Розанов Василий Васильевич
Споры около имени Белинского

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

В.В. Розанов

Споры около имени Белинского

   Горячий спор вокруг имени Белинского, -- вокруг имени и репутации его моральной эстетической, умственной, всяческой... Уже зимой этого года, от приехавших из Москвы друзей, я слышал о том чрезвычайном волнении, какое происходит в московских аудиториях (университета и женских курсов) по поводу выступления против Белинского известного московского критика и историка русской литературы г. Айхенвальда. На резкие нападения г. Айхенвальд ответил книгой, только что выпущенной им -- "Спор о Белинском", где он, так сказать, с документами в руках, подтверждает свои тезисы. И вот сейчас я читаю в московских газетах новые ожесточенные нападения на эту книгу проф. Сакулина и известного г. Иванова-Разумника.
   Не скрою, что когда еще зимою я услышал об этих спорах, -- будто бы ведущихся с крайним ожесточением, -- в душе у меня поднялось что-то гадкое и дурное, точно я нечаянно выпил уксуса и не знаю, что с этим сделать. -- "Ах, все это правильно, но всего этого правильного не следовало говорить"... Поднялась "неприятная история в русской литературе", которой "поднимать не следовало"...
   Дам маленький факт, который, может быть, будет интересен обеим спорящим сторонам: в мою пору лекции по истории русской литературы в Московском университете читали Ф.И. Буслаев и Н.С. Тихонравов, -- два ума европейского чекана, европейского закала. Едва ли нужно говорить, что эти два ума если не вполне, то в значительной степени создали науку истории русской литературы, т.е. не кое-какие "мнения" и не кое-какие "компиляции" в этой области, всегда наполнявшие и всегда волновавшие нашу журналистику, -- а они бросили из ума своего, знакомого с историческим освещением всех литератур Запада, огромный свет на происхождение и на историю русской словесности, устной, письменной, древней и новой. И вот, ни у Буслаева, ни у Тихонравова я никогда не слыхал даже упоминания имени Белинского. Не удивительно ли?
   Факт. Его могут засвидетельствовать все, слушавшие одновременно со мною лекции в Московском университете.
   Причем ни у Тихонравова, ни у Буслаева никакой не было враждебности или даже неприязненности к Белинскому. Они его не упоминали, потому что в этом не было никакой необходимости, никакой нужды! "В ходе преподавания" им "не приходилось" его упомянуть, потому что все его взгляды и теории были "не нужны" для объяснения истории и вообще фактов истории русской литературы.
   Вполне удивительно. Когда я спрашиваю себя, каким образом это могло произойти, то на ходу объяснение в единственном и притом скользящем упоминании не то Буслаевым, не то Тихонравовым имени Белинского: один или другой из них сказал, что, кроме господствующего теперь исторического метода в изучении явлений литературы, "был еще господствовавший в 40-х годах метод эстетический, представителем которого был тогда Белинский". И больше -- ничего. Ни -- развития, ни -- подробностей. В словах профессора звучал этот смысл: "все это -- наивности и пустословие", -- которое "оставлено, как вчерашний день науки".
   И действительно: перед громадой исторического освещения фактов словесного творчества являлись каким-то несчастным лепетом "эстетические оценки" тех же фактов, просто -- по бессодержательности, просто -- по ненужности; просто -- по безынтересности.
   И после университета, учителем и прочее, мне было просто скучно читать Белинского, и скучно читать о Белинском, и скучно -- разговаривать о Белинском. "Нет содержания. Нет хлеба. Не нужно".
   А вражды -- никакой.

* * *

   "Прости, прекрасное прошлое. Мы ушли от тебя". Вот отношение. Теперь слушайте же другие воспоминания.

* * *

   В третьем классе гимназии, оставленный "на второй год", я плохо учился. Латынь и прочее. И был у меня репетитор, приснопамятный Алексей Николаевич Николаев, светлую память коего я храню до сих пор, ибо он, кажется, всему доброму меня научил, -- всему светлому и идейному. Жил я в доме его матери, и, следовательно, он не то что "давал мне уроки", а жил и занимался со мною. Тогда имен я не знал, а теперь знаю, -- и знаю, что он был "народник и теоретический социалист". Он был учеником VII класса гимназии (тогда гимназии были семиклассные, а не восьмиклассные, как теперь). Как сейчас помню его золотистые, чуть-чуть вьющиеся волосы, -- мягкое, влекущее к себе обращение, с "уклончивостью" от старших, от родителей, от начальства. И этот общий тон его духа: -- "Эх, что делать, -- надо терпеть. Всего говорить -- не приходится. Но -- времена переменчивы". И как будто он брал тебя руками -- и куда-то уносил в "переменчивые времена". Ни гимназия, ни университет, никакая наука и никакая серьезность не заменили и не могли заменить того вдохновения, какое он давал "собою" и "из себя". Готовился он (тогдашний дух эпохи), конечно, -- в медики, и, конечно, -- в реалисты, "быть около народа" и "помогать народу". Это было в Симбирске, в 1872 -- 1874 годах, а там -- благодетельно была основана "Карамзинская библиотека", с бесплатным отпуском всем жителям книг на дом, при взносе трехрублевого залога. Весь город брал книги и весь город действительно просвещался из этой библиотеки, кажется, -- прекрасно организованной и поставленной. Вот, однажды, он приходит и, бросая книгу на мой столик, говорит: "Вот, что, Вася, -- ты все романы читаешь, -- а пора тебе и за серьезное приниматься. Прочти тут Литературные мечтания".
   ...Годы (меня поздно отдали в гимназию) -- 15 лет. А каждому понятно, что такое 15 лет. Уже "17 лет" -- совсем другое; и "14 лет" -- тоже другое. 15-й год в жизни переживается только один раз, -- и счастлив тот, у кого именно этот год переживается хорошо... Едва я раскрыл книгу, как необыкновенная живость и свежесть мысли, -- язык огненный, смелый, "вступающий в борьбу со всем", -- ну, в борьбу с тогдашним, Белинского, миром, но которую я сейчас же перенес мысленно на свое время, ибо времени Белинского вовсе и не знал. -- все это до того "схватило и увлекло меня", что, зная, что нельзя держать дольше двух недель библиотечных книг, и чувствуя невозможность расстаться "с таким мыслителем, как Белинский", я стал немедленно же переписывать "Литературные мечтания" себе в собственность, т.е. себе в тетрадь...
   Что увлекало? Мысли ли? О, конечно, и -- мысли. "Все так неопровержимо". Теперь-то я вижу, однако, что, конечно, не "мысли", которых проверить я и не имел никаких средств в свои 15 лет и с опытом трех классов гимназии: а увлекло собственное рождение в себе другой души, новой и лучезарной, которой восприемником и акушером был Белинский, так гармонично сливавшийся с моим чудным репетитором. Что же это был за мир и новая душа? В чем суть? По "закоулочкам" нашей жизни вообще много грязнотцы, много мелкого, грубого, и отчасти определенного злого и черного. И -- гимназия, и -- быт. Но. пожалуй, более чем "злого" -- много слишком обыкновенного, вульгарного, мещанского, низменного. Да, в самом деле, оглянемся: в средние века строились, т.е. были "насущным теперь", готические кафедралы, с чудесами вымысла в них, фантазии и необыкновенного; были рыцари и "оруженосцы" около них, которыми, естественно, так хотелось бы быть гимназисту; были -- турниры; были -- замки и вечные войны около них. Все было красиво и нарядно, опасно и занимательно. Что же такое "XIX-й" век и что он дает мальчику и девушке? Гимназия, уроки, долбёж, учителя, т.е. чиновники. Кругом -- мещанская жизнь, т.е. служба и жалованье. И так все это серо, так все это (идейно) дождливо, облачно, безнадежно, тускло, что всякий, кто сколько-нибудь одарен воображением и сердцем, -- делает величайшие усилия прорвать этот тоскливый "дождь" обстановки и души и открыть путь к какой-нибудь дали, к чему-нибудь "бесконечному", к чему-нибудь более узорному, красочному и занимательному. Повторяю: возьмем ли мы эпоху великих королей и королевских войн, эпоху революции, эпоху реформации, эпоху средних веков -- везде мы найдем нечто питающее воображение и сердце юноши; но в наше время, "такое серьезное и педагогическое", мы -- ничего этого не найдем. Великая сродность нашего времени с социализмом, сродность с ним слоев населения, погруженных в самый безнадежный серый труд, -- как я думаю, объясняется не столько реальным расчетом "покончить с печальной действительностью", сколько этим романтическим переносом в "будущее" тех узоров и красок, без которых решительно не может обходиться душа человеческая. Социализм -- роман будущего, вот в чем секрет. А без "романа" человек не может жить. Без "романа" в религии, без романа -- в быте, в чем-нибудь. Позвольте, "даль" -- всегда нужна человеку. "Безбрежность" -- нужда ему. Какая же, черт возьми, "безбрежность" в буржуазной жизни и в переговорах дипломатов соседних стран?!! Что "мне" -- до них! А жить, мечтать и творить, хочется каждому "мне". И каждое "я", чем больше оно угнетено, чем больше оно сжато, задушено и оскорблено своею "норкой" -- пытается вырваться из нее "вдаль", которая обобщенно получила имя "социализма". Пусть это -- фантазия, но она -- необходима. Как для средних веков -- схоластические споры, для Греков -- метафизика Платона, для Рима -- "власть над миром". Вот. Ну, хорошо. Вернемся же к Белинскому. Он расторгал этот "дождь действительности", "дождь будней", исторических будней, и всякую душу вводил в необозримый мир, который можно назвать обобщенно "идейностью"...
   Правда, он занимался только "критикой". Но ведь в России под критикой всегда разумеется "черт знает что". Разумелось -- "решительно все". И потому, что у нас всегда была критика "по поводу"... Ну, а "по поводу" можно наговорить и политики, и социологии, и философии, и "родителей осудить", и "церковь задернуть"...
   "По поводу" -- это и прошедшее и будущее, это -- вперед и назад, и везде "по сторонам".
   Так "русские критики" были всегда в сущности "русскими философами". Немного "кустарными", но это ничего. Ведь Россия вообще дает впервые "историю" восточной половине Европы, и тут естественно все -- "кустари", работают "своими средствами" и "на свой риск". На Западе надо ссылаться на средние века, средние века ссылались на римлян, как римляне ссылались на греков. Ибо там -- исторические пласты, исторические слои, многочисленные этажи одного и того же здания. А Россия есть просто "фундамент" Восточной Европы: и потом будут ссылаться на "опыт и мнения русских", а русским-то на что же сослаться? "Строим впервые" и на девственной почве.
   Поэтому "русская критика" есть в то же время "русская философия", и -- политика, и -- социология. У нас "критика" -- совсем не то, что в Германии, в Англии, во Франции. И не может быть этим. Там, в сложных напластываниях цивилизации, есть "разделение труда". У нас мужик "все сам работает", а критик -- "за всех один думает". Вот откуда вытекло наше "по поводу"... Это и не каприз и не случайность. Это отнюдь не произвол...
   Ну, хорошо. Перехожу далее и именно к Белинскому. У русских Белинский был то же, что у греков Фалес, -- муж "во всем ошибавшийся", но -- "первый". Как Фалес устранил эмпирическое созерцание действительности и начал первый искать каких-то современникам его непонятных "элементов всех вещей", "первых начал всего сущего", так у нас Белинский "отстранил действительный дождь" северных холодных стран, северных неинтересных стран, -- и пошел искать "иного голубого неба". Определенные: живым и деятельным своим умом, умом закругленным и (по темам) универсальным, он стал "критически изучать" все вещи, изучать их "по поводу", -- пытая об их "основательности", разумности и благости. Вот чем была его критика, столь не похожая на германскую, английскую и французскую с тамошним "разделением" труда, и вот откуда "критика" его получила такой волнующий и возбуждающий и воспитательный характер. Скажите, пожалуйста, он будто бы "неверно оценил Пушкина" (для примера); пусть так, но он -- "научил нас добру"! Он "менялся" (тезис г. Айхенвальда): да, и научать каждого бросать сейчас же все, что оказалось бы ложным! Вообще, у него был, у Белинского был, какой-то метод нравственного воспитания, -- совершенно безотчетно ему врожденный, и вот этим-то методом он и брал. Ведь и про Гегеля говорят, что у него только "метод", а не истины. Нечто подобное, но только в другой сфере, и, пожалуй, в сфере широчайшей -- было у Белинского. Как-то необъяснимо в своем лице, в своем способе относиться ко всем вещам, первоначально -- к вещам "литературным", а потом и "вообще", "по поводу", -- он дал какой-то "моральный канон" русскому человеку, русскому уму, русскому сердцу, русскому характеру... Он положительно "наложил свой образ" на "всех нас", и с тех пор и до настоящего времени, почти до нашего времени, мы вес имеем в душе, в методах мыслить и относиться к реальному миру, "нечто от Белинского"... Это длилось полвека...
   Ну, а за "Фалесом" пришел Анаксимандр, были или будут Пифагор, Платон и прочее. Но Фалес -- первый, и везде во всякой истории философии первым назовут "Фалеса", -- "который, впрочем, во всем ошибался" и "был еще слишком наивен". Здесь явно "ошибки" ничего не значат, ввиду метода, и именно "метод души", как я назвал. "Канон нравственного суждения", "канон русского суждения". Тут есть и "русская бесшабашность", и "русская торопливость", и "русская горячность", и "русская правда"; "русский талант на все", русский "вкус во всем". Ведь, как мало учился Белинский: выгнали из университета! А, позвольте, -- на что он не дал отклика, отзыва, о чем он не высказал своего горячего взгляда, часто первого (в русском мышлении) взгляда. Белинский -- это энциклопедия; энциклопедия мыслей, идей, взглядов, оценок, слов... Да, господа: даже и "слово" должно было родиться, и его кто-то родил. Белинский и был таким человеком на Руси, который "родил слова на все", "родил слова обо всем": и если Айхенвальд и многие другие называют его "фразером", то я отвечу, что "надо родить и фразу", особенно в России, в русской-то первобытности, в русском-то все еще "первом этаже". Да, "фразерства" много у Белинского, -- горячего, хорошего фразерства, с румянцем на щеках, с румянцем начинающейся чахотки... Это-то всегда надо помнить. Русский "патриот" пошел от Карамзина, певец -- от Пушкина, ученый -- от Ломоносова. Но от Белинского пошел кто-то еще важнейший, еще более первоначальный и еще более обобщенный: русский "идейный человек", горячий, волнующийся, спешащий, ошибающийся, отрекающийся от себя и вновь и вновь ищущий истины...
   Ищущий -- лучшего...
   Ищущий -- другого, чем что есть...
   Не от Грановского, который был только историк, не от Герцена, который был только политик, и вообще ни от кого другого, а именно от одного Белинского, пошел этот тип немножко "вечного странника" и "бездомного скитальца" на Руси, который ищет в неопределенных и безбрежных чертах чего-то "лучшего, чего еще нет", и "правды, которая не осуществлена". Могло бы и не быть такой фигуры в начале нашей истории. В Германии, в Англии, во Франции решительно такой фигуры не было, с ее прекрасным "не удалось", с ее бесконечным "все еще -- нет", с ее неуловимым -- "иду и не нашел"... Прекрасны именно неудачи Белинского, прекрасно, что он не был очень образован и, особенно, твердо образован. Прекрасно, что он был иносказательно горбат и некрасив. Ах, эти "красавцы", "неошибающиеся красавцы": надоели они, скучно с ними! Пусть нас ведет вдаль именно слабый, именно заблуждающийся Белинский, с запасом огня и неустанности. какой в нас не хватает...
   Причем все мрачные слова о нем, какие сказал, например, кн. Вяземский (приведены у Айхенвальда), какие сказал Достоевский, какие (по воспоминаниям Брюсова) говорил приснопамятный Бартенев, издатель "Русского Архива", -- пожалуй, верны, да и, конечно, верны. Белинский все-таки был с чахоткой, что для литератора, конечно, качество, но для домохозяина -- болезнь, неудача и убыток. Белинский выразил страстно и мучительно и прекрасно "искательную", "ищущую", "блуждающую" и "скитальческую" часть человеческого образования и человеческой судьбы; но он совершенно не выразил, а до известной степени и отвергнул вторую и столь же важную половину человеческой истории и задачи: строить, созидать, класть методически камень за камень в дом. Для Белинского не было "дома", а только "квартиры" и "квартирки". Даже -- "чердачки". Белинский основал русскую мечту; но он же основал и русский нигилизм. Он совершенно столько же заслужил благословения, сколько заслужил и проклятия: увы, судьба и венец вообще множества замечательных личностей. Он испортил в значительной части "хозяйственную сторону" русской работы, -- и за это-то Бартенев, так любивший русскую положительную историю, его называл не иначе, как ругательным именем. Господа: но не судьба ли это вообще людей, что они все бывают "односторонни", а Господь для исправления этого и посылает нам "многих". Будем страстно созидать, страстно благословлять свое прошлое, страстно верить в определенный завтрашний день и исполнять стойко работу на сегодняшний день: вот чем, а не мечтательными порицаниями (у Айхенвальда) мы исправим односторонность Белинского и выровняем свой исторический корабль, который действительно накренил в одну сторону Белинский...
   Но отнимать его имя у России?.. Россия заплачет. Да и не надо вовсе. Кто же бранит свою старую няню, хотя и беззубую. А Белинский был для нас всех няней. Он нас всех спас, и не раз, от отчаяния. Знаете ли, господа, что без Белинского было бы гораздо больше самоубийств на Руси, и главное -- они появились бы гораздо раньше. Он нас спасал от отчаяния в самые страшные минуты, всегда говорил, что есть еще "впереди". Спасал в самые юные, в самые хрупкие годы. Есть сотни и тысячи, я думаю -- десятки тысяч русских людей, которые всем обязаны Белинскому; и едва ли есть кто, кто был бы ничем ему не обязан. Даже Достоевский: как он был обязан Белинскому, хотя потом и проклял его. Это очень символично, показательно и, так сказать, "пророчественно" для будущего, говоря языком Достоевского же. Действительно, всю жизнь идти за Белинским положительно "смрадно" (так отозвался о Белинском Достоевский); становится каким-то фразерством и политическою реторикою, социологическою реторикою -- отвергать "сегодняшний день" во имя "завтра" и "работу" во имя "мечты". Есть чахотка изнурительная, и такова "чахотка Белинского" (т.е. навеваемая им, по его примеру, и образцу), если ему предаваться слишком. Вообще "Фалес прошел" и "от Фалеса надо уходить". Но -- "да будет имя Фалеса благословенно".
   Вот мне кажется, что надо иметь в виду и что об этом деле надо сказать окончательно. Айхенвальд прав -- Айхенвальд не прав, Иванов-Разумник не прав -- Иванов-Разумник прав. "А надо всеми Бог, и да живет наша Русь".
   
   Впервые опубликовано: Новое время. 1914. 27 июня. No 13753.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru