Сомов Орест Михайлович
Опыты Аллегорий или иносказательных описаний, в стихах и прозе. Соч. Федора Глинки

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Опыты Аллегорій или иносказательныхъ описаній, въ стихахъ и прозѣ. Соч. Ѳедора Глинки. Съ эпиграфомъ изъ Монтаня: "Они не могутъ читать въ моемъ сердцѣ, но прочтутъ мою книгу?" С. П. б. въ Военной типогр. Главнаго Штаба Его Императорскаго Величества. 1826 въ 8 д. л., XII -- 206 стр.
   Аллегорія есть чадо Востока. Воображеніе тамошнихъ жителей, пламенное, какъ и воздухъ, которымъ они дышатъ, не довольствуется обыкновеннымъ выраженіемъ мыслей, но, подобно плодоносной почвѣ тѣхъ странъ, безпрестанно произращаеть новые, благовонные цвѣты на цвѣтникахъ слова человѣческаго. Нѣкоторые думали, что Аллегорія, какъ и Басня, изобрѣтена для прикрытія истины: я не того мнѣнія. Сколько намъ извѣстно изъ описаніи и расказовъ странствователей о жителяхъ Востока, Аллегорія и метафора у нихъ почти обыкновенный образъ изъясненія: всегда игривое, всегда разгоряченное ихъ воображеніе и обиліе предметовъ, доставляющихъ имъ прекрасныя уподобленія, причиною, что языкъ обыкновенный, прозаическій кажется имъ скученъ и слабъ къ выраженію тоги, что они столъ живо чувствуютъ.
   Въ новѣйшей Литературѣ Европейской, въ Литературѣ Романтической, Аллегорія получила другое, обширнѣйшее и возвышеннѣйшее значеніе. Облаешь воображенія, распространяя свои предѣлы, -- въ вещахъ видимыхъ, въ житейскомъ быту сего міра, посредствомъ Аллегоріи, открываетъ намъ міръ лучшій, жизнь неувядающую. Въ такомъ смыслѣ принималъ Аллегорію Сочинитель Опытовъ: цѣлію его было показать, что внутри человѣка (въ его идеяхъ, мечтахъ, въ его способности обтекать области прошедшаго и настоящаго, въ возможности предчувствія и т. п.) есть другой идеальный міръ, изъ котораго яснѣе видно безсмертіе, все лучшее, возвышеннѣйшее и пр. Онъ полагалъ, что кто рѣшится сряду прочитать всѣ его Аллегоріи, тотъ почувствуешь, по крайней мѣрѣ на ту минуту, себя какъ бы оторваннымъ отъ суетъ и праха земнаго, и какъ бы стоящимъ въ какой-то высшей сферѣ, недосягаемой, неподверженной чувствамъ, но по чему-то знакомой душѣ. Таковое уклоненіе въ нѣкое духовное уединеніе освѣжаетъ душу отъ мірской истомы.
   Сихъ Аллегорій двадцать пять въ прозѣ, и тридцать три въ стихахъ: онѣ посвящены одной доброй, умной и весьма образованной дамѣ.-- Сочинитель, въ посвященіи, самъ говоритъ о причинѣ, заставившей его написать и собрать въ одну книжку свои Аллегоріи: это невольное, непреоборимое желаніе показывать людямъ -- сколько сіе возможно человѣку -- истину, хотя подъ заманчивою наружностью вымысла. "Нельзя сказать," говоритъ онъ: "чтобы люди вовсе не любили истины; но скучая всѣмъ, что представляешь видъ поучительности, и не имѣя никакого понятія о высокихъ наслажденіяхъ уединенной и созерцательной жизни, они охотнѣе предаются вѣтреному легкомыслію, увлекательной разсѣянности, ловя минуту, забывая вѣчность." Притомъ же истина не всегда довольно ощутительна, чтобъ могла бытъ довольно постигнута. А между тамъ, отъ поколѣнія до поколѣнія, съ ходомъ ума, съ развитіемъ гражданственности, умножается кипучее движеніе страстей, пожеланій, суетливой волнуемости во внѣшней жизни, и болѣе и болѣе забываются тѣ начала, на которыхъ зиждется спокойное внутреннее счастіе человѣка. Въ такомъ положеніи вещей, кажется, настоитъ необходимость, сколько можно чаще останавливать вниманіе людей на высокихъ истинахъ Вѣры и нравственности. "Но какъ сіе сдѣлать безъ того, чтобы имъ не наскучить? Я всегда объ этомъ думалъ, и полагалъ, что если сами люди неохотно подаются къ истинамъ, то не худо бы подвести рядъ истинъ къ людямъ и показать ихъ такъ ясно, какъ показываютъ безпечнымъ зрителямъ, посредствомъ оптическаго стекла, рядъ красивыхъ явленій, неосязаемыхъ, но видимыхъ и памятныхъ. Не знаю, успѣлъ ли я въ своемъ намѣреніи; но мнѣ хотѣлось составить рядъ нравственной фантасмагоріи. Я старался облечь въ одежду Поэзіи сокровеннѣйшія ощущенія, высшія истины, и давъ имъ, по возможности, цѣль и существенность, приблизить ихъ къ людямъ въ видѣ болѣе осязаемомъ. Надежды, совѣсть, мысль о духовности человѣка, о его безсмертіи, сія утѣшительная мысль, столь справедливо названная приданымъ души человѣческой, и наконецъ самая истина, получили какъ бы нѣкоторую тѣлесность и сдѣлались болѣе ощутительными въ тѣхъ разновидныхъ описаніяхъ, гдѣ заманчивость загадки соединена съ пользою поучительности. Я хотѣлъ было назвать сіе собраніе нездѣшними цвѣтами. Это заглавіе показалось нѣсколько страннымъ; но едва ли оно не справедливо: ибо высокія истины и красоты отвлеченной Поэзіи цвѣтутъ конечно не на здѣшнихъ долинахъ суеты и горестей, гдѣ сѣмена, засѣваемыя смертію, созрѣваютъ при зноѣ страстей и пожинаются тлѣніемъ!" Уже самое намѣреніе, самое желаніе Сочинителя заслужило бы благодарность любителей чтенія пріятнаго и наставительнаго, даже и тогда, когда бы предметы не были представлены съ такою прелестью воображенія, съ такою живостію и красотою слога. Но тѣ, кои не вовсе незнакомы съ Словесностію Русскою, ознакомились уже съ нѣкоторыми изъ предлагаемыми въ сей книгѣ Аллегорій, и оцѣнили ихъ по чувству, которое служитъ вѣрнымъ мѣриломъ всѣхъ произведеній Литературы -- по чувству изящнаго. Для тѣхъ же, у которыхъ впечатлѣнія скользятъ на поверхности памяти и вообразительной силы, никогда не западая въ глубь души -- предложимъ мы въ слѣдующемъ нумеръ Сѣверной Пчелы болѣе подробное разсмотрите сихъ Опытовъ Аллегорій.

(Продолженіе ль слѣд. нумеръ.)

"Сѣверная Пчела", No 145, 1825

   
   
   

Опыты Аллегорій или иносказатѣльныхъ описаній, въ стихахъ и прозѣ. Соч. Ѳ. Глинки.

(Продолженіе.)

   Ѳ. Н. Глинка есть одинъ тѣхъ нихъ немногихъ Русскихъ Литераторовъ, которые постигли тайну прекраснаго, благороднаго языка Русскаго; и за то проза ихъ, при всей свободѣ обыкновеннаго слова человѣческаго, имѣетъ всю прелесть Поэзіи, счастливымъ вѣрнымъ и разборчивымъ выборомъ и размѣщеніемъ словъ. Немногіе, повторяю, очень немногіе Русскіе Литераторы могутъ похвалиться симъ знаніемъ: по большей части, особливо Прозаики наши, бродятъ невѣрными шагами по сей неуровненной почвѣ, и вдаются въ которую нибудь изъ двухъ извѣстныхъ у насъ крайностей, о которыхъ говорить здѣсь не время и не мѣсто.
   Въ Опытахъ Аллегорій, каждый легко отгадаетъ, что прозою названы нѣкоторыя изъ сихъ сочиненій потому, что писаны безъ стихотворнаго размѣра: въ сущности своей, проза сія есть богатая и цвѣтистая Поэзія. Душа, въ созерцательномъ ея состояніи, на время совлекаясь бренной своей оболочки, но не совсѣмъ отдѣляясь отъ земли, видитъ все лучшее въ ней въ образѣ твореній ощутительныхъ, но симь образамъ дастъ она видъ прелестнѣйшій, черты совершеннѣйшія. Въ минуты восторга, она не можетъ выдержать одна впечатлѣній и откровеній своихъ -- и передаетъ ихъ другимъ, языкомъ необыкновеннымъ, возвышеннымъ: языкъ сей -- есть Поэзія. Подведите его подъ мѣры музыкальныя, дайте ему созвучность риѳмами, -- или оставьте ему свободное теченіе рѣчи разговорной -- въ сущности не будетъ никакой перемѣны. Сими-то цвѣтами долинъ нездѣшнихъ красятся Аллегоріи Г. Глинки. Въ нихъ, подъ свѣтлыми картинами воображенія, разсудокъ кротко напоминаетъ намъ, чему слѣдовать и чего избѣгать должны мы, и вмѣстѣ представляетъ внутреннее наслажденіе, когда, мы слѣдовали добру, внутреннія муки, когда мы увлекаемся пороками; очарованіе слога придаетъ новыя красоты картинамъ воображенія и внятнѣе, сильнѣе говоритъ разсудку.
   Полный разборъ сихъ Аллегорій потребовалъ бы отъ насъ -- разсмотрѣть каждое сочиненіе, составляющее Опыты сіи: не знаемъ, доставили ль бы мы симъ услугу читателямъ; ибо почти всѣ сіи Аллегоріи суть -- загадки, а человѣку врожденно чувство самодовольствія, по которому онъ любитъ самъ разгадывать то, что его затрудняло. Укажемъ только на нѣкоторыя изъ нихъ, выпишемъ нѣкоторыя мѣста, дабы датъ понятіе о сихъ счастливыхъ Опытахъ тѣмъ, кои или не вовсе съ ними знакомы, или вовсе незнакомы.
   Въ Аллегоріи: Загадка, прекрасная невѣста, обрученная съ милымъ женихомъ, подвергается, прежде брака, испытанію, будетъ ли она вѣрна въ разлукѣ жениху своему. Ее заключили въ подвижную темницу, дали ей пять приставниковъ и увезли на чужбину. Когда, со временемъ, получила она власть надъ своими приставниками, то разсылали ихъ повсюду, чтобы узнать, гдѣ находится. "Но, невѣрные въ своихъ наблюденіяхъ и жадные только къ собственному наслажденію, они приносятъ ей вѣсти все ложныя;" а между тѣмъ вмѣстѣ съ нею живутъ три коварныя волшебницы, обольщаютъ ее приманками той страны, гдѣ она находится; но она, уразумѣвъ ихъ коварство, отъ всего отказывается. Она тоскуетъ; но ее подкрѣпляетъ невѣдомый утѣшитель: онъ напоминаетъ ей о родинѣ, "напоминаетъ о томъ неизмѣнномъ блаженствѣ, которымъ наслаждалась она нѣкогда. Прелестное въ Музыкѣ, высокое въ Поэзіи, изящное въ Искусанныхъ называла она гостьми изъ своей родины, и радовалась имъ, какъ радуются соотечественникамъ на чужой сторонѣ." Она любила грозныя картины природы, но тихія еще болѣе ей правились. Наконецъ позвала она страну своего заключенія и все ничтожество сокровищъ ея, бодрѣе сражалась съ волшебницами и болѣе не довѣряла своимъ приставникамъ. Наступило время, темница ея обветшала; у невѣсты, кажется вырастаютъ крылья. Она радуется, видя близкое разрушеніе темницы; она готова, какъ голубица свободная, отлетѣть на родину, въ объятія жениха любимаго, и получить награду за вѣрность, любовь и терпѣніе....
   Конечно мало найдется такихъ читателей, для которыхъ въ сей Аллегоріи будешь темна тоска невѣсты по родинѣ, и желаніе ея отлетѣть въ объятія жениха; по всякой ли легко отгадаетъ, кто такова невѣста, и гдѣ должна быть ея родина?

(Окончаніе въ слѣд. нумеръ.)

"Сѣверная Пчела", No 145, 1825

   

Опыты Аллегорій или иносказательныхъ описаній, въ стихахъ и прозѣ. Соч. Ѳ. Глинки.

(Окончаніе.)

   Въ Аллегоріи: Златоперая птичка, юноша Сеидъ бродитъ вслѣдъ за сею птичкою, и предается сладостнымъ обманамъ, которые скоро превращаются въ печальную существенность. Присядетъ ли златоперая близъ остова -- остовъ превращается въ несравненную красавицу; вспорхнетъ ли на сухое дерево -- дерево зазеленѣетъ, сядетъ ли на груду булыжника и гнилушекъ -- груда расцвѣчивается алмазами и яхонтами; но едва приблизится Сеидъ къ тому мѣсту, едва вспорхнетъ птичка -- все приходитъ въ прежній свой, отвратительный видъ.-- Мудрый старецъ Абуфаръ объясняетъ ему очарованіе; но мы здѣсь не хотимъ объяснить его читателямъ: пусть и надъ ними немного пошутитъ златоперая.
   Знакомая незнакомка есть та, которой мы безпрестанно ищемъ и безпрестанно отъ нее удаляемся. Въ Аллегоріи, носящей сіе заглавіе, она приходитъ на пиршество богачей, гдѣ всѣ твердили, что се знаютъ и любятъ -- и никто не узнаетъ ея. Прекрасно ея изображеніе: "Простое бѣлое платье съ лиловымъ приборомъ: вотъ ея одежда! Прекрасный ростъ, легкая свободная поступь, гибкій станъ, высокая, стройная шея, глаза небеснаго цвѣта и съ спокойнымъ сіяніемъ лѣтняго неба, лице не полное, не ярко-румяное, но такое, которому румянецъ, изрѣдка вспыхнувъ, придаетъ неизъяснимую прелесть, и тихая улыбка: вотъ черты ея красоты.... Она вошла, какъ къ своимъ, свободно и ласково; но ее встрѣтили, какъ чужую, холодно и съ принужденностію.... Одинъ только юноша готовъ былъ узнать ее и положить къ ногамъ ея свою чистую юношескую душу; но свѣтское приличіе удержало, а легкокрылыя забавы увлекли и закружили его въ шумномъ волненіи." Незнакомка удалилась; она пошла къ убогому домику: тамъ, при блѣдной лампадѣ, трудился уединенный человѣкъ надъ твореніями мудрецовъ. Незнакомка и онъ бросились въ объятія другъ къ другу -- и съ тѣхъ поръ она не покидала его до конца земнаго его странствія.-- Счастливъ сей мудрецъ, что узналъ ее; но сколько было и есть мудрецовъ, для которыхъ знакомая незнакомка остается просто незнакомкою!
   Съ Невѣдомою, Сочинитель, то уклоняется въ уединеніе, то бесѣдуетъ на грозномъ полѣ битвы, то гуляетъ подъ заревами молній по степямъ необозримымъ; то удаляется къ ней отъ суетъ большаго свѣта, и всегда находить себѣ новое утѣшеніе. Прекрасно, быстрою и смѣлою кистью наброшены всѣ картины, о которыхъ мы упомянули; восхитителенъ образъ Невѣдомой. Она -- то ощущеніе, которое часто въ насъ пробуждается, когда мы менѣе кружимся въ вихрѣ свѣта и болѣе углубляемся въ самихъ себя замысловатость восточныхъ Апологовъ соединена въ Аллегоріи Неразлучныя, съ прелестью слога Восточнаго. Здѣсь Сочинитель переноситъ насъ къ развалинамъ Персеполиса, въ жилище мудраго Зунбара, послѣдователя Зороастрова. Двѣ женщины являются Зумбару: одна -- старая, увѣчная, дряхлая и безобразная; другая -- цвѣтущая всею красотою и свѣжестью лѣтъ весеннихъ. Онѣ родныя сестры; старшая терзаетъ и мучитъ людей, младшая исцѣляетъ ихъ и утѣшаетъ; но онѣ неразлучны: ибо если бы не было старшей, то люди не знали бы цѣны младшей, или правильнѣе сказать, она бы тогда почти не существовала. Одна изъ нихъ -- слѣдствіе превратностей міра, другая -- любимый первенецъ души человѣческой.
   Въ стихотворныхъ Аллегоріяхъ, весьма многія также поправятся читателямъ замысловатостію своею и красотою стиховъ Ночной страхъ, Соглядатай, Завѣтная книга, Темное воспоминаніе; Апологіи Прудъ и капля, Вихрь и Зефиръ, Идиллія Гроза, суть тѣ изъ нихъ, которыя намъ бы не понравились; но мы не выдаемъ вкуса своего за общій. Другіе, можетъ быть, не будучи въ семь случаѣ съ нами согласны, го предпочтутъ нѣкоторыя иныя изъ стихотвореній, содержащихся въ сихъ Опытахъ -- и будутъ совершенно правы. Намъ остается только снова поблагодаритъ Сочинителя за изданіе своихъ трудовъ, которыми принесъ онъ новую, богатую и благовонную жертву на алтарь отечественной Словесности. С

"Сѣверная Пчела", No 150, 1826

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru