Въ январьской книжкѣ "Міра Божьяго" помѣщено начало, повидимому, весьма обширной статьи академика Фаминцына "Современное естествознаніе и психологія". Откладывая до окончанія статьи обсужденіе воззрѣній почтеннаго автора, я имѣю, однако, полное основаніе желать, чтобы въ теченіе этого долгаго промежутка времени у читателей "Міра Божьяго" не оставалось впечатлѣнія о моей умственной ограниченности, выражающейся, будто бы, въ моемъ неумѣніи различать, далеко одна отъ другой отстоящія, категоріи явленій, въ чемъ пытается убѣдить своихъ читателей А. С. Фаминцынъ.
Приведя длинныя выписки изъ одной моей статьи, онъ продолжаетъ: "Приведенныя цитаты относятся непосредственно, конечно, къ процессамъ жизни растеній и, слѣдовательно, къ физіологіи растеній, но изъ характера и общаго хода разсужденій видно, что авторъ не дѣлаетъ исключенія и для жизненныхъ процессовъ животныхъ и, повидимому, считаетъ приводимое имъ механическое воззрѣніе приложимымъ и къ жизни животныхъ, со включеніемъ человѣка" {Курсивы мои.}.
Не касаясь вопроса, къ чему понадобилась почтенному ученому такая экстраполяція моихъ мыслей, замѣчу только, что угадываніе мыслей другого человѣка -- занятіе вообще безполезное,-- вдвойнѣ безполезно, когда этотъ человѣкъ уже самъ печатяо высказывалъ эти свои мысли.
Въ той же книжечкѣ, изъ которой онъ дѣлаетъ выписки, и въ статьѣ, которую онъ долженъ былъ прочесть, такъ какъ самое ея заглавіе указываетъ, что именно она касается занимающаго его вопроса, почтенный академикъ долженъ былъ встрѣтить слѣдующія слова, совершенно упраздняющія его догадки {Витализмъ и наука.}. "Буду держаться, какъ уже сказалъ, исключительно на извѣстной мнѣ почвѣ физіологіи растеній. Это мнѣ кажется и вообще болѣе удобнымъ, по самому содержанію нашей науки. Здѣсь мы не имѣемъ дѣла съ тѣмъ усложненіемъ задачи, которое выступаетъ чуть не на первый планъ съ появленіемъ нервной системы и еще болѣе съ появленіемъ процессовъ психическихъ. Нашъ защитникъ витализма, очевидно, самъ знаетъ, какъ невыгодно для него строго-научное обсужденіе вопроса на точно ограниченной почвѣ нашей науки и потому дѣлаетъ, ничѣмъ не оправдываемые, скачки въ область психическихъ явленій. Такъ, для большаго убѣжденія своихъ слушателей, онъ два раза увѣряетъ ихъ, что противники витализма готовы объяснитъ механически даже геній Ньютона, и уже на основаніи этого самовольно навязаннаго имъ легкомыслія позволяетъ себѣ и т. д." Такимъ образомъ, я не только никогда не смѣшивалъ березы съ человѣкомъ, но даже укорялъ своихъ противниковъ за такіе скачки и за произвольное навязываніе такою легкомыслія представителямъ строгой науки. Можно ли болѣе ясно и обстоятельно выразить мнѣніе, прямо противоположное тому, которое приписываетъ мнѣ академикъ Фаминцынъ?
Съ другой стороны, совершенно напрасно полагаетъ уважаемый авторъ, что тотъ широкій философскій взглядъ на взаимное отношеніе матеріальныхъ и психическихъ явленій, которому онъ придаетъ такое значеніе, беретъ начало съ профессора Бунге. Вотъ что, между прочимъ, высказывалъ и я по этому поводу не только до академика Фаминцына, но и за долго до профессора Бунге: "Еще одинъ послѣдній вопросъ: обладаетъ ли растеніе сознаніемъ? Но на этотъ вопросъ мы отвѣтимъ вопросомъ же: обладаютъ ли имъ всѣ животныя? Если мы не откажемъ въ немъ низшимъ животнымъ, то почему же откажемъ въ немъ растенію? А если мы откажемъ въ немъ простѣйшему животному, то, скажите, гдѣ же, на какой ступени органической лѣстницы лежитъ этотъ порогъ сознанія? Гдѣ та грань, за которой объектъ становится субъектомъ? Какъ выбраться изъ этой дилеммы? Не допустить ли, что сознаніе разлито въ природѣ, что оно глухо тлѣетъ въ низшихъ существахъ и только яркой искрой вспыхиваетъ въ разумѣ человѣка? Или, лучше, не остановится ли тамъ, гдѣ порывается руководящая нить положительнаго знанія, на томъ рубежѣ, за которымъ разстилается вѣчно влекущій въ свою заманчивую даль, вѣчно убѣгающій отъ пытливаго взора безпредѣльный просторъ умозрѣнія?" {Жизнь растенія 1878 г., стр. 217. Такова же фактически и точка зрѣнія Бунге. Поговоривъ во введенія о психологическомъ, интроспективномъ методѣ, онъ, въ концѣ концовъ, долженъ сознаться, что наукѣ съ нимъ пока дѣлать нечего, и во всей книгѣ уже не возвращается къ своимъ мечтаніямъ.}
Какъ и двадцать слишкомъ лѣтъ тому назадъ, я остаюсь при убѣжденіи, что по отношенію къ реальному міру, человѣческая мысль представляетъ двѣ области: одну, въ которой она отправляется отъ опыта (въ широкомъ смыслѣ) и завершается опытной же провѣркой -- это область науки, и другую -- гдѣ мысль зарождается и замираетъ на почвѣ умозрѣнія -- это область метафизики. Къ этой послѣдней, я полагаю, пока относятся одинаково, какъ разсужденія о мышленіи химическаго вещества {Ферворнъ, одинъ изъ новѣйшихъ поборниковъ психологическаго метода, основнымъ критеріумомъ жизни считаетъ наличность дѣятельнаго бѣлковаго вещества.}, такъ и разсужденія о химизмѣ человѣческой мысли.
Смѣшивать науку и метафизику "есть тьма охотниковъ -- я не изъ ихъ числа". И, прибавлю, до сихъ поръ не имѣлъ повода въ томъ раскаиваться.