Шахов Александр Александрович
Очерки литературного движения в первую половину XIX века. А. Шахова

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Очерки литературнаго движенія въ первую половину XIX вѣка. А. Шахова. Спб., 1894 г. Въ предисловіи къ названной книгѣ издатели говорятъ: "Два года тому назадъ былъ выпущенъ въ свѣтъ первый курсъ лекцій по исторіи всеобщей литературы покойнаго приватъ-доцента Московскаго университета А. А. Шахова, подъ заглавіемъ Гёте и его время. Успѣхъ книги побудилъ насъ приступить къ изданію II курса, прочитаннаго А. Шаховымъ на тѣхъ же высшихъ женскихъ курсахъ въ Москвѣ, на которыхъ онъ читалъ въ 1873--74 году о нѣмецкой литературѣ конца XVIII вѣка. Лекціи II курса были читаны имъ въ 1874--75 году..." Книга посвящена литературнымъ теченіямъ первой половины нынѣшняго столѣтія во Франціи и въ Германіи. Но лекціи перепечатаны съ рукописи съ нѣкоторыми измѣненіями. Одновременно съ чтеніемъ II курса Шаховъ писалъ диссертацію Французская литература въ первые годы XIX вѣка. Въ этой книгѣ нѣкоторые вопросы развиты гораздо подробнѣе, чѣмъ въ лекціяхъ, и издатели признали необходимымъ замѣнить при печатаніи лекцій краткое изложеніе болѣе полнымъ. Въ виду этого въ новой книгѣ перепечатана изъ диссертаціи глава о Шатобріанѣ. Кромѣ того, въ приложеніи перепечатаны главы, имѣющія непосредственное отношеніе къ предметамъ, трактуемымъ въ лекціяхъ: это, во-первыхъ, Введеніе во французскую литературу XIX вѣка, потомъ глава О журналистахъ и о Бональдѣ. Перепечатку послѣднихъ двухъ главъ слѣдуетъ признать особенно цѣлесообразной, такъ какъ въ лекціяхъ вопросъ о французскихъ журналистахъ совсѣмъ не затрогивается, а Бональду посвящена лишь краткая характеристика.
   Издатели, очевидно, стремились изъ различныхъ сочиненіи Шахова составить возможно полный курсъ по исторіи французской литературы въ началѣ XIX вѣка. Они также не опускали и тѣхъ разсужденій автора, которыя касались XVIII вѣка и которыя не находятся въ диссертаціи. Въ результатѣ дѣйствительно явилась книга, безусловно полезная и любопытная.
   Издатели, составляя разбираемую книгу на основаніи диссертаціи и лекцій, обратили вниманіе на одну черту: Шаховъ съ особеннымъ удовольствіемъ и весьма часто останавливался на сравненіи двухъ эпохъ -- XVIII и XIX вѣковъ. Всѣ эти сравненія включены въ книгу. Издатели, конечно, совершенно правы, но этотъ, по выраженію ихъ, "одинъ изъ любимыхъ пріемовъ критики А. Шахова", представляется намъ невполнѣ правильнымъ.
   Шаховъ, очевидно, съ большимъ вниманіемъ изучалъ теченія литературы послѣ-революціоннаго періода, но гораздо меньше удѣлилъ труда и вдумчивости предъидущей эпохѣ. Философы XVIII вѣка рисуются Шахову крайне жизнерадостными, отчасти даже легкомысленными болтунами, салонными риторами, не желавшими ничего знать, кромѣ своего времени. Мы встрѣчаемъ въ книгѣ избитый эпитетъ "вольнодумцы" и читателю невольно припоминаются пошлыя фигуры разныхъ "волтерьянцевъ". Получается впечатлѣніе, налагающее на великую эпоху и ея дѣятелей невѣрную окраску.
   Шаховъ, нѣсколько разъ принимаясь характеризовать учениковъ Вольтера, разсуждая о салонной болтовнѣ, забылъ одно существенное обстоятельство. О немъ не перестаетъ твердить Вольтеръ едва ли не на каждой страницѣ своей переписки. Исторія философской мысли прошлаго вѣка -- настоящій мартирологъ. Вольтеръ сравниваетъ свою партію съ небольшимъ беззащитнымъ стадомъ, со всѣхъ сторонъ атакованнымъ волками. И это сравненіе не преувеличиваетъ фактовъ ни на одну іоту. Можно изумляться исключительной нравственной выносливости людей, несшихъ знамя просвѣтительной мысли среди тогдашняго общества. Философія, по выраженію Даламбера,-- poor lady, не имѣющая нигдѣ пристанища, возлагающая всѣ надежды на фернейскаго отшельника.
   Этотъ отшельникъ блистательно оправдалъ возлагаемыя на него надежды: "фернейская мануфактура" въ теченіе десятковъ лѣтъ работала неутомимо и съ неподражаемымъ искусствомъ. Но даже Вольтеромъ по временамъ овладѣвало крайне пессимистическое настроеніе. Ему не разъ приходится испытывать жестокій ужасъ при извѣстіяхъ изъ Франціи. Онъ хочетъ бѣжать изъ Фернея, въ преклонные годы принимается выполнять обряды католической церкви, лишь бы избѣжать, по его словамъ, мученической смерти на старости лѣтъ. Единственное утѣшеніе-переписка съ друзьями, но и здѣсь на каждомъ шагу препятствія. Письма энциклопедистовъ вскрываются, не доходятъ по адресамъ, Вольтеръ и Даламберъ принуждены измышлять условный языкъ, подписываться псевдонимами, выжидать оказій для пересылки книгъ. Вольтеръ часто не рѣшается отправить свое новое сочиненіе въ Парижъ, а если и отправляетъ, то въ самомъ ограниченномъ количествѣ экземпляровъ, при этомъ еще проситъ распространять ихъ съ крайнею осторожностью, а съ писемъ отнюдь не давать копій...
   Немудрено, что современный наблюдатель, въ виду подобныхъ фактовъ, восклицаетъ: "Свѣтъ, который началъ было распространяться, скоро погаснетъ. Варварство и суевѣріе снова войдутъ въ свои права; два или три геніальныхъ человѣка, которые еще остаются, будутъ въ скоромъ времени или уничтожены, или разсѣяны въ разныя стороны, и недалеко то время, когда утрату ихъ во Франціи будутъ считать счастьемъ". Вольтеръ, вооруженный громадными силами для борьбы съ варварствомъ, безпрестанно тоскуетъ о спокойномъ житьѣ -- въ уединеніи, о счастьѣ -- воздѣлывать свой садъ вдали отъ всякой борьбы. Вольтеръ не подчиняется этой тоскѣ, не покидаетъ своего мѣста вождя и руководителя только потому, что въ немъ неистребима вѣра въ грядущую побѣду разума и неистощимо презрѣніе къ его врагамъ.
   Пора, поэтому, оставить слишкомъ усладительное представленіе о судьбѣ и положеніи философовъ прошлаго вѣка. Правда, они умѣли превосходно и въ высшей степени занимательно вести салонныя бесѣды, но и самыя эти бесѣды не были празднымъ упражненіемъ въ острословіи, а однимъ изъ тонко придуманныхъ средствъ для той же философской пропаганды.
   Поэтому, громадная разница между людьми прошлаго вѣка и дѣятелями начала нынѣшняго заключается не въ томъ, что одни были поклонниками теоретическаго разума, а другіе романтиками и любителями историческихъ экскурсій, а, прежде всего, въ томъ, что просвѣтителей воодушевляла великая нравственная сила, восторженная вѣра въ прогрессъ и совершенствованіе человѣческаго общества и человѣческой природы, воодушевляло горячее стремленіе къ борьбѣ съ темнымъ наслѣдіемъ прошлаго, а романтики чаще всего бѣжали отъ дѣйствительности и уклонялись отъ рѣшительныхъ протестовъ противъ какихъ бы то ни было современныхъ золъ. Язва разочарованія, мистицизма, безплодной мечтательности,-- все, что наложило своеобразную окраску на многіе продукты романтизма,-- была невѣдома энергическимъ проповѣдникамъ философскихъ идей.
   Давая неточное представленіе о нравственномъ характерѣ отцовъ новой общественной мысли, Шаховъ грѣшитъ относительно ихъ и въ болѣе частныхъ вопросахъ. Онъ признаетъ, что романтизмъ существовалъ еще въ XVIII вѣкѣ, но не говоритъ о томъ, что классицизмъ былъ уничтоженъ задолго до громкой войны романтиковъ съ классиками въ XIX вѣкѣ. Авторъ пишетъ: "Классическая драма была любимымъ зрѣлищемъ вѣка просвѣщенія". Это не точно. Вотъ извѣстія современника, вполнѣ достойнаго довѣрія въ этомъ вопросѣ. Въ Корреспонденціи Гримма читаемъ: публика отказывается смотрѣть произведенія Корнеля, Расина и даже Мольера (Corréspondence littéraire, I, стр. 263). Это писано еще въ 1753 году. Постепенно отвращеніе къ старому классическому репертуару усиливалось и очистило мѣсто новому жанру -- мѣщанской драмѣ. Эта драма и явилась первымъ неумолимымъ врагомъ классицизма, повела противъ него упорную атаку и ко времени революціи окончательно подорвала кредитъ классиковъ.
   До какой степени этотъ подрывъ былъ силенъ, доказываетъ примѣръ Вольтера. Фернейскій "патріархъ" былъ истиннымъ консерваторомъ въ вопросахъ художественныхъ и литературныхъ. Всѣмъ извѣстна его война противъ Шекспира. Во время пребыванія въ Англіи онъ не замѣтилъ вновь народившейся буржуазной литературы -- нравственно-поучительнаго направленія -- и въ своихъ Lettres sur les Anglais продолжалъ толковать о цинической комедіи эпохи реставраціи. Въ своемъ творчествѣ Вольтеръ строго стоялъ за основы французскаго классицизма, изрекалъ энергическія осужденія новой драмѣ и смѣялся надъ ея авторами. Но въ результатѣ вкусъ общества увлекъ и его. Онъ написалъ одну изъ талантливѣйшихъ мѣщанскихъ драмъ XVIII вѣка -- Le père prodigue и рядъ комедій, совершенно не отвѣчавшихъ старомодному классическому кодексу. Этого мало. Вольтеръ возсталъ противъ основного элемента расиновской трагедіи -- любовныхъ интригъ, изліяній страсти -- и на этотъ разъ единодушно съ Руссо клеймилъ презрѣніемъ l'amour insipide, переполняющую классическую сцену.
   Сторонники Вольтера шли гораздо дальше. Дидро окончательно уничтожилъ принципы классицизма и изложилъ основы реальною искусства,-- именно реальнаго: это слово принадлежитъ Дидро. Мерсье пошелъ гораздо дальше, до предѣловъ натурализма. Рядомъ съ буржуа въ его пьесахъ появляются рабочіе со всею обстановкой ихъ быта. Въ своихъ теоріяхъ онъ требуетъ воспроизведенія на сценѣ всего, что представляетъ дѣйствительная жизнь,-- вплоть до тюремъ и больницъ. Тотъ же Мерсье указалъ французамъ на неполноту ихъ литературы и обще-культурнаго развитія, настоятельно совѣтовалъ имъ знакомится съ идеями и жизнью другихъ націй. Онъ требуетъ даже, чтобы на французской сценѣ появлялись изображенія характеровъ, нравовъ, міросозерцанія иностранцевъ, чтобы французы поняли, чего недостаетъ имъ для политическаго и художественнаго развитія. Всѣ эти идеи изложены въ книгѣ, весьма популярной въ XVIII вѣкѣ: Du théâtre ou nouvel essai sur l'art dramatique, и не остались гласомъ вопіющаго въ пустынѣ.
   До сихъ поръ думаютъ обыкновенно, что единственная литература, вліявшая на французскую образованность прошлаго вѣка -- англійская. Это ошибочно. Шаховъ также заблуждается, думая, что изученіе національныхъ особенностей въ исторіи и жизни началось одновременно съ романтизмомъ начала XIX вѣка. Мы могли бы привести множество вполнѣ серьезныхъ работъ, принадлежащихъ французамъ XVIII вѣка и посвященныхъ исторіи чужихъ націй. Напримѣръ, десятитомную Histoire d'Allemagne Барро писалъ въ теченіе двадцати лѣтъ, работая по разнымъ архивамъ Европы. Со второй половины XVIII вѣка появляются изслѣдованія по государственному устройству Германіи, Англіи, Швейцаріи, Польши, Россіи и даже Китая. Многія изъ этихъ сочиненій -- переводы или компиляціи, но уже самый фактъ увлеченія французовъ переводами знаменателенъ. Современники, начиная съ сороковыхъ годовъ XVIII вѣка, безпрестанно жалуются, что французами овладѣлъ настоящій "демонъ-переводчикъ": нельзя появиться сколько-нибудь интересной или полезной книгѣ на нѣмецкомъ и англійскомъ языкѣ, чтобъ она немедленно не была переведена на французскій. Во Франціи задолго до революціи знаютъ сочиненія Лессинга, идилліи Гесснера, романы Гёте, трагедіи Шиллера, даже Мессіаду Клопштока.
   Такимъ образомъ, вѣкъ энциклопедистовъ положилъ начало всеобщей исторіи, открылъ новыя формы художественной литературы и подорвалъ въ корнѣ исконные узко-національные предразсудки французовъ относительно иностранной культуры: Шаховъ подробно излагаетъ борьбу романтиковъ съ классицизмомъ: въ каждой строкѣ ему приходится повторять буквально тѣ самыя идеи, которыя болѣе чѣмъ за полвѣка до Шатобріана и его сотрудниковъ были высказаны у Руссо, Даламбера и въ знаменитыхъ трактатахъ Дидро о драматической поэзіи.
   Неправъ также Шаховъ относительно культурно-историческихъ идей XVIII вѣка. Авторъ полагаетъ, будто всѣ философы этой эпохи а знать не хотѣли прошлаго, исторію* прогресса начинали съ своего времени, а все, что происходило до просвѣтительной эпохи, вычеркивалось изъ исторіи цивилизаціи. Просвѣтители, по представленію автора, не понимали связи своего времени съ предъидущими лицами. Это -- невѣрно. Другой вопросъ, насколько это пониманіе вѣрно съ нашей точки зрѣнія, но что оно было, это доказывается произведеніями не однойтолько французской литературы. Въ Германіи книга Лессинга Die Erziehung des Menschen Geschlechts пыталась представить постепенный ходъ нравственнаго и умственнаго развитія человѣчества, а трактатъ Кондорсэ -- Esquise d'une tableau historique des progrès de l'esprit humain стремился отыскать сѣмена гуманности именно въ той эпохѣ, которую просвѣтители считали будто бы, царствомъ исключительнаго мрака -- въ среднихъ вѣкахъ.
   Кромѣ этихъ общихъ соображеній, слѣдуетъ отмѣтить не вполнѣ точные отзывы Шахова о нѣкоторыхъ не столь громкихъ именахъ XVIII вѣка, но, тѣмъ не менѣе, въ свое время почтенныхъ и очень видныхъ. Академику Тома -- "ритору", по выраженію автора, принадлежитъ одна изъ блистательнѣйшихъ защитъ народа и вообще низшаго класса, какая когда-либо была сказана публично. Этотъ Epître au peuple былъ увѣнчанъ академіей въ 1760 году. Съ необыкновенною смѣлостью поэтъ превозносилъ честность, полезность, трудолюбіе народа и клеймитъ тунеядство, рабскіе инстинкты и пошлость современныхъ высшихъ классовъ. О духѣ посланія можно судить по началу, которое мы рѣшаемся привести, такъ какъ идеи Тома являлись въ полномъ смыслѣ событіемъ для своего времени, и правительственная кара, обрушившаяся впослѣдствіи на Тома, доказала практическое значеніе этихъ идей:
   
   Toi qu'un injuste orqueil condamne à la bassesse
   Toi qui né sans aïeux et vivant sans mollesse,
   Portes seul dans l'état le fardeau de la loi,
   Et sers par tes travaux ta Patrie et ton roi;
   D'utiles citoyens respectable assemblage,
   Que dédaignent les cours, mais qu'estime le Sage:
   Peuple, j'ose à braver cet insolent mépris.
   D'autres flattent les grands, c'est à toi que j'écris...
   Apprends à t'estimer, et connais ta grandeur.
   
   Выше было и значеніе аббата Морле (Morellet), чѣмъ представляетъ Шаховъ. Это тотъ самый аббатъ, который являлся неутомимымъ защитникомъ энциклопедистовъ во время кампаніи, предпринятой пасквилянтами драматургами противъ философской партіи. Его брошюры приводили въ восторгъ Вольтера, онъ далъ ихъ автору прозвище Mordsles -- и Бастилія вполнѣ оправдала любезную шутку патріарха. Аббатъ высидѣлъ свой срокъ въ тюрьмѣ, но и не думалъ отступать отъ дорогихъ принциповъ. Такого рода людей слѣдуетъ цѣнить не по ихъ литературнымъ произведеніямъ, съ современной точки зрѣнія, можетъ быть, и не особенно цѣннымъ, а по ихъ принципіальному мужеству, но тѣмъ примѣрамъ энергіи и стойкости, какіе производили сильнѣйшее впечатлѣніе даже на враговъ философіи.
   Эту черту, снова повторяемъ, упустилъ изъ вида Шаховъ. Въ его представленіяхъ объ "отцахъ" XVIII вѣка не мало пробѣловъ, во этимъ и ограничиваются вообще пробѣлы изданной книги. Во всѣхъ другихъ отношеніяхъ, это -- безукоризненная работа. Правда, достодолжная характеристика просвѣтителей, энергичныхъ, разносторонне-мыслящихъ, неутомимыхъ въ практической дѣятельности, еще ярче оттѣнило бы реакціи, послѣдовавшую за революціей и наполеоновскими режимомъ, но авторъ далъ здѣсь рядъ жизненныхъ и вполнѣ правдивыхъ образовъ и картинъ. Только общій отзывъ о дѣятельности m me Staël требуетъ поправки. Авторъ приписываетъ ей новизну идей сравнительно съ міросозерцаніемъ XVIII вѣка,-- и именно идей въ области историко-культурной. Новизны на самомъ дѣлѣ никакой не было. Вотъ что говоритъ Жеромъ Пеллисье въ книгѣ Le mouvement littéraire au XIX-e siècle, и говоритъ совершенно справедливо, какъ читатели и сами могли убѣдиться изъ предыдущаго изложенія: "М-me de Staël s'efforèait d'établir dans sa Littérature qu'une force irrésistible de perfectionnement est inhérente à notre société et que le progrès dont elle montrait dans l'histoire la marche ininterrompue devait être toujours la loi des temps à venir comme il avait été celle des âges passés. C'était là l'expression suprême de la philosophie que le XVIlI-e siècle laissait en héritage à m-me de Staël, et ce fut sur cette dernière, sur cette unique croyance du XVIII siècle qu'elle fonda sa foi dans les destins du XIX".
   Именно тотъ фактъ, что m-me Staël сохранила сильнѣйшую идейную связь съ просвѣтителями прошлаго вѣка, выгодно отличаетъ ее отъ ея современниковъ-романтиковъ, вродѣ Шатобріана. Все жизненное, прогрессивное, истинно-культурное -- наслѣдіе XVIII вѣка, а все темное, реакціонное, мистическое -- дѣло новаго столѣтія, видѣвшаго въ лицѣ Наполеона истинное олицетвореніе всѣхъ антикультурныхъ силъ. Съ этой точки зрѣнія любопытно было бы противупоставить безплодные порывы и туманныя мечтанія реакціонеровъ и новыхъ прозелитовъ католичества ясной и точной мысли просвѣтителей.
   Шаховъ превосходно характеризуетъ органическое лицемѣріе и безсиліе вновь народившихся защитниковъ старыхъ суевѣрій и стараго рабства. Авторъ показываетъ, какъ мало было дѣйствительно католическихъ правовѣрныхъ чувствъ у такихъ людей, какъ Шатобріанъ, защищавшій католичество ради красоты его культа и вообще на основаніи эстетическихъ соображеній, или у такого іезуита новой формаціи, какимъ былъ пресловутый Жозефъ де-Местръ, когда-то не мало нашумѣвшій у насъ въ Петербургѣ и совершившій множество опустошеній въ сердцахъ многихъ аристократовъ и особенно аристократокъ. Де-Местръ, какъ истый послѣдователь знаменитаго ученія о цѣли и средствахъ, находилъ необходимымъ возстановить догматъ о папской непогрѣшимости, хотѣлъ, чтобы правители Европы всегда имѣли готоваго третейскаго судью и не тратили попусту двѣ драгоцѣннѣйшія въ мірѣ вещи -- время и деньги. Нашимъ читателямъ, вѣроятно, небезъизвѣстны галлюцинаціи подъ заглавіемъ Les soirées de Saint-Petersbourg, показывавшія, что зло, въ силу первороднаго грѣха, законное и справедливое наслѣдіе земли, что эта земля -- жертвенникъ, на которомъ безпрестанно должны приноситься жертвы, эта казнь -- міровой законъ, а палачъ -- высшая сила въ міровой жизни... И весь этотъ бредъ, будто бы, ради политическихъ принциповъ. Такого рода политика, конечно, весьма не далеко стояла отъ эстетики Шатобріана, не отступавшей предъ оправданіемъ безбрачія католическаго духовенства на томъ основаніи, что дѣвственность, будто бы, самый возвышенный мотивъ поэтическаго вдохновенія и монашескіе ордена -- послѣднее слово человѣческаго совершенствованія...
   Такъ же точны и мѣтки у Шахова характеристики нѣмецкихъ романтиковъ. Любопытна глава, посвященная Гейне и Бёрне. Имя Гейне у насъ было -- и, можетъ быть, до сихъ поръ остается -- гораздо популярнѣе, чѣмъ имя знаменитаго публициста, когда-то дружнаго съ поэтомъ, но позже безпримѣрно осмѣяннаго имъ. Авторъ разбираемой книги отдаетъ должное Гейне, во всю жизнь не носившему въ головѣ ни одной мысли, сколько-нибудь плодотворной для другихъ людей, кромѣ его самого. Шаховъ освѣщаетъ всю бездну эгоизма, безпринципности и пошлости, въ которой жилъ нѣмецкій поэтъ и творилъ свои эпиграммы. Вотъ слова Шахова: "Абсолютная шутка, которая невѣдаетъ никакихъ преградъ и гонитъ сквозь строй всѣ бытовыя явленія, не заботясь о томъ, къ какимъ результатамъ можетъ привести подобная экзекуція... Все пустяки; вся суть во мнѣ, въ моей прихоти, въ моемъ задорѣ и капризѣ..." Это вполнѣ подходить къ Гейне, но нѣмецкій поэтъ, получавшій пенсію изъ французскаго казначейства, рѣшившійся бросать камнями въ Бёрне уже послѣ того, какъ тотъ сошелъ въ могилу, цинически выразившій свой общественный символъ въ извѣстномъ изреченіи: "въ то время предметомъ моей пѣсни были яблочные торты, теперь -- любовь, истина, свобода и раковый супъ",-- и корчившій изъ себя необыкновенно тонко организованнаго аристократа, такой человѣкъ; женъ остаться однимъ изъ типичнѣйшихъ выразителей темныхъ теченій въ исторіи европейскаго общества.
   Мы могли указать только немногіе вопросы, трактуемые въ книгѣ Шахова. Сами читатели, безъ сомнѣнія, съумѣютъ оцѣнить ея высокія достоинства и рѣдкое богатство ея содержанія.

"Русская Мысль", кн.II, 1894

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru