Lib.ru/Классика: Ткачев Петр Никитич. Новые книги

НОВЫЯ КНИГИ.

Прудонъ: Французская демократія. Перев. подъ ред. Михайловскаго. СПб. 1867 г.

Макса Ланге: Авраамъ Линкольнъ или великая борьба между сѣверными и южными Американскими штатами. Перев. съ нѣмецк. съ портретомъ Линкольна. Спб. 1867 г.

Германа Лотце: Микрокосмосъ. Мысли о естественной и бытовой исторіи человѣчества. Опытъ антропологіи ч. П. Москва. Изд. Солдатенкова.

Гексли: Уроки элементарной физіологіи. Перев. съ англ, подъ ред. И. А. Петрова, съ пред. Д. И. Писарева. 1867 г.

Семимѣсячный плѣнъ въ Бухаріи: А. Татаринова изд. М. О. Вольфа. С.-пб.

Не только у насъ, но даже и въ самой Франціи, не говоря уже о Германіи, Прудона понимаютъ обыкновенно вкривь и вкось, а но большей части и совсѣмъ не понимаютъ.-- Въ этомъ непониманіи нельзя безусловно винить ограниченность судей Прудона; но въ немъ отчасти виноватъ и онъ самъ. Въ своихъ наиболѣе замѣчательныхъ сочиненіяхъ онъ является только критикомъ. Только въ послѣднее время въ его сочиненіяхъ стали ясно опредѣляться его положительные принципы, съ особенною же ясностью и полнотою высказались они въ его посмертномъ сочиненіи "De la capacité politique des classes ouvrières", вышедшемъ на этихъ дняхъ въ русскомъ переводѣ подъ заглавіемъ: "Французская демократія".

Въ основѣ каждой, логически развиваемой системы, долженъ лежать какой нибудь принципъ, который и составляетъ обыкновенно основную идею системы. Какой же принципъ лежитъ въ основѣ системы Прудона?

Принципъ взаимности. "Французское слово mutuel, mutuation, mutualité, синонимъ reciproque, reciprocité, взаимный, взаимность, происходитъ отъ латипскаго mutuum, что значитъ ссуда (потребляемаго продукта), а въ болѣе широкомъ смыслѣ -- обмѣнъ". (Франц. демокр., стр. 82).

Итакъ, взаимность или обмѣнъ -- есть основной принципъ системы Прудона. Услуга за услугу, прибыль за прибыль, ссуда за ссуду, обезпеченіе за обезпеченіе, кредитъ за кредитъ, порука за поруку, гарантія за гарантію: таковъ законъ этой системы. Это древнее возмездіе, око за око, зубъ за зубъ, жизнь за жизнь, перенесенное изъ уголовнаго права и обычая вендетты въ область экономическаго нрава, въ отношеніи труда и братства. Отсюда вытекаютъ всѣ учрежденія, основанныя на взаимности: взаимныя страхованія, взаимный кредитъ, взаимное вспоможеніе, взаимное обученіе, обоюдныя гарантіи сбыта, обмѣна, труда, доброкачественности, вѣрной оцѣнки товаровъ и проч.

Итакъ, старый принципъ мести изъ сферы уголовнаго права, гдѣ уже вполнѣ признана его несостоятельность, долженъ быть перенесенъ въ сферу экономическаго права, долженъ сдѣлаться основою нашахъ соціальныхъ отношеній. Тогда, по мнѣнію Прудона, "на землѣ воцарится справедливость и въ обществѣ не будетъ ни полиціи, ни наказаній, ни притѣсненій" (стр. 84). Но развѣ наказаніе порождено не тѣмъ же самымъ принципомъ? Развѣ притѣсненія не аппелируютъ въ свое оправданіе къ тому же самому принципу? И какъ можетъ то, что оказалось вреднымъ и несправедливымъ въ сферѣ юридическихъ отношеній, сдѣлаться полезнымъ и справедливымъ въ сферѣ отношеній экономическихъ?

На всѣ эти вопросы мы напрасно будемъ искать отвѣта у Прудона и у той школы экономистовъ, съ Бастіа и Маклсодомъ во главѣ, которая, подобно Прудону, принципъ обмѣна ставитъ краеугольнымъ камнемъ человѣческаго общежитія. Око за око или услуга за услугу -- таковъ верховный догматъ экономической школы. "Свободный обмѣнъ услуги на услугу, говоритъ Бастіа (Экон. Софиз. ч. II, стр. 108) -- вотъ истинный и справедливый законъ человѣческихъ отношеній". "Внѣ науки объ обмѣнѣ -- нѣтъ политической экономіи, внѣ отношеній обмѣна -- нѣтъ экономическихъ отношеній," -- восторженно восклицаетъ Маклеодъ. Слѣдовательно до сихъ поръ Прудонъ говоритъ тоже самое, что говоритъ и Бастіа, и Маклеодъ, и вообще экономисты. И онъ и они кладутъ принципъ обмѣна, притомъ обмѣна проникнутаго, разумѣется, началомъ взаимности -- въ основу своихъ экономическихъ системъ,-- и онъ и они одинаково желаютъ, чтобы обмѣнъ этотъ производился честнымъ и справедливымъ образомъ. Но кто же будетъ регулировать его, что гарантируетъ его честность и добросовѣстность, какимъ масштабомъ должны соразмѣряться обмѣниваемыя величины? Вотъ тутъ-то Прудонъ, повидимому, и расходится съ старою экономическою школою.

Экономисты аргументируютъ слѣдующимъ образомъ: обмѣнъ есть процессъ сравненія двухъ цѣнныхъ предметовъ; обмѣнъ будетъ справедливъ и законенъ, если будутъ сравниваться два равноцѣнные предмета; и такъ цѣнность предмета должна быть мѣриломъ обмѣна. Но отчего же зависитъ самая цѣнность предмета? Отъ количества положеннаго на него труда. "Трудъ есть существенная мѣра цѣнностей при обмѣнѣ товаровъ",-- говоритъ праотецъ экономической школы Адамъ Смитъ. "Цѣнность чулковъ (а слѣдовательно и всякихъ продуктовъ вообще) опредѣляется количествомъ всего труда, которое нужно для того, чтобы произвести чулки и доставить ихъ на рынокъ",-- повторяетъ Рикардо и за нимъ вся братія экономистовъ. Прекрасно. Но какъ опредѣлить самый трудъ? Его нельзя мѣрить рабочими часами, т. е. однимъ количествомъ, нужно обращать вниманіе и на качество, а при опредѣленіи качества въ расчетъ должны войти элементы, не поддающіеся никакому вычисленію; какъ возможно вычислить и выразить въ точныхъ, опредѣленныхъ величинахъ степень искуства, таланта, умѣнья работника Кромѣ того въ стоимость труда должна войти и стоимость выучки труда, а опредѣлить эту послѣднюю, въ большей части случаевъ, нѣтъ никакой возможности. Далѣе, при настоящемъ развитіи промышленности, немного можно насчитать такихъ предметовъ, которые бы производились исключительно однимъ только личнымъ, непосредственнымъ трудомъ человѣка; большая часть предметовъ являются какъ продукты совокупной дѣятельности труда и капитала, т. е. личнаго непосредственнаго труда и труда прошедшаго; стоимость же этого прошедшаго труда не отличается устойчивостью,-- она подлежитъ безчисленнымъ колебаніямъ, зависящимъ отъ множества случайныхъ обстоятельствъ, которыхъ нельзя заранѣе ни опредѣлить, ни даже предусмотрѣть. Слѣдовательно стоимость труда -- такая вещь, которую невозможно точно опредѣлить, а слѣдовательно она не можетъ служить мѣриломъ цѣнностей предмета. И вотъ экономисты начинаютъ мало-по-малу, допускать не одинъ, а нѣсколько масштабовъ цѣнностей. "Цѣнность предметовъ, говоритъ Милль, зависитъ не отъ одного количества потраченнаго на нихъ труда, по еще и отъ величины заработной платы, и отъ величины ренты и процента, и отъ обычая. "Такое множество различныхъ мѣръ для опредѣленія цѣнности предмета, дѣлаетъ эту цѣнность какою-то неизмѣримою величиною, и окончательно спутываетъ понятія экономистовъ. Въ это время является Маклеодъ и говоритъ илъ: "господа, все что вы изволите говорить о разныхъ способахъ, о разныхъ масштабахъ измѣренія цѣнностей -- все это сущій вздоръ: единственное, вѣрное, точное мѣрило цѣнностей есть спросъ и предложеніе; когда спросъ и предложеніе равны, предметы цѣнятся, какъ вы сказали, во стоимости ихъ производства, которая опять зависитъ отъ спроса и предложенія; когда спросъ превышаетъ предложеніе или предложеніе спросъ, цѣнность предмета понижается или повышается, совершенно независимо отъ стоимости его производства. Въ доказательство вотъ вамъ примѣры изъ дѣйствительной жизни;";-- и Маклеодъ привелъ нѣсколько убѣдительныхъ примѣровъ, послѣ которыхъ нельзя уже было сомнѣваться, что законъ спроса и предложенія есть верховный законъ нашего общежитія, есть непреложный регуляторъ всѣхъ нашихъ экономическихъ отношеній. Экономическая школа, впрочемъ, и до него уже сознавала главенство этого закона, но она какъ-то стыдилась открыто въ этомъ признаться; она прибѣгла къ фикціи и раздѣлила цѣнность предмета на внутреннюю и внѣшнюю, на цѣнность дѣйствительную и цѣнность мѣновую: мѣриломъ первой она провозгласила трудъ, мѣриломъ второй -- спросъ и предложеніе, т. е. случай. Маклеодъ, какъ экономистъ болѣе послѣдовательный, чѣмъ Милль, съ презрѣніемъ отвергъ этотъ фальшивый дуализмъ. "Единственное мѣрило цѣнности есть спросъ и предложеніе; къ чему тутъ толковать о какой-то внутренней цѣнности,-- цѣнность одна; для измѣренія ея незачѣмъ прибѣгать къ такимъ неуловимымъ и трудно вычисляемымъ величинамъ, каковы трудъ, умѣнье, талантъ и т. п.; всѣ эти и имъ подобные масштабы внутреннихъ цѣнностей ведутъ только къ пустословію и самообольщенію; у насъ есть вѣрный, точный, осязательный масштабъ и другого намъ не надо." Въ самомъ дѣлѣ, что можетъ быть осязательнѣе этого масштаба? Какъ легко, руководствуясь имъ, опредѣлить цѣну всевозможныхъ товаровъ! Вы хотите, напримѣръ, знать цѣнность моихъ сапоговъ. Я сейчасъ же могу удовлетворить ваше любопытство: мои сапоги стоятъ восемь рублей. Почему? потому что я заплатилъ за нихъ восемь рублей. Почему же вы заплатили за нихъ восемь рублей? Потому что я долженъ былъ подчиниться закону спроса и предложенія. И такимъ простымъ способомъ мы можемъ опредѣлить цѣнность какихъ угодно вещей. Всякая вещь стоитъ столько, сколько за нее даютъ на рынкѣ: рыночная цѣна предмета -- есть его истинная, настоящая цѣна. Но вѣдь это уже слишкомъ грубый и произвольный масштабъ, это значитъ опредѣлять цѣнности вещей по по ихъ дѣйствительной стоимости, а потому какъ ихъ произвольно цѣнятъ люди, подъ вліяніемъ разныхъ случайныхъ и постороннихъ соображеній. Впрочемъ, успокоиваетъ себя экономистъ, при полной, ничѣмъ нестѣсняемой и неограниченной свободѣ обмѣна, рыночная цѣнность предмета всегда должна совпадать съ его настоящею цѣнностью; потому что если за какіе нибудь предметы на рынкѣ даютъ дороже, чѣмъ они стоютъ на самомъ дѣлѣ, въ такомъ случаѣ капиталы страны тотчасъ же обратятся къ выдѣлкѣ этихъ предметовъ, и ихъ надѣлаютъ такое количество, что рыночная цѣна на нихъ тотчасъ же упадетъ до уровня ихъ настоящей цѣнности; если она упадетъ, ниже этого уровня, тогда производство этихъ предметовъ сократится въ такой мѣрѣ, что предложеніе ихъ уравновѣсится съ спросомъ на нихъ. Итакъ экономисты нашли мѣрку для опредѣленія цѣнностей всевозможныхъ предметовъ.

Найдена мѣрка -- значилъ найденъ регуляторъ обмѣна. Обмѣнъ, регулируемый спросомъ и предложеніемъ, есть обмѣнъ справедливый и правильный, потому что предметы цѣнятся по ихъ настоящей цѣнѣ, т. е. обмѣниваются равноцѣнныя величины. Единственное условіе, котораго требуетъ такой обмѣнъ, есть полная свобода -- полное примѣненіе принципа laissez faire къ сферѣ экономическихъ отношеній.

Свободный обмѣнъ, регулируемый только спросомъ и предложеніемъ -- вотъ послѣднее слово и конечный результатъ всей аргументаціи старой экономической школы. Мы видимъ теперь, какимъ путемъ дошла она до этого результата: сперва она хотѣла цѣнить предметы по ихъ внутренней стоимости, но, не отыскавъ масштаба годнаго дли внутренней стоимости, она перестала ею заниматься, и обратила все свое вниманіе на внѣшнюю цѣнность предмета, и здѣсь легко нашла подходящій и вполнѣ осязательный масштабъ -- въ рыночномъ прейсъ-курантѣ. Для того же, чтобы этотъ масштабъ не показался слишкомъ произвольнымъ и безсовѣстнымъ, она придумала теорію, по которой рыночная цѣна предмета всегда стремится совпасть съ его настоящею, дѣйствительною цѣною.

Прудонъ, соглашаясь съ экономистами, что обмѣнъ долженъ лечь въ основу всѣхъ соціальныхъ отношеній, рѣшительно расходится съ этой школой по вопросу о регулированіи обмѣна. "Попытаемся, говоритъ онъ, (стр. 99) разобрать верховный законъ экономистовъ и доказать, что въ этомъ знаменитомъ законѣ не все одинаково свято и непреложно. Разногласіе, которое происходятъ между двумя частными лицами, продавцемъ и покупателемъ, по поводу цѣны какого нибудь товара, услуги, недвижимаго имущества, или всякаго другого предмета, называется предложеніемъ и спросомъ".

"Продавецъ говоритъ: мой товаръ стоитъ 6 франковъ и потому я предлагаю вамъ его за эту цѣну.-- Нѣтъ, отвѣчаетъ покупщикъ, вашъ товаръ стоитъ всего 4 Франка и я спрашиваю его за эту цѣпу; ваше дѣло рѣшить, можете ли вы отдать мнѣ его".

"Можетъ статься, что собесѣдники -- оба люди добросовѣстные. Въ такомъ случаѣ, уважая свое собственное рѣшеніе, они растянутся, не покончивъ дѣла, если только, по особымъ соображеніямъ, не подѣлитъ разницу по ровну и съ общаго согласія не оцѣнятъ товаръ въ 5 франковъ. Но, по большей части, встрѣчаются два плута, которые стараются обмануть другъ друга. Продавецъ знаетъ, чего стоитъ его товаръ по своей выдѣлкѣ и на что онъ пригоденъ и говоритъ себѣ, что его цѣнность = 5 фр. 50 сант. Но правды онъ не скажетъ, а запроситъ за него 6 фр. и даже больше, если только состояніе рынка и простодушіе покупателя дадутъ ему на это возможность. Вотъ что значитъ запрашивать. Точно также и покупатель, зная свою собственную потребность и соображая въ умѣ настоящую цѣну предмета, говоритъ себѣ: эта вещь можетъ стоить 5 фр., но дѣлаетъ видъ, что хочетъ дать только 4 фр. Это называется сбавлять цѣну. "Если разсматривать этотъ расчетъ съ точки зрѣнія добросовѣстности, онъ окажется съ обѣихъ сторонъ безчестнымъ и столь же позорнымъ, какъ всякая ложь. Слѣдовательно законъ предложенія и спроса не можетъ быть непогрѣшимъ, потому, что въ немъ почти всегда сталкивается двойное плутовство". (стр. 99, 100).

Итакъ, законъ спроса и предложенія, основанный на взаимномъ лицемѣріи, и ведущій къ эксплуатаціи менѣе сильнаго, менѣе богатаго и менѣе хитраго, болѣе сильнымъ, богатымъ и "хитрымъ,-- не можетъ быть регуляторомъ справедливаго обмѣна. Гдѣ же искать этого регулятора?

"Я уже давно предлагаю,-- говоритъ Прудонъ, слѣдующіе вопросы, на которые еще ни разу не получалъ отвѣта. Что стоитъ пара лаптей? Во сколько можно оцѣнить рабочій день колесника? Что можетъ стоить день камнетеса, кузнеца, бондыря, портнихи, пивовара, прикащика, музыканта, танцовщицы, землекопа, поденьщика? Очевидно, что знай мы это, вопросъ о трудѣ и платѣ былъ бы разрѣшенъ: нѣтъ ничего легче, какъ оказывать справедливость, а результатомъ справедливости было бы повсемѣстное спокойствіе и довольство. Сообразно этому, сколько надо будетъ платить доктору, нотаріусу, чиновнику, профессору? Сколько придется на долю артиста, виртуоза? Сколько буржуа долженъ получать лишку противъ рабочаго? Сколько назначить ему за его хозяйничанье?" (стр. 106, 107).

Эти вопросы ясно показываютъ, что Прудонъ считаетъ регуляторомъ обмѣна -- трудъ и его стоимость. "При всякой покупкѣ и продажѣ, говоритъ онъ, мы обмѣниваемся услугами, и оцѣняя взаимно наши услуги, мы должны принимать въ расчетъ только настоящую цѣнность труда" (стр. 111). Итакъ, Прудонъ опять хватается за тотъ философскій камень, надъ опредѣленіемъ котораго экономическая школа такъ долго и такъ напрасно тратила свои убогія силы. Легко сказать, какъ говоритъ Прудонъ и какъ говорилъ Бастіа: "польза стоитъ пользы, должность стоитъ должности, услуга оплачиваетъ услугу, рабочій день равняется другому рабочему дню, но укажите мнѣ двѣ безусловно равноцѣнныя пользы; двѣ равно важныя и необходимыя должности; двѣ совершенно равнозначителыіыя услуги? Кто можетъ выразить съ опредѣленною точностью всѣ неуловимые элементы, входящіе въ стоимость труда? Элементы -- искуство, талантъ, умѣнье, предварительная подготовка, навыкъ" и т. п. Прудонъ понимаетъ, что ему могутъ задать подобный вопросъ. На стр. 112, онъ самъ говоритъ: "по, возразите вы мнѣ, неправда, будто одна служба равняется другой, будто одна услуга оплачиваетъ другую, будто рабочій день одного равняется по цѣнѣ рабочему дню другого. Противъ этого протестуетъ всеобщее сознаніе." -- "Признаюсь, продолжаетъ Прудонъ, для меня такое разсужденіе все равно, какъ еслибы мнѣ стали доказывать, что промышленники, должностныя лица, ученые, негоціанты, работники, крестьяне, словомъ всѣ работающіе, производящіе, трудящіеся люди -- животныя разныхъ породъ и видовъ, которыхъ нѣтъ возможности сравнивать между собою".-- "Тогда какъ на гамомъ дѣлѣ, съ перваго же взгляда мы открываемъ слѣдующій замѣчательный фактъ: если двое людей а не равны между собою по своимъ способностямъ, то разница къ ту или другую сторону никогда, однако, не доходитъ до безконечности, а всегда остается въ довольно тѣсныхъ предѣлахъ. Какъ въ Физическомъ мірѣ намъ невозможно достигнуть ни крайняго жара, ни крайняго холода и наши термометрическія измѣренія колеблются на небольшихъ разстояніяхъ въ обѣ стороны отъ средней точки, ошибочно называемой нулемъ,-- такъ точно нѣтъ никакой возможности опредѣлить относительную и абсолютную степень силы разума ни между людьми, ни между животными. Все, что мы можемъ сдѣлать, хотя бы, напримѣръ, относительно ума,-- это начертать границы, конечно произвольныя, выше и ниже опредѣленнаго условнаго пункта, который назовемъ здравымъ смысломъ. Касательно силы, мы тоже можемъ принять одну общую единицу, хотя бы, напримѣръ, силу, лошади, и потокъ считать, сколько единицъ или дробей этой единицы, каждый изъ насъ способенъ произвести. Итакъ, для измѣренія силы и ума, мы получимъ, какъ на термометрѣ, крайности и среднюю пропорцію. Большая часть людей будетъ подходить къ средней пропорціи, и тѣ, которые будутъ отходить отъ нея внизъ или вверхъ, будутъ составлять болѣе рѣдкія явленія. Я только-что сказалъ, что между этими двумя крайностями, разстояніе довольно незначительно, и дѣйствительно, человѣкъ, который соединялъ бы въ себѣ силы двухъ или трехъ людей былъ бы геркулесомъ, и тотъ, въ которомъ бы соединялся умъ четырехъ человѣкъ, былъ бы полубогомъ. Къ этимъ границамъ, которымъ подчиняется развитіе человѣческихъ способностей, присоединяются еще. условія жизни и природы. Maximum продолжительности человѣческой жизни -- 70 или 80 лѣтъ, изъ которыхъ надо вычесть періодъ дѣтства, образованія и періодъ одряхленія и старости. Сутки для всѣхъ одинаково имѣютъ 24 часа, изъ которыхъ, смотря по обстоятельствамъ, можно удѣлить на работу 9--18 часовъ. Въ каждой недѣлѣ есть день отдыха и хотя годъ состоитъ изъ 365 дней, однако можно разсчитывать только на 300 рабочихъ дней. Изъ этого ясно, что хотя въ промышленныхъ способностяхъ и есть неравенство, но оно нисколько не мѣшаетъ существованію общаго уровня въ цѣломъ; это напоминаетъ ниву, гдѣ всѣ колосья неравны между собою, по которая, тѣмъ не менѣе, кажется совершенно ровною долиною" (стр. 114--116).

Я съ намѣреніемъ выписалъ весь этотъ длинный отрывокъ, такъ какъ это единственное мѣсто во всей книгѣ, гдѣ Прудонъ пытается доказать возможность измѣренія цѣнности предмета трудомъ, потраченнымъ на его производство. Читатель видитъ изъ этого отрывка, что Прудонъ не только не опровергъ возраженія, которое онъ самъ себѣ предложилъ, но даже не понялъ, въ чемъ заключается его главная трудность. Онъ доказываетъ, что всѣ люди, по своимъ силамъ и способностямъ, болѣе или менѣе равны между собою. Это совершенно справедливо, противъ этого никто не рѣшится сказать, это даже, до нѣкоторой степени, доказано статистикою. Но дѣло совсѣмъ не въ томъ, рѣчь идетъ совсѣмъ не о сравненіи между собою двухъ индивидуумовъ,-- а о сравненіи двухъ разнородныхъ предметовъ по количеству и стоимости вложеннаго въ нихъ труда. Положимъ, вы еще можете сравнивать между собою рабочій день сапожника и булочника, но какъ вы сравните булку и сапогъ? При первомъ сравненіи вы имѣли дѣло съ двумя только индивидуумами, приблизительно равными по своимъ способностямъ, талантамъ и трудолюбію; при сравненіи втораго рода, вы должны имѣть въ виду цѣлый рядъ производителей, вложившихъ небольшую долю своего труда въ производство булки и сапога, кромѣ того вашъ расчетъ до безконечности усложнится множествомъ случайныхъ, побочныхъ обстоятельствъ; напримѣръ, многое будетъ зависѣть отъ того, какъ устроена была печь, въ которой пеклась булка, на какой мельницѣ мололся хлѣбъ, какъ далеко отстояла эта мельница отъ мѣста покупки муки, какъ велика была заработная плата земледѣльцевъ, воздѣлывавшихъ хлѣбъ, какими нитками шилъ сапожникъ сапоги, гдѣ покупалъ кожу и т. д., и т. д. Прудонъ думаетъ, что возможно опредѣлить все это предположительно; да, возможно: но такая предположительная оцѣнка не будетъ имѣть никакого практическаго значенія; она будетъ слишкомъ субъективна и слишкомъ произвольна. Отнять у нея этотъ характеръ субъективности и произвола возможно только двумя путями. Путемъ постановленій власти, верховная власть государства или общины опредѣляетъ, на основаніи различныхъ соображеній и вычисленій, цѣнность представленныхъ на рынокъ товаровъ; каждый продуктъ прежде чѣмъ появиться въ продажѣ, прежде чѣмъ сдѣлаться объектомъ обмѣна, повергается на разсмотрѣніе власти и власть выставляетъ на немъ ею постоянную цѣну; или же, не утруждая себя оцѣнкою каждаго предмета въ отдѣльности, власть просто назначаетъ постоянную или временную таксу для цѣлаго рода извѣстныхъ продуктовъ. Этотъ путь Прудонъ отвергаетъ съ негодованіемъ. Остается второй путь; онъ состоитъ въ постоянной и повсемѣстной публикаціи статистическихъ свѣденій о состояніи урожаевъ, о числѣ рабочихъ рукъ, о количествѣ свободныхъ капиталовъ, о размѣрахъ потребленія и производства въ каждой мѣстности, о задѣльной платѣ, о рискахъ и несчастныхъ случаяхъ, о рыночныхъ цѣнахъ и т. п. Такія публикаціи способствовали бы повсемѣстному уравненію спроса съ предложеніемъ и повели бы къ установленію прочныхъ и опредѣленныхъ таксъ на товары.

Первый путь,-- это путь, котораго держались нѣкоторыя изъ средневѣковыхъ ремесленныхъ корпорацій и городскихъ муниципій. Онъ приводитъ къ самому грубому произволу и препятствуетъ развитію промышленности, убиваетъ духъ изобрѣтательности. Второй путь,-- избранный Прудономъ, приводитъ къ безусловному господству закона спроса и предложенія, который самъ Прудонъ считаетъ несправедливымъ и неразумнымъ.

Правда тогда ажіотажъ будетъ невозможенъ, не будетъ быстрыхъ и неожиданныхъ разореній и обогащеній, не будетъ банкротствъ, но черезъ это нисколько не измѣнится отношеніе между трудомъ и капиталомъ. И Бастіа и вся экономическая школа считаютъ ажіотажъ и банкротство -- ненормальными явленіями, и они изъ всѣхъ силъ стараются объ искорененіи ихъ, но никто не скажетъ, что эти почтенные люди хлопочутъ въ интересахъ рабочаго,-- нѣтъ, они имѣютъ въ виду только выгоды буржуа; для буржуа; выгоденъ экономическій застой, и они тщательно оберегаютъ и охраняютъ его отъ всякихъ потрясеній и перемѣнъ. Къ тому же самому стремится и Прудонъ; потому что. предлагаемый имъ способъ уравненія цѣнностей,-- уравненія, которое онъ, подъ именемъ справедливости, кладетъ въ основу всей своей экономической системы,-- логически приводитъ къ узаконенію ложныхъ экономическихъ отношеній, къ возведенію экономическихъ Фактовъ въ экономическое право. "Цѣны всѣхъ товаровъ (въ томъ числѣ и труда), должны опредѣляться, говоритъ онъ, на основаніи подробныхъ свѣденій о различныхъ элементахъ производства въ различныхъ промышленныхъ сферахъ. Прекрасно. Но почему же средній выводъ, извлеченный изъ этихъ свѣденій, мы должны считать за непреложную норму, за истинный регуляторъ обмѣна? Кто поручится, что эта норма выражаетъ истинную, дѣйствительную цѣнность предмета? Развѣ тѣ частныя данныя, изъ которыхъ она составилась, образовались не годъ вліяніемъ закона спроса и предложенія?

Такимъ образомъ, Прудонъ, начавъ отыскивать регулятора обмѣна во внутренней цѣнности предмета, кончилъ тѣмъ, что сталъ требовать "для точной и вѣрной оцѣнки товаровъ учрежденія статистическихъ бюро и конторъ для объявленій" (стр. 190), т. е. призналъ среднюю рыночную цѣну за истинную настоящую цѣну предмета. По вѣдь рыночныя цѣны, какъ думаетъ самъ же Прудонъ, вытекаютъ изъ промышленной анархіи; слѣдов., отыскивать между ними среднюю величину и возводить эту величину въ норму обмѣна,-- это значитъ пытаться регулировать анархію; такая попытка едва-ли когда нибудь можетъ осуществиться. Это все равно, что писать правила для воюющихъ, и опредѣлять заранѣе какое число ударовъ и съ какою силою каждый солдатъ имѣетъ право нанести своему врагу; солдатъ никогда не подумаетъ справляться, на полѣ битвы, съ этою табелью ударовъ, онъ будетъ рубить на право и на лѣво,-- рубить пока не иступится клинокъ его сабли, пока сабля не выпадетъ у него изъ рукъ. Вѣдь для того, чтобы средняя цѣна товаровъ, опредѣляемая но даннымъ статистическаго бюро, хоть сколько нибудь выражала собою дѣйствительную цѣнность предмета, чтобы она не была плодомъ чистѣйшаго произвола, для того покрайней мѣрѣ надобно, чтобы люди усвоили себѣ сколько нибудь правильный взглядъ на свои труды. "Надо, говоритъ самъ Прудонъ, чтобы трудящееся общество дошло до извѣстной степени промышленной и экономической нравственности, чтобы всѣ подчинились законамъ справедливости, не взирая на знатность, неравенство, положеніе, знаменитость, словомъ на все, чѣмъ дорожитъ общественное мнѣніе," (стр. 117). Итакъ нужно начать реформу съ нравовъ;-- нужно сдѣлать прежде всего людей справедливыми,-- нужно измѣнить и возвысить ихъ міросозерцаніе, тогда только рыночная цѣна предмета болѣе или менѣе будетъ совпадать съ его истинною цѣною, найденъ будетъ вѣрный регуляторъ обмѣна, а слѣдовательно и всѣхъ нашихъ соціальныхъ отношеній. Но къ чему тогда этотъ регуляторъ,-- когда всѣ люди сдѣлаются равно справедливыми и равно умными...

Теперь, когда мы знаемъ, въ какомъ близкомъ родствѣ находятся между собою принципы Прудона и принципы старой школы экономистовъ, намъ остается указать только на то, въ чемъ они дразнятся. Прудонъ, какъ и экономисты, ставитъ обмѣнъ краеугольнымъ камнемъ общежитія; онъ требуетъ, чтобы этотъ обмѣнъ былъ справедливъ и правиленъ, т. с. чтобы всегда обмѣнивались между собою только равноцѣнныя величины; мѣркою цѣнности предмета онъ, какъ и экономисты, считаетъ трудъ и стоимость производства; мѣркою труда и стоимости производства -- среднюю рыночную цѣну. Но вотъ уже съ этого пункта, который экономисты признаютъ только въ принципѣ, Прудонъ начинаетъ расходиться съ ними. Прудонъ съ свойственною ему логикою и послѣдовательностію, примѣняетъ свой принципъ ко всякаго рода промышленнымъ и торговымъ предпріятіямъ; такимъ образомъ, у него является заманчивая теорія взаимнаго страхованія и взаимнаго кредита (дароваго). Экономисты, по своей близорукости, до сихъ поръ не могутъ догадаться, что теорія дароваго кредита есть не болѣе не менѣе какъ логическое развитіе ихъ же собственной доктрины. Другая непослѣдовательность, въ которую онѣ впадаютъ, заключается въ ихъ излишней и совершенно неумѣстной любви къ преданіямъ и предразсудкамъ, завѣщаннымъ намъ средневѣковымъ феодализмомъ. Принципы средневѣковаго феодализма и принципы современнаго буржуазнаго порядка совершенно другъ другу противуположпы. Тамъ монополіи, привиллегіи, касты, прикрѣпленность къ землѣ, здѣсь отсутствіе родовыхъ монополій, полная свобода обмѣна, полная свобода передвиженія. Прудонъ ясно понимаетъ это противорѣчіе и потому, съ строгою послѣдовательностію, исключаетъ всѣ средневѣковыя привилегіи, всѣ остатки Феодальнаго права, изъ своей системы.

Такимъ образомъ Прудонъ отличается отъ старой экономической школы только тѣмъ, что онъ логичнѣе, послѣдовательнѣе и точнѣе развилъ основный принципъ современной буржуазіи и извлекъ изъ него весьма поучительные результаты относительно различныхъ промышленныхъ предпріятій,-- именно относительно кредита, перевозки товаровъ, страхованія и найма квартиръ.

Нужно быть крайне непонятливымъ, чтобы видѣть въ прудоновской теоріи кредита, страхованія, перевозки товаровъ и найма квартиръ,-- какую то особую самостоятельную, оригинальную теорію,-- нѣтъ, это не болѣе, какъ логическій выводъ изъ буржуазнаго принципа обмѣна; -- это его лучшая лицевая сторона. Экономисты не замѣчали ее и не придавали ей особой важности, потому они сдѣлали свою доктрину ненавистною трудящимся классамъ. Прудонъ былъ сообразительнѣе ихъ; онъ обратилъ на нее все свое вниманіе, онъ говорилъ о ней такъ неутомимо, такъ долго и такъ хорошо,-- что рабочіе, или, правильнѣе, нѣкоторая часть рабочихъ до того увлеклась его принципами, что усмотрѣла въ нихъ якорь своего спасенія. "Безъ насъ, говорятъ они въ докладѣ, писанномъ въ 1863 году и подписанномъ 60-ю рабочими,-- буржуазія не можетъ основать ничего прочнаго, безъ ея содѣйствія ваше освобожденіе можетъ быть замедлено очень надолго".

Такимъ образомъ экономисты не поняли Прудона; они вели съ нимъ ожесточенную, почти всегда недобросовѣстную полемику,-- тогда какъ имъ слѣдовало воздвигнуть ему памятникъ и сдѣлать его членомъ самой академіи. Они ославили его софистомъ и анархистомъ, не подозрѣвая даже того, что, въ лицѣ его, они сами себя обзывали этими именами.

Теорія свободнаго обмѣна, порождая взаимный вредитъ и взаимное страхованіе, логически приводитъ къ развитію индивидуализма т. е. къ праву каждой личности свободно распоряжаться своимъ потребленіемъ и производствомъ. Въ этомъ правѣ, по понятіямъ экономистовъ и Прудона, заключается вся сущность индивидуализма; потому-то, въ ихъ глазахъ, всѣ писатели, имѣющіе несчастіе несоглашаться съ гг. Бастіа и Прудономъ,-- отъявленные враги свободы человѣческой личности, сторонники коллективнаго деспотизма и произвола. Я не стану здѣсь касаться этого стараго спора и доказывать, какъ узко и односторонне понимаютъ индивидуальность гг. Бастіа и Прудонъ,-- я хочу только показать, къ какимъ логическимъ выводамъ приводитъ ихъ это пониманіе.... Ѣдкіе нападки

Прудона на извѣстный экономическій принципъ laissez faire слѣдуетъ понимать не въ смыслѣ общаго несогласія съ этимъ принципомъ, а въ смыслѣ упрека экономистамъ за ихъ непослѣдовательность. Такъ, напримѣръ, его нападки на Бастіа и Кобдена за ихъ пламенныя филиппики свободной торговлѣ, объясняются тѣмъ, что онъ справедливо видѣлъ въ этихъ Филиппинахъ не проповѣдь свободной конкуренціи, а проповѣдь монополя въ пользу иностраннаго производства. Но что Прудонъ былъ несомнѣнный поборникъ этого принципа,-- это вытекаетъ какъ изъ общаго смысла его основнаго принципа -- взаимности, т. е. обмѣна, такъ и изъ его уваженія къ. безграничному индивидуализму, изъ его нападокъ на разные люксембургскіе и тому подобные проэкты, наконецъ изъ его собственныхъ словъ. Въ разбираемой мною книгѣ, онъ говоритъ на стр. 165: "всякая промышленная спеціальность не только призвана развиваться и дѣйствовать въ полной и совершенной независимости, при условіяхъ взаимности, отвѣтственности и обезпеченія (т. е. обмѣна, регулируемаго, какъ мы видѣли, закономъ спроса и предложенія), которые составляютъ общее условіе общества, но, кромѣ того, тоже распространяется и на промышленниковъ, изъ которыхъ каждый, въ томъ округѣ, гдѣ онъ живетъ, служитъ своею личностью представителемъ какой нибудь спеціальности труда: въ принципѣ же промышленники должны оставаться свободными".-- На слѣдующихъ страницахъ Прудовъ доказываетъ необходимость свободы торговли и конкуренціи, и возстаетъ противъ ассоціаціи поглощающей и то и другое, подчиняющей себѣ трудъ и потребленіе человѣка. "Зачѣмъ пропадать, говоритъ онъ въ заключеніе, экономическому индивидуализму? Зачѣмъ намъ мѣшаться въ это? Организуемъ право (т. е. обмѣнъ) и пусть каждый ловко дѣлаетъ свое дѣло. Благосклонность публики обратится на того, кто будетъ всѣхъ честнѣе и всѣхъ прилежнѣе". (стр. 168).

-----

Авраамъ Линкольнъ представляетъ собою типъ истаго американца со всѣми его достоинствами и недостатками, со всѣми его странностями и противурѣчіями. Поэтому жизнь его не имѣетъ какой нибудь минутный, политическій интересъ,-- это не простое жизнеописаніе одной изъ замѣчательныхъ личностей, послѣднихъ годовъ,-- это біографіи если можно такъ выразиться, цѣлаго народа; о каждомъ американцѣ, можно сказать почти тоже, что говорится о Линкольнѣ въ его біографіи; каждый американецъ (разумѣется мы говоримъ здѣсь объ американцахъ Сѣверныхъ Штатовъ) найдетъ очень много, не только общихъ, но даже, тождественныхъ чертъ въ своемъ образѣ жизни, мыслей и складѣ характера своего бывшаго, любимаго президента. Въ этой-то общности характеровъ, въ этомъ-то сходствѣ мыслей и заключалася, по всей вѣроятности, причина необыкновенной популярности Линкольна. Линкольнъ не отличался ни однимъ изъ тѣхъ блестящихъ качествъ, которыя дѣлаютъ человѣка "героемъ" въ европейскомъ смыслѣ этого слова. Онъ не отличался никогда ни особенною силою мысли; ни смѣлою широтою си ихъ замысловъ, ни возвышенностью своихъ идей, ни новизною своихъ принциповъ. Въ политикѣ онъ былъ консерваторъ, крѣпко державшійся преданій и основъ, завѣщанныхъ праотцами американскаго союза. Онъ былъ твердо убѣжденъ въ непогрѣшимости этихъ преданій, онъ глубоко вѣрилъ въ несомнѣнную разумность этихъ основъ. Потому всѣ его стремленія, какъ политическаго дѣятеля, были исключительно направлены къ тому, чтобы сохранить единство союза, не обращая вниманіе на то, возможно ли было это единство при данныхъ основахъ, сообразовалось-ли оно съ экономическими условіями американской жизни на югѣ и на сѣверѣ. Самыхъ же этихъ экономическихъ условій онъ никогда пожелалъ трогать, потому что онѣ были освящены долголѣтнимъ опытомъ. Правда, впослѣдствіи, увлекаемый борьбою, онъ рѣшился наложить руку на одно изъ наиболѣе рѣжущихъ глаза, проявленій экономической жизни юга,-- на невольничество, но, во первыхъ, къ этой радикальной мѣрѣ онъ прибѣгъ только уже впослѣдствіи, какъ въ крайнему, дисциплинарному средству; вначалѣ же, онъ очень ясно выражалъ свое намѣреніе сдѣлать югу по этому вопросу уступку и оставить рабство неприкосновеннымъ тамъ, гдѣ оно уже существуетъ, лишь бы только сохранить цѣлость союза. "Во всѣхъ рѣчахъ сказанныхъ Линкольномъ, или въ пользу своей партія и ея кандидатовъ или въ защиту своихъ убѣжденій -- говоритъ его нѣмецкій біографъ Ланге,-- вездѣ проглядиваетъ одинъ основный мотивъ: законы союза должны считаться неприкосновенными. Отцы допустили существованіе рабства, а потому ни одинъ гражданинъ принесшій присягу конституціи, не смѣетъ заносить свою руку на пораженіе рабства въ тѣхъ штатахъ, "домашнія учрежденія" которыхъ нетронуты самою конституціею, иначе онъ будетъ клятвопреступникъ." (стр. 156). Такимъ образомъ Линкольнъ, смотря на важнѣйшій вопросъ своего времени съ узкой, юридической точки зрѣнія, считалъ возможнымъ сохранить политическое, формальное единство, при существованіи коренной, существенной розни въ основныхъ условіяхъ бытовой жизни народовъ. Какъ глубоко уважалъ онъ все, освященное мудростью предковъ, видно изъ того, что когда даже война была въ полномъ разгарѣ и ожесточеніе воюющихъ сторонъ дошло до крайнихъ предѣловъ, онъ нѣсколько разъ выражалъ желаніе вступить въ миролюбивые переговоры съ югомъ, и предлагалъ югу гарантировать существованіе рабства тамъ, гдѣ оно существуетъ, подъ условіемъ сохраненія цѣлости союза. Но югъ смотрѣлъ на междоусобную войну гораздо логичнѣе сѣвера, потому онъ не поддавался ни на какіе компромиссы. Упорство южанъ образумило наконецъ и партію Линкольна. Линкольнъ рѣшился наконецъ нанести ударъ учрежденію, "установленному мудростью предковъ." Съ этою рѣшительнаго момента борьба должна была принять совершенно другое направленіе, изъ чисто политической она должна была превратиться въ экономическую; вопросъ о политическомъ единствѣ отодвинулся на второй планъ, уступивъ первое мѣсто вопросу объ единствѣ соціальномъ. Понималъ или не понималъ Линкольнъ это новое значеніе "великой войны", рѣшить это теперь трудно. Несомнѣнно только, что его преемникъ Джонсонъ выказалъ на этотъ счетъ полнѣйшее непониманіе. Борьба, поставленная на экономическую почву, не могла и не должна была окончиться со смертію послѣдняго Бонна въ арміи Девиса, со взятіемъ послѣдней крѣпости южанъ. Съ береговъ Потомака и Джемса, съ Шенандоасскихь долинъ, съ предмѣстій Питсбурга она должна была перейдти въ самый центръ невольничества, въ города и Фермы плантаторовъ, она не могла окончиться простымъ возстановленіемъ политическаго единства союза, она должна была водворить на югѣ и сѣверѣ единство экономическое, т. е. въ самомъ корнѣ видоизмѣнить бытовыя условія жизни рабовладѣльческихъ штатовъ.

Едва-ли бы и Линкольнъ рѣшился довести войну до этого крайняго предѣла; по крайней мѣрѣ, онъ нигдѣ и никогда не высказывалъ подобнаго желанія, судя же по его прошедшему, нельзя было думать, чтобы онъ отказался отъ принципа, которому оставался вѣренъ всю свою жизнь: "законы союза должны считаться неприкосновенными". Было несомнѣнно, что эта юридическая Формула не соотвѣтствовала экономическимъ потребностямъ времени, но Линкольнъ не понималъ этого несоотвѣтствія и потому мы не можемъ согласиться съ тѣми публицистами, а въ томъ числѣ и съ біографомъ Линкольна, Ланге,-- которые утверждаютъ, будто политика Линкольна была самая мудрая и благоразумная, и будто онъ, одинъ, могъ привести войну къ желанному исходу -- къ полному объединенію союза. Линкольнъ, это правда, могъ разбить и уничтожить арміи южанъ, могъ овладѣть всѣми ихъ крѣпостями и срыть Ричмондъ до основанія, онъ могъ взять въ плѣнъ и повѣсить Девиса, Стифенса и Ли,-- онъ могъ принудить мятежническіе штаты признать надъ собою главенство Вашингтонскаго конгресса,-- но никогда онъ не могъ уничтожить той "глубокой разсѣлины,-- какъ говоритъ Лонге,-- которая приходила черезъ все зданіе союза отъ основанія до самой вершины". Андрю Джонсонъ, вѣрный и послѣдовательный продолжатель политики Линкольна, служитъ какъ бы условнымъ примѣромъ, подтверждающимъ истину этого мнѣнія. Чтобы уничтожить эту разсѣлину нужно перебрать все зданіе снова, а Линкольнъ такъ же мало былъ способенъ на эту работу, какъ и Андрю Джонсонъ. Но въ такомъ случаѣ, гдѣ же разгадка той необыкновенной и всеобщей популярности, которою онъ пользовался? Мы уже сказали, что причину этой популярности нужно искать въ типичности характера Линкольна. Онъ былъ современнѣйшее выраженіе американца Сѣверныхъ Штатовъ; потому такъ и ненавидѣли его южане. Энергія, непоколебимое, упорное преслѣдованіе разъ поставленной цѣли, соединенныя съ необыкновеннымъ умѣніемъ приспособляться къ всевозможнымъ обстоятельствомъ, и искусно лавировать между вопіющими противурѣчіями,-- уваженіе къ преданіямъ страны,-- въ авторитету предковъ и въ то же время твердая увѣренность въ собственныя силы, любовь къ индивидуальной независимости -- вотъ отличительныя черты американскаго характера. И всѣ эти черты соединялись въ характерѣ Линкольна самымъ полнымъ и гармоническимъ образомъ. Потому, какъ мы уже сказали, исторія жизни этого замѣчательнаго человѣка, давая ключъ къ уразуменію того, какимъ образомъ образовывается и развивается американскій характеръ вообще,-- послужитъ драгоцѣннымъ матеріаломъ для будущаго историка, а для насъ, современниковъ, она представляетъ въ высшей степени интересную и поучительную картину быта и нравовъ общества, такъ мало похожаго на общество стараго свѣта.

Линкольнъ былъ сынъ бѣднаго дровосѣка. Онъ росъ среди дикихъ дѣвственныхъ лѣсовъ Кентукки; съ самыхъ малыхъ лѣтъ онъ уже помогалъ отцу въ добываніи насущнаго куска хлѣба; вмѣстѣ съ нимъ маленькій мальчикъ ходилъ въ лѣсъ рубить дрова, дѣлать посѣки, расчищать непроходимыя, безплодныя мѣста и превращать ихъ въ пахатныя поля. Эта ранняя трудовая жизнь, эта упорная борьба съ природой оказали могущественное вліяніе на дальнѣйшее образованіе характера Линкольна. Привыкнувъ каждый кусокъ хлѣба добывать собственными трудами онъ проникся глубокою вѣрою въ свои силы, и глубокимъ уваженіемъ къ труду вообще. Эта вѣра и это уваженіе не ослабѣвало въ немъ во всю его жизнь. Незадолго до избранія своего къ президенты, онъ говорилъ: "Каждый человѣкъ долженъ стремиться къ возвышенію, но достигать этой цѣли нужно своими трудами, а не полагаться на другихъ; потому что каждый человѣкъ получилъ отъ Бога не только одинъ ротъ, но и двѣ руки; и если бы Всемогущій захотѣлъ произвести исключительно такой родъ людей, которые могли бы только нѣтъ, а не работать, то конечно онъ не далъ бы имъ рукъ, а только одни рты." Изъ этаго уваженія къ чужому труду вытекало у него отвращеніе ко всякаго рода привиллегіямъ и къ невольничеству, какъ естественному послѣдствію этихъ привилегій. Какъ относился Линкольнъ къ привилегіямъ рожденія -- это лучше всего можно видѣть изъ слѣдующаго въ высшей степени характеристическаго анекдота. Одинъ европейскій офицеръ, переселившійся въ Америку, получилъ тамъ мѣсто лейтенанта въ какомъ то конномъ полку. Когда онъ при свиданіи съ Линкольномъ хотѣлъ выразить ему свою благодарность за это и, очарованный любезностью президента, счелъ долгомъ своимъ упомянуть, что онъ принадлежитъ къ одному очень древнему дворянскому роду, Линкольнъ отвѣчалъ ему: "О, я надѣюсь, это нисколько не воспрепятствуетъ вашимъ успѣхамъ"!-- "Этотъ отвѣтъ, говоритъ Ланге (стр. 100) дѣйствительно-ли данный Линкольномъ или только выдуманный, во всякомъ случаѣ совершенно вѣренъ духу того человѣка, вся жизнь котораго представляетъ вѣрный образецъ кореннаго, настоящаго американца. Ясно и просто самъ Авраамъ Линкольнъ рисуетъ намъ этотъ образецъ въ своей рѣчи, въ 1859 г., когда говорятъ: "Мой взглядъ на свободный трудъ таковъ. Молодой человѣкъ достигаетъ того возраста, который уже освобождаетъ его отъ отцовской опеки. Онъ не имѣетъ никакихъ другихъ капиталовъ, кромѣ своихъ здоровыхъ рукъ, данныхъ ему Богомъ, и твердой, постоянной охоты трудиться; кромѣ того онъ владѣетъ и свободой -- избирать по собственному желанію, какъ родъ своихъ занятій, такъ и хозяина. У него нѣтъ ни земли, ни фабрики, поэтому онъ отыскиваетъ случай сдѣлаться съ кѣмъ нибудь, чтобы тотъ платилъ ему хорошую поденную плату, за хорошую поденную работу. Конечно онъ, по своей охотѣ избравшій для себя извѣстную работу, трудится усердно, живетъ умеренно, и вотъ въ результатѣ годовой или двухгодовой работы у него оказывается излишекъ. Теперь онъ уже самъ покупаетъ клочекъ земли, обзаводится дѣтьми и сберегаетъ постепенно капиталъ, достаточный для того, чтобы съ своей стороны принять на извѣстныхъ условіяхъ какого нибудь новичка-работника, для котораго точно такимъ же образомъ открывается дорога въ самостоятельности." Такимъ образомъ, онъ хочетъ чтобы каждый собственнымъ трудомъ пробивалъ себѣ положеніе въ свѣтѣ, достигалъ самостоятельности. Добиться обезпеченнаго состоянія -- вотъ, по его мнѣнію, конечная цѣль человѣческаго труда,-- нажить себѣ капиталъ -- вотъ главнѣйшій стимулъ человѣческой дѣятельности. Каждый долженъ стремиться изъ работника сдѣлаться хозяиномъ. "Это стремленіе, говоритъ онъ, отвѣчаетъ требованіямъ справедливости и ведетъ къ счастію; оно открываетъ каждому будущность, поэтому и возбуждаетъ къ дѣятельности." Изъ этого же положенія вытекаетъ его взглядъ на невольничество. "Хотя я и согласенъ, говоритъ онъ, съ защитниками рабства въ томъ, что существуютъ нѣкоторыя такія отношенія, въ которыхъ негры не могутъ стать въ уровень съ нами, бѣлыми; они конечно не могутъ равняться съ нами своимъ цвѣтомъ кожи; быть можетъ, они не будутъ соперничать съ нами и касательно нѣкоторыхъ дарованій сердца и ума. Но что касается естественнаго, врожденнаго права,-- ѣсть безъ разрѣшенія другихъ сбой собственный хлѣбъ, добытый своими собственными руками,-- то я надѣюсь, что въ этомъ отношеніи негръ совершенно равенъ намъ и всѣмъ нашимъ противникамъ, какъ и вообще всѣмъ людямъ на свѣтѣ."

Однако этотъ взглядъ на право негра на продукты своего труда, очень мирно и покойно уживался въ головѣ Линкольна съ уваженіемъ къ институту рабства, какъ юридическому учрежденію. Такая гибкость и податливость нравственныхъ принциповъ всегда характеризуетъ то, что мы обыкновенно называемъ практичностью. Изъ проведеннаго примѣра можно видѣть, въ какой степени обладалъ этимъ качествомъ бывшій президентъ союза.

Итакъ, отличительною чертою характера Линкольна была непреклонная энергія и крѣпкая вѣра въ собственныя силы. Первоначально все его честолюбіе ограничивалось скромнымъ желаніемъ обезпечить себя. Съ этою цѣлью онъ поступилъ сидѣльцемъ къ одному лавочнику. Нѣтъ сомнѣнія, что онъ скоро бы добился того, къ чему стремился и его программа человѣческаго счастія не замедлила бы осуществиться на немъ самомъ. Изъ простыхъ сидѣльцевъ онъ вѣроятно скоро сдѣлался бы компаньономъ, а тамъ и хозяиномъ лавки, тамъ и капиталистомъ, но тутъ случилось событіе, оказавшее рѣшительное вліяніе на его дальнѣйшую судьбу и заставившее его круто перемѣнить свою карьеру.

Къ томъ штатѣ, гдѣ онъ жилъ, взбунтовались индѣйцы; начались походы противъ мятежниковъ; почти всѣ взрослые и сильные мужчины его мѣстечка принимали въ нихъ участіе, принималъ и онъ. Его личная храбрость и необыкновенная физическая сила выдвинули его впередъ всѣми его товарищами, онъ пріобрѣлъ извѣстность, онъ былъ возведенъ въ чинъ капитана. Это вскружило голову Аврааму и онъ уже не могъ теперь примирится съ скромною долею лавочнаго сидѣльца. Нотъ, какъ онъ самъ описываетъ совершившуюся въ немъ перемѣну:

"Никогда, за исключеніемъ, впрочемъ одного года, говорилъ позднѣе Линкольнъ, не мучилъ меня бѣсъ высокомѣрія. Было время, когда, говоря совершенно искренно, я много или вѣрнѣе слишкомъ много гордился своими здоровыми руками, на которыя, впослѣдствіи научился смотрѣть совершенно другими глазами. Своимъ длиннымъ рукамъ я не зналъ цѣны. Монетъ быть, ни одинъ богачъ, владѣющій сотнями тысячъ долларовъ, не разсматривалъ свои сокровища съ большею нѣжностью и съ большимъ самодовольствомъ, какъ я свои Р)ни. Голова у меня кружилась отъ плановъ; и я долженъ сознаться, что мои плечи и мои руки всегда были истиннымъ основаніемъ всѣхъ этихъ плановъ. Я разсчитывалъ въ скоромъ времени изъ прикащика сдѣлаться настоящимъ купцомъ -- блистательная перспектива съ неопредѣленными представленіями о прошеніи милостыни (въ случаѣ банкротства) по закоулкамъ. Руки мои я тутъ были для меня утѣшеніемъ, началомъ и концемъ всѣхъ моихъ мечтаній. "Черный Соколъ" (прозвище начальника возставшихъ индѣйцевъ) сдѣлалъ изъ лавочнаго сидѣльца капитана; я никакъ не думаю сказать этимъ будто я дѣйствительно получилъ патентъ на капитанство отъ Black-Havok'а; нѣтъ, я хочу только сказать, что и я, вмѣстѣ съ нашимъ полководцемъ, содралъ особый родъ скальпированія,-- съ Black-Havok'а, нѣкоторую долю славы. Капитанъ -- знаменательное слово. Капитанъ но можетъ быть сидѣльцемъ, если только ему угодно будетъ заявить передъ своими товарищами притязаніе на мужество. "Pluck." И вотъ бѣсъ гордыни взялъ меня за голову, все равно какъ ангелъ Авакумма и показалъ мнѣ, что мой большой палецъ и оба передніе на правой рукѣ равны остальнымъ пальцамъ вмѣстѣ съ цѣлымъ лѣвымъ кулакомъ и что мой языкъ, по вѣрному вычисленію, вѣситъ гораздо больше, чѣмъ обѣ длинныя мои руки. Но кѣмъ хоть разъ овладѣетъ бѣсъ, тотъ обыкновенно не скоро отдѣлается отъ него. Этотъ бѣсъ гордыни своимъ большимъ пальцемъ показалъ мнѣ, черезъ свое плечо, что въ войскѣ, находящемся подъ командою двухъ злыхъ ангеловъ Кутриля и Дальциля (лихоимство и честолюбіе) находится свободное мѣстечко и для меня. Я бросилъ свое прикащичество подъ столъ и какъ богатый надеждами правовѣдъ ушелъ оттуда. Лотти всѣ мои помощники сдѣлались адвокатами и капитанѣ ихъ надѣюсь доказалъ, что всегда достоинъ командовать бодрыми молодыми людьми".

Такимъ образомъ, выбрался Линкольнъ на большую дорогу къ славѣ.

Онъ началъ теперь учиться, чтобы быть допущеннымъ въ качествѣ ученаго юриста къ судейской рѣшеткѣ. "Этотъ новый кандидатъ, говоритъ біографъ Линкольна (стр. 93), былъ совершенно исключительнымъ явленіемъ; онъ былъ настоящимъ обитателемъ лѣсовъ, по своему языку, по своимъ манерамъ, по своему платью. Абе (сокращенное Авраамъ) имѣлъ ровно шесть футовъ въ вышину и при этомъ былъ довольно непропорціональнаго сложенія. Его жилистыя, костистыя руки и ноги были очень длинны, онѣ казалось были ему въ тягость, если только на приходилось маршировать или работать. Руки, которыми когда-то Абе гордился, походили на огромныя подъемныя машины, которыхъ никоимъ образомъ нельзя было всадить въ перчатки. Шея тоже была очень длинна, а грудь казалась очень узкою, для этого "ходячаго маяка". Но въ особенности была замѣчательна голова нашего кандидата юриста: продолговатая, узкая, несоразмѣрно малая по сравненію съ исполинскимъ ростомъ. Волоса были въ высшей степени своенравны; каждый волосокъ стоялъ, въ силу своей внутренней самостоятельности, подъ прямымъ угломъ съ черепомъ, презирая всякія гребенки и щетки. Лобъ его походилъ на здоровый каменный обломокъ, былъ костлявъ и уже въ молодые годы покрытъ морщинами. Подъ густыми бровями, въ глубокихъ впадинахъ лежали глаза, но что за глаза! Свѣтлые, искрящіеся, острые и наивные, они то плутовки блестѣли, то задумчиво глядѣли въ даль. Казалось, что Абе могъ проникнуть въ самую душу каждаго человѣка, на котораго только приходилось ему смотрѣть; онъ всякаго узнавалъ насквозь, какъ будто въ сердце каждаго было для него стеклянное окошко. Необыкновенно большой ротъ, вооруженный двумя рядами бѣлыхъ, какъ снѣгъ, зубовъ; уши годились бы къ головѣ, которая была бы въ два раза больше его собственной. Никакая одежда не могла хороша сидѣть на этой фигурѣ; вездѣ торчавшія кости злобно насмѣхались подъ искусствомъ портнаго. Брюки обыкновенно были узки и не могли скрывать слишкомъ длинныхъ сапоговъ. Прибавьте къ этому общій видъ всей фигуры. Въ немъ проглядывала какая-то особенная сила; въ немь нельзя было не замѣтить Физической крѣпости, но и въ нравственной силѣ почтеннаго Абе также никто не могъ ошибиться; для этого стоило только взглянуть на это лице, на эти черты, съ такимъ достоинствомъ выражавшія спокойную мысль. Первый отзывъ объ Авраамѣ Линкольнѣ могъ быть безъ сомнѣнія такой: "курье зная личность." Но зато второй разъ уже нужно было сказать: "Абе человѣкъ съ необыкновенною душевною силою; боецъ никогда не уступающій, никогда не колеблющійся, человѣкъ только вмѣстѣ съ жизнію отказывающійся отъ своего намѣренія" (стр. 93--94).

Вотъ этой-то жилистой, мускулистой и угловатой личности предстояла теперь трудная задача возвыситься въ средѣ общества волнующагося разнообразными политическими интересами. Рядомъ съ своими товарищами, по большей части богатыми людьми, Линкольнъ стоялъ теперь у судебной рѣшетки, какъ нищій. Прежде чѣмъ попасть за эту рѣшетку, нужно было нѣсколько лѣтъ заниматься юриспруденціей,-- а, у него не было рѣшительно никакихъ средствъ къ существованію, Авраамъ опять обратился къ своимъ рукамъ; онъ сталъ искать мѣста землемѣра. По для землемѣра требовались не одни только руки, нужна еще была и математика, которою Линкольнъ до сихъ поръ никогда не занимался и въ которой онъ ничего не смыслилъ. Нечего дѣлать, онъ занялся математикою и при своемъ желѣзномъ прилежаніи скоро пріобрѣлъ себѣ всѣ нужныя но этой части свѣденія.-- Послѣ этого онъ занялъ мѣсто землемѣра -- должность которую нѣкогда исправлялъ Вашингтонъ. Обязанность его состояла въ распредѣленіи земли между поселенцами. Но первому призыву, онъ долженъ былъ отправляться, не смотря на вѣтеръ и непогоду, по полямъ своими съ инструментами или гдѣ нибудь въ кустахъ высчитывать измѣренія. Понятно, что при такой жизни не было недостатка ни въ трудѣ, ни въ лишеніяхъ. Но Авраамъ не палъ духомъ; онъ твердо шелъ къ своей цѣли и среди утомительныхъ экскурсій онъ не забывалъ заниматься юриспруденціей). Наконецъ въ 1836 году онъ окончилъ свою подготовку, сдалъ экзаменъ и получилъ доступъ къ авдокатурѣ.

Сдѣлавшись адвокатомъ, Линкольнъ тѣсно примкнулъ къ республиканской партіи Генри Клэя изъ Кентукки, и скоро сдѣлался до* нимъ изъ ея самыхъ дѣятельныхъ и выдающихся членовъ. Съ этихъ собственно и начинается политическая карьера Линкольна. Но, такъ какъ мы, не желаемъ касаться здѣсь политической дѣятельности бывшаго президента и политическихъ доктрина его партіи, то ограничимся только краткою характеристикою партій Клэя, и укажемъ, на ту роль, которую занялъ въ ней молодой Линкольнъ.

Вотъ что говоритъ объ этомъ Ланге: "Клэй причислялъ себя къ послѣдователямъ Джеферсона и глубоко былъ проникнутъ принципами національнаго патріотизма. Но онъ всегда ставилъ выше измѣнчивой политики своей партіи, широко понимаемый имъ общественный интересъ. Джеферсонъ хотѣлъ только видѣть свою націю свободною, но Клей не одного этого желалъ: онъ желалъ, онъ стремился къ тому, чтобы утвердить благосостояніе народа на болѣе прочномъ матеріальномъ основаніи. Для этого онъ предлагалъ полезныя общественныя работы, внутреннія улучшенія, которыя слѣдовало привести въ исполненіе насчетъ отдѣльныхъ штатовъ и союза. Клей успѣлъ добиться въ высшей степени важной покровительственной системы пошлинъ въ союзѣ, черезъ что промышленность Соединеныхъ Штатовъ стала въ независимое положеніе, отъ англійской фабрикаціи. Самыя ожесточенные противники Клея находились въ Каролинѣ и преимущественно въ южной; были они также въ Виргиніи въ Миссисипи. Южные каролинцы уже и въ то время серьезно грозили цѣлости союза. Клей первый положилъ сѣкиру у корня могущественныхъ южныхъ штатовъ и при помощи своей покровительственной системы пошлинъ далъ рѣшительный перевѣсъ Сѣвернымъ Штатамъ.-- Во времена самой необузданной демократіи Клей былъ защитникомъ націи и былъ на хорошемъ счету у умѣренныхъ демократовъ. Въ 1830 году Клей стоялъ во главѣ національныхъ республиканцевъ (daymen). Въ 1835 году партія уже совершенно организовалась и сдѣлалась до того вліятельною, что могла думать о совершенномъ уничтоженіи вліянія демократовъ. Въ 183G году приверженцы Клея дали сисей партіи названіе виговъ и съ этихъ поръ они составляли центръ силы, враждебной демократомъ.

"Таковъ былъ предводитель и такова была та партія, къ которой присталъ Авраамъ Линкольнъ, со всею энергіею своего характера. Онъ былъ неутомимъ, обнаруживалъ замѣчательный талантъ въ вербованіи новыхъ членовъ, написалъ множество небольшихъ статеекъ для разъясненія современныхъ обстоятельствъ; и къ очень скоромъ времени стадъ считаться въ своемъ штатѣ самою надежною опорою партіи, поставившей себѣ задачею создать для сѣверной Америки новую будущность. Линкольнъ, по большей части, молчаливый и углубленный въ самого себя, работалъ какъ стѣнобитная машина, если нужда требовала выступить на поле битвы. Онъ не любилъ часто выставляться изъ толпы и говорить рѣчи, но если показывался на трибунѣ, то обыкновенно говорить такія вещи, которыя уже сами въ себѣ заключали неопровержимыя и краснорѣчивыя доказательства. Очень рѣдко Линкольнъ обращалъ вниманіе на мелочныя подробности происходившей борьбы; его взглядъ всегда устремлялся къ болѣе высокимъ и серьезнымъ вещамъ. Онъ въ нѣсколько минутъ излагалъ своимъ слушателямъ общее положеніе дѣлъ и затѣмъ предоставлялъ своимъ краснорѣчивымъ товарищамъ дѣлать нужныя разъясненія и коментаріи къ его словамъ. Какъ ораторъ, Линкольнъ былъ очень популяренъ. Онъ уже съ самаго начала своей политической карьеры попалъ то нелегкое искуство, при помощи котораго различныя отвлеченности можно представлять нагляднымъ и совершенно яснымъ образомъ. Мѣткими сравненіями, заимствованными по большей части изъ народной жизни, удачнымъ и рѣзкимъ юморомъ онъ не только ясно и отчетливо обрисовывалъ передъ слушателями извѣстный предметъ, но и умѣлъ оставить въ нихъ глубокія впечатлѣнія и убѣжденія въ правотѣ всего имъ сказаннаго. Во время преній Линкольнъ обыкновенно сидѣлъ понуривъ голову, скрестивъ руки и ноги; иной разъ онъ принимался грызть ногти всѣхъ десяти пальцевъ. Казалось, какъ будто онъ спитъ; однако же никогда и ничто не ускользало отъ его вниманія. Это былъ человѣкъ способный управлять "кормиломъ" митинговъ; талантъ, умѣвшій давать должное направленіе разсужденіямъ и спорамъ. Если при обсужденіи какого нибудь дѣла можно было опасаться, что побочныя обстоятельства могутъ отклонить отъ главнаго предмета, Линкольнъ быстро поднимался съ своего мѣста, разрѣшалъ встрѣтившіяся недоразумѣнія, приводилъ въ надлежащій порядокъ матеріалы разсужденій, и въ заключеніе, веселою, острою и умною шуткою заставлялъ упрямцевъ замолчатъ".

-----

Слѣдуя порядку выхода въ свѣтъ новыхъ книгъ, мы укажемъ прежде всего на 2-ю часть Микрокозма,-- сочиненія извѣстнаго нѣмецкаго философа и психолога Германа Лотце. Это сочиненіе заключаетъ въ себѣ четвертую, пятую и шестую книги. Въ первой авторъ излагаетъ свое космологическое міровоззрѣніе, знакомство съ которымъ нисколько не можетъ быть интересно для русскихъ читателей. философскія построенія системъ міра уже отжили свое время; оно еще можетъ имѣть какое нибудь значеніе, когда оно построено на реальной почвѣ дѣйствительныхъ фактовъ, по когда оно пускается въ безбрежную и туманную область метафизическихъ умозрѣній (какъ это случается съ міросозерцаніемъ Лотце), то оно можетъ занимать только лѣнивыхъ диллетантовъ, считающихъ науку чѣмъ-то въ родѣ балетнаго развлеченія, а не серьезнымъ органомъ человѣческихъ нуждъ и потребностей. Пятая и шестая книги представляютъ несравненно большій интересъ. Предметомъ ихъ является человѣкъ, или правильнѣе, внутренняя природа человѣка и общество. За ненужнымъ ворохомъ метафизическихъ умозрѣній, здѣсь мы встрѣчаемся съ такими мыслями и выводами, на которыхъ рекомендуемъ нашимъ читателямъ остановить вниманіе. Къ сожалѣнію, книга Лотца, въ настоящемъ ея видѣ, совершенно недоступна для нашей публики. Ломать въ настоящее время голову надъ германской метафизикою, вѣроятно, не найдется много охотниковъ, а еслибы таковыя и нашлись, то они едва-ли бы осилили болѣе двадцати страницъ,-- до того невыносимо дуренъ переводъ. Въ доказательство мы не станемъ вырывать изъ книги на удачу отдѣльныя фразы, выпишемъ первые строки на первой же страницѣ: "Какъ неохотно и недовѣрчиво встрѣчаемъ мы всякую попытку назойливаго остроумія разобрать по частямъ тончайшій строй нашей внутренней природы и какъ мало уваженія внушаетъ намъ спокойная увѣренность, думающая съ общихъ точекъ зрѣнія вѣрно предсказать необходимое развитіе этой опредѣленной смѣси наклонностей (?). Мы считаемъ себя чѣмъ-то неболѣе одной изъ множества группировокъ общеизвѣстныхъ намъ свойствъ; всякая попытка мѣрить насъ на одинъ аршинъ съ другими истощается, думаемъ мы безтолку только надъ внѣшностями нашего существованія, обходя нетронутымъ и непонятнымъ, этотъ ни съ чѣмъ несравнимый остатокъ, то истинное я, которое во всемъ, въ чемъ доступно оно наблюденію дастъ себѣ одну только поверхность, приравнимую къ другимъ (а въ сущности все же остается не сравнимымъ) (?)" и т. д. И такимъ-то языкомъ переведена -вся книга,-- какъ вамъ это нравится.

-----

Кажется, кому бы, какъ не намъ имѣть самыя полныя и подробныя свѣденія о средней Азіи, съ которою мы находимся въ постоянныхъ торговыхъ и территоріальныхъ сношеніяхъ. А между тѣмъ и за этими свѣденіями мы должны обращаться къ европейскимъ путешественникамъ и у нихъ искать описанія этихъ дикихъ народцевъ, разбросанныхъ на огромномъ степномъ пространствѣ между Китаемъ и Россіей). Нѣтъ сомнѣнія, что заходить въ среднюю Азію, съ намѣреніемъ изучать ее, не совсѣмъ безопасно; подозрительность народа, у котораго все построено на хитрости и обманѣ, недружелюбно встрѣчаетъ всякаго любопытнаго, желающаго познакомиться съ азіатскими порядками; но эта черта, общая всѣмъ дикарямъ, не помѣшала англичанамъ осмотрѣть и изучить самыя недоступныя части Африки и устроить свои каленіи на отдаленныхъ островахъ Австраліи; эта черта не помѣшала европейскимъ туристамъ побывать въ самыхъ холодныхъ полярныхъ краяхъ и подъ самыми жаркими широтами экватора. Поэтому извиняться въ томъ, что мы плохо міи ровно ничего не знаемъ о своихъ сосѣдяхъ въ Азіи, ихъ подозрительнымъ характеромъ и опасностію пропивать къ нимъ было бы странно въ виду множества Фактовъ противоположнаго свойства. Извиненіе тутъ можетъ быть одно: мы плохо знаемъ самихъ себя и не только не интересуемся жизнію своихъ сосѣдей, но и своею собственною. Для жителя Малороссіи Сибирь извѣстна не болѣе Ташкента.

Съ этой мыслію мы раскрыли "Семимѣсячный плѣнъ въ Бухаріи" г. Татаринова и, прочитавъ книжку внимательно и не безъ нѣкоторой скуки, еще сильнѣе убѣдились въ справедливости своей мысли. На 136 страницахъ большого листа не сказать ничего интереснаго, не представить ни одного замѣчательнаго факта, не бросить ни одной искры свѣта на страну въ высшей степени самообразную, какъ своею дикостію, такъ и первоначальнымъ пробужденіемъ общественной жизни -- это можетъ только русскій путешественникъ. Изумительная бѣдность наблюдательной способности и непонятное отсутствіе всякой любознательности! Правда, г. Татариновъ оправдывается въ безсодержательности своей книги тѣмъ, что онъ былъ плѣнникомъ, и слѣдовательно лишенъ былъ свободной жизни между бухарцами. "Находясь три мѣсяца, говоритъ онъ, въ Бухарѣ и не имѣя возможности выйдти со двора, служившаго мѣстомъ нашего заключенія; не видя никого, кто бы могъ сообщить намъ что нибудь; будучи три мѣсяца въ Самаркандѣ, гдѣ нашъ дворъ былъ постоянно на замкѣ и постоянно торчали денные и ночные часовые, я могу повѣствовать только о томъ, что было доступно для меня, т. е. о путешествіи впередъ и обратно, и о самой жизни въ заперти въ бухарскихъ городахъ." (Стр. 111). Но во-первыхъ, до заключенія своего бухарскимъ эмиромъ г. Татариновъ путешествовалъ свободно, и слѣдовательно могъ запастись кой-какими свѣденіями, кромѣ сообщаемаго имъ отчета о томъ, гдѣ и какъ угощали его. Во-вторыхъ, даже во время плѣна, какъ мы узнаемъ отъ самого г. Татаринова, при немъ и товарищахъ его находились люди, которые были не прочь потолковать съ русскими не только о жизни бухарцевъ, но даже о характерѣ и недостаткахъ самого владѣтеля Бухаріи. Въ числѣ этихъ людей находился между прочимъ русскій выходецъ Каратаевъ, говорившій по русски и нисколько не стѣснявшійся въ своихъ отзывахъ какъ о своенравномъ деспотѣ Бухаріи, такъ и о самой странѣ, которую онъ узналъ хорошо. Не воспользоваться такимъ драгоцѣннымъ источникомъ -- значатъ не умѣть или не хотѣть наблюдать то, о чемъ впослѣдствіи рѣшился писать г. Татариновъ. Наконецъ, если не было никакой возможности познакомиться съ той или другой стороной бухарскаго ханства, вынести изъ него болѣе или менѣе интересные и поучительные факты, то зачѣмъ было писать цѣлую книгу и злоупотреблять неусыпными издательскими заботами Маврикія Осиповича и его веленевой бумагой? Ни Маврикію Осиповичу, ни сорока тысячамъ его кліентовъ ровно нѣтъ никакого дѣла до того, сколько палокъ отпустили бухарскому сановнику Ишанъ-Ходжъ -- 69 или 70 -- за то, что онъ посовѣтовалъ своему государю воевать съ русскими. Что въ Бухаріи не скупятся на палочные удары -- это извѣстно каждому и безъ г. Татаринова. Точно также никому нѣтъ надобности, что кушалъ г. Татариновъ въ плѣну и какъ тосковалъ о родинѣ. Поэтому, намъ кажется, что было бы гораздо благоразумнѣе и скромнѣе ⁹/₁₀ книги совершенно выбросить, а остальную десятую часть изложить въ небольшой газетной статейкѣ, изъ которой мы узнали бы коротко и ясно, что благородный подвигъ г. Татаринова, бывшаго въ плѣну у бухарцевъ, заслуживаетъ полнѣйшаго нашего сочувствія.

Здѣсь кстати замѣтимъ, что наша издательская щедрость рѣшительно угрожаетъ обратиться въ роскошь, и не быть оцѣненною по достоинству, нашей вовсе не роскошной публикой. Посмотришь на наружную сторону изданія, на цвѣтную бристольскую бумагу, на радужныя обложки, на красоту шрифтовъ, обиліе рисунковъ, на самыя заманчивыя заглавія въ родѣ "Петербургскія тайны", "Варшавскія трущобы" (говорятъ, что г. Крестовскій и К° подрядился написать Саратовскія, Самарскія и Вологодскія и т. п. трущобы),-- посмотришь на все это и не только подумаешь, что въ этихъ изящныхъ и привлекательныхъ книжкахъ должно быть необыкновенное богатство ума и интереса для читающей публики. Но увы! подъ радужными бристольскими обложками кишатъ самыя неизящныя грамматическія, логическія и корректурныя ошибки; подъ заманчивыми заглавіями скрывается рѣшительная глупость и великолѣпная бумага г. Печаткина могла бы съ большею пользою идти на обертку сальныхъ свѣчей, чѣмъ на тисненіе такихъ авторскихъ произведеній, какъ "Варшавскія" или "Петербургскія трущобы". Нѣтъ ужь лучше воротиться бы къ лубочнымъ изданіямъ матушки -- Москвы, но только издавать ихъ хоть съ какимъ побудь содержаніемъ, и въ болѣе опрятномъ грамматическомъ видѣ. Съ этимъ навѣрное согласится каждый благоразумный читатель.

П. Т.

"Дѣло", No 5, 1867

Оставить комментарий Ткачев Петр Никитич (bmn@lib.ru) Год: 1867 Обновлено: 14/02/2017. 70k. Статистика. Статья: Критика Новые книги	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: Прудон: Французская демократия. Перев. под ред. Михайловского. СПб. 1867 г. Макса Ланге: Авраам Линкольн или великая борьба между северными и южными Американскими штатами. Перев. с немецк. с портретом Линкольна. Спб. 1867 г. Германа Лотце: Микрокосмос. Мысли о естественной и бытовой истории человечества. Опыт антропологии ч. П. Москва. Изд. Солдатенкова. Гексли: Уроки элементарной физиологии. Перев. с англ, под ред. И. А. Петрова, с пред. Д. И. Писарева. 1867 г. Семимесячный плен в Бухарии: А. Татаринова изд. М. О. Вольфа. С.-пб.

Ткачев Петр Никитич Новые книги

НОВЫЯ КНИГИ.

Ткачев Петр Никитич
Новые книги