить рано или поздно вмѣстѣ съ торжествомъ просвѣщенія, науки и свободы мысли, и этотъ мотивъ, начиная отъ юношескаго стихотворенія до самаго послѣдняго времени, проходитъ во множествѣ стихотвореній, и въ этой бодрой вѣрѣ въ добро поэтъ сходится съ Тургеневымъ, точно такъ же до конца жизни оставшимся благороднѣйшимъ идеалистомъ; съ другой стороны, онъ поэтъ общественной совѣсти, скорби и стыда за такъ часто утрачиваемое человѣческое достоинство. Въ однихъ стихотвореніяхъ зовя на борьбу со зломъ и поднимая ослабѣвающаго брата идти впередъ до послѣднихъ силъ, въ другихъ -- глубоко скорбитъ надъ холодностью, пустотой и пошлостью, какъ тиной затягивающими человѣка въ омутъ. Этихъ печальныхъ мотивовъ, правда, у поэта больше; но развѣ задушевное, трогательное, выраженное гармоническими музыкальными стихами оплакиваніе разбитыхъ надеждъ, утрату лучшихъ чувствъ человѣка, не лучше, не здоровѣе пошлаго самодовольства, примиренія со зломъ и холодной разсудочности этихъ мудрецовъ, что знаютъ жизнь такъ хорошо по книгамъ? "То, что другихъ болѣзненно тревожитъ, презрѣнье въ нихъ рождаетъ или смѣхъ; сомнѣнья червь! сердецъ у нихъ не гложетъ, непогрѣшимъ мужей ученыхъ цехъ!" (Нов. стих., стр. 23). Вотъ эти-то два мотива, въ сущности, исчерпывающіе всю оригинальную поэзію г. Плещеева, такъ не нравятся своимъ однообразіемъ г. Чуйко. Мы, напротивъ, считаемъ особенно цѣнными въ наше время эти мотивы; призывъ къ дѣятельности на пользу людямъ и скорбь надъ несовершенствомъ, слабостью и дряблостью современнаго человѣка, такъ чудно развитые въ прекрасномъ легкомъ стихѣ, столь рѣдкомъ у новѣйшихъ поэтовъ,-- дѣлаютъ г. Плещеева особенно любезнымъ поэтомъ лучшей нашей молодежи. Воспитательное значеніе его въ смыслѣ именно возбужденія въ юношахъ бодрости духа, теплой любви къ человѣчеству и человѣку, падшему и заблудившемуся, возбужденія ужаса передъ; опошленіемъ и скорби о невыдержавшихъ борьбы и склонившихъ голову, передъ бѣдой,-- такое значеніе г. Плещеева несомнѣнно. Этого-то значенія и не замѣтилъ близорукій критикъ, увидѣвшій въ истинныхъ порывахъ глубокаго чувства и святыхъ слезахъ одно нытье. Наконецъ, не забудемъ еще и такого факта, въ высшей степени знаменательнаго. Въ то время, какъ почти всѣ наши поэты совсѣмъ равнодушны къ юношеству и никогда не спускаются до него съ высоты своего величія, г. Плещеевъ въ послѣдніе годы написалъ много прекрасныхъ вещей для дѣтскихъ журналовъ. Эти вещи онъ, издалъ вмѣстѣ съ нѣсколькими лучшими изъ своихъ прежнихъ произведеній, наиболѣе доступными пониманію юношества, въ отдѣльномъ сборникѣ Подснѣжникъ, по свѣжести и оригинальности мотивовъ и задушевности заслуживающемъ полнаго вниманія критики. Такое же высокое педагогическое значеніе имѣетъ, если не для учащихся, то для учащихъ, и слѣдующее, затерявшееся въ журналахъ, недавно написанное стихотвореніе, которое мы позволимъ себѣ привести:
   
   Блаженны вы, кому дано
   Посѣять въ юныя сердца
   Любви и истины зерно.
   Свершайте-жь честно, до конца
   Сей подвигъ трудный и благой.
   И нѣтъ награды выше той,
   Что васъ за этотъ подвигъ ждетъ:
   Роскошный цвѣтъ, обильный плодъ
   При жизни вашей принесетъ
   Добро, посѣянное вами.
   Когда-жь пробьетъ прощальный часъ,
   Съ благоговѣньемъ и слезами
   Опуститъ въ землю юность васъ.
   Но горе вамъ, коль захотите
   Умы вы ложью омрачать:
   Позора вы не избѣжите.
   Пятна вамъ съ совѣсти не снять!
   Кто жаждетъ знанья, жаждетъ свѣта,
   Тѣмъ не ужиться долго съ тьмой;
   Придетъ пора,-- спадетъ долой
   Съ ихъ глазъ повязка, что надѣта
   Была предательской рукой.
   Порока бездну, бездну зла,
   Въ которой ваша ложь вела,
   Увидѣвъ, юность содрогнется,
   Полна и скорби, и стыда,
   Отъ лжеучителей тогда
   Она съ проклятьемъ отшатнется
   И имена ихъ презирать
   Своихъ дѣтей научитъ мать!
   
   Этимъ стихотвореніемъ мы и заканчиваемъ нашу замѣтку. Ею мы только хотѣли указать на недобросовѣстность и легкомысліе, съ которыми критикъ, ничтоже сумняшеся, отнесся къ одному изъ замѣчательнѣйшихъ въ наше время по благородству и задушевности своего направленія поэту оригинальному и переводчику, удивительно передающему подлинники многихъ изъ современныхъ поэтовъ иностранныхъ. Мы и не стали бы, повторяемъ, останавливаться на литературной хроникѣ развязнаго критика; но, къ сожалѣнію, голосъ г. Чуйко не единственный по части похода противъ идеализма, сердечности и призывовъ къ оглядкѣ на настоящее. Очень много развелось у насъ теперь людей, которымъ мозолитъ глаза истинная скорбь и недовольство настоящимъ. Для нихъ все это -- скорбь и раздумье надъ жизнью -- кажется только нытьемъ, и ничѣмъ больше. Ach wie ist romantisch und schön die Natur!-- восклицаютъ они, какъ нѣмецъ въ одной веселой пѣсенкѣ, наивно убѣжденные, какъ Розенкранцъ въ Гамлетѣ, въ томъ, что все такъ хорошо устроено въ этомъ прекраснѣйшемъ изъ міровъ. Къ числу этихъ людей, повидимому, принадлежитъ и ничего не понимавшій въ поэзіи г. Плещеева критикъ. Нельзя не пожелать, чтобы почтенный поэтъ поскорѣе выпустилъ въ свѣтъ полное собраніе всѣхъ своихъ стихотвореній, оригинальныхъ и переводныхъ. Тогда, по крайней мѣрѣ, нельзя будетъ развязно печатать свои заключенія о немъ по первой небольшой книжкѣ стихотвореній, изданной двадцать пять лѣтъ назадъ.

Викторъ Острогорскій.

"Русская Мысль", No 11, 1884

   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru