Сумароков Александр Петрович
Перевод с французского ... Синав и Трувор российская трагедия сочиненная стихами господином Сумароковым

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

  

ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ
ВСѢХЪ
СОЧИНЕНIЙ
въ
СТИХАХЪ И ПРОЗѢ,
ПОКОЙНАГО
Дѣйствительнаго Статскаго Совѣтника, Ордена
Св. Анны Кавалера и Лейпцигскаго ученаго Собранія Члена,
АЛЕКСАНДРА ПЕТРОВИЧА
СУМАРОКОВА.

Собраны и изданы
Въ удовольствіе Любителей Россійской Учености
Николаемъ Новиковымъ,
Членомъ
Вольнаго Россійскаго Собранія при Императорскомъ
Московскомъ университетѣ.

Изданіе Второе.

Часть X.

Въ МОСКВѢ.
Въ Университетской Типографіи у Н. Новикова,
1787 года.

  

Переводъ съ французскаго языка изъ чужестраннаго Журнала мѣсяца Апрѣля 1755 года, стран. 114 и слѣд. напечатаннаго въ Парижѣ. Синавъ и Труворъ россійская Трагедія Сочиненная Стихами Господиномъ Сумароковымъ.

  
   Теперь уже больше никто не будетъ сомнѣваться о томъ, сколько мы стараемся исполнить, всѣ наши обѣщанія. Непрестанное прилѣжаніе наше въ проискиваніи новыхъ сочиненій, и далеко разпространяющаяся переписка въ такое уже насъ привели состояніе, что мы многія изъ нихъ на всѣхъ почти извѣстныхъ языкахъ издаваемыя, въ сихъ нашихъ книжкахъ свѣту предлагаемъ. Россійская Трагедія и безъ всего была бы приятна только для одного того, что она нѣчто новое; но сія, которую мы здѣсь сокращенно сообщаемъ, достойна для многихъ причинъ возбудить любопытство въ любятеляхъ Театра.
   Содержаніе оной очень просто: четыре только въ ней дѣйствующія лица:
   СИНАВЪ Князь Россійской.
   ТРУВОРЪ братъ его.
   ГОСТОМЫСЛЪ знатнѣйшій Бояринъ новогородскій.
   ИЛЬМЕНА дочь его.
   Вѣстникъ, Пажъ, Воины и проч. Дѣйсшвіе въ Новѣгородѣ въ Княжескомъ домѣ.
  

ДБЙСТВІЕ І.

  
   Первой выходитъ Гостомыслъ объявляя въ разговорѣ своемъ съ Ильменою основаніе всего дѣйствія благопристойными и короткими словами. Нѣтъ здѣсь такого монолога въ какихъ Герои выходя разсказываютъ часто какъ будто во снѣ свои дѣла: нѣтъ ни такого дружескаго разговора, въ которомъ для угожденія зрителямъ, и для удобности самаго Автора Героиня повторяетъ своей наперсницѣ то, что она съ немалою скукою принуждена бываетъ слушать. Здѣсь видимъ мы разговоръ Гостомысловъ съ Ильменою съ самою натурою во всемъ сходственной. Сей добродѣтельной отецъ объявляетъ любезной своей дочери, что она въ сей день должна вступить въ бракъ съ Княземъ Синавомъ.
  
                                 Гостомыслъ.
  
             Пришло желанное Ильмена, мною время,
             Соединить тобой мое съ Цесарскимъ племя.
             Весь градъ сего часа нетерпѣливно ждетъ,
             Въ который кровь моя въ порфирѣ процвѣтетъ,
             Ужъ къ браку олтари цвѣтами украшенны,
             И брачныя свѣщи съ свѣтильники возженны:
             Готовься дщерь моя, готовься внити въ храмъ.
  
   Ильменинъ отвѣтъ показываетъ отвращеніе отъ сего брака.
  
                                 Ильмена.
  
             Смотри, ты отче мой, на мой печальный зракъ.
             И естьли я мила отсрочь, отсрочь сей бракъ.
  
                                 Гостомыслъ.
  
             Ты щастья своего поднесь не презирала,
             И Князю никогда суровства не являла...
  
                                 Ильмена.
  
             Но было изъ всего удобно разсудить,
             Хочуль съ Синавомъ я въ супружество вступить,
             Желаюль я сего, хотя уста молчали,
             Глаза мои тебѣ довольно отвѣчали.
             Почто ты мною Князь толь тщетно страстенъ сталъ!
             Аты почто рвать духъ толь твердо предпріялъ?
             Я лестнаго являть, привѣтства не умѣю,
             А истинной любви къ нему я не имѣю.
  
                                 Гостомыслъ.
  
             Несклонностію быть не можешъ оправданна,
             Синаву ты женой во мзду обѣтованна.
             Онъ въ воздаяніе подъятыхъ имъ трудовъ;
             И скипетръ и тебя имѣетъ отъ боговъ,
             Которы утишивъ мятежъ его рукою,
             Намъ подали опять дни сладкаго покою,
             Не будь немысленна, упрямство истреби,
             И сердце обуздавъ принудься и люби.
  
   Ильмена проситъ неотступно отца, по крайней мѣрѣ отсрочить сей бракъ: а Гостомыслъ ее къ оному принуждаетъ: и, чтобъ показать ей неразсудное и несправедливое ея отвращеніе, хвалитъ онъ Синава; и разсказываетъ славныя его дѣла. Сіе мѣсто исполненное преизрядными описаніями достойно здѣсь предложено быть такъ, какъ въ самомъ подлинникѣ находится: Оно читателямъ подастъ понятіе о Россійскомъ стихотворствѣ.
  
             Представь ево труды любви своей въ посредство,
             И мужествомъ ево скончавшееся бѣдство:
             Вообрази себѣ тѣ страшны времена;
             Когда мутился градъ, и вся сія страна,
             Отечество твое, отечество геройско,
             И воружалося бунтующеся войско.
             Прибытокъ всѣхъ Вельможъ во градѣ раздѣдилъ,
             Гражданъ и воинство на злобу устремилъ.
             Уставы древнія въ презрѣніе низпали,
             Правленье и суды всю область потеряли.
             Одинъ остался я при истиннѣ святой,
             И часть отечества вѣрнѣйшихъ чадъ со мной.
             Коликое число смерть Россовъ пожирала!
             Ихъ, злоба на самихъ себя воспламеняла.
             Друзья противъ друзей, родня противъ родни,
             Востали разрушать благополучны дни.
             Всѣ домы были женъ слезами окропленны,
             И всѣ поля, мужей ихъ кровью обагренны.
             Алкалъ изъ сильныхъ всякъ правительство принять,
             И не хотѣлъ никто законы защищать.
             Воспомни, какъ твой братъ оплаканъ былъ друзьями,
             Мой сынъ, любезный сынъ, подъ градскими стѣнами.
             Я самъ израненъ былъ и чаялъ умереть,
             Сію ли бы по мнѣ ты стала часть имѣть
             Къ намъ щедры небеса къ скончанію печали
             Съ полками трехъ князей для помощи послали,
             Не для владѣнія пришли они сюды,
             Но только окончать нещастливыхъ бѣды.
             Великодушіемъ геройскимъ восхищенны,
             И славою одной къ Ильменю провожденны.
             Синавъ и братьями и мной повелѣвалъ.
             И воинство свое съ моимъ соединялъ.
             Тотъ часъ познался мечъ ево въ полкахъ противныхъ
             Предвозвѣщая миръ со тьмой побѣдъ предивныхъ.
             Казалось что тогда тряслась надъ ними твердь,
             Непобѣдимое оружіе и смерть.
             Вельможей гордость всю въ покорства премѣнили,
             И злобу низложивъ сердца соединили.
             Настала тишина; и въ воздаянье силъ,
             Которыми сей Князь напасти прекратилъ,
             Единогласно всѣ на тронъ ево желали,
             И умоливъ ево, вѣнцемъ ево вѣнчали.
             Но скипетръ духъ младой еще не веселилъ:
             Синавъ мнѣ въ торжествѣ вздыхая говорилъ:
             Что мнѣ, что я владѣть народомъ удостоенъ?
             Вашъ Князь не можетъ быть во Градѣ семъ спокоенъ,
             Доколѣ отъ тебя того не получитъ,
             Чемъ онъ потерянну свободу возвратитъ.
             Я мысль ево позналъ, любовь явна мнѣ стала,
             Котора на него оковы налагала,
             Въ побѣдахъ, подъ вѣнцемъ, во славѣ, въ торжествѣ,
             Дивясь зря власть любви въ гордѣйшемъ естествѣ.
             Что было мнѣ сказать? Безумно отрицати,
             Чего бы я хотѣлъ и самъ еще искати.
             И естьлибъ я ему въ семъ дарѣ отказалъ;
             Народъ бы мя презрѣвъ ему Ильмену далъ.
  
   Ильмена въ тяжкой сей скорби остается не безъ отвѣта: Она справедливой похвалы Синаву не отрицаетъ, и съ Гостомысломъ соглашается о всѣхъ его добродѣтеляхъ, о всѣхъ хорошихъ его качествахъ; однако въ сопротивленіи своемъ пребываетъ постоянна, и видя, что никакъ не можно отмѣнишь сего брака, проситъ хотя на три дни оной отсрочить, на что отецъ ея соизволяетъ. Оставшись одна открываетъ въ короткомъ, но въ залостномъ монологѣ причину своего отвращенія. Труворъ Синавовъ братъ тому виною, котораго она любитъ.
  
                                 Ильмена одна.
  
             Исполнится твое толь твердое хотѣнье,
             И окончается по трехъ дняхъ все мученье,
             Которое ты мнѣ мой отче приключилъ.
             А ты, которой мя несклонну полюбилъ,
             Не будешъ зрѣть меня въ одрѣ по пѣсняхъ брачныхъ?
             Не въ одръ пойду, въ гробъ; и тамъ въ пещерахъ мрачныхъ
             Я сердце, коль ево принудить не могу,
             Любезну Трувору невинно собрегу.
             Но что я говорю; когда еще не знаю,
             Любовникуль уже я сердце посвящаю!
             Не суетою ли я льщусь, себя маня!
             Не облыгаютъ ли глаза мои меня,
             И представляютъ мнѣ на скорби и мученье;
             Признаками любви единое почтенье!
             Ахъ! нѣтъ: ево мнѣ взоръ вседневно говоритъ,
             Что сердце и ево такъ какъ мое горитъ.
             Свирѣпой долгъ! за что ты съ нимъ мя разлучаешъ,
             За что ты Гостомыслъ такъ злобно дочь терзаешъ?
             Какъ можетъ человѣкъ такое бремя снесть?
             И что ахъ! въ естествѣ сего тяжелѣ есть?
             Когда ты о любовь, съ судьбой не согласилась,
             Нещастная любовь, почто ты въ насъ вселилась?
             Сей лютой горести не можетъ духъ стерпѣть,
             Конечно надлежитъ Ильменѣ умереть.
  
   Синавъ вмѣстѣ съ Труворомъ приходомъ своимъ пресѣкаютъ печальныя Ильменины размышленія.
  
                                 Синавъ.
  
             Ко угожденію тебѣ, нашъ бракъ отсроченъ,
             Я предъ тобой хочу во всемъ быть безпороченъ,
             Но отъ чево въ тебѣ смятеніе сіе,
             Которо мнѣ теперь явитъ лице твое?
             Стенящу зрю тебя, смущенну, торопливу,
             Или въ пдѣненье взявъ ты душу горделиву,
             Намѣрена во мзду любви меня томить,
             И бодрствующій духъ въ унылый премѣнить,
             Какой я предъ тобой виновенъ сталъ прослугой!
             Или что дѣлаю тебя своей супругой,
             Взвожу тебя на тронъ съ собою обладать,
             Изъ устъ твоихъ хочу уставы принимать.
             Что ты дражайшая союзъ нашъ удалила,
             И симъ однимъ уже меня ты огорчила.
             Почто супружество еще намъ отлагать!
             А отложивъ, за что мнѣ муки прибавлять?
             Свидѣтельствуюсь {Указывая на Трувора.} имъ размученъ мысльми злыми,
             Коль жестоко пронзенъ я взорами твоими:
             Онъ точно вѣдаетъ, какъ я тебя люблю,
             И знаетъ только ночь, какъ безпокойно сплю.
             Прекрасный образъ твой отъ глазъ не отступаетъ,
             И разрывая сонъ стенанье извлекаетъ,
             Мучительная страсть тревожитъ духъ во мнѣ,
             Необычайну скорбь позналъ я въ сей странѣ!
             Что ты несклонна мнѣ, я видѣлъ то и прежде!
             Но зря почтеніе былъ въ страхѣ и надеждѣ.
             И ежели была несклонность отъ стыда,
             Такъ не былъ я тобой нещастливъ никогда.
             А ежеди не стыдъ несклонности виною,
             О коль нещастливъ я дражайшая тобою?
  
                                 Ильмена.
  
             Не спрашивай теперь смятенія вины.
             Ты будешъ вѣдать то изъ устъ своей жены,
             Что мнѣ велѣлъ отецъ, то мною утвержденно:
             И вниду въ храмъ съ тобой ко браку непремѣнно.
  
                                 Синавъ.
  
             Я всѣ твои слова приемлю за уставъ,
             Во всемъ, что есть, хочу передъ тобой быть правъ,
             Я чту любовницу свою, чту дщерь геройску.
             Скажи ты Труворъ то жрецамъ, Вельможамъ, войску,
             Что радостямъ въ сей день, и торжеству не быть.
             А ты хоть взоромъ мя потщися ободрить,
             Что ты прекрасная меня приятно видишъ,
             Иль хоть яви что ты меня не ненавидишъ.
  
                                 Ильмена.
  
             За что тебя мнѣ Князь между враговъ считать,
             Ты Гостомыслу другъ, мнѣ хочешъ серце дать.
             Ты ввелъ во градъ покой скончавъ ево напасти,
             Ты добродѣтеленъ, великъ, достоинъ власти.
             И естьли я тебя стенаніемъ гнѣвлю,
             По трехъ дняхъ всю свою невинность объявлю.
  
   По семъ Синавъ отходитъ повторяя Ильменѣ свою любовь въ страстныхъ и благородною нѣжностію исполненныхъ слонахъ, и оставляетъ съ нею Трувора. Изъ сего ихъ расположенія слѣдуетъ дальнѣйшее изъясненіе. Любовь Труворова тотчасъ оказываегася ревностію. Обѣщанія Ильменины, которыя онъ самъ слышалъ, подаютъ ему къ тому поводъ. Сей способъ къ объявленію любви весьма изрядный и сходственный съ самымъ обществомъ.
   Признаніе Ильменино, несносная обоихъ печаль, ихъ пени на судьбу побуждающія зрителей къ слезамъ составляютъ сіе искусно сплетенное и очень важное явленіе. Однако мы оное безъ перевода оставляемъ для частыхъ въ немъ отрывокъ. а конецъ онаго слѣдующей:
  
                                 Труворъ.
  
             Твой духъ не такъ какъ мой симъ бракомъ будетъ мученъ,
             А я пребуду въ вѣкъ на свѣтѣ злополученъ.
             Хотя мой вѣкъ напасть и скоро сократитъ,
             Когда она меня съ тобою разлучитъ:
             И какъ меня, увы! пожретъ земли утроба,
             Приди когда нибудь ко мнѣ на мѣсто гроба,,
             И естьли буду жить я въ памяти твоей:
             Хоть малу жертву дай во тмѣ душѣ моей,
             И вспомянувъ разрывъ союза между нами,
             Оплачь мою злу часть, омой мой гробъ слезами.
  
                                 Ильмена.
  
             Владычествуй собой, печали умѣряй,
             А жертвы отъ меня иныя ожидай.
             Не слезы буду лить, я жертвуя любови.
             Когда тебя лишусь, польются токи крови.
  
   Гостомысловъ приходъ перерываетъ нѣжной ихъ разговоръ. Онъ видитъ дочь свою обливающуюся слезами, видишъ смяшеніе въ очахъ, и блѣдность въ лицѣ ея; также зритъ и Трувора возмущеннаго духомъ: Изъ сихъ примѣтъ узнаваетъ тайну ихъ любви, и приводитъ ихъ къ тому, что они сами въ томъ признаваются. Потомъ говоритъ онъ имъ такія рѣчи, которыя основаны на добродѣтели и постоянствѣ. Однако Труворъ и Ильмена не въ такомъ уже состояніи находятся, чтобъ могли оныя употребишь въ свою пользу. Нещастливый отецъ сокрушенъ печалію, любя дочь свою, и сожалѣя о Труворѣ съ великимъ трудомъ ихъ разлучаешъ, и оканчиваетъ первое дѣйствіе монологомъ, въ крторомъ бѣдамъ своимъ не видя конца,мыслію смущается.
  

ДѢЙСТВІЕ 11

  
   Сіе дѣйствіе начинается разговоромъ между двумя Князьями. Синавъ, которой прежде оставилъ одного Трувора съ Ильменою, спрашиваетъ его, не примѣтилъ ли онъ тайной какой любви, которая была бы причиною отвращенія ея отъ супружества.
  
                                 Синавъ.
  
             Во градѣль, при дворѣль, иль въ комнатахъ моихъ,
             Конечно нѣкто есть притчнной мукъ ей сихъ,
             Конечно кто, при мнѣ, въ полкахъ или въ гражданствѣ
             Изъ подданныхъ моихъ, зря во своемъ подданствѣ
             Ту, кая возмогла ихъ Княземъ овладѣть,
             Отъемлетъ серце... ахъ! возможноль то стерпѣть?
             Кто тщится всѣ мои утѣхи погубить,
             Тотъ дерзостью мой гнѣвъ стремится возбудить.
  
                                 Труворъ.
  
             Такъ общество на казнь себѣ тебя вѣнчало?
  
                                 Синавъ.
  
             Тиранство отъ любви не разъ уже бывало.
             Ты добродѣтели мнѣ небо вкореня,
             Не здѣлай на конецъ мучителемъ меня ?
  
   Труворъ отвѣтствуетъ приводя ему на мысль хорошія нравоученія противъ свирѣпости и мучительства. Онъ увѣщеваетъ своего брата не принуждать Ильмениной склонности; и ежели кто есть щастливѣе его въ любви къ Ильменѣ за то оному не мстить.
  
                                 Труворъ.
  
             Коль будемъ таковы, что скажетъ градъ, о насъ?
             Какой по Сѣверу отсель раздастся гласъ?
             Что будутъ мыслити державы сей сосѣды?
             Умолкнетъ славы рогъ, померкнутъ всѣ побѣды,
             Которыми мы толь высоко вознеслись,
             И для тоголь, когда гражданя здѣсь спаслись,
             Мы бремя ихъ отъ нихъ толь славно отвратили,
             Чтобъ бременемъ своимъ мы ихъ отяготили.
  
   Князь Труворъ продолжаетъ здѣсь нравоученіе свое, утверждая оное многими разсудительными изреченіями. Должно благодарить Автору, что онъ при семъ случаѣ толь храбро ополчается противъ неправды и свирѣпости, пороковъ ненавистныхъ, въ которыхъ многіе часто обвиняли самодержавное правленіе, и которымъ отечество ево не однократно въ жертву приносима бывало такъ, что прежде сего Министры и владѣтели не меньше какъ и народъ отъ оной не были изключены. И такъ Г. Сумароковъ не можетъ довольно вооружиться противъ сихъ пороковъ, бывшихъ толь долгое время въ отечествѣ его.
   Проповѣдывать Россіи Правосудіе и Человѣколюбіе не что иное есть, какъ вспомоществовать всеавгустѣйшему примѣру, которой она имѣетъ отъ владѣющей нынѣ ГОСУДАРЫНИ, и для того должно здѣсь слушать Автора, а не Князя Трувора. Однако изобильное сіе нравоученіе въ устахъ Труворовыхъ было бы еще лучше, ежели бы онъ меньше старался защищать итмъ свое собственное дѣло. Онъ скрываетъ въ отвѣтахъ своихъ предъ братомъ истинну, сказывая нѣсколько разъ, что онъ не знаетъ щастливаго того Ильменина любовника.
  
                                 Синавъ.
  
             Я чувствую въ себѣ болъзнь неутолиму;
             Что зляй есть, какъ любить, и ахъ ! не быть любиму.
  
                                 Труворъ.
  
             Еще стократно зляй въ любви взаимной тлѣть;
             Коль въ сладостяхъ ея надежды не имѣть.
  
                                 Синавъ.
  
             Ябъ горесть такову вкушалъ алкая въ сладость,
             Печалибы мои въ себѣ имѣли радость.
             Хотябъ я никогда утѣхи не имѣлъ,
             Ябъ тѣмъ доволенъ былъ, чтобъ сердцемъ я владѣлъ
             Которое бы мнѣ вздыханіе давало,
             Вздыханіе мое подобно бъ воспримало,
             Ябъ всю мою напасть съ любезной раздѣлялъ,
             И бремя бъ съ ней дѣля удобнѣе страдалъ.
  
   Послѣ сего Синавова разсужденія, которое особамъ нѣжныхъ нравовъ конечно будетъ пріятно, слѣдуетъ Труворовъ разговоръ весьма приличной тогдашнему его состоянію, въ которой Г. Сумароковъ пристойно вмѣстилъ похвалу женскому своего отечества полу.
  
                                 Труворъ.
  
             Ильмена ли одна красою здѣсь блистаетъ?
             Красавицами вся страна сія сіяетъ.
             Природа лучшихъ дѣвъ въ сей градъ произведа,
             Любовь сіи брега столицей избрала,
             И землю осудивъ сію на жертву хладу,
             Рождаетъ красоту на мѣсто винограду.
             Всмотрись когда нибудь въ собраньи въ торжествѣ,
             Что краше нашихъ дѣвъ ты сыщешъ въ естествѣ?
             Всмотрись и отвративъ свой взоръ отъ сей суровой,
             Другую избери, и тай въ любови новой,
             Которая бъ тебѣ утѣху принесла.
  
   Потомъ приходитъ Гостомыслъ, видъ его умножаетъ въ Синавѣ тяжчайшую печаль, и приводитъ его въ восхищеніе.
  
                                 Синавъ.
  
             Но серце, ахъ, мое смертельно стѣснено.
             Я дочерью твоей смущенъ неизреченно.
             Весь умъ, все чувствіе Ильменою прельщенно,
             Вся жизнь мнѣ безъ нее и щастье суета
             Отвергла мысли всѣ сей дѣвы красота,
             Успѣхи славныхъ дѣлъ моихъ остановила,
             И къ малодушію мой гордый духъ склонила.
             На что надъ Россами тобой приялъ я власть,
             Коль мещешъ мя, какъ валъ малѣйше судно, страсть?
             На что я въ сей странѣ народами владѣю;
             Когда ужъ надъ собой я власти не имѣю!
             Я вижу то, что я красавицѣ не милъ.
             Къ чему такъ много я упорну возлюбилъ!
  
                                 Гостомыслъ.
  
             Когда о Государь! съ тобой она спряжетс,
             Тогда и грусть твоя и мука разорвется;
             Я знаю дочь свою, мнѣ нравъ ея знакомъ,
             Хоть подлинно она вздыхаетъ днесь о комъ;
             Супругой ставъ твоей она его забудетъ:
             И вѣрность наблюдать къ тебѣ по гробъ свой будетъ.
  
                                 Синавъ.
  
             Но можетъ быть какъ ядъ въ умѣ ея Синавъ!
             Хоть добродѣтеленъ сея дѣвицы нравъ,
             Хоть толь душа ея чиста, коль тѣло красно;
             Но есть ли серце въ ней ко мнѣ, увы! безстрасно;
             Что въ томъ, что стану я Ильменою владѣть;
             Коль буду завсегда ея печальну зрѣть,
             Привѣтство должностью одной имѣти стану,
             И буду врѣть ея подвласганую тирану?
  
                                 Гостомыслъ.
  
             Коль склонности не зришъ, ты дочь мою любя,
             Ты бѣденъ, а она еще бѣдняй тебя.
  
                                 Синавъ.
  
             Что ты ни говоришъ, мнѣ все то возвѣщаешъ,
             Что красна дщерь твоя мой пламень презираетъ.
             Въ какую небеса низверженъ я напасть!
             О вредный жаръ въ крови! о безполезна страсть!
             Скажи мнѣ Гостомыслъ мое несносно бѣдство,
             И есшь ли льзя сыскать къ тому какое средство;
             Употребляй ево, употребляй мой другъ,
             Мнѣ радость та мала, что буду ей супругъ,
             И буду зрѣть ея съ собою на престолѣ,
             На тронъ мой и на одръ возшедшу по неволѣ.
  
                                 Гостомыслъ.
  
             Ужъ не осталося мнѣ больше ничево
             Исполнить, для ради спокойства твоево.
             Что могъ, я здѣлалъ все, чтобъ дать тебѣ утѣху,
             Но кромѣ должности не вижу я успѣху*
  
                                 Синавъ.
  
             О должность малое веселіе въ любви,
             Прохлада слабая горящія крови;
             Куды я обращусь и что начну къ отрадѣ;
             Я вижу смерть свою въ прельщающемъ мя взглядѣ.
             Живуща въ разумѣ Синавовомъ краса,
             Отъ пагубнаго дня и лютаго часа,
             Какъ серца моево свобода отлучалась,
             И мысль моя среди надежды огорчалась,
             Терзаючи меня колеблетъ весь мой умъ,
             И нѣтъ пристанища моихъ блудящихъ думъ.
             Что здѣлалось Синавъ, что здѣлалось съ тобою!
             Сіяль прилична жизнь Владыкѣ и Герою,
  
             Чемъ войско чтитъ тебя народъ и Гостомыслъ!
             Гдѣ дѣлось мужество! гдѣ дѣлся ты мой смыслъ!
             Когда меня глаза Ильменины прельстили,
             Всего того меня, о Боги! вы лишили.
  
   Гостомысловы при отходѣ слова умножаютъ еще больше въ Синавѣ неизвѣстностъ, и смятеніе, которые серце его не стерпимо мучили. Онъ обращается къ брату. Сіе расположеніе отважно, но удачливо вымышлено.
  
                                 Синавъ.
  
             Любезный Труворъ, зри, какъ братъ твой днесь страдаетъ,
             Онъ нынѣ ярость всю зла щасгпья ощущаетъ.
             Скажи, не знаешь ли возлюбленной мой браъ,
             Ково полезно толь склонилъ Ильменинъ взглядъ,
             Ахъ! нѣтъ, когдабъ ты Князь, о семъ увѣдалъ дѣлѣ,
             Тыбъ видя какъ мой духъ страдаетъ въ томномъ тѣлѣ.
             Давнобъ мнѣ указалъ; чью кровь мнѣ должно лить,
             И грудь, въ котору мнѣ сей острый мечъ вонзитъ.
  
                                 Труворъ.
  
             Лишенный вольности надежды и покою,
             Пролей, о Государь, кровь винну предъ тобою!
             Свирѣпствуй, варварствуй, и устремляйся въ месть
             Коль можетъ острый мечъ на друга ты вознесть!
             Вонзай оружіе, сражай ево безсловна,
             Вотъ грудь, которая передъ тобой виновна.
  
                                 Синавъ.
  
             Мечту я зрю!... ахъ ты отъемлетъ жизнь мою?
  
                                 Труворъ.
  
             Я тайны своея ужъ больше не таю.
             И естьли на меня, Синавъ ты днесь озлился,
             Рази, доколѣ я Ильмены не лишился?
             Когда отниметъ ты любезну у меня,
             Не жалобой одной воздамъ тебѣ стеня.
             Рази теперь! тогда карать меня ушъ позно.
  
   По семъ ужасномъ явленіи слѣдуетъ монологъ, въ которомъ Синавъ чувствительнѣйшія сраженія любви съ дружествомъ постепенно претерпѣваетъ. Сама Ильмена оной прекратила которая пришедъ съ благородною смѣлостію подтверждаетъ то, въ чемъ ему прежде Труворъ признался; и не опровергая своего обѣщанія, не обиновенно ему объявляетъ, что первой день ея супружества будетъ послѣдній ея жизни. Синава сіи рѣчи тронули. Ильмена всѣ силы употребляетъ, чтобъ привесть его въ сожалѣніе: она предстательствуетъ за Трувора, которой также старается склонить Синава жалостными словами, чтобъ онъ уступилъ ему Ильмену; однако любовь сильнѣе великодушія. Синавъ будучи окруженъ со всѣхъ сторонъ различными страстьми, которыя то влекли, то останавливали, то поражали, то на части терзали серце его; не можетъ принудить себя къ тому, чтобъ жертвовать ею Трувору.
  

ДѢЙСТВІЕ III.

  
   Третіе дѣйствіе начинаетъ Гостомыслъ, которой старается утѣшить и ободрить Ильмену, представляя ей должность, честь, любовь и отечество. Сіе нравоученіе изрядно, и великую честь дѣлаетъ Россійскому стихотворцу: однако мы здѣсь для краткости оставляемъ сіе явленіе, хотя въ немъ находятся многія изображенія новыя. Приходитъ Труворъ и объявляетъИльменѣ, что яростію распаленный Синавъ любовными и ревнительными восхищеніями на конецъ побѣжденъ, что онъ его посылаетъ въ ссылку, и что тогожъ часа приказываетъ дѣлать всѣ пріуготовленія къ нещастному сему браку. Гостомыслъ оставляетъ ихъ однихъ; и сколько онъ ни увѣренъ о добродѣтели своей дочери, однако не приминулъ особливыя слѣдующія слова къ ней сказать:
  
                                 Гостомыслъ.
  
             Довольствуйся безъ слезъ послѣднею минутой;
             Ты женской крѣпостью примѣръ ему подавъ,
             Какъ долгу слѣдовать подашъ ему уставъ.
  
   Труворъ кромѣ сего объявленія описываетъ любовницѣ своей живыми красками бѣдственное и ужасное то состояніе, въ которое она приходитъ.
  
                                 Труворъ.
  
             Коль не гнушаешся быть странника женой,
             Коль любишъ ты меня; разстанься съ сей страной,
             И изъ величества, куда восходищъ нынѣ:
             Отважся ты со мной жить въ бѣдности, въ пустынѣ!
             Съ презрѣннымъ, съ выгнаннымъ, съ оставленнымъ отъ всѣхъ,
             Покинь, съ желаніемъ, надежду всѣхъ утѣхъ,
             Которы пышностью Князей увесляютъ,
             И честолюбіе богатыхъ умножаютъ:
             Довольствуйся однимъ пустыннымъ житіемъ,
             Будь мнѣ участница въ нещастіи моемъ:
             Которо, коль ты мнѣ вручишъ красу и младость
             Мнѣ въ несказанную преобратится радость.
             Но ты мнѣ на сіе не хочешь отвѣчать;
             Знать предпріемлешъ ты меня позабывать.
             Коль бѣдности со мной не хочешъ раадѣлити;
             Знать что Синавовъ тронъ сталъ духъ твой веселити..
  
   Ильмена раздраженная симъ подозрѣніемъ оправдаетъ себя словами и засвидѣтельствованіями нѣжными; но для исполненія должности преслушна быть не хочетъ родителю, и отрицается слѣдовать любовнику своему. Въ тожъ самое время подаетъ ему сильнѣйшія увѣренія, что она послѣ сего ненавистнаго бракосочетанія болѣе жить не будетъ. Сіи смущенной сердцемъ Ильмены рѣчи приводятъ Князя въ несказанную печаль и въ великой страхъ. Онъ принуждаетъ, падаетъ предъ нею на колѣна. Синавъ ихъ застаетъ въ такомъ обстоятельствѣ, отъ чего въ лютѣйшую приходитъ ярость. И послѣ немногихъ такъ съ одной какъ съ другой стороны язвительныхъ словъ два брата вынимаютъ другъ на друга мечи свои: Ильмена бросается между ихъ, и принуждаетъ Трувора отойти, Синавъ остався съ нею одинъ, дѣлаетъ ей жестокой выговоръ: напослѣдокъ умягченъ пріятностію ея и добродѣіпелью и увѣренъ являемою спокойностію духа, которую она по необходимости принуждена была на себя принять, приноситъ ей извиненія нѣжныя и отходитъ будучи успокоенъ сими ея послѣдними словами.
  
             Я укрѣпилася и въ храмъ итти готова.
  

ДѢЙСТВІЕ IV.

  
   Ильменинъ монологъ наполненный жаромъ и правыми разсужденіями; преизрядное явленіе, представляющее разговоръ Гостомысла съ Ильменою, но можетъ бытъ нѣсколько обремененное нравоученіемъ, также явленіе впрочемъ сходственное съ однимъ въ прежнемъ дѣйствіи, при окончаніи котораго Гостомыслъ, какъ милостивой и учтивой отецъ, оставляетъ еще разъ Ильмену съ Труворомъ, чтобъ они въ послѣдніе простились; разговоръ ихъ при прощаніи толь жалостной, что хотя въ немъ нѣсколько и повторяются тѣже слова, однако безъ пролитія слезъ читать онаго не возможно, которой пресѣкается приходомъ Пажа объявляющаго Ильменѣ, что ее ожидаютъ у олтаря. Жестокая разлука двухъ любящихъ себя взаимно сердецъ, отчаяніе, свирѣпствованіе Трувора стремящагося бѣжать за Ильменою, искать брата своего предъ олтаремъ и вонзить мечь въ грудь его, и остановленіе гласомъ природы и честностію, покидающаго смертоносное сіе жилище; все сіе составляетъ четвертое дѣйствіе. Конецъ онаго очень важенъ, и предуготовляетъ зрителей къ заключенію печальнаго сего позорища. Но первыя явленія служатъ только къ дополненію дѣйствія, и сила представленія въ нихъ не столь живо изображена быть можетъ. Впрочемъ повторяются въ нихъ, какъ мы уже сказывали, нѣкоторыя явленія прежняго дѣйствія. Изъ всего сего можно заключать, что четвертое дѣйствіе въ разсужденіи прочихъ не такъ сильно; что мы не въ одной только Господина Сумарокова трагедіи находимъ, но и во всѣхъ почти вообще самыхъ лучшихъ трагедіяхъ на всѣхъ нынѣшнихъ языкахъ.
  

ДѢЙСТВІЕ Ѵ.

  
   Гостомыслъ вышедъ изъ храма, въ которомъ бракъ дочери его совершился, размышляетъ самъ съ собою о жертвѣ принесенной имъ отечеству и добродѣтели. Сіе есть содержаще нравоучительнаго монолога, которой обильно украсилъ авторъ хорошими изреченіями. Потомъ приходитъ Ильмена, и объявляетъ Гостомыслу, что она уже Синаву жена, и что она все то исполнила, чѣмъ должна была родителю и отечеству.
  
                                 Ильмена.
  
             Онъ поздравленіе народно принимаетъ,
             А дочь твою тоска смертельная съѣдаетъ:
             Князь зря что тѣмъ мой духъ и паче встрепеталъ
             Идущу отъ себя, меня не удержалъ.
             А я теперь уже не знаю что я стала.
             Пора исполнить мнѣ, то, что я предприяла.
  
   Между тѣмъ когда Гостомыслъ всѣ силы свои напрасно употребляетъ утишить отчаяніе дочери своей, приходитъ вѣстникъ со объявленіемъ о Труворовой смерти. Послѣ недолгаго разговора съ частыми прерывками разсказываетъ онъ ей печальную сію вѣсть, слѣдующими словами, коихъ начало кажется быть подражаніемъ рѣчи Ѳераменовой.
  
                                 Вѣстннкъ.
  
             Съ плачевной мыслію, онъ городъ сей оставилъ,
             И въ путь по Волховскимъ брегамъ стопы направилъ
             Въ молчаніи ево одинъ былъ слышенъ стонъ,
             Который испускалъ безперестанно онъ.
             Какъ слезы удержать въ очахъ онъ ни старался,
             Но изъ очей ево токъ слезный проливался.
             Не сей имѣлъ онъ зракъ что толь приятно цвѣлъ;
             Перемѣнился видъ, и зракъ ево блѣднѣлъ.
             Тяжелыя въ груди дыханія спирались,
             Грудь воздымалася и губы запекались.
             Какъ съ версту мы пути отъѣхали за градъ,
             Онъ съ колесницы сшедъ возвелъ глаза назадъ,
             И жалостно взглянувъ на отдаленно зданье,
             Гдѣ суетно питалъ онъ страстное желанье:
             Уже по самый гробъ разстался я съ тобой,
             О градъ, онъ возгласилъ, гдѣ духъ остался мой
             Жилище, гдѣ моя любезная вздыхаетъ,
             И о любовникѣ безъ пользы вспоминаетъ,
             Въ тебѣ я мужеству хотѣлъ сыскать успѣхъ:
             Сыскалъ: но что потомъ? лишился всѣхъ утѣхъ,
             Которыя моей ты младостаи представилъ.
             Ахъ! что въ тебѣ я, что, любезный градъ оставилъ.
             А ты гдѣ озеро ни будешъ глашено,
             Что именемъ моей драгой наречено,
             Повсюду возвѣщай мою несносну муку,
             И именемъ своимъ тверди мою разлуку:
             Тверди и то, что я для той, ково любилъ,
             Близъ устья Волхова сей мечъ въ себя вонзилъ
             Едва сіи слова изъ устъ лишъ излетѣли,
             Мечъ былъ въ груди ево! мы токъ кровавый зрѣли.
             Онъ палъ къ намъ въ руки: мы желѣзо извлекли:
             Багряныя струи стремительно текли.
             Я рану захватилъ платкомъ, своей рукою.
             Князь, стражѣ, говорилъ: теперь иду къ покою.
             Коль то, что зрите вы, мнѣ ставите въ напасть,
             Синавова ее мнѣ приключила страсть:
             Сіе мнѣ отъ него за дружество отплата.
             Но есть ли въ немъ еще увидите мнѣ брата,
             Скажите, вы ему, что я вину простилъ,
             Что вѣрной онъ меня любовницы лишилъ:
             Скажите, что ему я всякихъ благъ желаю,
             И мести не хотящъ, безъ мести умираю.
             Потомъ, когда уже языкъ ево нѣмѣлъ,
             Онъ очи на меня съ прискорбностью возвелъ:
             А ты, онъ говорилъ, меня зря въ части слезной,
             Какъ возвратишся въ градъ, скажи моей любезной,
             Чтобъ плакала о томъ умѣренно она,
             Что скрылась отъ меня послѣдняя луна,
             Что день, день Труворовъ въ полудни преломился,
             И солнца, для меня, лучь вѣчно погрузился.
             Прости Ильмена, я до смерти вѣренъ былъ,
             И испуская духъ... симъ словомъ заключилъ,
             Оставивъ суеты колеблемаго свѣта,
             И рѣчь онъ и животъ въ свои младыя лѣта.
  
   Гостомыслъ старается напрасно предупредить печальныя дѣйствія отчаянныя Ильмены, которыхъ уже зрители со страхомъ ожидаютъ. Не робкая Ильмена сама предвѣщаетъ оныя не однократно; однако несносная печаль ея не мѣшаетъ ей по Философски разсуждать о будущемъ ея состояніи по смерти. Безъ сомнѣнія Авторъ могъ по справедливости сіи разсужденія говорить ее заставить, какъ воспитанную въ языческомъ законѣ и колеблющуюся неизвѣстностями разумомъ человѣческимъ непостижимыми для того что она не была просвѣщена свѣтомъ вѣры Христіанской.
  
                                 Ильмена.
  
             Не льстися больше тѣмъ чтобъ долго я жила:
             Преходитъ время то, въ которо я была.
             Отверста вѣчность мнѣ: иду... куда?... не знаю...
             На что мнѣ знать? Богамъ я душу поручаю:
             Пускай разрушится мое днсь существо:
             Мя въ негу изведетъ природу божество.
             Пусть преселюсь изъ мѣстъ, которыхъ ненавижу,
             Туда, гдѣ либо и Трувора увижу.
             Мнѣ боги подадутъ иное бытіе,
             И человѣчество возобновятъ мое.
             Они всесильны, имъ, что восхотятъ, возможно,
             И упованіе Ильменино не ложно;
             Но чемъ увѣрюся, что буду зрѣть того,
             Кто здѣсь съ родителемъ миляе мнѣ всего!
             Иль въ смерти смертныя другъ друга не забудутъ
             И страсти волновать какъ здѣсь и тамо будутъ!
             Того не можетъ быть, какъ тотъ настанетъ вѣкъ,
             Чтобъ былъ съ собой во всемъ тамъ сходенъ человѣкъ.
             Тамъ воля разуму престанетъ быть преслушна.
             Серца тамъ твердыя, и мысль великодушна.
             А естьли болѣе не будетъ тамъ страстей;
             Такъ я не буду Князь любовницей твоей.
             О тайна скрытая отъ разума богами:
             Ты въ непостижности оставленна судьбами!
  
   Послѣ сихъ словъ, въ которыхъ можетъ быть сыщется нѣкоторое подобіе съ славнымъ Гамлетовымъ монологомъ, Ильмена неподвижна въ своемъ намѣреніи не внемлетъ прошеніямъ Гостомысловымъ, и прощается съ нимъ, оказывая дочернее свое къ нему почтеніе и любовь, цѣлуетъ руки его, обливая ихъ слезами. Гостомыслъ обнявъ Ильмену повторяетъ ей еще свои представленія объ укрощеніи скорби, и чтобъ она сохранила свою жизнь.
  
                                 Ильмена.
  
             Не будешъ дочь свою ты зрѣти на престолѣ.
             Возлюбленна душа драгова моево,
             Коль свѣтъ присутствія лишился твоево;
             Онъ пустъ въ моихъ очахъ и взору неприятенъ!
             О Труворъ, естьли гласъ живущихъ мертвымъ внятенъ,
             И можетъ грудь моя пронзить твой крѣпкій сонъ;
             Внемли, хотя въ мечтѣ, сей жалобный мой стонъ,
             И утѣсняемой немилосердымъ рокомъ,
             Оставь мою вину, что въ случаѣ жестокомъ
             Была принуждена тебѣ я измѣнить,
             Изгнаніе нанесть и вѣкъ твой прекратить!
             Прежалостная тѣнь! о тѣнь окровавленна!
             И знай какъ днсь моя душа обремененна!
             Познай, мой Князь, тоску, въ которой стражду я;
             И жертву ту, что дастъ тебѣ любовь моя!
             Ково ты отняла о строга добродѣтель,
             А ты, который былъ конца ево свидѣтель,
             И какъ был вѣренъ онъ возлюбленной своей,
             Теперь свидѣтелемъ будь смерти и моей!'
  

Закололась

  
   Лишь только Гостомыслъ велѣлъ вынесть мертвое тѣло дочери своей, тотчасъ выходитъ Синавъ, получивъ извѣстіе о кончинѣ Труворовой. И отъ того объятъ печалію, угрызаемъ совѣстію, и пламенемъ любви горя пришелъ съ трепетомъ искать Ильмены. Онъ спрашиваетъ объ ней, но Ильмены уже нѣтъ:
  
                                 Гостомыслъ.
  
             Ильмена на всегда разсталася съ тобой.
  
                                 Гостомыслъ.
  
                                           Взгляни на токъ сей кровной
             И сотвори конецъ днесь мысли ты любовной,
             Се кровь Ильменина.
  
   Сія новая вѣсть приводитъ Синава въ изступленіе ума. Онъ всю вину на себя взлагаетъ, называетъ себя тиранномъ, и фуріею, оплакиваетъ судьбину Гостомыслову, Труворову и Ильменину, потомъ вынявъ мечъ, хочетъ себя заколоть: однако къ тому его не допускаютъ. Отъ чего изступленіе въ немъ умножается; и тутъ онъ видитъ Трузора и Ильмену, говоритъ съ ними, зрака ихъ ужасается и трепещетъ. Но чемъ въ большее замѣшательство ума онъ приходитъ, тѣмъ болѣе изнемогаетъ, и наконецъ падаетъ въ креслы безъ чувствъ. Послѣ опамятовавшись оканчиваетъ трагедію сими отчаянными словами.
  
                                 Синавъ.
  
             О день! нещастный день! я мучусь нестерпимо.
             О сонце! для чево еще ты мною зримо;
             Разлей свои валы о Волховъ на брега,
             Гдѣ Труворъ пораженъ отъ брата и врага,
             И шумнымъ стономъ водъ вѣщай вину Синава,
             Которой навсегда моя зашмилась слава!
             О домъ, гдѣ пролила свою Ильмена кровь,
             Пади на мя, отктсти злодѣйску мнѣ любовь!
             Карай мя, небо, я погибель въ даръ приемлю,
             Рази, губи, греми, бросай огонь на землю.
  
   Таковъ конецъ. Объявленіе смерьти Труворовой, казалось намъ весьма жалостно; но кончина Ильменина въ представленіи должна еще больше возмущаетъ чувства. Мы не сомнѣваемся, что сіе толь сильное явленіе на нашемъ театрѣ исторгнуло бы непремѣнно слезы изъ очей всѣхъ зрителей.
   Однако должно сказатъ истинну, что сіе окончаніе, для многихъ причинъ толь вѣроятное; и по самымъ обстоятельствамъ толь нужное, имѣло бы еще болѣе силы, естьли бы не такъ скоро можно было оное предвидѣть. Въ первомъ уже явленіи Ильмена смерть свою предвѣщаетъ, и въ слѣдующихъ не престаетъ ктомужъ насъ пріуготовлять. Публикѣ оставляемъ разсуждать о сей трагедіи; мы не будемъ предупреждать ея мнѣнія ни мало; однако не сомнѣнно вѣримъ, что хотя Гостомысловъ роль нѣсколько холоденъ и единогласенъ; то напротивъ того чрезвычайной жаръ въ ролѣ Синавовомъ; интересъ въ Труворовомъ и въ Ильмениномъ; благородство характеровъ; истинна въ разсужденіяхъ, и въ выраженіи страстей великое искусство; все сіе принесетъ Россійскому Автору предъ всѣмъ просвѣщеннымъ свѣтомъ похвалу, которой онъ по справедливости достоинъ.
   Въ прочемъ кажется, что Господинъ Сумароковъ, прежде нежели обогатилъ Россійской театръ сею трагедіею, имѣлъ знаніе о нѣкоторыхъ чужестранныхъ театрахъ: за то ему Россія тѣмъ большее благодареніе приносить должна, Сколь ни остроуменъ онъ отъ природы, сколь ни блистаютъ естественныя его дарованія вездѣ въ семъ сочиненіи; однако можетъ быть не столь сильно, не столь съ правдою сходственно изобразилъ бы онъ любовь и ревность, есть либы никогда не читалъ Расина и Шекеспира. Чтожъ? Должноли стыдиться таковаго училища? Самыя лучшія сочиненія сихъ Авторовъ служили бы только къ тому, чтобъ въ отчаяніе привесть стихотворцевъ послѣдующихъ вѣковъ, ежели бы по крайней мѣрѣ не позволено было подражаніе. Представимъ себѣ Андромаху, Федру, Отелла, Ромеа и Іуліетту, то увидимъ ясно, что древніе Трагики неизчерпнули всей матеріи о сихъ двухъ, или лучше сказать, о сей единственной страсти: но всякъ признаетъ, что вышеупомянутые два великіе мужи не оставили ничего, чтобъ послѣ ихъ будущіе какъ нѣчто новое могли предложить. И такъ когда Авторъ всѣ силы свои на то употребляетъ, чтобъ писать такимъ-же образомъ, какимъ они; то чѣмъ ближе онъ къ ихъ слогу приходитъ, тѣмъ большую себѣ похвалу вмѣсто строгаго истязанія заслуживаетъ. Тотъ былъ бы весьма несправедливъ, кто бы не приписалъ должной похвалы Господину Сумарокову за то, что онъ красоты чужестранныхъ стихотворцевъ не только умѣлъ познать и почитать, но и употребить оные въ свою пользу. Достойное поруганія невѣжество многихъ нынѣшнихъ писателей подвергаетъ сему осужденію для того, что они пріобыкнувъ окрадывать или грабить другихъ авторовъ въ единовременныхъ и единоземцевъ, наполняютъ безстыднымъ образомъ свои сочиненія чужими мыслями и словами, не вѣдая, въ чемъ состоитъ разумное подражаніе. Еще меньше можно винить Господина Сумарокова въ томъ, что содержаніе его трагедіи сходственно со многими Францусскими. Двухъ братьевъ влюбившихся въ одну особу находимъ мы въ нѣкоторыхъ самыхъ лучшихъ трагедіяхъ, которыя до сего времени остались на театрѣ, напримѣръ: въ Родогунѣ, Никомидѣ, Митридатѣ, Британникѣ, Радамистѣ и прочихъ: однако никакого другаго сходства не сыщется въ нихъ съ Синавомъ и Труворомъ. Въ чемъ можно легко увѣриться снося оную со всѣми вышеписанными.
   Не извѣстны намъ древнія преданія, на которыхъ можетъ быть однихъ основана вся Россійская исторія до принятія Россіянами Христіянскія вѣры. Авторъ не упоминаетъ ничего, откуда онъ взялъ сію матерію, для того и намъ не можно знать, естьли въ исторіи какіе слѣды приключеній изображенныхъ имъ въ его трагедіи, или содержаніе ея со всѣмъ вымышленное. Обнадеживаютъ насъ, что сія Господина Сумарокова драма въ отечествѣ его великой успѣхъ имѣла, а мы не сомнѣваемся, что и на другихъ театрахъ не здѣлаетъ она ни малѣйшаго ущерба чести Авторовой, по крайней мѣрѣ отечеству стихотворца славу принесетъ, какъ произведшему на свѣтъ такого стихотворца, которой живымъ примѣромъ показываетъ о успѣхахъ наукъ введенныхъ Петромъ Великимъ, и процвѣтающихъ подъ покровительствомъ Августѣйшей Его Дщери.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru