ИЗДАТЕЛЬСТВО "ЛИТЕРАТУРА" РИГА, УЛ. СВОБОДЫ No 8 1928
А. А. Плещеевъ
Вступительная статья Петра Пильскаго
А. А. Плещеевъ -- беллетристъ, А. А. Плещеевъ -- журналистъ, но больше всего А. А. Плещеевъ -- театралъ. Театральному божеству онъ сложилъ свои гимны и свое сердце, и свои тревоги, и свою любовь. Съ юныхъ лѣтъ его жизнь неразрывно сплелась съ кулисами, сценой, актерами, драматургами и особенно съ порхающимъ міромъ балета.
О немъ Плещеевъ написалъ большую книгу, надъ его вопросами работалъ всю жизнь, имъ взволнованъ и сейчасъ, на склонѣ лѣтъ, въ эти предвечерніе часы своихъ дней.
Эти пристрастія очень къ лицу А. А. Плещеева. Балетъ -- созерцаніе, успокаивающія видѣнія, легкость, безтрагичность. Онъ долженъ отвѣчать Плещеевской безоблачности, беззлобности, миру его души и всѣхъ его настроеній. И самъ Плещеевъ -- созерцатель, тоже беззлобный, примиряющійся и прощающій. Сливая образъ этого человѣка и писателя съ театральными призраками, сроднивъ его съ этой средой, будемъ и мы опредѣлять его излюбленными театральными словами. На сценѣ почему-то укоренилось особенное почтеніе къ имени и званію "барина". Если актеры вспоминаютъ о тароватомъ, широкомъ и щедромъ антрепренерѣ, они его величаютъ "бариномъ", и точно также этимъ ореоломъ окружаютъ имена своихъ особенно уважаемыхъ коллегъ. Я думаю, что и А. А. Плещеева театральный міръ зоветъ тоже этимъ именемъ: "баринъ". Въ самомъ дѣлѣ, у него много красивыхъ "барскихъ" чертъ, и это не только чувствуется въ мягкости его разговора, воспитанности, легкости его бесѣдъ, но и въ его писаніяхъ.
И Плещеева-человѣка и Плещеева-автора отличаетъ мягкая деликатность. Онъ особенно чутокъ къ чужому самолюбію, къ личному достоинству человѣка. За весь длинный періодъ своей критической дѣятельности Плещеевъ рѣшительно никого не обидѣлъ, не ранилъ ни одной строкой даже мелкой балетной пташки. Его судъ былъ неизмѣнно снисходителенъ и приговоры добры.
Если даже здѣсь, въ этой области театральныхъ оцѣнокъ, въ роли критическаго судьи онъ съумѣлъ сохранить милую черту благодушія, то что же говорить объ его разсказахъ, миніатюрахъ, юмористическихъ наброскахъ? Тутъ все -- благодушіе, улыбки, миръ и безмятежность. Даже тогда, когда въ толпѣ его героевъ мелькаетъ не умное, уродливое лицо, Плещеевъ умѣетъ вызвать къ нему доброе отношеніе. У Плещеева нѣтъ заклейменныхъ, нѣтъ злыхъ, нѣтъ преступныхъ. Теплота и благожелательность, чисто братская, освѣщаетъ у него всѣхъ людей, уравниваетъ, стирая острые углы, отгоняя осужденіе и непріязнь.
Какъ въ театрѣ онъ является не только зрителемъ, не только судьей, но еще и другомъ, такъ и въ своей беллетристикѣ онъ никого не порочитъ. Рѣдко такъ полно выражается человѣкъ въ авторѣ, душа въ книгѣ, личность въ печатныхъ строкахъ, какъ у Плещеева.
Въ своихъ писаніяхъ онъ тотъ же, что и въ жизни
Кто видѣлъ Плещеева, зналъ его, имѣлъ удовольствіе съ нимъ встрѣчаться, тѣмъ не надо до называть эту истину. Плещеева любили всѣ и не было ни одного, не довѣряющаго ему человѣка.
Всюду онъ вносилъ атмосферу доброты, ласки, любви, готовности помочь и услужить. Эта благорасположенность распространялась на редакціонныхъ коллегъ, на актеровъ, на знакомыхъ и даже незнакомыхъ.
Плещеева любили, цѣнили и почти обожали въ театральной школѣ Суворина, гдѣ онъ былъ однимъ изъ директоровъ, занимая мѣсто на экзаменахъ и совѣщаніяхъ рядомъ съ М. Г. Савиной. Его любили во всѣхъ общественныхъ организаціяхъ, его выдвигали во всѣ щекотливыя минуты, когда нужно было деликатно провести переговоры, кого-нибудь убѣдить, на кого-нибудь повліять. И Плещееву это удавалось необыкновенно легко, безъ всякихъ усилій, безъ хитростныхъ уловокъ и пріемовъ діалектики, безъ споровъ, нажимовъ и давленій.
Многочисленные члены петербургскаго Литературно-Артистическаго клуба -- въ знаменитомъ юсуповскомъ особнякѣ на Литейномъ -- помнятъ высокаго и стройнаго, чуть полнѣющаго блондина съ тщательнымъ проборомъ, во фракѣ или черномъ пиджакѣ, съ изысканной вѣжливостью, съ чуть-чуть склоненной впередъ головой, директора А. А. Плещеева, такъ осторожно, такъ мягко улаживавшаго всѣ недоразумѣнія, устранявшаго даже конфликты въ азартной карточной игрѣ.
И въ театральной школѣ, и въ обществѣ, и въ клубахъ, и въ редакціи у этого человѣка не было первыхъ или вторыхъ, важныхъ или неважныхъ, не было ранговъ и степеней,-- для Плещеева были только люди, равные между собой, имѣющіе равныя права на уваженіе и вниманіе.
Надъ иными изъ нихъ Плещеевъ еще могъ добродушно подтрунивать, но никто никогда не услышалъ отъ него злой или ранящей насмѣшки. Такимъ онъ остался и въ своихъ книгахъ.
Его герои могутъ быть спокойны: ихъ имени ничто не угрожаетъ и нигдѣ авторъ не покушается на ихъ честь и достоинство.
Преобладающій тонъ изъ этомъ сборникѣ разсказовъ -- юмористически добродушный. Улыбку вызываетъ обжора, типъ грубоватаго русскаго гурмана, въ наброскѣ "На пароходѣ"; улыбаясь, мы слѣдимъ за судьбой газетнаго романа, вынужденнаго внезапно прерваться по редакторской волѣ; съ улыбкой обходимъ "Лавку старинныхъ вещей" и наблюдаемъ за ея ловкимъ хозяиномъ, обманывающимъ своихъ легковѣрныхъ кліентовъ; улыбка сопровождаетъ насъ и въ домѣ Африкановыхъ на ихъ званой средѣ, и нельзя безъ улыбки читать о "Театральной аристократіи", премьерахъ сцены, играющихъ только роли изысканныхъ графовъ и герцоговъ, но не имѣющихъ фрака и т. д., и т. д. Вездѣ у Плещеева -- доброта, благость, снисхожденіе.
Но юморъ не вездѣ. Рядомъ съ нимъ временами проглядываетъ и даетъ себя чувствовать ея вѣчный спутникъ -- грусть, и она особенно сильно звучитъ въ разсказѣ "Чрезъ двадцать пять лѣтъ",-- старая, никогда не старѣющая тема о власти времени, о перерожденіи человѣка вмѣстѣ съ летомъ годовъ, опустѣніи жизни, о сознаніи и чувствѣ своего одиночества.
Но и тутъ Плещеевъ не заостряетъ трагедіи, не прибѣгаетъ къ мучительству, не ищетъ потрясеній. Его міръ -- царство затишья. Это -- міръ безъ сильныхъ драмъ и, конечно, безъ ужасовъ. Недаромъ онъ такъ и назвалъ эту книгу, подавленный вставшими вокругъ него кровавыми и мрачными призраками послѣднихъ лѣтъ.
Вотъ -- кто никогда не захотѣлъ бы написать ни авантюрнаго, ни сложно-задуманнаго романа, кто никогда не искалъ зловѣщихъ огней, не зажигалъ пожаровъ въ душѣ и сердцѣ своего читателя, не подавлялъ его и не пугалъ, никогда не грозилъ его покою.
Причина ясна: Плещеевъ любитъ жизнь, вѣритъ въ нее, благословляетъ ея явленія. Онъ хочетъ, чтобъ и тѣ, кто съ нимъ, цѣнили ее такъ же, какъ онъ самъ, видѣли въ ней міръ добра, а не зла, свѣтъ, а не тѣни, рожденія и надежды, а не смерть и разочарованія.
Все темное, уродливое и злое въ этой жизни для Плещеева является не закономѣрнымъ явленіемъ, а лишь случайностью, и отъ этихъ отрицательныхъ сторонъ можно еще испытывать маленькія непріятности, но отъ нихъ нельзя серьезно страдать и они не даютъ права на отрицаніе земной красоты, временныхъ радостей, солнечнаго сіянія, пусть мимолетныхъ, но милыхъ утѣхъ, даруемыхъ отзывчивостью человѣческаго сердца, волненіями искусства, счастливой беззаботностью, призрачностью, волшебствомъ, суетой и измѣнчивостью возникающихъ и гибнущихъ театральныхъ видѣній, приковавшихъ къ себѣ, навсегда полонившихъ и завоевавшихъ душу, все существо А. А. Плещеева.
Освобожденная отъ ужасовъ, чуждая мрачности, обходящая драмы, кровь и жестокость, тихая въ своихъ тонахъ, несущая примиреніе, его новая книга должна придтись по сердцу и вкусу особенно современнаго читателя. Она можетъ стать лекарствомъ отъ усталости, бодрящимъ средствомъ, поднесеннымъ рукой ласковаго доктора.
Въ ней есть умиленіе, въ ней мелькаютъ улыбки, а кто улыбается, тотъ милостивъ, тотъ готовъ къ примиренію, тотъ можетъ благословить жизнь, а эти благословенія никогда ей не были такъ нужны, какъ теперь, и въ этихъ благословеніяхъ нуждается не только она сама, въ нихъ нуждаемся и всѣ мы.