Ремезов Митрофан Нилович
Современное искусство

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    (Малый театр: Василиса Мелентьева, драма в 5-ти действиях, в стихах, соч. А. Н. Островского и ***; Равенский боец, трагедия в 5-ти актах, Фридриха Тальма, перевод В. К - го).

   

СОВРЕМЕННОЕ ИСКУССТВО.

(Малый театръ: Василиса Мелентьева, драма въ 5-ти дѣйствіяхъ, въ стихахъ, соч. А. Н. Островскаго и ***; Равенскій боецъ, трагедія въ 5-ти актахъ, Фридриха Тальма, переводъ В. К -- го).

   Въ теченіе февраля мѣсяца состоялось въ Маломъ театрѣ два бенефиса: Г. H. Ѳедотовой и М. И. Ермоловой. Для своего артистическаго торжества первая выбрала давно неигранную драму Василиса Мелентьева, вторая -- переводную трагедію Равенскій боецъ. Драма Островскаго настолько извѣстна, что мы не считаемъ нужнымъ передавать ея содержаніе и входить въ ея оцѣнку. Выборъ ея г-жею Ѳедотовой для своего бенефиса многимъ казался страннымъ и возбуждалъ опасенія въ томъ смыслѣ, что не поздно ли артисткѣ, прослужившей болѣе тридцати лѣтъ на сценѣ (съ 13 мая 1862 г.), изображать молодую очаровательную вдову, увлекающую до самозабвенія стараго, пресыщеннаго царя Ивана Васильевича Грознаго и молодого дворянина Андрея Колычева? Оказалось, что для огромнаго таланта нашъ счетъ годовъ никуда негодится. Передъ нами, правда, была не двадцатилѣтняя вдова, какъ то значится по пьесѣ; но мы, несомнѣнно, видѣли очаровательную ціенщипу, способную и юнаго, и стараго довести до ума-помраченія не красотою только,-- царица Анна (г-жа Васильева 2) безъ сравненія красивѣе Василисы,-- а своеобразнымъ кокетствомъ, таинственною силой женской привлекательности и смѣлости, ни передъ чѣмъ не останавливающейся. Неподражаемо художественно проведена была сцена съ царемъ Иваномъ (г. Горевъ) въ послѣднемъ дѣйствіи, когда Василиса доводитъ грознаго владыку до такого бѣшенства, что онъ готовъ убить ее своимъ остроконечнымъ посохомъ, и тотчасъ же смиряетъ старика одною фразой, задорнымъ взглядомъ, превращаетъ повелителя въ покорнаго раба, укрывающаго снятою съ плечъ шубой ноги своей возлюбленной. Роль эта была, конечно, большимъ торжествомъ таланта г-жи Ѳедотовой, но это былъ, вмѣстѣ съ тѣмъ, и tour de force, который повторять совсѣмъ не безопасно. Г-жа Васильева 2 прекрасно исполнила роль царицы Анны, изъ рода Васильчиковыхъ, олицетворивши типъ тѣхъ красавицъ, царицъ-невольницъ, которыя удостаивались незавиднаго счастья быть выбранными въ жены московскимъ государямъ. Спокойно, безъ малѣйшихъ вычуръ, вполнѣ естественно были переданы артисткой покорность судьбѣ русской женщины XVI вѣка и тихая тоска въ золотомъ теремѣ, грызущая ея наивное сердце, въ которомъ блеснулъ когда-то мимолетный лучъ любви и былъ отогнанъ прочь по прихоти чужой и своенравной воли, отнявшей у несчастной всѣхъ близкихъ ей людей, могущей каждую минуту и ее отправить въ монастырь или просто приказать подушкой задушить... Г. Горевъ не совсѣмъ ровно игралъ роль царя Ивана, хотя мѣстами былъ поразительно хорошъ и въ совершенствѣ провелъ послѣдній актъ. Всего менѣе удачно изобразилъ онъ грознаго царя во второй картинѣ перваго дѣйствія съ самаго появленія своего на сценѣ. Московскій царь не могъ входить въ боярскую думу такъ торопливо, почти бѣгомъ, какъ это дѣлаетъ г. Горевъ, забывая, что это торжественное шествіе по изстари положенному церемоніалу и что такимъ аллюромъ царь долженъ бы обогнать идущихъ впереди тѣлохранителей. Сцена въ саду съ Василисой такъ же точно не производитъ надлежащаго впечатлѣнія. За то превосходна и художественно-картинпа была сцена допроса царемъ Иваномъ Андрея Колычева (г. Рыжовъ). Театральное управленіе очень хорошо сдѣлало, отдавши эту роль, не по рутинѣ, молодому артисту, получившему такимъ образомъ возможность выказать въ трудной роли свои способности, пониманіе характера и положенія изображаемаго лица и свое умѣнье отлично владѣть голосомъ. Къ слову сказать, то are молодой артистъ г. Яковлевъ очень хорошо исполнилъ роль слуги Воротынскаго, въ которой онъ чередовался съ г. Гецманомъ. Давнымъ-давно слѣдовало распредѣлять роли не по старымъ ярлыкамъ, случайно прилѣпленнымъ къ актерамъ, давать больше ходу молодымъ силамъ, о чемъ мы не разъ говорили. По одной, хотя бы и мастерски исполненной, роли нельзя судить о дарованіи артиста, но нельзя же изъ такъ называемаго "амплуа" дѣлать какую-то монополію для одного или двухъ актеровъ, какъ бы ни была мало удовлетворительна ихъ игра. По милости такой, своего рода, монополіи, сами распорядители сцены становятся нерѣдко въ затруднительное положеніе, и проигрываютъ рѣшительно всѣ, начиная съ самихъ пользующихся привилегированнымъ положеніемъ. Не велика бѣда, если молодой артистъ или молодая артистка испортитъ двѣ-три роли и больше даже, прежде чѣмъ ясно и положительно опредѣлятся ихъ мѣста въ труппѣ. Неизмѣримо большее зло происходитъ отъ захвата какъ бы въ пожизненную собственность видныхъ ролей, хотя бы даже очень крупными артистами, не говоря уже о присвоеніи ихъ такими исполнителями и исполнительницами, признанная спеціальность которыхъ состоитъ въ искаженіи и хроническомъ проваливаніи всего, за что они успѣли или съумѣли ухватиться и за что держатся всѣми своими силами. Прекрасный, напримѣръ, актеръ г. Музиль и очень хорошо игралъ роль царскаго шута, но не къ лицу ему и не подъ лѣта, да едва ли и самому охота есть, распѣвать, "колѣнца" выкидывать, въ присядку плясать и "кубаремъ ходить", когда молодежь чинно по стѣнкамъ стоитъ въ важныхъ костюмахъ. Не велика потеря была бы для г. Музиля, если бы роль шута отдали молодому человѣку, а для дѣла отъ того была бы весьма существенная польза. Г. Ѳедотовъ очень тщательно и обдуманно исполнилъ роль Малюты-Скуратова, но не по средствамъ этому, несомнѣнно, талантливому и умному артисту передать вполнѣ суровый характеръ закоренѣлаго злодѣя. Пьеса поставлена великолѣпно и разыграна безукоризненно стройно. Одно мы находимъ совершенно лишнимъ -- это луну;, своимъ появленіемъ и движеніемъ она только развлекаетъ вниманіе зрителей; мы бы предпочли ограничиться луннымъ свѣтомъ, обливающимъ дальнюю декорацію съ видомъ Москвы.
   Авторъ трагедіи Равенскій боецъ, подписанный псевдонимомъ Фридрихъ Гальмъ, баронъ Элигіусъ-Францъ-Іосифъ фонъ Мюнхъ-Беллингхаузенъ, родился въ Краковѣ 2 апрѣля 1806 г. Первое его драматическое произведеніе, Гризелѣда, было поставлено на сценѣ въ Вѣнѣ въ 1834 г. и имѣло большой успѣхъ. Затѣмъ имъ были написаны и играны въ театрѣ: Камоэнсъ (1838 г.), Имельда Ламбертацци (1839 г.), Сынъ пустыни (Der Sohn der Wildniss) (1832 г.), Mapia де-Молина (1847 г.) и Равенскій боецъ (1856 г.),-- трагедія, которую правильнѣе было бы назвать по-русски "Гладіаторъ изъ Равенны". Кромѣ того, имъ написано много другихъ пьесъ, изъ которыхъ считаемъ нужнымъ отмѣтить трагедію Сампіеро (1844 г.) и комедію Запретъ и приказаніе (Verbot und Befehl) (1848 г.). Только огромный успѣхъ трагедіи Гладіаторъ изъ Равенны раскрылъ настоящее имя автора, до того времени тщательно скрывавшагося подъ вышеприведеннымъ псевдонимомъ. Помимо драматическихъ произведеній, барономъ Мюнхъ-Беллингхаузеномъ выпущены въ свѣтъ: сборникъ стихотвореній, по большей части лирическихъ (1850 г.), и изслѣдованіе о старинныхъ собраніяхъ испанскихъ драмъ (Über die altern Sammlungen span. Dramen) (1852 г.). Авторъ занималъ высокое положеніе въ австрійской службѣ, былъ первымъ хранителемъ императорской библіотеки и членомъ академіи.
   Дѣйствіе его трагедіи Равенскій боецъ происходитъ въ Римѣ въ правленіе императора Кая Калигулы (г. Горевъ). При дворѣ цезарей много лѣтъ проживаютъ въ неволѣ двѣ плѣнныя германки: Туснельда (г-жа Ермолова), жена славнаго вождя Арминія, и ея родственница Рамиса (г-жа Великанова-Рамазапова). Попавшись въ плѣнъ, Туснельда хотѣла покончить самоубійствомъ, чтобъ избѣжать позора идти за колесницей побѣдителя во время его тріумфа; но у нея не хватило силы, вмѣстѣ съ собственною жизнью, прекратить только что зарождавшуюся въ ней самой жизнь ребенка, отцомъ котораго былъ Арминій. Когда явился на свѣтъ сынъ германскаго вождя, римляне отняли его у матери и отдали на воспитаніе неизвѣстнымъ ей людямъ. Съ тѣхъ поръ Туснельда ничего не знаетъ объ участи своего супруга и о томъ, гдѣ находится и что сталось съ ихъ сыномъ. Германецъ Меровигъ (г. Рыжовъ) сообщаетъ Туснельдѣ, что Арминій предательски убитъ въ междуусобной борьбѣ германскихъ племенъ, а что сынъ ея, носящій имя Тумеликъ (г. Южинъ), находится въ Римѣ въ томъ же отдѣленіи дворца, въ которомъ проживаетъ Туснельда. Юноша былъ отданъ для обученія въ равенскую школу гладіаторовъ, сдѣлался сильнымъ и искуснымъ бойцомъ подъ руководствомъ начальника школы Глабріо (г. Ѳедотовъ). Меровигъ узналъ объ этомъ, поступилъ на службу цезаря въ германскія когорты и теперь все подготовилъ для освобожденія Туснельды и Тумелика, для бѣгства съ ними на родину, дабы наслѣдникъ Арминія могъ стать во главѣ тѣснимыхъ римлянами германцевъ, объединить ихъ разрозненныя силы и отомстить Риму за униженія отчизны. Туснельда въ восторгъ видитъ благодѣтельный промыселъ боговъ въ томъ, что сами же римляне обучили ея сына воинскимъ упражненіямъ, воспитали неустрашимаго бойца, которому она вручитъ мечъ Арминія, принесенный ей преданнымъ Меровигомъ. При первомъ появленіи молодого гладіатора сомнѣнія не можетъ оставаться въ томъ, что это сынъ Туснельды,-- такъ поразительно похожъ онъ на Арминія. Въ увлеченіи радостью, жаждою мести и надеждами на величіе сына несчастная мать, однако, не приняла въ соображеніе, что римляне воспитывали въ Тумеликѣ не свободнаго воина для борьбы за идею, а бойца для арены цирка, ради потѣхи цезаря и римскаго народа. Начальникъ школы гладіаторовъ "бичомъ и ласкою",-- какъ самъ онъ говоритъ,-- училъ юношу ловко фехтовать и граціозно падать, выше всего цѣнить успѣхи и рукоплесканія жадной до зрѣлищъ толпы, почитать за величайшее счастье возможность отличиться на аренѣ передъ "самимъ" цезаремъ. "Бичомъ и ласкою", грубымъ кокетствомъ и легкимъ поведеніемъ своей дочери, цвѣточницы Лициски (г-жа Лешковская), Глабріо до мозга костей развратилъ воспитанника и сдѣлалъ его римляниномъ-рабомъ, въ душѣ скоморохомъ для кровавыхъ потѣхъ праздной толпы. Цезарь Кай Калигула, узнавши, что въ числѣ привезенныхъ изъ Равенны гладіаторовъ находится сынъ Арминія и Туснельды, приказываетъ, чтобы Тумеликъ явился биться на арену въ костюмѣ и вооруженіи германскаго воина, чтобы противникомъ ему былъ поставленъ лучшій боецъ, который бы навѣрное побѣдилъ и убилъ его, и чтобы Туснельда въ пышномъ одѣяніи супруги германскаго вождя присутствовала на этомъ зрѣлищѣ въ императорской ложѣ. На предложеніе матери бѣжать изъ Рима и стать во главѣ германцевъ противъ Рима Тумеликъ отвѣчаетъ полнымъ недоумѣніемъ: ни до какихъ германцевъ, ни до славы Арминія, ни до Тевтобургскихъ лѣсовъ ему дѣла нѣтъ,-- онъ римлянинъ и онъ гладіаторъ-Боецъ, ему нужна иная слава -- на аренѣ,ему нужны зрители, рукоплесканія толпы, одобреніе цезаря, восторги рыночной цвѣточницы. Пришедшаго звать его на служеніе родинѣ Меровига онъ принимаетъ за слугу цезаря, присланнаго показаться ему въ томъ костюмѣ, въ какомъ ему предстоитъ явиться на бой въ циркѣ. Передъ этимъ рабскимъ непониманіемъ высшаго долга, передъ ласками проститутки-пвѣточницы безсильны всѣ убѣжденія Туснельды и Меровига; гладіаторъ готовъ, пожалуй, уступить имъ и уйти съ ними на родину, но только послѣ боя передъ цезаремъ, увѣнчанный лаврами цирка. Его извращенному пониманію совершенно недоступна мысль, что, именно, послѣ этого боя онъ явится передъ свободными и воинственными сподвижниками Арминія навсегда опозореннымъ безчестною славой публичнаго бойца, потѣшавшаго ненавистныхъ побѣдителей. Гладіаторъ мирно засыпаетъ, чтобы набраться силы передъ боемъ. Туснельда ясно сознаетъ, что нѣтъ иного средства спасти честь сына, честь всего ихъ рода, какъ только убить несчастнаго, такъ низко упавшаго нравственно Тумелика. Въ ея рукѣ отданный ей на сохраненіе сыномъ мечъ Арминія, но сердце матери слабѣетъ и рука не поднимается на страшное дѣло. Раздаются звуки музыки; то самъ цезарь идетъ за Туснельдой и за равенскимъ бойцомъ. Медлить нѣкогда и Туснельда убиваетъ сына, а затѣмъ и себя въ присутствіи Кая Калигулы, чтобъ избѣжать мести и позора, которымъ ей грозитъ обезумѣвшій отъ гнѣва властелинъ...
   Такова фабра этой очень эффектной и, по смыслу своему, чисто-нѣмецкой трагедіи, выгодно выдѣляющейся, впрочемъ, изъ множества произведеній германскихъ драматурговъ совершеннымъ отсутствіемъ въ ней сантиментализма и тою объективностью, которая составляетъ отличительную и характерную черту большинства драмъ Фридриха Гальма. На нашъ, русскій, взглядъ въ трагедіи слишкомъ много славословій Арминію, слишкомъ часты напоминанія о Тевтобурнскомъ лѣсѣ, слишкомъ хвастливы прорицанія о томъ, что преемники Арминія соединятъ потомковъ его сподвижниковъ, Римъ побѣдятъ и сами на его мѣсто станутъ владыками міра. Если дикимъ ордамъ германцевъ и суждено было принять свою долю участія въ разгромѣ имперіи цезарей, то, во-первыхъ, сдѣлали они это далеко не одни, а одни никогда бы не сдѣлали; во-вторыхъ, въ разгромѣ и грабежѣ они участвовали, въ культурномъ же отношеніи не они побѣдили Римъ, а Римъ ихъ побѣдилъ, и даже не одинъ разъ. Стало быть, особенно ужь тутъ и похваляться-то нѣтъ основаній. Это, впрочемъ, пришлось сказать лишь къ слову, изъ обычнаго нашего нерасположенія къ шовинизму, гдѣ бы и какъ бы онъ ни проявлялся. Помимо этого, вѣрна и симпатична мысль автора о развращающемъ вліяніи культуры, хотя бы и высоко стоящей, но основанной на рабствѣ и всеобщемъ преклоненіи передъ незнающею никакой мѣры властью цезарей, доведенныхъ такою властью до полнаго безумія и доводящихъ до безумія всѣхъ, на кого ложится ихъ власть безсмысленнымъ гнетомъ. Кай Калигула неистовствуетъ, и г. Горевъ неподражаемо передаетъ припадки чисто-болѣзненнаго бѣшенства властителя древняго міра, его галлюцинаціи и странные переходы къ полному сознанію и къ желанію тотчасъ заглушить его въ себѣ шумомъ пира, пьяною оргіей, кровавыми зрѣлищами цирка. Цезарь любуется красотою своей жены Цезоніи (г-жа Ермолова-Кречетова),-- на самомъ дѣлѣ настоящей картинки, цѣликомъ выхваченной изъ античной жизни,-- и въ восхищеніи говоритъ, что стоитъ ему сдѣлать ничтожный жестъ рукой, и эта чудная головка слетитъ съ плечъ долой. И таково же положеніе тутъ всѣхъ головъ -- сенаторовъ и римскихъ всадниковъ, военачальниковъ, трибуновъ и цѣлаго народа, равно зависящихъ отъ прихоти или каприза удручаемаго скукой цезаря. Префектъ преторіанцевъ (въ дѣйствительности не префектъ, а трибунъ преторіанцевъ), Кассій Хереа (г. Арбенинъ), прямо говоритъ въ трагедіи, что нѣтъ для римлянъ другого спасенія, какъ убить Кая Калигулу, и подготовляетъ заговоръ съ этою цѣлью. На самомъ дѣлѣ Хереа убилъ его въ 41 г. по Р. Хр. Г. Южинъ изображалъ очень эффектнаго гладіатора и превосходно-цѣльно передалъ нравственный обликъ юноши, загубленнаго тѣмъ воспитаніемъ, какое дала ему школа бойцовъ, руководимая Глабріо. Въ интерпретаціи г. Южина, совершенно правильной, по нашему мнѣнію, Тумеликъ представляется даже не развращеннымъ человѣкомъ, т.-е. такимъ, который былъ нравственнымъ или имѣлъ понятіе о нравственности и, подъ вліяніемъ различныхъ обстоятельствъ, отдался порочнымъ склонностямъ. Тумелику просто чужды, незнакомы понятія о добрѣ и злѣ, о дурномъ и хорошемъ съ общечеловѣческой точки зрѣнія, о стыдѣ, долгѣ и чести во всемъ, что выходитъ изъ круга его гладіаторской спеціальности. Онъ убѣжденъ, что стыдно побѣжденному, сбитому съ ногъ бойцу упасть и ждать смертельнаго удара въ некрасивой позѣ; для того, чтобы исполнить это, надо имѣть большой запасъ самообладанія, которое въ иныхъ случаяхъ мы называемъ храбростью и почитаемъ за геройскую доблесть, а въ дѣлѣ публичныхъ зрѣлищъ, "игръ", не можемъ считать ничѣмъ инымъ, какъ мрачнымъ скоморошествомъ высшей школы, выработаннымъ звѣрскою дрессировкой,-- не доблестью, а извращеніемъ и крайнимъ униженіемъ человѣческаго достоинства. И Тумеликъ успокоиваетъ Глабріо, что "не осрамится" въ роковой моментъ, и достойный учитель увѣренъ въ томъ, что такъ это и будетъ, и быть иначе не можетъ, особливо въ присутствіи самого цезаря. У рабовъ есть свой рабій гоноръ, побуждающій ихъ въ самомъ позорномъ униженіи стараться превзойти себѣ подобныхъ. И эту черту г. Южинъ отмѣтилъ очень тонко и мастерски провелъ черезъ всю пьесу. Въ его недоумѣніи, въ неспособности уразумѣть точнаго смысла призывовъ матери на служеніе родины было даже нѣчто трогательное,-- такъ наивнопросто выражено это артистомъ. Вамъ жаль становится теряющагося юношу, напрягающаго всѣ силы своего дѣтски-неразвитаго ума, неспособнаго подняться до сознанія собственнаго несчастія. Роль Туснельды мы не можемъ причислить къ лучшимъ ролямъ г-жи Ермоловой, но думаемъ, что произошло это не по винѣ исполнительницы, которую мы не вправѣ упрекнуть ни въ малѣйшей невѣрности тона или движенія,-- произошло это, по нашему мнѣнію, отъ того, что сама роль, по существу своему сдержанная и нѣсколько сухая, не даетъ возможности развернуться порывистой и увлекательной силѣ высоко-талантливой артистки. Надо и то еще сказать, что роль Туснельды слишкомъ однообразна и монотонна, въ ней слишкомъ много повтореній. Г-жа Лепіковская очень хорошо изображала цвѣточницу Лициску, но,-- какъ ни страннымъ это можетъ показаться,-- мы не особенно довольны тѣмъ, что она такъ "хорошо" передала характеръ и положеніе этого жалкаго существа. Такія Лициски, несомнѣнно, были въ древнемъ Римѣ, и теперь онѣ есть, только мы сомнѣваемся въ необходимости для исполнительницъ подобныхъ ролей воспроизводить ихъ на сценѣ особенно точно, тѣмъ болѣе, что и между такими женщинами существуютъ различія, и для художественности образа слѣдуетъ избирать такія разновидности типа, въ которыхъ рѣзкость не доходила бы до крайности. Французская манера брать смѣло самыя рискованныя положенія и, не смущаясь ничѣмъ, проводить ихъ съ полнымъ реализмомъ, хороша лишь до извѣстной мѣры, которую французскіе артисты знаютъ или соблюдаютъ рѣдко изъ угожденія вкусамъ своей публики, доходящей уже до пресыщенія всякими сценическими пряностями. Не въ такомъ, къ счастью, положеніи наши артисты и не таковы отъ нихъ запросы русской публики, умѣющей цѣнить художественное и прекрасное безъ подстегиванія нервовъ и чувственности. Г. Ѳедотовъ весьма типично передалъ личность начальника школы гладіаторовъ и отлично оттѣнилъ происхожденіе такихъ ненормально-характерныхъ фигуръ, какъ его воспитанникъ Тумеликъ и дочь цвѣточница. Трагедія поставлена роскошно и разыграна съ блестящимъ ансамблемъ. Какъ на важный шагъ впередъ нашей труппы, мы считаемъ своимъ долгомъ указать на умѣнье большинства артистовъ быть похожими на римлянъ въ трагедіи Фридриха Тальма и на русскихъ людей XVI вѣка въ драмѣ Островскаго. Въ недалекомъ прошломъ этого нельзя было сказать и достигнутые въ этомъ направленіи успѣхи надлежитъ приписать, главнымъ образомъ, доброму вліянію театрально-драматическаго училища.

Ан.

"Русская Мысль", кн.III, 1894

   
   
   
   
   
   
   
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru