Розанов Василий Васильевич
Высокопреосвященный Смарагд

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Н.Н. Глубоковский, ординарный профессор Императорской С.-Петербургской духовной академии. Высокопреосвященный Смарагд (Крыжановский), архиепископ Орловский и потом Рязанский. Ум. 1863. 1.11. Его жизнь и деятельность. С 7 портретами и 3 автографами. С.-Петербург. 1914. Стр. 558.

В.В. Розанов

Н.Н. Глубоковский. Высокопреосвященный Смарагд

Н.Н. Глубоковский, ординарный профессор Императорской С.-Петербургской духовной академии. Высокопреосвященный Смарагд (Крыжановский), архиепископ Орловский и потом Рязанский. Ум. 1863. 1.11. Его жизнь и деятельность. С 7 портретами и 3 автографами. С.-Петербург. 1914. Стр. 558.

   Как инженер не может не проводить железных дорог, а химик не может не соединять и разъединять "кислот", "щелочей" и "солей", -- так наш почти уже маститый ученый Н.Н. Глубоковский не может почти ежегодно не выпускать огромных трудов, которые темами своими точно мечутся в разные и даже во всевозможные углы и уголки церковной жизни, археологической жизни, учебно-духовной жизни. И, кажется, умирая, он скажет не "дайте мне капель", а "дайте мне чернил и перо". В нем есть какое-то ученое "perpetuum mobile": "Глубоковский" чтобы "не писал" -- этого нельзя себе представить. Если бы какой-нибудь римский Калигула или татарский Тахтамыш отнял и запретил ему все темы, все предметы ученого исследования,-- он украдкой начал бы составлять "Опись моего имущества, с пространным объяснением происхождения каждой вещи". Такое впечатление какой-то внутренней нужды работы, какого-то сгорания человека над всевозможными темами, -- причем он дотоле только и живет, пока горит, -- оставляют его работы, за которыми с изумлением я слежу вот уже много лет. "Устал" -- это слово не из словаря Глубоковского. Он вечно свеж, только что встал, умылся и причесался, -- и уже рвется к письменному столу и к полкам с старыми фолиантами, рукописями и всякими деловыми бумагами, вплоть до консисторских "отношений". Когда вы всматриваетесь, так сказать, в мелкую сеть его работ, смотрите, если можно так выразиться, "на свет" отдельные страницы его книг и соображаете, сколько должен был сделать он "справок" для каждой страницы, то вы поражаетесь чрезвычайным изумлением. И, наконец, вы придете в последнее удивление, узнав, что всю эту массу работы произвел человек почти постоянно больной...
   Всего года три назад он выпустил колоссальную работу, в трех томах и в несколько тысяч страниц: "Благовестие апостола Павла", и вот от географии и истории I века после Рождества Христова, от стран римских, греческих и малоазиатских, от тем всемирной важности, -- его точно "паровозом толкнуло" к орловской епархии середины XIX века и к оригинальной, сильной и талантливой личности нашего епископа Смарагда. Заработали поршни, завертелись бесчисленные колеса могучей машины и, словно волшебством каким, потащили "к Глубоковскому" старые пожелтевшие письма и записочки "разных особ" и "благочестивых помещиц" к орловскому и сев-скому владыке, консисторские бумаги с его "резолюциями" и "пометками" и, наконец, целыми ушатами епархиальные сплетни, мелочь, ссоры, чудачества, неустройства, прибытки, убыли и благоденствия. "Христианства как не бывало, -- одно православие", апостола Павла будто и не рождалось, а от сотворения мира и от потопа даже и до днесь копошились одни дьячки, дьяконы и иподиаконы, да благочинные, да попы и спорили о стихарях, о жалованье, о делении доходов, -- и мучили и измучивали своего преосвященного.
   В одном случае автор указывает замечательную сторону нашей епархиальной жизни, до сих пор не привлекшую к себе достаточного внимания. Духовенство -- наследственное сословие, почти без выездов "на сторону". Все сплошь дети духовенства попадают в духовенство же, на разные его степени и ярусы. Между тем, уже по статистике и нервной психологии известно, что некоторый процент человеческого приплода выходит в "ублюдки", "неуравновешенные", больные, и притом в степенях мало заметных, т.е. неустранимых от "звания, чина и должности". Такие люди и везде неудобны, везде -- мутят: но что же получается, когда такой "неуравновешенный" узнает в семинарии все великие, божественные случаи страдальчества, вспомнит все великие слова, сюда относящиеся, и, выйдя на линию "иерея", начнет все узнанное в семинарии применять к себе и относить к себе. Для самых к себе и относить к себе. На эти мысли навела история преосвящ. Смарагда со священником Семовым. Даем слово ученому автору:
   
   "Согласно этим и подобным наблюдениям, все дело было тогда не в одном Семове, который страдал больше не из-за самого себя и заслуживает сожаления, что его неуравновешенная энергия получила превратное направление. Судя по проповеди на 26 мая, он фанатически чувствовал в себе особое призвание и с истерическою болезненностью рвался пароль мученика за правду и истину, -- способный тут на самые ненормальные крайности. В не сходившихся с его показаниями свидетельствах других лиц о материальном обеспечении причта церкви св. Дамиана, священник Семов усматривал против себя "бунт", а о своем епархиальном начальстве (т.е. об еп. Смарагде) думал и говорил, что оно может приказать "убить его разбойнически" и что "его суд есть суд Каиафы"; 18-го же апреля 1860 года заявлял обер-прокурору Синода и Государю о "буквально публичных истязаниях его преосвященным архиепископом Смарагдом", -- "консисториею и гражданско-полицейскою властью". Свои страдания свящ. Семов сравнивал со страданиями Иова и даже прямо писал обер-прокурору Синода: "Истязания на меня восходят до страданий исповедника, не прибитого на распятие гвоздями, а привязанного веревками". -- "Угнетенный скорбями за исповедание веры", -- Семов, по "живой уверенности в непоколебимости догматов православные веры нашея Российский церкви", решительно свидетельствует Государю: "Все это злополучие, совершившееся надо мною, не страшно для меня и не подвигает меня к мести, имея всегда в памяти пред собою живой пример страдания первого просветителя России христианскою верою апостола Андрея Первозванного, скончавшегося за исповедание веры от привязания веревками ко кресту, -- равно живо рисуется передо мною и то обстоятельство московского митрополита Филиппа, который исступленною чернию возился на возиле и в руки которого было дано ими помяло". Свящ. Семов упорно воевал и с полициею, и с гражданскою администрациею и во всеподданнейшем прошении 16 июня 1858 года самого губернатора обвинял в неблагонамеренности, приравнивая самого себя к исповедникам-мученикам" (стр. 313-314).
   
   Можно представить себе, что такие громы -- из-за доходов причта Дамиановской церкви... Нужно ли оговариваться, что его никто не мучил, -- и пальцем до него никто не дотрагивался, а если и "говорили", -- то ведь и сам-то он каково "говорил", и каким лицам!.. Бедный иерей не знал, что если его "слушают из Петербурга", то потому единственно, что Петербург давно уже "косо глядел" на независимого епископа, и, действительно, совершенно сумбурные речи Семова были причиной, что Смарагда перевели из орловской епархии в рязанскую. Но когда Семов наивно стал продолжать свои "иовлевы жалобы" в Петербург, то его более не слушали.
   Том в 556 страниц "заканчивает" (как и все труды проф. и академика Н.Н. Глубоковского на другие темы) личность и биографию властного и умного архиерея Смарагда, давая превосходную картину епархиальной русской жизни половины XIX века, читая которую все-таки скажешь: "Что ты спишь, мужичок, -- ведь весна на дворе", и проч. и проч., -- что сказал воронежский поэт о русской деревне. Наши "епархии" -- что большие села на Руси. С их сном и их прелестью. "Все заросло вишней и аллилуйей".
   
   Впервые опубликовано: Новое время. 1914. 23 июня. No 13749.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru