Розанов Василий Васильевич
Ж.-Ж. Руссо

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

  

В. В. РОЗАНОВ

Ж.-Ж. Руссо

   Серия "Русский путь"
   Ж.-Ж. РУССО: PRO ET CONTRA
   С.-Пб., Издательство Русской Христианской гуманитарной академии, 2005
  

Все изменилося. Ты видел вихорь бури,
Падение всего, союз ума и фурий,
Свободой грозною воздвигнутый закон,
Под гильотиною Версаль и Трианон
И мрачным ужасом смененные забавы.
Пушкин1

   Позволю и я себе, хоть немножко и запоздаю, сказать несколько слов о Руссо, 200-летний юбилей рождения которого только что отпраздновался всею печатью. Предмет этот так велик и интересен, он до такой степени вековой, что запоздание в 2-3 недели не составит важности. Ведь все этот месяц подумали о нем; пусть моя дума присоединится к думам всех.
   Никто так полно и жизненно не выразил значения Руссо, как Наполеон, сказавший, что "без Руссо не было бы революции"2. В устах Бонапарта это была почти исповедь. Мы помним его всегда как императора и властелина; но он прошел, хотя и узенькую, полоску юности, мечты и сердечного воображения. В словах о Руссо он как бы сказал: "Разве мы все тогда начали бы так ломать старую Францию, не появись этот Руссо со своим гипнотизмом красноречия, веры, вторичного и чистого детства человечества"... Наполеон выразил в словах о Руссо то, что он чувствовал и знал; чего мы теперь не знаем, отделенные 1 1/2 века... Чему мы просто должны верить как факту. Мнение Наполеона о Руссо есть факт истории, а не одно только суждение.
   Но французская революция -- первый день новой Европы. И Наполеон сказал собственно неизмеримую мысль, что вся новая Европа более или менее обязана своим рождением странному духу, странному влиянию, которое произвел этот "литературный бродяга", каким и по существу и по форме, и по сочинениям и по биографии был Руссо. "Бродяга" -- без порицания; просто -- как портрет. Действительно: "своего дома" не только не было у Руссо, но Руссо и невообразим в "своем доме", и вообще в каком-нибудь постоянном жилище, на долговременной квартире. Руссо -- сама неустойчивость; он вечно переходит из одного положения в другое, от одних мыслей к другим, из одного города в другой, от одной возлюбленной к другой, от одной должности и профессии -- в другую, от одних друзей к другим и т. д. Это бывает и у других, но как черта величайшего легкомыслия и пустоты человека. У Руссо же это была -- трагедия, страдание, доведшая его почти до безумия и ранней смерти. Он не мог стоять на одном месте, томясь вечным томлением по чему-то новому, "другому", чем его "сегодня" и "здесь". И это как душевно, так и физически. Его земля не держала, и он не держался на земле. Есть что-то воздушное, птичье в нем. Говорят, всякий человек похож на какое-нибудь животное; обычно сухопутное: на быка, на лошадь, на верблюда, на свинью. Руссо был сходен поразительным сходством с какою-то птицею -- с длинными крылами и крошечными, слабыми ножками. И он пролетел над Европою, запев больную песню, большую и зовущую, больную и тоскливую. И все подняло голову, отозвалось. Все почувствовало в груди своей отзыв на эту песню. Вот откуда значение Руссо. Он мог бы петь о том, что ему одному понятно. Это могло бы быть прекрасно, но не было бы значительно. Суть в том, что он запел мировую, общечеловеческую песню, мотив которой, собственно, вечен в человеке, глухо знаком всему человечеству. И все поднялось. Получилась "революция".
   Кант, Гете, Байрон, Толстой -- люди, достаточно великие и не любившие от кого-нибудь "зависеть", равно говорят, и с любовью, а не с "несносным чувством", о своей зависимости от Руссо. Кант признавался, что он на несколько недель остановился в писании философского трактата, когда появился его "Эмиль"; Толстой много лет тайно носил на груди портрет Руссо вместе с крестом. Такие лица революции, как Сен-Жюст, Робеспьер, не говоря о громадной толпе "людей революции", собственно, лишь портретно выражали в себе идеи и дух Руссо. Влияние на Толстого, на Канта?.. Да кто он, влияющий? -- Мальчик, безумец, любовник "доброй Терезы", темный воспламененный юноша...
   Поразительный факт. Мировой факт.
   Что такое его идея "первоначального невинного состояния человека"? Да идея -- Библии. Идея Рая, Адама и Евы, грехопадения. Почему же, как страница Библии, она не заражала, а как "сочинения Руссо", всех заразила, взволновала и увлекла? Все обезумели от этой мысли, образа представления, надежды, чаяния. Что такое, в чем загадка? В Библии мы это учим десяти лет, и давно надоело; в 17 лет "не верим этим басням". Вдруг стали том за томом, трактат за трактатом выходить "сочинения Руссо", где была и билась пульсом эта в сущности эпическая страница Библии, но она уже билась как лирика, как призыв, как плач и знамя, как земной насущный идеал, по которому "завтра начнут переделываться все дела". "Вернем себе рай", "вернем себе невинность". -- Как передает в подробностях Тэн, об этом грезили и в королевских дворцах, и герцоги, и последний мещанин3. Все "опростились", Мария Антуанета опростилась и из своих рук кормила своих коров свежей травой4. Деланно или неделанно, сильно или безуспешно -- но порыв сюда у всех был. Все рванулись в невинность, первоначальность и рай. Даже Кант задумался: "не снять ли мне ученый колпак и не сделаться ли просто теленком, жующим в поле траву". А Фауст и его скука мудростью, его томительное желание опять юности, любви и непосредственности?.. Везде -- Руссо, все -- Руссо.
   "Революция" совершенно понятна после Руссо, как она непостижима, и просто ее бы не было без Руссо. Были бы "преобразования": но "преобразование" -- не революция, и особенно не эта первая революция. Революция с ее террором, с готовностью "всех зарезать, если они не по Руссо живут", миссия Робеспьера -- все это с явным безумием, эпилептичностью, захватом в грудь столько воздуха, что выдохнуть невозможно, -- есть явление solo в истории. Ни на что она не похожа. Революция была в сущности припадком: и этот "припадок" вызвал Руссо. Таким образом, вся его личность и миссия есть не очень литературная, но глубоко историческая. "Литература", что он был писателем -- случайность. Явление, именуемое "Руссо", "приход в мир Руссо" -- есть феномен религиозной жизни, религиозной судьбы Европы: это есть арийская форма религиозного события, типично арийская, но и типично религиозная. В сущности, Руссо и не думал повторять страницы Библии; она ему и на ум не приходила; из современников, кажется, никто не отметил, что "это просто первые четыре главы книги Бытия". Руссо не подражал, не повторял. Он сотворил из себя и сам великую религиозную страницу -- великий религиозный пароксизм. Случился типичный европейский религиозный припадок в конце XVIII века. Это и есть революция.
   Жгли, рубили, разрушали: как в Тридцатилетнюю войну, как католики в Чехии после Белогорской битвы5, как те же католики в Лангедоке и Провансе, как иезуиты, не задумываясь, истребляли "врагов папы". Руссо назвал папою "народ" и "невинность", и Робеспьер начал рубить головы "неверных" этому "папе": с тем же чувством правоты и веры, что "будущее оправдает его". Восстановление "невинного состояния" было религиозною верою, религиозною темою, было "вероисповедного задачею на завтра"... Тут не задумываются, не задумывался никто. "Террор" только и можно понять, придвинув к нему "гугенотов". Люди явно безумеют. Но ведь послушайте: и по Платону, "действительность есть преходящее", "на земле мы только странники и умрем"... Но если так, если все реальное есть лишь кажущееся", то кто знает, не открывается ли в слепые и безумные моменты человечества трансцендентная сущность мира, земли и существа человека... "Долой голову мещанству, обыденности и прозе: и да здравствует пожар, сон, сновидения и опять пожар".
   Кто знает, где сущность, в громе или в ясном дне.
   И настал гром. И засверкали молнии.
   Потом град, ливень. Повалились вековые дубы. Это -- революция.

* * *

   А "дунул" ее бездомный странник Руссо.
   Все отмечают в нем странное детство, присутствие "впечатлительного мальчика" уже в зрелом по возрасту человеке. Это -- его сущность. Да оглянитесь и на действительность: ведь "пожары зажигают мальчики". Какое-то мировое emplois. Какому же великовозрастному человеку, статскому советнику или государственному поэту Гете, придет на ум поджечь дом или крикнуть революцию. Революция по существу есть детское дело, детское и разбойное, детское и поджигательное. Юность имеет свои исторические emplois. Философия -- старости, дипломатика и политика -- старости же, суд и служба опять -- принадлежат старости, зрелому возрасту. Но та бездна действия, каковая есть в "громе и молнии", -- бездна и масса движения, захвата воздуха в грудь принадлежит, естественно, юности -- даже отрочеству. И "революцию" мог родить только "неумытое дитя" своих "Воспоминаний" ("Confessions"), этот Жан-Жак.
  
   Смешон для всех.
   Велик для всех.
   Комик -- для Вольтера.
  
   Серьезное явление -- для Канта. Он и привил свое "мальчишество" целому веку, всему поколению. Отсюда краски революции: кроваво-страшной, детски-увлекающейся, живой, полной какого-то яркого "я" в каждой точке и в каждой минуте, безумной для всякого рассудительного человека, для всякого делового человека и совершившей, однако, такое дельное дело, какого бы не совершить полку великовозрастных титанов. От этого, например, мальчишеского духа, мальчишеского пафоса от 1790 до 1799 года, произошла неудача Мирабо6, человека совершенно зрелого и мудрого. Во время революции ничего вообще "мудрого" не могло удаться: могло удаваться только безум- <пропуск в тексте> против нее всей мудрой "критики потом"; критики и Тэна, и нашего Любимова ("Против течения; беседы о французской революции"), и проф. Герье (комментарии к Тэну)7. Все у них у всех -- верно, с одной стороны, рассудительно, исторически-правильно; а с другой стороны -- и совершенно неверно, вполне антиисторично. Конечно, "родители знали", что любовь Ромео и Джульетты "принесет им вред". Но "родители" никак не могли бы дать сюжета для великолепной хроники Вероны и трагедии Шекспира, и для мирового любования этою "горестною историей"; 17-летние дети -- дали. Нужны ли миру Ромео и Юлия? Для "произведения потомства" -- не нужны, но для красоты мира -- в высшей степени необходимы! Дело в том, что самая-то "мудрость" имеет в себе этажи и этажи, слои и слои: и "мудрое", положим, в третьем этаже -- совершенно "глупое" в шестом этаже, а "мудрое" для шестого этажа -- "никуда не годится" в этаже третьем. Так что прав и Любимов, но прав и Сен-Жюст.
   Невероятная сила и все историческое значение Руссо происходит оттого, что он изменил как бы протоплазму людей своего времени, поколения своего. Изменил новым духом и новыми темами, новым материалом своих сочинений. Известно, "протоплазма" долгое время оставалась скрытою и никому неизвестною; эта незаметная жидкость внутри кровяных шариков не считалась ничем важною или никто не мог понять ее значения, потому что она -- однородна, плоска и неинтересна. Все смотрели на голову, руки, на органы, глаз, почки, легкие, сердце. Политика и история до Руссо и имела дело с этими массивными фактами, с огромными факторами большой политики и дипломатики; с дворами, министрами, королями, придворными, с любимцами-фаворитами, которые "все решали" и "все устраивали", "удачу" и "неудачу". Пришел Руссо. Что же он стал делать? Именно стал действовать на протоплазму Франции и всего тогдашнего читающего человечества. Этот грязный мальчишка, назвавший себя забавным именем citoyen de Genève8, начал рассказывать о своей доброй Терезе и пакостях с мадмуазель Лавассер9, как его секли и что он при этом чувствовал, и т. п. глупости, совершенно не профессорские. Он стал выдавать маленькие секреты человечества, которые и у других бывали "в его положении", но все условились об этом молчать. Вообще, человечество состоит из человечества "в разговорах" и из человечества "в молчании". Вот это второе совершенно никому не было известно, т. е. не было известно в литературе, в политике; "про себя"-то каждый о нем знал, но знал, каясь и ограниченно, только именно "о себе", т. е. без значения и силы. Руссо вызвал к действию и арене это "человечество в молчании", которое через литературу вдруг слилось в одну у мириад душ, у миллионов таившихся индивидуальностей: и тогда, естественно, получило силу, стало громом и молнией. "Бог весть откуда взявшимся". "Искорки-то всегда везде были -- для шалости и в шалостях". Вдруг заговорил Руссо, заговорил об интимном и внутреннем, о пакостях и молитве ("Исповедание савоярского священника"), о своей тоске, о своей грусти, о своем -- "не знаю, где найти место себе", о своем -- "мне ничего не нравится", о своем -- "я нахожу ложь во всем". И появились синие молнии, клубы молний. "Не понимаем и мы, для чего живет человек со своими фижмами, пудрою, в расчищенных парках из аллей постриженных дерев, -- со своими менуэтами, приседаниями, интригами и враньем".
   "И потрясся Олимп многохолмный", -- как говорит Гомер. Все затряслось в Европе: потому что ведь думать-то это стали все, до "встречи двух дворян на Невском", а век Екатерины, "заговоривших шепотом о вновь напечатанном Эмиле этого чудака Руссо, этого святого Руссо, этого безумца и вместе гения". "Мальчишка Руссо" заговорил тайну всех, заговорил о тайном во всех: что же было делать правительствам? Не стрелять же из пушки по этому "грязному мальчику" и "двум дворянам на Невском", тихо разговаривающим между собою. Между тем короли, придворные, вельможи и министры вдруг почувствовали, что они обессилели каким-то внутренним бессилием и что какие-то неведомые силы начали нарастать "совсем в стороне" и "где им не указано", -- у этих приватных людей, без формы, без определенности и даже "без определенных занятий"... "Солнце" закатывается здесь, "другое солнце" восходит там. Совсем космический переворот, и его произвел Руссо. Произвел именно этой тайной своей протоплазмой, "не расстреливаемой из пушек". Теперь -- не Помпадур и Ментенон, а -- провинциальная девушка Шарлота Кордэ; не Неккер или Кольберг, а Шиллер с балладами, "Разбойниками" и "Маркизом Позой"; не Людовик XVI и даже не Мирабо, который все-таки мог бы быть у него министром, а сумасшедший поэт Руже-де-Лиль10, которого куда же взять в министры. Бабеф, Сен-Жюст и гильотина. И, наконец, не трон и "управление", а ревущая толпа и ее судороги. Чудовищный горный поток, все разрушающий, -- лавина, оборвавшаяся с вершины горы, -- вот революция. Какие тут рассуждения, какая рассудочность!! На 10 лет из Франции вдруг пропало "управление" пропало не в физике своей, а в метафизике, в сути. "Управления" вообще не было, никакого! Какая же "канцелярия" в жерле вулкана, в котором все кипит и выбрасывается; а вы хотели бы подставить "рельсы" для этих выбросов. Тэн безумен со своей рассудочностью. Он эмпиричен был здесь, в своих рассуждениях о революции, которая вообще не "рассуждаема", и это в ней -- не побочное, а суть.
   Тут не рельсы были нужны, а меч. Контрдинамит. И его принес Наполеон, в своей колоссальной личности, тоже единственной. Мне как-то обмолвился один из медиков, что "у Наполеона был пульс 40 ударов в минуту", когда у человека он бывает нормально 70 ударов. Жалко, что не посчитали пульс у Руссо: у него, вероятно, был дрожательный, мелкий пульс, 100 в минуту. И Руссо, и Наполеон были "иначе рожденные люди", и в этом все дело; иначе, нежели как вообще рождается человечество. Человек-пулемет (Руссо) и человек царь-пушка. Один мелкую дробь свою рассыпал по всем щелям человечества, другой чудовищным ядром сразу смел все. Наполеон есть другой фазис революции; революция же, но во второй ее фазе -- устроительной. Всякое извержение вулкана прекращается. Всякая революция должна кончиться: это не ее слабость, это ее суть. Но после революции "все остается в другом виде" и все начинает жить "по новому закону". "Революции" в истории человечества то же, что "геологические перевороты" в истории планеты. Они "само собою" бывают редки, "само собою" -- на больших расстояниях и "само собою" -- проходят. Что за "планета", которая вечно переменяется. Суть планеты, конечно, устойчивость, и суть истории -- именно быт, "изо дня в день", "сегодня, как вчера". Консерватизм как постоянное, консерватизм не в физике своей, а в метафизике -- лучше, вечнее, нравственнее, благороднее "переворотов": но, конечно, консерватизм "как следует", т. е. как благородный ясный день, полный день. Солнышко взошло и зашло без облачка -- вот идеал. Но когда "все моросит", "ветер дует", на земле "слякоть" -- ну, пусть буря "прометет" все. Но с мыслью: "пусть пройдет и она". Эта-то мысль для всякой бури -- окончательна. Буря -- все-таки зло, и переносима только для уничтожения еще худшего, для маразма, заразы, болезней, непорченого воздуха. До сих пор все ошибаются, что в "буре" содержится что-то самостоятельное, какое-то вечное начало, что она "в себе и безотносительно" хороша. Нет, окончательно-то и безотносительно хорошо "изо дня в день" -- как и говорит народ вековым умом: "тишь да гладь, да Божья благодать". С абсолютной точки зрения, "от Адама до последнего человека", -- Руссо был грех, болезнь и преступление. Смотрите, и какой он был в биографии своей уродливый, болезненный, весь неправильный. Боже: ни "гражданин", ни "человек". Именно -- пульс 100 ударов в минуту, лихорадящий; какая-то протоплазма по виду, по "житию". Что-то в высокой степени бесформенное, зыбкое, неустойчивое.
   Бог благословил Руссо (его личностью, его сутью) человечество и наказал человечество.
   Через него -- казнь, через него -- возрождение. Но наконец его пора забыть.
   Вот Руссо и к нему отношение.
  

ПРИМЕЧАНИЯ

   Впервые: Новое время. 1912. No 13048. 10 июля. Печатается по: Розанов В. В. О писательстве и писателях // Собр. соч. Под общ. ред. А. Н. Николюкина. М., 1995. С. 569-575.
  
   Розанов Василий Васильевич (1856-1919) -- философ, писатель, публицист.
  
   1 Цитата из стихотворения Пушкина "К вельможе" (1830).
   2 Это высказывание приведено в "Размышлениях о Французской революции" мадам де Сталь (Staël [J. L.]. Considérations sur les principaux événements de la révolution franèaise. Ouvrage posthume de madame la baronne de Staël. Paris, 1818. P. 377). (См. также: Damas Hinard. Dictionnaire -- Napoléon ou recueil alphabétique des opinions et jugements de l'empereur Napoléon I-er. Deuxième édition. Paris, 1854. P. 468.)
   3 Об этом Тэн говорит во второй главе третьей книги "Нравы и характеры" своего сочинения "Старый порядок" (см.: Taine H. Les origines de la France contemporaine. I. L'ancien régime. T. 1. Livre 2. Les mDurs et les caractères. Ch. 3. Paris, 1899. P. 249-264).
   4 Мария Антуанетта (1755-1793) -- французская королева, жена Людовика XVI (с 1770). Казнена во время французской революции. По ее повелению в Малом Трианоне была построена "деревня королевы", где Мария Антуанетта вела жизнь "простой поселянки".
   5 Белогорская битва (битва у Белой горы) (8 ноября 1620 г.) -- решающая битва в Чешском восстании против Габсбургов (1618-1620), в результате чего Чехия потерпела поражение. Чешское восстание -- исходный пункт Тридцатилетней войны.
   6 Мирабо Оноре Габриэль Рикетти (1749-1791) -- французский политический деятель, депутат Генеральных штатов.
   7 Любимов Николай Александрович (1830-1897) -- физик, историк, автор очерков "Против течения", напечатанных в "Русском вестнике" (1880. No 8; 1881. No 6) под псевдонимом В. Кочнев и посвященных разбору книги И. Тэна о французской революции. Идеи Руссо и революцию 1789 г. оценивал с консервативно-охранительных позиций. Воззрениям И. Тэна на французскую революцию В. Герье посвятил следующие труды: Герье В. И. Ипполит Тэн как историк Франции // Вестник Европы. 1878. Т. 2. апрель. С. 534-582; Герье В. И. Ипполит Тэн и его значение в исторической науке. СПб., 1890; Герье В. И. Французская революция 1789-1795 гг. в освещении И. Тэна. СПб., 1911.
   8 гражданин Женевы (франц.)
   9 Здесь ошибка Розанова. Левассер -- фамилия подруги, а затем жены Руссо Терезы, а также ее матери. Эпизод же, о котором упоминает Розанов, связан с мадемуазель Ламберсье и описывается Руссо в первой книге "Исповеди".
   10 Помпадур Жанна Антуанетта Пуассон (1721-1764) -- маркиза, фаворитка Людовика XV. Ментенон Франсуаза, маркиза д'Обинье (1635-1719) -- фаворитка Людовика XIV. Корде Шарлотта (1768-1793) -- убийца Ж.-П. Марата. Кольберг (Кольбер) Жан Батист (1619-1683) -- французский государственный деятель, министр финансов. Неккер Жак (1732-1804) -- министр финансов во Франции (1777-1781 и 1788-1790). Людовик XVI (1754-1793) -- французский король (1774-1792). Руже де Лилль Клод Жозеф (1760-1836) -- военный инженер, автор "Марсельезы".
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru