Ремезов Митрофан Нилович
Современное искусство

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Малый театр: "Макбет", Шекспира; "Федра", Расина.

   

СОВРЕМЕННОЕ ИСКУССТВО.

Малый театръ: Макбетъ, Шекспира; Федра, Расина.

   Несбывшіяся надежды всегда настроиваютъ человѣка на унылый, можно сказать, пессимистическій ладъ; многократно несбывшіяся надежды совсѣмъ отнимаютъ охоту надѣяться. Въ такомъ-то печальномъ настроеніе приходится намъ вести съ читателями бесѣду о самомъ крупномъ событіи истекшаго театральнаго сезона -- о постановкѣ трагедіи Шекспира Макбетъ на сценѣ Малаго театра въ бенефисъ высокоталантливой артистки Г. Н. Ѳедотовой. Такое же точно состояніе духа переживаемъ мы пятый разъ въ теченіе немногихъ лѣтъ и все по случаю перенесенія на нашу сцену произведеній Шекспира. То же самое испытывали мы при постановкѣ Ричарда III, Антонія и Клеопатры въ бенефисъ же г-жи Ѳедотовой, потомъ Отелло въ бенефисъ г. Ленскаго, недавно при постановкѣ комедіи Сонъ въ лѣтнюю ночь, но въ значительно слабѣйшей степени потому, что никакихъ большихъ надеждъ не имѣли, и, наконецъ, въ весьма большой мѣрѣ относительно Макбета, такъ какъ, вопреки предшествовавшимъ разочарованіямъ, надежды наши какъ-то особенно разрослись. О томъ, что изъ Сна въ лѣтнюю ночь должно выйти нѣчто вродѣ фееріи, мы были отчасти предупреждены постановкою этой пьесы на сценѣ Большаго театра и отсутствіемъ на афишѣ именъ первыхъ артистовъ московской труппы. На Макбета же мы возлагали самыя блестящія надежды, во-первыхъ, потому, что главныя роли распредѣлены между первоклассными артистами; во-вторыхъ, потому, что къ исполненію своихъ ролей артисты готовились больше года, и бенефисъ нѣсколько разъ откладывался за неготовностью артистовъ выступить въ столь трудной пьесѣ, и, наконецъ, потому еще, что исполненію пьесы предшествовали цѣлые ученые трактаты, разъясняющіе значеніе этой трагедіи, сущность изображаемыхъ въ ней характеровъ, съ указаніемъ, какъ понимались они выдающимися критиками и какъ олицетворялись на сценѣ величайшими артистами. Положимъ, такіе же трактаты предшествовали и постановкѣ Сна въ лѣтнюю ночь но то -- Сонь, и, притомъ, слишкомъ длинный "сонъ", а то Макбетъ -- совсѣмъ не "сонъ", а самая реальная, самая живая дѣйствительность, болѣе живая и реальная, чѣмъ Отелло, Гамлетъ и Лиръ. Со стороны внѣшней Макбетъ поставленъ образцово, самимъ знаменитымъ мейнингенцамъ есть чему позавидовать, мы сказали бы -- поставленъ идеально, если бы не "тѣнь" Банко, выдвигаемая изъ-подъ полу. Намъ передавали, что выдвигаютъ эту "тѣнь" потому, что театръ не имѣетъ зеркалъ, необходимыхъ для изображенія "призраковъ". Очень жаль. При такой постановкѣ слѣдовало бы запастись и соотвѣтствующими приспособленіями, стоющими, къ тому же, не Богъ вѣсть какихъ капиталовъ. Декораціи сдѣланы всѣ новыя г. Гельцеромъ такъ, что лучшаго нельзя требовать. Костюмы, оружіе, утварь, вся бутафорская часть поразительны своею роскошью и типичностью, свидѣтельствующими о большомъ знаніи и истинно-артистической любви къ дѣлу лица, имъ завѣдующаго. Сцена пира поставлена великолѣпно; обычная въ подобныхъ случаяхъ малочисленность персонала искусно маскируется его размѣщеніемъ и расположеніемъ декорацій. Къ сожалѣнію, режиссеръ оставилъ пирующихъ и прислуживающихъ совершенно безучастными къ тому, что передъ ними происходитъ. Король неистовствуетъ, падаетъ, говоритъ страшныя слова, дѣлаетъ безумныя вещи, а его гости и слуги держатъ себя такъ спокойно, какъ будто все это самыя заурядныя явленія шотландскихъ пировъ того времени. Еще одно, послѣднее замѣчаніе относительно постановки: въ пятомъ актѣ шумъ битвы за сценой и звуки трубъ слишкомъ громки и мѣшаютъ слышать разговоръ Макбета съ Макдуфомъ, имѣющій такое капитальное значеніе для завершенія трагедіи и для законченности характера ея главнаго героя. Если считается возможнымъ прерывать во второмъ дѣйствіи шумъ бури на время разговора, то тѣмъ паче слѣдовало бы пріостанавливать звуки трубъ и стукъ оружія, которые въ данномъ случаѣ ровно ни на что не нужны, пожалуй, даже излишня, такъ какъ бой, въ сущности, уже оконченъ полною побѣдой войскъ Малькольма и Макдуфа.
   За исключеніемъ этихъ совершенно ничтожныхъ промаховъ, все было сдѣлано, что только въ силахъ сдѣлать театральное управленіе и артисты для блистательнѣйшаго исполненія пьесы. Въ особенности много поработали артисты, имѣя для руководства, какъ мы сказали, настоящій трактатъ о Макбетѣ, написанный ученымъ, знатокомъ англійской литературы вообще и Шекспира въ частности; мы говоримъ о статьѣ почтеннаго профессора И. И. Стороженко, помѣщенной въ журналѣ Артистъ (кн. 2, 3 и 4-я 1889 г.). Какимъ же образомъ и почему не осуществилась еще разъ наша надежда увидать, наконецъ, такое исполненіе шекспировской трагедіи на первой русской сценѣ, которое разсѣяло бы унылое настроеніе, оставшееся послѣ Антонія и Клеопатры, Отелло, Ричарда III? Неужели намъ окончательно приходится сознаться въ томъ, что важнѣйшія произведенія великаго драматурга не по силамъ нашимъ первенствующимъ артистамъ? Неужели, въ самомъ дѣлѣ, они непосильны ни въ общемъ, ни въ розницу, т.-е. отдѣльными ролями, какъ знакомили съ ними публику Гаррикъ и Кинъ, артистки Причардъ и Сиддонсъ, а въ наше время -- Росси и Сальвини, Поссартъ, Барнай и Ристори?
   Всѣ предшествовавшіе опыты и болѣе всѣхъ послѣдній съ Макбетомъ приводятъ насъ къ весьма грустному заключенію о томъ, что для Шекспира у насъ нѣтъ исполнителей. Г. Южинъ, несомнѣнно, артистъ съ очень большими дарованіями; роль Макбета отдѣлана имъ превосходно, умно и такъ тщательно, какъ это можетъ сдѣлать только человѣкъ, увлеченный своимъ дѣломъ. И, все-таки, мы не видали настоящаго Макбета въ исполненіи одного изъ талантливѣйшихъ нашихъ артистовъ. Игра была очень хорошая, но не было олицетворенія грандіознаго образа, созданнаго Шекспиромъ изъ древняго лѣтописнаго сказанія. Артистъ прекрасно читалъ роль, отлично изобразилъ лицомъ, мимикой и голосомъ то, что долженъ былъ переживать герой трагедіи; но самъ онъ, г. Южинъ, внутри себя, своимъ существомъ ничего этого не переживалъ передъ нами, онъ только лицедѣйствовалъ. Онъ говорилъ о кинжалѣ, "обращенномъ къ нему рукояткой", манящемъ къ себѣ, осязаемомъ рукою и, тѣмъ не менѣе, существующимъ только въ разстроенномъ воображеніи человѣка, готоваго совершить страшное дѣло. И ни на мгновенье никто изъ публики не обратилъ глазъ въ ту сторону, гдѣ видѣлся роковой призракъ кинжала, влекущій за собою убійцу. А почему это такъ? Потому, что у артиста недостаетъ силы заставить публику повѣрить въ дѣйствительность того, что онъ говоритъ. Г. Южинъ самъ не увлекается до галлюцинаціи и публику не увлекаетъ. И это онъ сознаетъ и чувствуетъ, пытается поправить дѣло тѣмъ, что вынимаетъ изъ ноженъ настоящій кинжалъ, находящійся у его пояса, роняетъ кинжалъ на полъ, потомъ поднимаетъ его. Правда, въ переводѣ С. А. Юрьева, по которому играется трагедія, мы находимъ такіе стихи:
   
                      "...Иль ты кинжалъ
   Воображенья только, лживый призракъ,
   И созданъ мозгомъ, жаромъ воспаленнымъ?...
   А все тебя я вижу такъ же ясно
   И столь дѣйствительнымъ на видъ, какъ тотъ,
   Который здѣсь теперь я обнажаю.
   Ведешь меня путемъ, какимъ я шелъ,
   Съ оружіемъ такимъ же, какъ и ты".
   
   Въ переводѣ А. И. Кронеберга это мѣсто передано такъ:
   
   "Кинжалъ -- мечта, дитя воображенья,
   Горячки, жгущей угнетенный мозгъ?
   Но нѣтъ! ты здѣсь. Твой образъ осязаемъ
   Не меньше этого въ моей рукѣ.
   Ты въ путь задуманный меня ведешь:
   Такой клинокъ хотѣлъ употребить я".
   
   Мы не имѣемъ подъ руками подлинника и не беремся рѣшить, который изъ двухъ переводовъ къ нему ближе. Въ данномъ случаѣ это не особенно важно, такъ какъ г. Южинъ долженъ играть по первому тексту, но кинжала обнажать на самомъ дѣлѣ артиста, все-таки, ничто не обязываетъ, на это нѣтъ авторской ремарки. Обнажить настоящій кинжалъ онъ успѣлъ бы при словахъ: "Иду -- и кончу все!" Впечатлѣніе получилось бы иное, болѣе сильное, чѣмъ какое оказывается послѣ продолжительной возни съ обнаженнымъ кинжаломъ. При словахъ, которыя нами написаны курсивомъ, достаточно поднести руку къ кинжалу и затѣмъ протянуть ее опять по направленію къ призраку оружія, ведущаго совершить убійство,-- заставитъ зрителя еще разъ вздрогнуть за участь человѣка, подпавшаго подъ непреодолимое вліяніе какой-то таинственной силы, влекущей къ страшному дѣлу. И это нисколько не было бы несоотвѣтствіемъ между словами текста и жестами артиста. Пояснимъ примѣромъ: предположимъ, что герой собирается на войну; его пытаются остановить, онъ настаиваетъ на своемъ и восклицаетъ: я обнажаю мечъ за родину святую! Это отнюдь не обязываетъ героя выхватывать мечъ изъ ноженъ и махать имъ передъ мирными обывателями, сокрушающимися объ отъѣздѣ близкаго человѣка. Очень патетическая, по существу, минута, при подобномъ потрясаніи оружіемъ, можетъ вызвать улыбку на лицахъ даже растроганныхъ прощаніемъ свидѣтелей. Приблизительно то же самое дѣйствіе оказываетъ и кинжалъ, вынимаемый изъ ноженъ г. Южинымъ. За дѣйствительнымъ кинжаломъ для зрителя совершенно исчезаетъ тотъ "лживый призракъ", который ведетъ Макбета къ преступленію.
   Мы остановились на этой сценѣ потому, что считаемъ ее одною изъ капитальнѣйшихъ въ трагедіи для уясненія зрителямъ характера Макбета и всѣхъ поразительныхъ своею правдою и тонкостью оттѣнковъ психическаго процеса, роковымъ образомъ превращающаго доблестнаго героя-честолюбца въ чудовище злодѣйства. Это одинъ изъ труднѣйшихъ для исполнителя монологовъ и едва ли не самый важный для правильнаго пониманія трагедіи. Выкиньте его или, что то же самое, передайте неправильно, и передъ вами будетъ не тотъ Макбетъ, котораго создалъ Шекспиръ а другой,-- не трагическій герой, влекомый властью рока и самъ безсильный передъ этою властью. Останется человѣкъ далеко ужь не того закала, останется герой, немногимъ стоящій выше мелодраматическаго злодѣя. Надъ нимъ непремѣнно получитъ первенство его супруга, леди Макбетъ, тогда какъ леди Макбетъ, въ сущности, совсѣмъ не героиня, а лишь звено той страшной цѣпи, которою верховная сила рока опутала героя. Тутъ намъ кажется умѣстнымъ опредѣлить различіе между драмой и трагедіей, между положеніемъ герои драмы и трагедіи. Въ первой драматизмъ заключается въ той обусловленной обстоятельствами внутренней борьбѣ, которую переживаетъ человѣкъ, поставленный въ необходимость избрать тотъ или иной выходъ изъ невыносимаго положенія. При этомъ человѣкъ остается совершенно свободнымъ; выборъ зависитъ исключительно отъ него самого. Въ драмѣ есть всегда такой моментъ, когда она, смотря по рѣшенію главнаго дѣйствующаго лица, или вѣрнѣе -- автора, можетъ быть превращена въ комедію, т.-е. въ пьесу, кончающуюся для всѣхъ благополучно. Не то въ трагедіи: тутъ не можетъ быть ни выбора, ни выхода изъ положенія, по существу своему, безъисходнаго. Съ того момента, когда завязанъ, такъ сказать, узелъ трагедіи, ея герой или героиня попадаютъ во власть рока и его непреодолимою силой обречены на гибель. Драма имѣетъ при этомъ свое мѣсто; но она предшествуетъ трагедіи, составляетъ какъ бы введеніе въ трагедію, прологъ къ ней. Таковъ въ Макбетѣ весь первый актъ. Тутъ Макбетъ еще драматическій герой, въ которомъ борятся честолюбіе съ долгомъ, и отъ героя зависитъ рѣшить, какому изъ двухъ влеченій онъ долженъ слѣдовать. Въ драмѣ разрѣшается жизненно практическій вопросъ, который можетъ быть выраженъ въ опредѣленной и ясной формѣ. Трагедія начинается тогда, когда вопросъ рѣшенъ, и человѣкъ уже невластенъ перерѣшить его иначе, или измѣнить что-либо въ состоявшемся рѣшеніи и въ положеніи, созданномъ такимъ рѣшеніемъ. Драма Макбета заканчивается седьмою сценой перваго акта, съ нею вмѣстѣ заканчивается и роль драматическаго артиста; затѣмъ наступаетъ уже очередь трагика.
   Мы находимъ, что г. Южинъ, исполняя эту роль, былъ совершенно въ уровень съ изображаемымъ лицомъ "драматическаго" Макбета. Артистъ съумѣлъ превосходно оттѣнить въ высшей степени важную черту характера шотландскаго тана, а именно то, что Макбетъ -- не злодѣй и даже человѣкъ не злой, а только сильная, богатырская натура, типическое дитя желѣзнаго вѣка, не выдрессированное культурой, не умѣющее обуздывать своихъ страстей, слѣпо вѣрящее въ колдовство и вѣдьмъ и въ ихъ предсказанія, легко поддающееся чужимъ вліяніямъ и ловкимъ внушеніямъ, особливо если они совпадаютъ съ его собственными честолюбивыми мечтами. Съ переходомъ къ трагедіи во второмъ актѣ, какъ мы уже говорили, у г. Южина недостаетъ силы для выраженія того состоянія, въ которомъ человѣкъ уже не властенъ надъ своими поступками и даже надъ своими мыслями. Натура его остается такою же, какою и была,-- могучею и способною на великое геройство, и, вмѣстѣ съ тѣмъ, герой оказывается немощнымъ передъ увлекающимъ его рокомъ. Тутъ нѣтъ уже мѣста внутренней "драматической" борьбѣ, такъ какъ лицомъ къ лицу стоятъ двѣ силы, совершенно несоизмѣримыхъ, изъ которыхъ одну, гигантскую, мы видимъ въ человѣкѣ, другая же можетъ быть сравниваема только со стихійными силами. Съ нею никакая борьба немыслима, сопротивленіе невозможно; передъ нею всѣ равны, всѣ одинаково ничтожены,-- герой и малое дитя, титанъ и слабая женщина. Трагизмъ въ томъ и заключается, что сознающій свое превосходство надъ всѣми окружающими, все-таки, пытается противустать этой всесокрушающей силѣ и гибнетъ въ безнадежной борьбѣ. Постепенно раскрываемая авторомъ несомнѣнность исхода должна ужасомъ охватывать зрителя; но такое впечатлѣніе получается лишь тогда, когда въ героѣ, созданномъ авторомъ и воспроизведенномъ исполнителемъ, публика видитъ дѣйствительно личность, одаренную настолько, что попытки сопротивленія никому не покажутся несоотвѣтствующими великой идеѣ, долженствующей лежать въ основѣ трагедіи. Всякое болѣе или менѣе очевидное несоотвѣтствіе въ такомъ произведеніи можетъ превратить его въ траги-комедію, съ какой бы стороны ни оказалось несоотвѣтствіе, со стороны ли самого героя, слишкомъ мелкаго для подобной роли, со стороны ли силы, вызывающей его отпоръ. На этомъ-то послѣднемъ построенъ чудный романъ Сервантеса. Примѣровъ перваго мы приводить не будетъ и ограничимся лишь тѣмъ, что напомнимъ читателямъ нѣкоторыхъ исполнителей ролей Гамлета и Отелло преимущественно на провиціальныхъ сценахъ.
   Г. Южинъ не трагикъ, и ему не удалось воспроизвести грандіозную фигуру шекспировскаго Макбета. Публика оставалась все время холодною, сдержанною, хотя и очень внимательною. Ясно было, что большинство зрителей выдѣляетъ произведеніе отъ исполненія. И хорошо было уже то, что правильная читка, сдержанные жесты артиста много помогали въ этомъ публикѣ. Передъ нею былъ, все-таки, подлинный Шекспиръ, хотя и не блестяще разыгранный, за то мастерски прочитанный при великолѣпной сценической постановкѣ. Для не трагика это уже огромная заслуга и доказательство, что умный и образованный артистъ дѣльно поработалъ надъ ролью и, сознавая свои силы, съумѣлъ воздержаться отъ недоступнаго ему трагизма. Публика была серьезна, быть можетъ, немного поскучала, но мѣста не было ни для одной улыбки. Всѣ остальные исполнители были много ниже г. Южина. Мы сказали, что публика скучала. Этому способствовало, главнымъ образомъ, то обстоятельство, что Макбетъ разыгрывается у насъ безъ пропусковъ даже такихъ сценъ, которыя ни на что не нужны и могутъ почитаться устарѣвшими въ наше время, какъ, напримѣръ, длинное разсужденіе привратника или цѣлая картина, поставленная для изображенія воочію убійства сына Макдуфа. Ученые находятъ въ словахъ привратника нѣкоторыя указанія на время, когда написана трагедія; для ученыхъ этотъ монологъ и имѣетъ свое значеніе, для публики же онъ никакого значенія не имѣетъ. Что же касается сцены убійства ребенка, то очень можетъ быть, что во времена Шекспира она производила извѣстное впечатлѣніе на зрителей. Теперь же, сама по себѣ, она впечатлѣнія не производитъ и къ тому еще расхолаживаетъ то впечатлѣніе, которое должно бы получиться при сообщеніи Россе Макдуфу объ избіеніи его семьи Макбетомъ, если бы зрители не присутствовали при самомъ событіи. На постановку же этой лишней и расхолаживающей публику картины уходитъ цѣлый антрактъ для перемѣны декорацій, и нѣкоторое время, кажущееся длиннымъ оттого, что оно занято неважными разсужденіями второстепенныхъ актеровъ. Шекспиръ -- великій человѣкъ, но изъ этого вовсе не слѣдуетъ, чтобы каждая написанная имъ вводная фраза или сцена были многоцѣнными перлами, которыхъ не смѣетъ коснуться святотатственная рука, управляющая теперешнею сценой. Мнѣнія ученыхъ въ высшей степени важны тамъ, гдѣ дѣло идетъ о научныхъ вопросахъ: о времени, когда написано то или другое произведеніе, подъ какими вліяніями, откуда оно заимствовано, какъ обработано авторомъ и почему, именно, такъ обработано, какое оно имѣло значеніе для современниковъ и впослѣдствіи и т. под. Ученые комментаріи къ крупнымъ художественнымъ произведеніямъ совершенно необходимы. Но въ томъ, что касается художественнаго воспроизведенія образовъ, данныхъ великими писателями, артисты-исполнители должны съ большою осмотрительностью пользоваться такими комментаріями. Иначе актеръ или актриса рискуютъ впасть въ очень большую ошибку: начать играть по комментаріямъ, т.-е. подъ диктовку ученыхъ, весьма почтенныхъ и знающихъ много, быть можетъ, только неспособныхъ вдохновить артиста силою творчества, которое должно быть непремѣнно самостоятельнымъ. Не въ комментаріяхъ, кѣмъ бы они ни были написаны, а внутри себя должны артисты и артистки искать вдохновенія; въ своей собственной душѣ должны они найди такія струны, которыя чутко отзывались бы и звучали бы стройно, затронутыя произведеніемъ автора. При такомъ артистическомъ творчествѣ, само собою разумѣется, одни и тѣ же образы, воспроизведенные разными артистами, нерѣдко оказываются весьма несходными между собою. И, что всего важнѣе, самая серьезная критика не всегда въ состояніи точно и доказательно опредѣлить, какое изъ такихъ воспроизведеній наиболѣе соотвѣтствуетъ замыслу автора. Это въ особенности ясно отмѣчается въ сужденіяхъ объ исполненіи разными артистами роли Гамлета. То же самое до нѣкоторой степени бывало и съ разборомъ игры исполнительницъ роли леди Макбетъ. Основною задачей артиста и артистки должно быть созданіе образа цѣльнаго, ясно усвоеннаго и ярко выраженнаго для публики. Зрителямъ дѣла нѣтъ до того, какъ играли эту роль миссъ Притчардъ или Сара Сиддонсъ, или Ристори. Для публики, да и для творца -- также, все дѣло въ томъ, чтобы роль была сыграна хорошо, то есть чтобы получилось живое лицо точно опредѣленнаго характера. Артисткѣ эта роль даетъ огромный просторъ выказать свои дарованія,-- большій, чѣмъ какая-либо другая шекспировская женская роль, такъ какъ изображать леди Макбетъ молодая актриса можетъ молодою, пожилая -- пожилою, хотя бы сорокалѣтнею женщиной въ первомъ и второмъ актахъ. Каждая артистка можетъ придавать леди Макбетъ такой характеръ, какой артисткѣ наиболѣе по средствамъ, наилучше удается: безсердечной злодѣйки или доброй женщины, увлеченной честолюбіемъ до злодѣйства, или даже не злой и не доброй, а очень обыкновенной женщины полуварварскаго времени, не особенно впечатлительной передъ кровавыми сценами. Макбета останавливаетъ не убійство само по себѣ, а то обстоятельство, что убить приходится гостя и родственника, и, конечно, опасеніе мести. Леди Макбетъ ничѣмъ подобнымъ не смущается. Въ ея душѣ не происходитъ никакой борьбы между добромъ и зломъ. Она такъ увлечена мечтами о королевской власти и славѣ, что забываетъ все на свѣтѣ въ погонѣ за осуществленіемъ своихъ желаній и сама готова совершить убійство, но не хватаетъ у нея на то силы лишь потому, что король напоминаетъ ей ея отца. Она чрезвычайно легко смотритъ на убійство, какъ и большинство ея современниковъ, и слишкомъ самонадѣянно полагается на свою хитрость и умѣнье концы спрятать... Леди Макбетъ воображаетъ, будто, вымазавши кровью спящихъ стражей, она все устроила какъ нельзя лучше. И вслѣдъ за тѣмъ она пугается, пугается до обморока, когда воочію является логически-необходимый результатъ такого поступка -- убійство Макбетомъ этихъ двухъ страшныхъ свидѣтелей. Если бы Шекспиръ хотѣлъ въ лицѣ леди Макбетъ представить типъ злодѣйки, онъ бы ее заставилъ подсказать мужу, что надо прикончить стражей, онъ сдѣлалъ бы ее участницей или предстрекательницей въ послѣдующихъ убійствахъ. Если бы, наоборотъ, Шекспиръ хотѣлъ изобразить добрую и мягкую женщину, онъ, несомнѣнно, оттѣнилъ бы съ достаточною ясностью эти черты характера, на что мы въ трагедіи не видимъ никакихъ намековъ. Не находя достаточныхъ указаній автора, и, притомъ, такого автора, какъ Шекспиръ, ни на злодѣйство, ни на доброту и мягкосердіе, какъ на основныя черты характера леди Макбетъ, мы считаемъ себя вправѣ настаивать на томъ, что Шекспиръ хотѣлъ въ лицѣ супруги шотландскаго тана XI столѣтія показать намъ типъ женщины того суроваго времени, когда сила и жестокость шли непремѣнно рука объ руку, а доброта и мягкосердечіе были синонимами слабости.
   Макбетъ -- не злодѣй въ душѣ и не мягкосердечный человѣкъ, какимъ изображенъ король Дунканъ. Макбетъ честолюбецъ и суровый сынъ жестокаго вѣка. Мы не видимъ никакихъ основаній къ тому, чтобы его супруга была чѣмъ-либо инымъ. Разговоръ о томъ, что она "черепъ раздробила бы" своему ребенку, "если бы поклялась" въ томъ, какъ ей клялся Макбетъ добыть корону,-- это одни слова, жестокія слова, ни къ чему, однако же, не обязывающія и ничего не доказывающія, кромѣ холодной страстности женщины, побуждающей мужа исполнить то, чѣмъ онъ взманилъ честолюбіе жены. Мы понимаемъ, и зритель долженъ понимать, что такая женщина, какъ леди Макбетъ, въ самомъ дѣлѣ способна въ минуту чрезмѣрнаго возбужденія оторвать отъ груди ребенка и бросить его съ башни. Этимъ опредѣляется необузданная страстность ея натуры, -- страстность, поднимающая ее въ уровень съ грандіозною фигурой мужа; но это никакъ не служитъ доказательствомъ злодѣйства и всецѣло опровергаетъ предположеніе о добродушіи супруги кавдорскаго тана. Леди Макбетъ должна наводить на зрителя ужасъ не злодѣйствомъ своимъ, а силою страстности, съ которою она стремится къ достиженію цѣли, очаровавшей ея воображеніе. Вотъ эта-то одна черта, неоспоримая и ясная, должна быть положена исполнительницею въ основу роли и должна быть строго и неослабно проведена черезъ всю трагедію. Только эта черта и дастъ зрителю опредѣленное представленіе объ источникѣ того вліянія, которое леди Макбетъ имѣетъ на гиганта-супруга. Страстность, о которой мы говорили, вполнѣ совмѣстима съ характеромъ злодѣйки и съ характеромъ не злодѣйки, а также не представляетъ собою ничего невозможнаго въ соединеніи съ добротою, разумѣется, до тѣхъ поръ, пока дѣло не коснулось предмета страстныхъ вожделѣній. А потому, повторяемъ мы, отъ артистки зависитъ выборъ тѣхъ, другихъ или третьихъ душевныхъ качествъ, сообразно съ тѣмъ, что артистка найдетъ сама для себя наиболѣе пригоднымъ, совсѣмъ не справляясь съ чужими толкованіями и съ коментаріями, или же принимая ихъ только къ свѣдѣнію. Ошибочно было бы думать, будто большая и даже геніальная артистка можетъ съ одинаковымъ успѣхомъ воспроизвести всякую роль и какой угодно характеръ по заказу или по собственной прихоти. Подтвержденіемъ этого служитъ исполненіе роли леди Макбетъ Г. Н. Ѳедотовой. Ея игра, всегда превосходно обдуманная, правдивая и задушевная, на этотъ разъ оказалась далеко не соотвѣтствующею ни огромному таланту, ни сценической опытности заслуженной артистки. Въ леди Мабетъ мы не видали живаго лица и остались въ совершенномъ недоумѣніи относительно того, какой характеръ предполагала изобразить г-жа Ѳедотова. Въ ея бенефисъ, 15 января, публика чествовала высокоталантливую артистку шумными оваціями; но въ слѣдующія представленія зрители становились все холоднѣе и сдержаннѣе, хотя театръ бывалъ постоянно полонъ. Несмотря на недостатки въ исполненіи, московская публика отдаетъ должное великимъ произведеніямъ генія Шекспира.
   Еще болѣе шумно привѣтствовала публика другую артистку, выдающуюся талантомъ и силой и стоящую на одинаковой высотѣ съ г-жею Ѳедотовой,-- мы говоримъ о М. Н. Ермоловой и ея бенефисѣ 30 января, совпавшемъ съ празднованіемъ двадцатилѣтія ея блистательнаго служенія искусству. Въ юбилейно-бенефисный спектакль шла трагедія Расина Федра,/i> въ переводѣ М. П. Садовскаго. Трагедія принадлежитъ къ лучшимъ произведеніямъ такъ называемой ложно-классической школы. Но, несмотря на все ея превосходство надъ многими французскими трагедіями XVII столѣтія (она играна въ 1677 г.), въ настоящее время это, все таки, вещь совершенно устарѣвшая, отнюдь не могущая идти въ сравненіе съ вѣчно геніально-живыми произведеніями Шекспира. Оправданіемъ постановкѣ Федры на московской сценѣ служитъ единственно только превосходное исполненіе г-жею Ермоловой заглавной роли, въ высшей степени трудной и требующей отъ артистки совершенно выдающейся силы. если публика стремится на представленія Макбета ради самой трагедіи, то, мы не сомнѣваемся, на представленія Федры она пойдетъ не менѣе охотно ради наслажденія видѣть торжество сценическаго искусства заслуженной и любимой артистки.

Ан.

"Русская Мысль", кн.III, 1890

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru