Как часто приходится делать то, чего не хочешь! Вот теперь нужно вернуться к книге А. Белого "Пепел", потому что моя скромная рецензия о ней в прошлом номере "Речи" навеяла на Антона Крайнего мысли обо мне и определения, которые я не считаю ни верными, ни полезными -- объективно.
Статья Крайнего ошеломила меня. Живем и не видим великих ужасов, грохочущих тут рядом с нами! Это ли не последняя слепота страшного конца! "...Ушами будете слушать и не услышите, глазами будете смотреть и не увидите"1.
И неужели не понять:
Послана с неба белая молния; пронзила нас, "стеклянных" людей, и оставила невредимыми, но потрясла гения -- Андрея Белого, и возопил Белый и пророчествовал:
Над страной моей родною
Встала Смерть.
Встала Смерть с большой буквы. И больше ничего.
Мы жили все время и работали и мыслили и делали и давно, давно уже писали на бумаге (хотя это считается А. Крайним почему-то очень позорным) о нависшей смерти, об ужасе распадения и гибели творческих сил родины или Родины. Начиная с 1906 года и даже раньше, в прогрессивных газетах не было буквально ни одной передовой статьи без слов "призрак смерти и разложения навис над Россией". Но это было -- мертво. Этого не слышали. И вот пришел "гений" и в книге "пухлых, однообразных и сырых (определения А. Крайнего) стихов" сказал то же самое -- и это откровение.
Шопенгауэр думал, что талант стреляет в цель, видимую для современников. Гений -- дальше. Его цель видима только для него. Куда же летит стрела Белого?
С пройденного пути, да еще назад? Цель ее -- полузабытые провидения Некрасова.
Создал песню, подобно стону,
И духовно навеки почил...?2
Какая старая молния, ударила вашего гения! Молния, рожденная обработанным мятым электричеством, -- бывает отработанный пар, называемый на техническом языке "мятым". Это мятое электричество было могучим и сильным, вертело огромные фабричные колеса, гудело и творило жизнь. Теперь -- оно отработало, и пустили его на мелкие поделки -- оно вертит игрушечки и безделушечки; и оловянные солдатики -- "чисто металлические" -- прыгают от него как живые.
Люди всегда любили пророков и прорицателей. Не кричали ли в свое время тысячи голосов славу Окена, бездарнейшего из натурфилософов, и не повторяли ли с благоговением его прозрения: "женщина есть азот!".
И это немцы -- а уж нам, русским, и Бог велел. Послушать юродивенького -- от Бога поучиться. Если зря залопочет, и то хорошо. А уж если уловишь в его бормотании знакомые звуки человеческой речи -- Господи, да есть ли что радостнее!
Сидит юродивенький, слюни пускает, а все в кружок вокруг него и слушают, ждут.
"В больбе облетешь ты плаво свое"3, -- выпалил юродивенький. И ликованию нет конца.
"Накатило! Накатило!
Это ново! Озарение! Молния ударила его! Белая молния!"
Позвольте! Да ведь это уж много, много лет говорится! Под этими словами люди кровью своей подписывались. А и ваш юродивенький их из университета принес.
"Стеклянные люди!" -- кричит А. Крайний. -- Еще не знают они, ни что такое "родина", ни "смерть", ни "встала".
Изложит это в "пухлых" стихах. А мы опять не поймем и не увидим молнии, а только учуем болезненно-позднюю отрыжку передовиц пятидесятых годов!
Где были вы? Отчего вы ничего не видели и не слышали?
Мы прожили страшные годы. Но вас тогда не было с нами. Вы в укромном уголке рифмовали колдунью с полнолунием. Теперь пришли и стилизованно наивничаете: "Сначала человек, а ведь уж после начинается поэзия, литература и т. д.".
Это тоже ново? От молнии?
Спал дед на печи, пока люди дело делали. Проснулся и занаивничал под гениального ребенка. Показывает корявым пальцем на станового: "Мама! Это бяка!"
Не могу умилиться над ним. Не люблю его. "Любовностью к человечеству" не люблю его, старого слюняя и кривляку.
И что за бого-истерика нависла над вами? Что за кликушество?
Стояли Вии с опущенными веками. Вдруг взглянули, ткнули пальцем -- "Во!" Мимо ткнули -- не беда. Не перетыкивать же!
Слышали мы лозунг: "Быть Петербургу пусту"4.
Le grand mot est lancé! {Брошено великое слово! (фр.).} Засыпано зерно. Заработала вся мельница. Затарахтала круподерка, запищала мукомолка, застучала вальня. Полетела мякина и прах зерновый: статьи, статейки, стихи, фельетоны. "Пусту! пусту! пусту -- ру ту-ту"!
"Господи! -- удивится старый журналист, перелистывая эти "пухлые" произведения. -- Да ведь это моя старая передовица в радостном своем воскресении! Мне ли не узнать ее! Мою родную, старую, выношенную, выброшенную!
-- Аминь! -- скажет гений, прожженный молнией из статьи Максима Ковалевского.
-- Аминь! -- повторит кружок, чающий от юродивенького. Кажется, вы начинаете понимать нас. Своя у нас жизнь, своя смерть и своя родина. И даже туча у нас своя -- наша туча. Все мы тут вместе. Все свои близкие. И кто-то теперь будет -- Никитушка или Федосеюшка? Али, может быть, Федорушка? И то хорошо. И то радошно!
КОММЕНТАРИИ
Впервые: Речь. 1908. No 320, 29 декабря. С. 3. Подпись: Поэт XIX столетия. Опубликовано в рубрике "Литературная неделя", следом за статьей Антона Крайнего "Белая стрела" (с. 116--119 наст, изд.), как ответ на нее.
Тэффи (наст. имя Надежда Александровна Лохвицкая; 1872--1952) -- поэтесса, прозаик, переводчик, драматург. О Тэффи как авторе публикуемого фельетона пишет Андрей Белый в мемуарах (см.: Белый Андрей. О Блоке. Воспоминания. Статьи. Дневники. Речи. М., 1997. С. 341; Белый Андрей. Между двух революций. М., 1990. С. 178). Его утверждение дополнительно подкрепляется тем, что приемы передачи детского произношения в фельетоне ("Завтра юродивенький скажет: "Нужно отменить клепостное плаво"" и т. д.) те же, что и в юмористических рассказах Тэффи (см., например, рассказ "Переоценка ценностей" в кн.: Тэффи. Ностальгия. Рассказы. Воспоминания. Л., 1989. С. 24--27; см.: Клягина М.Е. Тэффи и Андрей Белый // Творчество Н. А. Тэффи и русский литературный процесс первой половины XX века. М., 1999. С. 260--279).
1 Ис. VI, 9; Мф. XIII, 14.
2 Заключительные строки стихотворения Некрасова "Размышления у парадного подъезда" ("Вот парадный подъезд. По торжественным дням...", 1858).
3 "В борьбе обретешь ты право свое" -- лозунг Партии социалистов-революционеров.
4 Под заглавием-цитатой "Петербургу быть пусту" (слова, приписываемые царице Евдокии Лопухиной; см. примеч. 2 к статье М. Шагинян ""Петербург" Андрея Белого", с. 948 наст. изд.) неделей раньше в "Речи" (1908. No 314, 21 декабря) была опубликована статья Мережковского.