Шевырев Степан Петрович
О выходе в свет стихов Милькеева

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

Степан Шевырёв

О выходе в свет стихов Милькеева

   Скоро выйдут в свет стихи Милькеева. Публика встречала иногда, но редко, это скромное имя под некоторыми замечательными пиесами в стихах. У нас так много выходит в свет стихотворений, что читатели, алчущие более прозы, привыкли с какою-то особенною, убийственною для таланта холодностию принимать подобные явления в Литературе. Поэт выходит с скромною лирою на нашу печатающую площадь, приглашает звуками внимательных любителей изящного; просит, чтоб по крайней мере его выслушали; никто к нему и не подходит; все равнодушны, все идут мимо; лишь одни только безъименные рецензенты, эти хожалые нашей Словесности, по долгу ложного звания, подходят к поэту с тем, чтобы насказать ему несколько грубостей, бросить грязью в его лиру и насмешить тем праздную толпу зевак-читателей, которые в литературе, как и на рынке, только и ищут подобных зрелищ. Мудрено ли после этого, что истинный талант кроется долго в глуши, боясь показаться на свет, а публика не берет на себя труда отличить замечательное от обыкновенной посредственности. Вот почему мы считаем за нужное сказать несколько слов о самом Милькееве и стихах его, и приглашаем любителей Поэзии почтить его вступление в свет вниманием, которое он заслуживает.
   В достопамятном 1837 году, когда все области России имели счастие видеть Великаго Князя Наследника, на берегах Иртыша, в Тобольске, робкий юноша нетерпеливо ожидал прибытия В. А. Жуковского, который сопровождал Высокого Гостя всей России. В то время, когда все были заняты светлым торжеством встречи, у юноши были также свои заботы. Природа дала ему призвание к поэзии: бедность жизни и скудное воспитание как ни препятствовали развитию этого дара, но несмотря на них, талант расцвел в глуши, без науки, без совета, без ободрительного слова людей просвещенных. Книжка стихотворений была готова и переписана для поднесения знаменитому Поэту. Настала роковая минута: усилием победив свою робость, трепетный юноша стоял с тетрадью своих стихов перед Жуковским. Это был Милькеев. Ласковый взгляд Поэта, венчанного лавром славы, встретил юношу. Опытный вкус преобразователя Русских стихов открыл в нем дарование. Скоро Милькеев был уже в Москве и Петербурге, благодаря покровительству своего Мецената.
   Здесь на вопрос о том, как раскрылось в нем дарование к стихам, Милькеев рассказал в письме к своему покровителю все что знал о себе. Приведем из этого письма, написанного с простодушием чувства и изяществом необыкновенным, то, что, собственно, относится к развитию его стихотворного дарования.
   "Если не заблуждаюсь, природа наделила меня привязанностью к звукам, говорит Милькеев, но между тем назначила родиться и жить в такой сфере, где ничто не могло способствовать своевременному пробуждению и образованию этого инстинкта, где более всего раздается безмолвие для души, где менее всего слышится музыка слова. Не гармонический тот класс, из которого я происхожу...
   Первая хорошая книга, которая попалась мне в руки, это были басни Крылова: я им чрезвычайно обрадовался, так что вытвердил их наизусть, и помню большую часть теперь. По ним я стал учиться рифмам и излагать стихами разные сказки. Решительное желание сделаться стихотворцем овладело мною при чтении Плутарха, когда мне было отроду лет шестнадцать: я воспламенился, и с величайшим усердием ломал голову над рифмами; не разумел стоп и размера, утешался только созвучиями; необузданный стих мой содержал иногда слогов двадцать, ударение прыгало и садилось произвольно. Хотя приметил я нестройность в этой отчаянной музыке, однако долго не отгадывал, отчего у меня выходила такая нескладица, и это доставляло мне истинную пытку. Целые ночи были проведены в усилиях открыть секрет. Наконец сосчитал я гласные буквы в печатном стихе, прислушался к ударению -- и завеса приподнялась. Я начал составлять стихи, более пли менее правильные, и приводить их в разные размеры, по образцу немногих стихотворений, которые удалось читать впоследствии.
   Таким образом, прежде нежели научился я сердцем постигать то, что называется Поэзией, мне надлежало открыть собственною догадкою, разумеется в некоторой степени, механизм сочетания, или сделать доступным для своего понятия тот избранный способ выражения, к которому душа симпатически влеклась. Медленно успевал я в этом, потому что заграждены от меня были всякие средства; я даже не знал, существуют ли на то учебные пособия. Прибегнуть к кому? Те, с которыми я мог сближаться, не могли откликнуться на мои вопросы: нельзя было ничего от них перенять или услышать; и как черты этих людей не имели большого сходства с моими, то я застенчиво удалялся от их сообщества. Из лучших никто не чувствовал охоты заняться мальчиком, безмолвным и скучным, а я по врожденной боязливости не смел спрашивать; малейшей нескромностью страшился обнаружить свою привязанность, как преступление, и хранил ее в душе непроницаемо для всех.
   ...Как развивался ход моей мысли, какие внушения располагали духом, и чем наиболее поражалось внимание? Предел моих знаний препятствовал расширять мысль. Религиозное чувство и природа служили основным, единственным побуждением: я любил смиряться и дивиться Богу, любил смотреть на звезды и открытое небо, и хотел одевать чувствования звуком, хотел говорить о небе и Творце. К этому сердце относило цель жизни. И теперь желал бы я всего более погрузиться в истину, настроить разум, совокупить силы души, чтобы принесть дань удивления чудесам Бога словом достойным.
   Но желания велики, а крылья слабы. Часто умственное бессилие наводило на меня глубокую тоску, подавляло душу унынием; часто мучился я недоверчивостью и сомнением, -- и тем рачительнее скрывал мою тайну."
   Конечно, это искреннее признание Поэта внушить читателям охоту короче с ним познакомиться. Публика увидит скоро в печати стихи Милькеева. Мы приглашаем всех просвещенных любителей Поэзии встретить их не с тем обидным равнодушием, с каким обыкновенно встречаются у нас стихотворения, а подарить им внимание, которого они достойны и которым почтил их сначала первый современный представитель Русской Поэзии. Чтобы оправдать наше приглашение и расположить мнение общественное в пользу Поэта, который решается выйти на скользкое поприще печати, мы помещаем отрывок из его стихотворения Колокол в Кремле.
   
   ...Он некогда в тяжком падении ранен,
   В темнице сырой погружался сто лет,
   И царственной массою чуден и странен,
   Вот вызван из мрака дивить белый свет...
   С глубоким клеймом рокового паденья,
   В позорище миру слепому открыт,
   Увенчан блестящим символом спасенья --
   Крестом лучезарным, он гордо стоит.
   И люди приходят толпой к великану,
   Посудят про тяжесть и лета его,
   Посмотрят на дивную, тяжкую рану,
   И в сторону с шумом идут от него.
   Их взоры, желанья, мечты -- близоруки,
   Одно любопытство к нему их ведёт, 
   И им непонятны глубокие звуки,
   Которых волну он таинственно льёт:
   И зачат и создан я с целью великой,
   С высоким призваньем... Хотел бы звучать,
   Рассыпаться музыкой грозной и дикой
   И ревом неслыханным землю обнять;
   А рок, мой убийца, холодным законом
   Судил вековечно безмолвствовать мне --
   И я не дрожу сокрушающим звоном,
   Неметь обреченный в бездейственном сне.
   Мне слышится часто хор младших собратий,
   Гуденье нестройное, резвый трезвон, 
   И в горния недра воздушных объятий
   Тщеславно несется их лепет и стон.
   И люди, собравшись, толкуя убого,
   Дивятся им слепо... Но это звонки:
   И слышны и громки, затем что их много!
   Повисли высоко, затем что легки!
   Нетрудно привесть их в порыв и движенье,
   Нетрудно разгул им ликующий дать,
   От сна возбудить их веселое пенье,
   И вновь немотою их голос сковать!..
   Нет, если б кто долгий мой сон уничтожил,
   Нет, если бы кто мой язык разомкнул,
   Каком бы торжественной песнью я ожил,
   Какой бы я пролил неслыханный гул!..
   Но хилы и немощны слабые люди,
   Не вынесет звуков могучих их слух,
   Бессильны и чахлы их тесныя груди,
   Тревожливо сердце и робок их дух.
   Мой вопль необузданно-дикий оглушит
   Их ухо, привычное мирно дремать;
   Мой гром неумолчный покой их нарушит,
   Положит на сердце их смерть и печать.
   И я не жалею, что в ухе презренном
   Не стану великою песнью греметь;
   Я буду в покое глухом, неизменном,
   Я буду молчать и века цепенеть.
   И так вы, о люди, меня не пугайтесь,
   Дремлите беспечно на ложе своём,
   И в праздности суетной мне удивляйтесь,
   Созданья беззвучные в мире немом!"
   
   Это стихотворение может дать некоторое понятие о высоком лирическом направлении Поэзии Милькеева, которая часто отзывается глубиною думы и силою точного выражения.

Москвитянин. М.,1842, No 7, отд. IV "Критика". -- С. 400-404.

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru