Протопопов Михаил Алексеевич
Воинствующее народничество

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    (И. Каблиц: "Основы народности". Части I и II. Второе дополненное издание. Спб., 1888-1893 гг.: В. В.: "Наши направления". Спб., 1893 г.)

   

Воинствующее народничество.

(І. Каблицъ: "Основы народности". Части I и II. Второе дополненное изданіе. Спб., 1888--1893 гг.: В. В.: "Наши направленія". Спб., 1893 г.)

Такъ въ ненастные дни
Занимались они --
Дѣломъ.
Кн. Вяземскій.

Русскій мужикъ -- геніальная, можно сказать,
натура! Безъ науки всѣ науки прошелъ!
Щедринъ: "Губернскіе очерки".

I.

   Что такое народничество? Казалось бы, нѣтъ ничего легче, какъ отвѣтить на этотъ вопросъ. Народничество -- это такая система воззрѣній, въ основѣ которой лежитъ идея народнаго блага, какъ верховной и конечной цѣли нашихъ усилій. Народникъ -- это такой дѣятель, который имѣетъ въ виду не какіе-нибудь частные, а общіе интересы, защищаетъ не привилегіи, а права, служитъ, не корпораціи и не классу, а главной массѣ населенія страны. Такова элементарная точка зрѣнія, устанавливаемая простымъ здравымъ смысломъ и съ этой точки большая и лучшая, даровитѣйшая часть вашей литературы, точно также какъ и значительная часть современной интеллигенціи нашей должны быть признаны народническими. Это фактъ исторической и текущей дѣйствительности,-- фактъ, обусловленный не какими-либо нравственными особенностями нашей интеллигенціи, а всѣмъ складомъ нашей жизни: народъ -- это Россія, это вскормившее и воспитавшее насъ отечество наше, это наше прошедшее и наше будущее, это наша почва, та "мать сыра -- земля" наша, въ которой таятся и оберегаются всѣ жизненные корни паши. Мы не паразиты, а дѣти своего народа, и дѣти не безчувственные, не неблагодарные и потому не можемъ, не отрицая самихъ себя, класть въ край угла своей жизни и своей дѣятельности что-нибудь иное, кромѣ служенія духовнымъ и матеріальнымъ интересамъ своей страны.
   Формы этого служенія могутъ разнообразиться почти до безконечности. Въ несравненно меньшей, но все-таки въ значительной степени можетъ разнообразиться самое пониманіе сущности интересовъ народа, но историческія и нравственныя "основы народничества" нашего нисколько не теряютъ отъ этого своей обязательности и "наши направленія" попрежнему удобно могутъ, въ огромномъ большинствѣ случаевъ, резюмироваться въ смыслѣ единаго направленія, имѣющаго своимъ главнѣйшимъ объектомъ народную жизнь и народные интересы. Если терминъ "народничество" можетъ имѣть какое-нибудь разумное основаніе, то лишь въ смыслѣ спеціальнаго и непосредственнаго приближенія къ народной жизни, съ цѣлью ея изученія и изслѣдованія. Въ этомъ смыслѣ г. Златовратскій несравненно болѣе народникъ, нежели наприм. Салтыковъ, но изъ этого, конечно, не слѣдуетъ, и слѣдовать не можетъ, что заслуги Салтыкова передъ народомъ меньше заслугъ г. Златовратскаго. Можно очень плодотворно поработать на пользу народа и никогда не выѣзжая изъ города и даже не выходя изъ четырехъ стѣнъ своего кабинета,-- путемъ умственнаго и нравственнаго воздѣйствія на тѣ общественныя сферы, которыя находятся въ непосредственной связи съ народною жизнью.
   Все это очень просто, но пусть читатель не спѣшитъ соглашаться съ нами: онъ рискуетъ быть зачисленнымъ въ разрядъ "неустрашимыхъ мѣдныхъ лбовъ" по живописному выраженію г. Каблица -- Юзова. Дѣло въ томъ, что г. Каблицъ смотритъ на народничество совсѣмъ не такъ просто, какъ смотримъ мы, -- объ этомъ свидѣтельствуютъ уже тѣ два тома, которые онъ написалъ на тему, представляющуюся намъ столь несложною. Г. Каблицъ полагаетъ, что мало любитъ народъ: надо уважатъ народъ. Откровенно говоря, мы очень порадовались бы, еслибы народъ сдѣлался предметомъ настоящей, искренней любви со стороны людей, имѣющихъ возможность вліять на его бытъ и нравы, еслибы всѣ мѣропріятія по отношенію къ нему были продиктованы чувствомъ доброжелательства, безъ всякой примѣси своекорыстныхъ мотивовъ и побочныхъ соображеній. Мы никакъ не нашли бы, что этого мало. Отъ любви и даже отъ простого состраданія -- при непремѣнномъ условіи искренности и активности этихъ чувствъ -- не труденъ переходъ къ справедливости, а мы смѣемъ думать, что справедливость, положенная въ основу какого бы то ни было общежитія, это не болѣе и не менѣе какъ идеалъ въ осуществленіи. Г. Каблицъ думаетъ иначе, а именно вотъ какъ:
   "Въ основѣ народническаго ученія объ устройствѣ общества лежитъ не только любовь (здѣсь и ниже -- курсивъ автора) къ народу, но и уваженіе ко всякой человѣческой личности, а слѣдовательно и къ личности крестьянина. Поэтому-то народничество утверждаетъ, что нельзя заботиться объ "интересахъ" народа, не принимая во вниманіе его "мнѣній" объ этихъ интересахъ. Оно не третируетъ личности крестьянина и не считаетъ себя вправѣ обходиться съ нимъ какъ съ малолѣтнимъ, не имѣющимъ возможности жить самостоятельно, безъ опеки. Поэтому оно признаетъ, что въ числѣ главныхъ "интересовъ" народа находится и потребность руководствоваться въ своей дѣятельности собственнымъ "мнѣніемъ" а не благодѣтельнымъ приказомъ интеллигентнаго руководителя. Изъ этого, впрочемъ, не слѣдуетъ, чтобы народничество проповѣдывало невмѣшательство интеллигенціи въ жизнь народа; оно лишь утверждаетъ, что это послѣднее должно выражаться только въ видѣ духовнаго воздѣйствія на мнѣнія народа, и отрицаетъ всякое насильственное вторженіе въ народную жизнь: "въ рай за волоса не тянутъ". Проповѣдуя подчиненіе хода народной жизни "мнѣнію" народа, народничество, вмѣстѣ съ тѣмъ, отнюдь не желаетъ насильственнаго вторженія народа въ другія сферы жизни. Несомнѣнно, что, напримѣръ, жизнь города или интеллигенціи во многомъ отличается отъ жизни народа и признаніе этихъ особенностей требуется ихъ общимъ интересомъ. Насколько нераціонально требовать подчиненія народной жизни интеллигентной опекѣ, настолько же противно здравому разсудку подчинять интеллигенцію и городъ "мнѣнію" народа. Разумѣется, совмѣстная жизнь народа, горожанъ и интеллигенціи по необходимости во многихъ случаяхъ приводитъ ихъ къ столкновенію "мнѣній" и "интересовъ": общая сфера интересовъ всѣхъ трехъ группъ, понятно, тоже должна быть подчинена и общему ихъ мнѣнію. Но чѣмъ больше будетъ самостоятельности въ жизни каждой группы, тѣмъ лучше, ибо каждая изъ нихъ будетъ чувствовать себя свободнѣе и независимѣе. Таково мнѣніе народниковъ".
   Эта мысль -- о необходимости уважать не только интересы, но и мнѣнія народа -- повторяется г. Каблицемъ не одинъ десятокъ разъ, являясь, такимъ образомъ, основою основъ народничества. Что-жь? Мысль, если хотите, недурная, только къ ней нужно подойти поближе, чѣмъ это дѣлаетъ г. Каблицъ, нужно разобраться въ ея логическихъ послѣдствіяхъ и развѣтвленіяхъ. Оставляя пока народъ въ сторонѣ, поставимъ чисто-теоретическій вопросъ: всякое ли мнѣніе заслуживаетъ уваженія? Нѣтъ, циркулируетъ не мало мнѣній, которыя не заслуживаютъ не только уваженія, но и простого вниманія. Для того, чтобы быть сколько-нибудь серьезнымъ, мнѣніе должно быть сколько-нибудь компетентнымъ, а чтобы быть компетентнымъ, оно должно основываться на дѣйствительномъ знакомствѣ съ предметомъ. Я безъ малѣйшаго конфуза высказываю эти трюизмы, потому что, несмотря на свою азбучность, они имѣютъ самое сокрушительное значеніе для излюбленной мысли г. Каблица. "Уважайте мнѣніе народа",-- мы согласны уважать, но лишь при условіи, чтобъ это уваженіе не противорѣчило нашему уваженію къ истинѣ. Правда, г. Каблицъ освобождаетъ насъ (еще бы!) отъ обязанности раздѣлять космическія воззрѣнія народа, но тѣмъ съ большимъ упорствомъ онъ настаиваетъ на необходимости "уважать" соціологическія мнѣнія народа. По этому пункту главнѣйшій доводъ г. Каблица таковъ: "Моисеи, Солоны, Ликурги, Гракхи и т. п. люди тоже имѣли достаточно нелѣпыя, на нашъ взглядъ, понятія о землѣ и ея положеніи въ міровомъ пространствѣ, однако, въ области общественныхъ вопросовъ ихъ идеи до сихъ поръ останавливаютъ на себѣ наше вниманіе". Такимъ образомъ, все то, что будетъ дѣлаться во имя народа, должно имѣть въ основаніи понятія самого народа.
   Мы хотѣли бы знать, прежде всего, почему г. Каблицъ, отвергая вмѣстѣ съ нами компетентность народа въ области космогоніи и вообще въ области положительной науки, защищаетъ эту компетентность въ области соціологіи? Если для правильнаго пониманія "положенія земли въ міровомъ пространствѣ" народу, по замѣчанію г. Каблица, недостаетъ только "школьныхъ знаній", то откуда онъ набрался знаній, чтобы правильно судить о явленіяхъ общественной жизни? Примѣръ Ликурговъ, Солоновъ, Гракховъ нисколько не убѣдителенъ. Если идеи этихъ законодателей и реформаторовъ "до сихъ поръ останавливаютъ на себѣ наше вниманіе", то совершенно въ такой же мѣрѣ и въ такомъ же смыслѣ, въ какомъ останавливаютъ наше вниманіе и космогоническія воззрѣнія Гиппарховъ, Пиѳагоровъ, Ѳалесовъ: мы изучаемъ эти мнѣнія, какъ культурно-историческій матеріалъ, принимаемъ ихъ, какъ говорятъ чиновники, къ свѣдѣнію, а не къ руководству. Явленія общественной жизни сложнѣе и труднѣе для нашего пониманія, нежели явленія неодушевленной природы. Именно въ силу этого факта наука обществовѣдѣнія только на нашихъ глазахъ начала принимать дѣйствительно научный характеръ, тогда какъ наука природовѣдѣнія давнымъ-давно установилась на почвѣ положительнаго, точнаго знанія. Если для пониманія природы необходимы "школьныя знанія", то для пониманія общественной жизни такія знанія необходимы вдвойнѣ. Обществовѣдѣніе основывается на природовѣдѣніи. Если, наприм., я полагаю, что Россія въ географическомъ отношеніи есть страна, которая съ полуночи граничитъ "моремъ-окіаномъ", съ восхода -- "китайцемъ", съ полудня -- Бѣлою Арапіей, а съ захода -- "нѣмцемъ"; если въ статистическомъ отношеніи я знаю о Россіи только то, что въ ней живутъ "большіе милліоны" народа; если въ историческомъ отношеніи въ моей головѣ копошатся какія-то смутныя представленія о Владимірѣ -- Красномъ Солнышкѣ, о Грозномъ Иванѣ, о царѣ Петрѣ, о батюшкѣ Степанѣ Тимоѳеичѣ, да о царицѣ Екатеринѣ; если въ политическомъ отношеніи я питаю единственное убѣжденіе, что "наша матушка-Рассея всему свѣту голова"; если таковы мои познанія о своемъ отечествѣ, пріобрѣтенныя помимо школы, то, право, напрасно было бы обращаться къ моей экспертизѣ по поводу того или другого общегосударственнаго мѣропріятія. Ничего -- кромѣ конфуза для меня и потери времени для васъ -- изъ этого обращенія не выйдетъ. Говоря историческимъ выраженіемъ: "брады свои уставя, ничего не отвѣщать",-- это самое благоразумное, что я и мнѣ подобные мудрецы можемъ сдѣлать въ этомъ невозможномъ положеніи: судить о томъ, чего не знаешь и, слѣдовательно, не понимаешь.
   Все это одно интеллигентное высокомѣріе, скажетъ г. Каблицъ, все это остатокъ старыхъ крѣпостныхъ повадокъ, отъ которыхъ не могутъ освободиться мѣдные лбы нашей пресловутой интеллигенціи. Для нашей интеллигенціи, продолжаетъ г. Каблицъ, "крестьянинъ представляется какимъ-то дикаремъ, котораго представленія, понятія и чувства совершенно первобытны". О чувствахъ, отвѣтимъ мы, у насъ не было и рѣчи,-- первобытныя чувства могутъ быть очень хорошими чувствами и воспитываются они не школою, а трудовою жизнью. Рѣчь идетъ только о понятіяхъ народа, которыя, по вашему утвержденію, должны лежать въ основаніи всего, что дѣлается во имя народа. Да, говоримъ мы, эти понятія совершенно первобытны и потому не должны лежать въ основаніи всего, что дѣлается во имя народа. Первобытныя понятія годятся только для первобытной культуры, періодъ которой давно уже пройденъ нашею исторіей. Нѣтъ, говоритъ г. Каблицъ, "достоинство общественной формы измѣряется не тѣмъ, насколько она приближается къ какому-то научному идеалу, а тѣмъ, насколько она приспособлена къ желаніямъ живыхъ людей, составляющихъ данное общество. Самая прекрасная форма будетъ гибельна для общества, если она не соотвѣтствуетъ желаніямъ его членовъ (курсивъ автора), ибо въ этомъ случаѣ она можетъ держаться только насиліемъ, которое представляетъ собою начало развращающее и разрушающее. Въ соціологіи нѣтъ объективныхъ истинъ, а потому выраженіе Тэна: "десять милліоновъ невѣжествъ не составляютъ одного знанія",-- не можетъ относиться къ ея области. Десять милліоновъ невѣждъ могутъ отвѣтить представителю знанія, что они хотятъ имѣть общественныя формы, вполнѣ соотвѣтствующія ихъ невѣжеству, такъ какъ живутъ для того, чтобы быть довольными своею жизнью, а не для того, чтобы жить несоотвѣтственно своимъ потребностямъ".
   Яснѣе сказать нельзя. И послѣ этого г. Каблицъ рѣшается говорить, что "защитники интеллигенціи (собственно "интеллигентнаго бюрократизма",-- дальше мы увидимъ, какую разницу усматриваетъ авторъ между этими терминами) дѣлаютъ видъ, что борьбу противъ нихъ они принимаютъ за вражду къ знаніямъ и наукѣ, причемъ лгутъ, подобно защитникамъ капитализма!" Да развѣ защищать формы жизни, "вполнѣ соотвѣтствующія невѣжеству" народной массы не значитъ отрицать науку и унижать знаніе? Развѣ аргументаціей г. Каблица не могутъ воспользоваться всѣ тѣ, наприм., безчисленные городскіе и деревенскіе невѣжды, которые протестуютъ противъ принудительнаго оздоровленія ихъ жилищъ -- клоакъ? Но главная сущность дѣла не въ томъ. Поищемъ такого примѣра въ сферѣ общественныхъ формъ и явленій, гдѣ бы "коллективная мысль народа" выразилась съ достаточною опредѣленностью и гдѣ бы она стала въ рѣзкое противорѣчіе съ указаніями науки. Намъ нуженъ именно такого рода примѣръ, потому что г. Каблицъ будетъ при этомъ логически обязанъ стать на сторону милліоновъ "невѣждъ" противъ "какого-то научнаго идеала" -- и мы полюбуемся на автора въ этомъ любопытномъ положеніи. Предположимъ, наприм., что государство испытываетъ серьезныя финансовыя затрудненія. Денегъ нужно очень много, а въ наличности ихъ очень мало,-- какъ быть? Интеллигенція даетъ на этотъ вопросъ самые различные отвѣты. Возвысьте производительныя силы страны, говоритъ одинъ, оплодотворите капиталъ и трудъ знаніемъ, дайте просторъ личной иниціативѣ, поднимите уровень техническаго образованія -- и вы будете богатѣть столько же быстро, сколько и вѣрно. Это слишкомъ долгая пѣсня, возражаетъ другой интеллигентъ,-- гораздо проще поклониться иностраннымъ банкирамъ, чтобъ они снабдили насъ нужною суммой: проценты мы какъ-нибудь будемъ платить, а капитальную сумму пусть ужь какъ знаютъ погашаютъ наши потомки. Нѣтъ никакой надобности во внѣшнемъ займѣ, говоритъ третій интеллигентъ, потому что можно обернуться собственными средствами: вотъ я нашелъ цѣлый десятокъ предметовъ потребленія, еще не обложенныхъ никакимъ налогомъ. О чемъ же толковать? Торопитесь исправить поскорѣе вашъ недосмотръ и милліоны рѣкою хлынутъ въ вашу опустѣвшую кассу. Четвертый, десятый, сотый интеллигентъ выскажутъ еще другія мнѣнія -- и г. Каблицъ будетъ радостно потирать руками: вѣдь онъ же говорилъ, что "въ соціологіи нѣтъ объективныхъ истинъ", по его именно и выходитъ. Благодѣтельная судьба тутъ же представляетъ ему другой поводъ для торжества: "коллективное мнѣніе народа" по данному вопросу вполнѣ единодушно. Не какихъ-нибудь "десять милліоновъ невѣждъ", а гораздо побольше, разрѣшаютъ задачу очень просто: надо приказать надѣлать побольше кредитныхъ бумажекъ,-- вотъ вамъ и деньги, сколько угодно денегъ.
   Какъ я очень хорошо помню, въ литературѣ нашей не одинъ разъ указывалось, что такое мнѣніе дѣйствительно существуетъ въ народѣ и, кажется, объ этомъ упоминалъ Энгельгардтъ въ своихъ Письмахъ. Мой личный, хотя и незначительный, опытъ этого рода совершенно и неоднократно подтверждалъ существованіе этого факта, и я надѣюсь, что его не будетъ оспаривать и г. Каблицъ. Упорство, съ какимъ держится это мнѣніе, вполнѣ понятно, потому что самое мнѣніе вполнѣ естественно для человѣка, свободнаго отъ "школьныхъ знаній". Вѣдь эта бѣлая и эта красная бумажка -- деньги? Конечно: ими можно заплатить подати и значительно поправить свое хозяйство. Но, вѣдь, въ то же время, эти чудодѣйственныя бумажки -- не болѣе какъ извѣстнымъ образомъ отпечатанная и разрисованная бумага, товарная стоимость которой совершенно ничтожна. Какъ же такъ? Зачѣмъ же изъ меня выбиваютъ по рублевкамъ какую-то несчастную недоимку, зачѣмъ староста не даетъ мнѣ покоя и раззоряетъ мое хозяйство, когда начальству стоитъ только приказать отпечатать какихъ угодно и сколько угодно бумажекъ? Гдѣ-жь, послѣ этого, правда на землѣ? И даже вотъ какъ можно сказать: отчего бы не отпечатать столько бумажекъ, чтобы можно было и казну удовлетворить, и всѣмъ бѣднымъ людямъ раздать, кому сколько надо, на поправку дѣлишекъ?
   Г. Каблицъ, пожалуйте на защиту этого "коллективнаго мнѣнія народа". Родь тѣхъ людей, которыхъ г. Каблицъ обзываетъ "мѣдными лбами", очень проста въ настоящемъ случаѣ: такъ какъ они заботятся прежде всего объ интересахъ народа, то именно во имя этихъ интересовъ они не обратятъ вниманія на "коллективное мнѣніе", какъ на очевидный и наивный вздоръ, осуществленіе котораго нанесло бы странѣ огромный вредъ. Г. Каблицъ въ иномъ положеніи. Всѣ условія, которыя онъ ставитъ "народному мнѣнію", претендующему на уваженіе, находятся въ нашемъ примѣрѣ налицо: во-первыхъ, это мнѣніе единодушно; во-вторыхъ, это мнѣніе огромнаго большинства населенія; въ-третьихъ, это мнѣніе относится къ вопросу общественнаго устроенія, самымъ тѣснымъ образомъ соприкасающагося съ кровными народными интересами. Не поможетъ г. Каблицу здѣсь и его обычная уловка, которая состоитъ въ томъ, что онъ предоставляетъ интеллигенціи право устраиваться по собственному усмотрѣнію: "уваженіе къ народной мысли въ области соціологіи отнюдь не обусловливаетъ собою полнаго подчиненія большинству меньшинства. Напротивъ, всякое меньшинство должно имѣть право на самостоятельное устройство своихъ дѣлъ, насколько это не идетъ въ разрѣзъ съ справедливыми требованіями большинства". Такъ говоритъ авторъ. Пусть же укажетъ онъ, какимъ образомъ въ приведенномъ примѣрѣ меньшинство (т.-е. интеллигенція) могло бы устроить дѣло, не противорѣча желанію большинства (т.-е. народа). Между тѣмъ, дѣло происходитъ, повторяю, на чисто-общественной почвѣ: финансовая наука -- только отдѣлъ политической экономіи, а послѣдняя -- только часть соціологіи.
   Нѣтъ, г. Каблицъ, соціологія, при всемъ своемъ несовершенствѣ, обладаетъ не только объективными истинами, вродѣ того, что деньги вообще, а бумажныя въ особенности не составляютъ богатства страны, но и безотносительными, вѣчными истинами, какъ, наприм., та истина, что знаніе есть сила. Безъ науки, т.-е. безъ ученья, нельзя пройти всѣ науки даже самой геніальной натурѣ. Сложныя явленія соціальной жизни не могутъ быть постигнуты инстинктивно, и безъ презираемыхъ вами "школьныхъ знаній" никакъ тутъ нельзя обойтись. Если бы исполнилось ваше желаніе, радоваться было бы, по крайней мѣрѣ, преждевременно. Россія не на лунѣ, а въ Европѣ, въ хищной и лукавой Европѣ, которая не пренебрегаетъ знаніями. Если бы г. Каблицъ поразмыслилъ въ этомъ направленіи, онъ легко бы понялъ, что примитивныя формы общежитія, хотя бы совершенно отвѣчающія желаніямъ большинства, могутъ явиться именно причиною гибели народа. "На поприщѣ ума нельзя намъ отступать".
   

II.

   Мы разсмотрѣли только одинъ,-- правда, центральный,-- пунктъ народнической теоріи г. Каблица. Но въ двухъ, довольно жирныхъ, томахъ его сочиненія трактуется о самыхъ разнообразныхъ "матеріяхъ важныхъ", не имѣющихъ большею частью даже отдаленнаго отношенія къ народничеству. Г. Каблицъ вообще какой-то странный писатель. Самую простую мысль онъ находитъ нужнымъ подпирать длинными цитатами изъ различныхъ авторовъ, точно такъ же, какъ свое, въ сущности, очень незамысловатое ученіе обставляетъ -- не обосновываетъ, а именно только обставляетъ, -- чужими и посторонними теоріями. Г. Каблицъ говоритъ и о законахъ исторіи, и о цѣнности жизни, объ этикѣ Спенсера и о томъ, кто подрываетъ религію, о націонализмѣ и о капитализмѣ, о свободѣ воли и объ основахъ нравственности, о субъективизмѣ въ соціологіи и о либерализмѣ, о западничествѣ и о протекціонизмѣ и пр., и пр. Все это является матеріаломъ для "основъ народничества". Какая, подумаешь, необыкновенная сила и широта обобщенія! Къ сожалѣнію, это совсѣмъ не обобщеніе, а какая-то мозаика, каксе-то механическое сцѣпленіе всякаго рода теорій, не въ силу внутренней, логической необходимости, а вслѣдствіе какого-нибудь случайнаго повода. Если принять писательскую манеру г. Каблица за образецъ, то я берусь написать статью или даже цѣлую книгу по поводу... ну, хоть, наприм., по поводу моего письменнаго стола. Ничего не можетъ быть проще. Кѣмъ сдѣланъ столъ? Столяромъ, рабочимъ: я распространюсь о положеніи рабочаго класса у насъ и на Западѣ. Изъ чего сдѣланъ столъ? Изъ дерева: я съ чувствомъ и съ толкомъ поговорю о значеніи для страны лѣсовъ, о необходимости ихъ сбереженія и о недостаточности нашего законодательства на этотъ счетъ. Сколько заплачено за столъ? Тридцать рублей: прекрасный случай потолковать о дороговизнѣ жизни въ Петербургѣ и о малой обезпеченности литераторскаго существованія. Въ заключеніе можно сказать нѣчто о суетѣ суетъ и о бренности всего земного: зачѣмъ тридцатирублевый столъ, когда можно писать на простомъ осиновомъ, цѣною въ два рубля? Частности такой статьи или книги могутъ быть очень недурны, въ ней могутъ встрѣтиться вѣрныя и не избитыя отдѣльныя мысли, она можетъ быть написана очень краснорѣчиво, но въ цѣломъ это непремѣнно будетъ самая смѣшная нескладица. Приблизительно такое же впечатлѣніе производитъ и двухтомное сочиненіе г. Каблица.
   Бѣда г. Каблица состоитъ въ томъ, что онъ, компиляторъ по призванію, претендуетъ на роль новатора. Совсѣмъ не въ свои сани онъ садится. Онъ старателенъ, трудолюбивъ, начитанъ, какъ подобаетъ хорошему компилятору, но это и все. Чужія мысли онъ понимаетъ, своихъ почти совсѣмъ не имѣетъ. Что такое свои мысли? Въ наше время, время широкаго распространенія всякаго рода теорій и гипотезъ, слишкомъ трудно открыть какую-нибудь идейную Америку. Этотъ фактъ, однако, не уничтожаетъ и даже не ограничиваетъ возможности мыслить вполнѣ самостоятельно для человѣка способнаго къ умственной самостоятельности. Пусть ваше міросозерцаніе сложится изъ воззрѣній, не вами выработанныхъ, это, все-таки, будетъ ваше міросозерцаніе, если вы съумѣли критически переработать и переваритъ составляющіе его элементы. Этой критической способности г. Каблицъ совершенно лишенъ. Онъ спокоенъ и разсудителенъ, пока излагаетъ чужія мысли, и тотчасъ же начинаетъ сердиться и браниться, какъ только попробуетъ самостоятельно судить. Если же ему, послѣ великихъ усилій, удается овладѣть какою-нибудь мыслью вродѣ того, что надо уважать не только интересы, но и мнѣнія народа, то онъ всюду выставляетъ ее и тогда, когда говоритъ о протекціонизмѣ, и тогда, когда обсуждаетъ вопросъ: кто разрушаетъ религію? Вообще слѣдить за мыслью г. Каблица и трудно, и легко. Трудно потому, что она часто дѣлаетъ неожиданные зигзаги, ровно ничѣмъ не мотивированные; легко потому, что передъ всякимъ такимъ зигзагомъ г. Каблицъ подолгу топчется на одномъ мѣстѣ, повторяетъ одно и то же съ маленькими формальными измѣненіями,-- bonnet blanc, blanc bonnet,-- такъ что вы, наконецъ, не только понимаете, но и запоминаете его.
   Бѣдный человѣкъ, находясь въ незнакомой толпѣ, безпрестанно ощупываетъ свой карманъ, въ которомъ находится кошелекъ, заключающій въ себѣ два-три двугривенныхъ; богатый человѣкъ въ такомъ же положеніи не слишкомъ тревожится за свой бумажникъ, въ которомъ лежатъ сотни рублей. Есть бѣдные и богатые писатели. Чѣмъ бѣднѣе писатель идеями, тѣмъ онъ ревнивѣе оберегаетъ свое маленькое умственное достояніе, тѣмъ подозрительнѣе онъ относится къ своимъ сосѣдямъ и каждую минуту готовъ закричать: "караулъ!" Г. Каблицъ тоже кричитъ "караулъ!" и это въ буквальномъ смыслѣ. Вотъ его подлинныя слова: "Въ настоящее время народничество находится въ большой опасности, вслѣдствіе стремленій многихъ смѣшать, такъ сказать, шашки и прикрыть знаменемъ народничества интеллигентно-бюрократическое народолюбіе. Благодаря многочисленности защитниковъ этого послѣдняго направленія, ихъ грабительскія попытки на терминъ "народничество" могутъ быть успѣшны и тогда народники окажутся вытѣсненными изъ собственнаго дома. Мы считаемъ себя вправѣ протестовать противъ этихъ хищническихъ поползновеній, такъ какъ для народничества весьма важно не быть смѣшиваемымъ съ интеллигентно-бюрократическимъ народолюбіемъ, отъ котораго оно отдѣлено, можно сказать, цѣлою пропастью. Противодѣйствовать этому грабежу народники обязаны всѣми силами, а средствомъ для этого можетъ быть только выясненіе отличій народничества отъ бюрократическаго народолюбія". Не для спора съ Каблицемъ, а лишь для характеристики его писательской личности выписали мы эти слова. Безполезно было бы убѣждать автора, что его три двугривенныхъ совсѣмъ не составляютъ такой драгоцѣнности, ради которой стоило бы покуситься даже на грабежъ. Любопытно то, что дѣло происходитъ какъ разъ наоборотъ: не народолюбцы (пользуемся терминологіей г. Каблица) прикрываются знаменемъ народничества, а народники стремятся стать подъ защиту авторитетныхъ народолюбцевъ. На страницѣ 409 первой части своихъ Основъ г. Каблицъ называетъ Чернышевскаго "однимъ изъ первыхъ основателей народничества". Замѣтимъ, что г. Каблицъ очень горячо возставалъ противъ Глѣба Успенскаго за его недостаточно уважительное, по мнѣнію г. Каблица, отношеніе къ народу. Что сказалъ бы нашъ авторъ о Николаѣ Успенскомъ, въ очеркахъ котораго народъ чаще всего является почти совершеннѣйшимъ дикаремъ? Конечно, онъ затруднился бы найти достаточно сильныя слова для выраженія своего негодованія. А вотъ что писалъ о Николаѣ Успенскомъ предполагаемый основатель нашего народничества: "онъ пишетъ о народѣ правду безъ всякихъ прикрасъ". Далѣе въ статьѣ встрѣчаются мѣста, которыя написаны точно въ предвидѣніи появленія у насъ народниковъ вродѣ г. Каблица. "Пожалуйста отстаньте,-- говоритъ Чернышевскій,-- кромѣ прѣсной лживости, усиливающейся идеализировать мужиковъ, еще отъ одного очень тупоумнаго пріема: подводить всѣхъ мужиковъ подъ одинъ типъ, вродѣ того, какъ сливаются въ нашихъ глазахъ въ одну фигуру всѣ китайцы. Наше общество составляютъ люди очень различныхъ образовъ мыслей и чувствъ. Въ немъ есть люди пошлаго взгляда и благороднаго взгляда, есть люди безличные и люди самостоятельные. Всѣ эти разницы находятся и въ каждомъ селѣ, въ каждой деревнѣ". Это уже достаточно назидательно для г. Таблица, но дальше еще назидательнѣе: "Вамъ не нужно много хлопотать объ изученіи народа, чтобы знать, чего ему нужно и чѣмъ можно на него дѣйствовать. Предположите, что ему нужно то же самое, что и вамъ, и вы не ошибетесь. Предположите, что на дюжинныхъ людей въ народѣ дѣйствуютъ тѣ же разсчеты и побужденія, какія дѣйствуютъ на дюжинныхъ людей вашего круга, и это будетъ правда". А заключеніе статьи должно окончательно возмутить всѣхъ нашихъ проповѣдниковъ уваженія къ народному мнѣнію. "Скажите,-- спрашиваетъ авторъ,-- гдѣ же прославляемая смѣтливость русскаго простолюдина? Вѣдь, г. Успенскій выставилъ намъ русскаго простолюдина простофилею. Обидно, очень обидно это краснорѣчивымъ панегиристамъ русскаго ума,-- глубокаго и быстраго народнаго смысла. Обидно оно, это такъ, а, все-таки, объясняетъ намъ ходъ народной жизни и, къ величайшей досадѣ нашей, ничѣмъ другимъ нельзя объяснить эту жизнь, кромѣ тупой нескладицы въ народныхъ мысляхъ". Предоставляю читателю судить послѣ этого, насколько г. Каблицъ имѣлъ право выставлять автора такихъ воззрѣній первоучителемъ и основателемъ вашего современнаго народничества.
   Не на кого опереться г. Каблицу {До какой степени не на кого, я могу судить по собственному опыту. Я отнюдь не считаю себя авторитетомъ, я тѣмъ сильнѣй было мое изумленіе, когда я, благодаря искусству г. Каблица цитировать, увидѣлъ себя тоже сопричисленнымъ къ лику народниковъ. Г. Каблицъ цитируетъ и даже подчеркиваетъ слѣдующія мои слова о Глѣбѣ Успенскомъ: "Свои общественные и нравственные идеалы онъ почерпаетъ изъ народной жизни, которая, несмотря на всѣ свои изъяны, все-таки, несравненно выше, по его убѣжденію, нежели наша культурная жизнь". Въ цитатѣ допущена маленькая неточность, благодаря которой я и очутился въ рядахъ народниковъ. Моя фраза начинается со словъ: "тѣмъ не менѣе, Успенскій говоритъ много о глупости, слѣпотѣ мужика, и, тѣмъ не менѣе, почерпаетъ"... и пр. Очевидно, это не похвала, а упрекъ.-- не согласіе съ писателемъ, а возраженіе ему. Не хочу думать, что г. Каблицъ умышленно исказилъ мою мысль,-- нѣтъ, онъ самымъ добросовѣстнымъ образомъ не понялъ ее.} и онъ насильственно привлекаетъ къ союзу съ собой людей совсѣмъ другого лагеря и при этомъ жалуется, что его "грабятъ". Г. Каблицъ представляетъ собою въ литературѣ, нѣкоторымъ образомъ, психіатрическое явленіе. Онъ страдаетъ, повидимому, маніей преслѣдованія, причемъ главнѣйшею галлюцинаціей, лишающею его всякаго самообладанія и самочувствія, является призракъ какой-то "интеллигентной бюрократіи". Эта ужасная "интелигентная бюрократія" грабитъ г. Каблица, и она же стремится ограбятъ народъ, не столько въ экономическомъ, сколько въ политическомъ смыслѣ, т.-е. стремится лишить народъ права, на самоуправленіе и "самоопредѣленіе". Когда мы прочли первую тираду (ихъ у г. Каблица безчисленное множество) противъ "интеллигентной бюрократіи", то, подобно гоголевскому министру, спросили себя: "кто-жь бы это такой?" Дальше дѣло вполнѣ разъяснилось. "Наша интеллигенція въ большинствѣ своемъ придерживается мнѣній, которыя мы называемъ интеллигентнымъ бюрократизмомъ. Разница только та, что г. Катковъ желалъ насадить на русской почвѣ посредствомъ урядника такія учрежденія, которыя измыслилъ онъ, г. Катковъ, а г. Лавровъ, изо всѣхъ силъ стараясь этому помѣшать, утверждаетъ, что урядникъ долженъ насаждать учрежденія, которыя считаетъ наилучшими онъ, г. Лавровъ". Ясно, что рѣчь идетъ обо всей нашей интелигенціи, именно обо всей, а не о большинствѣ ея, потому что въ предѣлахъ, поставленныхъ г. Каблицемъ, укладываются рѣшительно всѣ мнѣнія и всѣ оттѣнки мнѣній, обращающіеся въ нашей интеллигенціи. Г. Каблицъ съ своими тремя-четырьмя единомышленниками, разумѣется, не можетъ представлять собою меньшинство интеллигенціи, которое, все-таки, должно сколько-нибудь быть численно-значительнымъ, чтобы не явиться просто курьезнымъ исключеніемъ. И такъ, бюрократизмъ нашей интеллигенціи состоитъ въ томъ, что она стремится къ принудительному воздѣйствію на народъ посредствомъ учрежденій. Стилистическіе перлы, украшающіе собою рѣчь г. Каблица, вродѣ "урядника" и "бюрократической палки", ровно ничего не говорятъ противъ идеи учрежденій вообще и доказываютъ только то, что нашъ авторъ сердитъ, да не силенъ. Какое же организованное общежитіе возможно безъ учрежденій? И на комъ же, какъ не на интеллигенціи, лежитъ обязанность заботиться о томъ, чтобы эти учрежденія функціонировали правильно? Но,-- возражаетъ г. Каблицъ,-- "изобрѣсти путемъ научныхъ изслѣдованій абсолютно-прекрасную общественную форму невозможно, и попытки подобнаго рода уже окончательно отвергнуты соціологіей". Абсолютно-прекрасное вообще невозможно на землѣ,-- эту истину г. Каблицъ можетъ узнать изъ азбукъ и прописей,-- да и откуда онъ взялъ, что "научныя изслѣдованія" и вообще паука имѣютъ своею цѣлью познаніе абсолютнаго? Что ужь говорить объ абсолютно-прекрасномъ, когда дѣло идетъ просто о внесеніи въ жизнь нашего народа хотя бы первоначальнаго просвѣщенія, которое ослабило бы ту "тупую нескладицу въ народныхъ мысляхъ", о которой говорилъ мнимый основатель нашего народничества. А для достиженія этой цѣли никакъ нельзя обойтись безъ соотвѣтственныхъ учрежденій, безъ власти и авторитета закона, который, по самому своему существу, всегда имѣетъ нѣкоторый принудительный характеръ. Что скажетъ г. Каблицъ объ обязательномъ образованіи, практикующемся въ нѣкоторыхъ странахъ? Онъ долженъ, конечно, возстать противъ него именно за его обязательность для всѣхъ и каждаго. Такъ какъ, по ученію г. Каблица, желанія личности есть единственный критерій и высшій авторитетъ, то всякому Митрофанушкѣ, провозглашающему: "не хочу учиться, хочу жениться!" -- должна быть предоставлена полная свобода дѣйствій. Хорошо, пусть она ему будетъ предоставлена. Но пусть же Митрофанъ, отказываясь отъ обязанностей, откажется и отъ правъ, пусть онъ осуществляетъ свои желанія на свой собственный страхъ и рискъ, не требуя отъ общества и государства никакихъ гарантій своего идеально-свободнаго существованія.
   Но мы, народники, ничего иного и не желаемъ, говоритъ г. Каблицъ. "Народники подъ именемъ свободы не подразумѣваютъ участія въ политическомъ управленіи, а дѣйствительную свободу, при которой это управленіе сводится къ безконечно малой величинѣ. И только въ постепенномъ уменьшеніи "управленія" въ жизни они видятъ увеличеніе свободы. Этотъ принципъ является соціологическимъ компасомъ народниковъ при обсужденіи всякаго рода "мѣропріятій" правительства, общества и частныхъ лицъ". Тирада г. Каблица была бы очень недурна, очень рѣшительна, еслибъ ее не портило одно слово постепенное уменьшеніе. То-то и есть, что постепенное. Постепенно развивается народъ и мужаетъ личность; постепенно подготовляются они къ самостоятельному пользованію своими способностями; постепенно освобождаются они отъ тѣхъ ограниченій, которымъ естественно подвергается всякая, еще не сознавшая себя воля. Постепенно, быть можетъ, и Митрофанушка дойдетъ до степеней извѣстныхъ, но для этого ему надо помѣшать жениться и заставить учаться. Если ужь допускается принципъ постепенности (а какъ его не допустить, если это даже и не принципъ, а всеобщій фактъ и даже міровой законъ?), то открытый г. Каблицемъ "соціологическій компасъ народниковъ" оказывается совсѣмъ не новостью. Безъ сомнѣнія, расширеніе начала самоуправленія свидѣтельствуетъ о прогрессѣ народа, о расширеніи его свободы; что тутъ такого, чѣмъ можно было бы удивить и поразить "интеллигентовъ-бюрократовъ"? Исторія послѣднихъ тридцати лѣтъ, т.-е. какъ разъ того періода, къ которому г. Каблицъ пріурочиваетъ возникновеніе у насъ интеллигентнаго бюрократизма, есть, главнымъ образомъ, исторія именно борьбы нашей либеральной интеллигенціи за начало самоуправленія,-- не какого-нибудь сословнаго, а земскаго, всенароднаго. Кому же это не извѣстно? Или обратите вниманіе на текущій моментъ, на текущую дѣйствительность. При теперешней сумятицѣ понятій и неопредѣленности теченій очень естественно спорадическое проявленіе такихъ тенденцій, которыя дѣйствительно способны наводить насъ на мысли объ "урядникѣ" и о "палкѣ". Появляются въ разныхъ частныхъ центрахъ нѣкоторые циркуляры, о которыхъ Калхасъ сказалъ бы: "слишкомъ много попеченія, слишкомъ много попеченія!" Пусть г. Каблицъ наведетъ справки, гдѣ и у кого именно эти произведенія подлиннаго бюрократизма и канцеляризма встрѣчаютъ наиболѣе искусный и стойкій отпоръ: онъ убѣдится, что это какъ разъ въ той части интеллигенціи, которую онъ обвиняетъ въ бюрократизмѣ и въ крѣпостныхъ повадкахъ. Хорошо пониманіе и хороша справедливость!
   "Духовное воздѣйствіе" на народъ -- вотъ чѣмъ ограничиваетъ г. Кабинъ роль интеллигенціи въ исторической жизни. Это очень глубоко, но мы опять пожелали бы автору болѣе отчетливо относиться къ своимъ собственнымъ положеніямъ. Какъ помирить "воздѣйствіе", хотя бы только духовное, съ тѣмъ уваженіемъ къ народному мнѣнію, котораго требуетъ отъ насъ г. Каблицъ? Если я оспариваю какое-нибудь мнѣніе, я тѣмъ самымъ признаю его ошибочность, его неправду, а ужь къ неправдѣ какое же можетъ быть уваженіе? Можно уважать заблуждающаго человѣка, но нельзя уважать его заблужденія. Интеллигенція не имѣетъ права, да не имѣетъ ни малѣйшей охоты (какъ бы ни завѣрялъ въ противномъ г. Каблицъ) говорить народу: "повиноваться и не разсуждать!" Но она боролась и борется съ мнѣніями народа, безъ малѣйшаго уваженія называя ихъ грубыми предразсудками. Когда покойный Энгельгардтъ, удобривъ полосу земли фосфоритомъ, приводилъ къ ней крестьянъ, чтобы они воочію убѣдились въ пользѣ такого удобренія, онъ боролся противъ ихъ агрономическихъ предразсудковъ. Когда какая-нибудь редакція издаетъ для народа книжки, цѣною въ одну копѣйку, въ которыхъ излагаются элементарныя историческія, политическія и экономическія свѣдѣнія, она борется съ невѣжествомъ народа. Когда какой-нибудь "народолюбецъ" (этотъ терминъ употребляется г. Каблицемъ только въ ироническомъ смыслѣ) заводитъ въ деревнѣ школу или библіотеку, или больницу и убѣждаетъ крестьянъ пользоваться ими, онъ точно также идетъ наперекоръ ихъ "мнѣнію", по которому всѣ эти "новшества" только "одно баловство". Во всѣхъ этихъ и подобныхъ имъ случаяхъ есть любовь, много любви къ народу, но нѣтъ и тѣни уваженія къ его мнѣніямъ, фантазіямъ, однако, неужели у г. Каблица достанетъ смѣлости и здѣсь распространяться объ "урядникѣ" и о "бюрократической палкѣ"? Между тѣмъ, дѣятельность той части интеллигенціи, съ которой воюетъ г. Каблицъ, едва ли не всегда имѣла именно такой характеръ.
   Довольно объ этомъ. Укажемъ въ заключеніе на народническую схему г. Каблица, точнѣе говоря -- на тотъ логическій путь, которымъ онъ пришелъ къ своимъ главнымъ заключеніямъ. Первая посылка автора состоитъ въ томъ, что благо личности составляетъ единственную цѣль прогресса, что желанія и интересы личности есть единственный критерій общественныхъ формъ: въ обществѣ нѣтъ другихъ факторовъ, кромѣ самой личности. Вторая посылка состоитъ въ томъ, что въ жизни личности, а, стало быть, и общества, главнымъ факторомъ прогресса является не умъ, а чувство: прогрессъ соціальныхъ формъ заключается по преимуществу въ прогрессѣ соціальныхъ чувствъ. Третья посылка состоитъ въ томъ, что народная масса имѣетъ общественно-нравственное превосходство надъ интеллигенціей, хотя эта послѣдняя и является обладательницей знанія. Заключеніе очевидно: такъ какъ развитіе общественныхъ формъ гораздо больше зависитъ отъ прогресса общественныхъ и нравственныхъ чувствъ, нежели отъ накопленія знаній, то понятно, что участіе крестьянской массы въ общественномъ дѣлѣ будетъ болѣе общественно-выгоднымъ, нежели участіе интеллигенціи.
   Теорія была бы недурна и логически округлена, если бы, къ несчастью, каждая изъ ея составныхъ частей не заключала въ. себѣ нѣкотораго внутренняго изъяна. Въ обществѣ нѣтъ другихъ факторовъ, кромѣ личности, а само общество развѣ не факторъ? Если вы идете въ передобѣденное время по тротуару Невскаго проспекта, вы поневолѣ будете придерживаться правой руки. Если же, вообразивъ себя единственнымъ факторомъ уличнаго движенія и уступая своему желанію, вы направитесь по лѣвой сторонѣ тротуара, на встрѣчу людскому потоку, вы причините другимъ и наживете себѣ кучу непріятностей, а, въ концѣ-концовъ, васъ, все-таки, заставятъ перейти на правую сторону. Далѣе, вопросъ о томъ, что важнѣе -- умъ или чувство, хорошіе инстинкты и стремленія или хорошія мысли и знанія, право же, походитъ на вопросъ, что намъ нужнѣе: руки или ноги? И безъ рукъ нехорошо, и безъ ногъ плохо и въ обоихъ случаяхъ человѣкъ является калѣкой. Умный и образованный негодяй отвратителенъ, но куда дѣвать того "дурня, неразумнаго бабня", который не умѣетъ кстати слова молвить", и, при встрѣчѣ съ похоронною процессіей, съ самымъ доброжелательнымъ чувствомъ говоритъ: "носить бы вамъ не переносить, таскать бы вамъ не перетаскать"? Избави Богъ отъ такого альтруизма! Далѣе, утверждать, что народъ "имѣетъ общественно-нравственное превосходство надъ интеллигенціей", нѣтъ никакого резона. Очень справедливо говорилъ тотъ публицистъ, котораго г. Каблицъ считаетъ основателемъ народничества: "Въ обществѣ есть люди пошлаго взгляда и благороднаго взгляда; есть люди безличные и люди самостоятельные. Всѣ эти разницы находятся и въ каждомъ селѣ, и въ каждой деревнѣ". Развѣ мы не изъ одного тѣста съ народомъ выпечены? И развѣ въ нашихъ рядахъ мало людей, вышедшихъ непосредственно изъ среды народа? Бе полагаетъ же г. Каблицъ, что образованіе и умственное развитіе, какъ таковыя, непремѣнно понижаютъ нравственный уровень человѣка. Если образованіе не создаетъ нашей нравственности, оно, во всякомъ случаѣ, ограждаетъ ее: деревенскому непосредственному альтруисту часто бываетъ достаточно прожить какой-нибудь годъ на фабрикѣ или въ столицѣ, чтобы превратиться въ отъявленнаго мошенника; гораздо потруднѣе потушить Божью искру въ человѣкѣ, понимающемъ истинную цѣну и истинный смыслъ вещей.
   Если, такимъ образомъ, невѣрны въ частности всѣ посылки г. Каблица, то невѣренъ, конечно, и общій его выводъ, тотъ выводъ, что "участіе крестьянской массы въ общественномъ дѣлѣ будетъ болѣе общественно-выгоднымъ, нежели участіе интеллигенціи". А если невѣренъ этотъ выводъ, который совокупно съ требованіемъ уважать не только интересы, но и мнѣнія народа, составляетъ всю сущность ученія г. Каблица, то что же остается отъ его народничества? Остаются только комично-высокомѣрныя претензіи, ничѣмъ не оправдываемая запальчивость, десятокъ грубыхъ словъ и прочая стилистическая "ветошь маскарада"...
   

III.

   Г. В. В., авторъ книжки Наши направленія,-- народникъ, подобно г. Каблицу, но это совсѣмъ не значитъ, что онъ подобенъ г. Каблицу. Между ихъ идеями очень мало общаго, а между ихъ писательскими личностями -- почти ничего. Въ то время, какъ г. Каблицъ стремится объять необъятное, обобщить въ идеѣ народничества чуть не всѣ существующія общественныя теоріи, г. В. В. скромно заявляетъ, что цѣлью его труда было "выясненіе и обоснованіе той черточки, того штриха, какой новѣйшая исторія нашего общественнаго развитія прибавила къ картинѣ общественнаго міросозерцанія". Такъ этому и слѣдуетъ быть. Чѣмъ умнѣе писатель, тѣмъ скромнѣе его притязанія, и чѣмъ больше его заслуги, тѣмъ рѣже и тѣмъ меньше онъ о нихъ распространяется.
   На первой же страницѣ своего труда г. В. В. выражаетъ свое уваженіе къ наукѣ и къ ея идеаламъ, о которыхъ г. Каблицъ говорилъ: "какіе-то научные идеалы". "Живое отношеніе нашей литературы къ основнымъ вопросамъ общежитія и этики,-- говоритъ г. В. В.,-- усвоеніе того, что сдѣлано по этимъ отдѣламъ наукой, попытки примѣнить ея завоеванія къ условіямъ русской жизни, хотя бы во всемъ этомъ было много повторенія, высказаннаго 10--15 лѣтъ назадъ, имѣло бы особенное значеніе". Переходя затѣмъ собственно къ народничеству, г. В. В. Формулируетъ его основныя положенія довольно сходно съ г. Каблицемъ: "Интересы народа, какъ цѣль, формы, вырабатываемыя его коллективною, мыслью, или другія, соотвѣтствующія его желаніямъ, какъ средство, и самодѣятельность населенія, какъ рычагъ общественной эволюціи,-- таковы три положенія, характеризующія народничество, какимъ оно опредѣлилось въ пореформенную эпоху нашей исторіи". Если бы г. В. В. остановился на этомъ, намъ пришлось бы представить ему, въ нѣсколько измѣненномъ видѣ, тѣ самыя возраженія, которыя мы дѣлали г. Каблицу. Мы стали бы доказывать, что въ сознаніи народа не имѣется такихъ общественныхъ формъ, которыя соотвѣтствовали бы его интересамъ, что форма общины и артели, на которыя постоянно указываютъ народники, выработаны отнюдь не сознательно коллективною мыслью народа, а стихійнымъ историческимъ процессомъ, что самодѣятельность такого населенія, которое почти поголовно безграмотно, представляетъ собою очень ненадежный рычагъ общественной эволюціи и проч., и проч. Къ счастью для насъ и для читателя, въ этихъ возраженіяхъ нѣтъ надобности. Поставивши свои три положенія, г. В. В., къ великому неудовольствію народниковъ толка г. Каблица, прибавляетъ: "практическое осуществленіе этихъ ріа desideria требуетъ умственнаго подъема массы, который, поэтому, и поставленъ, какъ главная задача переживаемаго момента".
   Да, это ужь совсѣмъ не походитъ на утвержденіе, что нашъ мужикъ безъ науки всѣ науки прошелъ. Подъ народническаго программой г. В. В. охотно подпишемся всѣ мы, не народники, потому что требованіе умственнаго подъема массъ есть очень давнишнее наше требованіе. Мы, конечно, не закричимъ по этому поводу, что насъ грабятъ народники, выживаютъ насъ изъ нашего собственнаго помѣщенія и т. д. Всѣмъ мѣста хватитъ, всѣмъ работы будетъ, а отстаивать свой пріоритетъ относительно идеи, превратившейся почти въ общее мѣсто, было бы странно. Лучше порадуемся вмѣстѣ: какіе широкіе и свѣтлые горизонты открываются при этой давно извѣстной, но нисколько не устарѣвшей программѣ: поднять умственный уровень массъ! Массы, подлежащія нашему воздѣйствію, до того громадны, а умственный уровень ихъ до того низокъ, что, кажется, и не передѣлаешь этой работы. Плодотворные результаты этой работы неисчислимы: достаточно подумать о томъ только, какой потокъ свѣжихъ умственныхъ силъ и разнообразныхъ дарованій долженъ хлынуть въ нашу жизнь изъ народнаго моря, какъ только будетъ сломана плотина невѣжества, отдѣляющая народъ отъ источниковъ цивилизаціи. А лучше всего то, что въ этой прекрасной просвѣтительной работѣ могутъ принять участіе люди самыхъ разнообразныхъ направленій и положеній, если только ихъ одушевляетъ искреннее чувство и твердое убѣжденіе. Чему учить народъ? Оставимъ споры на эту тему, разъ мы согласились въ главномъ, въ томъ, что народъ вообще нужно учить. Учите его тому, что хорошо знаете и чему придаете цѣну сами. Сельскій хозяинъ пусть учитъ агрономіи, учитель -- грамотѣ, священникъ -- религіи, техникъ -- техническимъ знаніямъ и ремесламъ, писатель -- элементарнымъ основамъ пауки и государственности. Нѣтъ интеллигентнаго человѣка, который бы не имѣлъ сообщить народу что-нибудь новое и пригодное для него. Всѣ могутъ работать на этой пивѣ, за исключеніемъ, съ одной стороны, обскурантовъ, которые полагаютъ, что чѣмъ невѣжественнѣе народъ, тѣмъ лучше, а съ другой стороны -- тѣхъ народниковъ, которые убѣждены; что народъ все, что ему нужно, давно знаетъ и только развѣ вотъ насчетъ лѣшихъ и русалокъ немножко сбивается.
   Къ сожалѣнію, г. В. В. не удержался на только что занятой имъ твердой позиціи. Поставивъ на первый планъ задачу "умственнаго подъема массъ", онъ вслѣдъ затѣмъ пишетъ: "Народничество имѣетъ смыслъ лишь до тѣхъ поръ, пока привилегированное общество является главнѣйшимъ факторомъ общественной эволюціи, а его интеллигенція -- авангардомъ прогрессивнаго движенія и потеряетъ свой raison d'être послѣ того, какъ культурные классы раздѣлятъ свою миссію съ остальною частью населенія..." Перервемъ на нѣкоторое время выписку и поразсудимъ о смыслѣ только что сказаннаго г. В. В. Какая, однако, печальная перспектива стоитъ передъ народничествомъ! Чѣмъ больше смысла въ жизни, тѣмъ меньше смысла въ народничествѣ и наоборотъ,-- какое трагическое положеніе! Говорю: трагическое потому, что народники, какъ и всякая фракція, обязаны заботиться о водвореніи въ нашей жизни смысла и справедливости, но именно успѣхи ихъ въ этомъ направленіи будутъ постепенно лишать ихъ права на существованіе. Мнѣніе г. В. В. любопытно сопоставить съ мнѣніемъ г. Каблица, который усматриваетъ въ народничествѣ новый и высшій, типъ общественнаго міросозерцанія,-- типъ, которому безраздѣльно принадлежитъ будущее. Продолжаемъ выписку: "Тогда (т.-е. при сліяніи культурныхъ классовъ съ массой) общественная группа, составляющая нынѣ народничество, разобьется, вѣроятно, на нѣсколько, сообразно тѣмъ задачамъ и интересамъ, которые будутъ выдвинуты на сцену новымъ широкимъ потокомъ, призваннымъ къ сознательному участію въ прогрессивномъ, развитіи страны. До наступленія же этого момента народничество будетъ составлять самостоятельное направленіе камей общественной мысли, имѣющее свои теоретическія и практическія задачи, частью совпадающія, частью существующія рядомъ съ задачами другихъ общественныхъ теченій". Вотъ, можно сказать, неожиданное заключеніе! Г. В. В. только что самъ указалъ на "умственный подъемъ массы", какъ на главную задачу переживаемаго момента, и мы радостно примкнули къ этой программѣ, приглашая къ тому же и народниковъ, и вотъ оказывается, что народникамъ съ нами не по пути, что у нихъ есть "свои теоретическія и практическія задачи". Въ чемъ состоятъ эти спеціальныя задачи? Наиболѣе опредѣленный отвѣтъ на этотъ вопросъ мы нашли уже въ самомъ концѣ книги г. В. В., -- отвѣтъ слѣдующаго содержанія: "Благодаря порабощенію народа игомъ крѣпостного права, противорѣчившаго элементарнымъ положеніемъ (положеніямъ?) соціальной этики, и по причинѣ отсутствія у насъ привилегированнаго класса, облачавшаго просвѣтительныя идеи на Западѣ въ форму соотвѣтствующихъ его интересамъ (??), русская интеллигенція могла принимать общечеловѣческія идеи правды и справедливости въ ихъ болѣе чистомъ теченіи, толковать ихъ въ духѣ интересовъ народа (все это благодаря крѣпостному праву?). Такимъ образомъ, но мѣрѣ лучшаго уясненія русскою интеллигенціей воспринимаемыхъ съ Запада общечеловѣческихъ идей и ознакомленія съ широкою областью европейской науки, стихійное влеченіе къ народу и народному постепенно освѣщалось свѣтомъ идеи и знанія. Этотъ процессъ обращенія стихійнаго тяготѣнія въ совершенно сознательное и построеніе соотвѣтствующей ему логически обоснованной системы міросозерцанія, попричинѣ неблагопріятной вообще обстановки для такой работы, совершался медленно, продолжается еще на нашихъ глазахъ и при этомъ на половину путемъ внѣлитературнымъ, а, слѣдовательно, путемъ недостаточно систематическимъ и не вполнѣ доступнымъ ни для провѣрки, ни для наблюденія. Съ теченіемъ времени описываемое народостремительное теченіе не только усилилось (или, быть можетъ, только объединилось), но и вступило въ новый фазисъ практической его реализаціи и вскорѣ приняло наименованіе народничества". Не легко, конечно, разобраться въ этихъ медлительныхъ, тягучихъ, тяжеловѣсныхъ періодахъ. Однако, прочитавъ ихъ раза два или три, можно, кажется, съ увѣренностью сказать, что заключающаяся въ нихъ главная мысль состоитъ въ призывѣ народничества къ самосознанію, къ теоретическому обоснованію своихъ стремленій. Въ этомъ, надо полагать, и состоитъ та спеціальная задача народничества, которая отвлекаетъ его пока отъ "главной задачи переживаемаго момента", т.-е. отъ поднятія умственнаго уровня народа. Народничеству, какъ видно" нужно прежде позаботиться о поднятіи собственнаго умственнаго уровня и ужь послѣ того только обращаться въ практическимъ задачамъ жизни. Надо прежде рѣшить вопросъ, что такое "вервіе", а изъ ямы вылѣзти мы еще успѣемъ. Какъ тутъ не вспомнить Добролюбова и его стихи:
   
   Мы разсуждали очень тонко
   (Хоть не рѣшили въ этотъ годъ),
   Пороть ли розгами ребенка,
   Учить ли грамотѣ народъ.
   
   Бѣда была бы не велика, если бы, въ ожиданіи окончательныхъ теоретическихъ рѣшеній, народъ учили и дѣтей не пороли. Но въ томъ-то и горе, что дѣло происходитъ наобороть: пока отыскиваются непререкаемые отвѣты на вопросы: учить ли? пороть ли?-- во всѣхъ концахъ нашего отечества раздается свистъ розогъ, а почтенные, бородатые сограждане наши толпами ходятъ, чуть не днемъ съ огнемъ отыскивая "письменнаго" человѣка, который растолковалъ бы имъ указъ или написалъ письмо. Искренно уважая г. В. В. и его литературно-научныя заслуги, я очень опасаюсь, какъ-нибудь исказить его мысль, взвести на, него какую-нибудь напраслину. Но никакихъ другихъ заключеній я не умѣлъ вывести изъ его изложенія.
   Откровенно говоря, вообще разсматриваемая нами книжка г. В. В. далеко не отвѣчаетъ той почтенной репутаціи, которую составилъ себѣ въ литературѣ авторъ своими экономическими трудами. Насколько эти труды отличались выпуклою отчетливостью основной мысли, настолько же новѣйшая книжка г. В. В. страдаетъ неясностью, неопредѣленностью, какою-то нерѣшительностью общихъ заключеній. Вѣроятно, авторъ убѣжденъ въ томъ, что онъ пишетъ; однако, онъ пишетъ какъ человѣкъ равнодушный къ предмету или, по меньшей мѣрѣ, не овладѣвшій имъ, не прочувствовавшій его. Судьбы капитализма въ Россіи, кажется, это достаточно сухая матерія? И, однако, въ этой книгѣ г. В. В. есть страницы, проникнутыя сдержаннымъ, но искреннимъ одушевленіемъ,-- мы беремся указать ихъ,-- тогда какъ живая и благодарная, чисто-публицистическая тема о "нашихъ направленіяхъ" трактуется точно не-хотя. Съ внѣшней стороны, со стороны изложенія, книжка г. В. В. какъ будто буквальный переводъ съ нѣмецкаго, а со стороны содержанія она оставляетъ весьма смутное впечатлѣніе. Мы высказываемъ это безъ околичностей, потому что книжка г. В. В., во всякомъ случаѣ, не болѣе, какъ частный, неудачный эпизодъ его литературной дѣятельности.
   Есть книги, которыя возбуждаютъ въ читателѣ рядъ вопросовъ, и такія книги желательны уже по одному тому, что способствуютъ нашей умственной самодѣятельности. Есть другія книги, которыя возбуждаютъ въ читателѣ только рядъ недоумѣній, я книжка г. В. В. принадлежитъ къ этому разряду. Вотъ вопросъ объ интеллигенціи -- этотъ истинно-пробный камень каждаго нашего народника. Г. В. В. тоже касается этого вопроса, причемъ не упоминаетъ ни о "мѣдныхъ лбахъ", ни о "бюрократической палкѣ". Напротивъ, его сужденіе о нашей интеллигенціи очень для нея благопріятно и, въ общемъ, на нашъ взглядъ, справедливо. "Русская прогрессивная интеллигенція, въ отличіе отъ западно-европейской (прошлаго времени, когда народъ еще не выступалъ въ роли активнаго агента исторіи), характеризуется особеннымъ демократизмомъ воззрѣній, большимъ вниманіемъ къ нуждамъ народа и проявляющимся въ ней стремленіемъ отнестись къ народной стихіи какъ къ основному началу нашего развитія, стремленіемъ искать центръ тяжести или опорную точку развитія не въ привилегированныхъ классахъ, а въ массѣ трудящагося народа". Фактъ указанъ г. В. В. вѣрно. Да, значительная степень демократизма въ воззрѣніяхъ всегда отличала нашу интеллигенцію и дѣлаетъ ей большую честь. Фактъ этотъ, по мнѣнію г. В. В., обусловливается двумя соціально-историческими причинами, которыя авторъ формулируетъ такимъ образомъ: "Одна изъ нихъ заключается въ томъ, что русская интеллигенція образовывалась въ такой періодъ исторіи человѣчества, когда абстрактныя положенія общечеловѣческой правды и справедливости могли быть поняты достаточно ясно и не смѣшиваемы съ формулами, въ отвлеченномъ выраженіи имѣющими общій характеръ, а фактически представляющими интересы привилегированнаго класса. Въ силу сказаннаго, принимая съ Запада просвѣтительныя идеи и освѣщая ими окружающую дѣйствительность, покоющуюся на основѣ крѣпостного права, интеллигенція была почти вынуждена дать этимъ просвѣтительнымъ идеямъ облаченіе въ духѣ интересовъ массы народа". Долженъ сознаться, что я не имѣю удовольствія понимать объясненія автора. Какой это такой періодъ, когда абстрактныя положенія правды и справедливости приняли, наконецъ, конкретный, жизненный характеръ? Принимая во вниманіе, что русской интеллигенціи, какъ опредѣленному, не случайному историческому дѣятелю, всего какая-нибудь сотпя лѣтъ отъ роду, можно догадываться, о чемъ собственно говоритъ авторъ. Все-таки, мы не понимаемъ, почему, наприм., формула: "братство, равенство, свобода" есть формула конкретная, а формула длиннаго ряда предшествующихъ періодовъ: "люби ближняго, какъ самого себя" -- есть формула абстрактная. Еще менѣе мы понимаемъ, почему послѣдняя формула могла, будто бы, служить только интересамъ привилегированныхъ классовъ. Привилегіи этихъ классовъ создались -- не благодаря, а вопреки этой формулѣ -- очень различными путями, но, между прочимъ, и путемъ казуистическаго искаженія яснаго смысла этой формулы. Согласимся, что, напримѣръ, демократическіе идеалы, твердо поставленные нашею аристократическою интеллигенціей въ концѣ первой четверти текущаго столѣтія, были въ извѣстной мѣрѣ результатомъ вліянія западно-европейскихъ событій. Остается несомнѣннымъ, все-таки, что почва, на которой могли возникнуть и воспитаться эти идеалы, была почвой индивидуально-психологическою или, точнѣе и общѣе говоря, расово-психологическою. Г. В. В. отказался отъ разсмотрѣнія этихъ причинъ ("въ настоящей работѣ мы обратимъ вниманіе не на индивидуально-психологическія причины" и пр.), и напрасно: въ нихъ, больше и прежде всего въ нихъ, заключается истинное объясненіе разсматриваемаго замѣчательнаго явленія {Позволю себѣ сослаться на свои недавнія статьи о Дневникѣ Никитенка, гдѣ этотъ пунктъ вопроса выясняется подробнѣе и обставленъ нѣкоторыми фактами, имѣющими не случайное и не личное, а типическое, расовое значеніе.}.
   Вторая причина демократизма нашей интеллигенціи, въ формулировкѣ г. В. В., вызываетъ еще большія недоумѣнія. "Вторая причина того же явленія есть слабость нашихъ привилегированныхъ классовъ, какъ самостоятельнаго культурнаго агента, ихъ безсиліе въ качествѣ руководителя общественнаго развитія, неспособность выставить руководящее начало этого развитія, если такового нельзя позаимствовать извнѣ, т.-е. отсутствіе въ нихъ соціальнаго творчества и безсиліе въ дѣлѣ проведенія выставленнаго начала въ жизнь". Какъ нравится читателю такое объясненіе? Наша интеллигенція демократична потому, что слаба, безсильна, неспособна и не обладаетъ искусствомъ соціальнаго творчества! Г. В. В. говоритъ именно это и никакого другого смысла нельзя выжать изъ его словъ, потому что дворянское происхожденіе вашей интеллигенціи не подлежитъ сомнѣнію. Наши привилегированные, правящіе классы всегда были и наиболѣе образованными классами, а, вѣдь, что же такое интеллигенція страны, какъ не совокупность всѣхъ ея образованныхъ людей? Мы ничего не хотимъ навязывать автору, приписывать ему тенденціи завѣдомо для него несимпатичныя, но, по крайней мѣрѣ, оставляемъ за собой право недоумѣвать и удивляться.
   Намъ кажется,-- и это самое безобидное объясненіе,-- что политическія воззрѣнія г. В. В. недостаточно согласованы съ его экономическими взглядами, отчего онъ является народникомъ только на половину. Онъ горячо защищаетъ общинное землевладѣніе, онъ тонко и остроумно доказываетъ непригодность и даже запоздалость у насъ капиталистической системы производства (что, конечно, не мѣшаетъ нашему капиталу заявлять все большія и большія притязанія) и въ этомъ отношеніи онъ является чистокровнымъ народникомъ. Но, съ другой стороны, г. В. В. не можетъ забыть, какъ это основательно забылъ г. Каблицъ, что, вѣдь, и онъ въ Аркадіи родился, принадлежитъ къ той самой интеллигенціи, которую правовѣрные народники постоянно противупоставляютъ народу. Вопрошая свою совѣсть, г. В. В., разумѣется, не можетъ признать себя врагомъ народа, интересы котораго онъ такъ умѣло и энергично защищаетъ, но тотъ же голосъ совѣсти долженъ подсказывать ему, что онъ совсѣмъ не рѣдкостное исключеніе, что и въ прошломъ, и въ настоящемъ у насъ насчитывается не мало дѣятелей, которымъ "доля народа, счастье его" не менѣе дороги, чѣмъ для него. Получается нѣкоторая двойственность: интеллигенція, въ представленіи г. В. В., является и врагомъ, и другомъ народа, сообразно съ чѣмъ, онъ то казнитъ ее за ея безсиліе и неспособность, то милуетъ за ея демократичность; а такъ какъ это дѣлается одновременно, то автору приходится, вопреки логикѣ, приводить эти свойства интеллигенціи въ совершенно непостижимую связь. Можно сказать: наша интеллигенція неспособна, хотя демократична, но нельзя говорить: наша интеллигенція неспособна, потому что демократична.
   Мнѣнія народа очень часто расходятся съ мнѣніями интеллигенціи, но между ихъ интересами нѣтъ никакой особенной пропасти. "Предположите, что народу нужно то же самое, что и вамъ, и вы не ошибетесь", какъ справедливо говорилъ публицистъ пятидесятыхъ годовъ, авторитетъ котораго въ особенности долженъ быть обязателенъ для г. В. В. Около десяти лѣтъ назадъ покойный Приклонскій, изучавшій и знавшій народъ, подробно развивалъ эту тему въ спеціальной статьѣ, и аргументація его была убѣдительна. Да и какъ иначе? Человѣку, чтобы жить по-человѣчески, нужно пользоваться всѣми своими способностями, а для этого необходима возможность ихъ безпрепятственнаго развитія -- и вотъ вамъ программа, которая обнимаетъ собою всѣ частныя стремленія и, въ то же время, отвѣчаетъ желаніямъ какъ народа, такъ и интеллигенціи.
   

IV.

   Есть во всемъ этомъ дѣлѣ еще одна сторона, чисто-практическаго свойства, которую нѣтъ надобности анализировать, но на которую стоитъ указать. Народъ нашъ, безспорно, начинаетъ мало-по-малу пріобщаться къ культурѣ, однако, somme toute, все еще является гораздо болѣе потенціальною, нежели активною силой. Центръ тяжести умственныхъ и всякихъ другихъ успѣховъ страны все еще заключается въ интеллигенціи, которая, разумѣется, не однородна. Въ ея средѣ дѣйствуютъ и борятся между собою довольно разнообразныя теченія, какъ это, впрочемъ, происходитъ и повсемѣстно. И вотъ мы спрашиваемъ себя: въ ненастные дни, переживаемые нами, дѣломъ ли является огульное осужденіе интеллигенціи, отрицаніе если не ея историческихъ задачъ, то ея историческихъ заслугъ, недоброжелательное противупоставленіе ея народу? Не значитъ ли это, какъ выражаются игроки, говоритъ подъ руку? Отвратителенъ какой-нибудь интеллигентъ, который во всеуслышаніе говоритъ: "будемъ пороть народъ, потому что меня самого пороли", но никогда не скажетъ: "будемъ учить народъ, потому что меня самого учили", но дѣлать за это отвѣтственною интеллигенцію такъ же несправедливо, какъ обвинять грамотность за совершаемые съ ея помощью подлоги. Намъ очень пріятны, но насъ, въ то же время, и удивляютъ прекрасныя заключительныя слова книжки г. В. В.: "Пожелаемъ, чтобы разъединеніе литературы и жизни исчезло; а для этого нужно, чтобы дѣятели литературы присматривались къ жизни и въ особенности чутко относились къ требованіямъ, предъявляемымъ еще лишь формулирующеюся мыслью, памятуя, что воспособленіе росту молодой поросли составляетъ гораздо болѣе важную и плодотворную задачу, чѣмъ мало производительныя попытки исправленія кривыхъ вѣтвей и стволовъ". Да, пожелаемъ этого... Пожелаемъ, чтобы наши публицисты дѣлали заключенія и поставляли приговоры, памятуя объ условіяхъ исторической и конкретной дѣйствительности; пожелаемъ, чтобъ они поняли, наконецъ, что молодая поросль, къ которой они чувствуютъ такую симпатію, ростетъ подъ сѣнью нашихъ вѣтвей и на почвѣ, нами у природы или у судьбы отвоеванной. Несмотря на нашу слабость, безсиліе и неспособность къ соціальному творчеству, нашей "молодой поросли" предстоитъ не теоретическая работа установленія цѣлей,-- эта работа почти сдѣлана,-- а практическое ихъ осуществленіе.
   Жизнеспособно только то, что преемственно. Идеи, которыя являются въ жизнь какъ непомнящіе родства Иваны, осуждены на безплодіе, потому что осуждены на одиночество. Преемственность есть ничто иное, какъ солидарность во времени. Наше народничество найдетъ свои корни не прежде, чѣмъ признаетъ себя частью той интеллигенціи, которую оно теперь порицаетъ,-- не прежде, чѣмъ пойметъ, что союзъ съ народолюбіемъ принесетъ ему не безчестье, а честь, и дастъ, кромѣ того, силу для дальнѣйшаго развитія. Не въ ревниво-самолюбивомъ отгораживаніи разными заборами "своего собственнаго помѣщенія" заключается здоровая партійная политика, не въ задорѣ новаторства заключается истиная партійная тактика, а въ умѣньи отыскать свое настоящее мѣсто и воздавать кесарево -- кесарю, а Божіе -- Богу.

М. Протопоповъ.

"Русская Мысль", кн.X, 1893

  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru