Рейснер Лариса Михайловна
Женские типы Шекспира

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    I. Офелия.

Лео Ринусъ.

Женскіе типы Шекспира.

I.
Офелія.

РИГА

Изданіе "НАУКА и ЖИЗНЬ"

   

Оглавленіе.

   I. Двѣ картины
   II. Святое лицемѣріе
   III. Мать и сынъ
   IV. Переломъ
   V. Датскій дворъ и Офелія
   VI. Освобожденная Офелія
   

ЖЕНСКІЕ ТИПЫ ШЕКСПИРА.

I.
ОФЕЛІЯ.

I.
Двѣ картины.

   Когда образъ Офеліи, сказочный и прекрасный, встаетъ передъ нами со страницъ великой трагедіи, отчего онъ такъ непостояненъ и двойствененъ?
   Передъ нами одно и то же лицо, но какая страшная и непримиримая разница между той Офеліей, нѣжной и невинно-безпомощной, въ словахъ которой еще только начинаютъ звучать отзвуки любви, и Офеліей безумной, свободной и сильной, обликъ которой встаетъ передъ нами въ знаменитой сценѣ "передъ королемъ и королевой"!
   Въ теченіе многихъ столѣтій образъ Офеліи вдохновлялъ поэтовъ и художниковъ, и они создали длинную галлерею женскихъ лицъ, такихъ непохожихъ другъ на друга съ перваго взгляда. Всѣ они воплощаютъ одну и ту же двойственность, которой Шекспиръ далъ имя -- Офелія.
   Въ (.искусствѣ, чуткомъ резонаторѣ человѣческихъ переживаній, ясно и отчетливо повторился тотъ глубокій душевный расколъ, который переродилъ душу слабой и прекрасной Офеліи и сдѣлалъ изъ нея Офелію безумную и страдающую. Вотъ предъ нами двѣ картины знаменитыхъ мастеровъ. Первая изъ нихъ принадлежитъ кисти Эби (Abbey), другая -- работы Бенжамэна Уэста (Benjamin West, 1738--1820), находящаяся въ малой Бойделевской галлереѣ. Съ темнаго полотна первой изъ нихъ встаетъ почти прозрачный силуэтъ Офеліи первой половины трагедіи. Спокойный взглядъ, невозмущенный страданіемъ лобъ, рука, безъ волненія и безъ борьбы вложенная въ руку Гамлета, принца Датскаго.
   Ураганъ страданій ч мукъ долженъ былъ пронестись надъ душой Офеліи, чтобы такъ исказить, вдохновить и преобразить лицо безмятежной и невинной дѣвушки, -- въ ту Офелію, преисполненную страданіемъ, которая на фонѣ темнѣющаго, странно померкшаго неба роняетъ свои благовонные цвѣты къ ногамъ короля и королевы на полотнѣ Уэста.
   Откуда эти дрожащія уста, съ которыхъ срывается крикъ боли или отчаянія?
   Откуда эта внезапная сила и свобода души, выраженная на блѣдномъ, божески-прекрасномъ лицѣ?
   Развѣ это не взглядъ жертвы, вырвавшейся изъ рукъ палачей, развѣ это не проясненный взглядъ самого Гамлета, когда онъ, подъ маской безумія скрываетъ свое отчаяніе, чтобы спрятаться отъ подстерегающаго взгляда умудренныхъ долгой школой предательства и преступленій придворныхъ клевретовъ убійцы и нецѣломудренной, слабой и безхарактерной королевы Гертруды?
   Кто-же изъ двухъ великихъ художниковъ ошибся, и кто правъ? Или, быть можетъ, оба правы, и эти два образа только воплотили начало и конецъ той трагедіи, которая преобразила, и, въ концѣ концовъ, разбила душу Офеліи?
   Въ этомъ очеркѣ постараемся разрѣшить этотъ вопросъ. Но для этого попробуемъ перенестись на нѣсколько столѣтій назадъ, въ царство прошлаго, попробуемъ проникнуть ко двору Датскаго короля Клавдія и, скрывъ свое лицо подъ волшебной шапкой-невидимкой, будемъ нѣмыми, но внимательными свидѣтелями трагедіи.
   Ничто не должно ускользнуть отъ нашего вниманія; ни одно слово, выразившее волненіе души, ни одинъ поступокъ, ни одинъ взглядъ или жестъ. какими-бы случайными они ни казались.
   Само молчаніе замѣшательства или испуга должно ожить и повториться, и когда мы, шагъ за шагомъ, прослѣдимъ повѣсть любви, страданія и горя, -- тогда, быть можетъ, двойственный образъ Офеліи станетъ намъ болѣе понятнымъ и дорогимъ.
   

II.
Святое лицемѣріе.

   Первые сцены и акты великой трагедіи прошли передъ нами.
   Образъ Гамлета, еще ничего не знающаго, но жестоко и болѣзненно подозрѣвающаго -- соединился съ кровавымъ призракомъ его убитаго отца.
   Къ горькому разочарованно въ матери, которая такъ быстро склонилась на отвратительныя просьбы убійцы Клавдіо, присоединяется жажда мести. Подъ непроницаемой маской безумія принцъ скрываетъ свое разочарованіе, отвращеніе и ненависть. Что-же происходитъ въ это время такое роковое и рѣшающее въ жизни Гамлета? Что происходить въ это время въ душѣ Офеліи?
   Намъ приходится не долго ждать. Вотъ она является, довѣрчивая и нѣжная, но уже взволнованная любовью Гамлета. Тайну этой любви она довѣряетъ своему уѣзжающему брату, а позже и отцу. Но какъ предостереженія Лаэрта, такъ и осторожнаго циника Полонія -- должны были быть для Офеліи тяжелымъ и горестнымъ пробужденіемъ отъ неуловимаго и нѣжнаго сна любви. И слова эти произвели свое дѣйствіе.
   Мы ничего не знаемъ о воспитаніи Офеліи, но, по обычаю того времени, она, вѣроятно, воспитывалась въ монастырѣ, гдѣ ее пріучили подчинять свою волю, все теченіе своей личной жизни -- прежде всего Богу, а затѣмъ родителямъ. И поэтому Офелія, привыкшая видѣть въ старомъ, хитромъ и лукавомъ царедворцѣ Полоніи -- только своего отца, безпрекословно и безропотно подчиняетъ голосъ своей любви -- расчетливому и хитроумному совѣту своего родителя.
   Какое роковое совпаденіе! Именно въ это время несчастный Гамлетъ, разочарованный въ матери, друзьяхъ, въ собственныхъ силахъ, колеблющійся между мыслью о самоубійствѣ и мечтой о кровавой и жестокой расплатѣ, снова и снова ищетъ любви Офеліи, но она помнитъ слова отца:
   
   "Да, склонность,
   "Ты дурочка, за чистую монету
   "Сочла его пустыя восклицанья,
   "Не вѣрь его словамъ, они обманутъ ..."
   
   и все дальше и дальше уходитъ отъ измученнаго, даже въ Богѣ усумнившагося Гамлета.
   Теряя послѣднюю свою опору, свою первую любовь, видя себя непонятымъ въ области высшаго и чистѣйшаго чувства, Гамлетъ дѣлаетъ послѣднюю, и все-же безполезную попытку. Онъ еще разъ ищетъ дорогу къ любви, онъ находить Офелію въ ея комнатѣ, хватаетъ ее за руку, и долго и мучительно ищетъ въ ея безмятежныхъ, непонимающихъ глазахъ той помощи, той силы, которая могла бы его поддержать въ эту минуту разрушительныхъ, смертельныхъ страданій!...
   Что прочелъ Гамлетъ въ этихъ прекрасныхъ женскихъ глазахъ?
   Отвѣтить трудно. Но ушелъ онъ съ тоскою въ душѣ, разъ навсегда простившись съ мечтой, высшей и прекраснѣйшей -- съ мечтой о равной, і всеобъемлющей любви.
   Офелія-же, еще глухая для слабаго и прерывающагося голоса своего чувства -- продолжаетъ быть покорной, довѣрчивой и откровенной дочерью. Фна все разсказываетъ отцу, продолжая робко просить его совѣта и помощи.
   Но какой-же силы должны были быть страстныя мольбы Гамлета, если онѣ даже въ блѣдной передачѣ Ффеліи произвели на старика, давно уже потерявшаго всякую вѣру въ людей, -- потрясающее впечатлѣніе! Старый царедворецъ, не зная истиннаго значенія безумія Гамлета, приписываетъ всю силу этого неожиданнаго бѣдствія -- одной любви. И, чтобы успокоить короля Клавдія, который уже инстинктивно почувствовалъ въ Гамлетѣ непримиримаго врага, онъ открываетъ ему тайну этой любви и предъявляетъ такія доказательства, какъ собственноручныя письма принца къ его дочери.
   И оба, доблестный Полоній и король Клавдіо, рѣшаютъ подвергнуть безуміе Гамлета извѣстной пробѣ, чтобы тѣмъ или инымъ способомъ доискаться подтвержденія своихъ догадокъ.
   Планъ задуманъ очень просто, и немедленно приводится въ исполненіе.
   Въ одной изъ отдаленныхъ галлерей королевскаго дворца, которую Гамлетъ любить посѣщать въ часы своихъ мучительныхъ исканій, онъ, какъ будто "нечаянно" встрѣтитъ Офелію.
   Отецъ Офеліи и опекунъ принца, "какъ законные шпіоны", находятся тутъ же, по близости, чтобы "невидимы, увидѣть ихъ свиданье".
   И передъ этой возмутительной сценой, во время которой циникъ и преступникъ готовятся измѣрить и изслѣдовать самую сокровенную глубину и священнѣйшую тайну человѣческаго сердца, передъ этой сценой и во время ея, еще разъ съ поразительной ясностью выступаетъ наружу глубокая [слабость и безпомощность Офеліи.
   Движимая еще неокрѣпшимъ чувствомъ любви, уваженіемъ, а можетъ быть, и боязнью по отношенію къ своему отцу и королю, она покорно одѣваетъ лицемѣрную маску, приготовленную ей врагами Гамлета. Она выполняетъ, я совершенно безпрекословно, роль приманки, на которую онъ долженъ попасться, ослѣпленный ея прелестью и порывомъ страсти.
   Съ книгой въ рукахъ,
   
   "какъ бы читая,
   "чтобъ тѣмъ покрыть уединенье",
   
   опустивъ глаза, съ любовью, страхомъ и безсознательнымъ предательствомъ въ душѣ, она "нечаянно" встрѣчаетъ принца Датскаго. Нечего сказать, прекрасная картина, живо напоминающая другую, не менѣе характерную, впослѣдствіи стоившую жизни "друзьямъ" Гамлета, Розенкранцу и Гильденштерну. Но объ этомъ позже. Вернемся къ Офеліи и Гамлету.
   Принцъ, занятый мучительнымъ вопросомъ
   
   "быть иль, не быть"
   
   кончить свою жалкую и безсильную жизнь самому, или довести до конца страшную заповѣдь убитаго отца, -- въ первую минуту забываетъ горечь понесенныхъ разочарованій, и съ радостнымъ крикомъ
   
   "Офелія! о, нимфа! помяни
   "Мои грѣхи въ своей святой молитвѣ ."
   
   бросается навстрѣчу къ своей "нимфѣ". Гамлетъ на мгновеніе обнажаетъ свое сердце. Офелія знаетъ, что этотъ вопль, полный любви и отчаянія, подслушанъ, но она, покорная и ничего еще не понимающая, не измѣняетъ своей роли, она задаетъ вопросы, могущіе вызвать полную откровенность принца.
   Но и Офелія ошиблась въ этой душѣ.
   Слишкомъ много яда разочарованій и презрѣнія отравило этотъ высокій и измученный духъ.
   Гамлетъ пересталъ жить первоначальной, блаженной сказкой юношеской первой любви.
   Какъ можетъ Юнъ (вѣрить женщинѣ, когда лучшая изъ нихъ, его родная мать, перестала быть идеаломъ женственной чистоты и вѣрности!
   Но для того, чтобы вполнѣ понять весь трагическій смыслъ его переживаній и тѣхъ странныхъ, полныхъ отчаянія и правды словъ, которыя онъ кинулъ Офеліи въ отвѣтъ на ея безмятежные вопросы, -- надо глубже заглянуть въ возмущенную душу принца и выяснить глубоко скрытыя причины, благодаря которымъ любовь Офеліи, ея обаяніе и вліяніе на него -- были разъ навсегда утрачены.
   Если мы выяснимъ эти причины, то намъ станетъ понятенъ роковой ходъ трагедіи, понятенъ и неисцѣлимый надрывъ, оставленный имъ въ душѣ дѣвушки.
   И такъ, оставимъ на время Офелію, трепещущую, но полную надеждъ, оставимъ Гамлета, возбужденнаго не менѣе ея, и людей, готовящихся ихъ подслушать.
   

III.
Мать и сынъ.

   Почему-же померкла въ душѣ Гамлета вѣра въ чистоту и красоту женской души?
   Разгадку этой тяжелой душевной катастрофы мы находимъ въ объясненіи сына и матери, когда въ одно мгновеніе обнажается вся глубина паденія съ одной -- и вся горечь пониманія и презрѣнія съ другой стороны.
   Пока былъ живъ отецъ Гамлета, королева Гертруда была живымъ воплощеніемъ женской любви, вѣрности и чистоты. Казалось, съ каждымъ днемъ привязанность ея къ мужу не только не ослабѣвала, но, наоборотъ, крѣпла и росла.
   И вмѣстѣ съ этой любовью въ душѣ Гамлета ширилась и росла святая вѣра въ идеалъ, воплощенный въ образѣ матери. Но что-же дальше? Брать убиваетъ брата самымъ предательскимъ, самымъ низкимъ образомъ, мало того, -- укравъ царскую діадему, убійца овладѣваетъ супругой убитаго имъ короля.
   И королева Гертруда, забывъ свои клятвы и слезы, забывъ честь, достоинство и румянецъ стыдливости, забывъ горе и отчаяніе своего единственнаго, уже взрослаго сына -- черезъ два мѣсяца склоняется на отвратительныя просьбы убійцы -- и становится его женой, а вѣрнѣе рабой.
   Скорбь и трауръ забыты, погребеніе смѣняется рядомъ разнузданныхъ оргій!
   Но что-же толкнуло королеву въ эти объятія? Страсть? Нѣтъ, она была уже не такъ молода, чтобы поддаться страстному влеченью. Голосъ разсудка? Но разсудокъ долженъ былъ сразу показать всю глубину паденія! Разсуждая, нельзя предпочесть ничтожное -- великому, знаменитому воину -- труса,
   
   "Могла-ли бросить (королева)
   "Прекрасный лугъ нагорной вышины,
   "Чтобы гнилымъ себя питать болотомъ!..."
   
   Нѣтъ, не любовь, не разсудокъ, а чувственность, недостойная и нечистая слабость, "черный демонъ" толкнулъ ее, "играя въ эти жмурки".
   И вотъ запятнанъ
   
   "Цвѣтъ душевной чистоты,
   "Съ чела любви сорвала розы,
   "И вмѣсто ихъ невинной чистоты
   "Цвѣтетъ болѣзнь"
   
   И дальше
   
   "Обѣтъ при брачномъ алтарѣ сталъ ложенъ,
   "Какъ клятва игрока,
   "Исторгнутъ духъ изъ брачнаго обряда,
   "Въ пустыхъ словахъ излита сладость вѣры ..."
   
   И кажется Гамлету, что сама природа возмущена, оскорбленная страшнымъ поступкомъ:
   
   "Горитъ чело небесъ, земли твердыня,
   "При мрачной думѣ о такихъ дѣлахъ
   "Грустна, какъ въ день передъ судомъ послѣднимъ..."
   
   Сколько страданія и муки родить этотъ постыдный актъ въ душѣ сына!
   
   "Когда ты можешь,
   "Лукавый адъ, горѣть въ костяхъ матроны,
   "Такъ пусть, какъ воскъ, растопится стыдливость
   "Горячей юности въ твоемъ огнѣ!
   "Не восклицай: "о, стыдъ!" когда взыграетъ
   "Младая кровь; и самый снѣгъ холодный
   "Горитъ, а разумъ волю соблазняетъ ."
   "Ужель возможно жить, на гнусномъ ложѣ
   "Дыша грѣхомъ, сгнивать въ такихъ объятьяхъ
   "Любить и льстить въ гнѣздѣ кровосмѣшенья!"
   
   Все поругано, растоптано и осмѣяно въ душѣ сына. И кто-же съ такой утонченной жестокостью осквернилъ всѣ святыни духа?
   Мать, королева Гертруда, чистота которой одна освѣщала тюрьму и темноту жизни. А вѣдь де прошло и двухъ мѣсяцевъ съ тѣхъ поръ, какъ мать его, въ слезахъ, какъ Ніобея, шла за прахомъ погибшаго супруга!
   Что можетъ быть страшнѣе этихъ воспоминаній.
   
   "Два мѣсяца; нѣтъ, даже и не два,
   "Какъ умеръ онъ, такой монархъ великій,
   "Гиперіонъ въ сравнены! съ тѣмъ сатиромъ,
   "Такъ пламенно мою любившій мать,
   "Что и небесъ неукротимымъ вѣтрамъ
   "Не дозволялъ лица ея касаться.
   "Земля и небо -- долженъ-ли я вспомнить?
   "Ничтожность, женщина, твое названье!
   "Одинъ короткій, быстротечный мѣсяцъ --
   "И башмаковъ еще не износила,
   "Въ которыхъ шла, въ слезахъ, какъ Ніобея,
   "За бѣднымъ прахомъ моего отца..."
   
   Можетъ-ли человѣкъ, терзаемый такимъ мучительнымъ разочарованіемъ, можетъ-ли онъ продолжать вѣрить во что бы то ни было? И судьбѣ угодно было поставить сына лицомъ къ лицу дѣйствительно съ постыднѣйшимъ, святотатственнымъ паденіемъ.
   Вотъ еще звучатъ его слова, полныя нечеловѣческимъ страданіемъ. Съ дрожащихъ, искаженныхъ болью устъ срывается упрекъ или проклятье --
   
   "О, небо! звѣрь, безъ разума, безъ слова,
   "Грустилъ бы долѣе. Супруга дяди,
   "Супруга брата моего отца!
   "Еще слѣды ея притворныхъ слезъ
   "Въ очахъ заплаканныхъ такъ ясно видны --
   "Она жена! о! гнусная поспѣшность,
   "Тутъ нѣтъ добра, и быть его не можетъ,
   "Скорби душа, уста должны молчать."
   
   Мы видимъ тутъ самую глубину болѣющей души. Довольно, Гамлетъ, замкнись въ самомъ себѣ. Пережить то, что ты пережилъ -- и не перестать вѣрить -- это свыше силъ человѣческихъ! И больше того. Ты правъ, несчастный принцъ Датскій, правъ въ своемъ презрѣніи, правъ въ своемъ великомъ гнѣвѣ. И теперь намъ будутъ понятны твои жестокіе упреки, похожіе на стонъ умирающаго, когда ты оттолкнешь отъ себя Офелію. Женщина, твоя мать, убила половину твоей души.
   Не вѣрь больше любви, полузадушенный смрадными преступленіями, несчастный, слишкомъ много познавшій Гамлетъ!
   

IV.
Переломъ.

   Зная теперь, что любить Гамлетъ больше не могъ и не смѣлъ, мы можемъ еще разъ невольно пожалѣть объ этой разбитой страсти. Все опустошено, но далекіе отзвуки невозвратно-погибшей любви еще звучатъ надъ развалинами. Въ страстномъ и болѣзненномъ крикѣ:
   
   "Офелія, о, нимфа, помяни
   "Мои грѣхи въ твоей святой молитвѣ .."
   
   еще прорывается и умираетъ несбыточная, поруганная и навсегда потерянная надежда. Но какъ пьянящій туманъ, гнѣвъ и горе вновь заливаютъ душу его пылающимъ потокомъ. Кто стоить передъ нимъ, стыдливо краснѣя и смущенно опустивъ длинный рѣсницы? "Честная дѣвушка"? Да, честная и прекрасная.-- Опять обманъ, опять ложь, опять лицемѣрная добродѣтель, скрывающая темные инстинкты, нечистое сердце, назрѣвающее преступленіе! Нѣтъ, довольно, выходи на казнь и осмѣяніе, пламенная страсть!
   Нѣтъ, я не знаю тебя, дѣвушка, я не хочу тебя знать. Уходи и будь проклята!
   И начинается вторая половина трагедіи, страшная, роковая ея часть. Съ устъ Гамлета слетаютъ слова, которыя сразу рѣшаютъ его судьбу и судьбу Офеліи. Вотъ эти слова, навалившія тяжелый могильный камень на прошлое.
   
   "Я любилъ когда-то ..."
   
   Я любилъ когда то, значить, больше не люблю, значить, порвана волшебная связь между настоящимъ и прошлымъ. И слова эти глухимъ и холоднымъ эхомъ повторились въ сердцѣ Офеліи. И забывъ о томъ, что слова ея будутъ подслушаны, насажены и перетолкованы, Офелія, подъ ударомъ этихъ ледяныхъ рѣчей, въ первый разъ признается, что его мольбы были ею услышаны. И въ отвѣтъ вырывается:
   
   "Да, принцъ, и вы заставили меня этому вѣрить .."
   
   Слабое, я милое первое признаніе (пробужденной женщины, еще не звучащее всѣми аккордами страсти, но уже полное предчувствія и трепета настоящей любви.
   Признаніе, къ несчастію пришедшее слишкомъ поздно. Гамлетъ пересталъ вѣрить, не только людямъ, нѣтъ, самому себѣ. Слабыя и неопредѣленныя слова дѣвушкъ не вамъ теперь сломать ледъ отчаянія, не вамъ осушить бѣшеныя слезы гнѣва и презрѣнія!
   Еще не замолкъ первый ударъ, а уже нанесенъ второй, еще болѣе жестокій, еще болѣе опасный.
   
   "Я не любилъ тебя, Офелія..."
   
   Не только настоящее, нѣтъ, и прошлое должно быть разрушено: на желанія, ни сожалѣнія не должны волновать одинъ разъ уже такъ горько обманутый духъ. Зачѣмъ страдать, зачѣмъ еще искать любви? Чтобы найти, ужъ если допустить подобную возможность -- счастіе? Но въ чемъ будетъ заключаться это счастіе? Развѣ не на то пойдутъ все творчество и полетъ страстей, чтобъ создавать себѣ подобныхъ, то есть такихъ же слабыхъ, ничтожныхъ, какъ самъ онъ, Гамлетъ, или слабыхъ и непонимающихъ свою и чужую душу, какъ она, слабая, прелестная Офелія?
   Нѣтъ, не надо больше обмановъ, лжи и страданій.
   И третій актъ гибели и смерти проходитъ передъ нами
   
   "Я не любилъ тебя, уходи въ монастырь. А когда ты
   "выйдешь замужъ, вотъ тебѣ въ приданое мое проклятье;
   "будь чиста, какъ ледъ, бѣла, какъ снѣгъ, -- ты все-таки,
   "ты все-таки не уйдешь отъ клеветы.
   "Ступай-же въ монастырь .."
   
   Уходи, чтобы не быть обманутой, и самой никого не обмануть, не искалѣчить ничьей жизни. И Гамлетъ безъ сожалѣнья топчетъ свою любовь, гонитъ ее прочь отъ себя, гонитъ, чтобы не повѣрить ей, гонитъ, -- чтобы, подчинившись ей, не забыть о кровавой мести. И безъ страха онъ обнажаетъ всѣ тайныя глубины, всѣ темные и грязные закоулки женской души.
   Каждая женщина -- чудовище, которое пробуждается, когда кто-нибудь довѣряетъ ей свою душу.
   
   "Богъ даетъ вамъ лицо, вы дѣлаете изъ него другое.
   "Вы.... пляшете и поете, созданіямъ Божіимъ
   "даете имена въ насмѣшку, притворяетесь, будто
   "все это -- отъ незнанія, а оно просто легкомысліе."
   
   Гамлетъ не хочетъ слушать ни одного слова оправданія. Онъ уходитъ, уходить навсегда.
   Что-же сталось съ Офеліей? Поняла-ли она наконецъ глубокую правду, скрытую подъ личиной безумія? Поняла-ли, что и она, подобно всѣмъ окружающимъ, глубоко виновата передъ Гамлетомъ? Поняла-ли, что любить ее такою, какою она была, Гамлетъ больше не могъ. Что онъ не смѣлъ повѣрить ни чистотѣ ея красоты, на прочности или искренности ея любви. Нѣтъ, ничего этого Офелія не поняла.
   Но тѣмъ не менѣе сердце ея глубоко и смертельно ранено холодностью Гамлета, граничащей съ отвращеніемъ.
   Гамлетъ ее любилъ, она повѣрила ему, она вкусила "нектаръ его клятвъ", она, "слабая и ничтожная дѣвушка". Но какая-то страшная, враждебная сила затмила его разсудокъ, и все, все погибло!
   
   "Какой высокій омрачился духъ,
   "Языкъ ученаго, глазъ царедворца,
   "Героя мечъ, цвѣтъ и надежда царства,
   "Ума и нравовъ образецъ. Все, все
   "Погибло ..."
   
   Вотъ что огорчаетъ Офелію, правда, уже любящую, но все еще не понимающую всего трагизма и безвыходности положенія, въ которомъ находится Гамлетъ. Ни застѣнка, ни палачей не замѣчаетъ Офелія. Она любитъ Гамлета, за что-же Господь отнялъ у нея ея возлюбленнаго?-- Вотъ вопросъ, взволновавшій безмятежную душу Офеліи и поселившій въ ея невинной и невозмущенной глубинѣ первое глубокое, неисцѣлимое страданіе.
   Агонія мукъ и глубокая нравственная трагедія, затянувшія свои сѣти вокругъ Гамлета, не были поняты Офеліей. Но она любила, она страдала, ея дѣтская вѣра пошатнулась -- первый шагъ къ духовному перерожденію, освобожденію и смерти былъ сдѣланъ.
   Цѣпь роковыхъ событій захватила эту жизнь; ни предотвратить гибели, ни остановить паденія -- ничто уже не могло....
   И теперь, стоя на перевалѣ между двумя половинами этой человѣческой жизни, готовой такъ безпощадно разбиться, мы, свидѣтели этой трагедіи, невольно задаемъ себѣ трудный вопросъ. Чѣмъ-же, наконецъ, была руководима Офелія; любовью-ли, уваженіемъ къ отцу, или, быть можетъ, душа ея была подавлена тяжелымъ, непробуднымъ сномъ?
   Тяжелые, подчасъ кровавые кошмары придворной жизни безшумно проходили мимо пониманія и сознанія дѣвушки, не пробуждая, не волнуя ея.
   Какъ сказочный дворецъ, никѣмъ не обитаемый, жила ея душа, и ключъ его былъ врученъ Богомъ и людьми ея отцу -- законному его хранителю и защитнику. И въ первый разъ рука человѣка царственнаго, цѣломудреннаго и страстнаго громко и настойчиво постучала въ запертыя двери объятаго сномъ и тишиной замка.
   Страннымъ эхомъ откликнулся и повторился этотъ призывъ въ сердцѣ Спящей. Какія-то новыя грезы, волненія и горести ожили и наполнили жизнь Офеліи. Но могла-ли она движеніемъ сильнымъ и сознательнымъ отпереть входъ сказочнаго замка? Могла-ли она младенчески невинной и неопытной душой откликнуться на мольбы Гамлета?
   Нѣтъ, не могла и не смѣла.
   Въ теченіе долгихъ лѣтъ ее пріучили не довѣрять самой себѣ. Развѣ она, слабая и безпомощная дѣвушка, могла и смѣла сама распорядиться жизнью? И опять приходится дать отрицательный отвѣтъ.
   И въ самомъ дѣлѣ, въ какой обстановкѣ, подавляющей всякое сознательное движеніе души, пришлось вырости Офеліи! Невольно вспоминаются слова Гамлета о томъ, что Данія была однимъ изъ самыхъ грязныхъ, лишенныхъ воздуха и свѣта казематовъ той огромной, вселенской тюрьмы, которая желѣзнымъ кольцомъ произвола и насилія охватила весь міръ.
   А темнота и духота этой тюрьмы, не наложила-ли своего темнаго отпечатка на безпомощную, никѣмъ и ничѣмъ не защищенную душу Офеліи?
   Но для того, чтобы всесторонне освѣтить этотъ вопросъ, вспомнимъ, чѣмъ и какъ жилъ дворъ короля датскаго, и поскольку эта жизнь отразилась на душевномъ укладѣ Офеліи. Въ самомъ дѣлѣ, если-бы жизнь Офеліи до возникновенія ея первой любви была только безсознательной -- то отчего-же любовь не разбудила своимъ нѣжнымъ и всемогущимъ голосомъ Спящую?
   Нѣтъ, намъ предстоитъ найти другую, еще нами не изслѣдованную причину, которая намъ объяснить все непониманіе, создавшееся между Гамлетомъ и Офеліей, поставившее ихъ на противоположныхъ берегахъ жизненнаго круговорота, черезъ который можно было перебросить только одинъ соединяющій путь -- путь безумія и -- смерти.
   

V.
Датскій дворъ и Офелія.

   Изъ словъ самого Гамлета, изъ отзывовъ отдѣльныхъ офицеровъ (Марцелло, Бернардо) мы узнаемъ недавнее воинственное прошлое королевскаго дома Гамлетовъ, силою оружія и личною воинской доблестью завоевавшаго себѣ и тронъ, и неувядаемую славу, и народную любовь.
   Вокругъ имени убитаго короля Гамлета (отца принца Гамлета, героя Шекспировской трагедіи) сплелся свѣтлый ореолъ витязя, завоевателя, мудраго и сильнаго умомъ и волею государя. И сынъ его, юный Гамлетъ, унаслѣдовалъ всѣ духовныя и физическія достоинства отца. Но какова-же была та среда, которая стояла между государемъ-завоевателемъ и народомъ?
   Вглядываясь въ эту среду, которая жила отъ милостей и щедротъ короля, ничего личнымъ трудомъ не добывая, мы застаемъ картину полнаго нравственнаго разложенія и вырожденія.
   Какія бездарныя, ничтожныя, лишенный благородной нравственной силы и духовной красоты лица встаютъ передъ нами!
   Вотъ самый опытный и умный царедворецъ Даніи -- Полоній. И что-же представляетъ собою лѣтопись его долгой жизни?-- По возрасту -- онъ сверстникъ короля-завоевателя; но гдѣ-же легенды о его подвигахъ, гдѣ воинская слава, гдѣ лавры, вѣнчавшіе отвагу и преданность?
   Не ищите -- ихъ нѣтъ и не могло быть.
   Придворный никогда не дѣлитъ со своимъ королемъ опасностей и волненій походовъ, трудныхъ и темныхъ дней, когда полководецъ, и солдатъ работаютъ, сражаются, страдаютъ и умираютъ рядомъ, дѣля палатку и могилу по-братски. Нѣтъ, придворный на все это не способенъ. Но когда завоеватель возвращается домой, усталый, израненный, но тяжело нагруженный добычей, о, тогда для людей, подобныхъ Полонію, наступаетъ счастливое время. Они дѣлятъ, выманиваютъ лакомые кусочки у опьяненныхъ и ослѣпленныхъ побѣдою солдатъ.
   Да, но если смѣлый завоеватель будетъ разбитъ, если другой король, побѣдоносный и неумолимый, вырветъ царскую діадему изъ рукъ побѣжденнаго! Что тогда? Не грозитъ-ли изнѣженному, сытому и лѣнивому классу полное раззореніе? Нѣтъ, не думаемъ.
   Далекіе отъ поля битвы, придворные не сдѣлаются случайной жертвой ярости опьяненныхъ кровью и сопротивленіемъ побѣдителей.
   Пиръ крови, смерти, страданія и торжествующей силы не коснется ни жизни, ни состоянія спокойно выжидающихъ, готовыхъ на лесть и униженіе людей.
   Но и такого бѣдствія, даже такого небольшого испытанія не случилось въ жизни Полонія. Опасность со стороны внѣшняго врага миновала. Но зато внутри самого государства произошелъ кровавый переворотъ. Братъ короля Гамлета, Клавдіо, убилъ своего непобѣдимаго соперника и захватилъ его престолъ, его жену. Что-же дѣлаетъ Полоній? Отказывается-ли онъ признать гнуснаго узурпатора, покидаетъ-ли, оскорбленный новымъ бракомъ королевы, датскій дворъ? Отвергаетъ-ли милости новаго господина? О, нѣтъ! Вчера былъ одинъ хозяинъ, мудрый и сильный, сегодня другой, запятнанный двойнымъ грѣхомъ!
   Какое дѣло до всего этого корыстолюбивому и осмотрительному искателю королевскихъ милостей?
   Такой король, боящійся народнаго суда, зависящій отъ того, кто будетъ обладать тайной его преступленія, такой король еще выгоднѣе для царедворца, чѣмъ щедрый, но подчасъ деспотически-жестокій и независимый правитель! А какъ легко человѣку смышленному, искушенному въ интригахъ и подвохахъ, какъ легко будетъ ему снискать и милости, и любовь, и уваженіе при этомъ новомъ "молодомъ" дворѣ. У короля, захватившаго Власты тгкимъ неестественнымъ путемъ, должны быть враги, обиженные и оскорбленные имъ, права которыхъ онъ захватилъ или поругалъ. Естественнымъ врагомъ Клавдія долженъ быть Гамлетъ, Гамлетъ, оскорбленный дядей и матерью.
   Правда, онъ сходитъ съ ума, или, по крайней мѣрѣ, играетъ роль безумца.
   Короля это безуміе безпокоитъ, волнуетъ и гнѣваетъ; онъ стремится выяснить причину тяжелой душевной болѣзни, угнетающей духъ племянника. И Полоній сразу учитываетъ всѣ выгоды, могущія выпасть на его долю, если онъ облегчитъ королю его трудную задачу. Не щадя ни самолюбія дочери, ни своего отческаго достоинства, онъ сообщаетъ обрадованному королю о любви Гамлета.
   Больше того, онъ устраиваетъ очную ставку между дочерью я принцемъ, онъ подслушиваетъ и соглядатайствуесъ, стараясь приподнять завѣсу безумія, скрывающую раны человѣческаго сердца.
   Но и этого мало ревностному, нѣтъ, не слугѣ, -- прислужнику короля.
   Полоній стремится проникнуть въ святая святыхъ Гамлета, въ тайну отношеній сына и матери. Движимый непреодолимой силой "все узнать, все подслушать, все передать и за все, за все стремясь быть вознагражденнымъ", онъ устраиваетъ вторую, уже роковую для себя самого, очную ставку.
   Спрятанный за ковромъ, онъ готовится стать свидѣтелемъ потрясающаго движенія гнѣвнаго, страдающаго духа.
   Если-бы не его неосторожное движеніе, положившее конецъ его шпіонству, на ею долю выпало-бы видѣть первыя слезы раскаянія, стыда и униженія, освѣтившія на мигновеніе темную и сладострастную душу королевы Гертруды.
   Къ счастію или несчастію, но шпага Гамлета навсегда порвала жизненную нить этого человѣка. И развѣ слова принца, стоящаго въ раздумьи надъ трупомъ, не опредѣляютъ всю сущность этой ничтожной, рабской души.
   
   "Ты, жалкій суетливый трусъ,
   "Возьми свой жребій;
   "Ты видишь, поспѣвать вездѣ -- опасно..."
   
   Да, жалкій, суетливый шутъ, способный подличать и наушничать -- человѣкъ, во всѣхъ отношеніяхъ принадлежащій къ своей средѣ!
   И кѣмъ-же онъ былъ? Шутъ и шпіонъ -- отецъ Офеліи, хранитель ея души!
   Но мы не ограничимся одной этой характеристикой. Быть можетъ, она -- случайна, быть можетъ, Полоній -- исключеніе! Но развѣ другіе люди, принадлежавшіе къ той-же средѣ -- не были несравненно выше этого жалкаго старика. Вотъ, хотя-бы Лаэртъ, воинъ, дворянинъ, красавецъ, брать Офеліи и любимецъ двора I Вотъ онъ идетъ, прощаясь съ сестрой, нѣжный и любящій братъ!
   Подобно отцу, онъ предостерегаетъ сестру противъ любви Гамлета.
   Если принцъ датскій даже и любить ее, то все-же онъ -- прежде всего принцъ -- то есть рабъ своего происхожденія. Онъ обязанъ предъ народомъ и своимъ высокимъ саномъ, онъ не смѣетъ слѣдовать свободному влеченію страсти! Пусть-же Офелія не поддается тлетворному дыханію любовной весны, которое можетъ погубить цвѣтокъ еще слабый, еще не распустившійся. И съ словами преданности и ласки на устахъ, Лаэртъ оставляетъ Данію, чтобы въ Парижѣ или Виттенбергѣ окончить свое образованіе.
   Неужели-же мы ошиблись, неужели среди людей, выросшихъ на лжи и лести, сохранился, хоть и грубый, но здоровый и правдивый элементъ? Но не будемъ слишкомъ поспѣшны въ своемъ сужденіи. Перевернемъ нѣсколько страницъ трагедіи, -- и что-же?
   Кто стоитъ передъ толпой народа, грозя справедливымъ гнѣвомъ королевскому дворцу и его царственнымъ, обитателямъ, это -- Лаэртъ, вернувшійся на родину для того, чтобы жестоко отплачивать за гибель отца и страданія Офеліи.
   Но отчего-же не свершилась благородная месть?
   Справедливый гнѣвъ -- затаенъ и запрятанъ, чтобы прорваться при первомъ болѣе благопріятномъ случаѣ. Герой, воинъ -- сталъ простымъ орудіемъ убійцы. Оскорбленный дворянинъ замышляетъ гнусное убійство, молчитъ и лицемѣритъ, чтобы поразить безошибочно и смертельно.
   Благородный братъ Офеліи -- отравляетъ рапиры, пылкій и гнѣвный юноша -- хладнокровно готовится къ обдуманному, тонко разсчитанному убійству! Онъ не хочетъ допустить возможности проигрыша: нѣтъ, если отравленная сталь не оледенитъ кровь врага, -- то пусть вино, поданное рукой дяди-сообщника, сдѣлаетъ свое дѣло!
   Гдѣ-же ты, благородная гордость, гдѣ трепетная краска стыда или открытаго гнѣва! Забыты, поруганы!
   Какъ глубоко нужно было пасть, или подчиниться вліянію короля, чтобы!' на полныя благородства слова Гамлета притворно отвѣтить:
   
   "Довольно, принцъ, усмирена природа,
   "Хотя-бъ она должна взывать ко мщенью
   "Сильнѣй всего. Но, по законамъ чести
   "Отъ міра я далекъ, пока другіе,
   "Которыхъ честь не подлежитъ сомнѣнью,
   "Не скажутъ мнѣ "мирись". Тогда ихъ словомъ
   "Честь имени ограждена. Теперь-же
   "Любовь я принимаю, какъ любовь,
   "И оскорбить ее я не намѣренъ..."
   
   И послѣ этихъ словъ -- подмѣнить (рапиры, и царапать, и рѣзать тѣло своего названнаго брата отравленнымъ желѣзомъ на глазахъ его матери!
   И такъ, вмѣсто гнѣва и открытой мести -- фанатическая жестокость; слабая воля -- использована и направлена сильнѣйшимъ преступникомъ -- королемъ.
   Всѣ эти, такъ подробно и долго анализируемые нами, ничтожные характеры насъ глубоко интересуютъ, какъ принадлежащіе къ опредѣленной соціальной средѣ, средѣ, воспитавшей и окружавшей Офелію, наложившей свой отпечатокъ на ея невинный и прекрасный духъ.
   Не будемъ-же останавливаться и дойдемъ до конца нашего жестокаго суда надъ клевретами и друзьями Клавдіо, надъ сверстниками Гамлета.
   А вотъ и "друзья" Гамлета, благородный Розенкранцъ и Гильденштернъ, на помощь которыхъ такъ надѣется король!
   Вѣроятно, ихъ духовная цѣна хорошо была извѣстна Клавдію, если онъ тотчасъ по ихъ прибытіи призвалъ обоихъ къ себѣ, и, не скрываясь, съ простотой и цинизмомъ, доходящимъ до граціи, сдѣлалъ слѣдующее предложеніе:
   Они, какъ друзья принца Гамлета, должны воспользоваться его довѣріемъ, должны, во что-бы то ни стало, выпытать у него причину такого внезапнаго помѣшательства, въ искренность котораго онъ, король, не вѣритъ. О результатѣ-же этой дружеской атаки они, Розенкранцъ и Гильденштернъ, какъ вѣрные подданные, должны въ самомъ скоромъ времени и съ полной точностью донести ему, опекуну и повелителю!
   Но неужели король не ошибся, неужели "друзья" захотятъ принять подобное предложеніе? Мы надѣемся -- что нѣтъ.
   Опять шелестятъ страницы трагедіи, развернутыя неумолимой рукой трагическаго дѣйствія. И какъ это ни больно, но оказывается, что и на этотъ разъ наши заключенія были поспѣшны и неосновательны.
   Вотъ Розенкранцъ и Гильденштернъ учтиво откланялись королю и королевѣ. "Шагъ дальше -- картина иная" -- радостная встрѣча, первые вопросы принца, продиктованные искреннимъ участіемъ и дружбой. Но почему лица "друзей" смущены?-- Неловкіе въ дѣлѣ обмана, они, съ простодушнымъ лукавствомъ, не скрывая задней мысли, неловко задаютъ любопытные, почти навязчивые по своей нескромности, вопросы.
   Но Гамлетъ понялъ, Гамлетъ отгадалъ, и еще плотнѣе надвинулъ на лицо непроницаемую маску. Больше того, онъ вырвалъ признаніе въ измѣнѣ, и съ отвращеніемъ отвернулся отъ простодушныхъ, пристыженныхъ лжецовъ.
   И какъ оскорбленный въ порывѣ дружбы принцъ наказалъ ихъ усмѣшкой презрѣнія, такъ и мы постараемся быстро пройти мимо этихъ людей, чтобы поскорѣе забыть ихъ имена и лица.
   Но Гораціо, благородный и безкорыстный другъ, вы спросите, почему онъ забытъ нами? Нѣтъ, онъ не забыть, но развѣ Гораціо -- человѣкъ двора?
   На это мы должны отвѣтить отрицательно.
   Гораціо не связанъ съ дворцомъ съ его кровавыми интригами или шалостями ничѣмъ, кромѣ любви къ Гамлету и его покойному отцу. Онъ посвятилъ свою жизнь творческому труду, только скорбный призывъ Гамлета могъ заставить Гораціо покинуть область науки и искусства. И поэтому, подвергая строгому руду людей, живущихъ подачками и интригами, мы не смѣшаемъ лицо человѣка, дѣлившаго до конца трагическій жребій Гамлета, съ толпой жадныхъ до милостей и лжи паразитовъ.
   Пройдетъ передъ нами и Озрикъ, соглашаясь со всѣмъ, что пожелаетъ утверждать король, королева или принцъ. Придворный мелкій лжецъ, немножко обманывающій, вѣчно льстивый, образецъ граціи и рыцарскихъ правилъ чести и приличія.
   Но довольно. Такъ тяжело и противно заглядывать въ души всѣхъ этихъ людей, такихъ ничтожныхъ въ отдѣльности, но въ совокупности составляющихъ силу, растоптавшую душу Гамлета, принца Датскаго. Намъ кажется, первая половина вопроса, поставленнаго въ началѣ этой главы -- разрѣшена. Мы выяснили всѣ свойства среды, которая воспитала Офелію. И отличительными чертами здѣсь оказались: паразитическая жадность тунеядцевъ, вскормленныхъ на даровой военной добычѣ; полное и раболѣпное подчиненіе той власти, которая въ данный моментъ является кормящей, поящей, одѣвающей и, наконецъ, -- шпіонство, предательство и соглядатайство,-- какъ средства добыванія милостей.
   Теперь, зная все это, мы поймемъ многое, до сихъ поръ остававшееся для насъ загадкой въ характерѣ Офеліи. И какъ ни тяжела для насъ мысль, что и Офелія, чистая и прекрасная по существу, была заражена своей средой, но гипотезу эту пришлось признать безспорной. Дѣйствительно, какъ похожи иногда послушаніе и наивная хитрость милой дѣвушки -- на послушаніе и хитрость Розенкранца и Гильденштерна! Можно было бы послѣдовательно развить эту параллель, но каждый, хоть мелькомъ читавшій безсмертнаго Гамлета, согласится съ этой мысль я, присмотрѣвшись, разовьетъ ее самъ.
   Итакъ, не сонъ младенческой души мѣшалъ Офеліи свободно откликнуться на любовь Гамлета. Нѣтъ, ей мѣшали правила и законы "невольной" лжи, безгрѣшнаго плутовства и лицемѣрія, привитыя ей съ дѣтскихъ лѣтъ. Офелія молчала, но духъ среды отвѣчалъ за нее "да" или "нѣтъ". Офелія начала любить, но другое, чуждое, жившее внутри ея безсознательной души, отталкивало принца Датскаго, или заставляло играть коварную, недостойную роль по отношенію къ Любимому.
   И лишь одно обстоятельство, никѣмъ не предвидѣнное, сразу вырвало Офелію изъ рамокъ среды и касты. Это -- безконечное страданіе, вызванное смертью отца, безуміемъ Гамлета и уходомъ его отъ нея. Этому вопросу мы и посвящаемъ послѣднюю главу.
   

VI.
Освобожденная Офелія.

   Офелія, еще вчера, нѣтъ, еще нѣсколько мгновеній тому назадъ не сознававшая всей силы и глубины своей любви, во время роковаго объясненія съ Гамлетомъ впервые отдаетъ себя на произволъ новой, прекрасной и могучей стихіи страстей.
   Но Гамлетъ ушелъ, ушелъ навсегда. За обезображенной страданіемъ и искаженной гнѣвомъ маской его лица она перестала видѣть свѣтлый ликъ любви.
   Первое страданіе, первая мука.
   Но этого мало; онъ, образецъ воина и дворянина, онъ, ею любимый, онъ убилъ ея отца! И какъ убилъ!
   Королева, скрывая истинную причину убійства, скрывая себя, свое раскаяніе и ужасъ, сваливаетъ всю вину на плечи Гамлета.
   Вотъ что говоритъ она объ этомъ убійствѣ:
   
   ".... Гамлетъ
   "Свирѣпствуетъ, какъ ураганъ на морѣ,
   "Въ безумной ярости онъ вдругъ услышалъ
   "Какой-то шорохъ за ковромъ -- мгновенно
   "Онъ шпагу выхватилъ, и съ крикомъ "мышь",
   "Не видя, старика убилъ..."
   И только въ концѣ разсказа королева добавляетъ, что
   "Его безумство оказалось чистымъ,
   "Какъ искра золота въ простой рудѣ
   "Онъ слезы льетъ о томъ, что совершилъ.."
   
   Но въ передачѣ короля всякая искра раскаянія исчезаетъ, самый актъ убійства принимаетъ злостный, почти преднамѣренный характеръ;
   
   "Въ припадкѣ бѣшенства Гамлетъ убилъ
   "Полонія, и утащилъ съ собою трупъ
   "Изъ комнатъ матери.."
   
   Что можетъ быть ужаснѣе этихъ словъ для Офеліи, не знающей, что можно сомнѣваться въ словахъ короля и королевы, -- не умѣющей страдать, не привыкшей сносить удары судьбы. Онъ, Гамлетъ, убійца ея умнаго, добраго отца? Какъ-же она его любитъ послѣ этого?
   
   Надо молить о мести, а ея слабое сердце прощаетъ и любить!
   Изъ этого тупика нѣтъ выхода, и правила морали и приличія помочь не могутъ. Душа нѣжная и страдающая дѣлаетъ еще одно судорожное усиліе, родится великое предчувствіе свободы и правды. Еще шагъ, шагъ этотъ сдѣланъ, и Офелія переступила порогъ дозволеннаго и должнаго. Грань касты исчезла, Офелія свободна, начинается ея предсмертный бредъ, полный образами величайшей любви, преданности, вѣрности. Образъ Гамлета мелькаетъ среди фантазій и видѣній.
   
   "Съ лицомъ непокрытымъ лежалъ онъ въ гробу;
   "Его опустили въ могилу;
   "По немъ не одну проронили слезу..."
   "Прощай, мой голубокъ..."
   
   Дѣйствительность, самое преступленіе королевы и Клавдіо достигаетъ сознанія Офеліи, правда, въ фантастической, легендарной формѣ.
   "Этотъ напѣвъ идетъ къ шуму колеса на самопрялкѣ. Вѣдь,
   "это управитель соблазнилъ жену своего хозяина."
   
   И вновь образъ Гамлета, далекаго, обреченнаго на гибель, сіяетъ въ предчувствіи, полу-снѣ Офеліи;
   
   "Онъ не придетъ ужъ къ намъ опять,
   "Его волосъ пушистыхъ ленъ
   "Весеннимъ снѣгомъ убѣленъ...
   "На что печаль? моей слезѣ
   "Не возвратить его землѣ!..."
   
   Но ни смерть, ни отчаяніе, ни молва -- не могутъ связать любви Офеліи.
   
   "Не забывай меня, милый другъ, вотъ павилика -- она
   "означаетъ вѣрность; вотъ полынь, она горька, какъ раскаяніе,
   "вотъ незабудки -- это на память .." и т. д.
   
   "Безумная" назвали ее король, королева, дворъ, Лаэртъ, Данія, весь міръ. "Свободная" назовемъ ее мы. Офелія оставила все, и дворъ, и домъ, и обычное платье. Цвѣты, тѣнистые берега рѣки, странныя пѣсни, сказочныя грезы и скорбныя воспоминанія. Сказочнымъ былъ этотъ періодъ человѣческой жизни, украшенный страданьемъ и слезами. Сказочнымъ и трагическимъ былъ конецъ этой жизни.
   Кончилась она, какъ гимнъ; пѣсня безумной смѣшалась съ ропотомъ волнъ, плескомъ рѣки, ароматомъ водяныхъ цвѣтовъ и блескомъ неба, отраженнаго и повтореннаго въ бездонной глубинѣ водъ...
   Надъ могилой Офеліи священникъ отказался совершить богослуженіе, но любовь совершила надъ ней свое высочайшее таинство.
   Надъ могилой Офеліи открылась кровоточащая рана въ сердцѣ Гамлета, принца Датскаго, слова любви и отчаянія смѣшались въ одномъ воплѣ...
   И какъ Офелія сбросила маску среды, времени и женской узости передъ своимъ преображеніемъ, такъ и Гамлетъ передъ своей гибелью вновь повторилъ высочайшее и чистѣйшее таинство любви.
   Два духа, разбитые и преображенные, проложили путь черезъ трясину лжи.
   Поклонись имъ, человѣчество!
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru