Шиллер Франц Петрович
Гервег и Маркс

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Ф. П. Шиллер

Гервег и Маркс

   Литература о Гарвеге довольно богата. По большей части сна относится к его деятельности как политического поэта 1840-х гг., особенно же ж его первому знаменитому сборнику "Стихи живого человека". Но эта литература, за исключением монографии, написанной французом Флери {Victor Fleury. Le poète Georges Herwegh. Paris, Ed. Cornély, 1911.}, и специального исследования Бальдингера о "Стихах живого человека" {Emil Baldinger. Georg Herwegh. Die Gedankenwelt der "Gedichte eines Lebendigen". Bern, Francke, 1917.}, представляет собою довольно сырой материал, главным образом сборники писем, изданные не всегда достаточно тщательно наследниками поэта, или же всякого рода биографические очерки и воспоминания. До сих пор нет еще также полной картины тех отношений, которые установились в 1840-х гг. между Гарвегом и Марксом; отдельные документы, свидетельствующие об этих отношениях, напечатаны в разных местах и на их основании Меринг набросал маленький, далеко не полный очерк их истории. Но с того времени, как была написана статья Меринга, найдено немало новых материалов; цель настоящего очерка и заключается в том, чтобы восстановить, по возможности, полнее историю взаимоотношений Маркса и Гервега. Но для этого в первую очередь нам нужно вкратце напомнить путь развития поэта до его встречи с Марксом.
   После своего бегства из Тюбигагенской семинарии и переезда в Швейцарию, Гервег стал одним из видных сотрудников демократического журнала "Deutsche Volkshalle", издаваемого Виртом. По напечатанным в этом журнале стихам и многочисленным рецензиям, характерным для 1840-х гг., можно проследить весь ход развития мировоззрения Гервега в конце 1830-х гг. Вначале он еще мало разбирался в политике; он мечтает о какой-то абстрактной "свободе", заменяющей ему в поэзии голубой цветок романтизма. Поэзия, по его мнению, в противовес политике призвана именно воспитывать, освобождать человека. "Если задачей политики является эмансипировать граждан, то литература берет на себя, может быть, не менее прекрасную обязанность освободить в нас человека... Мы не должны забывать за гражданином -- человека, за политикой -- поэзию". Но с развитием политических событий в Германии и Швейцарии Гервег отказывается от этой абстрактно-гуманистической точки зрения на поэзию. Страстный пафос политического поэта сквозит уже в его оценке Берне и Гейне. Он, конечно, за Берне и против Гейне, ибо "Берне за всю свою жизнь был серьезен, страшно серьезен во воем"; в то время как у Гейне ему все кажется "игрой, хотя и гениальной игрой". Для Гервега в 1840 г. уже ясно, что истинный поэт должен быть в оппозиции ко всякому государству, даже к лучшей государственной власти, так как "вначале бог создал свободу". Очень рано в его рецензиях выступают и смутные еще, как у всего тогдашнего бюргерского поколения, представления о социальных мотивах в поэзии. "В салоне не больше поэзии, чем в хижине, -- пишет он.-- Новая литература докажет, что в салоне ее даже значительно меньше".
   Но Вирт со своей газетой остался умеренным буржуазным демократом. И вот Гервег завязывает связь с братьями Фребель в Цюрихе и с другими радикальными немецкими эмигрантами в Швейцарии, как например, с поэтом Августом Фоллен. Старший Фребель, Юлий, был владельцем издательской фирмы "Литературная контора", а младший, Карл, педагог, редактировал радикальную газету "Немецкий вестник". В это время Гервег и написал сбой знаменитый сборник стихов "Стихи живого человека" (1841 г.). Меринг говорит, что Гервег сумел воспеть и высказать то, что великий народ думал и чувствовал при своем первом неуверенном пробуждении к исторической жизни. "Бушующая и волнующая тревога, которою они были проникнуты, чрезвычайно точно отразила в себе настроении нации, которая начала приходить в себя" {Ф. Меринг, Мировая литература и пролетариат. Сборник статей. М. 1924, стр. 148.}. Вместо нации точнее будет поставить слово "бюргерство", потому что именно молодой класс немецкого бюргерства "пробудился к исторической жизни" посла двадцатипятилетней черной реакции, наступившей вслед за поражением французской революции, и лелеял восторженные надежды на восшествие на престол "романтического" прусского короля Фридриха-Вильгельма IV. Это бюргерство; пробудилось тогда и в немецкой литературе и создало политическую лирику, открыв ее "Песней о Рейне" Николая Беккера, за которым последовала целая армия шумных политических певцов, как то: Ф. Дингельштедт, Готтшаль, Иордан, но громче и раньше всех поднял свой голос Гервег.
   В своих политических воззрениях Гервег все еще находился тогда под сильным влиянием Л. Берне. Иоганн Шерп, один из современников Гервега, пишет по этому поводу: "Если Кюне оказал в свое время о К. Деке, что он приложил свое внимательное ухо к великому мировому сердцу мыслей Берне, то с еще большим правом можно оказать о Гервеге, что мир этих мыслей лежит в основе его поэтического преображения радикальной системы. В то время, когда возникали "Стихотворения живого человека", Берне был альфой и омегой их автора; я был свидетелем вспышек его гнева против пресловутой книги Гейне о "маленьком еврее" и великом революционере. Могила Берне на кладбище Пер-Лашез была Каабой, к которой Гервег совершил паломничество в 1841 г." {Jоh. Sсherr. Poëten der Jetztzeit in Briefen an eine Frau. Stuttgart, 1844, S. 17.}.
   У Гервега были общими с Берне его борьба за неопределенную идею свободы, бешеная ненависть "демагога" к князьям и преклонение перед бедным людом, в духе Руссо; но зато Берне, вместе с Ламеннэ, видел в первобытном христиансттае религию бедных людей, в то время как Гервег, поскольку можно было тогда говорить о политической партии, разделял в этой области воззрения младогегельянцев. Младогегельянская литературная критика, как она классически представлена в "Галлеских (Немецких) летописях", оценивала Гервега именно как политического певца, как глашатая идеалов радикального крыла бюргерского класса. И если младогегельянцы с прискорбием отмечали, что Германия не имеет "национального певца", как Франция своего Беранже, то Руге га своей рецензии на "Стихи живого человека" мог утверждать, что автор их является "блестящим представителем поэзии, имеющей своим лейтмотивом борьбу", что именно Гервег "воспевает в своих песнях желания и мысли, которые высказываются в "Летописях", он в подлинном смысле слова дает нам поэзию настоящего времени" ("Немецкие летописи" 1841, No 43 и след.).
   Лучше всего Гервегу удаются те стихотворения, в которых он призывает к насильственному разрыву давящих общественных оков, к низвержению феодальных и других темных сил. Здесь ярость сочетается с неподдельной страстью революционного бойца и с неслыханными со времени "бури и натиска" подъемом и пафосом речи. Таково, например, известное стихотворение "Воззвание", начинающееся строфой:
  
   Все кресты могил наружу
   В пополнение оружья!
   Небожители простят.
   Чем стихи кропать до рези,
   Глянь: поэзия в железе,
   И спаситель наш -- булат.
  
   Также в другой, не менее известной "Песни о ненависти":
  
   Боритесь, не щадя костей,
   Гони насилье взашей,
   И будет ненависть святей
   Любви обильной нашей.
   Мы шпаг не выпустим из рук,
   Не распростясь с дыханьем!
   Уже любить нам недосуг:
   Мы ненавидеть станем1.
  
   1 Перевод Б. Пастернака.
  
   Но не все "Стихи живого человека" были столь революционны и выдержаны в таком страстном пафосе. Встречаются стихи, в которых еще в духе буршеншафтов воспевается идеал средневекового сильного монарха; форма их самая разнообразная: и популярно-страстные памфлеты в духе Лютера и Гуттена, и простая мелодия немецкой народной песни, и строго классические сонеты. Но слабые стороны сборника способствовали! огромному его успеху в неменьшей степени, чем его сильные стороны: стихи эти как раз явились выражением туманных настроений первой фазы пробуждения юного, еще мало диференцированного класса. "Стихам живого человека", как и всей тогдашней политической поэзии, не хватало политической последовательности, ясности и твердости точки зрения. Один из руководителей этой политической поэзии, Роберт Пруц, позднее охарактеризовал ее следующим образом: "Политическая лирика была тогда верным отображением эпохи и ее настроений, такая же требовательная, полная такого же нетерпения, такая же страстная, но в то же время такая же неясная в своих исходных пунктах, такая же фантастическая в своих целях, такая же колеблющаяся и противоречивая в своих выражениях. Подобно тому как политическое движение эпохи вращалось по большей части вокруг некоторого числа лозунгов, которые к тому же как следует понимались лишь немногими, так и молодая политическая лирика прибегала предпочтительно к фразе; национальные интересы спали так долго и проснулись так внезапно (или, вернее, выступали неуверенно, как невполне очнувшийся), что одних слов: "свобода, народ, родина" было достаточно, чтобы остановить внимание слушателя. Да, как раз величайший эстетический порок этой новой поэзии -- ее бессодержательность, недостаток объективности и пластической образности,-- как pas это ставилось ей в заслугу в глазах эпохи, которая также еще боролась за свое содержание и у которой в то же время расплывалось под руками все, к чему она прикасалась" {G. Herwegh. 1842--1843. Mit ungedruckten Brief en von G. Herwegh, Rob. Prutz u. a. ("Deutsche Dichtung", hrsg. von Karl Emil Franzos. Bd. 22, April--Sept. 1897, Berlin).}. Этими недостатками страдали и "Стихи живого человека". В политическом отношении Гервег питал страстную ненависть к монархам и преклонялся перед простым народом. В философском отношении он стоял за фейербаховский материализм, и в "эвдемонистической" и "антропоцентрической" этике великого философа он видел новую религию, замену христианства. Ему казалось, что освобождение человечества как от политического, так и от умственного гнета, дело свободы, будет выиграно, если человек научится познавать самого себя, если народ перестанет почитать бога вместо человека, если он осуществит на земле идеальную красоту и т. д.
   "Стихи живого человека" имели такой успех, что еще осенью 1841 г. пришлось выпустить второе издание. В это время Гервег переехал в Париж, где вместе с Дингельштедтом встречался с Гейне, посвятившим новому поэту известное стихотворение (опубликованное только в 1863 г.):
  
   Ты, Гервег, жаворонок словно.
   Взлетаешь к солнцу в вышину.
   Поешь там звонко, без печали...
   Но стужа зимняя прошла ли?
   Неужли ты нашел в Германии весну?
   Ты, Гервег, жаворонок словно,
   Вспорхнув, льешь трели в облаках,
   И землю из виду теряешь...
   Ах, лишь в одних твоих стихах
   Есть та весна, что нам ты воспеваешь1.
  
   1 Перевод Д. Д. Минаева.
  
   В этом стихотворении более зрелый политический певец правильно указал на абстрактно-восторженный пафос в стихах молодого Гервега.
   В феврале 1842 г. Гервег возвращается обратно в Цюрих; ознакомление с политической жизнью Франции, в частности с жизнью немецкой эмиграции в Париже, расширило его кругозор и также убедило его в убожестве и бесполезности борьбы немецких фракционных эмигрантских группировок. Он окунулся со свойственной ему страстью в общественно-политическую (борьбу между двумя враждующими цюрихскими партиями -- либерал-консерваторов и радикал-республиканцев. Вождями первых были Ромер и Блюнчли, их органом являлась газета "Наблюдатель"; вождями вторых -- братья Фребель, Онель, Шульц, Фоллен к Гервег, обладавшие газетами "Швейцарский республиканец" и "Немецкий вестник из Швейцарии". В течение 1842 г. Гервег написал (анонимно) множество политических статей как в названных двух органах, так и в "Аугсбургской всеобщей газете". Как видно из писем этого года к Роберту Пруцу и А. Руге, Поэт политически рос с каждым днем: он читал "Рейнскую газету" и "Немецкие летописи", и сам очень скоро начал писать стихи для первой. Из этих писем видно, что основной ошибкой всех либеральных и вообще оппозиционно настроенных немецких группировок он считал недостаток строго выдержанного философского мировоззрения у них. Так, когда А. Руге воспользовался посредничеством поэта, чтобы устроить в издательстве Фребеля сборник отвергнутых саксонской цензурой работ (вышедших под названием "Anekdota"; среди них находилась и статья Маркса по поводу закона о свободе печати), он, между прочим, жалуется в письме на своих швейцарских радикалов: "Если (бы мне нужно было спорить только со швейцарцами! Но даже мои лучшие друзья, вполне разделяющие мои практические тенденции, приводят меня в отчаяние. Они все, как репейник, пристали к христианству и полагают, что можно вечно наполнять старые мехи новым содержанием. Неправда, что говорится обычно: немцы, в общем, скорее склонны к практике, чем к теории. И дюжины среди них не найдется с настоящим спекулятивным мужеством; они чинят, чинят и чинят, вместо того, чтоб выбросить весь хлам и выстроить новый дом на другом основании. Они называют это пиететом. Как трогательно! О политически" следствиях хотя бы фейербаховской религиозной реформы ни одна душа здесь не имеет понятия".
  
   К лету 1842 года относится и знаменитая полемика между Гервегом и Фрейлигратом о партийности в поэзии. Фрейлиграт, стоявший тогда еще на точке зрения чистого искусства, писал в одном стихотворении, что "поэт на башне более высокой, чем вышка партии, стоит". На этот вызов Гервег ответил в "Рейнской газете" стихотворением "Партия", с горделивой строфой:
  
   Partei! Partei! Wer sollte sie nicht nehmen.
   Die noch die Mutter aller Siège war!
   Wie mag ein Dichter solch ein Wort vernehmen.
   Ein Wort, das ailes Herrliche gebar?
   Nur offen wie ein Mann: Fur oder wider?
   Selbst Götter stiegen vom Olymp hernieder,
   Und kämpften auf der Zinne der Partei!
  
   Это стихотворение вызвало, как известно, в Германии резкую полемику между сторонниками политической поэзии и чистого искусства.
   Осенью 1842 года издательство Фребеля решило расширить газету "Немецкий вестник из Швейцарии", которая до сих пор, выходя два раза в неделю под редакцией Карла Фребеля, не находила должного отклика у публики, и прекратить ее в журнал-ежемесячник; причем этот журнал был задуман не столько для швейцарской публики, сколько именно для воздействия на общественное мнение в самой Германии, пользуясь для этого свободой печати за границей. Кроме того, всем было ясно, что дни главного теоретического органа младогегельянской партии "Немецкие летописи" сочтены и "Немецкий вестник" задуман как своего рода продолжение; журнала Руге. Об этих планах Гервег пишет в своем письме к Роберту Пруцу от 4 сентября 1842 г.: "Немецкий вестник" должен прежде всего служить убежищем от немецкой цензуры (в двояком смысле: борьба с ней и бегство от нее). Он должен безбоязненно выводить политические следствия новейшей философии и теологии, давать истину без всяких покровов и также быть очагом нашей новейшей поэзии" {См. Georg Herwegh. 1842--1843. Mit ungedruckten Briefen von G. Herwegh an Rob. Prutz u. a. ("Deutsche Dichtung", hrgs. von К. Е. Franzos. Bd. 22, April--Sept. 1897, стр. 71--128).}. С этой целью было решено передать редакцию журнала с 1 октября 1842 г. и руки Гервега, и для популяризации органа и вербовки сотрудников поэт предпринял поездку по Германии, которая с самого же начала превратилась в триумфальное шествие любимейшего поэта эпохи, автора "Стихов живого человека".
   Домартовский немецкий либерализм имел сбои центры главным образом на окраинах, в областях наиболее развитой промышленности и торговли. Так, в Рейнской провинции Кельн со своей молодой предприимчивой промышленной и финансовой буржуазией аз это время обладал самой радикальной домартовской (газетой, редактировавшейся молодым Марксом, "Рейнской газетой"; Кенигсберг в Восточной Пруссии был центром либерализма на восточных окраинах с вождем И. Якоби и "Кенигсбергской газетой"; в Лейпциге, в Саксонии, издавалась либеральная "Лейпцигская всеобщая газета", а в Дрездене -- "Немецкие летописи" Руге. Вот в эти три крепости либерализма Гервег и направил свой путь, чтобы установить с этими "ругами тесную связь и привлечь их к сотрудничеству в журнале.
   Из Швейцарии Гервег отправился прежде всего верх по Рейну в Кельн. И здесь он впервые познакомился с молодым Марксом, ставшим, уж к тому времени в Кельне теоретическим центром кружка, в состав которого входили наиболее радикальные, главным образом младогегельяноки настроенные молодые представители кельнской передовой буржуазии. Этот кружок занимался также социальными проблемами. В нем участвовал Георг Юнг и Дагоберт Онпенгейм, фактические организаторы и издатели "Рейнской газеты", и наиболее видные сотрудники и члены; административного совета, как Г. Мевиссен, Фай, Клессен и др. Этот кружок и устроил торжество по поводу приезда знаменитого политического поэта, автора немалого числа политических стихотворений, появлявшихся на страницах "Рейнской газеты". Для участия в дискуссии на социальные темы, устроенной кружком, приехал и К. Гуцков из Гамбурга {См. Joseph Hanse n. Gustav von Mevissen. Ein rheinisches Lebensbild. Berlin. 1906, стр. 261--262.}. Насколько дружественны и сердечны были отношения Гервега к этому кружку, свидетельствует хотя бы переписка с кельнской буржуазной демократией позднейших годов, в которой Гервег всегда упоминается как самый близкий человек.
   Из Кельна Гервег поехал в Дрезден к А. Руге, с которым, как мы выше видели, он (состоял уже в переписке. Здесь в Дрездене он познакомился также с Бакуниным и Тургеневым и жил с ними на одной квартире. Отсюда Гервег в сопровождении Руге поехал в Берлин. Руге хотел лично познакомиться с кружком берлинских "Свободных", из которых вербовались многие сотрудники его "Немецких летописей", Гервег же хотел пригласить "Свободных" участвовать в Noго журнале. Встреча эта кончилась неудачно: берлинские "Свободные" не могли понять взглядов Руге и Гервега, и когда поэт вдобавок обручился с дочерью богатого купца и согласился на аудиенцию у короля, насмешкам со стороны "Свободных" не было конца. Этот спор между Гервегом и "Свободными" послужил также каплей, переполнившей чашу в отношениях между Марксом и кружком его бывших друзей во главе с Бруно Бауэром. Гервег написал из Берлина Марксу письмо, в котором он объясняет этот спор. "Этой революционной романтикой, этой жаждой гениальности, этим самохвальством они компрометируют наше дело и партию. Руге и я -- мы сказали им это без обиняков. За это они на нас обиделись, и пусть! Мне бы не хотелось выступить против них, поэтому прошу вас поместить в "Рейнской газете" заметку, в которой дело было бы представлено в его истинном свете. Если я не посещал общества "Свободных", отдельные члены которого в большинстве случаев прекрасные люди, то не потому, что я стою за другое дело, а исключительно потому, что я ненавижу и нахожу смешной эту ветренность, это манерничанье в их выступлениях, это слепое подражание французским клубам, при всем моем уважении к французской революции и восхищении ею, так как я желаю быть свободным от авторитета этой революции". Маркс поместил это письмо почти дословно в газете от 29 ноября 1842 т. (No 333) и тем самым принял в этом споре сторону поэта против "Свободных". В письме к Руге на следующий дань Маркс описывает этот разрыв со "Свободными" и прибавляет: "К этому, наконец, присоединилось ваше и Гервега отношение к "Свободным", переполнившее меру терпения гневных олимпийцев... Мейен угрожает, ...и под конец в оскорбительных выражениях сообщается о помолвке Гервега и т. д." {Маркс и Энгельс. Сочинения, т. I. Институт Маркса и Энгельса, стр. 528.}.
   Покинув Берлин, Гервег продолжал свое триумфальное путешествие и направился в Кенигсберг, где тамошние либеральные круги устроили ему торжественную встречу. Здесь же он получил известие, что правительство Фридриха-Вильгельма IV, который еще недавно говорил: "я люблю разумную оппозицию", запретило предполагавшийся журнал Гервега. В ответ на это запрещение поэт написал знаменитое открытое письмо ("Слово с глазу на глаз") королю, которое вследствие нескромности одного из кенигсбергских его друзей попало в редакцию "Лейпцигской всеобщей газеты" и было опубликовано. Поэт был немедленно выслан ив Пруссии, а "Лейпцигская всеобщая газета", несмотря на все старания Брокгауза, была запрещена; этим был дан сигнал к запрещению "эры свободы"; цензура стала свирепствовать, и сейчас же были запрещены "Рейнская газета", "Немецкие летописи" и другие радикальные органы. Гервег с головокружительной быстротой, о которой он сам позднее говорил, что она была излишней, оставил Германию и в сопровождении Бакунина уехал обратно в Швейцарию.

[]

   Обычно представляют дело так, что поэтический талант Гервега исчез после этого провала, что быстрый подъем молодого поэта до таких высот и столь же быстрое и неожиданное "извержение его иссушило в нем навсегда "источники вдохновения", в которых он так нуждался. Меринг по этому поводу пишет: "Для самого Гервега эта злополучная травля явилась роковой. Он никогда не мог забыть своего низвержения с такой большой высоты. Он был слишком неопытен, чтобы уяснить себе, что его быстрое возвышение и еще более быстрое падение и конечном счете явились следствием одной и той же причины -- отсутствия у нации политической ясности и тренировки. Ту радостно-гордую уверенность в победе свободы, которая одухотворяет его первые стихотворения, он утерял навсегда" {Ф. Меринг, Г. Гервег (в сб. статей "Мировая литература и пролетариат". М. 1924, стр. 153).}. Но это не все. Травили Гервега немало. Не только вся реакционная, но и умеренная и левая пресса, которая до этого так восхищалась поэтом, теперь признавала только ругательства и травлю. В этом хоре прислужников двора, церкви и "благонравной" прессы слышались и голос Фрейлиграта, и насмешка Гейне над тем, что поэт столкнулся с "толпой хулителей и прислужников" и пожал "гнилые яблоки вместо венков". Но для политического развития самого поэта эта поездка со всеми ее приключениями и последствиями не прошла даром. Поиидимому, беседы на социальные темы в кельнском кружке молодого Маркса произвели в нем некоторый сдвиг, вынудили "го заняться этими вопросами. Об этом свидетельствуют хотя бы два социальных стихотворения, написанных тогда поэтом и напечатанных в "Рейнской газете": о "Бедном Якове" и "Бедной Лизе". Правда, эти стихи можно причислить к социалистической поэзии не с большим правом, чем произведения поэтов "истинного социализма": дальше филантропического сентиментального описания несчастных бедняков Гервег в них не идет. Но они указывают, что поэт перешел тогда в своей тематике, хотя и весьма туманно и расплывчато, от абстрактно-политических лозунгов к социальным мотивам. Об этом повороте, об отходе от либеральной буржуазии к "массам" свидетельствуют также и некоторые места в письмах Гергвега после посещения Кельна и Берлина. Так, он сообщает своей невесте, Змме Зигмунд, в письме от 28 ноября 1842 г.: "С либеральной буржуазией мы никогда не победим, но должны домогаться симпатий масс, иначе дело не пойдет, и победа будет только временной. Мое творчество и моя деятельность направлены к тому, чтобы выбросить какой-нибудь лозунг, который захватил бы массы и овладел ими! Удавшегося плана было достаточно; почему я не могу написать Марсельезы?" {Georg Herwegh. Briefwechsel mit seiner Braut. Herausgegeben unter Mitwirkung von Victor Fleury und C. Hausmann von Marcel Herwegh. 2. Aufl. Stuttgart, 1906, стр. 65.}. Это было написано еще до катастрофы. Влияние травли и прежде всего влияния Бакунина дали себя знать. Из ряда писем Гервега и Бакунина начала 1843 г. из Швейцарии к Руге и Эмме Зигмунд можно заключить, как тесно сошлись Бакунин и Гервег. Последний попрежнему собирался организовать журнал "Немецкий вестник", как настоящее убежище для всех радикальных элементов в Германии, особенно после того как в январе были окончательно запрещены "Рейнская газета" и "Немецкие летописи". Реакционные элементы в Цюрихе добились высылки поэта, но кантональное правительство провинции Базеля дало ему право гражданства. Кроме группы Фребеля, Гервег сблизился и с ремесленными коммунистами (вейтлингианцами), и из всех выражений сочувствия, полученных им по поводу его изгнания из Германии, наибольшую радость доставила ему серенада, пропетая ему ремесленниками в Цюрихе; один ремесленник посвятил ему даже стихотворение. Как он сообщает своей невесте в письме от 15 января 1843 г., серенада особенно понравилась Бакунину. "Бакунин неимоверно обрадован этой серенадой, первым приветствием, обращенным ко мне подлинным народом". В это время Гервег и Бакунин как раз изучали ремесленный коммунизм Вейтлинга; по крайней мере из писем Бакунина к Руге видно, как оба друга увлекались в это время книгой Вейтлнгага "Гарантии свободы и гармонии", только что вышедшей в свет. Бакунин сообщает свои первые впечатления от этого произведения в письме к Руге от 19 января 1843 г.: "Недавно появилась новая, первая коммунистическая немецкая работа -- сочинение портного Вейтлинга ("Гарантии свободы и гармонии" Вильгельма Вейтлинга... Декабрь 1842 г.)... это действительно замечательная книга; вторая, органическая, часть страдает, правда, односторонним, произвольным построением, iho первая -- критика настоящего положения -- жива и часто истинна и глубока; чувствуется, что она написана на основании практического знания настоящего: даже теоретические построения интересны, они представляют собою не порождения умеренной интеллигентской теории, но выражение новой, стремящейся к самопознанию практики; когда читаешь книгу, чувствуешь, что Вейтлинг излагает то, что он действительно чувствует и думает и должен думать, как пролетарий; и это так интересно; можно даже сказать, что это самое интересное в наше время. Иногда он так энергичен". И затем Бакунин приводит несколько цитат из "Гарантий", произведших "а него и Гервега особенно сильное впечатление, как, например, следующие слова Вейтлинга: "Но прежде всего нужно изобразить всю величину зла так, чтобы это было доступно пониманию каждого: тогда возрастет также и мужество для того, чтобы наложить сокрушающую руку на творение тысячелетней неурядицы. Если мы покажем обществу, каково оно при плохой организации и каким оно могло бы быть при лучшей, и если оно это поймет, то нам ни в малейшей степени не нужно беспокоиться о построении его и придавать слишком большое значение нашим любимым планам навой постройки, но следует постоянно разрушать старый хлам и всякое новое сооружение, таящее в себе какие-нибудь остатки старого зла".
   Насколько родственными казались такие "разрушительные" тенденции и нашему поэту, (видно из его высказываний и писем начала 1843 г. Так, Карл Штар в одном письме от 3 января сообщает о Гервеге: "Он полагает, что весь наш либерализм, со стихами и драмами, ничего не стоит. Надо действовать на массы, надо всеми способами вызвать к жизни тех, кто до сих пор спит глубоким мертвым сном. Этот способ -- коммунизм. Неважно, выдержит ли этот способ длительное испытание, лишь бы он возбуждал, лишь бы разрушал. Чем больше разрушений, тем больше приобретений" {Aus Ad. Stahrs Nachlass. Oldenbmg, 1903, стр. 44 и след.}. Из этих изречений видно, как Вейтлинг своей теорией стихийного движения люмпенпролетариата влиял в это время на умы Гервега и Бакунина. Для нашего поэта либерализм является теперь окончательно пройденной ступенью, он ненавидит его. О швейцарском либерализме он отзывается в письме к невесте от 15 февраля 1843 г. следующим образом: "Либерализм здесь, как и во всем мире, ничего не стоит и имеет только честь насчитывать в своих рядах все бесхарактерное". А спустя три дня он опять ругает либералов, которых нужно истребить до последнего человека. Тем не менее Гервег не понимал исторического значения Вейтлинга и движения ремесленного коммунизма. Он воспринял только некоторые разрушительные тенденции этой теории, не усвоив исторического ее значения в целом, как оно формулировано в известном определении Маркса в 1844 г. И когда Вейтлинг в 1843 г. был арестован за богохульство, и Блюнчли воспользовался случаем, чтобы использовать связи радикалов с коммунистами для компрометирования первых (в отчете комиссии о найденных у Вейтлинга бумагах фигурировали и Гервег и Бакунин), Гервег в ответ на это выступил с публичным заявлением, в котором говорит о своих симпатиях к коммунистам, утверждая, однако, что он не разделяет всех их взглядов. Он был слишком интеллигентом-индивидуалистом, для того чтобы стать коммунистом-коллективистом даже в интерпретации этого понятия Вейтлингом. "Я ненавяжу абсолютное, безразлично под колпаком или под шляпой".
  
   С Марксом Гервег все это время имел связи или непосредственно или через Руге. После запрещения "Рейнской газеты" и "Немецких летописей" было несколько проектов перенести центр радикальной печати в Цюрих. Маркс находился в особенно безвыходном положении, о котором он сообщает в письме к Руге от 15 декабря 1842 г. "Поэтому,-- пишет он,-- если бы оказалось, что я мог, например, редактировать в Цюрихе вместе с Гервегом "Немецкий вестник", это подошло бы для меня". От Руге долго не было ответа, и вот Маркс в конце января обращается непосредственно! с письмом к Гервегу; он опять говорит, что оставаться в Германии немыслимо; действовать в Германии невозможно. Он лишен средств из-за семейной распри, помолвлен, он принял бы участие в редакции "Швейцарского Вестника" и приехал бы в Швейцарию (см. письма к невесте, стр. 162). Наконец Руге ответил 1 февраля, что он очень сочувствует предложению Маркса редактировать "Немецкий вестник", так как Гервег один все равно не справится: "он недостаточно основательно прошел немецкую школу, философскую и литературную". Руге представлял себе редакцию таким образом: "спецредактором" по вопросам литературы будет Пруц, а по вопросам философии -- Маркс. Но из всех этих планов ничего не вышло. В письме от 17 февраля к Марксу Гервег сообщает: "С Цюрихом пока ничего не выходит; не знаю, куда я сам направлюсь: в ближайшее время, без сомнения, за две мили отсюда. Ваши письма адресуйте, как и раньше, в Цюрих. Как только я женюсь, я предприму со своей женой путешествие по Южной Франции и Испании, и я рассчитываю на ваше деятельное участие в "Немецком вестнике"; он появится при всяких обстоятельствах, и мне было бы приятно, если бы вы прислали мне произведения вашего пера уже для первого триместра; конечно, возможно скорее. Попробуйте предаться размышлениям по поводу запрещения "Немецких летописей" и "Рейнской газеты", не считаясь с тем, что противно цензуре, из этого можно так много вывести... {Гервег имел, повидимому, в виду аналогичную статью в "Anekdota". По поводу нее Бакунин пишет в письме к Руге от 19 января 1843 г.: "Статья рейнского жителя о новой цензурной инструкции превосходна".}. Посылайте для "Немецкого вестника" то, что терзает вашу душу, пока я не найду для вас чего-нибудь определенного... Я уже так радовался, что увижу вас этим летом с вашей невестой у нас... и из этого ничего не вышло. Я затравлен со всех сторон; впрочем, это тоже хорошо, по крайней мере чувствуешь, что существуешь. Ваш Г. Гервег" {Marx-Engels, Gesamtausgabe, В. I., Halbbd. 1, p. 302--303.}.
   Все планы издания "Немецкого вестника" рухнули. Собранные для него статьи были выпущены Гервегам под названием "Двадцать один лист из Швейцарии"; там находилась и статья Энгельса о Фридрихе-Вильгельме IV {Вообще же Энгельс, работавший в это время в Манчестере, в конторе фирмы своего отца, посылал корреспонденции и в газету цюрихских радикалов "Швейцарский республиканец".}.
   После этих неудач, как известно, Руге, Маркс и Гервег решили переехать в Париж и издавать "Немецко-французские летописи". Гервег, после своего летнего свадебного путешествия по Италии, Франции и Бельгии, где он в Остенде встретился также и с Энгельсом, переехал в сентябре 1843 г. в Париж. Но он уже не был прежним Гервегом, автором "Стихов живого человека". Для единственно вышедшего номера журнала он написал всего только два слабых стихотворения. Осенью этого года он издал вторую часть "Стихав живого человека", написанных большей частью еще до катастрофы; эта часть гораздо слабее первой. Романтический и средневековый элемент исчез совершенно и уступил место дальнейшему развитию либерализма,-- радикализму. Но, несмотря на космополитическое и революционное настроение, здесь отсутствует энтузиазм и революционно-оптимистический пафос, так отмечающий первую часть.
   Гервег скоро послужил причиной раскола между Марксом и Руге (в 1844 г.). Правда, поэт дал только повод; на самом деле разногласия коренились в существенно различных мировоззрениях Маркса и Руге. В один прекрасный день зашел разговор между ними о поведении поэта. Дело в том, что Гервег по приезде в Париж окунулся, пользуясь состоянием жены, в легкомысленную жизнь парижской богемы. И вот в разговоре с Марксом Руге как-то назвал поэта "подлещом", на что Маркс ответил, что Гервег гениален, и что ему предстоит великая будущность. Конечно, тут дело не в том, что Маркс будто бы одобрял поступки Гервега. Он наверно, так же, как и Гейне, немало издевался над этим "щеголем" парижских салонов. Но это не было для него, как для Руге, этого мещанина до мозга костей, доказательством, что именно поэтому Гервег и как поэт ничего больше не даст. "Презрительный отзыв Руге о поэте, -- пишет Меринг,-- вытекал лишь из узких взглядов трезвого мещанина, и Марксу нечего было стыдиться, если его несравненно более благоприятный отзыв, вытекавший из более глубокого взгляда на вещи, в конце концов, не оправдался на практике". Руге не нашел лучшей мести после разрыва, как сообщить всему миру о случившемся, ругая последними словами Маркса и Гервега и вообще коммунистов, подчеркивая постоянно, как Гервег бегает за женщинами {См. письмо Руге к матери от 15 мая и более осторожное письмо к Фейербаху от 15 мая 1844 г. об этом конфликте в "Arnold Ruge's Briefwechsel und Tagebuchblätter aus den Jahren 1825--1880". hrsg. von Paul Nerrlich. Bd. 1. 1825--1847. Berlin. 1886,}. Но всю свою злобу он все же изливает на Маркса. В письме к Максу Дункеру от 29 августа 1844 г. (опубликовано в "Tägliche Rundschau" Unterhaltungsbeilage, No 168 от 22 июля 1921 г.) он следующим образом объясняет разрыв с Марксом после того как выяснилась невозможность продолжения "Немецко-французских летописей": "Едва лишь выяснилось, что неудача неизбежна, как Маркс вполне правильно заявил, что он не может работать вместе со мной. Мой взгляд на брак, высказанный мною во время спора о Гервеге, что нельзя бегать от жены уже в первый год, что подло предаваться, подобно Гервегу, пустому сибаритизму и благородной пресыщенности, когда ему предъявляются требования совместной работы, оказался филистерским, негуманным, негениальным... Гервег-де -- хороший, слабый человек, который страшно скучает, и, во всяком случае, его женитьба была сумасшедшим поступком. Ибо возведенные абсолютно в абсолют капризы и скука, приукрашенные отдельными пифическими вспышками, не могут служить материалом для брака и даже для общества... Гервег хочет писать коммунистические или террористические стихи. Он работает над Шенье, поэтом Конвента, чтобы сделать из этого драму. Впрочем, быть может, он и это уже оставил..."
   Не ошибемся, если скажем, что тема названной драмы была дана Марксом, который как раз в это время работал над историей Конвента. Но из всех этих начинаний Гервега ничего не вышло: "божественное легкомыслие" тянуло его все дальше от политической поэзии; и в то время как Маркс и Энгельс, критикуя своих старых философских учителей, создавали мировоззрение (выступающего на мировую сцену нового класса, пролетариата, Гервег, гае будучи в состоянии понимать происходящие вокруг него политические события, погружался все глубже в фейербаховский материализм и "аристократический" индивидуализм.
   В 1845 г. Гервег встретился с Фейербахом в Гейдельберге. Свои впечатления философ описывает в письме к Г. Крите: "Самым ценным из завязанных мною здесь знакомств была знакомство с Георгом Герветом; счастливая случайность привела его сюда как раз во время моего пребывания. В нем я чувствую родственную душу, он вполне свободен, серьезен, глубок, искренен. Он коммунист по профессии, не ортодоксальный, узкий, абсолютистский коммунист, не коммунар, но благородный коммунист". С Марксом он продолжал попрежнему поддерживать дружественные связи и после переезда последнего в Брюссель. С Гейне он пока также был хорош: они оба одинаково отрицательно относились к Руге. В 1845--1847 гг. он строил очень много литературных планов, но почти ничего не писал (за исключением слабых политических стихотворений в "Schweizerische Nationalzeitung", в "Opposition" К. Гейнцена и в "Horen", изд. Г. Мейрера). Он брался за изучение всяких научных дисциплин, особенно естествознания, занимаясь им на берегах Средиземного моря под руководствам К. Фогта. Но как политический поэт Гервег в эти годы уже умер, и его бездеятельность вызвала суровую, но справедливую критику Гейне в 1847 г.: "У него было небольшое дарованьице, которое он уже в весьма значительной мере израсходовал, а теперь он нищ, и у него (Ничего нет, как у разорившегося мота. Теперь он навеки останется безгласным и будет жить лишь овоей прежней славой..."
   В эти, 1843--1848, годы его квартира в Париже была настоящим постоялым двором для Политических эмигрантов: русских (Бакунин, Тургенев, Огарев, Г. М. Толстой, Сазонов, Головин, Герцен), поляков, немцев (особенно Венедей, Криге и др.), французов (Леру, Пру дон, Занд, д'Агу и т. д.). Вся эта бурная, в сущности богемская, жизнь вызывала массу толков и сплетен, которые всегда доходили и до Маркса. После отъезда последнего из Парижа и до переезда туда Энгельса в 1846 г. Маркс получал информации из Парижа, главным образом через Германа Эвербека; он же был доверенным человеком Маркса по партийным делам. И вот Эвербеку стало "противно смотреть" на все эти кутежи и вообще на поведение Гервега и особенно окружающих его людей. Если приходилось обращаться к нему по партийным делам, как, например, при сборе денег для Вейтлинга, то, как сообщает Эвербек в письме к Марксу от 31 августа 1845 г., Гервег, вернее -- его жена, хотя и дал 50 франков, "но ремесленники пропорционально дали больше, чем Гервег, который уехал сейчас с Бакуниным на морские купанья". А в конце года в письме от 28 декабря 1845 г. Эвербек пишет: "Я не общаюсь с Гервегом, мне противно к нему ходить; он занят делами (если дело идет о деньгах для Вейтлинга, как это и тогда случилось, когда мадам дала мне немного). Там постоянно! Бакунин и братья Фохт из Берна. Там прекрасно проводят время!" А в письмах 1846 г. Эвербек сообщает, что Гервег отказался материально поддерживать партийного товарища Бернайса, что он его больше не посещает и это его очень злит. В своих письмах Эвербек называет Гервега и экс-поэтом и "подлежащим обезглавлению Гервегом".
   Сейчас трудно установить, какие именно рассказы о Гервеге заставили Маркса летом 1847 г. написать поэту письмо с требованием объясниться. Гервег ответил Марксу, что все это сплетни. Ответное письмо Маркса от 8 августа 1847 г. сохранилось: оно лишний раз доказывает, как Маркс относился к революционным поэтам. В этом письме он между прочим пишет: "Спешу уведомить тебя о получении твоего письма. Я из него увидел то, что я знал и раньше, -- это все жалкие пересуды. Я хотел иметь эту пару строчек от тебя только для того, чтобы черным по белому доказать Энгельсу, какого сорта парижские мелкобуржуазные немецкие сплетни. Уверяю тебя, что со времени моего отъезда из Парижа и несмотря на все меры предосторожности, чтобы меня не нашли и доступ ко мне был затруднен, -- эти старые бабы постоянно преследуют меня подобным вздором. Этих дураков только при помощи крайней грубости можно держать в отдалении от себя. Мне жалко только, что я потревожил тебя этими глупостями в твоем уединении. Характерно для этих старых баб, что они охотно замяли и подсластили бы всякую настоящую борьбу партийную, считая в то же время революционной деятельностью старые немецкие сплетни и травлю... Здесь, в Брюсселе, нет, по крайней мере, этой гнусности" {Письма Маркса к Гервегу напечатаны в Сборнике: "1848. Briefe von und an Georg Herwegh", hrsg. von Marcel Herwegh. Paris. 1896.}.
   Энгельс в октябре 1847 г. отправился опять в Париж для работы среди ремесленников и французских социалистов; он посетил Гервега, и, невидимому, старые отношения возобновились. Во всяком случае, когда Маркс в это время носился с мыслью учредить маленькое акционерное общество для издания в Брюсселе ежемесячного социально-экономического журнала и получил согласие своих друзей в Рейнской провинции, он в письме к Гервегу от 26 октября 1847 г., сообщая об основании немецкого рабочего союза и демократической ассоциации, говорит: "Когда ты снова приедешь сюда, ты найдешь, что даже в маленькой Бельгии больше можно сделать непосредственной пропагандой, чем в большой Франции. Кроме того, я думаю, что открытая деятельность, как бы незначительна она ни была, необыкновенно освежающе действует на всякого". И дальше он сообщает о планах вышеупомянутого журнала и добавляет: "от тебя я хотел бы знать: 1) хочешь ли ты, с своей стороны, приобрести несколько акций (акция на 25 талеров), 2) хочешь ли ты сотрудничать, а также фигурировать на титульном листе как сотрудник.
   "Но я прошу тебя, так как ты мне и без того уже давно должен письмо, на этот раз превозмочь свое отвращение к писанию и ответить поскорее".
   На это письмо Гервег поспешил ответить очень быстро. Уже 3 ноября он пишет: "Это письмо только предварительное, чтобы подать тебе, по крайней мере, признак жизни и известить о получении твоего письма. Все, что ты мне пишешь, такой важности, что лучше обсудить это устно, а не письменно, и я уже несколько дней занят мыслью о том, чтобы собственной особой отправиться в Брюссель. К сожалению, я только второпях поговорил с Энгельсом, который многое мог бы мне растолковать, а обещанное им в эти дни посещение еще не состоялось. В остальном будь уверен, что я буду содействовать по мере сил и по крайней мере приму участие и в денежном отношении, только прошу взносы свыше стоимости одной акции, поскольку это касается меня, регулировать возможно тщательнее. И прежде всего не начинать ничего, не будучи обеспеченным на год или на два. Не нужно ставить себя в дурацкое положение перед господами там, за границей. Подумайте о приятеле Руге с его хорошо организованной бандой льстецов..."
   И дальше он пишет самым дружеским тоном о книге Маркса против Поудона, "Немецко-брюссельской газете" и семейных делах. Кажется, что между ним и Марксом существуют лучшие приятельские и партийные отношения. Несколько дней спустя его посетил и Энгельс, но результат их переговоров неизвестен {В письме к жене (ноябрь 1847 г.) Гервег сообщает: "Только что я был прерван посещением Энгельса..."}. Однако в то время, когда Гервег писал вышеприведенное письмо, он, как и Бакунин, относился далеко не так уже безоговорочно дружелюбно к коммунистам и к деятельности Маркса и Энгельса. В письме к жене от 26 октября 1847 г. он пишет: "Но не говори мне слишком много против коммунизма этих людей (подразумевается кружок Варнгагева фон-Энзе в Берлине), в сравнении с ними он имеет неоспоримое право, и также для нас он представляет собою элемент, с которым нужно считаться и без которого нельзя разделаться со старым миром. Надо рассматривать это явление en bloc и не очень внимательно приглядываться к деталям".
   Это, насколько нам известно, последнее письмо Гервега к Марксу. Тот факт, что основание Союза коммунистов и вообще вся работа Демократической ассоциации и Союза коммунистов не только в Брюсселе, но и в самом Париже прошли мимо Гервега и он ничем не был связан с этими организациями (и это несмотря на то, что он приезжал в Брюссель к Марксу в 1847 г. и знал о деятельности этих организаций), дает нам право предположить, что он относился к Марксу не многим лучше Бакунина, его интимного друга в это время. А как относился Бакунин к Марксу видно из его письма к Гервегу осенью 1847 г. из Брюсселя, в котором говорится: "Многое мне тебе нужно порассказать о здешней деятельности; из Демократической ассоциации может действительно получиться толк, но немцы, ремесленники, Борнштедт, Маркс и Энгельс, -- и прежде всего Маркс, -- бедокурят, как обычно. Тщеславие, злобность, клевета, теоретическое высокомерие и практическое малодушие, размышления о жизни, действии и простоте и полное отсутствие жизни, действий и простоты, -- литературные и дискутирующие ремесленники и отвратительное кокетничание с ними; Фейербах -- б_у_р_ж_у_а, а слово буржуа сделалось повторяемым до тошноты лозунгом; все же они сами с головы до мозга костей мелкие буржуа. Одним словом -- ложь и глупость, глупость и ложь. В этом обществе совершенно невозможно свободно глубоко вздохнуть. Я держусь вдалеке от них и решительно заявил, что не вступлю в их коммунистический ремесленный союз и не хочу иметь никакого дела". Солидаризировался ли Гервег с таким отзывом, неизвестно: но из его безусловного отхода от деятельности маркоовых организаций можно заключить, что этот отзыв был ему во всяком случае не совсем чужд по духу...
   Но окончательного и публичного разрыва между ним и Марксом все еще не было. Энгельс, бывая в Париже по делам Союза коммунистов, посещал его попрежнему, даже в январе 1848 г. (см. письмо от 14 января 1848 г., Маркс и Энгельс. Сочинения, т. XXXI, стр. 92). Этот разрыв произошел несколько месяцев спустя, уже в разгаре февральской революции.
   Дело в том, что когда, после февральского переворота во Франции, Маркс переехал в Париж и образовал здесь новый ЦК Союза коммунистов, началась ожесточенная борьба внутри парижской немецкой эмиграции. Одновременно с Марксом в Париж переехал, ликвидировав "Немецко-брюссельскую газету", и Ад. фон-Борнштедт, отставной прусский офицер и, как позднее выяснилось, агент прусского правительства. Борнштадт сразу же вошел в сношения с Гервегом; было созвано собрание немецких эмигрантов для составления адреса французскому народу. Было конструировано Немецкое демократическое общество, во главе которого стоял комитет с президентом Гервегом и вице-президентами Борнштедтом и Лезенфельсом. 6 марта состоялось многотысячное собрание, на котором был принят адрес Гервега французскому народу, то на этом собрании выступил также от группы национальных партий, в духе старого буршеншафта, со своим адресом и Яков Венедей. Победил комитет Гервега; была устроена шеститысячная демонстрация перед городской ратушей, и был передан адрес. Но после этого сторонники Гервега, а также и Бакунина, составили колонны немецких ремесленников для вторжения в Германию и провозглашения там республики. Маркс и Союз коммунистов, осуждая путчистский характер этого предприятия, компрометирующего революционную партию, с самого начала отказались от этого плана, и, хотя отдельные путчистские элементы и были в среде Союза коммунистов, все же решено было отправлять членов союза на родину поодиночке, чтобы руководить на местах движением. Гервегу, по заявлению его жены {См. Zur Geschichte der deutschen demokratischen Legion aus Paris. Von einer Hochverräterin. Grünberg. 1849.} этот раскол был весьма неприятен, так как он "причислял себя к крайней социальной партии", но не хотел, однако, "опираться на какую-нибудь определенную догму". Он очень старался привлечь Маркса к своим планам, но тщетно. В письме от 16 марта 1848 г. Маркс сообщает Энгельсу: "Борнштедт и Гервег ведут себя, как прохвосты. Они основали здесь черно-красно-золотой союз против нас. Первый будет сегодня исключен из Союза".
   Когда Венедей, вернувшись в Германию, стал писать во все реакционные, демократические и т. д. газеты о добровольческом отряде Гервега, он называл Маркса адъютантом Гервега и Борнштедта, заявляя, что Маркс хотел привлечь его при отъезде из Парижа к ответственности за то, что он нападал на планы Гервега.
   Эти клеветнические выпады Венедея против Маркса нашли благоприятный отклик у реакционеров и мещанства и смутили друзей Маркса в Германии. И в самый разгар революции в Берлине один из вернейших последователей Маркса, Роланд Даниэлыс в Кельне, пишет ему: "Господин Венедей все время старается представить тебя в "Кельнской газете" как адъютанта Борнштедта и с сожалением говорит о твоем ослеплении. Дай ты, наконец, пощечину этому скверному малому". Маркс немедленно прислал ответ в письме Жегани Маркс к Вейдемейеру 23 марта 1848 г. для опубликования во всех доступных ему газетах: "Мой муж,-- пишет жена Маркса,-- снова погруженный в работу и беготню здесь, в гигантском городе, просит меня передать вам, чтобы вы объявили в "Вестфальском пароходе", что они, как это более подробно знает здесь г-н Люгингг, основали здесь много немецких обществ, но что Немецкий рабочий клуб, во главе которого стоят немцы из Лондона -- Шаппер, Бауэр, Молль, -- и немцы из Брюсселя -- Маркс, Вольф, Энгельс, Валлау, Борн (непосредственно сообщающиеся также через Гарни и Джонса с чартистами в Англии), не имеет ничего общего с немецкой демократической ассоциацией под руководством Бернштейна, Борнштедта, Гервега, Фолька, Дейблера и т. д.,-- обществом, которое подняло черно-красно-золотое знамя, говорит об отце Блюхере и обучается посекционно прусскими отставными офицерами. В высшей степени необходимо отмежеваться пред лицом Франции и Германии от этого общества, так как оно срамит немцев..."
   Когда слухи о приготовлении отряда к нападению на Германию дошли до Кельна, Андрей Готтшальк, антимарксистский вождь Кёльнского рабочего союза во время резолюции 1848--1849 гг., счел своим настоятельным долгом отговорить своих друзей в Париже от этого предприятия. В своем письме к Гессу от 26 марта 1848 г. он пишет: "Я советую тебе воздержаться от всякого участия в гервеговском плане нашествия, так как полагаю, что ты не вынесешь трудностей похода; я вообще отговариваю от этого предприятия, ибо слово "республика" совершенно непопулярно, и пролетариат, по крайней мере здесь, недостаточно силен, чтобы взять на себя управление..." (Вспомним, как совсем иначе говорил Готтшальк с Марксом!) "Ты не имеешь понятия о страхе, питаемом нашими буржуа перед словом "республика"; оно для них равнозначуще грабежу, убийству, нападению русских, и ваш легион поносили бы как банду поджигателей до такой степени, что только немного пролетариев; влилась бы для усиления в ваши ряды". Когда сообщение о непричастности Маркса к планам Гервега и предостережение от участия в деятельности Немецкого демократического общества появились в немецкой печати, комитет во главе с Гервегом в своем заседании от 31 марта постановил послать 1 апреля делегацию на квартиру к Марксу, чтобы узнать от него, кто является автором этой статьи. 7 часов вечера было положенным сроком, до которого ожидалось категорическое заявление; на основании его Немецкое демократическое общество решило предпринять всяческие шаги, необходимые в "интересах истины и своей чести". На этот "ультиматум" Союз коммунистов, в частности Маркс и Энгельс, ответил Борнштедту в тот же день, что 1) Марксу и в голову не приходит давать кому бы то "и было объяснения по поводу какой бы то ми было немецкой газетной статьи; 2) Марксу и в голову не приходит давать объяснения комитету или депутации Немецкого демократического общества, с которым он не имеет никакого дела; 3) если господа Борнштедт и Гервег требуют объяснения лично, а не как члены какого бы то ни было комитета или какого бы то ни было общества, то г-ну Борнштедту говорили уже однажды частным образом и однажды публично, к кому они должны адресоваться.
   История и плачевный исход похода волонтерского отряда Гервега известны {Кроме названной брошюры жены Гервега см. брошюру Fr. Lipp, Georg Herweghs viertägige Irr- und Wanderfahrt mit der Pariser deutsch-demokratischen Légion... Stuttgart. 1850.}. Скомпрометированный и озлобленный, он вернулся в Париж. Его удельный вес в революции был ничтожен. Почти все печатные органы, в которых он выступал, были органы а_н_т_и_м_а_р_к_с_и_с_т_с_к_и_е: так, он опубликовал незначительные политические стихи в журнале "Freiheit, Arbeit", органе антимарксистского рабочего союза в Кельне, под редакцией Готтшалька, затем в "Mannheimer Abendzeitung" Фребеля, в "Deutsche Reichstagszeitung" Роберта Блюма и др. Не брезгал он даже дружеской перепиской с А. Руге и регулярно сотрудничал в его газете "Reform" {Еще в письме к жене от 26 октября 1847 г. он характеризует Руге словами: "Этот Руге делается бессильнее по мере того как делается подлее, и банда льстецов, которую он организовал, вполне равна ему по бесчестию и глупости. Он погружается в болото тщеславия: даже в "Молодой Германии" я не натыкался на такие плоские, бесформенные и бесталанные вещи, как те, что за последние месяцы выпустили в свет он и его товарищи". (1848, стр. 33).}. Из писем Готтшалька к Гервегу в начале 1849 г. видно, как его старались во-всю использовать в агитации против "Новой (рейнской газеты", когда последняя своей статьей о пленных добровольного отряда Гервега, о которых он никогда не заботился, выступила против него. Готтшальк, не менее резко выступавший в марте 1848 г. против авантюристских планов Гервега, считал теперь, тем не менее, удобным момент, чтобы использовать озлобленного поэта в своих интригах против Маркса и "Новой рейнской газеты". (Письмо Готтшалька к Гервегу от 1 мая 1849 г.) Гервег стал своего рода центром парижских интриг против Маркса, особенно в начале 1849 г. {Э. Дронке, один из редакторов газеты, бывший тогда в эмиграции в Париже, сообщает, например, Энгельсу в одном письме (март 1849 г.): "Вообще производит впечатление, что целая банда молодцов, имеющих сношение с Гервегом, плетет организованные интриги против газеты".}. С этого времени в корреспонденции друзей из Союза коммунистов Гервег нередко называется презрительно "швабской фиалочкой" и вообще считается врагом партии рабочего класса.
   В июле 1849 г. Гервег переехал из Парижа в Женеву. Начинается долгий период эмиграции в Швейцарии, куда после последних поражений революции в Бадене и Пфальце направились демократические и радикальные беженцы, чтобы отсюда разбрестись по всем частям света. Гервег жил все эти годы в Швейцарии; это был период полного затишья его поэтического творчества.
   Из этого летаргического состояния взялся его вывести Лассаль, который очень стремился привлечь на свою сторону старого политического певца и использовать его для своей агитации. Впервые Гервег поанакомилоя с Лассалем зимой 1845--46 г. у Гейне, который представил молодого Лассаля Гервегу, как "Мирабо нашего времени". С 1846 г. они не виделись. И только в 1860 г. оба опять встретились при посредстве Людмилы Ассинг в Цюрихе и с этого момента состояли в дружеской переписке до самой смерти агитатора {См. "Ferdinand Lassalles Briefe an Georg Herwegh. Nebst Briefen der Gräfin Sophie Hatzfeldt an Frau Emma Herwegh", hrsg. von Marcel Herwegh. Zurich. 1896.}. Первое более значительное стихотворение написано им лишь в 1862 г. по поводу борьбы Гарибальди против Рима (битва при Аспромонте). Лассаль поместил стихи в газету "Berliner Reform" и снабдил их примечаниями, в которых указывает, что в этом стихотворении "день Аспромонте разомкнул так долго скованные уста одного немецкого поэта..." "В действительности "железный жаворонок" воспарил снова, и прозвучала стальная, потрясающая песнь, которую мы причисляем к лучшим творениям знаменитого поэта". Такая похвала была, конечно, очень сильно преувеличена. Но Лассалю во что бы то ни стало хотелось иметь политического поэта для созданного им нового движения. В следующем году Гервег согласился сделаться уполномоченным основанного Лассалем Всеобщего немецкого рабочего союза в Швейцарии. Но на самом деле он ничего не смыслил в идеалах нового рабочего движения, оставаясь таким же либерально-радикальным, индивидуалистически-анархистским интеллигентом, каким он был и раньше. Он даже пальцем не шевельнул для пропаганды идей Союза, официальным представителем которого он являлся. И когда ему нужно было в этом же году явиться делегатом Союза на одном швейцарском рабочем конгрессе, он, несмотря на все просьбы Лассаля и лейпцигского центрального комитета Союза, наотрез отказался. Он находил, что не дело поэта поддерживать современное рабочее движение, что право и долг поэта, независимо от политическо-эконюмических споров, всегда становиться на сторону обиженных и обездоленных, все равно, кого бы они ни приветствовали,-- Лассаля или Шульце-Делича, т. е. в сущности борьба рабочего класса с буржуазией для него осталась совершенно непонятной. Лассаль же советовал ему оставить а_б_с_т_р_а_к_т_н_у_ю политическую поэзию и перейти на конкретно-политическую тематику, но Гервег наотрез отказался. Казалось бы, что после такого отпора Гервега у Лассаля должны были открыться глаза. Но Лассаль все же смог использовать имя поэта для целей Союза. Дело в том, что он обратился к Фрейлиграту в Лондоне с просьбой написать для нового рабочего движения новый рабочий гимн. Но Фрейлиграт, с одной стороны, очень мало понимал сущность новых организационных форм немецкого пролетариата, с другой же стороны, знал, что Лаосаль хочет использовать этот гимн в своих личных целях, и после беседы с Марксом отказался от этого предложения Лассаля. Маркс об этом сообщает в письме к Энгельсу от 15 августа 1863 г.: "Лассаль все еще никак не может отказаться от своей идеи -- быть воспетым Ф_р_е_й_л_и_г_р_а_т_о_м, хотя последний и не думает об этом. Он опять обратился по этому поводу через своего лейпцигского "наместника" к Фрейлиграту, указывая ему на добрый пример Г. Гервега. Если бы он знал, как мы с Фрейлигратом смеялись над этим новым покушением!".
   Лассаль еще раньше обратился в письме от 1 апреля 1863 г. с этой просьбой к Гервегу; он говорит: "Итак вы не можете участвовать в рабочем Союзе в Цюрихе. Хорошо! Но так как вы пишете, дорогой, что вы отдаете себя безусловно в мое распоряжение во всем, что для вас возможно, то вот вам задание, которое для вас очень возможно. Я прошу дать мне поскорее одушевленное и одушевляющее стихотворение о выступлении рабочего класса в Лейпциге и т. д. Пошлите его немедленно д-ру Отто Даммеру в Лейпциг... Он немедленно отпечатает его во многих тысячах экземпляров и распространит среди рабочих. На этот раз я уже не считаю без хозяина! Подобное стихотворение, написанное вами с вашим мастерством, окажет великолепное влияние". С этого времени Лассаль после обещания Гервега написать не давал ему покоя, в каждом письме твердил о нем. Так, в письме от 8 октября 1863 г. он опять пишет: "Как себе это представляю, стихотворение будет стремительно разослано с циркулярным письмом и принято в качестве союзного гимна во всей Германии, ic тем чтобы каждое заседание обязательно начиналось его исполнением". Наконец в начале ноября Гервег отправил известный "Союзный гимн", который был переложен на музыку Гансом фон-Бюловым и циркуляром ЦК Всеобщего немецкого рабочего союза от 11 ноября 1863 г. разослан по всем отделениям Союза. Три последних строфы этого гимна гласят:
  
   Mann der Arbeit aufgewacht!
   Und erkenne Deine Macht!
   Alle Räder stehen still,
   Wenn Dein starker Arm es will.
   Deiner Dränger Schar erblasst,
   Wenn, Du, müde Deiner Last,
   In die Ecke lehnst den Pflug,
   Wenn Du mfst: Es ist genug!
   Brecht das Doppeljoch entzwei!
   Brecht die Not der Sklaverei!
   Brecht die Sklaverei der Not!
   Brot ist Freiheit, Freiheit Brot!
  
   Этот гимн выражает осознание пролетариатом своей исторической миссии и, главное, своей собственной силы. Правда, эти мысли высказывались уже в более совершенной форме Фрейлигратом и Веертом еще в 1846 г., да и самый гимн Гервега является лишь подражанием известной песне Шелли к британцам. Но все же гимн этот служил марсельезой для немецкого рабочего класса в течение нескольких десятилетий, пока в 1880 гг. его не сменили более легкие и звучные строфы Аудорфа и Моста.
   Гервагу еще раз пришлось в 1860-х гг. столкнуться с Марксом и Энгельсом. Когда после смерти Лассаля И.-Б. Швейцер основал первую крупную газету "Социал-демократ", вначале (1865 г.) ему удалось привлечь к сотрудничеству Либкнехта, Маркса, Энгельса, Гесса, Гервега и Рюстова. Но заигрывание с Бисмарком и феодальной реакцией и другие ошибки Швейцера вскоре вынудили Маркса и Энгельса выйти из числа сотрудников газеты. Примеру Маркса и Энгельса последовали Гервег и Рюстов, хотя и из других соображений. Кроме прусского направления газеты, Гервегу особенно не понравились выступления Швейцера во Всеобщем немецком рабочем союзе против графини Гатцфельд; он, считал, что распри в Союзе и вообще то направление, которое получило немецкое рабочее движение после смерти Лассаля, в корне ошибочны. Он так же мало понимал, что за фракционной борьбой в рабочем движении 1870--1880 гг. скрываются различные взгляды на сущность теории и тактики освободительной борьбы пролетариата, как не понимал исторического значения пролетарской организации Союза коммунистов и "Коммунистического манифеста" в 1840-х гг. Но уход Гервега из "Социал-демократа" расценивался многими как совершенный п_о_д в_л_и_я_н_и_е_м Маркса. И поэтому он в своем заявлении от 29 марта 1865 г. считает необходимым изложить свое мнение о Марксе. "Что касается Карла Маркса,-- пишет он,-- то я открыто признаю, что я, во всяком случае и несмотря на все тявканье, считаю его самым выдающимся политико-экономом, на авторитет которого особенно энергично ссылался Лассаль. Но я, однако, уже много лет не входил ни в какое соприкосновение с Марксом, что он, может быть, охотно засвидетельствует. Несмотря на воздвигнутую между нами в Гамбурге "виселицу", Рюстов и я подали наши заявления б_е_з т_о_г_о, ч_т_о_б_ы к_т_о-н_и_б_у_д_ь в м_и_р_е "о_к_а_з_а_л н_а н_а_с в_л_и_я_н_и_е", и заявление Маркса и Энгельса послужило для нас только внешним поводом, которому не предшествовало никакое соглашение с кем бы то ни было".
   Ни Маркс, ни Гервег, насколько нам известно, не встречались после этого и не высказывались друг о друге. В германской социал-демократии Гервег не пользовался такой славой, как Гейне и Фрейлиграт; наоборот, особенно Либкнехт, которому приходилось еще непосредственно бороться с поэтам в 1860 гг., нередко называет его "выгоревшей связкой соломы". Это отрицательное отношение к Гервегу перешло и к Мерингу; и таким образом создалась определенная легенда, что Фрейлиграт, мол, остался верен хотя бы идеалам революции 1848 г. и относился отрицательно к бисмарковской империи, а Гервег, вот, отошел от всего. На самом деле было наоборот: Фрейлиграт п_р_и_м_и_р_и_л_с_я с некоторыми оговорками с бисмарковской империей, между тем как Гервег оставался до конца жизни н_е_п_р_и_м_и_р_и_м_ы_м врагом Бисмарка {См. особенно его стихотворение в честь 25-летия революции 1848 г. в 1873 г., которое принадлежит, наравне с его рабочим гимном, к лучшему из того, что он создал в 1860--1870 гг.}. Но как воззрения Фрейлиграта, так и стремления Гервега в это время стояли далеко от пролетарского движения. И вообще после выхода из редакции "Социал-демократа" он удалился от актуальной политической жизни, и когда его старый друг Бакунин в 1865 г. обратился к нему с просьбой "написать четкую программу партии, которая ясно для народа разъясняла бы ее принципы", Гервег от этого предложения отказался {Сборник "1848...", стр. 8.}. Как поэт -- если не считать отдельных стихов -- он давным-давно умер, и когда в 1876 г. наступила его физическая смерть, закончилась жизнь, в которой, по меткому замечанию Меринга, "не было знойного лета и богатой плодами осени, даже согревающего в зимнюю пору огня очага. Была лишь короткая лучистая весна".
  

--------------------------------------------

   Источник текста: Очерки по истории немецкой революционной поэзии XIX века / Ф. П. Шиллер. - Москва : Сов. лит-ра, 1933 (тип. газ. "Правда"). -- Суп.-обл., переплет, 256 с., 6 вкл. л. портр.; 19х14 см.
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru