Суворин Алексей Сергеевич
"Старый барин". - Бенефис г-жи Читау

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Суворин А. С. Театральные очерки (1866 -- 1876 гг.) / Предисл. Н. Н. Юрьина. СПб., 1914. 475 с.
   

"Старый барин". -- Бенефис г-жи Читау

   Из всех бывших доселе бенефисов, бенефис г-жи Читау можно считать самым удачным, хотя и не по сбору, который был неполон, и не по роли, совершенно ничтожной, которую избрала себе бенефициантка. Оставляя в стороне "Прекрасную Елену", без которой г-жа Читау не могла обойтись и которую давно бы пора сдать в архив, скажем несколько слов о "Старом барине", комедии в 5-ти действиях и 6-ти картинах г. Пальма. Пьеса г. Пальма задумана очень удачно. В лице Льва Сергеевича Опольева выведен один из тех типов старого барства, которые были столь нередки еще в недавнее время и которые теперь переходят в предание. Опольев двадцать лет прожил за границей, жуируя жизнь, расточая имение и делая долги; но, помимо мотовства, это человек с душой и джентльмен в тончайшем смысле этого слова; никакой вражды к новым явлениям у него нет, но и нет поклонения перед нею; он относится к новому с добродушием, в котором трудно заметить иронию, хотя она порой проскальзывает. У Опольева есть сын, отставной полковник гвардии, едущий куда-то судьей на юг, и есть зять фон-Гаммер, чиновник в больших чинах, великий практик и делец. Этот фон-Гаммер пользуется джентльменством и мотовством своего тестя с ловкостью современного дельца; он высылает тестю деньги под векселя, в которых сумма займов увеличена вдвое, и скупает другие его векселя; тесть очутился таким образом в его руках. Умирает родственница Опольева и оставляет ему наследство в сто тысяч; этим наследством и воспользовался фон-Гаммер, посредством сделки, в силу которой Опольев освобождается от всех долгов, получает маленький пенсион от зятя и имеет у него приют. Жена фон-Гаммера, т. е. дочь Опольева, совершенно глупа, а потому о ней говорить нечего; в пьесе она не играет никакой заметной роли, и все действие держится одним Опольевым. Этот характер развит автором настолько хорошо, что он является цельным и интересным, чему, конечно, способствовала бесподобная художественная игра г. Самойлова. Можно бы спросить автора, каким образом такой человек, как Опольев, отлично понимающий всю бессердечность и эгоизм фон-Гаммера и знающий свою дочь, как женщину глупую, принял условие сожительства с зятем, когда в этом не предстояло большой надобности? Но такой вопрос будет празден, ибо в комедии есть несообразности еще высшего порядка. Если автору удалось вообще обрисовать отношения Опольева к фон-Гаммеру и заинтересовать этими отношениями зрителя, то удача эта не сопровождала его в дальнейшей разработке комедии. Понятно, что Опольев и фон-Гаммер ужиться вместе не могут; один -- добродушие, джентльменство, развитой ум и некоторая распущенность в нравах и привычках; другой -- "лакированный" человек, как называет его Опольев, весь в узком эгоизме, самообожании, сдержанности, во внешнем лоске и внутренней грязности и низости. Как бы ни сдерживал себя Опольев, но в конце концов он не вынес бы этой вечной пытки и разошелся бы с зятем, если бы даже не произошло совсем особенных обстоятельств. Обстоятельства эти заключаются в том, что у Опольева есть старый друг и старый грех; старый друг -- отставной моряк, проживающий в бедности и женившийся на любовнице Опольева, когда-то знаменитой танцовщице, от которой Опольев имел дочь -- это старый грех; и любовница, и дочь умерли, но старый друг выдает за эту незаконную умершую дочь свою законную, от той же женщины. Старый друг делает это не из ехидства, а единственно по добродушию, не желая огорчить Опольева, да еще из любви к своей дочери. А дочь -- просто прелесть! С трех языков переводит и влюблена в технолога, с которым вместе желает открыть типографию на артельных началах; но денег нет, а тут Опольев предлагает и предлагает не как подачку, а как долг: умершая танцовщица раз выручила его из беды, заплатив за него семь тысяч рублей. Как не соблазниться этим кушем, который достанется его, старого моряка, дочери и составит ее счастье. А Опольеву не все ли равно, если его деньги пойдут на доброе дело?
   Первые два акта ведены с уменьем и интересом. Живой разговор, ловкость обрисовки действующих лиц, несколько остроумных замечаний, новость такого героя комедии, как Опольев, отживший свое время старик, и притом не деспот, не самодур, не негодяй -- какими обыкновенно являются старики на александринской сцене -- все так привлекало симпатии зрителей и ручалось за успех комедии. Сами актеры играли весьма прилично, все до одного, не говоря уже о г. Самойлове, который создал совершеннейший тип; г. Нильский был хорош в роли фон-Гаммера. Но вот началось третье действие, в котором, к сожалению, явились "новые люди".
   Об этом предмете стоит поговорить поподробнее, что я и сделаю; теперь же замечу только, что г. Пальм не только не возвысился до более широкого воззрения на молодежь наших дней, но стал ниже всех писателей "дела", когда-либо сочинявших "новых людей". Его технолог и будущая спутница жизни этого технолога -- деревяннейшие создания ординарнейшего ума, как ни силится автор одеть этих деятелей артели во всевозможные добродетели. Смотришь это действие и становится совестно за автора -- так это дрянно, мизерно, бесталанно и глупо. Да, глупо, пусть автор извинит меня за это слово. Если же он встречал таких благородных глупцов, как технолог его и будущая его половина, которые устраивают у себя особую "совещательную" комнату и своим образом действий не напоминают ничего из действительной жизни, то выставлять их на сцену не было никакой надобности. В этом действии Опольев предлагает технологу деньги на артельную типографию; технолог и его невеста сначала отказываются, посовещавшись в "совещательной комнате", а потом соглашаются. Эта-то сцена и ведена крайне неуклюже. Четвертое действие, где Опольев разрывает с фон-Гаммером и бросает в лицо ему деньги, высказывая ему при этом прямо в глаза все, что накипело у старика на сердце, опять ведено недурно. Фон-Гаммер замышляет и против типографии нечто скверное, посылая туда своего ходатая по делам, который обязан пугнуть артельщиков всем, чем пугнуть можно в делах такого рода, и потребовать с них назад деньги, которые им выданы Опольевым. Пятое действие изображает бал: гости-наборщики и наборщицы артельной типографии; хозяева -- обвенчавшиеся технолог и его супруга. Бал расстраивается появлением ходатая, но его выпроваживает появившийся Опольев, который сильно взволнован этой новой подлостью своего зятя; тут же открывается, что девушка, которую он считал своей дочерью, дочь старого друга. Несколько неприятностей в один день, несколько сильных волнений -- и старик, страдавший аневризмом, падает мертвым. "Старому барину" конец, и ни один голос не раздался, чтобы вызвать автора. Это не важно: в Александринском театре сплошь и рядом вызывают авторов таких произведений, которые медного гроша не стоят, и не вызывают авторов порядочных пьес; но гораздо важнее этот полууспех комедии, которая могла бы иметь успех, если бы г. Пальм повел комедию так же умно, как начал, и если бы не соблазнился технологами и артелями, которые показал нам столь же изобразительно и остроумно, как раешник свои суздальские картинки. Вообще, надо сказать, что сцена вовсе не годится для изображения специальностей, каковы бы они ни были -- сыроварные, мыловарные или типографские; сцена служит и должна служить разработке общечеловеческих, а не технических вопросов; добродетели специальные, технологическая, сыроварные и ссудосберегательные могут показаться на сцене столь же смешными, как какой-нибудь действительно достойный осмеяния недостаток, а потому касаться их не следует.
   Что касается приема, который встретила комедия г. Пальма, то это совершенно в нравах и привычках александринской публики. Это -- совсем особая статья, для которой необходим особый репертуар из вещей пряных, в канканном ли или либеральном роде. Давайте ей оперетки и сцены с куплетами; пусть в куплетах господствует соль той сатиры, которая бьет нечистоту на улицах, скаредность домовладельцев, возвышающих цены на квартиры и не освещающих черных лестниц, пусть добродетель будет такова, чтоб ею, как говорится, в нос било, чтоб всякий понял, что это именно добродетель, а не порок; выставляете порок -- давайте настоящий; выставляете канкан -- пусть ноги стремятся в высоту неудержимо и корпус выделывает движения, которые проняли бы как стариков, так и воспитанников разных специальных училищ, которые являют свой мундир напоказ не всегда безукоризненно в театральной зале; давайте ей остроумие самое ходячее, которое понял бы всякий зритель -- и тогда успех вашей вещи обеспечен. У александринской публики есть свои специальные драматурги, которые изучили ее вкус, приноровились к ней и могут сказать с гордостью: "мы знаем публику, а она знает нас".

20 октября 1872 г.

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru