Рейснер Лариса Михайловна
Против литературного бандитизма

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Лариса Рейснер.
Против литературного бандитизма

   Принято считать, что настоящий талант не боится критики. Чем больше его бьют, дергают, подстригают и уничтожают и чем неосновательнее это битье, дерганье и истребление, тем для него, таланта, лучше. Писатель, дескать, закаляется и растет в борьбе. Он похож на карася, который любит, чтобы его ели в сметане. Кажется, давно пора положить конец этой сказке. Не всякое дарование подается с крепкими костями, и не всякий творческий аппарат можно безнаказанно гнать вперед пинками. Многое бьется и ломается на футбольном поле критики, многие сходят с него с навсегда поврежденными мозжечками.
   И великие имена, которые непременно приводятся, когда спор писателя и критика докатывается наконец -- старой, до бесконечности избитой дорожкой -- до этого места,-- и великие имена не доказательство. Глупость критики не заставила замолчать ни Золя, ни Пушкина, ни Верхарна. Но кто же может подсчитать душевные силы, истраченные на то, чтобы локализовать й обезвредить ненужные раны? Кто вообще возьмет на себя смелость судить о том, сколько вещей осталось ненаписанными и сколько других испорчено под влиянием гипноза -- давления критики?
   Великие между тем несправедливости целых эпох, целых классов, целых общественных трупп против замечательнейших произведений искусства в известном смысле неизбежны. Неизбежны, потому что в литературе воюют не о форме сюжета, не о красоте слога, не щ завязке и развязке, а прежде всего о политике. Нигде борьба социальных сил не ведется острее, ярче, беспощаднее, чем в области искусства, и нигде она так не густа, как здесь.
   Далеко ли ходить за примерами? Вспомните Горького, молодого Маяковского, до войны и в начале ее, Есенина и многих других. Разве где-нибудь, кто-нибудь, когда-нибудь поносил их прямо за то, что их проза и стихи пахли революцией, за то, что они были нестерпимы своим грозовым возмутительным духом русскому буржуазному обществу? Никогда! Спорили о рифме, о длиннотах, об образах, об ассонансах, о чем угодно, только не о самом главном, не о политической душе художественного произведения, только не о печати класса, которую оно носило на лбу.
   Взять и перелистать "Аполлон". Этот изумительный художественно-литературный журнал, издававшийся у нас до войны.
   Какая идеологическая последовательность была у русских парнасцев! Графика XVI столетия. Шоколадница Летурно [Имеется, видимо, в виду картина Лиотара (1702--1789)] рисунок Шардена, стихи Эредиа... Из номера в номер -- ток объективнейшей художественной критики, чистейшего эстетизма. И из номера в номер -- на страницах, где не то что политикой, но вообще грязной землей не пахло, -- выдержанная, методическая война "на истребление" всего, что есть в истории искусства революционного, мятежного, гражданского... Репин... был одной из жертв парнасизма. Прошло десять лет, и новое поколение, то, которому сейчас двадцать лет, стоит перед его картинами с величайшим волнением.
   А как его клеймил и осмеивал белый, веленевый, вне классовой борьбы стоящий "Аполлон"! За "пятно" якобы, за "мазок", за плохой рисунок. Неправда! Дело шло о великих социальных мотивах его живописи. Девочка в голубом платье, усевшаяся на заборе в солнечный день, этот шедевр, украшающий Третьяковскую, правильно предавался анафеме. За последние отклики народничества, в ней звучавшие, за тайный смысл этой картины, за то, что такими красками, с такой бессмертной силой изображена на полотне крестьянка.
   Возможна ли у нас... "справедливая" критика? Конечно, нет! Булгаков написал талантливейшую книгу, но скверную и вредную. Его книга -- книга врага, и она не будет признана. Устрялов -- замечательнейший публицист, и Устрялова бьют и будут бить, потому что он враг, потому и опасный, что необыкновенно умный и талантливый. Со всеми ними наша критика ведет гражданскую войну, то есть самую беспощадную из всех войн. Когда не хватает пушек, то бьют дубинами.
   Но как случилось, что под удары -- и какие -- попадают не Устрялов и не Булгаков, а Лидия Сейфуллина, Бабель, Вс. Иванов -- самые близкие нам писатели -- единственные, выдвинутые не коммунистической, но, во всяком случае, советской революционной Россией.
   Когда буржуазное общество травило своих врагов, оно умело их отыскивать и узнавать с необыкновенной чуткостью. Критикой, то есть наиболее тонким видом общественной, социальной борьбы, занимались люди высококвалифицированные, знатоки своего дела.
   Речь, конечно, не о бульварной прессе... А у нас? Кто пишет у нас критику? Кто, например, этот молодой человек, дающий якобы марксистский разбор такого писателя, как Сейфуллина, на страницах одного из самых крупных наших журналов? Если бы эту, с позволения сказать, критику прочел Робинзон, не знакомый в подлиннике ни с "Виринеей", ни с "Правонарушителями", и попытался составить себе мнение о Сейфуллиной по отзывам печати, он пришел бы к следующим выводам. Во-первых, Сейфуллина -- писатель порнографический, преемник Арцыбашева и Вербицкой. Во-вторых, враг революции и враг крестьянства. "С тягой к анекдоту в карикатурном изображении митингового оратора" (О, русский язык!). Революция в изображении Сейфуллиной "состоит из веселых... но чаще всего, что гораздо хуже, из скверных анекдотов"; под кистью писательницы "деревня приобретает черты хаоса, и в этом хаосе действуют единицы... цепь случайных, внутренне неоправданных событий..."; "ни один грамотный рабкор не позавидует ее стилю". Героини Сейфуллиной выступают то "окруженные дамским романтизмом", то "с грубым, намеренно подчеркнутым натурализмом".
   Не стоило бы, пожалуй, приводить образчики этого литературного бандитизма, если бы в нем, кроме невежества и клеветы, не было одной, очень интересной черты. Автор, имени которого не стоит называть, так как подобные молодцы на скандале все-таки пролезают в литературу, где им не место, автор мимикрирует под марксиста. Он как бы защищает революцию, Советскую власть, крестьянство от черносотенной писательницы Сейфуллиной. Он прямо выступает против нее от имени партии и партийного общественного мнения. При этом центральный пункт всей "атаки" направлен -- опять-таки с намекиванием на якобы стоящий за спиной нашего критика марксистский авторитет -- против натурализма в нашей молодой послереволюционной литературе.
   Если подвести под один знаменатель все глупости и пошлости этой статьи, останется громкий и наглый окрик против натурализма. Это уже не смешно. Сейфуллину защищать не приходится. Ее большой талант только что вступил в эпоху своего цветения, и нам когда-нибудь придется краснеть за то, что на страницах серьезного журнала могла появиться инсинуация, против него направленная.
   Но литература, и особенно литература пролетарская, в пеленках. И всякая попытка вести ее против натурализма, в сторону заслащенной, подмалеванной, бесконечно лживой мещанской идеализации должна быть отбита самым решительным образом.
   У Сейфуллиной, видите ли, деревня изображена недостаточно просвещенной, трезвой, культурной и хорошенькой. Гражданская война у нее не причесана и не умыта, а так, как в восемнадцатом году, в растерзанном виде, с кровью, размазанной по лицу. Фи, какие ужасы! Виринее живот вытоптали, бабы кого-то там головой засунули в снег, мужики напились и набезобразничали. Разве это деревня, разве это революция, разве так умирают порядочные, настоящие, правоверные, чистенькие и аккуратные герои? Зачем искаженные лица, крики, стоны, жестокости? Убрать, посыпать песочком, притушить, припудрить. Деревня, только что вышедшая из крепостничества, только что разбуженная первыми раскатами революции, это нечто абсолютно однородное. Что ни мужик, то бедняк революционер, член партии, подписчик "Правды", рабкор, член общества трезвости. Никаких расслоений, никакой классовой борьбы, ни кулака, ни середняка, ни бедного крестьянина, который по невежеству и темноте горой стоит за веру и царя. Ленину, очевидно, приснилась деревня, разделенная острейшими социальными противоречиями, деревня, которая есть и будет еще очень долгое время очагом жестокой классовой борьбы.
   Нам казалось, что сила таких писателей, как Сейфуллина, в том, что они бесстрашными глазами умели видеть мрак, ужас, жестокость и мерзость старой, дореволюционной деревни, во всем своем старом рубище перешагнувшей в новую эпоху, и то великое и революционное, что поднялось из этого мрака и мерзости по зову революции.
   Кто смеет утверждать, что крестьянство, а отчасти и пролетариат вступили в революцию, вступили в гражданскую войну такими же сознательными, политически зрячими и организованными^ как, например, в ленинский набор или в великую борьбу за восстановление нашей промышленности, тот лжет и хочет лишить революцию ее заслуги.
   Потому и изумительна история этих лет, потому и останется она в памяти трудящихся, как нечто небывалое и незабываемое, что русский мужик и рабочий шли в революцию, шаг за шагом выдирая свои ноги из вековой застарелой грязи. Они несли на себе -- и с собой -- целые куски, целые обломки старого своего мировоззрения, и только очень медленно, в ходе революции, на опыте гражданской войны, отрывая их от себя. Ни один шаг не дался даром, ни одна ступенька. Кровью было заплачено за каждую иллюзию, вынесенную из прошлого, за каждый средневековый предрассудок, за каждую надежду на примирение старого и нового, Руси самодержавной, пьяной и нищей с Русью Советов.
   И это все хотят теперь изъять из литературы, закрыть, залгать, да еще под прикрытием и под защитой извращенного и вывернутого наизнанку марксизма. Нет, господин критик, отнять у нашей литературы ее натурализм -- значит посягнуть на одно из самых ценных завоеваний революции. Что бы сказала партия, если бы вы стали прихорашивать и подчищать ее историю, смягчать ошибки, трудности, изображать периоды реакции, преуменьшать жертвы и поражения? Она прогнала бы вас с позором; на истории поражений учатся побеждать, на ошибках -- не ошибаться.
   Кроме художественной ценности, такие вещи, как "Виринея", "Правонарушители", "Конармия" и "Неделя", являются еще живым изображением революции. Не фотографическим снимком, а художественным портретом нового десятилетия.
   Мы слишком современники нашей эпохи, чтобы понимать, какую ценность для будущего имеют эти книги, выросшие из революции, ее очевидцы, неподкупные свидетели ее страданий, героизма, грязи, нищеты и величия. Немногие писатели научились видеть революцию такой, какая она есть на самом деле.
   Их интеллигентским глазам, глазам романтиков и идеалистов, часто бывало больно смотреть, не мигая, в раскаленную топку, где в пламени ворочались побежденные классы, победитель душил побежденного, и целые пласты старой, родной им культуры превращались в пепел. И все-таки они смотрели, не отворачивались и с величайшей правдивостью написали потрясающее, безобразное и ни с чем не сравнимое в своей красоте лицо революции. И к этому изображению теперь подбираются пачкуны и, обмакнув критическое помело в ведро дешевого идеализма, собираются что-то подкрашивать, затушевывать и обсахаривать!
   К счастью, марксизм располагает великолепным набором оружия против всяких сахариновых идеалистов.
   
   [1926]

----------------------------------------------------------------------------

   Источник текста: Рейснер Л. М. Избранное / [Вступ. статья И. Крамова, с. 3--18; Сост. и подготовка текстов А. Наумовой Коммент. Наумовой и др.]. -- Москва: Худож. лит., 1965. -- 575 с., 1 л. портр.: ил.; 21 см.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru