Шаликов Петр Иванович
Статьи и переводы из "Вестника Европы"

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Подушка и рука
    Об удовольствии из Лантье
    О красноречии Бридена
    Письмо к другу
    Сказка. (Из Боккалини)

К. Ш - въ.

Статьи и переводы изъ "Вѣстника Европы"

  

Содержаніе

  
   Подушка и рука
   Объ удовольствіи изъ Лантье
   О краснорѣчіи Бридена
   Письмо къ другу
  

Подушка и рука.

  

Подушка.

   Когда свѣчка погашена, когда голова на подушкѣ и когда, заглянувъ въ глубину души своей, не находишь въ ней ничего прискорбнаго для ближнихъ -- ахъ! какой сладостной бальзамъ разливается тогда по всему существу нашему!... Сонъ подобенъ въ то время небесной жизни!
   Никогда не бываетъ онъ пріятнѣе, спокойнѣе, какъ по прошествіи дня, въ которомъ сдѣлаешь нѣсколько добра, или послѣ того, какъ можешь сказать. самому себѣ: "я употребилъ день мой на важное и полезное упражненіе!"
   Минута, въ которую ложится голова на подушку, есть та минута, въ которую совѣсть произноситъ приговоръ свой. Голова, имѣвшая какое нибудь дурное намѣреніе, находитъ себя окруженною терніемъ; подушка изъ пуху самаго нѣжнаго дѣлается жесткою подъ непокойною головою злобнаго. -- Чтобъ быть щастливымъ, надобно быть въ пріязни съ подушкою; въ противномъ случаѣ должно каждую ночь выслушивать ея упреки.
   Бесѣда подушки съ человѣкомъ государственнымъ, съ человѣкомъ свѣтскимъ, съ интригантомъ, съ Авторомъ сатиръ, могла бы имѣть много замѣчательнаго... сколько бы было любопытныхъ открытій! и чего бы не сказала намъ подушка Владѣтелей, подушка Министровъ!
   Въ эту минуту говоритъ съ нами истина; ибо совѣсть, когда захотимъ хорошо слышать ее, сказываетъ намъ, каковы мы.
   Нероновъ отецъ говаривалъ: я знаю Агриппину -- знаю себя: не возможно, что-бы дитя, рожденное ею, не было чудовищемъ.
   Мы щастливы или нещастливы воспоминаніями. Память, во время ночи, представляетъ намъ наши ошибки, наши глупости -- кажется для того, чтобы научились избѣгать ихъ; иначе онѣ не потеряютъ насъ изъ виду, будутъ удалять сонъ, являться въ сновидѣніяхъ, дѣлать ихъ мучительными въ наставленіе, что покой и щастіе заключаются только въ гармоніи добраго поведенія и въ исполненіи нѣжной благости.
   Другіе угадываютъ, но мы себя видимъ; намъ извѣстно, кто мы. -- Монтань говоритъ: "не смотрите на заключеніе людей; смотрите на свое собственное."
   Подушка предваряетъ насъ, что намъ должно дѣлать завтра: кто умѣетъ разспрашивать свою подушку, тотъ получитъ отъ нее мудрые отвѣты. Ежели она отталкиваетъ вашу голову -- перемѣните свое предпріятіе; но ежели она съ миромъ принимаетъ ее на мягкія свои округлости -- совершайте его.
   Блаженъ, кто можетъ сказать самому себѣ, положа голову на подушку: "Никто не укоритъ меня своею горестью, своимъ нещастіемъ; я не сдѣлалъ пятна на добромъ имени ближняго, свято почиталъ собственность его, какъ залогъ семейственнаго. спокойствія, и плата работнику не оставалась за мною по захожденіи солнечномъ, какъ выражаетъ Священное Писаніе."
   Сіи свидѣтельства совѣсти, сіе удовольствіе сердца, доставляютъ сладостной сонъ и пробужденіе еще сладостнѣйшее!
   Не худо перечитывать, имѣя голову на подушкѣ, сочиненіе свое. Душа находится тогда снова въ томъ состояніи, въ которомъ находилась она при сочиненіи -- но лучше видитъ себя и бываетъ собственнымъ своимъ судьею... Пріятно встрѣчаться съ собою въ хорошихъ чувствованіяхъ!... То, что внушала намъ страсть минутная, будетъ казаться въ сіе время мѣлкимъ, ничтожнымъ; но ежели вы имѣли щастіе пожертвовать мщеніемъ, неудовольствіемъ -- сочиненіе ваше утѣшитъ, укрѣпитъ васъ; вы извините всѣ ошибки, за которыя должно стыдиться передъ однѣми Музами. Авторъ, которой былъ добрымъ въ такой-то день, найдетъ себя добрымъ въ другой разъ... Онъ не будетъ чувствовать сего смятенія, которое ожидаетъ Автора язвительныхъ сочиненій, разтерзавшихъ душу противника его.
   Сатирикъ и человѣконенавидецъ никогда не перечитываютъ произведеній своихъ -- даже тѣхъ, которыя принесли имъ славу -- съ тою роскошью, которую вкушаетъ Авторъ любезной, разсматривая сочиненіе, гдѣ критика можетъ находить несовершенства, но гдѣ нѣжная нравственность не оскорбляется.
   Бьетъ полночь... часъ торжественной!.... Сокрывая отъ взоровъ моихъ землю, ночь дѣлаетъ меня обладателемъ небесъ. Сіи милліоны солнцевъ и міровъ, разсѣянныхъ Предвѣчнымъ съ такою щедростію, даютъ человѣку свободу наблюдать ненарушимые законы, которымъ покорены они.
   Ночи обязаны Кассиніи, Галилеи прекраснѣйшими своими открытіями. Комета, шедшая передъ усыпленнымъ свѣтомъ, встрѣтила бодрствующій глазъ твой, Мессье неутомимой! Будучи внимательнымъ стражемъ чудесъ небесныхъ, ты узнаешь ее, извѣщаешь объ ней и отводишь ей мѣсто между великими тѣлами, плавающими въ эфирѣ.
   Всѣ существа превосходныя, украшающія разумъ свой, бодрствуютъ, болѣе или менѣе, во время ночи. Ея безмолвіе и спокойствіе благопріятствуютъ размышленіямъ и заступаютъ мѣсто сего добровольнаго мрака, на которой нѣкогда осуждали себя мудрецы Греціи -- для того, что видѣть одну истину.
   Ночь есть общая благодѣтельница всего, что имѣетъ дыханіе. Во время ея владычества составляется большая половина суммы щастія, разсѣянной по землѣ. Жестокія страсти перерываются; тяжелые труды не удручаютъ болѣе человѣчества; невольникъ, обремененный цѣпями деспотизма, паритъ мыслями далеко отъ темницы своей, и обвиняетъ тирана своего передъ собраніемъ всего міра; роскошь упоеваетъ своими прелестями молодыхъ супруговъ и заглаживаетъ преступленія войны кровопролитной.
   О ночь! продли для меня молчаливые часы свои; споспѣшествуй мирнымъ трудамъ моимъ, и дай мнѣ свободу изливать на бумагу чувства и мысли, пріятныя не развлеченной душѣ моей!
  

Рука.

  
   Рукѣ человѣческой одолжена вселенная безчисленностію искуствъ, отъ звуковъ музыкальнаго инструмента до ударовъ молотка. Нужда, удовольствіе -- все обязано сему удивительному органу, отличающему человѣка: съ нимъ приходитъ онъ въ нѣдра земли, ставитъ горы на-равнѣ съ холмами, роетъ каналы на днѣ моря, полагаетъ ему оплоты и царствуетъ надъ порабощеннымъ міромъ.
   Буквы, начертанныя рукою человѣка, переживаютъ паденіе Государствъ, и сіе обстоятельство дѣлаетъ ихъ чѣмъ-то божественнымъ... Умъ человѣческой не погибаетъ -- напротивъ, онъ растетъ. Душа мудраго объемлетъ огнемъ своимъ того, которой долженъ родиться черезъ тысячу лѣтъ послѣ него.
   Анаксагоръ сказалъ: "рука дѣлаетъ мудрымъ человѣка; безъ нее душа его была бы для него безполезна.
   Движеніе руки столь же краснорѣчиво, какъ и движеніе глазъ; это общій языкъ всѣхъ народовъ: рука зоветъ, отсылаетъ, обѣщаетъ, грозитъ, боится, допрашиваетъ, отрицается, сомнѣвается, льститъ, клянетъ, означаетъ числа, выражаетъ характеръ радости, печали, раскаянія; наконецъ руки говорятъ, когда уста должны безмолвствовать.
   Желѣзо есть истинной скипетръ, съ которымъ человѣкъ повелѣваетъ Природѣ... Щастливъ бы онъ былъ, ежели бы не обратилъ его противъ самаго себя!
   Сіи обитатели новаго свѣта имѣлй основательную причину уважать желѣзо, мѣняя золото свое на безцѣнныя орудія земледѣльческія.
   Желѣзо выкапываетъ камень, дѣлаетъ его гибкимъ и покорнымъ какъ воскъ; отворяетъ входъ въ рудники, возвышаетъ зданія, связываетъ части корабля, разсѣкающаго море; желѣзо даетъ плодородіе полямъ, снимаетъ жатву и производитъ спасительныя операціи надъ тѣломъ человѣческимъ.
   Въ то время, какъ мы удивляемся чудесамъ въ искуствѣ часовъ, дикой стоитъ въ изумленіи передъ простымъ и полезнымъ изобрѣтеніемъ гвоздя. -- Посредствомъ сего твердаго и крѣпкаго металла, человѣкъ, покорившій его прежде волѣ своей для дѣйствія надъ самыми упорными тѣлами, произвелъ работы, которыя причинили перемѣны на земномъ шарѣ: онъ сравнялъ высоты, возвысилъ равнины, заключилъ въ цѣпи Океанъ, снялъ рощи, выкопалъ озера, перемѣнилъ теченіе рѣкъ и вѣтровъ.

Съ французскаго -- К. Ш-въ.

  

Объ удовольствіи изъ Лантье

  
   Удовольствіе есть такое ощущеніе, которое каждой испытываетъ, но котораго никто описать не можетъ; подобно легкому пару, оно тотчасъ улетаетъ, какъ скоро захотите раздроблять его. Человѣкъ свѣтской наслаждается имъ, и не знаетъ его; знаетъ -- и не можетъ его постигнуть. Кажется, что оно по свойству своему противится всякому размышленію и уклоняется отъ всякаго изслѣдованія... истинной хамелеонъ, принимающій всѣ виды и не удерживающій ни одного... удовольствіе есть произведеніе страстей, цѣль и пища ихъ. Скупой полагаетъ его въ разсматриваніи своихъ сокровищъ; честолюбивой въ идеѣ о власти; роскошной въ забавахъ. Будучи поперемѣнно предметомъ ихъ желаній и раскаянія, оно кажется необходимымъ для человѣка, бѣгущаго за нимъ, подобно изступленному, бѣгущему на извѣстную погибель... Мы видимъ одни цвѣты, и падаемъ въ бездну прежде, нежели подумали объ ней.
   Таково ложное удовольствіе, и таковы вообще всѣ удовольствія чувствъ!
   Есть одно истинное, которое можетъ быть вкушаемо только сердцами очищенными и постоянными: то, которое раждается отъ согласія дѣйствій нашихъ съ законами Природы и добродѣтели -- удовольствіе единственное, за которымъ не слѣдуетъ раскаяніе, которое продолжительно и которое въ душѣ чувствительной составляетъ изъ наслажденій своихъ непрерывную цѣпь щастія.
   Сіе истинное удовольствіе, и одно, заслуживающее имя свое, столь же трудно описать, какъ и другое. Надобно испытать его -- чтобы чувствовать; надобно чувствовать -- чтобы узнать его; а весьма не многіе дошли до сего знанія.
   Ежели бы что нибудь могло дать идею о сихъ двухъ родахъ удовольствія, то надлежало бы сказать, что одно есть удѣломъ любви, другое наградою дружбы.
   Любовь есть страсть слѣпая и мятежная, которая объемлетъ душу посредствомъ чувствъ, которая, подъ прелестію удовольствія, причиняетъ горести, ослабляетъ сердце и ввергаетъ нещастливца, ею одержимаго, въ такое состояніе, изъ котораго онъ не можетъ вытти по своей волѣ. Онъ желаетъ, боится, огорчается и утѣшаетъ себя по пустому. Тысяча различныхъ и противныхъ между собою чувствованій господствуютъ надъ всѣми способностями души его... Уничтоженіе разсудка слѣдуетъ за симъ необходимо -- и что же виною зла сего? Часто одинъ взглядъ!..... Такъ слабая искра производитъ ужасной пожаръ.
   Дружба, напротивъ, есть чувство тихое и спокойное, которое наполняетъ душу безъ всякаго волненія, которое услаждаетъ горести жизни, помогаетъ сносить ихъ и облегчаетъ бремя, налагаемое ими. Это страсть сердецъ добродѣтельныхъ; она раждаетъ и питаетъ изліянія сокровенныя, источникъ множества неизвѣстныхъ другимъ пріятностей; она продолжаетъ жизнь, удвоиваетъ ея цѣну и подкрѣпляетъ человѣка въ нещастіяхъ, какъ какъ радуетъ его въ благополучіи.
   Восторги любви суть мечты скоропреходящія, которыхъ возвращеніе разсудка тотчасъ разсѣеваетъ; наслажденія дружбы суть истинныя удовольствія, которыя время усиливаетъ, и которыхъ возмутить ничто не можетъ. Любовники ссорятся, оставляютъ другъ друга и разрываютъ связь свою по самой легкой причинѣ; друзья сносятъ великодушно погрѣшности, не разлучныя съ существомъ нашимъ, и сожалѣютъ одинъ въ другомъ о слабостяхъ человѣческихъ, не стараясь увеличивать ихъ.
   Снизхожденіе есть истинное основаніе дружбы; сходство въ чувствахъ -- узы ея; а совершенное согласіе въ добродѣтеляхъ кладетъ послѣднюю печать на сію благороднѣйшую страсть сердца.
   Молодые люди и женщины безъ сомнѣнія никакъ не повѣрятъ, чтобы дружба могла имѣть преимущество надъ любовью -- и не мудрено: Природа, прелесть роскоши, сила примѣровъ -- все увлекаетъ юность на противоположной путь... только въ возрастѣ зрѣломъ -- тогда, какъ неумѣренность въ забавахъ притупитъ чувства ея, она приноситъ на олтарь дружбы сердце истощенное и не способное уже вкушать ея сладости.
   Что касается до женщинъ -- это другое дѣло. По тому ли, что темпераментъ ихъ холоднѣе отъ природы, или воспитаніе пріучаетъ къ нѣкоторому принужденію, отъ котораго не возможно имъ вдругъ отвыкнуть -- только извѣстно, что онѣ менѣе нашего склонны къ своевольству, особливо въ первомъ возрастѣ; но онѣ отъ этого не болѣе способны вкушать сладость дружбы. Самолюбіе, врожденное и почти всегда господствующее чувство души ихъ, не дозволяетъ имъ видѣть въ подругахъ своихъ ничего инаго, кромѣ соперницъ -- а это лишаетъ ихъ всякаго единодушія.
   Женщины, которымъ Природа отказала въ энергіи чувствованій, и которыя принуждены замѣнять силу, не достающую имъ, искуствомъ, дѣлающимъ ихъ славу -- женщины, по этой причинѣ, гораздо непроницаемѣе мущины. Очень видно, что все осуждаетъ ихъ на молчаніе, и что, не бывъ любовникомъ, трудно узнать тайну женщины.
  

К. Ш - въ.

  

"Вѣстникъ Европы". Часть XIV, No 6, 1804

  

О краснорѣчіи Бридена (*).

  
   (*) Изъ книги: Principes d'éloquence pour la chaire et le barreau; par le Cardinal de Maury.
  
   Бриденъ былъ Миссіонарій, проповѣдывавшій въ селахъ. Онъ родился съ краснорѣчіемъ простонароднымъ, исполненнымъ картинъ и силы, и никто, подобно ему, не имѣлъ въ такой высокой степени рѣдкаго дара овладѣть душею многолюдства. Во всѣхъ его проповѣдяхъ замѣчены обороты естественно Ораторскіе, метафоры очень смѣлыя, мысли пылкія, новыя и разительныя, всѣ свойства богатаго воображенія, нѣкоторыя черты, a иногда и цѣлыя рѣчи, приготовленныя и писанныя съ жаромъ, даже со вкусомъ. Однажды онъ говорилъ проповѣдь въ церкви Святаго Сульпція въ Парижѣ, 1751 го года. Лучшее общество столицы желало изъ любопытства слышать его. Бриденъ, возшедъ на каѳедру, увидѣлъ въ собраніи многихъ Епископовъ, многихъ Чиновниковъ и безчисленную толпу церковнослужителей. Сіе зрѣлище вмѣсто того, чтобы устрашить Бридена, вдохнуло ему вступленіе, достойное Боссюэта или Демосѳена. Вотъ оно:
   "Три видѣ слушателей, для меня столъ новыхъ, я бы долженствовалъ, кажется, растворить уста мои только для того, чтобы просить о снизхожденіи къ бѣдному Миссіонарію, не имѣющему тѣхъ дарованій, которыхъ требуете въ то время, когда хотятъ бесѣдовать съ вами о вашемъ спасеніи. Но чувство души моей совсѣмъ иное; нежели смиряюсь, то не думайте, чтобы я унизился до жалкихъ безпокойствъ суетности!...... Сохрани Боже, чтобы служитель Неба имѣлъ нужду въ извиненіи вашемъ! ибо -- кто бы вы ни были -- вы грѣшники, мнѣ подобные. Только предъ лицемъ Бога, моего и вашего, чувствую въ сію минуту живое стремленіе поражать грудь свою. До сихъ поръ я возвѣщалъ о справедливости Всевышняго въ храмахъ, покрытыхъ соломою; проповѣдывалъ строгость покаянія злополучнымъ, не имѣющимъ куска хлѣба; открывалъ добрымъ поселянамъ грозныя истины Религіи.... Что я дѣлалъ, нещастной? Опечаливалъ бѣдныхъ, лучшихъ друзей Бога моего, вселялъ страхъ и горесть въ души простыя и вѣрныя, о которыхъ мнѣ должно было жалѣть и утѣшать ихъ! Но здѣсь взоры мои устремляются на однихъ знатныхъ, на богатыхъ, на утѣснителей страждущаго человѣчества, или на грѣшниковъ дерзкихъ и ожесточенныхъ. Ахъ! только здѣсь надлежало гремѣть словомъ святымъ во всей силѣ грома его, и поставить съ собою, на этой каѳедрѣ, съ одной стороны смерть, вамъ грозящую, a съ другой великаго Бога моего, пришедшаго судить васъ. Я держу нынѣ приговоръ вашъ въ рукѣ моей. Трепещите, слушая меня, люди гордые и всѣхъ презирающіе: потребность спасенія, необходимость смерти, безъигвѣстность сего ужаснаго часа для васъ, послѣднее раскаяніе, страшный судъ, малое число избранныхъ, адъ и послѣ всего вѣчность!... Вѣчность! вотъ предметы, о которыхъ хочу говорить съ вами, и которые надлежало мнѣ сохранить для васъ единственно. Ахъ! какая нужда мнѣ въ вашихъ мнѣніяхъ, которыя, можетъ быть осудили бы меня не спасти васъ. Богъ станетъ трогать сердца ваши въ то время, когда недостойной служитель Его будетъ говорить съ вами; ибо я позналъ долговременнымъ опытомъ, сколь велико Его милосердіе. Тогда, пораженные ужасомъ къ прошедшимъ своимъ несправедливостямъ, вы броситесь въ объятія мои, проливая слезы совѣсти и раскаянія, и по силѣ угрызенія найдете меня довольно краснорѣчивымъ."

К. Ш - въ.

  

"Вѣстникъ Европы". Часть XX, No 8, 1805

  

Письмо къ другу.

(Отъ 4 го Августа, 1805.)

   Есть важныя одолженія, которыя можемъ дѣлать другъ другу, которыя оставляютъ въ душѣ глубокія впечатлѣнія и вѣчную благодарность; но ничего нѣтъ трогательнѣе гостепріимства искренняго; ничто не обязываетъ сердца нашего такой нѣжною признательностію, какъ сія священная добродѣтель общежитія. Она всегда была отличительною чертою характера Рускихъ; никакія перемѣны свѣта не могли изгладить ее; и хлѣбъ съ солью всегда на столѣ для странника подъ благословеннымъ небомъ моего отечества.
   Не изъ Исторіи, но по собственному опыту говорю тебѣ объ этомъ, другъ мой! Выслушай:
   На возвратномъ пути своемъ изъ С. Петербурга, верстъ за двенадцать до Клина, переломилася ось нашей коляски (я ѣхалъ съ пріятелемъ) -- что дѣлать? Но, къ щастію проишестіе, столь чувствительное для нетерпѣливости увидѣться съ друзьями, случилось въ селеніи, и мы находимъ кузницу и вызываемъ Циклопа, договариваемся о цѣнѣ, и работа начинается. Между тѣмъ, смотримъ на прохладной садикъ и березками осѣненной домикъ помѣщика, которому принадлежала деревня. Полдневной сильной жаръ и чрезмѣрная усталость представляли воображенію нашему сіе тихое жилище чертогами роскоши и наслажденія; любуемся и видимъ слугу, которой подходитъ къ намъ, и проситъ отъ имени Господина посѣтить его. Мы взглянули другъ на друга съ живымъ удовольствіемъ и пошли; идемъ по тѣнистой алеи сада, входимъ на чистой зеленой дворъ, напослѣдокъ -- въ комнаты. Почтенной хозяинъ встрѣчаетъ насъ, и привѣтствуетъ самымъ милымъ образомъ; тотчасъ вошла, изъ другаго покоя, и хозяйка, которая осыпала насъ ласками. -- "Между тѣмъ, какъ починяютъ вашу коляску,*' сказали оба: "покорно просимъ отдохнуть." Мы съ трудомъ выражали нашу благодарность: тонъ чистосердечія, непринужденности, простоты -- все требовало особеннаго вниманія къ любезнымъ страннопріимцамъ -- и мы забывали о ceбѣ.... Любезность ихъ простиралась до того, что они были благодарньк Циклопу своему за удовольствіе, которое онъ доставилъ имъ принимать y себя дорогихъ гостей. Но, первое чувство, изъявленное ими, было трогательное сожалѣніe о разлукѣ съ юнымъ сыномъ, котораго за нѣсколько дней передъ тѣмъ они проводили на службу Царю и Отечеству -- въ походъ противъ враговъ тишины и спокойствія. -- Ахъ! какъ живо, какъ глубоко чувствуютъ всѣ узы, всѣ обязанности Природы люди въ посредственномъ состояніи, подъ низкимъ кровомъ смиреннаго жилища!... a въ огромныхъ палатахъ, на штофныхъ диванахъ, подъ золотыми карнизами.... Обращаюсь къ моимъ героямъ. Поставили завтракъ, и насъ просятъ отобѣдать. Я готовъ былъ провести y нихъ цѣлой день. Передъ обѣдомъ входятъ двѣ дочери хозяйскія, и сцена удовольствій нашихъ украсилась новою прелестію: одна изъ нихъ (старшая) лицомъ, фигурою и цвѣтомъ молодости и здоровья заставитъ смотрѣть на себя самаго Мизогина. За столомъ говорили о многомъ, но это не мѣшало внимательной хозяйкѣ подчивать гостей усерднѣйшимъ образомъ. -- Сидя такъ близко съ милымъ, интереснымъ семействомъ, я вспомнилъ пріятную мечту {Смотри Подарокъ друзьямъ моимъ, сочиненіе А. Таушева. Ав.} твою, другъ мой! и погрузился на минуту въ задумчивость сладкую, очаровательную.... Боже мой! когда и для кого объяснится тайна счастія человѣческаго! Не уже ли подлинно одинъ призракъ его мелькаетъ передъ нами? что же оно само? гдѣ же, какъ же можно обладать имъ неотъемлемо?... Кто мнѣ скажетъ!
   Почти во всѣ разговоры родительскія чувства вмѣшивали что нибудь относительное къ безцѣнному предмету ихъ -- къ милому сыну, несущему жизнь свою на жертву долга. Какъ я понималъ горестное удовольствіе ихъ! какъ старался питать его! -- Послѣ обѣда, вкуснаго, свѣжаго и сытнаго, подали десертъ и кофе; бесѣда не перерывалась, и почтенной хозяинъ, говоря о службѣ и состояніи своемъ {Онъ имѣетъ только пять сотъ руб. дохода -- и угащиваетъ съ такимъ удовольствіемъ, люди одѣты такъ хорошо, столъ такой изобильной, въ покояхъ такъ чисто!... Войдите же къ богачу и вы услышите горькія сѣтованія на трудность жизни!... Ахъ! они бѣдны въ самомъ дѣлѣ. Ав.}, изъяснялся съ такимъ благородствомъ мыслей, что приводилъ насъ въ восхищеніе,
   Напослѣдокъ коляска наша починилась, и мы должны были проститься съ любезными хозяевами. Могу сказать передъ судилищемъ совѣсти, что я прощался съ ними, какъ съ родными, и говорилъ, подобно Карамзину, въ сердцѣ своемъ: "Гостепріимство, священная добродѣтель! если я когда нибудь тебя забуду, то пусть навѣки останусь бездомнымъ странникомъ на землѣ, и нигдѣ не найду втораго Петра Алексѣевича Киреева!

К. Ш--въ.

  

Сказка.

(Изъ Боккалини.)

   Нѣкоторой славной Критикъ, собравъ всѣ ошибки одного знаменитаго Поэта, поднесъ ихъ въ даръ Аполлону. Сей богъ принялъ даръ благосклонно и рѣшился наградить приличнымъ образомъ Автора за трудъ его; въ такомъ намѣреніи велѣлъ положить передъ нимъ кучу ржи, еще не молоченой; потомъ приказалъ ему отдѣлить солому отъ хлѣба, и класть ее особливо. Критикъ началъ работу съ великимъ искуствомъ и удовольствіемъ, и когда окончилъ ее, то Аполлонъ подарилъ его -- соломою.

К. Ш--въ.

"Вѣстникъ Европы". Часть XXIII, No 17, 1805

  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru