Туманова Зоя Алесксандровна
Пока горит свеча

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Фантастический рассказ.

Зоя Туманова.
Пока горит свеча

Фантастический рассказ

   Фонари на мосту -- рыже-пламенный, и все-таки неживой, синтетический свет, черные дуги пролетов...
   Человек на мосту -- руки в карманы, вздернутые плечи, нахлобучена шляпа; подозрительно пристыл к парапету, уставился вниз. Еще медлит, но с ним все ясно: разорвалась нить судьбы -- концы в воду...
   Борис словно увидел себя со стороны в описанной выше позиции: экое дешевое кино!
   Нет, дорогие мои, имея разряд по плаванию, не очень-то утопишься, да и вообще подобные крайности не в стиле эпохи. Надо попросту обдумать все, проанализировать с самого начала, сделать разумные выводы. А что сердце саднит да горло перехватывает -- это, дорогие мои, детали...
   Итак, была ссора -- не первая и, надо думать, не последняя. Правда, Лидия на этот раз превзошла себя, выдала все, на что способна современная дева, вооруженная интеллектом и сознанием полной безнаказанности...
   Захотелось наказать. Захотелось, чтоб в войне нервов она сдалась первой...
   Эти дикие вечера у молчавшего телефона! Уставишься -- и вдруг открываешь, что его коробка похожа на голову барана в профиль, с рогами, загнутыми книзу... Упрямая башка упрямо молчащего барана!
   Мама... Что-то она чуяла, у нее ум сердца. Никогда не вмешивалась прежде, а тут... "Что ты не звонишь Лидии?" Он огрызался. Вытягивался в кресле, зажмуривался... Воображая себе это молчание, эту непосильную тишину, как черную бездну, -- когда ж хрупким мостиком протянется дрожащая трель звонка?
   "Краснословие!" -- сказала бы Лидия.
   Молчит. Онемел телефон, великий болтун века...
   А нынче вечером... Вовсе издрызгали душу -- не те звонки. Сбор ветеранов добровольных пожарных дружин. Эпидперевозка. Детский голосишко, с запиночкой: "П' зовите, п' жалуста, Ва-а-дика".
   На этом Вадике он и сломался. Презирая себя, каждую секунду готовый повернуть обратно, не шел, тащился -- подошвы словно свинцовые -- и все же шел туда, только туда...
   А когда доплелся до треклятого, трижды блаженного подъезда, почувствовал обморочную пустоту в голове.
   Под окнами -- так уютно, привычно припаркован синий "жигуль" Леонида. И золотистый квадрат окна на пятом этаже, два темных силуэта на светлом фоне... сближаются, расходятся, жестикулируют. Этакий выразительный театр теней... И заключительный кадр, не оставляющий и щелки для сомнений. Поцелуй в диафрагму, как говорили на заре киноискусства. Не хватало лишь титра "Конец фильма".
   ...Что было делать? Ворваться, потребовать объяснений? Будто и так не ясно. "Добрый мой, поезд уже ушел..."
   ...Только и осталось -- стоять на мосту, глядя вниз, на воду. Есть на что посмотреть.
   В нефтяной черноте реки дробятся, струятся отражения фонарей... Оранжевые блики, лоскутья пламенного атласа... колышутся и плывут, уплывают, и все на месте... движутся и остаются...
   Остается -- блеск, блик, мираж, а река -- течет...
   Как же он прозевал, просмотрел, не догадался? Каждый вечер, прямо под окнами, человек заводит машину и едет... Куда? Его дело, но трудно не помнить, каким взглядом Ленечка смотрел на Лидию тогда, у Коломейцевых. И разве можно было забыть, каков он сам, лощеный хлыщ, супермальчик с гладкой физиономией и девизом "Лови момент!"
   ...Каждый вечер, со дня их ссоры, Ленечка, вечный, с мальчишества, друг-соперник, ловил этот свой момент... И поймал!
   -- Закурить не найдется?
   Хрипловатый, с уголовщиной, баритонец впихнул в реальность. Голова отщелкала, как ЭВМ: ночь, ни души, классический вопрос, что ни ответь -- нож под ребра и требование "Гони шуршики!" Иль, как у них там, "фанеру"?
   Черт бы с ним, с пятеркой, с десяткой, да ведь выскочил -- без бумажника... Что бицепсы -- против ножа?
   Спине под курткой стало горячо и липко. Все же Борис совладал с дрожью, вытащил из кармана смятую Пачку "Космоса", протянул, сам весь напрягся -- как ждут судейского пистолета на старте -- рвануть с места.
   А тот попросту закурил, бросил спичку в воду...
   Отпустила, отхлынула затопившая с головой жаркая волна страха. Тут уж можно было и глянуть -- парень как парень, даже чем-то похож... впрочем, все мы усреднены мировым стандартом.
   А тот, зябко поведя плечами, поднес к глазам руку, глянул на циферблат, тихо ругнулся:
   -- Черт, опять отстали... Слышь, Василий, сколько на твоих?
   Пусть буду Василий, лишь бы мирно разойтись. Борис отозвался:
   -- Двенадцать -- без четверти!
   Парень фыркнул, выставил на свет запястье с часами:
   -- Глянь, какой подлый достался механизм! Отстают, понимаешь ли, регулярно...
   -- В мастерскую сносить! А так -- машинка хоть куда...
   Часы, в самом деле, глянулись ему -- огромные, в духе "ретро", цифры римские, стрелки с узорчиком...
   -- Что, понравились? Может, махнемся? Надоело стрелки переводить...
   Снова застучало в голове: вот как нынче, культурненько, не "Давай котлы, фраер!", а подсовывают тебе обмен, туфту неходячую, а то и просто корпус без механизма, ну и ладно, все равно часы пора менять, у всех в отделе электронные, ладно что не куртку -- моя-то кожаная...
   Вслух же Борис сказал, с усмешечкой, небрежно:
   -- Давай -- для смеху...
   И вот уже у него на ладони -- тяжесть металла, хранящего тепло чужой руки.
   Борис машинально глянул на циферблат: половина одиннадцатого. Как же это?
   ...Что-то стронулось в голове, поплыло. Оранжевые круги на черном, мерцают, крутятся...
   
   Вот что бывает, когда вдруг увидишь знакомый "жигуль" у знакомого подъезда.
   Поздновато -- для визита. А этому -- не поздно?
   Тяжко ухнула дверь подъезда -- лифт где-то вверху, пока дождешься этой черепахи, -- бегом, разрядник!
   Лестница отскакивала от подошв, на площадке пятого, уже в белом накале, втер кнопку звонка в стену, держал не отпуская.
   Леонид открыл -- отшатнулся. На перекошенной физиономии ясно читалось: "Принесло тебя!", вслух же прозвучало кислое:
   -- Поздненько...
   -- Не поздней тебя.
   -- Я тут уже давно.
   -- Я тут давнее...
   -- Слушай, бывают ситуации, когда третий должен уйти...
   -- Вот и уходи...
   -- У нас решающий разговор, она согласна...
   -- Еще поглядим, -- Борис, взявшись за Ленькино плечо, хотел его передвинуть, как шкаф, тот неожиданно уперся...
   Скрипнула дверь. Лидия с порога уяснила ситуацию и вмиг приняла решение:
   -- Леня, спасибо за книгу, в среду занесу...
   Была еще какая-то суета, разговоры, все -- мимо, мимо...
   Она, только она, такая же -- и в чем-то неуловимо другая, -- похудела, прическу изменила? -- со строгим, ожидающим взглядом, и эта тишина в квартире, и все зависит от него, от его слов -- или ничего не зависит?
   ...Упреки, обвинения и извинения, и горький, терпкий вкус обиды, и жалкие слова, и злые слова -- словно буря трясла обоих, и теплая тяжесть рук вокруг шеи, ее волосы, щекочущие прикрытые веки, и сердце бьется где-то у горла, нестерпимо, ликуя, трепыхаясь, на разрыв, и одна мысль, поглотившая все, -- успел! Успел!
   
   -- Боря, по-моему, ты опаздываешь на конференцию...
   -- Мама, по-моему, в последние десять лет я сам знаю, что мне делать...
   Замолчала круто, обиженно, неслышно сновала по квартире, что-то переставляя, перекладывая... Кликнула Томку, собака, ошарашенная радостью внеочередной прогулки, подметала хвостом пол в прихожей... ушли.
   Распространенное заблуждение стариков -- будто они все знают и все предвидят. Будто они -- островки в бегучем потоке времени.
   А время бежит, бежит, все меняя. Кажется, давно ли -- пепелил взглядом телефон, ждал чуда-звонка? А теперь -- тому же телефону -- мысленный приказ: молчи! Нишкни! Вроде и нет тебя!
   И отключить нельзя, и трубку положить нельзя, шеф, словно собачку на цепочку, посадил: "Я буду звонить, возможно, вы мне еще понадобитесь..."
   Очень, очень возможно. В последних работах половина расчетов -- его, Бориса. Но кто про то знает? Для всех это Прохоров, ого! И когда собственная защита еще зыблется в сиреневом тумане... Но разве им это объяснишь -- Олегу, Витьке? Сохранился в них еще этот студенческий наив -- "стучи в барабан и не бойся!"
   Дррз! Тьфу! Дернулся, словно ошпаренный. Вот что значит -- нервы на вздержку!
   Ну, поори, поори... А если не брать трубку? Уже, мол, в пути.
   А если это шеф -- и действительно потребует, вызовет, займет, создаст несокрушимое алиби?
   Все-таки это был Витька. Обрушился без предисловий:
   -- Ты что, околпел?
   И дальше -- открытым текстом...
   -- Крикун, ты хоть выслушай, -- попробовал поговорить как с человеком, -- ты же знаешь, мой старик...
   -- Не прячься за своего старика, он у тебя сухопаренький, твои собственные плечища -- торчат... Ты что, хочешь, чтоб Олежку забодали при твоем блистательном неучастии? Ты же обещал, медуза!
   -- Ну, обещал, но мой старик...
   -- Да пошел ты со своим стариком!
   -- Я тебе все объясню, не кипи...
   Начал и осекся: Лидия дома! И когда вошла, давно? Слышала?
   Невозможно было придумывать, оправдываться под этим взглядом. Смотрит, как на букашку под стеклом, -- с брезгливым любопытством.
   Борис нажал на рычаг, пусть Витька подумает, что разъединило, перезванивать ему некогда, сейчас там начнется...
   Но и здесь началось. Не смолчала, спросила:
   -- Ты не пошел на конференцию?
   Как будто и так не видит, что не пошел!
   Борис ответил, сдерживаясь:
   -- Викентий сказал, что будет звонить, я ему зачем-то нужен...
   Грациозно откинулась в кресле -- Борис невольно, зло залюбовался: королевская пластика! С ленцой, но четко, раздельно -- сформулировала:
   -- Жидкость принимает форму сосуда, в который она налита.
   Борис взвился, как подстегнутый:
   -- Ненавижу этот тон! Я тебе не мальчик и не мячик! Не подопытный и не подследственный!
   -- Твое красноречие неистребимо... Жаль, что его не хватило для дела -- как всегда.
   Он еще попытался довести до сознания, втолковать:
   -- Пойми: есть направления и школы, есть учителя и ученики...
   Перебила:
   -- Да, ты многому научился у своего пролазистого шефа...
   И тут он окончательно сорвался -- в крик, в жестикуляцию, пытался вбить в эту каменную голову, что он и успеть не мог, такой выдался день сумасшедший.
   -- Вот, проверь по часам, где, когда, что? Смотри сюда!
   ...Узорные стрелки стали углом. В голове -- муть. Круги перед глазами. Шеф в кресле.
   -- Викентий Львович, простите, закончим в следующий раз, спешу...
   Выцветшие, со зрачком-буравчиком, насторожились глаза.
   -- Знаю, знаю, конференция... Бесконечно малые открытия в области бесконечно малых... Докладчик -- аспирант Букреева... Ох, Иван Аристархович... друг детства, враг отрочества... выпускает своего боевого конька... Вам обязательно надо быть на этой конференции?
   Шеф любит задавать вопросы, не требующие ответа. Вот и это -- вопрос-указание. Напоминание о скромном своем начальственном желании -- чтоб его аспирант не лез в драку. До поры...
   До какой поры!
   И как смотреть в глаза Олежке? Витьке? Договорились ведь -- двинуть скопом... Сколько же те -- академические лысины -- будут носиться со своими идейками, вышедшими из употребления еще в докибернетическую эру?
   -- Обязательно. Надо. Быть, -- отчеканил, глядя прямо в бесцветные глазки. И они заморгали, заслезились даже...
   -- Хотите по-своему -- не рано ли?
   -- Простите, опаздываю! -- крикнул уже на бегу.
   Бежал, ловил такси, возносился в скоростном лифте...
   В зале захлопали, когда он запаленно ворвался в двери. Не ему -- президиуму: только-только рассаживались.
   Борис тут же начал строчить записку, чтобы дали слово, чувствуя в себе злое вдохновение: ох, выдадим сегодня!
   Конференцию объявили открытой...
   
   Шикарные фотообои, мебель темного дуба, на полках всяческие экзотические безделушки -- не расставлены, а словно бы небрежно раскиданы. Кабинет впечатлял, хозяйка его -- тоже.
   Прекрасно, когда женщина одевается без этакой заявки: "Смотрите здесь, смотрите там!" Жемчужного отлива блузка, юбочка "Буффало-Билл", кольцо из перламутра -- все было как бы прирожденным, и прическа -- лишь оправа для нежной смуглоты лица. И разговор -- без раскачки, сразу к делу:
   -- Диссертации пишутся, чтобы пылиться на полках. Нам нужно такое, чтоб журнал рвали из рук. Научный детектив -- в этом роде.
   Он мягко возразил:
   -- Детектив невозможен без разгадки, а у меня -- всего лишь гипотеза.
   -- Подайте ее так, чтобы убедить: она-то и есть истина, в последней инстанции! Создайте гипноз гипотезы!
   ...Вот тут и всплыла строка: "Блестяща и остра, как лезвие имеретинской шашки..."
   Может быть, Лидия в своем КБ смотрится так же? Но почему же дома женщины позволяют себе так расслабляться? В последнее время просто невыносимо ее вечное нытье, кутанье в пуховый платок. А нынешняя сцена? И такой он, и сякой -- "вечная гонка за успехом, любым, лишь бы..."
   Надо бы знать закон существования в науке: ты не затмеваешь, тебя затмят. И тут -- вовсе не "лишь бы" напечататься, а сверхпопулярный журнал -- сто очков вперед друзьям-соперникам по оперативности... Когда есть возможность сказать свое "э" раньше, чем Петр Иванович...
   Все это он высказал Лидии и как будто убедил, а потом, уже по ту сторону логики, снова отчаянный взгляд и нелепая просьба: "Останься, отложи на другой день..."
   Я отложу, и меня отложат. "Не давайте себя задвинуть", -- говорил шеф, и правильно говорил, ориентировался старик, мир праху его...
   Это был какой-то подспудный ход мыслей, не мешавший внимать такой же отточенной, как внешность, словно бы порхающей, но жуть какой целенаправленной болтовне... Эта -- дело знала туго.
   Для него был легко и свободно выстроен каркас статьи -- бери, заполняй блоками; вырисовывались и манящие перспективы -- почему не цикл статей, а впоследствии -- не книга? "В жанре научпопа", -- сморщился Витька, но разве это не снобизм?
   Слушать было полезно и лестно, а смотреть... Да еще на фоне африканских масок, кубинских циновок...
   В кафе, напротив окон, включили музыку -- заигранный Макаревич хрипловато вещал:
   Я в сотый раз
   Опять начну сначала,
   Пока не меркнет свет,
   Пока горит свеча...
   Где-то она еще горела, эта свеча, внезапно он ощутил с пугающей четкостью силу, упругость мускулов, готовность легко вскочить, куда-то помчаться, обгоняя бег осенних листьев по асфальту. Может, рано списывать в архив то, что, казалось, ушло с молодостью, -- мобильность мысли, тела, всего склада жизни... Почуялись какие-то скрытые возможности... Или -- не такие уж скрытые?
   Она замолчала, ища взглядом по столу, потянулась за сигаретами, прекрасная возможность показать, что ты не из леса, -- и свой "Данхилл" предложить, и зажигалкой щелкнуть, и вообще...
   -- У вас, мне кажется, наступает обеденный перерыв? Что, если мы -- ну, хоть в то кафе? Напротив? Или...
   Она посмотрела, прищурясь, словно взвешивая предложение, и сказала решительно:
   -- Идет! Куда -- я объясню после... Но у меня еще один десятиминутный разговор с техредом. Ждите у подъезда, ровно десять минут, я не из опаздывающих женщин... Сверим часы? Сколько на ваших?
   Прозвучало по-командирски, он сдвинул рукав пиджака -- какое все-таки старье эти узорные стрелки...
   ...Глаза заслезились. Прищурился. Лидия?
   "У тебя еще полчаса в запасе. Подари мне из них десять минут. Если уж не можешь отложить..."
   Вспыхнуло раздражение и вдруг угасло, он впервые заметил на лице жены лиловатые тени, завалы под глазами. И что-то незнакомое во взгляде -- какая-то боящаяся себя, затаенная радость... или тревога?
   -- Послушай, а не стоило бы тебе показаться врачу? Что-то ты все хандришь... зябнешь... А?
   -- Я уже показалась, -- без выражения, как-то бесцветно произнесла Лидия.
   Сердце стиснул кто-то, точно резиновую грушу, и не отпустил. Он почти закричал:
   -- И что? Что с тобой? Ты больна?
   Она покачала головой, шевельнулись бледные губы, Борис не услышал, угадал:
   -- У нас с тобой будет ребенок. Вот... А теперь иди -- ты куда-то собирался?
   -- Куда я собирался? Что ты говоришь? Лида, Лика, Ликусенька моя! Тебя же надо на ладонь посадить и носить!
   
   -- За Стаськой придется сходить тебе. Совещание в отделе главного конструктора!
   Голос в трубке звучал с каким-то железным призвуком, впрочем, и без телефона была та же непререкаемость: я сказала!
   И не поспоришь, и не объяснишь, какая куча дел сбежалась именно на этот вечер! На лысых колесах далеко не уедешь, Афанасий тянул неделю, обещая и откладывая, теперь уже крайность, значит, сдерет, как с белки шкурку! С машиной будет легче, и все же... Гранки прочел, успел, но надо же их вернуть в журнал, там график, от Киры не уйдешь без кофе, без разговора, она же ему открыла эту кормушку, она может и закрыть! Детсад, ну, это быстро, Стаську -- к Елене, должен быть и от подруги жены какой-нибудь прок, кроме перемывания косточек своим непрекрасным половинам... Интересно, успеет ли он к семи? Маркин сказал: "Междусобойчик персон на двадцать, будет Новак, и тебе надо быть". Ежу понятно, что надо, кое-какие сведения профильтровались! Новак... Бывало, проходил на расстоянии своего вздернутого носа -- не замечал, не здоровался. Время бежит, времена меняются. Хуже всего, что вся эта мешанина дел, забот, обязательств пришлась на родительский день.
   Да, так было задумано, когда разменивались, -- один вечер в неделю -- целиком матери, ей и только ей. И соблюдалось поначалу -- бросая все, мчался в эту тихую комнатку, где и пахло особенно, корицей, что ли? Безделушки, памятные с детства, особое печенье, особо нарезанный салат, только к нему устремленные глаза. Мама...
   Иногда приходилось пропускать, переносить -- работа, семья. Мама понимает -- ни упрека, ни жалобы. Но -- сколько же можно!
   В этом месяце, ну да, ни разу! И сегодня -- опять! Зарез, безвыходняк, безнадега...
   Знакомое чувство тесноты жизни охватило его. Прежде думалось -- из-за тесноты в квартире, из-за того, что сталкиваются две хозяйки, разные поколения, вкусы, принципы. Маркин устроил удачный размен, разумеется, "по договоренности" -- весьма солидной. И все равно жить было тесно, душно, ни просвета -- в покой, самоуглубленность, сердечную тишину...
   Может, удастся заехать к матери хоть на четверть часа? Глянул на часы, чертыхнулся: это же мои, неторопливые! Самое удачное приобретение моей жизни!
   ...Уже как сон вспоминалась оранжево-черная фантасмагория той ночи, и чего ради его занесло на мост, уже не вспомнить. Хватил мороки с этими часами, в мастерские носил, вроде бы подправляли -- глядь, в самый неподходящей ситуации опять отстали на полчаса!
   Разозлился на часы, на себя -- куда годится, кандидат наук в наши дни разболтан, как лапша, живет по часам, которым, видно, и в прошлом веке некуда было торопиться! Ну хоть сейчас сменил бы -- если бы не цейтнот...
   Случай помог. Повесили новый знак, пришлось развернуться, поворотить назад, блуждать какими-то переулками. И словно бог поднес -- будочка с вывеской "Ремонт и обмен часов".
   Часовщик, как и должен быть, -- сутуло-крючковатый, точно сова, и лупа в глазу. Наставил ее, как пушку, копаясь пинцетом в механизме, бормоча, гудя по-шмелиному:
   -- Часики, часы... Для дела, для красы... Музейные? Трофейные? Роняли, ударяли... Никто не хочет понять: часы не забава, а регулятор жизни.
   Поднял глаза, покачал головой:
   -- Такое не чиним!
   -- Не надо чинить! Обменяйте!
   -- Должен как честный человек предупредить: равноценного обмена нет...
   -- Валяйте неравноценный! Лишь бы не отставали!
   Вполне приличную игрушку получил: плоскенькие, цифры -- палочки, стрелки -- палочки, тикают бодро...
   Конечно, к матери уже не успеть. Позвонить! По дороге в детсад.
   Едва нашел автомат -- чтоб и с дверцей, и с трубкой. Нынче они называются таксофоны. И нахальны не менее, чем таксисты: монету сожрал -- и молчит. Второй -- без гудка. В третьем еле-еле, как с другого края планеты, пробился голос матери:
   -- Алло! Слушаю! Громче! Вас не слышно! Перезвоните!
   Куда там -- перезвоните! Уже гудят -- не там поставил тачку, мешает проехать. И двушки нет. И времени нет!
   ...Ладно. Позвоню с дачи. Не может быть, чтоб у Маркина на даче не было телефона.
   Дальше все катилось гладко, только Стаську пришлось отдирать от себя, как пластырь: "Пап, я с тобой!" Елена, умница, сунула ему пестренький "кубик Рубика" -- затих.
   По шоссе -- с ветерком, думал, успеет, но пришлось блуждать в поселке, среди одинаковых пряничных теремков...
   Все сидели уже "теплые". Борис определил привычно: "Опаздываю на два такта". Сделал вид, что принялся догонять, прислушиваясь к застольному гулу:
   -- А водочка пошла топором.
   -- У частничка или по ордерочку икорка?
   -- Да уж не белковая, пробуйте!
   -- Болгарские огурчики, поэма...
   Борис, употребляя и закусывая, осматривался. Новак сидел далеко, со стороны начальственной, там, где Щекочихин, Валуй и хозяева, в своем породистом пиджаке с бирочкой "Свав", вроде бы поглощенный застольными процедурами, тем не менее, все видел, все замечал -- и Борису метнул острый, как копье, взгляд... Даже холодком по спине повеяло -- и он постарался забыть, расслабиться.
   ...Когда застолье пошло на спад -- вставали по одному, выходили. Борис почувствовал на плече у себя тяжелую, как лопата, руку:
   -- Идем-ка, старик, подышим дымком...
   Устроились на террасе, на плетеном из лозы диванчике. Новак покуривал, благодушно посмеивался.
   -- Умеет Маркин предаваться радостям плотским, вкусно есть, крепко пить. На дачке все, как говорится, поставлено на серьезную ногу. Сауна есть, я попробовал -- сварился, как сосиска...
   Борис знал, что все это преамбула, внутренне напрягся, ждал.
   Докурив, Новак сказал -- четко, словно гравируя слова:
   -- Дело вот в чем: мне нужен зам. И я хочу, чтобы им стали вы, Борис Ильич.
   -- Польщен, -- едва выдавил Борис -- в горле пересохло.
   -- Не очень обольщайтесь. Просто -- вы мне подходите. Знаю, характер у вас скользкий. Но я на бревне плавал -- в юности сплавлял плоты...
   Борис все это проглотил -- Новак, известно, хамоват, но своих не выдаст. Напомнил осторожно:
   -- Вы можете назначать из прошедших по конкурсу.
   -- Да, конечно, сначала конкурс. Но для вас это должна быть беспретендентная борьба. И потому кое-кто -- по конкурсу пройти не должен. И это зависит от вас.
   -- От меня?
   -- Да. Я знаю, многие видят моим замом Сажнова... Он, мол, у своего Юренина в тени. Ничего, его талант любую тень осветит. А мне достаточно своего таланта...
   У Бориса стало покалывать в виске, щеки горели, как ободранные наждаком. Если вдуматься -- обидно. Однако... у человека такая манера...
   Новак продолжал уверенно:
   -- Сажнов -- ваш приятель, давний. Кто знает его лучше, чем вы? И кто сможет подбросить мне что-то, могущее смутить конкурсную комиссию? Так, мелочь, пустячок. У каждого найдется этакая зацепочка... А чтоб сведения просочились -- моя забота.
   -- У Олега -- нет, -- хрипло сказал Борис. -- Нет за ним ничего этакого...
   Новак тихо засмеялся.
   -- А, взыграло ретивое! Друг! Но припомните: в наше время добро должно быть с кулаками, сердце -- с костями... Я знаю, мы сработаемся, я его вижу -- наш тандем. А с Сажновым -- нет. И это будет во вред делу. А главное -- польза делу, все остальное -- чепуха, чепухенция... Это ведь только в зоопарке -- и волки сыты, и овцы целы... Так вы найдете что-нибудь, а? Соринку в глазу?
   Уверенный, ухоженный, прет вперед, как танк, какой толк говорить с ним о высоких материях? Тем более, что по сути он прав. Ему лучше знать, с каким замом можно будет держать на рабочем ходу неповоротливую махину НИИ. А Олежка? Отдать на распинание? Ерунда. Ему в жизни ничего не надо, кроме пары часов машинного времени...
   Время, время! Черт, он же хотел позвонить матери! Но надо что-то ответить. И он ответил чужим, не своим голосом:
   -- Дайте день -- подумать...
   -- Резонно, -- сказал Новак.
   Телефонов было больше, чем надо, -- три параллельных аппарата, один -- бело-золотой, в стиле "ретро", остальные попроще, но все аккуратно соединяли, он звонил из каждого раза по три, и слышал одно -- гудки. Протяжные, монотонно падающие в бездну эфира.
   В такой час -- нет дома? У соседки? Но мать не очень-то ладит с этой занудливой трескотухой.
   Отбой... Отбой...
   В конце концов, то, ради чего он ехал, уже свершилось. Десерт и интимные прогулки по саду -- в другой раз.
   Надо ехать. Родительский день...
   
   Звонок, что ли, испортился? Бахнул кулаком, на стук выглянула соседка -- та, занудливая... Посыпала слова:
   -- Увезли, увезли... На "скорой", голубушку... Вам звонили, никто не подошел... А куда, не скажу, не вспомню, голова стала, как решето! Когда? Этак часов в девять. Сказали, что срочно положат.
   Срочно? Сейчас четверть одиннадцатого, если учесть, что отстают. Часа два назад... уже можно найти, выяснить, что с мамой.
   В комнате соседки на старинном комоде отзвонили старинные -- четверть... Да, ведь он поменялся. Часы уже не отстают. Ну и что?
   ...Огненный взмах на черном, словно зарево пожара в ночи...
   Борис постоял, восстановил дыхание, отплыла чернота от глаз.
   Сколько раз говорил себе -- гимнастика, бег, подвижный отдых. Да ведь разве выкроишь время?
   ...Ему повезло -- всего третья была больница, где ему сказали: "Да, у нас".
   Потом была беготня по лестницам, коридорам, всюду -- закрытые двери, белые халаты, непреклонность роботов, глухая стена. "Нельзя, не полагается, часы и дни посещений... вас известят..."
   За стеклом двери, залитым мутной белизной, разговаривали.
   -- Что у вас за шум, кто там позволяет себе?
   -- Это сын... к Карамышевой.
   -- Скажите ему, что опоздал...
   
   Источник текста: Зоя Туманова. Пока горит свеча: Фантастический рассказ // Звезда Востока (Ташкент), 1988, No 6 - с.121-129.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru