Сенкевич Генрик
Генрик Сенкевич. Повести и рассказы. Перевод B. М. Лаврова

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Генрикъ Сенкевичъ. Повѣсти и разсказы. Переводъ B. М. Лаврова, съ предисловіемъ В. А. Гольцева. Москва. 1893 г.
   Среди новыхъ произведеній г. Сенкевича мы находимъ два очерка, отмѣченныхъ яркою печатью національнаго увлеченія. Въ нихъ всѣ художественныя подробности, тонъ разсказа, весь интересъ поэтическаго вымысла совершенно слились съ тѣми гражданскими настроеніями, которыя господствуютъ въ польскомъ обществѣ, которыя развились и окрѣпли въ душѣ даровитаго и въ высокой степени интеллигентнаго писателя. Въ нихъ патріотическая тенденція волнистымъ зигзагомъ пробѣгаетъ по всѣмъ важнѣйшимъ частямъ повѣствованія, быть можетъ, заслоняя при этомъ нѣкоторыя качества присущаго г. Сенкевичу таланта, но поднимая нравственное значеніе этихъ разсказовъ для того общества, среди котораго, по преимуществу, обращаются произведенія польскаго писателя. Эти два разсказа: "Фонарщикъ на маякѣ" и "Бартекъ-побѣдитель". "Фонарщикъ на маякѣ" -- коротенькій очеркъ, написанный въ романтическомъ стилѣ, съ поэтическимъ огнемъ и изяществомъ, которые составляютъ постоянное качество всѣхъ лучшихъ произведеній г. Сенкевича. Отъ разсказа вѣетъ тоскою и скорбью по утраченнымъ основамъ народной жизни, меланхоліею оскорбленнаго національнаго чувства, которая подкупаетъ читателя своею искренностью, сдержанною силою заключеннаго въ ней человѣческаго протеста. И, по обыкновенію, очеркъ изобилуетъ прекрасными художественными деталями, озаренъ мягкимъ свѣтомъ чрезвычайно гибкаго искусства, симпатичнымъ, исполненнымъ вѣры, настроеніемъ умной и глубокой натуры. Пусть разсказъ фантастиченъ отъ начала до конца, пусть нѣтъ въ немъ никакой картины нравовъ, живыхъ людей со страстями, съ борьбою различныхъ стремленій и желаній, пусть весь онъ -- только порывъ лирическаго воодушевленія, могучій проблескъ любви къ польскому народу: -- это не умаляетъ его собственныхъ, оригинальныхъ качествъ, его пѣвучести, поэтической яркости, его густого психологическаго колорита съ многочисленными, дрожащими оттѣнками сомнѣнія, надежды, внезапнаго очарованія и разочарованія. Всѣ жанры въ литературѣ хороши. Всѣ проявленія человѣческаго чувства, если только оно течетъ изъ глубины души, стремится къ красотѣ, благу, если только оно не подкуплено никакими ложными идеями, имѣютъ право на литературное существованіе. Искусство не чуждается никакихъ сюжетовъ: одѣвая красотою, изящными формами, блестящими красками самые обыденные жизненные факты, оно тѣмъ самымъ расширяетъ ихъ смыслъ, обобщаетъ ихъ значеніе. Въ ничтожнѣйшемъ событіи, на которое вдругъ упалъ пронизывающій лучъ поэзіи, художникъ съ талантомъ можетъ открыть совершенно новую, дотолѣ неизвѣстную сторону человѣческаго характера. Въ случайномъ сцѣпленіи историческихъ обстоятельствъ писатель, вооруженный знаніями, глядящій на вещи съ высоты опредѣленнаго философскаго міросозерцанія, умѣющій въ потокѣ чередующихся явленій улавливать общія, неизмѣнныя черты развивающагося человѣческаго духа, всегда найдетъ матеріалъ для настоящаго художественнаго анализа. Жизнь -- повсюду. Высшіе законы свободы и мудрости управляютъ всѣмъ на свѣтѣ -- и легкою пылинкою, которая носится по вѣтру куда попало, и борьбою громадныхъ силъ въ природѣ, въ человѣческомъ обществѣ. И задача искусства заключается именно въ томъ, чтобы осмыслить то, что кажется ничтожнымъ, увидѣть солнце правды въ томъ, что грубому сознанію кажется безсмысленнымъ отрывкомъ изъ невѣдомаго цѣлаго, мимолетнымъ эпизодомъ въ жизни даннаго общества. Въ этой задачѣ искусства -- его великое значеніе, доказательство того, что оно доступно только для людей, одаренныхъ отъ природы поэтическимъ талантомъ, способностью видѣть непреходящія, идеальныя очертанія всякаго предмета, одаренныхъ живымъ воображеніемъ, поднимающимся высоко надъ цѣлымъ міромъ конкретнаго, случайнаго, постоянно видоизмѣняющагося.
   Но фанатическая любовь къ народу -- не мелкое чувство. Оно не мелко въ особенности тогда, когда, въ борьбѣ историческихъ обстоятельствъ, народъ потерялъ свою самостоятельную соціальную организацію и силы его, прежде сосредоточенныя около одного живого дѣла, теперь разбрелись по разнымъ дорогамъ, подчинившись всесильной власти внѣшнихъ условій жизни и быта. Потрясена свобода. Учрежденія, созданныя вѣками національнаго труда, служившія яркимъ выраженіемъ національнаго таланта, воспитывавшія въ народѣ идеи права и справедливости, уже не дѣйствуютъ. Нравы принизились. Языкъ, звенѣвшій свободно на всѣхъ окраинахъ страны, мужавшій вмѣстѣ съ ростомъ гражданскихъ силъ народа, постоянно пріобрѣтавшій тысячи новыхъ выраженій въ непрекращавшемся обмѣнѣ чувствъ и мыслей на почвѣ общаго, всѣмъ одинаково дорогаго дѣла, теперь сдѣлался единственнымъ убѣжищемъ увядающей народной славы, застылъ въ своемъ развитіи, не звучитъ уже съ прежнею силою, исковерканъ отчаяніемъ и злобою. Погибла свобода. Никакая живая фантазія не даетъ представленія о томъ жгучемъ страданіи, которое испытываетъ народъ, потерявшій свою гражданскую самостоятельность. Этого нельзя понять со стороны, этого не оцѣнитъ тотъ, кто самъ не терзается скорбью по разбитымъ твердынямъ національнаго могущества. Нужно испытать голодъ, чтобы знать всю его силу. Нужно лишиться отца, матери, чтобы понять ту тоску, то ужасное горе, которое овладѣваетъ при этомъ человѣкомъ. Разсудокъ говоритъ языкомъ слишкомъ блѣднымъ, холоднымъ, безъ красокъ горячаго и притомъ непосредственнаго чувства. Воображеніе безсильно тамъ, гдѣ нѣтъ пламени живого ощущенія. Надо знать по личному опыту, что такое тоска по родинѣ, по утраченной родинѣ, что такое эти жгучія слезы патріотизма на печальныхъ обломкахъ былой свободы, чтобы оцѣнить всю силу, всю правду настоящаго патріотическаго паѳоса. Только человѣкъ съ низкою душою броситъ словомъ насмѣшки въ печальниковъ народнаго горя. Только человѣкъ, развращенный грубыми, эгоистическими цѣлями, опьяненный успѣхомъ блестящей побѣды, рѣшится сказать, стоя лицомъ къ лицу съ чужимъ несчастіемъ: "пустое! эти люди заслужили своей участи!" Никто не заслуживаетъ несчастія, никакая свобода не можетъ быть потеряна иначе, какъ подъ всесильнымъ ударомъ надъ всѣми тяготѣющей и всѣмъ угрожающей судьбы...
   Но, повторяемъ, этого нельзя понять со стороны.
   Любовь къ народу -- не мелкое чувство, и даровитый художникъ можетъ извлечь изъ этого чувства настоящіе перлы поэзіи, чудные аккорды нѣжнѣйшей лирической пѣсни.
   "Фонарщикъ на маякѣ" -- именно лирическая пѣсня. Фантастическая фигура стараго Скавиньскаго встаетъ предъ нами въ сверкающемъ сіяніи возвышенной храбрости и необычайнаго душевнаго благородства. Писатель облилъ эту фигуру цѣлымъ снопомъ лучей -- одинъ блестящѣе другого. Скавиньскій получилъ испанскій крестъ за карлистскую войну, французскій крестъ почетнаго легіона и крестъ венгерскій. Онъ сражался въ Соединенныхъ Штатахъ противъ южанъ, но тамъ ему дали не крестъ, а бумагу, свидѣтельствующую о томъ, что имъ взяты два знамени въ ручной аттакѣ. Онъ прошелъ пѣшкомъ неизмѣримыя степи между Нью-Іоркомъ и Калифорніей, три года пробылъ на китоловномъ суднѣ, перепробовалъ множество профессій. Теперь онъ страшно утомленъ, разбитъ и мѣсто фонарщика на маякѣ, вдали отъ мірскихъ заботъ и съ единственной заботой давать руководящій свѣтъ многочисленнымъ судамъ, проходящимъ между подводными камнями и мелями опаснаго залива, какъ разъ для него. Теперь онъ на своей высокой скалѣ просто смѣется надъ своими прежними скитаніями, надъ старыми горестями и неудачами, которыхъ было такъ много. Мстительная рука, которая преслѣдовала его постоянно съ такою настойчивостью, здѣсь должна была оставить его навсегда... У ногъ его шумитъ море. "Отверстіе лампы прорѣзываетъ темноту громаднымъ конусомъ свѣта, за которымъ взоръ старика теряется въ дали, черной, таинственной и страшной". Длинныя волны выплываютъ изъ мрака, рыча, достигая береговъ и сверкая хребтами, облитыми свѣтомъ огня. "Таинственная рѣчь океана доходитъ до старика все яснѣе и яснѣе -- то похожая на залпъ орудій, на шумъ гигантскихъ лѣсовъ, то на далекій говоръ многотысячной толпы народа". Минутами старикъ слышитъ какіе-то вздохи, рыданія. Вдали начинается буря. На черной, взбудораженной поверхности виднѣется нѣсколько зеленоватыхъ огоньковъ, которые то взлетаютъ высоко кверху, то глубоко опускаются внизъ, колыхаясь вправо и влѣво. Буря разыгрывается все сильнѣе и сильнѣе. Тамъ, вдали, люди борются съ ночью, съ темнотою, съ разъяренною стихіею, здѣсь, въ башнѣ, поднятой высоко надъ моремъ, все тихо и спокойно. Скавиньскій сжился съ своею комнатою, съ фонаремъ, съ песчаными отмелями и одиночествомъ. Въ вѣчномъ уединеніи онъ началъ терять чувство индивидуальности и все болѣе и болѣе сливался съ тѣмъ, что его окружало. Ему вдругъ стало казаться, что небо, вода, башня, песчаныя отмели, натянутые паруса, приливы и отливы -- все это одно, одна великая, таинственная душа. Онъ сталъ чувствовать эту душу, которая утишаетъ всѣ страданія. Онъ весь погрузился въ эту безконечную таинственность, утонулъ, забылся въ ней...
   Но вдругъ подошло пробужденіе.
   "Однажды, когда лодка привезла воду и запасъ пищи, Скавиньскій, сойдя внизъ часомъ позже, замѣтилъ, что кромѣ обыкновеннаго свертка, есть еще какой-то. На грубомъ полотнѣ были видны почтовыя марки Соединенныхъ Штатовъ и четкій адресъ Skawinsky, Esq. Заинтересованный старикъ разорвалъ полотно и увидалъ книжки: онъ взялъ одну и положилъ ее обратно, причемъ руки его сильно задрожали. Онъ закрылъ глаза, точно не довѣряя самому себѣ. Ему казалось, что онъ спитъ". Книжки были польскія... И онъ вдругъ почувствовалъ себя такимъ же морякомъ, какъ и тѣ, которые боролись вдали съ морскими волнами. Къ нему точно прилетѣлъ вѣстникъ временъ давно прошедшихъ, его точно кто-то назвалъ по имени голосомъ дорогимъ, но, увы! забытымъ. Ему показалось, что на его дикой скалѣ начинается праздникъ. "Пора была самая жаркая. Эспинвальскіе часы пробили пять пополудни. Яснаго неба не омрачала ни одна тучка. Океанъ почти совсѣмъ заснулъ. Прибрежныя волны еле-еле журчали, тихо лобзая окраины береговъ. Вдали улыбались бѣлые домики Эспинваля и чудныя группы пальмъ. Вездѣ было тихо, торжественно". Скавиньскій раскрылъ одну изъ книжекъ, и буквы запрыгали у него въ глазахъ, въ груди что-то порвалось и волною поднималось отъ сердца все выше и выше, стискивая горло.
   
   Литва, моя отчизна! ты какъ здоровье наше:
   Когда тебя утратимъ, ты намъ милѣй и краше.
   Теперь съ тобой разставшись, о родина моя!
   Тебя съ тоской сердечной пою и вижу я...
   
   Старикъ зарыдалъ. Польская рѣчь сама пришла къ нему, переплыла океанъ и застала его, одинокаго, на другомъ полушаріи -- такая любимая, такая дорогая, такая чудная! Въ немъ проснулась вся его любовь къ родинѣ, передъ которою все кажется ничѣмъ. Сердце его рвалось. "Онъ слезами умолялъ о прощеніи ее, далекую, любимую -- за то, что онъ такъ состарился, такъ сжился съ своею одинокою скалою, такъ забылся". Лицо его озарилось вдохновеніемъ и онъ весь ушелъ въ мечту о прошломъ, забывъ о своихъ ближайшихъ обязанностяхъ... "Нѣсколько дней спустя его можно было видѣть на палубѣ судна, идущаго изъ Эспинваля до Нью-Іорка. Бѣднякъ потерялъ мѣсто. Передъ нимъ лежалъ новый путь скитанья. Вѣтеръ снова оторвалъ этотъ листъ, чтобы бросить его изъ одного мѣста въ другое. Старикъ за нѣсколько дней сильно осунулся и только глаза его свѣтились по прежнему.-- Рука его отъ времени до времени нащупывала на груди книжку, какъ-бы опасаясь, не про; пала-ли она".
   Красота разнообразна. Нѣтъ одного типа красоты, всегда себѣ равнаго, всегда тождественнаго съ самимъ собою. Такого типа красоты не существуетъ: игра сознанія безконечна, въ таинственномъ источникѣ жизни человѣкъ открываетъ тысячи различныхъ комбинацій для выраженія своихъ лучшихъ надеждъ и стремленій. Темпераментъ, характеръ толкаютъ поэтическое воображеніе на новыя дороги, къ новымъ образамъ и формамъ. Раскройте замѣчательнѣйшія произведенія двухъ-трехъ національныхъ литературъ, и вы увидите все громадное между ними различіе: это -- самостоятельные типы красоты, совершенно свободныя художественныя категоріи, связанныя между собою только узами логической солидарности. Творческій духъ человѣка проявляется въ разнообразнѣйшихъ видахъ воплощенія -- то поражая высотою идеальнаго порыва, то восхищая гибкостью поэтической фантазіи, изяществомъ и красотою пластическихъ формъ. Каждая національность, въ которой не заглохли литературные инстинкты, ищетъ своихъ собственныхъ выраженій для волнующихъ ее чувствъ и мыслей, и въ этомъ стремленіи различныхъ народовъ къ умственной самостоятельности скрыта великая нравственная сила. Пусть въ своемъ духовномъ источникѣ всѣ народы равны другъ-другу, пусть та сила, которая даетъ жизнь всему на свѣтѣ, едина и недѣлима -- формы человѣческой дѣятельности могутъ и должны быть разнообразными, какъ-Безконечно разнообразны организаціи различныхъ людей. И въ этомъ безконечномъ разнообразіи формъ красоты, различныхъ видовъ умственнаго творчества -- явное свидѣтельство безконечнаго могущества высшаго духовнаго начала, залогъ индивидуальной свободы и самаго широкаго, всесторонняго развитія...
   Чтеніе повѣстей г. Сенкевича наводитъ на мысль о нѣкоторыхъ типическихъ особенностяхъ польской литературы, богатой замѣчательнѣйшими произведеніями, и невольно хочется сравнить эту литературу съ литературою русскою. Казалось бы, что между этими двумя литературами должно существовать большое сходство, что въ обѣихъ литературахъ должно господствовать нѣкоторое единство настроеній, творческой манеры, поэтической симпатіи. Казалось бы... Однако это не такъ: это двѣ различныя литературы въ полномъ смыслѣ этого слова. Русская литература, въ ея лучшихъ представителяхъ, въ лицѣ ея поэтическихъ гигантовъ, тамъ, гдѣ она кипитъ высшими творческими замыслами, литература пророческая по преимуществу. Въ ней все стремится къ небесамъ чистѣйшимъ пламенемъ увлеченія и восторга. Это литература, вся сила которой въ ея патетическомъ исканіи высшей правды, высшей справедливости, живого Бога, живого человѣка. Въ ней мотивы человѣческой жизни, гражданскія стремленія, разнообразные интересы соціальнаго быта сведены, какъ это и должно быть въ литературѣ великой, никогда не умирающей, къ своимъ нравственно-религіознымъ корнямъ. Въ ней все дѣло -- въ настроеніи, въ богатствѣ нравственныхъ силъ, въ безпощадномъ изобличеніи порока, въ прославленіи духовнаго начала. Польская литература -- литература гражданственная, патріотическая по преимуществу. Она богата сюжетами, оригинальнѣйшею фантазіею, доведенною до поразительной яркости. Она прихотливо несется впередъ, извиваясь въ своихъ нѣсколько узкихъ берегахъ, подобно рѣкѣ, играющей трепетною зыбью, между двумя стѣснившими ее скалами, въ мягкомъ, холодномъ сіяніи луны. Въ польской литературѣ вамъ прежде всего бросятся въ глаза рисунокъ, изящество художественнаго замысла, самые тонкіе эстетическіе нюансы. Это -- литература, полная ума, нѣжнѣйшей интеллигенціи, литература, освѣщенная улыбкою нѣсколько лукаваго остроумія, исполненная звуковъ -- холодныхъ, отрывочныхъ, зловѣщихъ, какъ звуки отъ ударяющихся въ поединкѣ острыхъ рапиръ. Это -- замѣчательная литература, хотя пророческаго элемента въ ней нѣтъ. Она спокойна, холодна, блещетъ высокою культурою, но не залита, какъ русская литература, лавою пророческаго экстаза...
   И въ "фонарщикѣ на маякѣ" мы находимъ, несмотря на краткость этого поэтическаго наброска, главнѣйшія типическія черты чисто польской красоты: оригинальность, изящество, патріотическое чувство, проникнутое холодной горделивостью. Въ разсказѣ чувствуется затаенная аллегорія, гражданскій девизъ вѣчной борьбы, вѣчнаго труда на пользу родной національности.
   Другой разсказъ г. Сенкевича: "Бартекъ-побѣдитель" написанъ въ эпическомъ тонѣ и представляетъ собою подробное повѣствованіе о томъ, какъ простой польскій мужикъ, Вартекъ изъ Подгнетова, сражался съ французами подъ прусскою командою, какъ онъ храбро побѣждалъ французовъ и какъ, затѣмъ, его самого грубо побѣдили нѣмцы, когда онъ, увѣшенный орденами, вернулся домой съ поля сраженія. Описаніе битвы, всѣхъ воинскихъ подвиговъ Бартека отличается патріотическимъ одушевленіемъ, главное дѣйствующее лицо разсказа, не смотря на нѣкоторую искусственность въ его обрисовкѣ, плѣняетъ своею простотою, весь колоритъ повѣствованія оттѣненъ подчасъ очень трогательными подробностями. Вартекъ стоялъ въ первомъ ряду, не двигаясь, тупо глядя въ безконечное пространство. Вдали гремѣли пушки, вблизи проносились конные полки съ топотомъ, мелькали значки, кирасирскія сабли. По голубому небу съ шипѣніемъ пролетали гранаты, дымъ окутывалъ весь горизонтъ. Повсюду трескъ, грохотъ, ревъ пушекъ... Пули жужжатъ, какъ мухи, и со страшнымъ свистомъ пролетаютъ надъ головами солдатъ. Ихъ все больше и больше: цѣлыя тысячи, милліоны... Вдругъ прилетаетъ на взмыленномъ конѣ адъютантъ, раздается команда: "въ аттаку! ура! впередъ!" и сразу всѣ штыки наклоняются, ряды смыкаются въ длинную линію, чтобы броситься къ пригорку искать врага. Но между польскими мужиками и пригоркомъ довольно большое разстояніе, которое нужно пройти подъ убійственнымъ огнемъ, и вотъ, посреди грохота орудій, посреди дыма и трескотни ружейныхъ выстрѣловъ, къ небу вдругъ полетѣли звуки гимна, отъ котораго у всякаго поляка сердце прыгаетъ въ груди. Польскіе мужики понеслись, какъ буря, по трупамъ людей, по осколкамъ снарядовъ... "Теперь, о муза, воспой моего Бартека, чтобы потомство знало его подвиги. Въ его сердцѣ страхъ, нетерпѣнье и отчаяніе слились въ одно чувство бѣшенства, а когда онъ услыхалъ музыку польскаго гимна, то каждая жилка его напряглась, какъ желѣзная проволока. Волосы его стали дыбомъ, глаза заискрились. Онъ позабылъ обо всемъ на свѣтѣ и, схвативъ ружье своими могучими лапами, бросился впередъ, задыхающійся, бѣшеный, съ широко раскрытымъ ртомъ". Въ кустахъ онъ увидѣлъ трехъ французовъ у знамени. "Онъ подбѣжалъ къ французамъ, тѣ съ воемъ бросились на него. Два штыка, какъ два жала, вотъ-вотъ врѣжутся въ грудь его, но Вартекъ схватилъ ружье за дуло, взмахнулъ... Только трескъ послышался, раздался стонъ -- и два черныхъ тѣла, въ конвульсіяхъ, упали на землю". Закопченный дымомъ, залитый кровью, Вартекъ каждымъ своимъ ударомъ повергалъ людей на землю и вдребезги разбивалъ ружья. Руки его работали съ быстротою машины, сѣющей гибель, и солдаты, увлеченные храбростью товарища, громко кричали: "ура, Вартекъ!"
   Такъ исполнялъ свое дѣло на полѣ сраженія простой польскій мужикъ, а когда онъ вернулся въ Подгнетово, его жестоко изобилѣли, раззорили и заточили въ тюрьму тѣ самые люди, на пользу которыхъ онъ затратилъ столько силъ, столько крови, столько безумной энергіи подъ чуждымъ ему знаменемъ...
   Наша рецензія была-бы не полна, если бы мы не сказали нѣсколько словъ еще о двухъ разсказахъ г. Сенкевича подъ названіемъ "Раня" и "Пойдемъ за нимъ". Въ смыслѣ художественномъ, по необычайной яркости литературнаго стиля, "Раня" -- лучшее произведеніе въ новой книгѣ разсказовъ польскаго писателя. Это -- цѣлый романъ, который читается съ большимъ интересомъ. Это -- повѣсть съ блестящими бытовыми подробностями и съ живымъ драматическимъ дѣйствіемъ. Три главныхъ дѣйствующихъ лица этого разсказа -- Генрикъ, Селимъ, Раня, равно какъ и всѣ его второстепенныя фигуры, описаны виртуозно. Раня -- чудный цвѣтокъ въ пышномъ букетѣ женскихъ образовъ, созданныхъ польскою фантазіей. Это -- полька до кончика ногтей, до корней волосъ, до глубины ея страстной души. Она говоритъ и дѣйствуетъ, какъ истая полька. Она любитъ, какъ полька -- всѣми фибрами души, тѣмъ всесильнымъ чувствомъ, которое разливаетъ повсюду свое палящее дыханіе. Она любитъ чувственною любовью, въ которой, однако, все готово для жертвы, для подвига, въ которой все -- красота, все -- страсть и вдохновеніе. Это не русская дѣвушка, любящая за добродѣтель, за смѣлыя и краснорѣчивыя слова, это не Тургеневская дѣвушка, въ которой любовь и правда одно и то же. Это именно польская дѣвушка, въ любви находящая исходъ для своей пылкой фантазіи, въ любви раскрывающая все свое изящество, всѣ безчисленные прихоти и капризы своей нѣсколько болѣзненной, но чуткой ко всякому ощущенію, нервной организаціи. Это -- польская дѣвушка, это -- польская душа. Селимъ, Генрикъ -- два закадычныхъ пріятеля, столкнувшихся внезапно на тѣсномъ пути, ведущемъ къ женскому сердцу, стоятъ передъ читателемъ, какъ живые. Ихъ любовь къ одной и той-же дѣвушкѣ, ихъ страстное соперничество предъ нею, ихъ ревность переданы авторомъ съ большою силою. Вы точно участвуете сами въ этихъ вымышленныхъ событіяхъ и, подхваченный быстро катящеюся волною блестящаго повѣствованія, умъ вашъ ни на минуту не можетъ оторваться отъ мельчайшихъ деталей этой романической исторіи. "Раня" -- положительно, одинъ изъ лучшихъ очерковъ въ польской литературѣ.
   Но мы не можемъ похвалить, не смотря на его прекрасную тенденцію, другой разсказъ г. Сенкевича: "Пойдемъ за нимъ"! Авторъ не справился со своею задачею, которая, очевидно, была ему не по силамъ. Показать то общество, среди котораго явился Христосъ, обрисовать тѣ сложныя настроенія людей, которыя сопутствовали этому величайшему историческому событію -- это художественная тема, до сихъ поръ еще никѣмъ удовлетворительно не выполненная. Нуженъ талантъ огромный, необходимо всестороннее знаніе исторіи, во всѣхъ ея подробностяхъ, нуженъ громадный умъ, не пристрастный ни въ одну, ни въ другую сторону, чтобы достойнымъ образомъ схватить и воплотить въ поэтической формѣ тотъ переломъ въ судьбахъ человѣчества, которымъ ознаменовалось явленіе Христа... И нѣтъ, поэтому, ничего удивительнаго въ томъ, что г. Сенкевичъ не могъ удовлетворить васъ этимъ своимъ разсказомъ. Онъ не геній, а для вѣрнаго изображенія такого всемірнаго событія нуженъ именно талантъ экстраординарный, выходящій изъ ряда вонъ, нуженъ геній въ полномъ смыслѣ этого слова.

"Сѣверный Вѣстникъ", No 8, 1893

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru