Lib.ru/Классика: Стасов Владимир Васильевич. Венская театральная и музыкальная выставка

ВѢНСКАЯ ТЕАТРАЛЬНАЯ И МУЗЫКАЛЬНАЯ ВЫСТАВКА.

О вѣнской международной выставкѣ нынѣшняго года писано очень много въ вѣнскихъ газетахъ, и почти всѣ обозрѣватели говорятъ, что она гораздо значительнѣе и лучше первой вѣнской международной выставки, той, что была 20 лѣтъ тому назадъ, въ 1873 году. Я думаю, они совершенно правы. Нынѣшняя выставка есть только выставка спеціальная, она посвящена только театру и музыкѣ, но тѣмъ не менѣе она несомнѣнно далеко оставляетъ за собой ту, первую, даромъ что та обнимала собою если не всѣ рѣшительно, то по крайней мѣрѣ очень многія, почти всѣ крупнѣйшія области художественнаго творчества и промышленнаго производства. Въ той выставкѣ, какъ она ни превосходна была, многаго недоставало, и многое было очень несовершенно, на что въ то время не мало жаловались всѣ самые компетентные критики и обозрѣватели. Нынѣшняя выставка, напротивъ, могла удивлять всѣхъ крайнею полнотою, разнообразіемъ и совершенствомъ большинства своихъ отдѣловъ, тамъ, гдѣ никто не становился поперегъ.

Находились люди, которые съ самаго же начала предпріятія жестоко нападали на него и даже осмѣивали его. Одни говорили, что вся эта выставка ничто иное, какъ женскій капризъ и потому отъ этого дѣла нечего ожидать чего-нибудь хорошаго, или дѣйствительно важнаго и полезнаго. Вѣдь что такое эта выставка, восклицали они? Праздная, ни на что не нужная прихоть княгини Полины Меттернихъ. Эта дама, когда-то жена австрійскаго посланника при дворѣ Наполеона III, выдумала въ 1860 году посвятить Францію въ познаніе Рихарда Вагнера, и пустила въ ходъ всѣ женскія хитрости и ловкости, всю свою дружбу съ императрицей Евгеніей, чтобъ заставить Наполеона III дать приказъ о постановкѣ "Таннгейзера" на сценѣ парижской Большой оперы. Ну, чтожъ, и поставили, и ничего изъ этого не вышло. Оперу и Вагнера французы осмѣяли, пришлось ее поскорѣе снять съ репертуара; ни Наполеонъ, ни Евгенія ничего тутъ не подѣлали. Впрочемъ, княгиня Меттернихъ продолжала съ жаромъ исполнять въ дворцахъ у Наполеона оперетки Оффенбаха, по крайней мѣрѣ столько же, если не больше ее интересовавшія, чѣмъ оперы Вагнера, а потомъ, воротившись въ Вѣну, она продолжала свои диллетантскія затѣи, свои благотворительные спектакли, свои благотворительные концерты, гдѣ часто и сама игрывала и попѣвала, и вотъ теперь, наконецъ, на старости лѣтъ, придумала она еще новую потѣху: всемірную музыкальную и театральную выставку! Чему же тутъ быть хорошему, чего ожидать серьезнаго, значительнаго и плодотворнаго отъ капризовъ праздной аристократки?

Другіе жаловались, что выставку заставляютъ быть тѣмъ, чѣмъ ей вовсе не слѣдуетъ -- курсомъ и исторіей театра и музыки, а для этого есть уже достаточно книгъ, во множествѣ томовъ, и даже съ атласами, рисунками и нотами. Вѣнская выставка -- подрывъ строгой, серьезной наукѣ.

Еще иные, тѣ, что поподатливѣе были, ужъ такъ и быть мирились съ выставкой, но не вѣрили, чтобъ въ какіе-нибудь нѣсколько мѣсяцевъ можно было приготовить и устроить нѣчто дѣльное, въ самомъ дѣлѣ серьезное и хорошее. А потому они и пророчили, что не быть выставкѣ ничѣмъ инымъ, кромѣ какъ чѣмъ-то самымъ поверхностнымъ и ничтожнымъ; они благоразумно жалѣли о потраченныхъ сотняхъ тысячъ. Наконецъ, люди уже самые положительные, осклабляясь, говорили почтеннымъ голосомъ: ужъ кажется, гораздо лучше было бы употребить эти денежки на что-нибудь болѣе прочное и полезное -- напримѣръ, хоть бы на усовершенствованіе нѣмецкихъ театровъ, а не то на изданіе хорошихъ книгъ о всемъ томъ, что вотъ теперь на выставкѣ собираются выставлять.

Но всѣ эти жалобы, вопли и улики ни къ чему не повели. Ихъ никто не послушался, и слава Богу. Всего менѣе послушалась ихъ княгиня Меттернихъ. Она была великая аристократка, модница и капризница, вѣтренница и баловница, до глубины сердечной любительница всего того, что составляло сущность наполеоновскаго двора и душу евгеніевской жизни -- пускай такъ, но вмѣстѣ она была женщина преполезная и въ высшей степени предпріимчивая. Сколько она надѣлала добра и пользы тысячамъ людей, а пожалуй и цѣлымъ поколѣніямъ! Это развѣ была худая затѣя, хоть бы, напримѣръ, привить музыку Рихарда Вагнера французамъ? Сколько, можетъ быть, ни было худого, фальшиваго или кривого въ вагнеровскихъ операхъ, а все въ нихъ жила и двигалась новая жизнь, бился новый пульсъ, стремленіе къ чему-то новому и справедливому въ общемъ, къ новой картинности и поэтичности въ частномъ. Его музыка во многомъ была шагомъ впередъ, и Франціи вовсе не худо было схватиться за протягиваемую ей княгинею Меттернихъ соломенку. Она эту соломенку не схватила, только грубо толкала отъ себя прочь, осмѣяла и оплевала, а въ добавокъ и совсѣмъ ее разломала -- но это все надѣлала только грубая французская масса, какъ всегда и во всемъ темная и безумная, ей такъ и прилично. Но вѣдь добрыя сѣмена все-таки успѣли запасть въ лучшія французскія головы, не взирая ни на какой хохотъ и свистъ, а во всякомъ движеніи впередъ вѣдь это одно только и надо: чтобъ доброе сѣмячко попало въ немногія добрыя и здоровыя крѣпкія души. Все потомъ взойдетъ, все потомъ окрѣпнетъ и дастъ свой цвѣтъ и плоды. Свистъ и хохотъ уймутся -- настоящее дѣло выйдетъ на свѣтъ. И вотъ теперь Рихардъ Вагнеръ не есть уже ругательное слово во Франціи, его онеры -- тоже; его уже тамъ привыкли считать крупной величиной, даромъ, что онъ нѣмецъ новаго времени, объ его музыкѣ пишутъ тамъ теперь множество книгъ и трактатовъ, оперы слушаютъ съ уваженіемъ, даже съ настоящимъ вниманіемъ -- значитъ, дѣло пошло уже настоящимъ ходомъ. А первоначальный корень всему -- княгиня Меттернихъ.

Такъ вотъ и ныньче. Пускай она затѣяла свою театрально-музыкальную выставку изъ-за какихъ-бы то ни было пустыхъ и вздорныхъ (какъ иные увѣряютъ) мотивовъ; да намъ-то какое дѣло? Мало-ли сколько важныхъ, и наисерьезнѣйшихъ, и наиплодотворнѣйшихъ дѣлъ выходило изъ мотивовъ, казалось бы сначала, все только маловажныхъ, даже ничтожныхъ! Важно для насъ только то, какіе въ концѣ концовъ результаты вышли. А съ нынѣшней выставкой именно вышли результаты -- истинно великолѣпные. Я попробую ихъ нарисовать, а въ самомъ началѣ я укажу только, какъ дѣйствовала и какъ работала надъ своимъ "капризомъ" княгиня Меттернихъ. "Почетная президентша выставки, княгиня Меттернихъ, была истинно неутомима", пишутъ про нее историки, дѣятели и обозрѣватели вѣнской выставки. Тысячи писемъ были написаны коммисіями выставки во всѣ концы, но сама княгиня Меттернихъ написала ихъ чуть ли не болѣе всѣхъ, адресуясь во всѣ концы, чтобы уговаривать людей принять участіе въ выставкѣ и убѣдить ихъ прислать изъ своихъ собственныхъ или общественныхъ коллекцій то-то и то-то, цѣлыя массы нужныхъ для выставки предметовъ, цѣлыя собранія всего касающагося театральныхъ и музыкальныхъ дѣлъ и созданій. Это-ли еще не одно, изъ крупнѣйшихъ явленій нашего вѣка, такое участіе женской иниціативы и энергіи въ одномъ изъ важныхъ событій современной исторіи?

Но въ то-же время княгиня Метернихъ съумѣла передать исполненіе своей "затѣи" въ такія надежныя руки, которыя способны были осуществить важное дѣло. Наряжена была главная центральная коммисія въ Вѣнѣ, образованная изъ профессоровъ, ученыхъ и великихъ знатоковъ разныхъ частей; эта коммисія составила первоначальную программу, потомъ разослала ее въ нѣсколькихъ сотняхъ зкземляровъ по всѣмъ главнымъ ученымъ Европы, особенно Германіи, для пополненія и поправокъ, и уже только потомъ начала свою работу. Вслѣдъ затѣмъ такія-же коммисіи были образованы въ разныхъ главныхъ нѣмецкихъ центрахъ: Берлинѣ, Мюнхенѣ, Дрезденѣ и т. д. Сколько труда понадобилось для достиженія той изумительной полноты, которою блеснули Германія и Австрія на выставкѣ, это было ныньче много разъ выражено въ печати. Одинъ изъ газетныхъ обозрѣвателей вѣнской выставки, Беттельгеймъ, говоритъ въ своей статьѣ (въ "Münchener Allgemeine Zeitung") про театральный отдѣлъ: "Наврядъ-ли есть такая коллекція въ Германіи, Австріи и Швейцаріи, въ двери которой не постучалась бы коммисія и ея дѣятели, а въ этихъ коллекціяхъ -- такой сколько-нибудь замѣчательный предметъ по части драмы и театра, о полученіи котораго на выставку не хлопотала-бы изо всѣхъ силъ". Такъ точно, авторъ оффиціальнаго музыкальнаго каталога, профессоръ Адлеръ, говоритъ въ своемъ предисловіи: "Почти каждый предметъ на музыкальной выставкѣ имѣетъ свою отдѣльную "исторію выпрашиванья" (Erbittungsgeschichte): всѣ эти вещи надо было добывать съ великими усиліями, словно какъ добываетъ свою милую страстно мечтающій о ней любовникъ". И усилія остались не напрасны. "Милыя" оказались добрыми и милостивыми не только по всей Австріи, Пруссіи и Германіи, но даже въ иныхъ странахъ Европы. Съ несравненнымъ доброжелательствомъ послали въ Вѣну тысячи своихъ сокровищъ многіе государственные музеи, библіотеки, общественныя и частныя собранія, галереи, общества, архивы, университеты, и даже монастыри, соборы, церкви. Лишь немногія учрежденія и частныя лица отказались, отговариваясь кто своимъ уставомъ, кто трудностями и опасностями пересылки, кто еще другимъ чѣмъ. Печатныя благодарности тѣмъ, кто прислалъ разнообразнѣйшіе предметы на вѣнскую выставку, занимаютъ много мѣста въ предисловіяхъ оффиціальныхъ каталоговъ.

Но въ добавокъ ко всему можно было съ удивленіемъ видѣть на выставкѣ, что нѣмцы работали съ необычайной какой-то ревностью и усердіемъ не только по части своего собственнаго, н123;мецкаго, дѣла, но еще и по части многихъ другихъ дѣлъ въ Европѣ. Уже видя, что того или другого къ нимъ въ Вѣну не присылаютъ изъ разныхъ краевъ, что все это забыли, даже вовсе и не думаютъ, они взяли, да изъ своихъ собственныхъ историческихъ коллекцій принесли и поставили на выставку многое такое, что было очень важно для выставокъ французовъ, итальянцевъ, нидерландцевъ, и т. д. Напримѣръ, нѣмцы выставили множество рукописныхъ и печатныхъ томовъ съ церковной музыкой старой нидерландской и итальянской школы XVI вѣка, и вмѣстѣ фотографій рѣдчайшихъ музыкальныхъ рукописей французскихъ, итальянскихъ, англійскихъ и другихъ; по части свѣтской народной музыки, они тоже выставили не мало изданій французскихъ, итальянскихъ, испанскихъ, англійскихъ и другихъ, прежнихъ и новыхъ сочиненій. Даже насъ, русскихъ, не забыли, и выставили у себя, въ нѣмецкомъ отдѣлѣ, собраніе русскихъ народныхъ пѣсенъ, наше первое, теперь очень рѣдкое, изданіе Прача, появившееся въ свѣтъ сто лѣтъ тому, въ 1790 году. Какова была эта забота, какова внимательность, а главное, какое тутъ выступило наружу знаніе! Нѣмцы поспѣваютъ, кромѣ своего матеріала и дѣла -- и съ чужимъ, которое вонъ какъ твердо знаютъ. А мы не всегда знаемъ хорошенько даже и одно свое дѣло.

Сценой и помѣщеніемъ для нынѣшней выставки послужилъ Пратеръ съ его Ротондой. Вотъ уже 20 лѣтъ какъ существуетъ эта Ротонда, ее одну сохранили изо всей всемірной выставки 1873 года; ею и тогда всѣ были довольны въ Вѣнѣ, да потомъ тоже множество разъ въ ней происходили, въ теченіе этихъ 20 лѣтъ, всяческія выставки, австрійскія вообще и вѣнскія спеціально. Никто, кажется, не жалуется и никогда не жаловался на нее -- про нее всѣ какъ-то всегда молчали, точно мирились съ нею. Но мнѣ она всегда была противна, съ первой минуты, какъ я ее увидалъ въ 1873 году. Я всегда только удивлялся, какъ можно было потратить великую кучу денегъ на такую бездарную, несносную анти-художественную постройку. Какъ это могли столько начальствѣ, столько комитетовъ, предсѣдателей, коимисій, и ихъ почетныхъ, ординарныхъ и всякихъ экстренныхъ членовъ и совѣтниковъ, пропустить этотъ гадкій проектъ какого-то англійскаго инженера Аббота, какъ могли они дозволить осуществленіе изъ камня и желѣза этихъ неуклюжихъ бездарныхъ формъ. Точно будто въ Австріи не было своихъ архитекторовъ и инженеровъ, которые, ужъ если не лучше, то по крайней мѣрѣ ни коимъ образомъ не хуже построили-бы тогда зданіе для всемірной выставки? Такъ нѣтъ-же, почтеніе передъ чѣмъ-то чужимъ (хотя-бы никуда негоднымъ) существуетъ и въ Австріи не съ меньшею силою, чѣмъ у насъ. Существуютъ академіи, школы, содержимыя на громадныя деньги, и ими гордятся и хвастаются во всѣхъ отчетахъ, во всѣхъ газетахъ. Но только случилась какая-нибудь новая надобность, на вершокъ покрупнѣе обыкновенныхъ казармъ и присутственныхъ мѣстъ, тотчасъ подавай и имъ, какъ намъ, кого-то чужого, выписаннаго изъ-за границы, а своихъ художниковъ, профессоровъ и академиковъ -- въ сторону, пускай подождутъ. Вотъ такимъ-то образомъ возникла тоже однажды и Ротонда въ вѣнскомъ Пратерѣ, какой-то удлиненый вверхъ тортъ, со скатывающимися плечами, съ противными формами всего цѣлаго, съ неуклюжей золотой короной вверху, съ лже-классическими порталами съ четырехъ сторонъ. И что тутъ прельстило первоначальныхъ хозяевъ и устроителей выставки? Только то, что англійскій инженеръ пообѣщалъ выстроить имъ такой громадный куполъ, который будетъ шире и громаднѣе всѣхъ куполовъ въ мірѣ, въ томъ числѣ и св. Петра въ Римѣ. Ахъ какое счастье, ахъ какое благополучіе! Самый широкій, самый громадный! Точно будто отъ одной такой ширины тотчасъ все остальное само собою сдѣлается. Или, пожалуй, ничего другого больше и не требуется. Но ужъ если просуществовалъ когда-то, въ теченіе цѣлой всемірной выставки, такой непростительный промахъ, то самое лучшее, что съ нимъ можно было сдѣлать -- снести его прочь, срыть до основанія, чтобъ отъ него никакого и слѣда не оставалось. Еще-бы! Это такое постыдное зданіе. Такъ нѣтъ-же. Снесли вонъ и срыли множество маленькихъ деревянныхъ построекъ, отдѣльныхъ павильоновъ, красовавшихся въ 1873 году кругомъ Ротонды, и снесли вѣроятно потому, что они были характерны, національны, изящны и милы (ихъ строили разные вѣнскіе архитекторы), но чтобъ до Ротонды дотронуться -- Боже сохрани! какъ можно! Она составляетъ нѣкое національное достояніе, она числится штемпелеваннымъ народнымъ памятникомъ, ее берегутъ, хранятъ, реставрируютъ, подчищаютъ, подновляютъ, словно она и въ самомъ дѣлѣ нѣчто стоющее памяти и вниманія. Точь въ точь исторія "Эйфелевой башни". Вотъ тоже милое, драгоцѣнное созданіе, эта Эйфелева башня, "позоръ Парижа", какъ печатно заявляло, за множествомъ подписей, въ 1889 году, собраніе всѣхъ лучшихъ и значительнѣйшихъ художниковъ Франціи, не только архитекторовъ, но и живописцевъ, скульпторовъ, и даже музыкантовъ, поэтовъ и писателей. Однако никто не обращалъ вниманія на такую жалобу, на такой вопль негодующихъ художниковъ. "Эйфелеву башню" построили, вся Европа на нее радовалась и карабкалась съ восторгомъ, никому не было дѣла до ея постыднаго безобразія, его пропускали мимо глазъ и всѣ только тѣшились на новую модную игрушку. Она до сихъ поръ стоитъ на мѣстѣ, и пожалуй простоитъ еще сотню лѣтъ. Такъ вѣрно будетъ и съ Ротондой въ Пратерѣ. И все-таки, войдя ныньче въ это никуда негодное зданіе, я получилъ впечатлѣніе, въ сто разъ пріятнѣе и сноснѣе прежняго. Въ громадной безотрадной пустынѣ Ротонды теперь взяли и передѣлали всю середину; изъ этой середины сдѣлали центральный садикъ, такъ что Ротонда состояла только изъ кольца кругомъ этого садика, и кольцо это раздѣлили на множество отдѣленій, то открытыхъ залъ, то открытыхъ же кабинетовъ, безъ всякой передней стѣны и безъ дверей, но, сравнительно съ прежними безбрежными пространствами, довольно умѣренныхъ, легко обозрѣваемыхъ, способныхъ для всяческихъ устройствъ, разстановокъ и украшенія. Кромѣ какъ для машинъ и имъ подобныхъ громадинъ, огромныя пространства никуда не годвы для выставокъ, особенно для всего, что на нихъ есть художественнаго. А вѣдь нынѣшняя выставка именно была вся отъ начала и до конца назначена для всего художественнаго. Ея отдѣлы были усѣяны портретами, картинами, гравюрами, бюстами, моделями театровъ, манекенами, костюмами, наконецъ музыкальными инструментами. Куда тутъ годились громадныя пространства? Тутъ вѣдь не шло дѣло о десяти-саженныхъ коврахъ и матеріяхъ, о пяти-саженныхъ зеркалахъ и стеклахъ, о пирамидахъ изъ желѣзныхъ и мѣдныхъ колецъ, винтовъ, трубъ и полосъ. Какое сравненіе нынѣшней Ротонды съ прежней! Ныньче въ ней можно было свободно дышать, все въ ней глядѣло жизненно, картинно, живописно и въ высокой степени интересно.

II.

Съ самаго начала всемірныхъ выставокъ, вездѣ въ Европѣ подумали и рѣшили, что изящныя искусства непремѣнно должны тамъ присутствовать. Что за выставки человѣческой дѣятельности, человѣческаго творчества, гдѣ не будетъ изящныхъ искусствъ? Безъ нихъ все будетъ мертво, бѣдно и скучно. И вотъ тотчасъ появились картины, статуи, архитектура на всемірныхъ выставкахъ. А музыка? стали спрашивать всѣ. Она вѣдь тоже изящное искусство. Явилась и музыка. Но она была на лицо только въ видѣ органовъ, фортепіанъ и фисгармоникъ, на которыкъ наемные музыканты цѣлый день бренчали передъ проходящею, мало слушающею публикою, какіе-то польки и вальсы, марши и плохіе хоралы. Нѣтъ, такъ не годится, такъ слишкомъ мало, это еще не достаточно, сказали опять всѣ, и скоро музыка стала являться въ болѣе достойномъ видѣ. На парижской выставкѣ 1878 года уже явилась подлинная партитура Донъ-Жуана, писанная рукою Моцарта, и принадлежащая знаменитой пѣвицѣ Віардб, появились еще разныя другія знаменитыя сочиненія музыкантовъ, но вмѣстѣ множество древнихъ церковныхъ книгъ, иногда громадныхъ размѣровъ, съ церковной музыкой, свезенныхъ изъ французскихъ и другихъ церквей, монастырей, библіотекъ, всяческихъ собраній. И обычай этотъ утвердился. На прошлогодней пражской народной выставкѣ была уже цѣлая масса старинныхъ средневѣковыхъ рукописей изъ церквей, монастырей и музеевъ чешскихъ (все больше громаднаго размѣра) съ церковнымъ чешскимъ пѣніемъ, а также и съ инструментальной музыкой. Лѣтъ 10 тому назадъ, въ Миланѣ вздумали устроить спеціально-музыкальную выставку, и устроили ее, хотя безъ особеннаго успѣха; въ 1888 году, по случаю празднованія 800-лѣтія болонскаго университета, тоже появилась въ Болоньѣ спеціально-музыкальная выставка, и даже съ участіемъ Пруссіи и ея музыкальныхъ коллекцій -- но и эта тоже не заслужила никакой особенной славы, и даже о ней мало повсюду было извѣстно. Наконецъ, осенью прошлаго 1891 года княгиня Меттернихъ задумала свою международную "театральную и музыкальную выставку", и въ такихъ крупныхъ и широкихъ размѣрахъ, о какихъ прежде никто не думалъ. Но, спрашивается, могла-ли такая выставка идти въ параллель со всѣми прочими художественными выставками?

Конечно нѣтъ. И театръ, и опера лишь наполовину существуютъ тѣмъ, что можно видѣть, другая половина состоитъ изъ того, что надо слушать; музыка-же не-оперная уже и вовсе состоитъ только изъ того, что надо только слушать. Значитъ всѣ условія совершенно другія: тутъ на лицо другія требованія, другія и возможности осуществленія. Когда устраиваютъ выставку живописи, скульптуры, архитектуры, развѣ въ тѣхъ залахъ выставляютъ пустые холсты и рамы, флаконы и пузырьки съ красками, пучки кистей, вороха карандашей, резинокъ; для скульптуры -- куски глины, гипса и воска, глыбы мрамора и бронзы, рѣзцы, молотки; для архитектуры -- циркуля и линейки, рейсфедеры и ватерпасы, куски камней и штукатурки, однимъ словомъ, развѣ выставляютъ образчики всѣхъ тѣхъ средствъ, помощью которыхъ создаются картина, статуя, зданіе? Никогда. О средствахъ никогда тутъ и рѣчи нѣтъ. Музыкальная-же и театральная выставка главнымъ образомъ только изъ нихъ и можетъ состоять.

Потому что, спрашивается, что такое можно поставить на музыкальную и театральную выставку, что годилось-бы для публики, что могло-бы ее интересовать? Все вещи, такъ сказать, въ выставочномъ отношеніи -- второстепенныя. Что толку будетъ, если мнѣ на такой выставкѣ поставятъ подлинныя сочиненія хоть самого Шекспира, хоть самого Бетховена, хоть самого Листа, хоть самого Гоголя, хоть самого Глинки? Вѣдь я ими тутъ прямо и непосредственно наслаждаться не могу и никогда не буду. Я ихъ не услышу. И хорошая, и дурная, и посредственная картина, или скульптура, или архитектурное зданіе -- прямо такъ-таки передо мною и стоять, я ихъ вижу, я ихъ осязаю всѣми чувствами, и больше ничего мнѣ тутъ не надо. Я сейчасъ-же, сію секунду, получаю отъ нихъ впечатлѣніе, хотя-бы въ первый разъ ихъ видѣлъ, хотя бы ихъ тутъ было множество, и, получивъ впечатлѣнія, я тотчасъ-же способенъ сказать: хорошо все это или дурно по моему, и нравится оно мнѣ или нѣтъ. А съ музыкальными и театральными вещами развѣ это то же самое? Совсѣмъ нѣтъ, тутъ совершенно что-то другое. Надо драматическое созданіе прочитать, чтобы получить о немъ понятіе, а на это надо время и даже много; но сколько же потребуется этого времени, чтобъ узнать нѣсколько такихъ созданій? Для одной даже небольшой театральной выставки понадобились-бы годы -- и это для одного человѣка; а что будетъ для многихъ людей, для цѣлей толпы, для тысячей? Конечно, ничто подобное тутъ и не мыслимо. Но сверхъ того, какое-же чтеніе пьесы глазами можетъ замѣнить настоящее театральное представленіе, множествомъ разнообразныхъ людей (актеровъ и актрисъ), иногда талантливыхъ, въ костюмахъ. Съ операми-же то-же самое; съ чисто музыкальными произведеніями -- тоже, да еще съ тою прибавкой, что музыку оперную и не-оперную на выставкѣ не только никто не можетъ читать, но даже и не умѣетъ. Ужъ куда публика, но и самые заправскіе музыканты, хоть и умѣютъ читать музыку глазами, но все это еще не то, и по настоящему, даже и имъ надо ее слушать въ полномъ исполненіи, въ голосахъ и оркестрѣ, да еще, что всего нужнѣе, въ въ исполненіи талантливыхъ пѣвцовъ, пѣвицъ и музыкантовъ.

Все это очень просто, очень понятно, даже очень хорошо всѣмъ извѣстно, но только отъ такого положенія вещей получается тотъ результатъ, что, собственно говоря, настоящая театральная и музыкальная выставки -- невозможны и ненужны. Онѣ не достигаютъ своей цѣли. Онѣ вовсе не даютъ понятія о томъ, о чемъ съ нихъ требуютъ давать. На этихъ выставкахъ главнаго-то и нѣтъ: самого театра, а сколько-бы книжныхъ и нотныхъ грудъ ни было выставлено и выложено на выставкѣ, онѣ все равно что тамъ и не лежатъ. Никто ими въ самомъ дѣлѣ не пользуется на выставкѣ, какъ, напримѣръ, пользуются картиной и статуей, а развѣ только со стороны справочной, научной, исторической. Вотъ-дескать, какія вещи были созданы по этой и по той части, и вонъ сколько ихъ накопилось на свѣтѣ: только вотъ этимъ все и ограничивается. То-есть, сказать другими. словами, тутъ дѣйствуетъ только интересъ справки, узнаніе цифръ.

Опять-таки, еслибъ указали на подлинныя рукописи драматическія и музыкальныя, написанныя собственною рукою великихъ или замѣчательныхъ писателей и композиторовъ, то онѣ, безъ сомнѣнія, способны представлять собою громадный интересъ и всегда притягиваютъ къ себѣ толпы народа, но вѣдь, въ сущности, тутъ интересъ только внѣшній, интересъ автографности, который можетъ равно относиться и къ живописцу, и къ литератору, и къ инженеру, и дипломату, и генералу, и астроному, и философу: театръ и музыка еще не играютъ тутъ спеціальной роли, а всю роль играетъ выдающаяся человѣческая личность вообще. Видѣтьли подобный интересный, быть можетъ высокой важности автографъ на выставкѣ театрально-музыкальной или въ какой-нибудь библіотекѣ или музеѣ -- совершенно безразлично. О музыкѣ и театрѣ тутъ никакого новаго представленія не получишь. Представленіе о великости или маловажности автора получишь ничуть не на основаніи этихъ автографовъ, а на основаніи того, что увидишь и услышишь на сценѣ или въ концертѣ, хотя-бы автографовъ этихъ мы никогда и не видали. Съ картиной, статуей совсѣмъ иначе: настоящее понятіе и настоящее наслажденіе получишь только и единственно на основаніи подлиннаго автографа художника, на основаніи того, что сдѣлала его собственная рука, и никто другой.

Точно также, всѣ наибогатѣйшія и полнѣйшія собранія музыкальныхъ инструментовъ, что они даютъ на выставкѣ? Даютъ только понятіе о формахъ инструментовъ, о ихъ красивости или уродливости, о ихъ обыкновенности или невиданности -- и болѣе ничего. Вѣдь ихъ никто не слышитъ. А если даже и снесутъ которые-нибудь изъ нихъ въ какую-то особенную залу и станутъ тамъ пробовать ихъ при особенныхъ докахъ и знатокахъ (какъ это и дѣлалось на вѣнской выставкѣ), то что-же изъ этого всей массѣ-то публики? Вѣдь она не слышитъ этихъ пробъ, а еслибъ и услышала, то ничего-бы не поняла. Что за утѣшеніе прослушать вдругъ 10 превосходныхъ фаготовъ и 20 изумительныхъ волторнъ? Какое тутъ эстетическое наслажденіе, которое было-бы подобно тому, для котораго идутъ хоть за сто верстъ на выставку смотрѣть картину?

И такъ, создать выставку дѣйствительно театральную и музыкальную -- невозможно. Главная сущность дѣла всегда уйдетъ изъ рукъ устроителей выставки, и они только понапрасну будутъ стараться уловить тѣнь и осуществить химеру. Вѣдь они не могутъ дать на своей выставкѣ игру актеровъ, пѣніе пѣвцовъ, звуки оркестра и голосовъ, интонаціи страсти и чувства, значитъ -- никогда у нихъ на выставкѣ не будетъ ни театра, ни музыки, значитъ, надо выкинуть изъ головы эту прекрасную, симпатичную, но фантастическую мысль -- и для музыки и театра создать такія выставки, которыя стали-бы въ параллель съ выставками пластическихъ, образовательныхъ искусствъ, живописи, скульптуры съ архитектурой. Значитъ, кто ясно понялъ это, тому нечего уже болѣе гоняться за мечтой, за неосуществимымъ, нечего нести на выставку, да еще всемірную, множество такого, что туда вовсе не слѣдуетъ, и чего тамъ вовсе не нужно.

Какъ забавно было видѣть ныньче въ Вѣнѣ, напримѣръ, въ испанскомъ отдѣлѣ, цѣлый громадный взводъ печатныхъ книгъ, цѣлую библіотеку томовъ, содержащихъ сочиненія испанскихъ драматиковъ. Для кого это было нужно? Кто ихъ будетъ, эти томы, не только въ самомъ дѣлѣ читать, но даже просто снаружи разсматривать? Тирсо-де-Молина, Аларконъ, Лопе-де-Вега, Кальдеронъ, и т. д., и т. д., множество другихъ, всѣ тутъ были, превосходно и богато переплетенные. Но на что, зачѣмъ? Если для того, чтобъ напомнить знаменитыя имена и заявить, что въ Испаніи сочинителей театральныхъ было когда-то, раньше насъ, очень много, то это всякій знаетъ, со временъ школы, а кто не знаетъ, тому поздно на всемірной выставкѣ тому учиться. Но коль скоро была уже сдѣлана кое-гдѣ на выставкѣ такая ошибка, съ перваго-же взгляда бросающаяся въ глаза зрителю, то тѣмъ изумительнѣе были тѣ люди, которые именно стояли за эту ошибку и жалѣли, зачѣмъ она не повторилась на выставкѣ у всѣхъ странъ. Это я читалъ даже въ нѣмецкихъ газетахъ, У насъ тоже не отстали. Такъ, напримѣръ, "С.-Петербургскія Вѣдомости" объявили, что нашъ русскій отдѣлъ представлялъ "внутреннюю пустоту и безсодержательность" именно потому, что устроители его позаботились только о внѣшней сторонѣ, костюмахъ и декораціяхъ, театральныхъ матеріяхъ и постройкахъ, и "почти игнорировали нашу литературу". Газета восклицала: "посѣтитель русскаго отдѣла былъ разочарованъ, въ особенности если онъ сначала заглянулъ въ иностранные отдѣлы. Чѣмъ гордятся французы, нѣмцы, итальянцы? Чѣмъ щеголяютъ и хвастаются они на этой выставкѣ? Декоративнымъ блескомъ и совершенствомъ театральной техники, конечно; но главнымъ образомъ своей драматической литературой и критикой, своей музыкой, своими артистами и мертвыми и живыми. Театральный блескъ еще ничего не доказываетъ, потому что искусство создано, поддерживается и совершенствуется геніемъ, талантомъ и дарованіемъ. Обстановочная мишура соотвѣтствуетъ отчасти задачамъ выставки, но нужно показать и другое, нѣчто болѣе серьезное, нежели балетная пестрота и историческіе парчевые кафтаны... Если выставлять изданія "Театральнаго архива", "Театральнаго Ежегодника", было-бы уже справедливѣе помѣстить драматическія сочиненія русскихъ писателей..."

Таковъ былъ взглядъ, невѣжественный и дикій, появившійся въ нашей печати, и вѣрно онъ казался и другимъ тоже прекраснымъ и дѣльнымъ, коль скоро его воспроизводили потомъ на своихъ страницахъ, безъ малѣйшихъ возраженій или замѣтокъ, и другія главнѣйшія наши газеты.

Итакъ, ныньче на выставкѣ всего нужнѣе было выказать то, что "создано геніемъ, талантомъ и дарованіемъ"? Превосходно. но какъ-же это было выказать на выставкѣ, когда это для нея невозможно? Какія заглавія книгъ способны дать понятіе о геніи, талантѣ и дарованіи? Какія нѣмые томы познакомятъ съ драмой и музыкой, русской, или какой угодно, если этого не сдѣлали еще до сихъ поръ театральныя представленія и концерты?

Но каково еще и то понятіе, что декораціи, костюмы для драмы и оперы -- это нѣчто только еще внѣшнее, несущественное, совершенно второстепенное, пожалуй даже ненужное, праздный блескъ и шумиха, нѣчто такое, безъ чего легко можно обойтись? Каковъ тотъ взглядъ, что въ драмѣ и оперѣ -- о, тамъ дѣйствительно присутствуетъ творческій талантъ и дарованіе, тамъ для нихъ настоящее мѣсто; но для созданія декорацій и костюмовъ -- какое-же тутъ художество, дарованіе и талантъ нужны, развѣ тутъ о нихъ можетъ быть поминъ?

По счастью, европейскіе не только ученые и художники, но даже просто образованные люди иначе думаютъ, и оттого вѣнская выставка вышла совсѣмъ не такою, какою желали-бы ее сдѣлать малоразумные доброжелатели.

Нѣмецкіе ученые и художники твердо понимали сущность своего дѣла, но именно поэтому они твердо знали и чувствовали потребность всего художественнаго, живописнаго и пластическаго для этого дѣла, всего говорящаго не только уму и познавательной способности, памяти и соображенію ариѳметическому, но также (и даже можетъ быть всего болѣе) потребность для выставки того, что говорило глазу, воображенію, чувству картинности и живописности. Поэтому они и наполнили свою выставку не только огромнымъ количествомъ рукописей и печатныхъ книгъ, содержащихъ драматическія и музыкальныя сочиненія всѣхъ народовъ и безъ которыхъ выставка, если ей уже быть въ несовершенныхъ рамкахъ, все-таки не могла обойтись,-- но еще многимъ такимъ, что на первый, поверхностный взглядъ можетъ показаться напраснымъ, излишнимъ, а на самомъ дѣлѣ было очень важно и -- совершенно необходимо.

Нѣмецкіе устроители выставки перестарались, говорили иные, обходя залы выставки. Они непремѣнно хотѣли сдѣлать всѣ отдѣлы выставки такими полными и всеобъемлющими, какими только можетъ представить ихъ себѣ воображеніе истинно знающаго, но еще болѣе систематичнаго, точнаго, аккуратнаго и художественно воспитаннаго нѣмца. Такъ, напримѣръ, на выставкѣ появились не только сочиненія, автографы и письма Гёте, Шиллера, Лессинга и Грильпарцера и т. д., но еще цѣлыя массы ихъ портретовъ, писемъ отъ всякихъ ихъ пріятелей и знакомыхъ, а иной разъ даже и вовсе незнакомыхъ имъ людей, наконецъ, принадлежавшіе великимъ драматикамъ и музыкантамъ стулья, столы, скамейки, чернильницы, перья, медали, табакерки, часы, визитныя карточки, и всякіе другіе предметы. "Все это очень важно, интересно и необходимо для біографическихъ музеевъ, но ничуть не нужно на театральной и музыкальной выставкѣ. Вѣдь никогда-же мы не видали писемъ, портретовъ, столовъ, стульевъ, скамеекъ и медалей, табакерокъ авторскихъ на всемірныхъ выставкахъ, гдѣ появлялись картины, скульптуры и архитектура, почему-же все это вдругъ понадобилось на театральной и музыкальной выставкѣ? Ясно, тамъ выставляемыя художественныя созданія сами по себѣ были достаточны; зритель приходилъ, смотрѣлъ картины и статуи, наслаждался и восхищался ими, или онъ тихо отходилъ недовольный, и ничего болѣе тутъ не требовалось. Напротивъ, зд&#1123;сь необходимо было что-то еще прибавить; однѣ рукописныя или печатныя книги и тетради съ драмами и операми еще мало говорили зрителю". Нѣтъ, отвѣтили бы мы, это не такъ: тутъ была на вѣнской выставкѣ представлена не вынужденная помощь какому-то бѣдному и нѣмому матеріалу, а являлась только вся та обстановка, которая превосходна для художественнаго созданія и которая много возвышаетъ впечатлѣніе и наслажденіе зрителя. Развѣ худо, что на нынѣшней выставкѣ зритель чувствовалъ себя на нѣсколько минутъ перенесеннымъ въ городъ и улицу, гдѣ жили Лессингъ, Гёте или Шуманъ, въ комнатки Моцарта, Бетховена, Шопена, Листа, что онъ видѣлъ воспроизведенія въ натуральную величину той комнатки въ Марбахѣ, гдѣ родился Шиллеръ, и даже той комнатки въ Бёргамо, гдѣ жилъ и умеръ Донницетти, когда-то любимецъ всей Европы, и все это со всею тогдашнею ихъ житейскою утварью; развѣ худо, что рядомъ съ настоящими рукописями этихъ писателей, поэтовъ и музыкантовъ передъ глазами зрителя являлись тѣ самые столы и конторки, на которыхъ были когда-то писаны ихъ талантливыя произведенія, тѣ фортепіано, на которыхъ играли и сочиняли Моцартъ, Бетховенъ, Веберъ, Шопенъ? Можно сказать навѣрное, что примѣръ нынѣшней выставки пойдетъ въ прокъ будущимъ большимъ историческимъ выставкамъ, не только музыкальнымъ и театральнымъ, но вообще художественнымъ, и рядомъ съ произведеніями значительныхъ живописцевъ, скульпторовъ и архитекторовъ будутъ помѣщать, въ большихъ и малыхъ воспроизведеніяхъ, посредствомъ подлинныхъ предметовъ, или въ рисункахъ и картинкахъ, всю жизненную обстановку великихъ художниковъ. Еще на первыхъ всемірныхъ выставкахъ стали появляться воспроизведенія домиковъ и комнатокъ шведовъ и норвежцевъ, фризоновъ и бретонцевъ, англійскихъ фермеровъ и чешскихъ или шварцвальдскихъ крестьянъ, со всѣми подробностями ихъ будничной и праздничной жизни, со всѣми ихъ костюмами, орудіями трудовой жизни, мебелью, утварью, хомутами, плугами, топорами, молитвенниками, цвѣтами, ожерельями и серьгами. Что было прекрасно и интересно со стороны только еще этнографической, то должно, конечно, сдѣлаться въ тысячу разъ интереснѣе, перенесенное на великихъ людей и художниковъ. То, что на первый взглядъ могло бы казаться излишествомъ, празднымъ орнаментомъ, ненужною вещью, потомъ, навѣрное, играло бы тутъ очень важную роль въ томъ жизненномъ представленіи, которое оставалось бы въ концѣ концовъ у человѣка, побывавшаго на выставкѣ.

Какой результатъ унесетъ съ собою посѣтитель послѣ того, какъ просмотритъ, хотя бы самымъ тщательнымъ образомъ, на вѣнской выставкѣ, напримѣръ, отдѣлы: "духовная драма и свѣтскія праздничныя средневѣковыя представленія" ХІІІ-го, XIV-го, XV-го вѣка? Вѣдь послѣ всѣхъ рукописей и печатныхъ книгъ, ничего не остается кромѣ заглавій и внѣшняго вида этихъ пергаментовъ, этой бумаги и стоящихъ на нихъ тысячей буквъ. Содержаніе, сущность этихъ курьезныхъ средневѣковыхъ созданій все-таки остаются отъ насъ скрыты и намъ неизвѣстны, если только мы не узнали ихъ когда-то прежде въ школѣ или въ своемъ собственномъ чтеніи. За то, какъ все сейчасъ перемѣняется, когда мы взглядываемъ на гравюры Луки Лейденскаго и Альберта Дюрера, тутъ же выставленныя подъ стекломъ, и про которыя ученые доки говорятъ намъ: "Смотрите сюда, нарисованныя и награвированныя тутъ фигуры Христа передъ Пилатомъ, или Христа, изводящаго праотцевъ изъ ада, это прямо близкія воспроизведенія того, что Лука Лейденскій и Альбертъ Дюреръ видали на народныхъ сценахъ, на представленіяхъ "Страстей Господнихъ", а черти у Альберта Дюрера, на этихъ картинкахъ, очень сильно похожи на тѣ "маски" и "фигуры чорта", вырѣзанныя изъ дерева и раскрашенныя, которыя были въ употребленіи въ Тиролѣ, на мистеріяхъ, и образцы которыхъ есть на вѣнской выставкѣ. Тутъ уже мы начинаемъ что-то видѣть своими глазами и воображеніемъ, начинаемъ что-то понимать, у насъ возникаетъ представленіе, уже не мертвая статистика и сухое знаніе.

Или -- вотъ опять, духовныя представленія въ Оберъ-Аммергау. Покуда будешь только читать писанные (средневѣковые), или печатные (новѣйшіе) тексты этихъ знаменитыхъ ныньче представленій, получишь только понятіе о набожномъ настроеніи этого средневѣковаго уголка, и о томъ, что какая была эта набожность 250 лѣтъ тому назадъ, такою она осталась и по сей часъ. Вездѣ и до сихъ поръ та-же деревянная риторика устарѣлаго католическаго склада, та-же сушь тирадъ, то-же отсутствіе чего-то даровитаго. Даже коренной духъ остался тотъ самый, который одушевлялъ старинныхъ баварскихъ мужиковъ: когда ныньче лѣтомъ появилось въ "Kölnische Zeitung" извѣстіе, что оберъ-аммергауцы поѣдутъ давать свои представленія въ Чикаго, на всемірную выставку, то нынѣшній бюргейместеръ ихъ Іоганъ Лангъ (по всегдашнему, главный коноводъ въ этомъ дѣлѣ) поспѣшилъ съ негодованіемъ отвѣтить, въ самой распространенной мюнхенской газетѣ, "Münchener neueste Nachrichten", что никогда этого не будетъ, что дѣло ихъ -- святое, и никогда не пойдутъ они, въ видѣ странствующихъ актеровъ, профанировать, для праздной потѣхи публики, такія представленія, которыя установлены 250 лѣтъ назадъ ихъ предками, въ видѣ обѣта, для отвращенія чумы. Но все это давало только понятіе уму, разсудку, но не глазу и пластическому чувству. Настоящее понятіе можно было получить на выставкѣ впервые только, разсматривая фотографіи, литографіи и гравюры, находившіяся тутъ-же на столахъ, представлявшія сцены, группы и портреты, снятые съ натуры въ теченіи послѣднихъ 30 лѣтъ. Теперь уже многое подкрашено и подправлено въ оберъ-аммергаускихъ представленіяхъ; уже пріѣзжаютъ изъ Мюнхена ученые художники, искусившіеся во всѣхъ тайнахъ академіи, чтобы поправлять складки и шлемы у оберъ-аммергаускихъ актеровъ -- сапожниковъ и слесарей, приводить и архитектуру, и декораціи, и жесты, и позы, и прически, въ классическій порядокъ, и, значитъ, по нынѣшнему расправиться съ прежнею мужицкою наивностью средневѣковыхъ аммергауцевъ -- и все-таки тутъ всякій, кто собственною персоною не былъ въ Оберъ-Аммергау, получаетъ настоящее понятіе о томъ, что такое были, есть, а можетъ и долго еще будутъ средневѣковые народные Passionsspiele. Изъ дали вѣковъ и рукописей, это есть лакомое и интересное блюдо; увидѣнное изъ-близи, это только pendant къ японскому и аннамитскому театру, но только съ прибавкой католическаго сентиментальнаго ханжества. Современныя академическія подправки и выправки, улучшенія и облагораживанія столько-же безвкусны и безумны тутъ, какъ на скульптурныхъ "Stationen", группахъ изъ большихъ раскрашенныхъ куколъ, которыми усѣяны всѣ горы, монастырскіе сады и тропинки въ Тиролѣ, Зальцбургѣ, Италіи и Испаніи. Уродливо, бездарно, скучно -- но стоитъ съ рекомендаціями во всѣхъ Бедекерахъ.

Что бы дали намъ, точно также, на вѣнской выставкѣ, рукописные и печатные тексты знаменитаго люцерискаго "Пасхальнаго представленія" (Osterspiel) 1583 года, если бы два нѣмецкихъ художника, живописецъ Шаллудъ и скульпторъ Рюдрихъ не построили, въ маленькомъ видѣ, на основаніи всяческихъ ученыхъ изслѣдованій, цѣлую сцену люцерискаго народнаго театра 1583 года, со всѣми дѣйствующими лицами, средневѣковыми фигурками, на сценѣ, и не поставили эту свою живописную модельку на вѣнской выставкѣ. Точно также, разсматривая второй періодъ нѣмецкаго театра, времени "Возрожденія", получаешь истинно живое понятіе о народныхъ масляничныхъ представленіяхъ времени Возрожденія вовсе не по рукописямъ и печатнымъ текстамъ, но по нюрнбергскимъ картинкамъ, въ родѣ "Сцены въ цирюльнѣ" 1562 года, или -- гравюры Никласа Мануэля Дейча: "Разница между папой и Христомъ", по изображеніямъ шутовъ, по рисункамъ нюрнбергскихъ художниковъ, изображающимъ религіозныя и свѣтскія представленія нюрнбергскихъ мясниковъ и кожевниковъ, игравшихъ въ маскахъ и разъѣзжавшихъ по городу въ колесницахъ и телѣгахъ (Schempartläufer), при чемъ у нихъ дѣйствующими лицами являлись чортъ, пожирающій бабъ, бабья мельница и т. д.

То же самое приходится опять-таки зрителю подумать и тогда, когда онъ будетъ разсматривать всѣ другіе періоды нѣмецкаго и европейскаго театра. Все, что у историковъ зовется "іезуитская комедія", "монастырская драма" (XVII и XVIII вв.), наконецъ, "странствующія труппы актеровъ" (XVII и XVIII вв.); всѣ эти драмы: "Іуда Маккавей", "жизнь и страданія св. Екатерины", "Евстаеій мученикъ", "Судъ надъ вѣдьмой", "Іевеай", "Обрученіе Христа съ церковью", "Юноша, вначалѣ честный и благочестивый, а потомъ развращенный діаволомъ и ставшій безбожникомъ", наконецъ десятки другихъ подобныхъ же представленій, внушавшихъ когда-то добродѣтель и набожность въ іезуитскихъ школахъ и католическихъ монастыряхъ, а теперь лежащія грудами поблекшихъ рукописей и печатныхъ тетрадей по столамъ выставки, все это ничего-бы не говорило зрителю, гуляющему по выставкѣ, еслибы тутъ же рядомъ не помѣщались многочисленные виды іезуитскихъ и монастырскихъ театровъ и сценъ, театральныхъ занавѣсей, въ тяжеломъ вкусѣ XVII вѣка, въ завиткахъ и съ безчисленными тощими колоннами, изображеній Христа -- добраго пастыря, архангела Михаила, царя Соломона, апостоловъ и разныхъ святыхъ, какъ они являлись тогда по іезуитскимъ понятіямъ на сценѣ. Группы странствующихъ комедіантовъ XVII и XVIII вв. оставались-бы для насъ на выставкѣ чѣмъ-то темнымъ и неизвѣстнымъ, не будь тутъ богатаго собранія скульптурныхъ изображеній и рисунковъ (иные даже въ краскахъ) итальянскихъ арлекиновъ и всяческихъ масокъ англійскихъ комическихъ и трагическихъ актеровъ (самое характерное ихъ изображеніе -- у Гогарта), французскихъ комиковъ въ родѣ "Jean Potage", и нѣмецкихъ шутовъ, гансвурстовъ, а также цѣлыхъ построенныхъ въ маленькомъ видѣ сценъ. Вездѣ тутъ результатъ все одинъ и тотъ же: рукописи и книги ровно ничего не даютъ зрителю на выставкѣ, кромѣ заглавій, историческихъ свѣдѣній и понятія о количествѣ всего выставленнаго. Тутъ только на сценѣ библіографія и ариѳметика. Все это еще не грѣетъ и не шевелитъ. Самаго театра и его содержанія посѣтитель еще не ощущалъ. Всѣ эти свѣдѣнія онъ можетъ получить и у себя въ комнатѣ, дома, за тысячу верстъ отъ Вѣны, вовсе не ѣздивши на ея выставку. Довольно взять въ руки хорошій каталогъ и все прочитать тамъ. Значитъ, если-бы только для этого, то и не стоило-бы и всю-то вѣнскую выставку сооружать.

Пожалуй мнѣ скажутъ: "Но вѣдь тутъ была цѣлая масса величайшихъ рѣдкостей, театральныхъ и музыкальныхъ текстовъ, о которыхъ прежде никто не зналъ и которые тутъ въ первый разъ показывались на свѣтъ". Но что же изъ этого? Все равно не стоило для нихъ только, однимъ -- создавать выставку, другимъ -- ѣздить на нее. Что толку было прійти и смотрѣть на нихъ, когда изъ этого не могло выйти ровно ничего? Все важное, все значительное въ этомъ родѣ требуетъ не выставки, а изданія во всеобщее извѣстіе и потомъ чтенія. Выставка должна быть создана прежде всего для того, что можно и надо схватить и оцѣнить глазомъ, пластическимъ чувствомъ.

Такимъ образомъ, на вѣнской выставкѣ играли одну изъ самыхъ главныхъ ролей -- декораціи и костюмы драмъ и оперъ. Они занимаютъ такое важное мѣсто въ самой сущности этихъ созданій, во впечатлѣніи, получаемомъ отъ нихъ на сценѣ, что писатели и композиторы нашего времени давно уже перестали быть къ нимъ равнодушны, какъ это было прежде, и непремѣнно участвуютъ своимъ указаніемъ, критикою и совѣтомъ въ созданіи ихъ. На выставкѣ находятся "колетъ" и "мечъ", изготовленные по указанію самого Гёте для актера, исполнявшаго роль "Мефистофеля". Тотъ-же Гёте всегда очень много заботился о декораціяхъ своихъ драматическихъ пьесъ. Мейерберъ -- тоже, и даже -- еще больше. Извѣстно всякому, что всѣ декораціи и костюмы "Роберта", "Гугенотовъ", "Пророка", "Африканки" сочинялись и выполнялись всегда по его указаніямъ и только съ его одобренія. Гоголь, Островскій и всѣ лучшіе драматурги нашего столѣтія стали все подробнѣе и подробнѣе указывать детали костюма и сцены для своихъ произведеній. Графъ Алексѣй Толстой, хоть писатель и второстепенный, но имѣвшій счастіе видѣть постановку иныхъ своихъ пьесъ въ рукахъ такихъ талантливыхъ художниковъ, какъ покойный Шварцъ, ревнивымъ окомъ слѣдилъ за художественнымъ исполненіемъ этимъ живописцемъ всѣхъ подробностей ихъ проекта. Рихардъ Вагнеръ, наконецъ, опередившій въ этомъ всѣхъ другихъ композиторовъ, самъ изобрѣлъ новую форму и видъ для своего театра и занавѣса передъ сценой, самъ сочинялъ декораціи, костюмы, или же самъ разсматривалъ и критиковалъ тѣ, которые по его указаніямъ бывали сочинены другими художниками; наконецъ, набрасывалъ цѣлыя сцены, группы для своихъ оперъ. Вотъ какое важное мѣсто играютъ ныньче, во мнѣніи самихъ авторовъ, костюмы и декораціи, часто замѣчаемые и оцѣняемые толпою лишь слишкомъ мало. Отдѣлъ костюмовъ и декорацій на вѣнской выставкѣ -- громаденъ. Всего болѣе тутъ всяческихъ проектовъ и эскизовъ для декорацій, масляными красками, акварелью, перомъ, карандашомъ, конечно все болѣе для оперъ и балетовъ, но нерѣдко также и для драмъ и комедій, да еще отъ какихъ временъ: начиная съ XVI-го столѣтія! Каждый изъ главныхъ германскихъ театральныхъ центровъ представилъ свою коллекцію. Вѣна, Берлинъ, Мейнингенъ, Веймаръ (стараго, Гёте-Шиллеровскаго и новаго времени), Штутгардъ, Дрезденъ и т. д. заняли много мѣста своими эскизами и набросками декорацій, и тутъ собралось много высоко-талантливаго и значительнаго. Собственноручные наброски самого герцога Мейнингенскаго, знаменитаго теперь во всемъ свѣтѣ своими образцовыми, необыкновенно художественными постановками, наброски, дѣланные имъ для своего театра тушью и перомъ, наполняютъ цѣлыя три стѣны спеціальнаго мейнингенскаго отдѣленія. Разсказать все, что есть громадно примѣчательнаго и высоко-талантливаго въ сочиненіяхъ современныхъ намъ нѣмецкихъ декораторовъ, особливо берлинскихъ и вѣнскихъ, для этого понадобилось бы много мѣста. Но еще выше созданія французскихъ декораторовъ, которыхъ самостоятельная школа давно славится, и гдѣ все новые и новые таланты не изсякаютъ въ теченіи послѣднихъ 50 лѣтъ, со времени Сисери, высокаго основателя школы. Соборы, дворцы, глубокія перспективы, монастыри, кладбища, лѣсъ, море, деревня, поля и луга, цѣлыя средневѣковыя улицы, палаты египетскихъ или персидскихъ владыкъ, Вавилонъ, Испанія, старая Франція, старая и новая Италія и древній Римъ,-- все выходитъ у этихъ талантливыхъ людей въ ихъ декораціяхъ съ необыкновеннымъ талантомъ, живописностью и красотой. Ихъ созданіямъ исторія новой живописи отведетъ крупную страницу. На нынѣшней выставкѣ хозяева французскаго отдѣла выстроили особое помѣщеніе, широкій темный корридоръ, закрытый съ обоихъ продольныхъ длинныхъ боковъ и сверху, и гдѣ оставлены незакрытыми только тѣ стороны, черезъ которыя надо войти и выйти изъ этого корридора. Онъ освѣщенъ скрытымъ отъ глазъ зрителя лампами, и отъ нихъ являются ярко освѣщенными нѣсколько десятковъ маленькихъ сценъ, идущихъ непрерывающимся рядомъ, по обѣимъ сторонамъ направо и налѣво, словно все маленькіе театрики. Каждый изъ этихъ театриковъ ("макетъ") представляетъ вамъ сцену изъ оперы, балета, драмы, но въ такомъ завлекательномъ, чудномъ, блестящемъ видѣ, что смотришь будто на настоящее художественное волшебство. Длинный рядъ этихъ крохотныхъ сценъ -- одно изъ высшихъ наслажденій выставки. Нѣчто подобное представила и Испанія въ своемъ отдѣлѣ: въ Испаніи ныньче живопись тоже высоко стоитъ, значитъ ея художники-декораторы могли и должны были проявить и здѣсь нѣчто замѣчательное. Оно такъ и вышло. Испанскія театральныя сценки съ декораціями въ миніатюрѣ много приближались къ французскимъ, но, къ сожалѣнію, ихъ было мало, кажется всего 6 или 7.

Что касается костюмной части, то выше всѣхъ стояла на выставкѣ -- Австрія. На восточной сторонѣ Ротонды, противуположной входу на выставку, выходила за предѣлы круга особая пристройка, цѣлая четвероугольная палата, свѣтлая, высокая и обширная, отведенная "австрійскому театральному интендантству". По задней сторонѣ ея разстилалась, между трехъ стѣнъ, цѣлая коллекція всего, что принадлежитъ къ театральнымъ постановкамъ, и изъ всего этого цѣлаго образовалось зрѣлище истинно чудесное. Великолѣпные костюмы венгерскіе, изъ бархата и мѣха, съ золотыми кистями, живописные національныя одежды нѣмецкихъ крестьянъ, костюмы разныхъ славянскихъ народностей, средневѣковые латы и кольчуги, крылатые шлемы, сѣдла, мечи и бердыши въ сажень, разноцвѣтные бунчуки, ковры, сундуки, золотыя украшенія на грудь и тѣло, турецкое и арабское великолѣпное оружіе, египетскіе и вавилонскіе головные уборы, браслеты на руки и ноги, ожерелья на шею, являлись расположенными въ группѣ необыкновеннаго изящества и живописности. И все это было съ великимъ мастерствомъ и знаніемъ скопировано съ подлинныхъ образцовъ, изъ музеевъ, и назначено для театра. Конечно, парижскіе художники могли бы выставить тоже громадныя количества театральныхъ предметовъ, съ талантливымъ мастерствомъ вопроизведенныхъ для сцены съ подлинныхъ образцовъ и расположенныхъ въ такихъ живописныхъ группахъ, какими французскіе художники всегда перещеголяютъ всѣхъ остальныхъ въ Европѣ,-- у нихъ на то есть какое-то несравненное спеціальное дарованіе, вѣдь они первые декораторы въ мірѣ -- но Богъ знаетъ почему-то они на этотъ разъ не вздумали или не захотѣли, и французскій отдѣлъ блисталъ только своимъ высоко-художественнымъ рядомъ декорацій.

Нѣкоторые нѣмецкіе критики (напр., писатель газеты "Hamburgischer Correspondent", напечатавшій потомъ свои статьи отдѣльнымъ томомъ, подъ заглавіемъ: "Kritische Briefe über die Wiener internationale Musik- und Theater- Ausstellung") жаловались на то, что на выставкѣ было слишкомъ много портретовъ и подлинныхъ рукописей. Не стоило и не надо было, говорятъ они, нести и ставить на выставку такую массу портретовъ, изображающихъ почти все только писателей и композиторовъ посредственныхъ и ничтожныхъ и тутъ же выставлять передъ глазами міра такую же груду ихъ посредственныхъ или ничтожныхъ рукописей. И это правда. Эта масса драматическихъ писателей, актеровъ и актрисъ, композиторовъ, пѣвцовъ и пѣвицъ, музыкантовъ на всѣхъ инструментахъ, людей, мало извѣстныхъ даже при жизни и въ своемъ городѣ, а послѣ смерти даже и тамъ давно позабытыхъ, способна была разсердить и привести въ негодованіе. Къ чему все это собирательское усердіе, къ чему потраченное такъ расточительно время, мѣсто и трудъ?

Сколько интересны и нужны на большой всемірной выставкѣ портреты истинно замѣчательныхъ драматическихъ писателей и музыкальныхъ композиторовъ, а также ихъ талантливыхъ представителей, актеровъ и актрисъ, пѣвцовъ и пѣвицъ, воплотившихъ созданія ихъ, на столько излишни портреты всего легіона людей мало даровитыхъ и вовсе не даровитыхъ, ничего, дѣйствительно, не сдѣлавшихъ для искусства, но только въ свое время занимавшихся имъ, случайно, по нечаянности, какъ ремесломъ или средствомъ для жизни. Кто знаетъ "драматическихъ писателей" и "поэтовъ XVIII и XIX вѣка", такихъ, напримѣръ, какъ нюрнбергскій баронъ Кронежъ, австрійскій генералъ-лейтенантъ, веймарскій камергеръ баронъ Книгге, готскій легаціонъ-совѣтникъ Готтеръ, мюнхенскій профессоръ поэзіи и риторики Вестенридеръ, секретарь вѣнскаго театра Альксингеръ, вице-канцлеръ вѣнской придворной канцеляріи Геблеръ, лифляндецъ Ленцъ, баварскій школьный учитель Францъ Бахерль, австрійскій полковникъ Антонъ Паннашъ, пражскій гофратъ Карлъ Эбертъ, саксенъ-кобургскій гофратъ-же Іоганнъ Киндъ, штеттинецъ Робертъ Прутцъ, такихъ композиторовъ и виртуозовъ какъ, напримѣръ, Юстинъ Кнехтъ, Іоганнъ Саломонъ, Годфридъ Гомиліусъ, Фридрихъ Флейшеръ, Іоганнъ Шванбергъ, Аттпліо Аріосто, Францъ Тума, Павелъ Враницкій, Іоганнъ Умлауфъ, баронъ Ректеръ, Іоганнъ Вангаль, Игнатій Асыайеръ, баронъ Караянъ, Карлъ Эверсъ и дѣлая туча другихъ имъ подобныхъ.

Все это ничего хорошаго и значительнаго не прибавляло на вѣнской выставкѣ. Это только засоряетъ.

Увлеченія и крайности нѣмецкихъ собирателей простирались такъ далеко, что въ числѣ портретовъ драматиковъ у нихъ стоялъ, напр., портретъ Данта, хотя никогда не сочинявшаго для театра, но автора поэмы, носящей названіе "Divina Comedia"; въ числѣ портретовъ музыкантовъ находился портретъ Рембрандта, потому что онъ любилъ играть на гитарѣ, портретъ Петра Великаго, потому что онъ давалъ праздники, гдѣ играли на разныхъ инструментахъ, и завелъ музыку при полкахъ, портретъ королевы Викторіи, потому что она въ молодости играла на фортепіано и пѣла.

Точно также, подлинныя рукописи могутъ быть не только очень интересны и любопытны для зрителя (хотя бы онъ даже не имѣлъ возможности ихъ прочитать и просмотрѣть отъ начала и до конца, тутъ-же сейчасъ, на выставкѣ, такъ что, значитъ, онѣ противорѣчили бы сущности, цѣли и осуществленію выставки), иногда даже очень дороги его чувству, когда онѣ писаны рукою великихъ талантовъ, истинныхъ художниковъ. Интересъ къ нимъ, даже набожное поклоненіе имъ понятно и естественно. Такія рукописи могутъ составлять исключеніе на выставкѣ, онѣ всегда тамъ будутъ рѣдкимъ и желаннымъ гостемъ. Кто не станетъ радоваться и восхищаться, если встрѣтитъ на какой-нибудь выставкѣ авторовъ драмъ, комедій, оперъ, симфоній, всего, что создано Шекспиромъ, Шиллеромъ, Гёте, Пушкинымъ, Гоголемъ, Львомъ Толстымъ, Бетховеномъ, Листомъ, Глинкой и имъ подобными. Ихъ никогда много быть не можетъ. Но что же такое вся остальная масса подлинныхъ рукописей, на что она нужна, на что ее возить на всемірныя выставки, что она тамъ высказываетъ и что прибавляетъ, когда главнымъ образомъ принадлежитъ несмѣтной толпѣ людей ординарныхъ, посредственныхъ, или просто плохихъ, даже вовсе незнаемыхъ. Много-ли пользы приносили ныньче вѣнской выставкѣ подлинныя авторскія рукописи такихъ трагедій и драмъ, какъ, напримѣръ, комедія Ленца: "Солдаты", драма Кальхберга: "Андреасъ Баумкирхеръ", разныя комедіи Эйхендорфа, трагедія Граббе: "Марій и Сулла", трагедія Коллина: "Эссексъ", трагедія Анффенберга: "Король Эрихъ", или подлинныя рукописи такихъ музыкальныхъ сочиненій, какъ, напримѣръ, ровно ничего не стоющіе концерты для флейты Фридриха Великаго, оперы давно уже и навѣки незнаемыхъ итальянцевъ начала XVII и XVIII вѣка: Бертали, Чести, Драга, Ціани, Минато, Торри, Феррандини, Бернаскони, Траіетта, ораторіи, балеты, оперы нѣмцевъ Шмельцера, Бибера, Шюрера, Пастервица, Шенка, Венцеля Мюллера, Гассмана и т. д., не говоря уже о безчисленномъ множествѣ подобныхъ же произведеній нашего вѣка. Для архивовъ, для библіотекъ, для изслѣдователей и историковъ литературы -- это все, конечно, любезный и дорогой матеріалъ; для посѣтителя Ротонды, ищущаго на художественной выставкѣ ранѣе всего художественныхъ произведеній и художественныхъ ощущеній -- все подобное есть только мертвый хламъ.

По части портретовъ и авторовъ, устроители вѣнской выставки во многомъ дѣйствительно перестарались. Пословица говоритъ: "масло кашу не портитъ". Нѣтъ, я думаю, иной разъ портитъ. "Мудрость народная" не всегда дѣло говоритъ.

III.

Наши обозрѣватели такъ вѣрны, такъ зрячи и такъ заботятся о своемъ предметѣ, что одинъ изъ нихъ, побывавъ въ Вѣнѣ, преспокойно печаталъ, что "богатая нѣмецкая драма XVIII вѣка и начала ХІХ-го весьма бѣдно представлена. Самое интересное въ этомъ отдѣлѣ -- комната Шиллера въ Марбахѣ, родномъ городѣ великаго поэта. Въ комнатѣ собраны всѣ предметы, принадлежавшіе Шиллеру и присланные на выставку городомъ Марбахомъ. Изъ остальныхъ поэтовъ и писателей XVIII вѣка Гёте почти незамѣтенъ..." И никто на это ни слова не возражалъ. Но вѣдь это все неправда. Писатель этой газеты словно слѣпой какой-нибудь. Какъ-же онъ не увидалъ, что кромѣ комнатки Шиллера, конечно, впрочемъ, тутъ нужной, интересной, на выставкѣ были также не только портреты и бюсты Шиллера, но еще цѣлый рядъ его писемъ и рукописей ("Вильгельмъ Тель", "Федра", "Донъ-Карлосъ", "Дмитрій", "Мальтійцы", разныя сочиненія въ прозѣ), какъ-же онъ не замѣтилъ, что рукописей Гёте было еще больше (въ томъ числѣ оба громаднѣйшія его созданія: "Гецъ-фонъ-Берлихингенъ" -- истинный pendant къ "Борису Годунову" Пушкина и "Фаустъ"), множество писемъ и сочиненій въ прозѣ, да въ добавокъ ко всему сотни полторы пьесъ изъ изумительнаго собранія портретовъ Гёте, составленнаго Фридрихомъ Царике въ Лейпцигѣ, и заключающаго, какъ говоритъ каталогъ, коллекцію разъ въ 25 болѣе того, что выставлено оттуда въ Вѣнѣ". И послѣ всего этого можно было сказать, что "Гёте почти не замѣтенъ на выставкѣ!" Нѣтъ, и Гёте и Шиллеръ не бѣдно были представлены на выставкѣ, имъ былъ отданъ весь почетъ. Кромѣ ихъ рукописей, портретовъ, бюстовъ, изображеній ихъ домовъ и комнатъ, множества предметовъ имъ принадлежавшихъ, тутъ было собрано множество картинъ и рисунковъ, представлявшихъ декораціи и костюмы ихъ пьесъ, цѣлыя сцены и отдѣльныя группы изъ ихъ представленій на нѣмецкихъ театрахъ, особливо въ Веймарѣ, наконецъ, множество портретовъ актеровъ и актрисъ въ главныхъ роляхъ и въ главные моменты ихъ драматическихъ пьесъ. Но не только Гёте и Шиллеръ, а и другіе нѣмецкіе поэты XVIII и XIX вѣка были очень богато представлены на вѣнской выставкѣ, кромѣ, развѣ, одного Гейне, далеко не цѣнимаго и не понимаемаго въ Германіи, какъ въ Россіи, и можетъ быть потому и представленнаго на выставкѣ только посредствомъ двухъ неважныхъ портретовъ одного масляными красками, и другого скульптурнаго, въ видѣ медальона. А казалось-бы, Гейне заслуживалъ на всемірной выставкѣ, если ужъ его туда разъ взяли, побольше чести, чѣмъ разныя невѣдомыя букашки Шульцы и Шмидты, и даже самъ посредственный Грильпарцеръ, твореніямъ и изображеніямъ котораго отведено было однако-же столько самаго параднаго мѣста.

Но, съ самаго-же перваго обзора нѣмецкихъ отдѣловъ выставки, мнѣ показалось, что главную роль играла тутъ -- музыка. Впослѣдствіи я увидалъ, что сами нѣмецкіе писатели и критики думаютъ тоже самое. Такъ, напримѣръ, Зиттардъ говоритъ, что музыкальный отдѣлъ въ Вѣнѣ былъ "всѣхъ болѣе полный, всѣхъ болѣе научно и методически-расположенный". И мнѣ кажется, съ этимъ нельзя было не согласиться. Во-первыхъ, и самый матеріалъ былъ богаче. Если сравнивать одни и тѣ-же періоды времени и полученные крупнѣйшіе, вѣковѣчные результаты, музыка перевѣшиваетъ. Великіе нѣмецкіе поэты и великіе нѣмецкіе музыканты второй половины приблизительно уравновѣшиваются одни съ другими. Бахъ съ Генделемъ, и Моцартъ съ Гайдномъ могутъ идти въ параллель съ Гёте и Шиллеромъ, особливо если присоединить къ первымъ Бетховена, который, хотя и жилъ въ XIX-мъ вѣкѣ и сотворилъ въ продолженіе его всѣ свои колоссальнѣйшія созданія, но цѣлою половиною своего существа, своей натуры, своихъ стремленій и цѣлей гораздо болѣе принадлежитъ XVIII, чѣмъ ХІХ-му вѣку. Его всемірно-историческій и гуманитарный идеализмъ, его безбрежные мистическіе горизонты, его проповѣдь, посредствомъ искусства, идей человѣчности и братства, его полный душевности и сердечности деизмъ, его стремленіе "на лоно матери-природы" -- все это самые коренные элементы XVIII вѣка и его просвѣтительныхъ задачъ. Такіе примѣры принадлежности чужому вѣку -- не рѣдки въ исторіи. Гендель и Бахъ, точно также какъ Бетховенъ XVIII вѣку, доброю половиною своего творчества и натуры принадлежатъ еще XVII вѣку. Но если мы начнемъ сравнивать однихъ съ другими, нѣмецкихъ поэтовъ и нѣмецкихъ музыкантовъ XIX вѣка, подобное соотвѣтствіе и подобный параллелизмъ исчезаютъ. Въ нашъ вѣкъ не является уже болѣе поэтовъ равной силы и значенія съ первыми, кромѣ Гейне, и то до нѣкоторой только степени, между тѣмъ какъ нарождаются и выростаютъ въ полной силѣ и славѣ нѣмецкіе музыканты гораздо выше Гейне, и равные Шиллеру, Гете и Бетховену: Францъ Шубертъ, Шуманъ, Листъ, наконецъ, собственно какъ художественный реформаторъ и иниціаторъ -- также и Рихардъ Вагнеръ. Вотъ это все -- первая причина крупнаго перевѣса музыки нашего вѣка. Во-вторыхъ, среди современнаго музыкальнаго міра, музыкальный языкъ, музыкальныя формы, музыкальный способъ выраженія, музыкальныя линіи и краски (оркестръ) сдѣлали впродолженіе нашего вѣка такіе громадные и самостоятельные шаги впередъ, какихъ не совершилось въ нѣмецкой поэзіи. Мимо множества стѣнъ и витринъ вѣнской выставки съ нѣмецкими поэтическими и литературными произведеніями нашего вѣка можно пройти безучастно, какъ по длиннымъ анфиладамъ мертвыхъ архивовъ. Мимо большинства такихъ-же выставокъ музыкальныхъ -- равнодушно не пройдешь.

Уже въ отдѣленіяхъ Генделя, Баха, Гайдна и Моцарта много было интереснаго для того, кому любопытна и уже давно извѣстна исторія прежнихъ музыкальныхъ періодовъ: подлинныя рукописи оперъ, ораторій и серенадъ Генделя ("Эсѳирь", "Радамистъ", "Parnasso in festa", факсимиле и фотографіи, снятыя съ "Мессіады"); "Mathaeus-Passion", "Hohe Messe", "Wohltemperirtes Clavier", въ подлинныхъ рукописяхъ Баха; многія симфоніи и квартеты, въ подлинныхъ рукописяхъ Гайдна; "Zauberflöte", симфоніи C-Dur и G-Moll, въ подлинныхъ рукописяхъ Моцарта, и, всего значительнѣе, его геніальный "Requiem", который многія изъ публики (особливо нѣмецкой) уже теперь знаютъ, наконецъ, множество болѣе мелкихъ сочиненій этихъ композиторовъ -- вотъ какія музыкальныя созданія прошлаго вѣка, могучія и важныя для исторіи музыки, иныя изъ нихъ и для настоящаго художественнаго наслажденія, наполняли первые музыкальные отдѣлы нѣмецкой выставки, среди громадной массы портретовъ, бюстовъ, писемъ этихъ авторовъ и всякихъ рисунковъ, касающихся ихъ жизни и художественной исторіи.

Еще гораздо больше интереса представляли отдѣлы Бетховена и его преемниковъ. "Вторая месса", "ІХ-я симфонія", "Фиделю", нѣсколько сонатъ въ подлинныхъ рукописяхъ Бетховена и множество мелкихъ его сочиненій для фортепіано и голосовъ, огромная масса его портретовъ изъ разныхъ періодовъ его жизни, бюстовъ и статуэтокъ, множество набросковъ, представляющихъ Бетховена гуляющимъ, пишущимъ, гипсовые снимки съ его лица и рукъ, его слуховой рожокъ, частица его волосъ, фортепіано знаменитаго англійскаго мастера Бродвуда, поднесенное Бетховену и долго ему служившее, рисунки разныхъ его квартиръ въ Вѣнѣ, видъ его монумента въ Боннѣ, большая масса писемъ, музыкальныхъ набросковъ, записныхъ книгъ, подлинное завѣщаніе -- вотъ что было собрано въ бетховенскомъ отдѣлѣ. Къ несчастію, оказывается, по словамъ почти всѣхъ самыхъ компетентныхъ писателей и историковъ, что большинство портретовъ Бетховена -- мало достовѣрны и мало передаютъ черты его лица.

Отдѣленіе Франца Шуберта многочисленно и интересно. Тутъ множество подлинныхъ его рукописей, съ сочиненіями фортепіанными, для голоса (Lieder), для струнныхъ инструментовъ (квартеты), для оркестра (въ томъ числѣ его высокозамѣчательная неоконченная симфонія H-Moll и другія мало извѣстныя), мессы, реквіемъ, кантаты, но оригиналъ самаго высшаго созданія Франца Шуберта, его О-дурная симфонія, находился не въ этомъ отдѣлѣ, но въ отдѣлѣ вѣнскаго музыкальнаго общества "Gesellschaft der Musikfrende", которое до того богато музыкальными рукописями, автографами и всяческими музыкальными коллекціями (въ томъ числѣ есть довольно богатое собраніе музыкальныхъ инструментовъ), что оно не захотѣло, чтобы его собраніе сливалось съ другими, и устроило въ Ротондѣ свою особую выставку. Что придавало особенно много интереса "шубертовскому отдѣленію", это многіе очень достовѣрные портреты, въ томъ числѣ набросокъ карандашомъ, представляющій его въ 16-ти-дѣтнемъ возрастѣ и нарисованный его другомъ Леопольдомъ Купельвизеромъ, двѣ интересныя акварели того-же художника, изображающія Шуберта въ кругу его друзей, и небольшая, но прекрасная картинка масляными красками знаменитаго Морица Швинда: "Schubertahend" -- Шубертъ у фортепіано, среди друзей и знакомыхъ.

Отдѣлъ Вебера былъ не великъ, однако заключалъ подлинныя партитуры "Фрейшюца", "Эвріанты" и "Преціозы", "Jübelouverture", ф. п. концертъ, мессу, нѣсколько мелкихъ вещей и, наконецъ, наброски "Оберона", котораго подлинная партитура, поднесенная сыномъ Вебера Императору Александру II -- передана была Императоромъ въ с.-петербургскую Императорскую Публичную библіотеку. Фортепіано, долго принадлежавшее Веберу, и на которомъ онъ сочинялъ "Фрейшюца" и пара портретовъ -- вотъ все, что есть въ этомъ небольшомъ отдѣлѣ.

Въ отдѣлѣ Мейербера была замѣчательна только его оригинальная партитура "Африканки", нѣсколько мелкихъ писемъ, "дорожное фортепіано" и "дирижерская палочка"; у Мендельсона -- оригинальная партитура 3-й симфоніи ("шотландской") и ораторіи "Paulus", сверхъ того нѣсколько "Lieder"; болѣе всего этого замѣчательная партитура увертюры "Hebriden" находилась въ англійскомъ отдѣлѣ.

Шумана нѣмецкіе историки, критики и всяческіе музыкальные писатели давно уже отнесли въ отдѣлъ музыкальныхъ "романтиковъ", кличка, которую онъ у нихъ песетъ вмѣстѣ съ Веберомъ, Мендельсономъ, Мейерберомъ, и, вдобавокъ, со всякой нѣмецкой музыкальной мелюзгой, въ родѣ Шпора, Маршнера, Ламоттъ-Фукё, Лёве, и другихъ. Здѣсь нечего разбирать странность и безтолковость такого прозвища и -- рамокъ, но можно только подивиться, какъ до сихъ поръ нѣмецкимъ систематизаторамъ не удалось еще понять, что можно было-бы, пожалуй, не сажать Шумана ни въ какую клѣтку съ другими, столько разношерстными и разноколиберными субъектами, а слѣдовало поставить его одного, отдѣльно и самостоятельно, какъ они ставятъ отдѣльно и самостоятельно Ваха, Генделя и Гайдна, противъ которыхъ Шуманъ, этотъ глубокій, поэтическій, страстный и могучій духъ новаго времени, уже конечно никакъ не ниже придется. Изъ крупнаго можно увидѣть въ отдѣлѣ Шумана только рукописи: его 4-ой симфоніи, въ двухъ видахъ: первоначальномъ 1841 года и окончательномъ 1853 года, его "Манфреда" и "Der Rose Pilgerfahrt", и отрывокъ изъ "Kreisleriana". Нѣсколько писемъ и портретовъ, очень похожихъ, видъ дома, въ которомъ родился Шуманъ, а также портретъ его жены, знаменитой Клары Шуманъ, и нѣсколько ея писемъ, хорошо дополняютъ этотъ отдѣлъ.

Кабинетъ, отведенный Листу, одинъ изъ самыхъ большихъ на всей выставкѣ: это доказываетъ, что по счастью члены музыкальной коммисіи и организаторъ ея отдѣловъ, пражскій профессоръ Адлеръ, принадлежатъ къ нѣмецкимъ современнымъ прогрессистамъ по части музыки и стоятъ вдали отъ той громадной массы нѣмецкой публики, музыкальныхъ критиковъ, ученыхъ и профессоровъ, которые до сихъ поръ еще не уразумѣли художественной и исторической великости Листа, еще не считаютъ его геніальнымъ композиторомъ и предпочитаютъ ему множество старинныхъ посредственностей, признаваемыхъ чѣмъ-то "классическимъ". Въ этомъ отдѣлѣ помѣстились подлинныя партитуры почти всѣхъ "Symphonische Dichtungen", поднявшихъ новое знамя въ музыкѣ; автографная партитура геніальнѣйшаго "Totdentanz", для фортепіано съ оркестромъ, такія-же партитуры четырехъ рапсодій, обоихъ фортепіанныхъ концертовъ, наконецъ, нѣсколькихъ "Lieder" для голоса съ фортепіаномъ. Портретовъ Листа, большихъ, малыхъ, среднихъ, масляными красками, рисованныхъ, гравированныхъ, литографированныхъ -- множество, нѣкоторые представляютъ его за фортепіаномъ, среди друзей и товарищей (1840: графиня д'Агу, Жоржъ-Сандъ въ мужскомъ платьѣ и съ сигарой, Александръ Дюма, Викторъ Гюго, Россини и Паганини; 1846: Берліозъ, Черни, Эрнстъ). Тутъ-же множество вѣнковъ золотыхъ и серебряныхъ, почетная венгерская сабля, осыпанная драгоцѣнными камнями, золотыя, серебряныя, слоновой кости дирижерскія палочки, чернильницы, (на иныхъ изъ поднесенныхъ предметовъ имя и фамилія Листа сложены изъ брилліантовъ); наконецъ, правая рука Листа изъ мрамора, лѣвая -- изъ гипса. Большинство этихъ предметовъ -- изъ Листовскаго музея, въ Веймарѣ, и изъ Національнаго музея въ Будапештѣ. Изъ писемъ Листа, которыхъ такая масса разсѣяна по свѣту, тутъ всего одно, къ Эрнсту отъ 1849 года, и здѣсь Листъ говоритъ: "Тангейзеръ -- это лирическая опера, самая замѣчательная, самая высокая по гармоніи, самая полная; самая оригинальная и самостоятельная по со держанію и формѣ, изъ всего, что только Германія создала со временъ Вебера". Это письмо можетъ считаться началомъ того огненнаго пропагандированія Вагнера Листомъ по всей Европѣ, которое заняло такое крупное мѣсто въ жизни Листа.

Но, какъ ни великъ почетъ, которымъ окруженъ на вѣнской выставкѣ Листъ, еще болѣе видное и значительное мѣсто отведено тамъ -- Рихарду Вагнеру, современному идолу музыкальной Германіи. Обходя все кольцо выставки въ Ротондѣ, конечно не одинъ зритель былъ изумленъ, не встрѣчая нигдѣ Вагнера, ни его портретовъ, ни рукописей. Что за чудо! могъ онъ думать, неужели его пропустили нарочно? Неужели его не хотѣли знать? Выть не можетъ, это что-то несбыточное. Однако же все-таки его нигдѣ не находилось въ цѣлой Ротондѣ, справляться-же было негдѣ, никакого каталога выставки, впродолженіе всего почти ея существованія, не было: исключенія составляли всего двѣ небольшія тетрадки: каталогъ польскаго отдѣла и тощій "Иллюстрированный путеводитель по выставкѣ". Наконецъ, только послѣ многихъ распросовъ направо и налѣво удавалось зрителю узнать, что Вагнеровскій отдѣлъ помѣщается внѣ выставки, въ паркѣ, вдали, въ самой глухой его части, въ древесной чашѣ. Тутъ поставленъ былъ маленькій домикъ, воспроизводящій древнія германскія жилища доисторическаго времени, стоявшія на Рейнѣ, въ дремучихъ лѣсахъ. Это какъ будто одинъ изъ тѣхъ домиковъ, гдѣ жили еще сами Нибелунги, разные Гунтеры и Гагены, дѣйствующія лица Вагнеровой оперы (ихъ родовое имя было: Гибихунги, и потому и этотъ домикъ названъ "Gibichungenlialle" -- "палата Гибихунговъ"), Вся Германія должна была тутъ видѣть воплощеніе своей сѣдой древности, переноситься мыслью во времена своихъ праотцевъ, дышать и мечтать ихъ легендами, до корней души жить ихъ миѳологическими и мистическими интересами, какъ того желалъ Рихардъ Вагнеръ. Удалось ему это или нѣтъ, и прибавилось-ли истинно національнаго чувства у Германіи отъ оперъ этого композитора, то когда-нибудь покажетъ время, но покуда можно сказать только, что "палата Гибихунговъ" была поэтично задумана и мастерски выполнена. Это было одно изъ самыхъ художественныхъ и глубокихъ впечатлѣній выставки. Нѣмецкіе художники ныньче великіе знатоки своей древности, и одинъ изъ нихъ, живописецъ Іозефъ Гоффманъ, еще участвовавшій въ постановкѣ "Нибеллунговъ" при самомъ Вагнерѣ, велъ ныньче все дѣло съ "нѣмецкимъ доисторическимъ домикомъ". Все снаружи и внутри было тутъ живописно и красиво, не смотря на варварство дремучихъ формъ. Первое впечатлѣніе отъ этого домика было, точно видишь передъ собою древнюю-древнюю русскую избу (она вѣдь тоже обломокъ глубокой старины). Онъ былъ бревенчатый, какъ изба и спереди у него стоялъ такой-же входный навѣсъ, какъ у избы, на двухъ столбахъ, но уже приземистыхъ, толстыхъ въ обхватъ, рѣзныхъ и раскрашенныхъ. Вверху кровелька увѣнчана (какъ у насъ конскими головами) -- крылатыми драконами, раздирающими дикую лань; по угламъ воткнуты топоры, окруженные копьями Вотана. Но если войти въ самую палату, тамъ видъ становился совсѣмъ другой, чѣмъ у избы. Стѣны были покрыты цвѣтными узорами, грубые столбы -- нарѣзанными и раскрашенными рунами (доисторическіе наши славяне ни о какой еще грамотѣ не безпокоились). Тутъ передъ нами было жилище уже не кроткихъ пахарей, не земледѣловъ, съ квасомъ и медомъ, рогожей, лаптями и сохой, а народа кроваваго, живущаго войной и охотой. Повсюду, по стѣнамъ и скамьямъ висятъ или набросаны шкуры и мѣха, столбы увѣшаны оружіемъ, желѣзными шлемами -- крылатыми отъ отодранныхъ у птицъ крыльевъ, кольчугами съ ремнями и бляхами, копьями и ножами. Вотъ очагъ съ огнемъ въ глубинѣ нѣмецкой гибихунговской избы: надъ нимъ нѣтъ крыши, открытое небо, какъ надъ отверстіемъ вверху палатокъ и чумовъ у дикарей; вотъ "высокое сидѣнье" (Hochsitz) для хозяина и хозяйки изъ деревянныхъ отрубковъ, покрытыхъ разными-же цвѣтными рунами, вотъ сидѣнья пониже домашнихъ, для гостя и посѣтителя, вотъ рѣзной столъ, на немъ стоитъ рогъ съ медомъ, въ углу прислонена арфа. И вотъ, въ этомъ древне-германскомъ домикѣ, мгновенно переносящемъ зрителя въ глубокую древность Германіи, помѣстилась музыкальная выставка Вагнера. И эта выдумка -- чудесная, превосходная. Большинство нѣмцевъ считаютъ Вагнера глубочайшимъ воплотителемъ германской исторіи, германскаго духа; ну, и пускай. Правы они или нѣтъ, но кого они считаютъ такимъ человѣкомъ, такому и надо было, по всему праву, создать такую выставку. Никакая другая страна не создала на нынѣшней всемірной выставкѣ для котораго нибудь изъ величайшихъ своихъ художниковъ что-либо подобное. И это очень жаль. Печально, что вездѣ такъ мало почина, такъ мало заботы о своихъ крупнѣйшихъ жемчугахъ и алмазахъ.

Нѣмцы не такъ: они создали заразъ и древній теремъ, для прославленія своей первобытной жизни, и торжественную палату для прославленіе Вагнера и его покровителя и помощника, Людвига, короля баварскаго. "Гибихунговскій домикъ" раздѣленъ на двѣ рядомъ и параллельно поставленныхъ залы. Въ одной является главой, хозяиномъ и вождемъ самъ король въ лицѣ колоссальнаго мраморнаго бюста, глядящаго на зрителя изъ глубины задней поперечной стѣны, въ другой точно также -- Вагнеръ. Всѣ стѣны увѣшаны портретами Рихарда Вагнера, писанными, гравированными и фотографическими; между ними всѣхъ выше чудный и знаменитый портретъ Вагнера, словно живого, написанный Ленбахомъ; тутъ-же на стѣнахъ портреты талантливѣйшихъ пѣвцовъ и пѣвицъ (всѣхъ выше между ними Амалія Матерно и Тихачекъ), воспроизведшихъ на сценахъ Германіи оперы Вагнера, и еще безконечное множество рисунковъ цѣлыхъ сценъ, группъ и отдѣльныхъ декорацій изъ всѣхъ оперъ Вагнера. Въ витринахъ подлинныя рукописи: "Fliehende Holländer", "Лоэнгрина", "Парсифаля", нѣкоторыхъ частей "Мейстерзингеровъ", множество подлинныхъ писемъ Вагнера и множество поднесенныхъ ему вѣнцовъ, дирижерскихъ палочекъ и т. д. Какъ будто стражемъ у дверей всѣхъ вагнеровскихъ сокровищъ и древней германской исторіи стоитъ снаружи, подъ деревьями, колоссальный бюстъ грознаго Вотана, въ стальномъ шлемѣ, и изъ-подъ густыхъ вѣтвей, какъ голова богатыря въ "Русланѣ", восклицаетъ къ проходящимъ зрителямъ: "Кто здѣсь блуждаетъ? Прочь! Не тревожъ позабытыхъ костей! Тлѣющихъ витязей сонъ непробудный я стерегу отъ незванныхъ гостей!" Но новыя поколѣнія не слушаются стараго нѣмецкаго бога со всѣмъ его грознымъ видомъ, и идутъ съ упоеніемъ смотрѣть на новаго нѣмецкаго бога, уже не грозно глядящаго изъ-подъ крылатаго шлема, а самыми буржуазными глазами изъ-подъ фуражки, такой, какъ у мольеровскихъ скапеновъ.

Кажется Вагнеръ считалъ эту свою безвкусную фуражку очень изящною и характерною, какъ и многое другое въ своихъ созданіяхъ. По крайней мѣрѣ, онъ почти всю свою жизнь съ нею позировалъ для всѣхъ своихъ портретовъ и фотографій.

Кромѣ этихъ историческихъ и біографическихъ музыкальныхъ выставокъ, въ Ротондѣ помѣщалось нѣсколько отдѣльныхъ выставокъ музыкальныхъ инструментовъ. Одна изъ нихъ была "этнографическая", самая богатая, содержавшая образцы инструментовъ всѣхъ народовъ міра, начиная съ дикарей, продолжая народами древняго и новаго Востока и кончая инструментами всей новой Европы. Двѣ другія выставки (прусская и австрійская) имѣли уже спеціальный нѣмецкій характеръ, но были обѣ громадны. Одна изъ нихъ: коллекція королевской берлинской "Hochschule für Musik" заключала всевозможные музыкальные инструменты, нѣмецкой работы, за послѣднія четыре столѣтія, другая -- образцы такихъ-же инструментовъ собственно австрійской работы, народной сельской и городской. Были, сверхъ того, значительныя собранія рѣдкихъ и замѣчательныхъ инструментовъ, принадлежащія барону Ротшильду и вѣнскому обществу любителей музыки.

Послѣ нѣмецкаго театральнаго и музыкальнаго отдѣла самый огромный былъ -- итальянскій. Изъ всей Европы лишь одна Италія представила (какъ еще только Германія) собраніе музыкальныхъ созданій и памятниковъ, въ систематическомъ раздѣленіи на разные территоріальные и культурные центры, подобно тому, какъ въ нѣмецкомъ театральномъ отдѣлѣ были особыя подраздѣленія, отведенныя Австріи, Пруссіи, Баваріи, Виртембергу, Саксоніи, и затѣмъ еще спеціально Манигейму, Лейпцигу, Дрездену, Дюссельдорфу, Мейнингену, Ганноверу, Касселю, Франкфурту-на-Майнѣ, Гамбургу, а въ музыкальномъ -- Моцарту, Бетховену и т. д.; Италія соорудила свою выставку, не смѣшавъ всѣ провинціи въ одно цѣлое, а раздѣливъ ихъ на особые отдѣлы. Выставка итальянская была такъ велика, что занимала 300 квадратныхъ саженъ; одна римская академія "св. Цециліи" прислала 580 музыкальныхъ печатныхъ вещей и 80 автографовъ. Миланъ прислалъ цѣлый взводъ древнихъ церковныхъ рукописей (большинство огромныхъ форматовъ изъ знаменитой церкви св. Амвросія и Bibliothecs Prudensis); болонскія музыкальныя и художественныя общества выставили около 500 музыкальныхъ сочиненій рукописныхъ и печатныхъ и 42 портрета; много также прислано изъ отдѣльныхъ провинціальныхъ центровъ, какъ Флоренція, Падуя, Верона, Матуя, Лукка, Ливорно и др., даже Катанія въ Сициліи. Но главный интересъ вездѣ здѣсь -- только историческій, архивный и библіографическій. Большинство произведеніи старой церковной и свѣтской музыки, начиная со временъ среднихъ вѣковъ и до конца XVIII вѣка, уже давно сошли со сцены и конечно никогда болѣе на нее не воротятся, а оперныя сочиненія нашего вѣка (творенія Россини, Беллини, Доницетти) появлялись въ Европѣ лишь на нѣсколько десятковъ лѣтъ и, прошумѣвъ надъ Европой съ громомъ, блескомъ и трескомъ, скоро потомъ исчезали на вѣки безслѣдно, каковая участь грозитъ, конечно, въ непродолжительномъ будущемъ, и нынѣшнему итальянскому и всеевропейскому кумиру -- Верди. Изъ числа оперъ Россини выставлена оригинальная партитура "Севильскаго цирульника", "Gazza ladra", Беллини -- "Монтекки и Капулетти", Доницетти -- "Elisire d'amore" и финалъ изъ "Don Pasquale". Сверхъ того многія новыя, въ томъ числѣ даже "Cavalleria rusticana". Но Италія еще съ прошлаго вѣка есть самая знаменитая поставщица пѣвцовъ и пѣвицъ, актеровъ и актрисъ, танцоровъ и танцорокъ для Европы, и потому итальянскій отдѣлъ вѣнской выставки красовался множествомъ портретовъ знаменитостей этой категоріи, ихъ лавровыми вѣнками, дипломами и даже костюмами. Ристори, Росси, Сальвини, Рубини и множество другихъ продолжали играть тоже и здѣсь роль очень крупную. Одна и до сихъ поръ ревностная поклонница Доницетти устроила въ отдѣлѣ сѣверной Италіи маленькую комнатку, воспроизводившую комнатку Доницетти въ Бергамо, и тамъ поставила его кровать у стѣны, подъ желтымъ шелковымъ одѣяломъ, его фортепіано, его мебель, автографы и портретъ.

Во французскомъ отдѣлѣ были примѣчательны только двѣ вещи: декораціи (въ видѣ макетъ) и портреты. Про первыя я уже говорилъ выше, про вторые я скажу только, что французы выставили большое собраніе отличныхъ или по крайней мѣрѣ въ высокой степени интересныхъ портретовъ драматическихъ и музыкальныхъ своихъ авторовъ и актеровъ стараго и новаго времени: изъ этой категоріи Тальма, Жоржъ (красавица наполеоновскаго времени, написанная знаменитымъ тогда Жераромъ), Марсъ, Рашель и множество актеровъ и актрисъ новаго времени; изъ авторовъ -- Викторъ Гюго, Дюмй-отецъ и сынъ, Скрибъ и всѣ нынѣшніе. Было тутъ тоже немало рукописей, но мало значительныхъ. Рядъ мраморныхъ и гипсовыхъ бюстовъ французскихъ театральныхъ знаменитостей наполняютъ цѣлый корридоръ, но это были почти все только такія художественныя созданія, которыхъ никто никогда не разсматриваетъ. Въ музыкальномъ отдѣлѣ были превосходные портреты: Керубини (работы Энгра), Берліоза (работы Курбэ -- истинный chef d'oeuvre выразительности и характерности), Обера, Галеви, Гунб, Дадиба, Бизё, Масенё, и даже авторовъ оперетокъ: Оффенбаха и Лекока. Оригинальныхъ писемъ и партитуръ не только всѣхъ этихъ авторовъ, но даже Баха, Руссб, Моцарта, Бетховена, Вебера, Керубини, было не мало, впрочемъ мало замѣчательныхъ. Были тутъ однако, вѣроятно въ награду публикѣ, партитуры "Прекрасной Елены", "Fille de m-me Angot".

Англійскій отдѣлъ былъ не великъ -- и это понятно. Въ немъ явилось всего больше музыкальныхъ инструментовъ, преимущественно англійскихъ (фортепіано, смычковые и духовые разныхъ эпохъ) и восточныхъ (индѣйскихъ, китайскихъ и иныхъ); было три оригинальныхъ партитуры Генделя: "Израиль въ Египтѣ", "Мессіада" и опера "Юлій Кесарь"; сверхъ того подлинное духовное завѣщаніе Генделя и нѣсколько превосходныхъ современныхъ его портретовъ, масляными красками; два отличныхъ портрета, во весь ростъ, геніальной, какъ говорятъ, англійской трагической актрисы мистриссъ Сиддонсъ; подлинная увертюра "Hebriden" Мендельсона, нѣсколько еще исторически болѣе или менѣе интересныхъ вещей. Но... но... что изумительно, что невѣроятно, не было въ англійскомъ отдѣлѣ того, чего, конечно, каждый тамъ прежде всего искалъ. Не было ни единой строки, ни единой буквы величайшаго изъ всѣхъ драматиковъ въ мірѣ -- Шекспира. Впрочемъ, и вообще вся вѣнская выставка какъ будто его забыла. Въ нѣмецкомъ отдѣлѣ была, правда, помѣщена его "маска" съ бюста, находящагося въ Стратфордѣ -- но это только потому (какъ сказано въ каталогѣ), что "англійскіе комедіанты принесли его драмы (впрочемъ подъ чужими именами) въ Германію и всучили ихъ въ нѣмецкій репертуаръ въ разныхъ переработкахъ". Въ англійскомъ же отдѣлѣ можно было ожидать чего-то побольше: ничего не произошло. Впрочемъ, въ видѣ хоть кое-какого утѣшенія явился тутъ знаменитый портретъ Шекспира масляными красками, изъ картинной галереи графа Warwick. Этотъ портретъ, неизвѣстнаго мастера, писанъ (какъ признано лучшими знатоками) непремѣнно съ натуры, должно быть былъ похожъ -- такъ онъ индивидуаленъ и представляетъ столько интереса. Шекспиръ изображенъ сидящимъ въ креслѣ у стола, накрытаго бѣлою скатертью. "Онъ на этомъ портретѣ является болѣе молодымъ, чѣмъ на всѣхъ другихъ извѣстныхъ портретахъ, и съ болѣе деликатными чертами лица, но впрочемъ по всегдашнему съ остренькой бородкой и съ усами", говоритъ извѣстный художественный знатокъ и историкъ, профессоръ Ваагенъ, покойный директоръ берлинской картинной галереи. "Онъ какъ будто собирается писать; онъ смотритъ впередъ, словно задумавшись: хотя его глаза обращены къ зрителю, но душа его гдѣ-то въ другомъ мѣстѣ, устремлена къ своей задачѣ. Выраженіе лица замѣчательно тонкое и одушевленное"... По крайней мѣрѣ хоть такой высоко-художественный портретъ немного вознаграждалъ за недостатокъ всего остальнаго въ англійскомъ отдѣлѣ. Ыа мой взглядъ, этотъ портретъ былъ одинъ изъ двухъ замѣчательнѣйшихъ портретовъ всей вѣнской выставки. Про первый я уже упоминалъ: это необыкновенно талантливый портретъ Рихарда Вагнера, работы Ленбаха, другой -- этотъ.

IV.

На границѣ западно-европейскаго я восточно-русскаго міра явился "польскій отдѣлъ". Посмотрите на планъ выставки: это былъ лишь маленькій узенькій квадратикъ, прилѣпленный какъ будто съ боку. Но этотъ квадратикъ много вѣсилъ на вѣсахъ выставки и искусства. Главную роль тамъ играла "комнатка Шопена".

Уже одинъ внѣшній видъ этого маленькаго отдѣла привлекалъ къ себѣ каждаго самаго беззаботнаго, самаго неприготовленнаго прохожаго. Такъ все тутъ было стройно, изящно, старательно обдумано и исполнено. Тутъ было просто -- хорошо, чѣмъ-то изящнымъ, симпатичнымъ и благоустроеннымъ вѣяло. Даже отдѣльный крошечный самостоятельный каталожецъ былъ изготовленъ, отпечатанъ и выпущенъ въ свѣтъ раньше всѣхъ другихъ отдѣловъ всемірной выставки, и большихъ, и малыхъ, и среднихъ. И. это все отчего? Оттого, что было сдѣлано собраніемъ людей, искренно преданныхъ своему дѣлу и сильно озабоченныхъ имъ. Былъ образованъ комитетъ изъ польскихъ любителей, обладателей галерей и коллекцій, и изъ художниковъ. Этотъ комитетъ выполнилъ свою задачу съ необыкновенной заботливостью и совершенствомъ. Все можно найти въ этомъ маленькомъ отдѣлѣ, что способно изобразить Польшу стараго и новаго времени въ драматическомъ и музыкальномъ отношеніи. Рукописи церковныя, начиная съ XIII вѣка, древнѣйшая польская молитва "Богородица", рукописи свѣтскія, музыкальные инструменты (въ томъ числѣ и народные), портреты знаменитыхъ польскихъ драматиковъ и музыкантовъ, актеровъ (первое мѣсто занимаетъ между ними знаменитая Елена Модржеевская), представленія народнаго театра "Ясельки" (рождественскій спектакль) -- все это вмѣстѣ рисуетъ интересную въ высокой степени картину польской драматической и музыкальной жизни.

Но, конечно, выше всего -- "комната Шопена", поставленная на выставкѣ рядомъ съ "комнатой Листа". На національныхъ съ серебромъ темномалиновыхъ драпировкахъ были развѣшаны по стѣнамъ всѣ какіе только можно было собрать портреты, бюсты и медальоны Шопена, нѣкоторые несомнѣнно съ натуры (напримѣръ, "Шопенъ за письменнымъ столомъ"), фотографія съ подлиннаго рисунка Жоржъ-Сандъ, 1846 г., въ коллекціи князя Лудвига Чарторыйскаго); грудные портреты Шопена карандашемъ и акварелью, Теофиля Квятковскаго; Шопенъ на смертномъ одрѣ, картины, дѣланныя масляными красками съ натуры тѣмъ-же Квятковскимъ; мраморный бюстъ, работы Клезингера. Затѣмъ, гипсовая маска, снятая съ Шопена послѣ его смерти, рука его, воспроизведенная одинъ разъ изъ мрамора, и другой разъ изъ бронзы; нѣсколько писемъ (столько рѣдкихъ) и рукописей Шопена; наконецъ, тутъ же помѣщены въ разныхъ мѣстахъ комнаты многіе предметы изъ домашняго обихода Шопена: его фортепіано, его кресло, его чернильница, его шкапы, наконецъ, даже латинская грамматика изъ временъ его школьной жизни. Кажется, не было такого посѣтителя вѣнской выставки, который не восхищался бы польскимъ отдѣломъ, тѣми, кто его устроилъ, и выше всего "комнатой Шопена", такъ сильно дѣйствовавшей на воображеніе.

Казалось-бы, ничего хорошаго, ничего замѣчательнаго нельзя было ожидать отъ русскаго отдѣла. Такъ мало для него было сдѣлано приготовленій, такъ поздно за нихъ взялись. И все-таки все поспѣло, все удалось, какъ это нерѣдко случается въ Россіи, разомъ, вдругъ, въ послѣднюю минуту, энергіей одного-двухъ человѣкъ. Всю эту громадную обузу взяло одно единственное учрежденіе, Императорская театральная дирекція; это дѣлать отказались, по недостатку иниціативы, или по лѣни, или по неумѣнью, или по неохотѣ взяться, всѣ другія учрежденія, которыя могли бы или должны были бы за это у насъ взяться. Слава Богу, что и одно такое нашлось, которое не отказывалось, не отмахивалось отъ задачи и труда. Не было у насъ образовано никакого комитета, не было никакихъ совѣщаній, бесѣдъ, но вмѣсто того много было пущено въ ходъ энергіи, любви къ дѣлу и заботы. Что за результаты изъ этого получились, о томъ свидѣтельствуетъ большой подробный каталогъ, напечатанный по-нѣмецки и находившійся на выставкѣ. Онъ представлялъ столько разнообразныхъ и существенныхъ отдѣловъ, сколько ихъ не представлялъ ни одинъ изъ всѣхъ появившихся на вѣнской выставкѣ каталоговъ. Отдѣлы эти были слѣдующіе. Вступленіе: краткій обзоръ исторіи администраціи русскаго театра (этотъ обзоръ начинался 1672 годомъ, и первымъ представленіемъ драмы "Эсѳирь" въ селѣ Преображенскомъ, при царѣ Алексѣѣ Михайловичѣ). Далѣе шли слѣдующіе отдѣлы: историческій, библіотека, управленіе, гардеробъ, бутафорскія принадлежности, декораціи, освѣщеніе, часть экономическая, касса, часть медицинская, экипажи, типографія, фотографія, театральная школа, манекенныя группы. Каждый изъ этихъ 15 отдѣловъ былъ наполненъ подробными свѣдѣніями и цифрами, таблицами, рисунками, планами, наружными и внутренними видами театровъ и разныхъ театральныхъ учрежденій, фотографіями лицъ и предметовъ. Все это въ такой рѣдкой полнотѣ и систематичности, что русскій каталогъ принадлежалъ къ числу самыхъ замѣчательныхъ на цѣлой выставкѣ. Достойными печатными товарищами этого каталога являлись, какъ результаты дѣятельности современнаго театральнаго управленія: начатое недавно роскошное изданіе матеріаловъ Императорскаго театральнаго архива (вышедшее до сихъ поръ въ свѣтъ первое отдѣленіе этого изданія содержитъ историческій матеріалъ за время отъ 1746 до 1801 года) и начавшій недавно выходить въ свѣтъ театральный "Ежегодникъ".

Собственно же сама наша театрально-музыкальная выставка была такъ богата, живописна и разнообразна, что постоянно привлекала толпы зрителей и надолго останавливала вниманіе всякаго.

Она начиналась громаднымъ цвѣтнымъ порталомъ, въ нѣсколько саженъ вышины и ширины; огромная полукруглая арка, увѣнчанная русскимъ орломъ вверху, покоилась на колонкахъ-кубышкахъ, и передъ ними стояли, по сторонамъ арки, фигуры русскихъ витязей и варяжскихъ воиновъ въ костюмахъ и вооруженіи IX--X вѣка. Внутри самой выставки, цѣлыя полосы стѣнъ были заняты подлинными декораціями, въ настоящую величину театральной сцены. Самая важная изъ нихъ (саженъ въ 5 вышины) была взята изъ IV акта "жизни за царя" Глинки; она представляла напереди, наружную стѣну "Ипатьевскаго монастыря" и русскую старинную церковь на заднемъ планѣ. Это былъ превосходный зимній пейзажъ, весь въ снѣгу, написанный съ обычнымъ мастерствомъ нашимъ декораторомъ, академикомъ Бочаровымъ; высоко-интересна была также декорація профессора Шишкова: "Кремлевская башня"; два русскихъ терема, одинъ царскій, для трагедіи "Царь Борисъ" графа Алексѣя Толстого, другой -- боярскій, для оперы "Горюша" Рубинштейна; наконецъ, "половецкій шатеръ" для оперы "Князь Игорь" Бородина. Эти подлинныя, да еще столько талантливыя и художественныя декораціи были совершенно единственныя во всей Ротондѣ.

Вблизи отъ этихъ талантливыхъ созданій помѣщался 2-й отдѣлъ нашей декораціонной выставки: цѣлый рядъ театральныхъ макетъ -- маленькихъ театровъ съ миніатюрными декораціями и всѣми эффектами освѣщенія на воздухѣ, какъ они совершаются на настоящей большой сценѣ. Тутъ являлись то яркій солнечный день, блещущій надъ необозримыми толпами народа (эпилогъ изъ "жизни за царя", со сценой вѣнчанія Михаила Ѳеодоровича на царство), то поэтическая лунная ночь, съ зеленоватыми и голубыми прозрачными тѣнями на покинутомъ полѣ битвы, съ великанскою "головою витязя" посреди костей и бурьяна (ІІ-й актъ "Руслана"), то волшебные чертоги волшебницы Наины, то "древній еврейскій городъ" (для оперы Сѣрова "Юдиѳь"), то живописный зимній видъ мельницы среди малороссійскаго пейзажа (для оперы "Черевички" Чайковскаго) и т. д. Иные изъ этихъ макетъ ничего не теряли даже отъ близкаго сосѣдства великолѣпнаго собранія макетъ французскихъ.

Наконецъ, тутъ же рядомъ шелъ третій отдѣлъ нашей выставки декорацій: рисунки въ краскахъ, небольшихъ размѣровъ. Ихъ было очень много, -- для разныхъ поставленныхъ у насъ въ послѣдніе годы оперъ, балета и драматическихъ пьесъ: 23 профессора Шишкина, 34 академика Бочарова, 18 декоратора Иванова, 11 декоратора Андреева, 3 декоратора Янова, 12 декоратора Левота, 4 декоратора Вальца, 1 декоратора Гельцера. Оригинальнѣйшіе, характернѣйшіе и интереснѣйшіе изъ этихъ рисунковъ были, естественнымъ образомъ, все тѣ, которые представляли русскую природу, русскую архитектуру древнихъ періодовъ, палаты, дворцы, церкви, улицы, избы.

Недалеко отъ отдѣла декорацій расположено было собраніе костюмовъ. Оно тоже было очень замѣчательно и интересно. Всего характернѣе и разнообразнѣе были группы изъ манекеновъ въ настоящій ростъ (скульптора Каменскаго), одѣтыхъ въ костюмы: одна, взятая изъ оперы "Князь Игорь" Бородина (ханъ Кончакъ, его дочь Кончаковна и половецкая дѣвушка, внутри ханской палатки), другая -- группа "плясуновъ и шутовъ" изъ "Чародѣйки" Чайковскаго (бояринъ, волкъ, коза) и группа изъ драмы "Царь Борисъ" графа Алексѣя Толстого (царь Борисъ, царевичъ Ѳеодоръ, царица Марія Годунова, князь Шуйскій, патріархъ, схимникъ, рында, литовскій посланникъ Сапѣга, дьякъ Аѳонасій Власьевъ). Сверхъ того нѣсколько витринъ, вышиною въ ростъ человѣческій, заключали десятки превосходныхъ костюмовъ отъ головы до ногъ, начиная отъ всего самаго главнаго и до послѣднихъ мелочей, для ролей царя, бояръ, простого народа, духовенства, приказныхъ, воиновъ, въ операхъ и разныхъ пьесахъ. Между ними особенно отличались талантливостью и великимъ знаніемъ русскаго міра рисунки -- Шварца и Гартмана (Шварца для "Смерти Ивана Грознаго"; Гартмана, для "Руслана": Черноморъ и его свита, великолѣпный по фантастичности "полетъ Черномора на драконѣ, съ похищенною Людмилой", кровать Людмилы въ древне-русскомъ стилѣ; для "Вражьей силы": чудный "Поѣздъ масляницы", масляничныя ряженыя фигуры "Бочки", "Зайца", "Медвѣдя"). Большими достоинствами отличались также рисунки костюмовъ Прохорова и Пономарева (перваго для постановки сжизнь за царя", драмы "Борисъ Годуновъ", "Рогнѣды", "Нижегородцевъ"; второго, для постановки "Купца Калашникова", "Князя Игоря", "Чародѣйки" и многихъ другихъ).

Русскій отдѣлъ театральныхъ принадлежностей (такъ называемыхъ буттафорскихъ вещей) былъ, кромѣ австрійскаго, самый блестящій и обширный на всей выставкѣ. Въ числѣ мебели превосходны были: персидскій тронъ, скопированный съ оригинала, присланнаго Борису Годунову отъ Шахъ-Аббаса; тронъ изъ слоновой кости Ивана III; патріаршее сѣдалище начала XVII вѣка, разные поставцы, кресла и проч.; множество великолѣпныхъ матерчатыхъ скатертей и ковровъ, скопированныхъ съ древнихъ русскихъ и восточныхъ образцовъ; безчисленное множество всякихъ сосудовъ, братинъ, кубковъ, блюдъ, чашъ, скопированныхъ съ золотыхъ и серебряныхъ оригиналовъ, русскихъ и восточныхъ, модели (изъ картона) жареныхъ лебедей, вареныхъ стерлядей, множества фруктовъ, арбузовъ, лотковъ съ грушей и сливой поваренной; шлемы, щиты, мечи, булавы, копья, рогатины и бердыши, скопированные изъ Оружейной Палаты; головы верблюда (для оперы "Князь Игорь") и слона съ двигающимися глазами и хоботомъ (для балета "царь Кандавлъ"), превосходный бѣлый конь весь въ древне-русскомъ живописномъ убранствѣ, и на немъ парадно одѣтая и вооруженная фигура, съ красною хоругвью въ рукѣ, знаменитаго древняго воеводы, князя Пожарскаго (для оперы "Нижегородцы") -- таковъ былъ богатый и разнообразный матеріалъ, тѣсно наполнявшій обширныя пространства русскаго отдѣла.

Въ историческомъ своемъ отдѣлѣ театральная дирекція имѣла возможность выставить очень любопытную вещь: 24 листка fac-similé, воспроизводящихъ одну очень любопытную и рѣдкую книжечку конца XVII вѣка, которой текстъ и гравюры сочинены и награвированы въ Россіи. Надъ этими листочками помѣщена была надпись:

"Начало русскаго театра".

И дѣйствительно, въ этой маленькой книжечкѣ сохранилось представленіе о томъ, какъ шли, какой видъ имѣли наши первые театральные спектакли. Тутъ напечатана "Притча о блудномъ сынѣ", какъ ее представляли, на первомъ русскомъ театрѣ, придворномъ, въ селѣ Преображенскомъ, подъ Москвой въ 1687 году, значитъ черезъ немного лѣтъ послѣ первой представленной, въ 1672 г., на русской сценѣ, по царскому приказу, драмы: "Эсфирь". Авторомъ комедіи "Блудный сынъ" былъ -- знаменитый Симеонъ Полоцкій; иллюстраторы -- тогдашніе рисовальщики и граверы школы голландца Пикарта, служившаго по найму Петра Великаго, тогда еще юноши, у насъ въ Россіи, и только что пріѣхавшаго къ намъ изъ Голландіи. Рисунки и гравюры -- очень грубы, но даютъ превосходное и полнѣйшее понятіе о томъ, что такое былъ тогда русскій театръ. Публика, тутъ-же нарисованная -- царскіе гости: одни въ иностранныхъ новомодныхъ костюмахъ, въ трехъуголкахъ и европейскихъ кафтанахъ, другіе -- еще въ старой русской однорядкѣ. Сцена освѣщается плошками. Театральный занавѣсъ опускался и поднимался между двухъ колоннъ, обвитыхъ лавровыми вѣтками; вверху была маска Мидаса съ длинными ушами, внизу фигуры двухъ шутовъ и театральная маска. Костюмы у актеровъ были у кого тогдашніе современные иностранные, у кого русскіе: русскіе у всего свѣтлаго элемента:-- у "отца", его слугъ и домашнихъ, иностранные -- у всего худого элемента: у самого "блуднаго сына", его сображниковъ и обольстительницъ. Актеръ, произносившій въ началѣ Прологъ, а въ концѣ Эпилогъ, передъ уходомъ своимъ за кулису, кланялся въ землю "благороднымъ, богобоязненнымъ и милостивымъ господамъ зрителямъ".

Вслѣдъ за этой капитальной исторической пьесой, на выставкѣ театральной дирекціи шла цѣлая портретная галерея русскихъ драматическихъ авторовъ (начиная съ XVII вѣка и Симеона Полоцкаго), музыкальныхъ композиторовъ (начиная со второй половины XVIII вѣка и Бортнянскаго -- портреты болѣе раннихъ русскихъ композиторовъ до сихъ поръ еще неизвѣстны). Галерея эта очень интересна и очень обширна. Главнымъ образомъ она была составлена, съ великимъ трудомъ, усиліями и стараніемъ, для фойё Александринскаго театра въ Петербургѣ, талантливымъ актеромъ И. Ѳ. Горбуновымъ. Хотя и до сихъ поръ все еще далеко не полная, не смотря на всю ревностную заботу собирателя, это -- цѣлая исторія русскаго театра и музыки въ лицахъ. Къ сожалѣнію, тутъ все еще покуда только гравированные, литографированные и фотографическіе портреты. Нужны были бы большія деньги (да и тѣ-бы не всегда помогли) для того, чтобы превратить эту интересную коллекцію -- въ портретную галерею, составленную изъ талантливыхъ портретовъ масляными красками и изъ талантливыхъ мраморныхъ или бронзовыхъ бюстовъ, какъ это уже есть у французовъ и нѣмцевъ. Но вѣдь у нихъ и театръ и музыка существуютъ гораздо раньше нашего, живопись, скульптура и художественныя коллекціи тоже! Значитъ, намъ покуда, еще нечего слишкомъ стыдиться за себя. Театральной дирекціи -- тоже. Вѣдь ей никто не хотѣлъ, да и не думалъ помогать ныньче, для вѣнской выставки, въ ея тяжеломъ и сложномъ дѣлѣ, между тѣмъ какъ у нѣмцевъ, итальянцевъ, французовъ и англичанъ столько было коммисій, комитетовъ, профессоровъ, художниковъ, думавшихъ, вспоминавшихъ, соображавшихъ и дѣйствовавшихъ!

Но какъ не похвалить энергическихъ дѣятелей этой же самой театральной дирекціи, когда они (главный между всѣми В. П. Погожевъ), видя, уже передъ самымъ началомъ вѣнской выставки, что никто у насъ не хочетъ заботиться о ней, словно о какомъ-то самомъ ничтожномъ и ненужномъ дѣлѣ, рѣшились взвалить себѣ на плечи новую великую обузу, на придачу къ собственному дѣлу -- еще и чужое. Они рѣшились поработать и за другихъ. Они, сколько время еще позволяло, сообразили и образовали вокругъ своего театрально-музыкальнаго отдѣла три другихъ еще отдѣла музыки: отдѣлъ церковной музыки, отдѣлъ народной музыки, отдѣлъ инструментальной музыки. Все это не могло заключать достаточную, вполнѣ удовлетворительную полноту матеріала (была-ли тутъ, въ послѣднія минуты, на то возможность!), но все-таки въ каждомъ изъ этихъ отдѣловъ явилось не мало интереснаго: въ первомъ -- образцы древне-русскихъ крюковыхъ нотъ, "азбука знаменнаго пѣнія" монаха Александра Мезенца, 1668 г., "Ирмологій въ це-фа-утномъ ключѣ", "Тебѣ Бога хвалимъ" на взятіе Шлюссельбурга въ 1702 года, современная рукопись нотами въ томъ же це-фа-утномъ ключѣ; церковныя сочиненія Березовскаго, Бортнянскаго, Давыдова, Турчанинова, наконецъ, весь нашъ церковный пѣвческій "Обиходъ", съ церковными мелодіями, идущими изъ глубокой древности; въ отдѣлѣ народной музыки,-- собранія народныхъ пѣсенъ Кирши Данилова, Прача, Кашина, Балакирева, Римскаго-Корсакова, Прокуннна и Чайковскаго, Мельгунова, Пальчикова, Рубца, Альбрехта; въ отдѣлѣ инструментальной музыки; "Камаринская" Глинки, "Казачокъ" Даргомыжскаго, "Тамара" Балакирева, "Испанскій каприччіо" Римскаго-Корсакова, "Буря" Чайковскаго, "Вторая симфонія" Бородина, "Ночь на Лысой горѣ" Мусоргскаго, "Стенька Разинъ" Глазунова (къ сожалѣнію, все это были не подлинныя рукописи авторовъ). Наконецъ, въ "театрально-музыкальномъ" отдѣлѣ самой дирекціи, составленномъ изъ подлинныхъ рукописей, принадлежащихъ ея собственному архиву, находилось цѣлое собраніе оперъ въ подлинныхъ автобіографныхъ партитурахъ прошлаго и нынѣшняго вѣка. Между ними самое крупное мѣсто занимали партитуры "Снѣгурочки" Римскаго-Корсакова и "Кавказскаго плѣнника" Кюй. Въ историческомъ отношеніи любопытна была печатная партитура оперы 1791 г. "Правленіе Олега", текстъ которой сочинила сама императрица Екатерина, "подражаніе Шекспиру безъ соблюденія театральныхъ единствъ", а музыку -- Сарти, Каноббіо и русскій Пашкевичъ. Подлинныя партитуры "жизни за царя", "Руслана", "Князя Холмскаго", "Каменнаго гостя", "Псковитянки", "Майской ночи", "Бориса Годунова", "Хованьщины", "Радклиффа", "Анджело", "Князя Игоря" не могли тутъ явиться, потому что не находятся въ архивѣ дирекціи.

Еслибы театральная дирекція не вынуждена была работать, думать и дѣлать въ одиночку, безъ всякой чужой помощи и участія, сколько бы еще хорошаго, значительнаго, интереснаго, даже и поучительнаго для Европы могло находиться въ русскомъ отдѣлѣ вѣнской всемірной выставки! Сколько созданій русскаго генія и таланта, сколько подлинныхъ автографовъ и партитуръ, сколько потретовъ, видовъ, перспективъ, разнообразныхъ предметовъ, принадлежавшихъ великимъ писателямъ и музыкантамъ (напр., хоть фортепіано, на которыхъ сочиняли Глинка, Даргомыжскій, Бородинъ)! А если говорить о портретахъ, то уму каждаго тотчасъ, конечно, представится тотъ многочисленный рядъ превосходныхъ портретовъ, который могъ-бы быть посланъ отъ насъ на вѣнскую всемірную выставку. Портретъ Пушкина -- Кипренскаго, портретъ Крылова, дѣланный Брюлловымъ, портреты Гоголя, одинъ писанный Моллеромъ, другой рисованный Ивановымъ, портретъ Островскаго, писанный Перовымъ, портретъ Писемскаго, писанный Рѣпинымъ, и т. д. и т. д. Но, кромѣ всего этого, могъ-бы быть на выставкѣ такой портретъ, которому навѣрное не было подобнаго на всей вѣнской выставкѣ. Это -- портретъ, писанный Рѣпинымъ, изображающій Глинку въ минуту творчества, Глинку сочиняющаго. Если уже такъ высоко цѣнятъ портретъ Шекспира, только еще задумавшагося, и даромъ что онъ сдѣланъ только-что недурнымъ художникомъ (до сихъ поръ неизвѣстнымъ), то во сколько больше долженъ былъ-бы цѣниться на выставкѣ портретъ, написанный однимъ изъ наивысшихъ художниковъ нашего времени, съ глубокою талантливостью изобразившимъ великаго художника въ минуту творчества! Другимъ украшеніемъ вѣнской выставки могъ-бы также быть портретъ Листа, во весь ростъ, того-же Рѣпина, до сихъ поръ неизвѣстный Европѣ, но далеко превосходящій всѣ остальные портреты Листа, которыхъ такъ много было на выставкѣ въ Ротондѣ. Что если-бы вѣнскіе распорядители и устроители выставки, а съ нимъ многочисленные европейскіе почитатели Листа могли видѣть этотъ портретъ, какъ-бы, кажется, они принялись хлопотать и горячо стараться, чтобъ такой chef d'oeuvre очутился на всемірной выставкѣ! Но у насъ никому это не пришло въ голову. Никому до него дѣла нѣтъ, и съ тѣхъ поръ какъ онъ написанъ, 6 лѣтъ тому назадъ, никто еще у насъ и не замѣтилъ его значенія въ художествѣ, его грандіозности и глубоко вдохновеннаго выраженія.

Наши музыкальные издатели также и усомъ не пошевелили по поводу всемірной выставки. Ни одинъ изъ нихъ ничего не послалъ изъ русскихъ музыкальныхъ изданій. Одинъ только человѣкъ о нихъ позаботился: это -- М. П. Бѣляевъ, который выставилъ въ вѣнской Ротондѣ цѣлую массу своихъ превосходныхъ изящныхъ изданій русской музыки, и въ томъ числѣ нѣсколько крупнѣйшихъ шедевровъ ея: такова громадная партитура оперы "Князь Игорь" покойнаго Бородина, его же финалъ оперы-балета "Млада", симфоническая поэма "Средняя Азія" и 3-я симфонія. Изъ сочиненій живыхъ нашихъ композиторовъ были на вѣнской выставкѣ партитуры многихъ замѣчательнѣйшихъ созданій послѣдняго времени: "Увертюра на русскія темы", "Саррііссіо espagnol", "Шехерезада", "Воскресная увертюра" и т. д. Римскаго-Корсакова; партитура финальной сцены къ "Месинской невѣстѣ" Шиллера -- Лядова; партитуры "Стеньки Разина", 1-й и 2-й симфоніи, "Лѣса", "Восточной рапсодіи" и т. д. Глазунова, наконецъ, изданія множества другихъ сочиненій новыхъ русскихъ композиторовъ для оркестра, голосовъ, квартета и проч. Но вѣдь М. И. Бѣляевъ во всѣхъ отношеніяхъ составляетъ безпримѣрное исключеніе между всѣми издателями: онъ думаетъ не о деньгахъ и наживѣ, а только о главномъ своемъ дѣлѣ: о дорогой для него русской школѣ, русской музыкѣ и русскихъ композиторахъ. На вѣнской выставкѣ и онъ, и его изданія прошли незамѣченными и не отмѣченными, какъ многое другое, очень крупное. Но это слишкомъ часто участь всего того, что выходитъ изъ ряду вонъ.

В. Стасовъ.

"Сѣверный Вѣстникъ", Кн. 10, 1892

Оставить комментарий Стасов Владимир Васильевич (yes@lib.ru) Год: 1892 Обновлено: 10/01/2025. 111k. Статистика. Статья: Критика Музыкальная критика	Скачать FB2 Ваша оценка:

Стасов Владимир Васильевич Венская театральная и музыкальная выставка

ВѢНСКАЯ ТЕАТРАЛЬНАЯ И МУЗЫКАЛЬНАЯ ВЫСТАВКА.

Стасов Владимир Васильевич
Венская театральная и музыкальная выставка