Толстой Лев Николаевич
Я. С. Лурье. После Льва Толстого
Lib.ru/Классика:
[
Регистрация
] [
Найти
] [
Рейтинги
] [
Обсуждения
] [
Новинки
] [
Обзоры
] [
Помощь
]
Комментарии: 2, последний от 01/10/2019.
Толстой Лев Николаевич
(
gabrielmv@yahoo.com
)
Год: 1993
Обновлено: 22/09/2004. 554k.
Статистика.
Очерк
:
Философия
Об авторе
Скачать
FB2
Оценка:
4.86*12
Ваша оценка:
шедевр
замечательно
очень хорошо
хорошо
нормально
Не читал
терпимо
посредственно
плохо
очень плохо
не читать
Я. С. Лурье. После Льва Толстого
----------------------------------------------------------------------------
Date: июль 2002
Изд: Лурье Я.С. После Льва Толстого. Исторические воззрения Толстого и
проблемы XX века, СПб., "Дмитрий Буланин", 1993
OCR: Адаменко Виталий (adamenko77@mail.ru)
----------------------------------------------------------------------------
Вопросы философии истории, поднятые Толстым, не утратили актуальности в
наш век. Главный урок, который можно извлечь из печального опыта XX в.,
заключается в том, что попытки "делания истории", основанные на любой
социальной или национальной догме, губительны. В жертву таким попыткам не
должны приноситься нравственные принципы человечества.
ОГЛАВЛЕНИЕ
От автора
Введение
I. Исторический "атомизм" в "Войне и мире"
Историческая концепция в первой завершенной и в окончательной редакции
романа
Восприятие критикой исторической концепции романа
Историческая необходимость: Толстой, Гегель и Бокль
"Дифференциал истории"
Толстой и исторический материализм
Вопрос о необходимости и свободе
"Дух армии и народа" - Толстой и К. Поппер
Проблема патриотизма - Толстой и Достоевский
Отношение к государству и власти
II. Толстой в XX веке
Толстой и революция 1905 года
Толстой и Столыпин
Толстой и "Вехи"
Толстой и историческое предвидение
III. Революция и идеи Толстого
Представители религиозно-философского направления против Льва Толстого
Короленко и Горький
Толстовцы и большевики
IV. Русская историческая проза XX века и идеи Толстого
Спор с Толстым: Алданов и Мережковский
В поисках "красного Толстого"
Человек и история: Булгаков, Тынянов и Гроссман
Единоборство с Толстым: Солженицын
Заключение. Толстой на пороге XXI века
ПОСЛЕ ЛЬВА ТОЛСТОГО
Исторические воззрения Толстого и проблемы XX века
ОТ АВТОРА
Работа над этой книгой была начата еще в 1978 году, в бытность мою научным
сотрудником Института русской литературы (Пушкинский Дом) Академии наук
(ср.: Русская литература. 1978. No 3; 1989. No 1). С благодарностью
вспоминаю научные консультации покойной Елизаветы Николаевны Купреяновой.
Основная часть книги написана в стенах Института имени Дж. Кеннана (Kennan
Institute For Advanced Russian Studies), входящего и состав
Интернационального центра имени Вудро Вильсона (The Woodrow Wilson Center) в
Вашингтоне (США). Выражаю глубокую благодарность директору Кеннан-Института
доктору Блэру Рублу (Blair A. Ruble), заместителю директора доктору Марку
Титеру (Mark H. Teeter), директору Вильсон-Центра доктору Ч. Блитцеру
(Charles Blitzer), а также всем коллегам, которые своим вниманием и заботой
способствовали моей работе.
Я. С. Лурье
С.-Петербург, январь 1993 г.
ВВЕДЕНИЕ
- Вот умрет Толстой и все к черту пойдет! - говорил он не раз.
- Литература?
- И литература. Это слова Чехова, приведенные в воспоминаниях Бунина. (*)
(* А. П. Чехов в воспоминаниях современников. М., 1986. С. 490. *)
Небольшой любитель теоретических рассуждений, Антон Павлович и в этом
случае выражал свою мысль сугубо лапидарно. Интереснее всего в этом
разговоре, пожалуй, последние слова Чехова. Если бы речь шла только и прежде
всего о литературе, его мысль не казалась бы парадоксальной. Такого
писателя, как Толстой, Россия иметь не будет - может быть, целый век. Но
Чехов назвал литературу лишь во вторую очередь: "И литература". Что же
означают его слова? Безмерно высокую оценку личности Толстого, веру в то,
что авторитет "Льва Великого", как именовал Толстого Стасов, может спасти
страну от катастрофы, падения "к черту"?
Пожалуй, это слишком гиперболично для Чехова, не любившего стасовского
пафоса и преувеличений. Неизбежная и не столь уж далекая смерть
яснополянского старца (кстати, пережившего Чехова шестью годами) означала в
его глазах, скорее, конец эпохи, воплощением которой был в его понимании Лев
Толстой.
Что же это была за эпоха, и как она воспринималась людьми нового века?
Одна особенность уходившего в прошлое времени ощущалась этими людьми
особенно резко. Это рационализм, вера в человеческий разум, унаследованная
от Просвещения, но еще более укрепившаяся в "век пара".
Рационализм был одной из характернейших черт толстовского мышления. Это не
значит, конечно, что на рациональных посылках основывались все его
убеждения, взгляды и пристрастия. Толстой был религиозен - во всяком случае,
большую часть своей жизни. Его художественные вкусы были субъективны. Люди,
не разделявшие верований и взглядов Толстого, возражали ему, - но это были
не споры, а простое противопоставление различных взглядов. Атеист мог не
принимать веры и Бога, ортодоксальный христианин - противопоставлять
толстовскому христианству веру в догматы и обряды; Стасов, любивший Шекспира
и не ценивший Гомера, не соглашался с Толстым, чьи оценки были
противоположными. Но ясно, что логический спор во всех этих случаях был
просто невозможен: для него не было общих исходных посылок.
Совсем иначе обстояло дело с логическим развитием взаимно принятых
различными сторонами позиций. Этические принципы Толстого имели своим
источником Библию: моисеево десятословие (прежде всего - "Не убий"),
ветхозаветную заповедь "Возлюби ближнего своего, как самого себя" (Левит,
XIX, 18) и, в особенности, евангельский завет непротивления злу насилием.
Эти слова Толстой понимал прямо и буквально. Его оппоненты, стоя
теоретически на тех же религиозных позициях, отвергали такое понимание,
считая видимо, что библейские заповеди имеют не прямой, а какой-то иной -
символический или иносказательный - смысл. Но почему их нужно было толковать
таким образом? Для Толстого это было неприемлемо. Даже в "Исповеди", даже в
своих религиозных сочинениях он писал, что если требования его ума не
беспредельны, то все же они правильны - "без них я ничего понять не могу":
"Я хочу понять так, чтобы всякое необъяснимое положение представлялось как
необходимость разума же, а не как обязательство поверить..." (*) Рационализм
Толстого отразился и в "Плодах просвещения", обретших ныне, в дни
воскресшего повсеместно увлечения парапсихологией и телепатией, новую
актуальность, и в сцене причащения в "Воскресении". Рационализм
предопределил резкое неприятие Толстым мистических сочинений и "видений"
Владимира Соловьева, несмотря на то что нравственные поиски философа были во
многом близки писателю (**).
(* Толстой Л. Н. Полн. собр. соч.: В 90 т. М., 1928-1958. Т. 23. С. 37 и
57 (далее ссылки на это издание приводятся в тексте в скобках: том и
страница). *)
(** Маковицкий Д. П. Яснополянские записки. Кн. 1 // Литературное
наследство. Т. 90, кн. 1. М., 1979. С. 399. Ср.: Лекция Вл. С. Соловьева о
религии. Из цикла "Чтение о богочеловечестве", 10 марта 1878 г. (см.:
Литературная Россия. 1976. No 16). Полемике с Толстым В. Соловьев посвятил
книгу: Соловьев В. Три разговора о войне, прогрессе и конце всемирной
истории, со включением краткой повести об Антихристе и с продолжениями. 2-е
изд. 1901. С. 1, 64, 114-115, 123, 194-195. **)
У Чехова толстовский рационализм, как и вообще рационализм XIX века, едва
ли вызывал отрицательное отношение - скорее, он мог ему сочувствовать. Но
такое мировоззрение было совершенно неприемлемо для философов и писателей
первых десятилетий XX в. - "серебряного века", как они его называли. "Я
никогда не сочувствовал толстовскому учению. Меня всегда отталкивал грубый
толстовский рационализм... Он согласен принять лишь разумную веру; все, что
кажется ему в вере неразумным, вызывает в нем протест и негодование...
Толстой остался "просветителем". Вся мистическая сторона христианства...
вызывает в нем бурную реакцию просветительского разума..." - писал Н. А.
Бердяев. (*)
(* Бердяев Н. А. Собрание сочинений. Т. 3. YMCA-PRESS, 1989. С. 112-113.
*)
"Легкомысленную грубость русского нигилиста шестидесятых годов" усматривал
в Толстом и Д. Мережковский. Отвергая "живое тело христианства - таинства и
обряды", Толстой, по словам Мережковского, падал "хуже, чем в бездну, - в
яму при большой дороге, по которой ходят все..." Особенно раздражало автора
"Христа и Антихриста" почитание Толстым "здравого смысла", который, по
мнению Мережковского, можно пускать в заветные "области человеческого духа"
"только для того, чтобы он здесь подчищал, подбирал, отворял и затворял
двери, словом прислуживал, но только не приказывал..." (*)
(* Мережковский Д. С. Толстой и Достоевский. СПб., 1902. Т. 2. С. 203-228.
*)
В спор о "здравом смысле" чета Мережковских пустилась даже во время
поездки в Ясную Поляну. Вот как вспоминала этот спор Зинаида Гиппиус: "Мы
говорили, конечно, о религии, и вдруг Толстой попадает на свою зарубку,
начинает восхвалять "здравый смысл".
- Здравый смысл - это фонарь, который человек несет перед собою. Здравый
смысл помогает человеку итти верным путем. Фонарем путь освещен, и человек
знает, куда ставить ноги.
Самый тон такого преувеличенного восхваления "здравого смысла" раздражает
меня, я бросаюсь в спор, почти кричу, что нельзя в этой плоскости придавать
первенствующее значение "здравому смыслу", понятию, к тому же весьма
условному... и вдруг спохватываюсь. Да на кого это я кричу? Ведь это же
Толстой..." (*)
(* Гиппиус 3. Живые лица. Воспоминания. Тбилиси, 1991. С. 156-158. *)
Если во время разговора с Толстым Зинаида Николаевна и спохватилась, то
лишь ненадолго. Толстовский "фонарь здравого смысла" отвергался людьми XX
века постоянно - и в годы первой мировой войны, и во время революции, и при
наступлении европейского фашизма. Если мир в этом столетии и не пошел "к
черту", как предсказывал Чехов, то не раз он оказывался близким к этой
перспективе.
Что же значат сегодня идеи Толстого, и в частности, его отношение к
государству, ко власти, к историческому процессу?
Предлагаемая книга - попытка ответить на этот вопрос.
I. ИСТОРИЧЕСКИЙ "АТОМИЗМ" В "ВОЙНЕ И МИРЕ"
В 1906 г. в письме к одному из своих друзей и помощником П. И. Бирюкову
Толстой вспоминал, что "отрицательное отношение к государству и власти"
окончательно сложилось у него под влиянием казни народовольцев в 1881 г.
(которой он пытался воспрепятствовать), но что "началось это и установилось
в душе давно, при писании "Войны и мира" и было так сильно, что не могло
усилиться, только уяснялось..." (76, 114).
На первый взгляд такое сближение впечатления от казни
1881 г. с писанием "Войны и мира" кажется неожиданным. "Война и мир" вовсе
не воспринимается теперь как сочинение противогосударственное. Напротив, в
представлениях многих читателей "Война и мир" - прежде всего эпопея,
посвященная Отечественной войне, защите русского государства от
завоевателей. Но только официозные писатели, вроде Леонова и Федина,
декламировали об описанном Толстым "былинном поединке русских с многоязычной
наполеоновской Европой", но даже такой независимый человек, как эмигрант М.
Осоргин, писавший во Франции во время гитлеровской оккупации, именовал
"Войну и мир" "библией русского патриотизма". (*)
(* Леонов Л. Собр. соч. М., 1962. Т. 8. С. 399. Ср.: Федин К. Собр. Соч.
М., 1962. Т. 9. С. 30-31; Осоргин М. А. Мысли о Толстом // Russian Liteгагу
Triquarterly. Ann Arbor, 1982. V. 17. P. 199. *)
Для того чтобы понять слова Толстого в письме Бирюкову, необходимо
обратиться к историческим главам романа.
Историческая концепция в первой завершенной и в окончательной редакции романа
В 60-х годах, когда Толстой писал "Войну и мир", он был в тесной связи со
славянофилами, чье влияние на свое "духовное направление" он отмечал и
впоследствии. Близок он был и к таким консерваторам, как М. Погодин и М. Н.
Катков. Обращение к теме Отечественной войны было при таких настроениях
вполне естественным. Явный перелом в мировоззрении Толстого обозначился уже
в процессе написания "Войны и мира" (первоначально еще не имевшей этого
названия); это особенно бросается в глаза при чтении глав, посвященных 1812
году (начало шестой и седьмой частей первоначальной редакции). Возражая Б.
M. Эйхенбауму и другим авторам, считавшим, что Толстой начал писать роман
как "хронику дворянской жизни", и лишь потом придал ему форму исторической
эпопеи, Э. Е. Зайденшнур отметила, что уже первая редакция последней части
романа (доведенная до конца 1812 года) - "многоплановое произведение", где
"в историко-философских рассуждениях голос автора уже звучит громко и
отчетливо". (*)
(* Зайденшнур Э. Е. 1) "Война и мир" Л. Н. Толстого. Создание великой
книги. М., 1966. С. 66; 2) Как создавалась первая редакция романа "Война и
мир" // Первая завершенная редакция романа "Война и мир". М., 1983. С. 9,
47, 53. (Литературное наследство. Т. 94). *)
Текст первой завершенной редакции, ныне полностью опубликованный,
действительно содержит ряд положений исторической философии Толстого, однако
они еще не приведены в систему. Первоначальная редакция второй половины
романа, посвященной 1812 году (начиная с части, которая была обозначена
сперва как шестая), была написана Толстым уже после того, как была сдана в
"Русский вестник" и стала публиковаться его первая половина, озаглавленная
"1805 год".
Шестая часть начинается перепиской Наполеона и Александра весной 1812 г.,
далее следует первое в романе рассуждение об исторической необходимости:
"Обыкновенно думают, что чем больше власти, тем больше свободы. Историки,
описывая мировые события, говорят, что такое событие произошло от воли
человека - Кесаря, Наполеона, Бисмарка и т. п., хотя сказать, что в России
погибло 100 000 людей... потому что так хотел один или два человека, так же
бессмысленно, как сказать, что подкопанная (гора) в миллион пудов упала