Розанов Василий Васильевич
На закате дней

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Л. Толстой и интеллигенция.

В.В. Розанов
На закате дней
Л. Толстой и интеллигенция

   Мы заметили, что Толстой животворит все, кроме интеллигенции, и добавили, что это "не серьезно и только до времени". Помните ли вы в "Воскресении" группу ссылаемых интеллигентов? Задача "воскресить" Катюшу Маслову, которая не далась Нехлюдову, папашей которого был приблизительно Вронский, а мамашей Бетси Тверская (из "Анны Карениной"), -- эта мучительная и нужная задача "воскресить" действительно напрасно загубленную девушку, которая задавлена жестоким и тупым миром, -- легко и сама собой далась недалекому, тупому как ломовая лошадь, но как ломовая же лошадь, чистому и невинному Симонсону, нигилисту, именующему себя "мировым фагоцитом" (по Мечникову). Личность Симонсона -- один из самых удивительных портретов, написанных Толстым за все 55 лет его литературной деятельности. Прежде всего он явно глуп. Он вечно рассуждает, и рассуждает только шаблонным образом, общими фразами, -- как лошадь "идет" и не умеет не идти, как ее природе не свойственно ни "полежать", ни "поиграть". Лошадь идет, а Симонсон рассуждает: Но как у лошади ее ход, -- это натура и это правда, так у Симонсона его рассуждения -- это тоже его "интеллигентная" натура и (с этого-то и начинается страшно серьезное) это в нем настоящая правда, тогда как у Нехлюдова (в котором много автобиографических черт самого Толстого) "рассуждения" его суть что-то наносное, временное, бессильное... Нехлюдов "рассуждает", а как пришлось "воскрешать" Катюшу, -- он и не смог. Возвратить проститутку к состоянию жены -- "фи!"... Тут в Нехлюдове-Толстом вдруг заговорил весь Петербург. Да, да! "Фи! Священный институт брака, нежная, благоуханная семья и... запах проститутки". Демократ Толстой, все-таки граф Толстой, -- не вынес. "Но миру нужны и глупые", -- это уже сказал Толстой своим портретом Вронского. Симонсон есть демократическая форма Вронского, Вронский, снизу поднявшийся. Он (как и Вронский) шаблонен, без тонко развитой личности в себе, с общими правилами, т.е. (по интеллигентной своей натуре) с "общими рассуждениями", но в которые он верит, как и Вронский верил в свои "правила", и в этом заключена была вся его суть. По рассуждениям и Толстого Катюша была невинна, и ее надо было спасти. Да ведь это и по мировому так? Но граф Толстой скис, Нехлюдов скис: "худо пахнет, не может ввести в семью". Тут крайне важна крохотная сценка в конце "Воскресенья", где Нехлюдов, осматривая детские комнаты, кажется дочери генерал-губернатора, дает вдруг почувствовать атмосферу "Детства и отрочества", Китти и Наташи Ростовой... Катюша около этого представилась просто невозможною, и он отвел в сторону Нехлюдова, выдвинув на место его Симонсона... Пожалуй, ведь в жизни так и бывает: погубит один, а спасает другой. Хотя и тот, "погубитель", тоже в своей жизни спас кого-нибудь, но не свою, а чужую жертву; ну, не женитьбой (зачем же непременно этим), то чем-нибудь другим... Так мы и все мы порознь в мировом море, и все вместе. Продолжим указания. Симонсон, со своими коротенькими, недалекими рассуждениями, со своей не тонко развитою организациею, вот как у Вронского-Аракчеева, но уже с тенденциями к низу, к демократии, при приближении Катюши сказал, что он не только не чувствует в ней ничего худого, но что, по его мнению, она -- тоже "мировой фагоцит", предназначенный самою природою приносить только добро и везде поглощать и бороться с дурным и вредным! Вот и раз! Толстой-Нехлюдов кричит: "Да ведь пахнет", а Симонсон, действительно, совершенно тупой, говорит: "Не слышу". И исцеление "расслабленного", -- восстановление действительно "прокаженного" (ибо, легко сказать: "проституция", а ведь это надо пережить, ведь от этого "остается") -- это евангельское чудо евангельской силы и красоты -- совершено нигилистом-отрицателем! Никогда не смог, не имел великодушия это сказать Достоевский (см. его "Бесы" и их мораль). И всего удивительнее, что это сказал тот Толстой, который так не любит интеллигенции...
   Но договорим. У действительно тупого Симонсона и все чувства притуплены, недоразвиты, и он воистину ничего "худого" не слышит, не обоняет в проститутке, все-таки проститутке по факту, каковы бы ни были причины ее положения. И "спасение" вышло у него правдою, проистекающею из самой физиологии его, вот этой притуплённой или ограниченной. Ибо он не только ее спасает, но и сам становится в приятное себе положение! "Муж мирового фагоцита, и сам тоже мировой фагоцит". Никакой разницы, дисгармонии! И опять надо договорить, что, как чисто резонерская натура, -- вечно "рассуждающий" и поступающий по своим рассуждениям человек, -- он именно "человек" только, но ни мужчина, ни женщина, и не имеет специально мужских предрасположений или антипатий, вот этого отвращения, например, к "потерянной" женщине... Он просто этого не чувствует, это для него ничто. Для него есть только душа, дух... Ну, это у Катюши, как у всех. Симонсон, в сущности, не имеет пола, он бесполовой человек, вот, как сказано в Евангелии о "скопцах от чрева матери". Но и Катюша, -- если вдуматься серьезно в суть проститутки и проституции, -- есть уже также бесполая, кастрированная женщина: страшная ее профессия шаг за шагом, день за днем вскрывала у нее всю внутренность, всю эту половую внутренность, где "топтался" народ, топтались смазные сапоги. Как женщина она умерла! Это-то с ужасом Нехлюдов и Толстой и почувствовали, и оба убежали в сторону, струсили. "Жених выскочил в окно", как говорят, смеясь, в народе. "Ну как жениться на кастрированной?" Но Симонсон, "скопец от чрева матери", не чувствует этой ее кастрированности; сам только дух и духовность, он находит в ней эту же только духовность, одну духовность, без (погубленного) тела, которое его и не занимает. Перед браком его не занимает ничего полового. "Даже не приходит на ум". Хотя он и будет делать все, что нужно, без отвращения, без обоняния, -- без этого, конечно, без существа брака, кровного сожития ничего бы и не вышло, не вышло бы "спасения", а оно нужно и оно есть. Пренебреги совершенно этим Симонсон, -- и он не "воскресил" бы, не "восстановил в жену" Катю, но он, как и она, уже равнодушен и инертен к этому; для него главное -- в душе, в духовном общении, на что глубоко способна Катя и на что она горячо ответит.
   Нехлюдов и Толстой, дети Вронских и Тверских, дети Элен Безуховой и Пьера, люди породистые, с сильными и красивыми предками, органически не могли вынести брака с проституткой. Ведь это потруднее, чем написать книжку поучительной морали (Толстой) или пропутешествовать в Сибирь за ссыльною. Ведь она будет жена... Это слишком близко! Нужно с ней спать, нужно ее любить. Любить активно? Проститутку? Нехлюдов и Толстой зажмурились. Правды не выйдет, реального не выйдет. Нужно каждое утро видеть, как Катюша, вот "такая" и немножечко "таковская" (ведь это есть, куда же девать это?!!), натягивает на себя длинные шерстяные чулки, или если и шелковые на нехлюдовские деньги, то это как-то еще хуже, печальнее и зловоннее. Поутру натягивает чулки, а с ноги остригает ногти и спрашивает своего "marie": "Ты не замечаешь, -- у меня, кажется, мозоль?" И Нехлюдову, как "любящему" мужу; надо посмотреть, не мозоль ли в самом деле. Тут "любящий" и выйдет только в кавычках: натуры не будет, жизни не будет, ничего не будет. "Воскрешения" не будет, т.е. темы романа, а его откуда-то надо взять. Пришел Симонсон и принес его. Кто такой Симонсон? Его род, племя, религия? Ничего нет. Предки были шведы или англичане, а он сам... русский нигилист, да взаправду нигилист и взаправду русский, как и вообще в нем ничего нет неправдивого. Это русский правдоискатель, коренной наш тип, повторивший точь-в-точь древних юродивых, этих лохматых, странствующих, голодных и холодных "святых" людей старой Руси. В сущности, по дарам его, по предкам, по породе и породистости -- Симонсон несколько недоносок, что и отразилось в убожестве его воззрений, в слишком большой их недалекости. Ну, он не "доносился" матушкою, а Катюша по печальной судьбе своей слишком износилась. И оба сливаются, маленькие. Один к одному льнут, как два Лазаря...
   Страшно! Правдиво! Глубочайше нравственно!
   Другим же языком рассказать, без аксессуаров нового русского реализма, -- и получилась бы трогательнейшая из трогательных христианских легенд! Здесь у старого Толстого уже не хватило таланта: в общем роман ниже своей темы, он написан бледно, тускло, неуклюже, и удались только некоторые побочные сцены, где старой мастерской рукой он выводит петербургское шалопайство. Но нужно было писать вовсе не это, и даже вовсе не нужно было писать "романа" (куда!), ибо ничего тут "романтического", влюбленного нет, нет "интриги" и "чувства", ничего для романа нет, а есть простая и бывающая история о том, как одну убогую находит другой убогий, и, дыша в ее гнойные раны (которые есть, которые не затрешь), дыша ртом своим, безмерно любящим и смиренным, исцеляет эти раны; или, точнее, как тут невидимо приходит Бог и исцеляет обоих, поднимает в силах, берет обоих слабых в свои Отчие небесные, мировые объятия.
   Легенда, а не роман.
   Но, возвращаясь к общему, заметим, до чего здесь, на склоне лет своих, в последнем своем романе, Толстой посмотрел на интеллигентов уже не прежним взглядом вражды и отрицания. Спокойный старец погасил волнующиеся свои чувства и, воспоминательным оком окинув "виданное и слыханное", -- вывел группу мятущихся правдоискателей интеллигентов-юродивых, в которых столько нравственной красоты! Перечтите подробно характеристики их: вот дочь генерала, ушедшая из дома отца и начавшая жить среди рабочих, обучая их, возясь с ними, с их болезнями, детками. Как все хорошо! Да и все они добрые, ясные. И этот милый Симонсон, сущий праведник, младенец в 30 лет, -- форменно "яко юродивый". Воистину мировые фагоциты, без всяких кавычек и иронии. Живут около народа, для народа. Чего лучше? Делают добро и любят правду. "С кривдой не мирятся", оттого пошли и в Сибирь. "Поглощают все зло, всякое мировое зло". Ну, совсем фагоциты по Мечникову. И Мечникова читают. И вообще читают всякие книжки и живут по книжкам. "Интеллигенты"... Поглотили собой "грамотеев" Владимирской Руси, но с другой стороны, с отрицательной стороны. А сердце то же, а душа та же, наша русская, у этих "космополитов"... Забрали и англичанина Симонсона к себе, "обрусили", да как! Тоже в Сибирь пошел за эти, кажется, русские идеи; это уж не то, что поляки, с скрежетом зубовным учившиеся при Гурко по-русски в школах. Тут объединение покрепче. И вообще тут все абсолютно крепко, ибо абсолютно нравственно, абсолютно здорово и праведно. И старым, вещим своим словом (сравните с "Бесами" Достоевского), -- ибо это слово вещее и относилось до будущего, до будущих отношений к интеллигенции, -- Толстой сказал:
   -- Хорошо.
   
   Впервые опубликовано: "Русское слово". 1907. 30 октября. No 249.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru