Пиотровский Игнатий Антонович
Погоня за лучшим

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    К вопросу о сближении с народом.
    Беспорядки в разных местностях России по поводу изданных положеній по крестьянскому делу.- "Две русские народности" - Н. И. Костомарова.- Мнения о русском народ одного почтенного профессора.- Что из этого следует?

ПОГОНЯ ЗА ЛУЧШИМЪ.
Критическіе очерки.

  

IV.
КЪ ВОПРОСУ О СБЛИЖЕНІИ СЪ НАРОДОМЪ.
Безпорядки въ разныхъ мѣстностяхъ Россіи по поводу изданныхъ положеній по крестьянскому дѣлу.-- "Двѣ русскія народности" -- Н. И. Костомарова.-- Мнѣнія о русскомъ народѣ одного почтеннаго профессора.-- Что изъ этого слѣдуетъ?

  

1.

   Каждая эпоха имѣетъ свой отличительный характеръ, свое собственное стремленіе. Чѣмъ же характеризуютъ наше время? Говорятъ, отличительное стремленіе переживаемой нами эпохи -- сблизить народъ съ такъ-называемыми образованными людьми. Такова по крайней мѣрѣ программа одного изъ нашихъ ежемѣсячныхъ журналовъ. Сближеніе съ народомъ -- тема, на которую появилось у насъ много болѣе или менѣе задушевныхъ статей, высказалось много различныхъ мнѣній. Но сближеніе съ народомъ можно понимать слишкомъ многосторонне. Образовывать народъ, искоренять у него предразсудки и суевѣрія, стараться сблизить интересы низшаго класса съ интересами высшихъ классовъ народа -- все это принадлежитъ къ одному понятію, понятію о необходимости сближенія съ народомъ. Но эта многосторонняя цѣль никогда не выливалась въ нашей литературѣ въ ясные образы, общіе всѣмъ мыслящимъ людямъ. Да и вылиться-то ей нельзя было. Одни видятъ необходимость, такъ сказать, подогнать народъ къ степени цивилизаціи образованныхъ классовъ, другіе, напротивъ, требуютъ уступокъ отъ цивилизованной массы, уступокъ въ понятіяхъ, языкѣ, образѣ жизни. Направленія, повидимому, совершенно противоположныя; но интересно замѣтить, что какъ одни, такъ и другіе выходятъ и опираются по большей части на отвлеченныхъ понятіяхъ: "народности, исторической почвы, гармоническаго развитія" и т. п. Нужно сознаться, что, отправляясь такимъ путемъ, наша журналистика впадаетъ въ смутныя представленія, трактуетъ о западничествѣ, славянофильствѣ и, стараясь уловить что-то общее, не находитъ ничего крѣпкаго, на чемъ бы можно основаться, не открываетъ ничего живительнаго, полезнаго, чему бы можно было слѣдовать. Даже разсуждая о чемъ нибудь прямо относящемся до простолюдина, до быта крестьянина или мѣщанина, мы нерѣдко забываемъ о людяхъ, прямо заинтересованныхъ въ этомъ дѣлѣ, забываемъ низшій классъ, и относимся къ предмету или отвлеченно, слѣдовательно мертво, или затрогиваемъ одно состоятельное сословіе. Просмотрите отзывы о судебныхъ слѣдователяхъ, о земскихъ банкахъ, о мировыхъ посредникахъ, и вы увидите, что нашъ приговоръ въ отношеніи къ большинству совершенно справедливъ. На этомъ основаніи мы считаемъ за лучшее отбросить всѣ излишнія отвлеченности,-- по словамъ многихъ "перлы науки",-- перестать толковать о юсахъ и ятяхъ, о Русской Правдѣ и Судебникахъ, о Кириллѣ Меѳеодіѣ и переводѣ библіи на славянскій языкъ и т. п. высокозанимательныхъ вещахъ. Мы рады будемъ, если намъ удастся по случаю современнаго событія сказать нѣсколько нелишнихъ словъ. Мы считаемъ это главнѣе всего. Мы въ литературѣ, прежде всего, хотимъ видѣть жизнь, а не "шкафъ съ собранными свѣдѣніями". Если мы неправы въ этомъ взглядѣ, если онъ и можетъ показаться одностороннимъ въ общности, то все же нельзя не признать, что онъ жизненнѣй и важнѣе другихъ въ настоящемъ положеніи нашего общества. Эпоха, нами переживаемая, совершенно не такъ пуста, какъ думаютъ многіе и многіе. Теперь болѣе, чѣмъ когда нибудь, мы вправѣ сказать литературѣ, словами Гейне:
  
   "Брось свои иносказанья
   И гипотезы пустыя,
   На проклятые вопросы
   Дай отвѣты намъ прямые".
  
   Мы вправѣ скачать это. Но, къ несчастно, литература какъ-то глухо молчитъ, точно не зная требованій времени. Передъ нами два пути. Одинъ изъ нихъ совершенно въ нашихъ рукахъ -- путь исторической необходимости и нормальнаго развитія. Пожелай мы его, то есть встрѣчай апатически все несправедливое и нелѣпое, намъ найдется сильная поддержка. Другая дорога., напротивъ, терниста, невѣрна и сопряжена съ немалыми жертвами. Мы дремлемъ, потому что привыкли дремать. Мы не анализировали своихъ силъ, потому что боялись проявленія ихъ. Мы боялись энергіи, потому что привыкли къ служенію авторитетамъ. Литература наша -- представительница общественнаго мнѣнія людей образованныхъ. Она говоритъ намеками, она игриво отзывается, хотя и съ затаенною болью, о томъ, что высоко цѣнитъ. Виновата ли въ этомъ литература, или, напротивъ, тѣ, выраженіемъ чьихъ мыслей она служитъ? И мы молчимъ и думаемъ, что кругомъ насъ люди безъ чувства, безъ человѣческихъ влеченій, что кругомъ насъ только существа, неспособныя отозваться на благородное слово. Неужели же это правда?
   Вотъ хоть и въ вопросѣ о народѣ,-- сколько есть людей, которые простонародье считаютъ неспособными ли на что высокое, благородное, которые отрицаютъ всякую возможность расшевелить живымъ словомъ эту, по ихъ мнѣнію, неподвижную массу. И вѣдь подобные люди правы съ своей точки зрѣнія. Это тѣ господа, которымъ, если не сказать научнаго, или общепринятаго въ ихъ кружкѣ термина, они не поймутъ сущности дѣла. Крестьянинъ, мѣщанинъ -- неспособны на "высокое "дѣло ради его высокости; въ своей работѣ они не нуждаются и не привыкли всякій поступокъ объяснять чѣмъ нибудь отвлеченнымъ... Крестьянинъ не отдалъ другому крестьянину должныя деньги; кто узнаетъ объ этомъ изъ крестьянъ -- осудитъ поступокъ потому, что отъ него страдаетъ личность, а не потому, что здѣсь есть нарушеніе закона, или что здѣсь страдаетъ идея правды. Здѣсь все творится на основаніи естественныхъ законовъ, и оттого, если эти законы начинаютъ проявляться, то можно сказать утвердительно, что иначе быть не можетъ, что это естественная потребность. Вотъ отчего мы считаемъ всякій случай изъ крестьянской и вообще народной жизни болѣе точнымъ указателемъ нуждъ общественныхъ, нежели важное происшествіе въ кругу людей образованныхъ, гдѣ часто привитыя отвлеченныя идейки способны породить различныя ненормальности. Оттого-то, мы думаемъ, прямая обязанность людей образованныхъ при проявленіи народной воли стремиться достичь благотворныхъ для народа результатовъ, то есть доставить ему удовлетвореніе; иначе мы не имѣемъ права ждать и для себя благодѣтельныхъ результатовъ. Но очень часто ее такъ поступаетъ большинство, и какого блага ждать отъ противоположныхъ дѣйствій -- странно даже спрашивать. Вотъ путь для сближенія съ народомъ, Но прежде, чѣмъ начать сближаться, нужно узнать то, съ чѣмъ сближаешься. Что же такое русскій народъ? Узнать стремленія этого народа можно только посредствомъ изученія фактовъ. Современные факты, безъ сомнѣнія, будутъ интереснѣе давно прошедшихъ. Очерчивать народъ вполнѣ мы пока не въ состояніи; для насъ возможно только указать нѣкоторые мотивы изъ его современной жизни. Этимъ способомъ, мы думаемъ, вѣрнѣе можно указать тѣ стороны, съ которыхъ нужно начать сближеніе съ народомъ. Мы возьмемъ на этотъ разъ факты изъ крестьянскаго быта.
   Каждому, конечно, извѣстію, что манифестомъ 19 февраля 1861 года, объявленнымъ у насъ 5 марта, русскіе крестьяне вышли изъ крѣпостной зависимости, съ обязанностію оставаться въ прежнемъ повиновеніи къ своимъ помѣщикамъ. Вслѣдъ за манифестомъ 19 февраля въ газетахъ начали появляться восторженныя статьи. Даже "Полицейскія вѣдомости" печатали фельетоны въ стихахъ и прозѣ въ честь радостнаго событія; а "Отечественныя Записки" замѣнили даже обычное названіе "Современная Хроника" -- заглавіемъ "Современная радость Россіи". Словомъ, образованное общество торжествовало и увѣряло, что вся Россія, весь народъ точно такъ же мирно торжествуетъ.И казалось, что увѣренность эта вполнѣ естественна, законна и неопровержима. Но въ это самое время обнаружилось печальное явленіе начались недоразумѣнія... и въ газетахъ появились статьи и извѣстія я разныхъ безпорядкахъ по крестьянскому дѣлу. Мы не будемъ описывать всѣ эти безпорядки здѣсь, но приведемъ одинъ случай для охарактеризовала остальнаго. Мы беремъ случай въ Казанской губерніи и передаемъ его такъ, какъ прочли въ газетахъ.
  
   "Обнародованіе высочайше утвержденныхъ "Положеній" о крестьянахъ вышедшихъ изъ крѣпостной зависимости, встрѣченное вообще крестьянами съ желаемымъ спокойствіемъ и благоразуміемъ, вызвало, къ сожалѣнію, въ нѣкоторыхъ селеніяхъ Казанской губерніи безпорядки, вынудившіе правительство принять строгія мѣры для водворенія спокойствія.
   "Но полученіи "Положеній" въ деревняхъ Спасскаго уѣзда, крестьяне, разумѣя подъ освобожденіемъ ихъ отъ крѣпостной зависимости совершенное прекращеніе обязательныхъ отношеніи къ помѣщикамъ, обращались сперва для прочтенія и истолкованія новыхъ правилъ къ помѣщикамъ, священникамъ и мѣстнымъ властямъ; но видя, что объясненія тихъ лицъ не удовлетворяютъ ихъ предположеніямъ, и потому, не довѣряя имъ болѣе, стали искать другихъ чтецовъ.
   "Слѣдствіемъ этого явились толкователи изъ среды народа, которые собирая съ крестьянъ деньги (?), начали объяснять имъ Положенія въ превратномъ видѣ и возбуждать крестьянъ къ неповиновенію. Одинъ изъ такихъ толкователей, крестьянинъ Спасскаго уѣзда, села Бездны, принадлежащаго дѣйствительному тайному совѣтнику Мусину-Пушкину, Антонъ Петровъ, воспользовался настоящимъ случаемъ. Будучи приглашенъ крестьянами въ деревню Волховскую, для прочтенія Положеній, Антонъ Петровъ, искажая смыслъ статей, объяснилъ крестьянамъ, что онъ доискался въ Положеніяхъ чистой воли, которую будто бы до него многіе видѣли, но никто не съумѣлъ понять, и которая какъ нельзя болѣе согласовалась съ ожиданіями крестьянъ. Успѣвъ такимъ образомъ въ теченіе двухъ дней совершенно подчинить своему вліянію жителей этой деревни, Петровъ прибылъ вмѣстѣ съ ними въ село Бездну. Здѣсь Петровъ обратился сперва къ сельскому священнику съ требованіемъ дать имъ присягу въ томъ, что они совершенно свободны, а послѣ рѣшительнаго отказа со стороны послѣдняго, началъ призывать крестьянъ къ открытому нарушенію порядка, объясняя имъ уже, что освобожденіе, или чистая воля, которую онъ имъ вычитывалъ изъ Положенія означаютъ совершенную независимость не только отъ помѣщиковъ, но и отъ мѣстныхъ начальствъ; внушалъ крестьянамъ не бояться никакихъ угрозъ и не довѣрять никакимъ распоряженіямъ и убѣжденіямъ властей, потому что онѣ подкуплены помѣщиками, а пуще всего охранять и не выдавать его самаго. Антонъ Петровъ разсылалъ своихъ довѣренныхъ по разнымъ отдаленнымъ деревнямъ и даже другимъ уѣздамъ губерніи, для привлеченія новыхъ сообщниковъ. Онъ вскорѣ успѣлъ привлечь на свою сторону не только крестьянъ села Бездны, но и окрестныхъ деревень; обѣщалъ всѣмъ волю и давалъ землю, назначая начальствующихъ лицъ и говоря, что онъ вскорѣ освободитъ 34 губерніи.
   "Немедленно по полученіи извѣстія о такихъ безпорядкахъ въ селѣ Безднѣ, прибыли на мѣсто спасскій предводитель дворянства Молоствовъ и чины земской полиціи съ цѣлью однѣми кроткими мѣрами разсѣять заблужденія крестьянъ и уговорить ихъ къ покорности; вслѣдъ затѣмъ прибылъ въ село Бездну и командированный, по высочайшему повелѣнію, въ Казанскую губернію для содѣйствія губернскому начальству при введеніи новыхъ о крестьянахъ положеній, свиты его императорскаго величества генералъ-майоръ графъ Апраксинъ. Но предварительныя мѣры увѣщанія, испытанныя съ крайнимъ терпѣніемъ и настойчивостью, не имѣли никакого успѣха. Крестьяне на всѣ убѣжденія отвѣчали криками: "воля!" и даже отказались явиться въ контору селенія, куда требовалъ ихъ графъ Апраксинъ, немедленно по прибытіи своемъ въ село Бездну.
   "Такое упорство со стороны крестьянъ, въ виду продолжавшагося возростать числа сообщниковъ Петрова, начинавшихъ являться даже въ Самарской и Симбирской губерній, побудило генералъ-майора графа Апраксина потребовать находившіяся вблизи военныя команды, мѣстомъ сбора которыхъ назначено было с. Никольское, куда прибылъ и самъ графъ Апраксинъ.-- 11-го апрѣля, вечеромъ было въ распоряженіи графа Апраксина только 231 человѣкъ войска. Усиленія этого отряда можно было ожидать не ранѣе, какъ чрезъ четыре или пять дней, но оставаться въ это время безъ дѣйствія было бы опасно, такъ какъ скопище волновавшихся крестьянъ возрастало съ неимовѣрною быстротою. Вынужденный необходимостію дѣйствовать рѣшительно, генералъ-майоръ, графъ Апраксинъ 12-го апрѣля прибылъ вторично въ село Бездну уже съ вооруженной командой. Здѣсь нашелъ онъ усилившееся въ теченіе нѣсколькихъ дней еще болѣе волненіе. Толпа, числомъ до пяти тысячъ человѣкъ,-- стояла противъ дома Антона Петрова и увеличивалась постоянно вновь прибывавшими крестьянами.
   "Оставивъ команду на нѣкоторомъ разстояніи, генералъ-майоръ графъ Апраксинъ послалъ для увѣщанія крестьянъ сперва двухъ адъютантовъ казанскаго военнаго губернатора, находившихся при графѣ Апраксинѣ, а потомъ сельскаго священника, которые долго говорили крестьянамъ, убѣждая ихъ разойтись и угрожая, что въ противномъ случаѣ они приведены будутъ къ послушанію оружіемъ; но ни увѣщанія адъютантовъ, ни слова священника не имѣли никакого дѣйствія. Тогда графъ Апраксинъ, подъѣхавъ къ толпѣ, лично объяснилъ крестьянамъ возложенное на него порученіе и убѣждалъ ихъ выдать Антона Петрова и разойтись по домамъ, угрожая въ случаѣ дальнѣйшаго сопротивленія, употребить въ дѣло войско; но и на это убѣжденіе, неоднократно повторенное, крестьяне отвѣчали криками.
   "Столь непреклонное упорство не оставляло болѣе никакого сомнѣнія въ томъ, что всякія дальнѣйшія мѣры убѣжденія не только не поколебали бы заблужденія крестьянъ, но могли еще болѣе укоренить въ нихъ рѣшимость сопротивленія; что возбужденное волненіе успѣло развиться въ слишкомъ значительной степени, чтобъ быть усмирено иначе, какъ вооруженной силой, и что всякая потеря времени, въ виду увеличивавшейся постоянно толпы, могла только вести къ болѣе пагубнымъ послѣдствіямъ.
   "Въ такой крайней необходимости приказано^было одной шеренгѣ сдѣлать залпъ, послѣ котораго снова было увѣщаніе, но совершенно безполезно Тогда принуждены были сдѣлать нѣсколько залповъ, потому что крестьяне начали въ большемъ числѣ выходить изъ дворовъ съ крикомъ: "за кольями!" -- и угрожали окружить малочисленную команду. Между залпами были сдѣланы крестьянамъ увѣщанія, но напрасно. Наконецъ толпа разсѣялась и послышались крики о выдачѣ Антона Петрова, который между тѣмъ хотѣлъ скрыться изъ селенія, но былъ предупрежденъ двумя казаками, захватившими приготовленную для него лошадь. Тогда Антонъ Петровъ вышелъ изъ дома передъ войско, неся Положеніе о крестьянахъ надъ головою, и былъ взятъ вмѣстѣ съ выданными имъ тутъ же сообщниками и отправленъ въ острогъ города Спасска. Убито крестьянъ 55 и ранено 71.
   "Антонъ Петровъ былъ преданъ суду по полевому уголовному уложенію; судъ приговорилъ его казнить смертію (разстрѣлять), и приговоръ полеваго суда приведенъ въ исполненіе 19-го апрѣля, въ присутствіи жителей села Бездны и селеній всего Спасскаго уѣзда..."
   Излишне выписывать далѣе.
   Вотъ, читатель, вамъ фактъ, фактъ не единичный. Почти тоже самое, съ нѣкоторыми варіантами, повторилось во многихъ губерніяхъ. Свѣдѣнія о подобныхъ событіяхъ сообщены самимъ правительствомъ, по нимъ оказывается, что тоже самое происходило: во Владимірской губ. въ Владимірскомъ уѣздѣ, въ имѣніи помѣщицы Нарышкиной, Въ селѣ Рожественѣ; въ Гороховскомъ уѣздѣ, въ имѣніи Кокошкина; въ Суздальскомъ уѣздѣ, въ имѣніи Алалыкиной въ селѣ Святцахъ. Въ Самарской губ.: въ уѣздахъ Николаевскомъ и Новоузейскомъ, въ имѣніяхъ: графа Воронцова-Дашкова, князя Кочубея, Устинова, Львовой, Семевскаго и Жемчужниковой; въ Бугурусланскомъ уѣздѣ въ имѣніи Дурасова; въ Ставропольскомъ уѣздѣ: въ имѣніяхъ Шишковой, князя Дадьяна, Обрѣзковыхъ, Кротковыхъ и Наумова. Въ Симбирской губ. въ Буринскомъ уѣздѣ, въ имѣніи Аргамакова; въ Сетилѣевскомъ уѣздѣ, въ имѣніи Кротковой; въ Сызранскомъ уѣздѣ, въ селеніяхъ: Репьевкѣ, Голошино, Линевкѣ и Шереметевкѣ; въ Корсунскомъ уѣздѣ, въ имѣніи Язякова. Въ Калужской губерніи, въ Жиздренскомъ уѣздѣ; въ Пензенской губ., въ уѣздахъ: Чембарскомъ, Городищенскомъ, Керенскомъ. Въ С.-Петербургской губ. въ С.-Петербургскомъ уѣздѣ, въ имѣніяхъ Кайдановой; въ Лугскомъ, въ имѣніяхъ: Ермолова, Тирана, Бека, Дунина-Марцинкевича, Огарева и Черкасова; въ Петергофскомъ уѣздѣ, въ имѣніи Вейнмарна; въ Ярославской губ. въ уѣздахъ Ростовскомъ, Углицкомъ и т. д. и т. д.
   Всѣ эти безпорядки болѣе или менѣе прекращены. Передъ нами голые факты,-- мы должны сдѣлать изъ нихъ выводъ. Очевидно, причина этихъ безпорядковъ заключалась въ нѣкоторыхъ особенностяхъ взгляда крестьянъ на свое дѣло. Оттого-то и порождались безпорядки, при которыхъ необходимы были даже строгія мѣры.... Нельзя сказать, чтобы причина этихъ безпорядковъ вездѣ выразилась въ одной формѣ, въ одномъ стремленіи; но въ общемъ можно видѣть побужденія, заставившія столько народу противодѣйствовать неудовлетворительной, по ихъ мнѣнію, реформѣ. Многіе, конечно, въ этомъ фактѣ способны видѣть невѣжество и грубость простонародья, точно такъ, какъ "Русскій Вѣстникъ" въ своей "Современной Лѣтописи", No 20, думаетъ, что причиною безпорядковъ въ селѣ Безднѣ (Казанской губ.) были единственно одни помѣщики. Но вглядываясь въ дѣло пристальнѣе, можно находить нѣчто другое, и именно отдаленіе образованнаго класса отъ народа. Конечно тѣ, которые обвиняютъ простонародье въ полномъ отсутствіи здраваго смысла -- могутъ разсуждать такимъ образомъ: "крестьянинъ -- это звѣрь. Его нужно бить и бить. Только палка можетъ имѣть надъ нимъ власть. Онъ не знаетъ мѣры своему дикому разгулу; если разъ начнетъ неповиноваться -- его ничѣмъ не остановишь, развѣ выстрѣлами". И въ доказательство своего мнѣнія приведутъ вамъ слова изъ описанія безпорядковъ въ селѣ Безднѣ, гдѣ до тѣхъ поръ буянили, пока не начали стрѣлять. И подобные господа могутъ быть правы! Къ чему, напримѣръ, крестьянину самому разсуждать о своихъ обязанностяхъ? Извѣстно, что простонародье не имѣетъ никакого воспитанія, наконецъ не привыкло самостоятельно управлять своимъ хозяйствомъ. Какъ же ему поручить самому устроиваться съ помѣщикомъ? Для этого непремѣнно нужны посредники... При нихъ за крестьянъ есть кому думать. Обязанность эта лежитъ на человѣкѣ извѣстномъ, чего же, кажется, лучше? Но простонародье думаетъ совершенно иначе. Оно, вслѣдствіе общей маніи жить своимъ умомъ, считаетъ себя самого способнѣе устроиться съ помѣщикомъ. Возникаютъ недоразумѣнія... Это одинъ изъ множества подобныхъ случаевъ. Онъ характеризуетъ все въ общемъ. Слѣдствія подобнаго недоразумѣнія очевидны. Какъ же должны отнестись мы къ этому случаю?
   Но передъ нами фактъ болѣе общій. Въ селѣ Безднѣ крестьяне требуютъ чистой воли; они ждали совершенно другаго, чѣмъ имъ говорятъ. Антонъ Петровъ становится во главѣ недовольныхъ. Крестьяне подымаются. Здѣсь уже не односторонній случай, не столкновеніе съ помѣщикомъ или мировымъ посредникомъ. Крестьяне поднялись, произошли безпорядки, явилась военная команда, и народъ разошелся. Антонъ Петровъ казненъ... Мы можемъ себѣ объяснить этотъ фактъ только тѣмъ, что большинство крестьянъ не поняло ясно Положеній, оттого и случилась подобная развязка. Они поднялись по зову Антона Петрова, сознательно толковавшаго смыслъ пропитанныхъ статей. Чтобы результаты были другіе, нужно было бы, чтобы крестьяне могли читать и также ясно понимать напечатанное...
  

2.

   Наша литература какъ-то стирается, опошливается.... Есть у нея свои красоты, во эти красоты могутъ восхищать васъ только за неимѣніемъ лучшаго. Въ сущности, по большей части, она интересуется тѣмъ, чѣмъ интересовалась въ сороковыхъ годахъ. Ее задѣваетъ за живое вопросъ о томъ, когда русскій человѣкъ будетъ мыслить по-пушкински -- черезъ двѣсти лѣтъ или ранѣе? Что такое славянофильство и западничество? Правъ ли Кавелинъ въ своей теоріи наслѣдственнаго права? Что такое свистуны? Какія заслуги эксъ-поэта князя Вяземскаго? и т. п. и т. п. Собственно говоря, и намъ приходится, слѣдуя большинству, толковать о такихъ вопросикахъ, если бы жизнь въ самомъ дѣлѣ не начала проявляться изъ-подъ русской прессы, а часто повидимому незначительныя обстоятельства могутъ наводить на разнаго рода мысли. Тѣмъ пріятнѣе встрѣтить у насъ болѣе или менѣе живой органъ, какихъ, къ несчастію, мы знаемъ весьма немного. Въ нихъ могутъ быть и ошибки, и увлеченія, противъ нихъ можно возражать, но объ нихъ никогда нельзя говорить безъ уваженія. Одно изъ такихъ изданій, безъ сомнѣнія, представляетъ намъ "Основа". Въ ней видна цѣль, въ ней видно стремленіе разъяснить живые вопросы, и если она еще сдѣлала не много, если она заблуждалась, то мы можемъ ждать отъ нея много хорошаго впереди. Ея стремленіе слѣдовать разговорной рѣчи и сохранять разговорный языкъ малороссіянъ -- уже вызвало со стороны "Русскаго Вѣстника"? цѣлую статью, интересную какъ въ общемъ, такъ и въ частностяхъ; и мы съ удовольствіемъ рѣшаемся поговорить объ этомъ спорѣ, конечно въ сжатой формѣ. "Русскій Вѣстникъ" несогласенъ съ мнѣніемъ "Основы", что нужно слѣдовать вполнѣ народной рѣчи. Онъ, напротивъ, думаетъ, что мы должны выработать языкъ, общій всѣмъ славянскимъ націямъ, подобно тому, какъ въ Германіи существуетъ въ литературѣ одинъ языкъ, всѣмъ понятный, а въ народѣ -- другой. Мы отнюдь не хотимъ видѣть въ этихъ словахъ мечтаній о томъ, что всѣ "славянскіе ручьи сольются въ русскомъ морѣ", мы отнюдь не отвергаемъ необходимости совершенствованія языка, но не можемъ согласиться въ мнѣніи о необходимости выработки литературнаго языка. Всякую мысль можно выразить на всякомъ языкѣ, и для того, чтобы языкъ былъ общимъ, мало для него быть совершеннымъ. Мы чувствуемъ необходимость изучать иностранные языки, но отнюдь не оттого, что они совершеннѣе,-- для насъ важны знанія, пріобрѣтенныя другими и изложенныя на чуждомъ намъ діалектѣ. Чтобы нашъ языкъ былъ изучаемъ другими славянскими отраслями, для этого необходимо, чтобы литература наша имѣла вѣсъ и значеніе. До тѣхъ поръ, пока литература наша не перестанетъ заниматься пустяками, въ родѣ исчисленныхъ нами въ началѣ этой главки,-- до тѣхъ поръ мы не можемъ надѣяться на успѣхъ проповѣди русскаго языка. Въ этомъ отношеніи намъ кажется теперь гораздо положительнѣе "Основа". Цѣль "Русскаго Вѣстника", безъ сомнѣнія, въ этомъ отношеніи выше цѣли "Основы"; она неминуемо должна будетъ отразиться на самой "Основѣ". Рѣчь разговорная хороша, когда она слышится отъ живаго человѣка. Въ высокой степени сильное выраженіе переданное на бумагу, можетъ потерять много своего значенія и часто является блѣднымъ наборомъ словъ. Такъ, напр., многія, какъ говорятъ, огненныя импровизаціи, записанныя съ стенографическою точностью, не могли произвести на читателей никакого сильнаго впечатлѣнія. Нѣчто подобное уже начало отзываться въ "Основѣ". Если вѣрить "Русск. Вѣстнику", малороссійскіе литераторы пишутъ далеко не тѣмъ языкомъ, которымъ говоритъ простонародье. Рѣчь живая въ печати не можетъ быть выражена безъ отдѣлки, безъ нѣкотораго изящества. Это достоинство и преимущество книжнаго слога непремѣнно прямо ведетъ за собою незамѣтное разнорѣчіе. Если справедливы слова "Русскаго Вѣстника" о малороссійскихъ литераторахъ, то "Основу" непремѣнно современемъ постигнетъ эта общая участь. А между тѣмъ мы, увѣренные въ справедливости нами высказаннаго, находимъ, что "Основа" гораздо положительнѣе, потому что вопросъ о языкѣ тѣсно связанъ съ вопросомъ о народности. Если языкъ долженъ оставаться неприкосновеннымъ, то народность и подавно. Это какъ нельзя лучше поняла редакція "Основы"; для нея вопросъ о языкѣ не остался мертвымъ. въ мартовской книжкѣ "Основы" появилась статья: "Двѣ русскія народности", одного изъ ея редакторовъ, Н. И. Костомарова, по нашему мнѣнію служащая отголоскомъ споровъ о языкѣ.
   Настоящее время слишкомъ обильно для иныхъ случайностями, для другихъ -- необходимыми слѣдствіями извѣстнаго положенія народной жизни. Но проявленіе ихъ не подчинено никакимъ для науки опредѣленнымъ законамъ. Политическая экономія слишкомъ молода для того, чтобы подобно астрономіи предугадывать общественныя явленія; а совершенное незнаніе многими ея положеній заставляетъ ихъ видѣть въ общественной жизни одни случайности. Мы не ошибемся, если скажемъ, что науки о законахъ общественной жизни еще совершенно нѣтъ. Подобныя случайности не подведены подъ формулы. Сближеніе этихъ обстоятельствъ наводитъ на мысль о необходимости постоянной бдительности и знанія, какъ народныхъ симпатій и антипатій, такъ и отношеній его къ другому близкому племени или народности. Въ этомъ отношеніи для насъ можетъ быть интересна и занимательна статья Н. И. Костомарова: "Двѣ русскія народности". Въ ней авторъ очерчиваетъ характеры двухъ племенъ -- великороссійскаго и малороссійскаго (южнорусскаго). Какое же соотношеніе представляютъ эти два племени? Въ чемъ они сходятся и въ чемъ, напротивъ, разнятся? Послушаемъ объ этомъ самого г. Костомарова.
   Г. Костомаровъ рядомъ постановокъ приходитъ къ слѣдующему выводу: изъ короткаго историческаго различія, возникшаго въ отдаленныя отъ насъ времена между двумя русскими народностями, онъ заключаетъ, "что племя южнорусское имѣло отличительнымъ своимъ характеромъ перевѣсъ личной свободы; великорусское -- перевѣсъ общинности. По коренному понятію первыхъ -- связь людей основывается на взаимномъ согласіи и можетъ распадаться по ихъ несогласію; вторые стремились установить необходимость и неразрывность разъ установленной связи. Въ одинакихъ стихіяхъ общественной жизни первые усвоивали болѣе духъ, вторые стремились дать ему тѣло; въ политической сферѣ первые способны были внутри себя создавать добровольныя компаніи, связанныя настолько, насколько къ этому побуждала насущная потребность и прочныя настолько, насколько существованіе ихъ не мѣшало неизмѣнному праву личной свободы; вторые стремились образовать прочное общинное тѣло на вѣковыхъ началахъ, проникнутое единымъ духомъ. Первое вело къ федераціи; но не успѣло вполнѣ образовать ее; второе повело къ единовластію и крѣпкому государству: довело до перваго, создало второе. Первое оказалось много разъ неспособнымъ къ единодержавной государственной жизни. Въ древности оно было господствующемъ на русскомъ материкѣ, и когда пришла неизбѣжная нора или погибнуть или сплотиться, должно было невольно сойти со сцены и уступить первенство другому. Въ великорусскомъ элементѣ есть что-то громадное, создательное, духъ стройности, сознаніе единства, господство практическаго разсудка, умѣющаго выстоять трудныя обстоятельства, уловить время, когда слѣдуетъ дѣйствовать, и воспользоваться имъ насколько нужно. Этого не показало наше южнорусское племя. Его свободная стихія приводила либо къ размноженію общественныхъ связей, либо къ водовороту побужденій, вращавшихъ бѣличьимъ колесомъ народную историческую жизнь. Такими показало намъ эти двѣ русскія народности наше прошедшее." ("Основа" 1861 г., мартъ, стр. 63.)
   Замѣтимъ кстати, что г. Костомаровъ начало жизни великорусскаго народа считаетъ съ избранія Андрея Юрьевича особымъ княземъ земли Ростовско-Суздальской, съ 1157 года.
   "Что отличаетъ народъ великорусскій отъ народа Южной Руси и другихъ земель русскихъ,-- это стремленіе дать прочность и формальность единству своей земли. Андрея Юрьевича, князя земли Ростовско-суздальской {Съ избранія этого князя въ 1157 году, по мнѣнію г. Костомарова, "явно выказывается своеобразный духъ, господствующій въ общественномъ строѣ этого края, и складъ понятій объ общественной жизни, управлявшій событіями".}, избираютъ единымъ по всей землѣ, на всѣ города. У него нѣсколько братьевъ и два племянника; ихъ изгоняютъ, дозволяютъ оставаться только двумъ: одному, который по болѣзни не можетъ быть никакимъ дѣятельнымъ членомъ земли, и другому, который не показываетъ никакихъ властолюбивыхъ наклонностей. Изгнаніе братьевъ -- не дѣло единаго Андрея, но дѣло цѣлой земли. Лѣтописецъ говоритъ, что тѣ же, которые поставили Андрея, тѣ же изгнали меньшихъ братьевъ. Это единство, къ которому ясно стремились понятія, не могло однако сразу утвердиться и обратиться въ постоянный и привычный порядокъ. Впослѣдствіи земля снова имѣла разомъ нѣсколькихъ князей, но за то одинъ изъ нихъ былъ великій верховный князь всей земли. Вмѣстѣ съ тѣмъ тогда уже является стремленіе подчинить своей землѣ другія русскія земли. Такъ Муромская и Рязанская земли были подчинены съ своими князьями князю ростовско-суздальскому. Это не были личныя желанія однихъ князей,-- напротивъ, князья принадлежали къ роду, котораго значеніе связано было съ единствомъ всей русской федераціи, сами заимствовали въ восточно-русской мѣстности это мѣстное стремленіе" (стр. 43).
   Далѣе г. Костомаровъ приводитъ нѣсколько примѣровъ въ подтвержденіе своей мысли. Такъ, напримѣръ, онъ опирается между прочимъ на слѣдующій фактъ: когда Всеволодъ захотѣлъ отпустить пойманныхъ князей -- своего племянника и Глѣба рязанскаго,-- владимірцы не допустили до этого и приговорили ослѣпить ихъ. Когда тотъ же Всеволодъ идетъ на Новгородъ и осаждаетъ Торжокъ, онъ расположенъ къ миру и не хочетъ разорять волости; но дружина его требуетъ этого, потому что, по словамъ г. Костомарова, "оскорбленіе князю она считаетъ оскорбленіемъ себѣ; мы не цаловать ихъ пришли, говорятъ владимірцы иронически".
   Г. Костомаровъ, какъ видите, приписываетъ положительныя качества великорусской народности. Онъ самъ сознается, что скудость лѣтописныхъ свѣдѣній не позволяетъ найти въ жизни великорусскаго народа много проявленій его воли. Но вотъ онъ нашелъ нѣсколько фактовъ. Первый изъ нихъ -- избираетъ князя Андрея и удаляютъ отъ себя его братьевъ. Положимъ, что Андрей здѣсь личность пассивная, не заботящаяся объ удаленіи родни, могущей быть его конкуррентами, хотя подобное предположеніе отнюдь не подтверждается тѣмъ, что сами избиратели удалили братьевъ Андреевыхъ. Положимъ наконецъ, что избиратели -- это самъ народъ (а это еще подлежитъ сомнѣнію). Но вѣдь очень естественно стремленіе удалить раздоръ и многовластіе, олигархію. То же самое случилось бы въ Сѣчѣ, если бы родственники гетмана захотѣли пользоваться нѣкоторою властію. Здѣсь еще не видно ничего отличительнаго, не видно желанія "устроить крѣпкое государство съ единовластіемъ)'. Напротивъ, г. Костомаровъ говорит ь, что "князья, въ дѣлахъ, обличавшихъ повидимому ихъ личное властолюбіе, дѣйствовали по внушенію народной воли, и то, что приписывалось ихъ самовластію, надобно будетъ приписать самовластнымъ наклонностямъ тѣхъ, которые ихъ окружали" (стр. 44). А такой характеръ дѣйствій приближенныхъ прямо противоречить высказанному прежде г. Костомаровымъ.
   Очертивъ такимъ образомъ различіе между великороссіянами и малороссами, г. Костомаровъ начинаетъ развивать свою мысль. По его мнѣнію, "въ своемъ стремленіи къ созданію прочнаго, ощущаемаго, осязательнаго тѣла для признанной разъ идеи, великорусское племя показывало всегда и теперь показываетъ наклонность къ матеріализму и уступаетъ южно-русскому въ духовной сторонѣ жизни, въ поэзіи, которая въ послѣднемъ развилась несравненно шире, живѣе и полнѣе. Прислушайтесь,-- продолжаетъ авторъ,-- къ голосу пѣсенъ, присмотритесь къ образамъ, сотвореннымъ изображеніемъ того и другаго племени, къ созданнымъ тѣмъ и другимъ народнымъ произведеніямъ слова. Я не скажу, чтобы великорусскія пѣсни лишены были поэзіи; напротивъ, въ нихъ высокопоэтическою является именно сила воли, Сфера дѣятельности, именно то, что такъ необходимо для совершенія задачи, для какой опредѣлилъ себя этотъ народъ въ историческомъ теченіи политической жизни. Лучшія великорусскія пѣсни именно тѣ, гдѣ изображаются моменты души, собирающей свои силы, или гдѣ представляется торжество ея или неудачи, неломающія однако внутренняго могущества. Оттого такъ всѣмъ нравятся пѣсни разбойничьи: разбойникъ -- герой, идущій бороться съ обстоятельствами. Разрушеніе -- его стихія; но разрушеніе неизбѣжно предполагаетъ возсозданіе. Послѣднее высказывается уже и въ составленіи разбойническихъ шаекъ, которыя представляютъ нѣкотораго рода общественное тѣло" (Осн. No III, стр. 69). Оттого-то, по мнѣнію автора, въ великорусскихъ пѣсняхъ есть тоска, раздумье; но нѣтъ той мечтательности, которая такъ поэтически плѣняетъ насъ въ южно-русскихъ пѣсняхъ, уноситъ душу въ область воображенія. Природа въ южно-русскихъ пѣсняхъ оживляетъ поэзію; тамъ все дышитъ, мыслитъ, чувствуетъ вмѣстѣ съ поэтомъ. У великороссіянъ природа является слабымъ матеріаломъ для пѣсенъ. Любовь, по мнѣнію автора, въ великорусской поэзіи "рѣдко возвышается надъ матеріальностію" (?): напротивъ, въ южно-русской она достигаетъ чрезвычайнаго одухотворенія. Сама женщина у первыхъ рѣдко возвышается до своего человѣческаго идеала,-- у вторыхъ, напротивъ. Все это мнѣнія слишкомъ рѣзкія, хотя въ общности всегда вѣрныя. Можно, даже необходимо согласиться, что у великороссіянъ преобладаетъ въ поэзіи матеріализмъ; но есть слишкомъ много пѣсенъ, гдѣ личность женщины -- или отъ своего лица, или чрезъ посредство другихъ, протестуетъ противъ стремленія отнять у нея человѣческія права, или горюетъ о совершенномъ надъ нею насиліи отца или матери. Слишкомъ ѣдкое обращеніе при томъ взглядѣ, который укоренился относительно женщины вообще, само собою указываетъ на существованіе въ народѣ требованій болѣе нравственныхъ, чѣмъ тѣ, которыя проповѣдывала окружающая среда. Это безъ сомнѣнія случается рѣдко, но за то подобная пѣсня отличается всею силою поэтическаго дарованія. Въ подобной пѣснѣ берутся самыя рельефныя стороны, и оттого такая великорусская пѣсня сильнѣе дѣйствуетъ на чувство весьма многихъ малороссійскихъ. Относить это вообще къ великорусской поэзіи было бы смѣшно, и мнѣніе г. Костомарова, какъ общіе выводы, совершенно вѣрно.
   Далѣе г. Костомаровъ разбираетъ двѣ русскія народности по отношенію къ религіи. Великороссіянъ, по его мнѣнію, склоненъ къ расколу и, съ своей матеріальной точки зрѣнія, придаетъ всему матеріальный отпечатокъ. "Мы видѣли, говоритъ авторъ, великорусскихъ юношей, воспитанныхъ, какъ видно, съ дѣтства въ строгой набожности, въ исполненіи предписанныхъ церковныхъ правилъ; но они при первомъ легкомъ нападеніи, а иногда вслѣдствіе нѣсколькихъ остроумныхъ выраженій, покидаютъ знамя религіи, забываютъ внушенія дѣтства и безъ борьбы, безъ постепенности переходятъ къ крайнему безвѣрію и матеріализму. Народъ южно-русскій -- глубоко-религіозный народъ, въ самомъ обширномъ смыслѣ этого слова. Гдѣ поэзія, тамъ религія" продолжаетъ г. Костомаровъ (мнѣніе одностороннее): "одно безъ другаго немыслимо; вѣру въ душѣ убиваетъ анализъ; но поэзія противоположна анализу (крайняя односторонность); поэтическая способность состоитъ въ соединеніи того, что анализъ разрываетъ по частямъ, въ созданіи цѣльнаго образа, который анализъ уничтожаетъ" (стр. 70). "Съ присущностью поэзіи въ душѣ", говоритъ далѣе г. Костомаровъ, "съ чувствомъ красоты и способностью уразумѣть ее -- тѣсно соединено сознаніе добра, нравственности. Матеріалистъ неспособенъ понимать и любить добро, матеріалистъ понимаетъ одну только пользу"... "Совсѣмъ не то у человѣка, въ которомъ есть даръ и привычка ощущать въ себѣ живую душу и видѣть ее внутреннимъ зрѣніемъ въ оболочкѣ внѣшнихъ для него явленій. Онъ не анализируетъ добро, которое и нельзя анализировать, какъ прекрасное". Первое, конечно, оказывается въ натурѣ великоросса, второе присуще малороссу. Читатель видитъ, что въ частныхъ выраженіяхъ г. Костомарова проглядываютъ тенденціи, съ которыми можно не соглашаться; но опровергать автора, или вообще говорить противъ его философическаго міросозерцанія совершенно неумѣстно тамъ, гдѣ дѣло идетъ объ очеркѣ народности. Самъ г. Костомаровъ безъ особенной надобности внесъ въ свою статью неотносящіяся къ дѣлу свои личныя убѣжденія. Его цѣль совершенно другая, нужно бы ее и придерживаться. Поэтому мы откладываемъ это до другаго раза, а теперь опять послѣдуемъ за авторомъ, за его мнѣніемъ о необходимости связи между великорусскимъ и южно-русскимъ нарѣчіемъ. "Въ общественныхъ понятіяхъ", говоритъ г. Костомаровъ, "исторія напечатлѣла на двухъ нашихъ народностяхъ свои слѣды и установила въ нихъ понятія, совершенно противоположныя. Стремленіе къ тѣсному слитію частей, уничтоженіе личныхъ побужденій подъ властію общихъ, ненарушимая законность общей воли, выраженная какъ бы смысломъ тяжелой судьбы, совпадая въ великорусскомъ народѣ съ единствомъ семейнаго быта и съ поглощеніемъ личной свободы идеею міра, выразились въ народномъ бытѣ недѣлимостью семей, общинною собственностію, тягломъ посадовъ и селъ встарину, гдѣ невинный отвѣчалъ за виновнаго, трудолюбивый работалъ за лѣниваго" (стр. 72). Что это существуетъ иногда на дѣлѣ -- это фактъ; но если г. Костомаровъ полагаетъ, что подобный порядокъ, гдѣ бы невинный отвѣчалъ за виновнаго, "глубоко лежитъ въ душѣ великоросса" -- то съ нимъ нельзя согласиться. Если часто деспотизмъ міра не чувствуетъ сожалѣнія къ отдѣльному члену и присуждаетъ трудолюбивому работать за лѣнтяя, то изъ этого еще не слѣдуетъ, что обиженный охотно повинуется волѣ міра. Онъ можетъ протестовать, сколько ему угодно, но отказаться не имѣетъ права, потому что въ рукахъ міра власть его наказать. Все это можетъ быть возмутительно, гадко; но мы не думаемъ, что въ этомъ виновата форма. Міромъ, какъ извѣстно, всегда заправляютъ отдѣльныя лица, болѣе другихъ значащія въ крестьянскомъ обществѣ. Міръ является въ слишкомъ неутѣшительномъ свѣтѣ, потому что въ немъ порабощается личность. Все это такъ; но вѣдь эти неудобства не вытекаютъ изъ самой формы. Крестьяне чтятъ міръ только потому, что при немъ можно все сдѣлать успѣшнѣе, но и протестуютъ противъ неправосудливости міра. Но г. Костомаровъ думаетъ, что великоруссъ не въ состояніи понять подобной несостоятельности, что проявленія общинности, со всѣми ея настоящими неудобствами, великоруссу представляются чѣмъ-то въ родѣ абсолютной истины, и въ этомъ отношеніи противопоставляетъ великоруссу -- южнорусса: "обязательная общинность земская и отвѣтственность личности міру для южнорусса есть несноснѣйшее рабство и вопіющая несправедливость. Громада по южнорусскому понятію совсѣмъ не то, что міръ по великорусскому. Громада есть добровольная сходка людей, кто хочетъ -- въ ней участвуетъ, кто не хочетъ -- выходитъ; такъ въ Запорожья -- кто хотѣлъ приходилъ, кто хотѣлъ -- выходилъ оттуда добровольно. (А развѣ не такое первоначальное значеніе имѣлъ міръ?).-- Впрочемъ самъ г. Костомаровъ, на страницѣ 74 и слѣд., описываетъ происхожденіе нынѣшняго міра, который, по его словамъ, "есть стѣсненіе, и потому форма послѣдняго, введенная властію, приняла въ себя духъ и смыслъ, господствующій въ Великоруссіи"; но онъ не отступаетъ отъ своей мысли, "что корень его лежалъ уже въ глубинѣ народной жизни: оно истекло нравственно изъ того же стремленія къ тѣсному сплоченію", которое мы имѣли случай видѣть ранѣе въ примѣрѣ объ Андреѣ Юрьевичѣ, и о которомъ мы уже говорили.
   Вотъ тѣ параллели, которыя г. Костомаровъ проводитъ между великорусскою и южнорусскою народностями. Очертивъ такимъ образомъ двѣ русскія народности, авторъ заключаетъ свою статью слѣдующими словами: великоруссы "по характеру противоположны намъ (южноруссамъ), но именно это и служитъ ручательствомъ необходимости этой связи. У великорусовъ есть то, чего у насъ нѣтъ; а мы съ своей стороны можемъ наполнить пробѣлы въ ихъ народности. Малороссы сознавали и сознаютъ неизбѣжность и неразрывность связи съ великорусами, потому что послѣдніе способны столько же, сколько мы неспособны, къ организаціи, къ поддержкѣ общественнаго тѣла и правильности его отправленій. Съ своей стороны, мы не останемся лишними для нравственной цивилизаціи великорусовъ. Доказательствомъ можетъ служить то, что добрый великоруссъ, какъ только заѣдетъ къ нашему народу -- непремѣнно насъ полюбитъ и получитъ симпатію къ малорусскому народу; онъ найдетъ въ немъ тѣ живительныя начала поэзіи, которыя мало судили развить великороссамъ крутыя обстоятельства прежней ихъ исторіи. Поляки ничего отъ насъ не получатъ, ибо коренныя свойства ихъ одинаковы съ нашими, но мы также не можемъ ничего отъ нихъ заимствовать, кромѣ панства, а панство губитъ нашу народность..." (стр. 79--80).
   Очертивъ такимъ образомъ различіе народности великорусской и южнорусской и поставивъ въ заключеніе выводъ о необходимости сближенія этихъ двухъ племенъ, г. Костомаровъ полагаетъ, что "Основа" должна "выразить въ литературѣ то вліяніе, какое должны имѣть на общее наше образованіе своеобразные признаки южнорусской народности. Это вліяніе должно не разрушать, а дополнять и умѣрять то коренное начало великорусское, которое ведетъ къ сплоченію, къ слитію, къ строгой государственной и общинной формѣ, поглощающей личность, и стремленіе къ практической дѣятельности, впадающей въ матеріализмъ, лишенную поэзіи. Южнорусскій элементъ долженъ давать нашей общей жизни растворяющее, оживляющее, одухотворяющее начало" (стр. 77). Таково, по словамъ г. Костомарова, значеніе южнорусской народности по отношенію къ великорусской. Можно ли принять эти положенія автора? Вносить живительный элементъ въ народность нельзя какимъ нибудь отвлеченнымъ путемъ. Сознаніе недостатковъ какой нибудь народности всегда существуетъ въ образованныхъ классахъ этой народности; народу же оно почти недоступно. Оживить великорусскую народность приходится людямъ болѣе или менѣе образованнымъ; а сама эта задача въ настоящее время у насъ прямо совпадаетъ съ идеей сближенія съ народомъ. Г. Костомаровъ, какъ принадлежащій къ классу дѣйствующему въ этомъ вопросѣ, требуетъ связи между великорусскою и южнорусскою народностями; по его словамъ, одна народность можетъ позаимствоваться ей необходимымъ отъ другой народности... Какъ же это понять? Связь нравственная, или, правильнѣе, умственная можетъ при настоящемъ положеніи дѣла существовать между образованными классами двухъ народностей. Между собственно народомъ она невозможна: пусть великорусскій мужикъ заѣдетъ въ Малороссію, пусть получитъ симпатію къ южноруссамъ: это еще не можетъ служить гарантіей для того, что одинъ народъ симпатизируетъ другому. Только умъ просвѣщенный въ состояніи откинуть предразсудки и анализировать безпристрастно. А нельзя сказать, чтобы великороссъ и южноруссъ были безъ предразсудковъ одинъ противъ другаго, и оба они далеко не отличаются образованіемъ. Эти предразсудки не слѣдствіе какихъ нибудь непріязненныхъ столкновеній, а простое порожденіе, какъ незнанія ими другъ друга, такъ и самаго уровня ихъ образованности. "Хохолъ" и "москаль" или "цапъ" -- прозвища не совсѣмъ-то безсодержательныя... Пока не будетъ простаго знанія другъ друга, до тѣхъ поръ трудно ждать взаимной симпатіи между великоруссами и южноруссами. И думать поэтому о какой-то между племенной нравственной связи и о взаимномъ вліяніи южноруссовъ на великоруссовъ и обратно -- покамѣстъ довольно странно.
   Сама связь образованныхъ классовъ, какъ посредниковъ между массами, еще подлежитъ ограниченіямъ. Если южнорусская народность съ своими достоинствами нужна великорусской, то точно такъ же, какъ послѣдней нужно все хорошее въ народностяхъ: французской, англійской, итальянской... Далѣе этого трудно что нибудь себѣ представить. Образованный классъ великорусскій понимаетъ недостатки своей народности. Онъ будетъ стремиться мало по малу ихъ исправлять въ народѣ. Г. Костомаровъ старался указать ему недостатки народа. Онъ сдѣлалъ доброе, благородное дѣло; но трудомъ г. Костомарова образованные классы великорусскіе не могутъ воспользоваться. Основное стремленіе автора -- непонятно или неудобоисполнимо, а его частности южнорусской народности -- часто не только не достоинства, но, напротивъ, будутъ недостатками для образованныхъ великоруссовъ. Напримѣръ, г. Костомаровъ съ сожалѣніемъ представляетъ намъ примѣрь шаткости религіозныхъ убѣжденій великороссійскихъ юношей. Но какъ же это понять? Неужели г. Костомаровъ думаетъ, что матеріализмъ племени убиваетъ въ немъ поэзію жизни? Вѣдь это напоминаетъ ученія средневѣковыхъ схоластиковъ, проповѣдовавшихъ воздержаніе и убіеніе плотскихъ похотей; напоминаетъ романтиковъ, не анализировавшихъ (что по мнѣнію автора -- необходимое качество поэзіи) жизненныхъ вопросовъ и стремившихся куда-то dahin, воспѣвая идеалы людей. Напротивъ, если мы взглянемъ въ жизнь безъ готовой теорійки, то для насъ поэзія откроется въ сознательномъ, и мы выкинемъ изъ нея все неанализированное. Наука приходитъ уже въ такую степень зрѣлости, что можетъ откидывать предразсудки и выводить новыя положительныя ученія. Она видитъ вездѣ сознательность, гдѣ можно ее видѣть, и отрицаетъ существованіе разумности тамъ, гдѣ ея не можетъ быть. Поэзія до тѣхъ поръ поэзія, пока она вѣрна сознательной дѣйствительности, а слѣдовательно не разнится во взглядѣ съ научными выводами. Если нѣтъ этого условія, она становится безжизненною. Воспѣвайте пищевареніе, кровообращеніе, камни, металлы, песокъ, съ ихъ составными частями и отправленіями, никто не назоветъ васъ поэтомъ. Возьмите жизнь растенія. его стремленія, его оплодотвореніе, возьмите, короче, то, гдѣ присуще сознаніе, идея,-- вы напишете поэтическое произведеніе, вы уловите мигъ реальнаго бытія природы вообще. Чтобы быть поэтомъ -- нужно ясно сознавать жизнь съ ея требованіями и проявленіями; сознаніе же немыслимо безъ анализа. Слишкомъ поверхностно думаютъ тѣ, что говорятъ, будто поэтъ схватываетъ образы въ общемъ, совершенно безъ анализа. Анализъ можетъ быть нечувствителенъ, т. с. присутствіе анализа можетъ быть въ минуту творчества незамѣтно для поэта, потому что оно было прежде, и слѣдствіемъ его явилось впечатлѣніе; но если бы его ее было, тогда въ поэзіи были бы одни силлуэты безъ содержанія, одна оболочка безъ внутренности. Анализъ чистой мысли невозможенъ; онъ непремѣнно долженъ основываться на матеріи, имѣть осязательныя основанія. Матеріализмъ поэтому даетъ смыслъ поэзіи, отвлекаетъ ее отъ призрачности. Человѣка трогаетъ только жизнь, а жизнь и ея потребности не что нибудь внѣ-матеріальное. Мы сочувствуемъ труженику, борцу за истину, невинному страдальцу... Мы ненавидимъ лѣнь, барство, гнетъ. Въ этомъ во всемъ существуетъ сознаніе, относительно къ человѣку, или животному, или растенію. Въ однихъ случаяхъ мы видимъ разумныя проявленія природнаго закона; въ другихъ -- неразумность, недостатокъ сознанія,-- въ первомъ случаѣ мы симпатизируемъ, во второмъ -- антипатизируемъ. Матеріализмъ тутъ не можетъ вредить. Если у великороссіянъ народная поэзія не такъ обильна, какъ малороссійская, въ этомъ невиноватъ матеріализмъ, и если великорусскіе юноши, воспитанные въ религіи, бросаются легко въ атеизмъ, то это показываетъ только недостатокъ сознанія. Сознаніе же можетъ войти только вмѣстѣ съ просвѣщеніемъ. Поэтому южнорусская народность будетъ для насъ гибельна, если она пустится одухотворять великорусскіе взгляды, по мнѣнію г. Костомарова лишенные поэзіи, впадающіе въ матеріализмъ... Но съ другой стороны, г. Костомаровъ полагаетъ, что Южная Русь должна внести къ намъ понятія о личности. Мы говорили уже, что такое наша личность. Если въ ней есть недостатки, то ихъ не исправить примѣромъ. Существуютъ малороссіяне, существуютъ и сѣверо-американцы. У кого заимствоваться великорусской народности? Все равно, только бы позаимствоваться съ пользою. Великорусская народность въ массѣ и не подозрѣваетъ существованія сѣверо-американцевъ, а у малороссіянъ не заимствуетъ понятій о личности, хотя и живетъ недалеко. Отчего бы это? Неужели отъ того, что малороссіяне не учатъ ихъ своимъ приндинамъ? Если малороссы не внесли къ себѣ американскихъ понятій и порядковъ, точно такъ же и великоруссы не могутъ внести въ жизнь ихъ понятій о правахъ личности. Сближеніе съ малороссійскими воззрѣніями на личность для великороссовъ не находка: тамъ эти воззрѣнія держатся на обычаѣ и могутъ передаться въ видѣ грубо-эгоистическихъ требованій, а не на основаніи разумныхъ законовъ. Малороссійское вліяніе будетъ безполезно для людей, плохо убѣжденныхъ въ правахъ личности, и окажется слабо для людей сочувствующихъ: они и безъ этого думаютъ то же самое, и, какъ малороссы, не могутъ основать свои мнѣнія ни на какихъ разумныхъ основаніяхъ. Для этого нужно болѣе цивилизованное вліяніе.-- Короче, изъ сказаннаго нами видно, что идея сближенія воззрѣній двухъ русскихъ народностей, великорусской и южно-русской, весьма красива въ руководящей журнальной статьѣ (если бы въ ней притомъ не попадались крайнія односторонности), но въ сущности сводится къ весьма общему вопросу -- о необходимости народнаго образованія.
  

3.

   Г. Костомаровъ, какъ историкъ, нашелъ въ великорусской народности стремленія къ политической жизни, очертилъ основы ея характера. Но есть въ нашей литературѣ другія личности, которыхъ если послушать, то выйдетъ, что въ великорусской народности нѣтъ никакого стремленія, что это что-то весьма механическое, тупое, безсмысленное, не намѣренное даже трудиться, или, вѣрнѣе, непонимающее ни необходимости труда, ни законовъ истины... Въ этомъ отношеніи отличился какой-то г. Арлевъ въ "Современной Лѣтописи" No21, 1861 года. Вышли, видите ли, "Чтенія для воскресныхъ школъ" -- г-жи Ишимовой, отличающіяся, какъ и всѣ груды этой писательницы, невыносимою гнилью и отвращающею отъ себя схоластикой. Г. Воскобойниковъ какъ-то на этотъ разъ не ошибся и нашелъ брошюру г-жи Ишимовой неудовлетворительною для чтенія посѣщающимъ воскресныя школы питомцевъ. Въ брошюрѣ низшій классъ убѣждался трудиться примѣрами курочки и собачки. "Странно, сказалъ г. Воскобойниковъ ("С. Петербургскія Вѣдомости" 1861 г. No 85), убѣждать трудиться нашъ народъ или его дѣтей,-- потому что мы можемъ скорѣе научиться у нихъ труду" и т. д. и т. д. Г. Арлеву показалось это невѣрнымъ, и вотъ онъ поднялся на Воскобойникова. "Къ несчастію, весь нашъ рабочій классъ мало трудится и дурно выполняетъ свой трудъ", разразился г. Арлевъ... ("Современная Лѣтопись" No 21, 1861 г. стр. 30, столбецъ 1-й). "Со времени непомѣрно высокихъ цѣнъ на трудъ, работники начали по четыре раза въ день ходить въ трактиры чай пить, по два дня праздновать воскресенье и другіе праздники, работать еще хуже..." (Ibidem., стр. 30, столб. 3-й.) Неужели выписывать еще? Кого не удивитъ это бездоказательное обвиненіе цѣлаго класса людей, принужденныхъ постоянно тяжелымъ трудомъ снискивать себѣ дневное пропитаніе? Весь рабочій классъ... шутка сказать!!... дурно выполняетъ свой трудъ, ходитъ чай пить!
   То же самое, съ нѣкоторыми измѣненіями въ формѣ, говоритъ о великорусской народности одинъ нашъ ученый юристъ. Г. Костомаровъ видитъ въ великорусскомъ племени способность "крѣпко" устроиваться; здѣсь же находятъ совершенно противное. Рѣшается дѣло -- можетъ ли великорусскій народъ пользоваться у себя учрежденіемъ присяжныхъ. Нашъ ученый рѣшаетъ этотъ вопросъ отрицательно. "Учрежденіе присяжныхъ", говоритъ ученый профессоръ: "основано на чуждомъ нашему быту понятіи о непосредственномъ участіи всѣхъ сословій въ законодательствѣ и администраціи посредствомъ всеобщей поголовной подачи голосовъ въ судѣ посредствомъ присяжныхъ. Если, несмотря на свои недостатки, учрежденіе присяжныхъ держится во франціи и усвоено Германіею, то это только свидѣтельствуетъ о высокой (?) образованности, распространенной въ массахъ обоихъ этихъ передовыхъ въ исторіи человѣчества народовъ, и только" (стр. 111). Не правда ли, какъ это доказательно? Что намъ, русскимъ, не нужны присяжные, это дѣло давно рѣшенное, такъ давно, что развѣ какой нибудь ученый археологъ можетъ опредѣлить когда?... Толковать слѣдовательно о непригодности для насъ присяжныхъ -- выражаясь попросту -- толочь воду. Но ученый авторъ не такъ думаетъ. Что для него значатъ рѣшенія другихъ, онъ самъ можетъ все рѣшить посредствомъ самой истой науки. Принялся онъ за дѣло: началъ перерѣшать давно рѣшенное. Что жь вышло изъ его словъ? Да то же самое: нашему народу присяжные не годятся. Франція, видите, страна сравнительно высоко-образованная, оттого тамъ есть присяжные; мы, въ массѣ, не такъ образованны, оттого не можемъ имѣть присяжныхъ! А въ другомъ мѣстѣ самъ же профессоръ говоритъ, что присяжные -- это отголосокъ общественнаго мнѣнія, представители народной правды; а потому хотя и Германія, и Франція держатся однихъ началъ, однихъ формъ суда, но что между взглядами германскихъ и взглядами французскихъ присяжныхъ есть неминуемо разница, какъ есть разница между воззрѣніями германскаго и французскаго народа (или "націи"). То же самое должно быть неминуемо у насъ сравнительно съ другими европейскими народами Но можно думать, что взгляды русскаго простонародья слишкомъ дики, слишкомъ далеки отъ "истины". Такъ думаетъ и нашъ ученый. "У насъ недостаетъ аристократическаго начала, которымъ насквозь (?) пропитаны англійскіе присяжные... Учрежденіе присяжныхъ предполагаетъ въ среднихъ классахъ, которыми оно пополняется, зрѣлую опытность въ сужденіи о дѣлахъ общественныхъ, а въ случаѣ надобности и рѣшимость взять на свою душу, на свою совѣсть, осужденіе обвиняемаго въ злодѣяніи преступника". "Нашъ же народъ" до того нравственно простъ, "что значительное большинство его и не разумѣетъ преступности большинства преступленій...", "до того не привыкъ судить и мыслить, что законодатель не полагается еще на "личное убѣжденіе не только въ массѣ народа, но и въ своихъ "судьяхъ-техникахъ...", "до того политически простъ, что, соболѣзнуя казнимымъ, смотря на нихъ, какъ на несчастныхъ, считаетъ "судъ страшилищемъ, отъ котораго слѣдуетъ бѣжать..." "Въ народѣ, по мнѣнію профессора, "безотчетный страхъ въ отношеніи къ начальству заступаетъ мѣсто уваженія къ закону а самъ законъ уважается не какъ форма извѣстной нравственной идеи, а какъ начальственный приказъ",-- гдѣ же тутъ думать о введеніи суда присяжныхъ; оно "является дѣломъ просто невозможнымъ, такъ что "о немъ не можетъ быть и рѣчи"!! Тутъ, какъ видите, въ выводѣ ничего новаго нѣтъ: вѣдь его всякій знаетъ. Присяжные у насъ невозможны: это рѣшенная, пожалуй, аксіома; а сдѣлавши это, оставимъ ее въ сторонѣ. Но къ чему же г. профессоръ заговорилъ такимъ образомъ о народѣ? Вѣдь онъ Богъ знаетъ что наговорилъ. Онъ дошелъ до крайней точки, стараясь своимъ умомъ-разумомъ доказать неумѣстность у насъ присяжныхъ. Гораздо лучше было бы для него, не мудрствуя лукаво, признать выработанное другими мнѣніе, не подвергая его своимъ эксъ-научнымъ доказательствамъ. Кажется, идти далѣе нельзя; но профессоръ идетъ далѣе. Онъ переходить къ отрицанію у русскаго народа вообще способности "судить и мыслить", необходимой принадлежности человѣчества, и основываеть свое мнѣніе на томъ, что "законодатель не полагается на личное убѣжденіе не только въ массѣ народа, но и въ своихъ судьяхъ-техникахъ". Здѣсь, какъ видите, начинается профессорское эгоистическое savant manie; неужели оно стоитъ опроверженія?
  

4.

   Мы уже имѣли случай сказать о средствахъ сблизиться съ одной стороны съ народомъ и указать путь, который можно считать самымъ дѣйствительнымъ и самымъ успѣшнымъ.
   Образованіе народа, изданіе для него книгъ -- мѣры обѣщающія много въ будущемъ, но до сихъ поръ весьма неудачныя и недѣйствительныя. Для того, чтобы книга имѣла на человѣка какое нибудь дѣйствіе, нужно, чтобы она его занимала.-- Занимать можетъ только то, что говоритъ о средствахъ къ его благосостоянію или нищетѣ, о его болѣзняхъ или о его здоровьи. Чѣловѣкъ, не связанный постояннымъ физическимъ трудомъ, можетъ тратить свое время на пріобрѣтеніе отвлеченныхъ познаній; крестьянину же заниматься этимъ некогда.
   Намъ кажется, что издающіе книги для народа и вообще заботящіеся о народномъ образованіи упускаютъ изъ виду этотъ простой законъ. Стоитъ только вглядѣться въ выборъ книгъ народомъ, и мы поймемъ эту истину какъ нельзя болѣе осязательно. Мы хотѣли бы заняться такъ-называемою "лубочною литературою", но перебирать ее, по нашему мнѣнію, въ настоящей статьѣ совершенно излишне. Каждый знаетъ, что проходитъ въ народъ; по большей части проходятъ книги, лишенныя практическаго интереса. Несмотря на то, что г. Костомаровъ приписываетъ великорусскому народу матеріализмъ въ жизни, матеріализмъ въ поэзіи, мы находимъ въ его выборѣ книгъ совершенно другія стремленія. Нельзя согласиться съ мнѣніемъ, будто въ великорусскомъ народѣ матеріализмъ убиваетъ такъ-называемую духовную сторону человѣческой природы,-- великорусскій народъ просто не дошелъ до той степени развитія, гдѣ надъ воображеніемъ царствуетъ сознаніе. Но еще страннѣе было бы думать, будто духовная сторона у великороссіянъ служитъ неоспоримымъ достоинствомъ ихъ народности. Напротивъ, воображеніе у великороссіянъ болѣе или менѣе уступаетъ мѣсто здравому смыслу: перемѣна ихъ быта заставляетъ ихъ думать о своемъ положеніи. Обыкновенно читаемое нашимъ простонародьемъ по большей части не даетъ ему прямо современнаго практическаго совѣта. Уже Иванъ Посошковъ, въ посланіи своемъ къ блюстителю патріаршаго престола, Стефану Яворскому, оцѣниваетъ практичность воззрѣній и знаній современнаго ему русскаго народа. Онъ говоритъ: "О если ты, государь, извѣстно вѣси, что мы люди малоученые... а въ книгахъ нашихъ словесныхъ многихъ нашихъ христіанскихъ нуждъ не напечатано, а всеконечно знать имъ непочему. Толь мы просты, что ни токмо бъ кто ученой иновѣрецъ, но хотя бъ самой послѣдній земледѣлецъ иновѣрной о чесомъ вопросилъ насъ москвичъ, то не знаемъ, какъ имъ отповѣдей дать; и не до того стано аще, и отъ басурманъ, кто вопроситъ насъ, то и имъ отвѣту дать не умѣемъ, а что и станемъ говорить, сице самимъ себѣ намъ на стыдъ; и за то имя наше христіанское въ иновѣрныхъ земляхъ хулится. А наипаче мы, россіяне, носимъ на себѣ зазоръ, понеже естественнаго добронравія ни гражданства добраго, какъ надлежитъ жить, не разумѣемъ же, но живемъ чуть-чуть не подобны безсловеснымъ". Такъ отзывается Посошковъ въ началѣ XVIII столѣтія, человѣкъ безъ всякаго образованія; а въ нашей половинѣ XIX вѣка, многіе такъ-называемые передовые люди считаютъ подобную мысль свистопляской и надѣются внести въ народъ "естественное добронравіе, гражданство доброе, какъ надлежитъ жить", путемъ, несогласнымъ даже съ воззрѣніями Посошкова. Но самъ народъ начинаетъ уже искать въ книгѣ практичности, начинаетъ сочувствовать лубочной литературѣ, которая болѣе и болѣе доставляетъ ему книги съ практическимъ интересомъ. Народъ ищетъ подходящаго къ своему положенію, и его ли вина, что ему попадаются: "Правда о мужчинѣ и женщинѣ", "Какъ составить мильонъ, не имѣя ни гроша" и т. п.? Такимъ образомъ мы можемъ придти къ заключенію, что возвысить понятіе личности надъ общиною, заставить народъ "судить и мыслить", побудить его къ разумному труду -- можно только поставивъ цѣлью народной книги популярное изслѣдованіе о скудости и богатствѣ, о нищетѣ и благосостояніи. Напрасно мы будемъ писать проэкты "Читальниковъ", если въ нихъ будемъ ставить задачей ознакомленіе народа съ его поэзіей, съ его исторіей. Народъ по прежнему будетъ развивать свое воображеніе въ ущербъ сознанію. Если человѣкъ не привыкъ думать о причинахъ своего настоящаго положенія, о возможности его улучшенія, онъ естественно чувствуетъ не то отвращеніе, не то недовѣріе къ книгѣ, лишенной для него современнаго интереса. Не находя нигдѣ указаній средствъ перемѣны къ лучшему, онъ поддается ученію схоластиковъ, пренебрегаетъ анализомъ настоящаго, услаждаетъ себя надеждами на идеальное будущее, созданное его досужимъ воображеніемъ. А время идетъ -- годныхъ книгъ для народа не является, и великорусскіе журналы толкуютъ и толкуютъ о сближенія съ народомъ...
   Какихъ фантазій не высказываютъ разные господа, о которыхъ мы говорили въ нашей статьѣ, и нравы ли они -- не рѣшитъ ни г. Дудышкинъ, ни Щербина, ни "Русскій Вѣстникъ", ни редакція "Времени" по очень простой причинѣ: мы не знаемъ народа, и тѣмъ болѣе высказываемъ наше незнаніе, чѣмъ болѣе стараемся опредѣлить журнальными статьями народность нашихъ поэтовъ. Предъ всякимъ вопросомъ о народѣ мы требуемъ изученія народа. Не зная народа, мы хотимъ съ нимъ сблизиться. Узнать же народъ посредствомъ книжныхъ наблюденій, опредѣлить народность по пѣснямъ,-- намъ никогда не удастся. Постоянно останется пробѣлъ въ нашемъ представленіи русской народности. Оттого-то мы не рѣшаемся опредѣлять въ журнальной статьѣ великорусскую народность. Для того, чтобы сблизиться съ народомъ, не нужно поддѣлываться подъ его манеру жить; для того, чтобы образовать народъ, не нужно раздѣлять безусловно всѣхъ его тенденцій и взглядовъ. Если изъ исторіи мы узнали о симпатіи народа къ предразсудкамъ и суевѣріямъ, объ апатіи къ своему трудному положенію, то нелѣпо бы было бояться уничтожать замѣченные нами недостатки. А мы объ этой нелѣпости именно и заботимся. Для насъ низшій классъ представляется чѣмъ-то особеннымъ, а чѣмъ именно -- мы не знаемъ. Оттого-то мы бросаемся въ археологическія изслѣдованія, въ путешествія по деревнямъ или -- вмѣсто нихъ -- по беллетристическимъ разсказамъ изъ народнаго быта. Жадно читаемъ Буслаева, изучаемъ "Глаголицу" Бодянскаго (есть и такіе), перелистываемъ Герберштейна и ничего не опредѣливши о немъ, таки спрашиваемъ: "что такое нашъ русскій народъ?" -- Выходъ изъ этого можетъ быть только одинъ,-- не знаемъ, насколько мы успѣли его выяснить. Образованіе (рычагъ для нашего сближенія съ народомъ) не требуетъ никакихъ туманныхъ представленій. Для него нужно, чтобы образуемый мыслилъ и воспринималъ, чтобы онъ былъ разумнымъ существомъ, человѣкомъ. А это условіе есть въ нашемъ народѣ. Заговорите же съ нимъ по-человѣчески, выясните ему цѣль его жизни, дайте сознать ему его положеніе -- и вамъ не придется писать проекты "Читальниковъ", вводить въ его міросозерцаніе разныя теорійки, и видя неуспѣшность своихъ трудовъ, постоянно спрашивать: "что же такое русскій народъ?" Только образовавшись общечеловѣчески, русскій человѣкъ выкажетъ свою народность, а до тѣхъ поръ она будетъ убѣгать отъ историческихъ микроскоповъ и археологическихъ pince-nez... Г. Костомаровъ будетъ говорить одно, г. Дудышкинъ другое, и г. Арлевъ не согласится съ г. Воскобойниковымъ.

И. ПІОТРОВСКІЙ.

"Современникъ", No 8, 1861

  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru