Стихотворения свои г. Рафалович озаглавливает так; "Красота", "Вечность", "Мудрость", "Искусство", "Страсть", "Любовь", "Две бездны", "Я", "Мой путь" -- и т. д. в том же роде. Обращается он, между прочим, к Христу, к толпе. Толпу Сергей Рафалович недолюбливает. "С тобой, -- говорит он ей, -- Презренной, чужой мне, но втайне любимой -- Толпа! О, когда же я счеты сведу?" Себя он называет "вечным искателем небесных жемчужин", который "отблеском правды" озарит мир. Г. Рафалович о себе, вообще, не плохого мнения. "Я хлебом сыт, как вы, -- обращается он к "довольным", -- и все ж я голод знаю, -- и жаждой я томим, сжигающей, как страсть, -- и оттого, лишь вас не проклинаю, -- что нужно уважать, чтобы проклясть"...
Отсюда видно, что поэзия г. Рафаловича весьма возвышенного свойства. Но, несмотря на это (а, м. б., благодаря этому), она не производит сильного впечатления, не заражает и совсем не волнует. Быть может, поэт вполне искренен, когда восклицает: "Кому я свой ужас поведаю?.." "Могу ли познать бесконечное?" -- и так далее, и так далее, -- но читатель остается равнодушным к этим восклицаниям. Происходит это потому, что как поэт г. Рафалович холоден и манерен. Поэзия его не вдохновенна. Есть большая правда в признании поэта: "я... только скромный книгочет". Это метко сказано. От философских туманностей, которыми полны стихи Рафаловича, -- веет книгой, мыслью, холодным рассудком. Не всегда он бывает и оригинальным. Его "метаморфозы" вызывают в памяти "истлевающие личины" Сологуба -- и это к большой невыгоде "Метаморфоз". Большинство стихов г. Рафаловича, несмотря на эффектные сюжеты, -- да позволено будет воспользоваться его собственными словами -- "ровное журчанье ясных, но ненужных слов". Правда, это относится к большинству. Иногда г. Рафалович стряхивает с себя плен книг и начинает воспевать, например, бульвар. "Avenue de Bois de Boulogne", "Rue de la Paix" и другие, посвященные городу, -- лучшие в книге, хотя в них нет стремительной экспрессии, того "электрического биенья", которым избаловали нас поэты города.
Стих г. Рафаловича четкий, сухой, не блещет музыкальностью. Рифма строгая, за малым, впрочем, исключением: "шаги -- корешки", "письмо -- давно" -- думается нам, не рифмуются. Совсем неудачно: "нога змеится, точно шея", и непонятно утверждение поэта, будто он сгорит дотла, "сгущая тени на грани будущих времен".
Вячеслав ПОЛОНСКИЙ "Новая жизнь". 1914, No 3 (март).