Никитин Александ Георгиевич
Уральское наследие Юрия Тынянова,

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    или История пациента эвакогоспиталя No 3149.

А. Г. Никитин.
Уральское наследие Юрия Тынянова,
или История пациента эвакогоспиталя No 3149

   Я перечитал как-то старый, изданный еще в Перми военной поры роман Семена Розенфельда "Доктор Сергеев" и задумался. Речь в нем шла о тыловом госпитале, где раненый военврач встретился с лечившимся там писателем. Странно, что имя писателя не названо, но сказано: он автор книг о Кюхельбекере, Грибоедове и Пушкине. Этим писателем мог быть только Юрий Тынянов.
   Как же знаменитый писатель, ученый-пушкинист оказался на Урале в военном госпитале?

I

   В город на Каме Юрий Николаевич Тынянов приехал из осажденного фашистами Ленинграда очень больным. В историко-биографической литературе об этом трудном периоде жизни писателя говорилось довольно глухо, общими словами. Но вот в шестидесятые годы в Пермь, где готовился к постановке балет "Спартак", прилетел композитор Арам Ильич Хачатурян. Гостя хотели поселить в тогда еще новой гостинице "Прикамье", а он сказал:
   -- Хочу остановиться в семиэтажке!
   Свою привязанность к старой пермской гостинице "Центральная" композитор объяснил так:
   -- В семиэтажке я жил в войну. Понимаете, что это такое? Там встречался и прощался с друзьями. Со многими прощался навсегда...
   Арам Ильич задумчиво ходил по Камской набережной и рассказывал нам, молодым литераторам, о годах войны, об актерах и писателях, вырвавшихся из блокадного Ленинграда. Среди них были балерина Галина Уланова, композитор Мариан Коваль, писатели Михаил Слонимский, Семен Розенфельд, Соколов-Микитов, Юрий Тынянов. Приехал пушкинист в Пермь настолько больным, что еле передвигался на костылях, а потом и совсем слег.
   Лицо Хачатуряна стало грустным, но вскоре снова оживилось, и он произнес:
   -- Представьте себе, совершенно больной Тынянов не расставался с пером. А когда рука уже не могла держать перо, он диктовал, спешил рассказать о Пушкине и его современниках все, что знал сам. Про подвиги на фронте тогда говорили каждый день. Война шла жестокая, бойцы стояли насмерть. И потому поступок Тынянова подвигом еще не называли. Теперь осознаю, что это тоже был подвиг, писательский подвиг талантливого пушкиниста, создавшего в Перми свои последние произведения...
   К этим произведениям принадлежит и рассказ "Гражданин Очер". Сюжет его был избран Тыняновым не случайно. С одной стороны, его подсказала война, с другой -- история Урала, связанная с судьбами пушкинских знакомцев, персонажами его поэм и стихотворений, причем иногда умышленно не названными или зашифрованными [Подробнее об этом в кн.: Никитин А. Г. Пушкин и Урал: По следам находок и утрат.-- Пермь, 1984. (Прим. ред.)].
   Чтобы писать о Пушкине, Юрий Тынянов "читал его жизнь по его стихам". Один черновой отрывок привлек особое внимание писателя:
   
   О страх, о горькое мгновенье,
   О... когда твой сын
   Упал сражен, и ты один
   Забыл и славу и сраженье
   И предал славе ты чужой
   Успех, достигнутый тобой.
   
   Пушкин не назвал имени своего героя. Почему? А главное -- кто он? Герой древности, вместе с сыном сражавшийся на поле брани? Нет, размышлял Тынянов, эти стихи были слишком живы, в них чувствовалась близость и временная, и пространственная к самому поэту. Скорее всего они были людьми одной эпохи, пушкинской эпохи.
   И Тынянов разгадал пропущенное Пушкиным имя -- имя Павла Строганова. Это был сын графа А. С. Строганова, президента Российской Академии художеств, наследник строгановских владений на Урале. "Домашним учителем" Павла был Жильбер Ромм, французский философ и математик, будущий революционер. В доме графа воспитывался и его побочный сын -- от крепостной -- Андрей Воронихин, в последствии известный архитектор.
   Среди бумаг краеведческого музея в пермском поселке Ильинском удалось найти свидетельство: Жильбер Ромм с Павлом Строгановым и Андреем Воронихиным посетили это селение в 1784 году. В том же году, наверное, они побывали и в строгановском заводском селе Очер, где выплавлялось железо.
   Потом все трое оказались в Париже. В бурные дни Великой французской революции Ромм стал членом Конвента. Молодой Строганов посещал якобинский народный клуб "Друзья закона", даже стал его секретарем. Однажды Павел записал речь Робеспьера и дал оратору расписаться под ней. Тот поставил свой автограф. Павел скрепил его своей новой подписью: "Очер". Под именем Очера знали Павла Строганова в Париже.
   "Отчего он назвал себя Очером? -- спрашивал Тынянов. -- Может быть, оттого, что внезапно вспомнил в этом длинном четырехугольном зале очерские здания, где делали железо? Или потому, что был ранний час, как тот, когда они приехали в Очер? Или просто в такой час нужно быть с родным человеком?.. И он взял для этого не имя человека, а имя места -- имя близкое, надежное. В этом месте делали железо. И он стал гражданином Очером".
   Юрий Тынянов приводит диалог между Павлом Строгановым и Роммом, автором знаменитого республиканского календаря:
   "-- Гражданин Очер, знаете ли вы, что новый календарь мною закончен? Вы помните, как в Очере вы сказали мне, что дышите впервые? Что, вы ранее не понимали, что значит дыхание?
   --Я помню это, гражданин Ромм.
   -- Таково первое наслаждение свободой и родиной, гражданин Очер. Новый календарь уже был тогда мною подготовлен в вашем доме наполовину..."
   Лишь с помощью русского посла смог вернуть А. С. Строганов своего сына Павла из революционного Парижа. Спустя годы Павел -- зять княгини Н. П. Голицыной, пушкинской "пиковой дамы", -- стал на какое-то время очень близким "молодым другом" Александра I. Воспитанник французского философа отличался горячностью суждений, предлагал государю пренебречь дворянами и опереться на крестьян, даровав им свободу. В 1805 году у питомца Ромма началась походная жизнь. Волонтером он явился в русскую армию, начавшую войну против диктатора Наполеона. Гражданин Очер сражался на поле Бородина, участвовал в Лейпцигской битве народов, был при покорении Парижа.
   Пушкин еще учился в лицее, когда узнал о поразившем тогда многих трагическом происшествии во время битвы под Краоном. Российскими войсками командовал Павел Строганов. Русских было втрое меньше, чем французов, но они сражались отчаянно, победа была уже совсем близка. И в это время был убит девятнадцатилетний сын Павла Строганова Александр. Отец был настолько потрясен, что не мог продолжать командовать войсками. Командование перешло к графу Воронцову, будущему врагу Пушкина. Воронцову и досталась не заслуженная им слава.
   Воинская дружба отца и сына, героическая смерть юноши сильно взволновали воображение юного Пушкина. Потом, живя уже в Одессе, он написал стихи, которые должны были войти, по его замыслу, в роман "Евгений Онегин". Однако, не желая, наверное, обострять и без того очень сложные отношения со своим "покровителем" Воронцовым, он пропустил в черновике имя подлинного героя...
   Зато мнимый герой был широко известен. Историки писали почти одно и то же: "В кампанию 1814 г. Воронцов при Краоне блистательно выдержал сражение против самого Наполеона" [Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона. -- Спб., 1892, т. 13, с. 222]. Потом Воронцов брал... Париж, был назначен командиром всего оккупационного русского корпуса, занимавшего Францию до 1818 года. Но была, как видим, и другая правда, которую знал Пушкин и которую распознал Тынянов. Среди черновиков рассказа "Гражданин Очер" прочел я строки, не вошедшие в основной текст. Эти строки носят скорее характер тыняновской ремарки: "Пушкин не был другом Воронцова. Славу Краона, которая была заслужена Строгановым, он не хотел уступать Воронцову" [Центральный государственный архив литературы и искусства СССР (ЦГАЛИ), ф. 2224, оп. 1, д. 53, л. 21. Публикуется впервые].
   Рассказ "Гражданин Очер" Юрий Тынянов писал в Перми по памяти. Обширные материалы и выписки, собранные им для задуманной еще ранее пьесы о Павле Строганове "Овернский мул, или Золотой напиток", писателю пришлось оставить в Ленинграде. Одни страницы рассказа написаны слабеющей рукой писателя, другие -- рукой жены Е. А. Тыняновой, которой он диктовал. Война и приезд на Урал, где бывал Павел Строганов, невольно заставили Тынянова вспомнить все, что он знал об этой незаурядной личности. Его привлекала фигура генерала Строганова, русского патриота, героя Отечественной войны 1812 года. И к тому же -- героя незавершенного пушкинского стихотворения.

II

   Юрий Тынянов изучал жизнь Пушкина прежде всего по его стихам. А мне захотелось изучить пермские страницы творчества пушкиниста Тынянова, нелегкие последние дни его жизни. И я допытывался у приехавшего в Пермь Арама Ильича Хачатуряна, который в военную пору тоже работал здесь, сочинял музыку для своего балета "Гаянэ":
   -- Где же именно жил Тынянов в Перми?
   -- Тоже в гостинице-семиэтажке. Кажется, на шестом этаже. Верхние этажи считались самыми удобными, тихими.
   Вместе с композитором мы поднялись на шестой этаж гостиницы. Арам Ильич останавливался то у одной двери, то у другой. Он хотел припомнить тот номер, где писатель жил и диктовал "Гражданина Очера". Но память не отзывалась, она не поддавалась усилиям его воли. И, поняв наконец, что из этого ничего не выйдет, композитор сказал:
   -- Спросите лучше у тех, кто лечил здесь писателя. У них, должно быть, все подробно записано...
   Но кто конкретно лечил Тынянова на Урале? Ответить на вопрос оказалось не просто. Лечился писатель в одном из военных госпиталей, а их в Перми тогда было немало. Я написал письмо в Ленинград, в архив Военно-медицинского музея. Ответ не приходил долго. Наконец получаю конверт с просьбой заполнить бланк официального запроса, в котором десятки разных вопросов: когда призван на службу, где ранен или контужен, адрес госпиталя и каков его номер?
   Такая форма, конечно, нужна ветеранам войны для оформления пенсии. Но мне-то нужно совсем другое! Тынянов военным не был, ранений и контузий не имел. И номер госпиталя мне неизвестен. Объяснил все снова терпеливо и подробно, отправил опять письмо в Ленинград, а ответа все нет и нет. Лучше всего, конечно, самому туда наведаться: сходить в архив, а заодно -- взглянуть на траурную урну павшего под Краоном пушкинского героя, если только она сохранилась.
   И вот я в городе на Неве. В тихом Лазаретном переулке нахожу уникальный в своем роде архив... милосердия. Кажется, здесь собрались в свидетели вся кровь и боль минувшей войны. И одновременно -- мужество, беспредельное мужество! Все военные госпитали, фронтовые и тыловые, передали сюда свои документы. Только историй болезни -- более 20 миллионов. И это далеко не все, это лишь то, что сохранилось. Многие документы погибли при бомбежках, сгорели в огне войны.
   Но идут и идут в Лазаретный переулок вереницы людей. Словно эхо милосердия зовет их сюда. Одни просят за брата, другие -- за отца. Я пришел просить за пушкиниста Тынянова.
   Заведующий приемной в музейном архиве врач-статистик Владимир Никуленко и инструктор Анна Соловьева, которую так и хотелось почему-то назвать "сестрой милосердия", внимательно выслушали меня.
   -- Просим прощения, -- сказали они. -- Не успеваем, особенно, когда в запросах есть пустые, не заполненные графы. Как, например, у вас... Давайте искать вместе!
   Листаем указатели с адресами бывших пермских госпиталей. Какой же из них?
   Выручила догадка. Тынянова врачевали нейрохирурги. Вряд ли нейрохирурги были во всех пермских госпиталях. Так и есть! По документам оказалось, что подобные операции делались лишь в эвакогоспитале No 3149 на улице Луначарского. Выходит, в здании нынешней областной больницы.
   -- Приходите завтра, -- сказали архивариусы. -- Может быть, и найдем теперь тыняновскую историю.
   Тыняновская история... Она не одинока, в ней -- частица истории Пушкина, наших знаний о нем. С этими мыслями я подошел к Александро-Невской лавре. За воротами слева -- некрополь XVIII века, самый старый и почетный в Петербурге. И уж если где нужно было торжественно похоронить героя Краона, то только здесь.
   В дальнем углу исторического некрополя нахожу, правда, не урну, а поросший мхом саркофаг из черного камня. Две узкие ступени ведут к нему. Поднимаюсь и вижу еле различимую надпись:
   "Граф Павел Александрович Строганов... родившийся во Франции1774 года...скончавшийся близ Копенгагена 10 июня 1817 года. И единственный сын его, граф Александр Павлович Строганов, христолюбивый воин, положивший жизнь за свое отечество во Франции под Краоном 23 февраля 1814 года в кровопролитнейшей битве между 15-ю тысячами российских войск, которыми предводительствовал его родитель, и с лишком 50-ти тысячною неприятельскою армиею под личным начальством Наполеона Бонапарте".
   И павший в бою герой Краона Александр, и умерший на корабле во время путешествия в Англию "якобинец" Павел похоронены под одним камнем. Вместе сражались в бою, вместе приняла их родная земля. А выбитая на камне эпитафия, как печальная повесть, рассказывала путникам о делах давно минувших лет. Рассказывала подробно и точно. Эту повесть на камне мог прочесть Пушкин, эту же надпись, наверное, читал здесь и Юрий Тынянов. И оба не прошли равнодушно мимо. И то, что волновало в сей истории одного, взволновало век спустя и другого...
   Юрий Тынянов не был воином, в сражениях не участвовал. Но я снова шел к Лазаретному переулку, чтобы отыскать имя писателя среди миллионов имен воинов, сражавшихся за Отечество. И это тоже казалось мне символическим. Нет, недаром композитор Хачатурян назвал писательский поступок пушкиниста Тынянова подвигом.
   Извлеченная из архивных недр тыняновская история, а точнее сказать, история болезни пациента пермского эвакогоспиталя No 3149 Юрия Николаевича Тынянова, уже ждала меня. На ее почти выцветшей первой странице читаю: "В госпиталь поступил 14августа 1942 года. Домашний адрес -- гостиница "Центральная", комната No 604". Значит, А. И. Хачатурян правильно указал этаж, а теперь известен и номер, выходящий окнами на Каму, на бесконечные заречные леса. Именно в этом номере звучал замедленный голос Тынянова, именно в нем не раз повторял он пушкинские строки, которые обрели имя героя 1812 года, дотоле сокрытое от читателей.
   
   О страх, о горькое мгновенье,
   О Строганов, когда твой сын...
   
   Мысленно повторяя эти пушкинские стихи, я пробежал глазами строчки другой истории, говорившие о судьбе не менее печальной и героической. Архивный документ открывал передо мной страшную тайну, которая тогда была известна, пожалуй, лишь ближайшим друзьям Тынянова: "Начало основного заболевания относится к 1927 году, когда у больного появилось периодическое двоение в глазах, затем стала развиваться слабость ног, расстройство почерка". Наверное, мало кто из читателей в точности знал, зачем Тынянов ездил в 1927 году в Берлин, в 1930 году -- в Париж.
   Человек, умевший тайное делать явным, казалось, явное сделал тайным. Он не хотел верить своей трагедии, хотя хорошо знал диагноз болезни и то, что рассеянный склероз мозга везде -- и у нас в стране, и за границей -- считался неизлечимым. Наделенный талантом, богатый знаниями, писатель стремился победить тяжелый недуг силою своей воли, мужеством своего сердца. Тынянов забывался над рукописями, его спасителями становились то Кюхельбекер, то Грибоедов, то Пушкин. Бессмертный Пушкин!

III

   На Урале к пушкинским интересам Ты-нянова добавились не только "гражданин Очер" -- Павел Строганов, но и другие ге-рои 1812 года. Об одном из них, Дорохове, Тынянов стал писать, пожалуй, сразу же после начала войны. При эвакуации из Ле-нинграда, остановившись ненадолго в Ярославле у своего старшего брата, Льва Николаевича, вскоре ушедшего на войну, Тынянов осенью 1941 года напечатал там в областной газете краткий набросок будущего рассказа "Генерал Дорохов". Назывался оп тогда еще так: "Дорохов. Эпизод из Отечественной войны 1812 года" [Северный рабочий, 1941, 1 нояб.].
   Юрию Тынянову предстояла в Перми большая работа, чтобы превратить суховатый набросок в страстный рассказ о смысле жизни и бессмертии героя, умирающего за отечество. Писателя привлекла, в частности, и такая черта биографии Дорохова -- изучение и использование им в бою "метода неожиданности". Русские офицеры, оказывается, широко изучали и победоносно применяли этот метод еще со времен Суворова. Неожиданность становилась познанной закономерностью. И рассказ, став в конце концов своеобразным сплавом документального и художественного повествования, военной науки и гражданственных чувств, учил современников быть находчивыми и быстрыми, побеждать врага в любых условиях.
   Среди сохранившихся вариантов этого рассказа, выписок из документов и военных мемуаров мне удалось обнаружить и прочесть набросанные карандашом на черновике торопливые рукописные строки Юрия Тынянова: "1. Дорохов. 2. Строганов. 3. Кульнев" [ЦГАЛИ, ф. 2224, оп. 1, д. 51, л. 4. Публикуется впервые]. Это значит, что у Тынянова был составлен план. Писатель хотел создать целый цикл рассказов о героях двенадцатого года. И этот план, если считать и оставшийся незавершенным рассказ "Гражданин Очер", был почти целиком осуществлен в Перми.
   Третьим рассказом этого цикла стал патриотический рассказ "Красная Шапка", посвященный суворовскому питомцу, гене-ралу Якову Петровичу Кульневу. Еще воевавший вместе с ним Денис Давыдов призывал музу рассказать об этом бесстрашном герое:
   
   Пускай услышит свет
   Причуды Кульнева и гром его побед.
   
   В стихотворении "Певец во стане русских воинов" его прославил Василий Жуковский:
   Где Кульнев наш, рушитель сил,
   Свирепый пламень брани?
   
   Генерала Кульнева, как и Павла Строганова, тоже можно считать персонажем пушкинских произведений. Великий поэт упоминает о нем в повести "Дубровский" как о самобытном народном герое, портрет которого был хорошо известен россиянам той поры.
   Юрий Тынянов находит свой "маневр" к раскрытию незаурядного характера Кульнева. Точно взвешенные, внешне сдержанные краски тыняновского письма отражают не только "причуды Кульнева и гром его побед". Тынянов постигает внутренний мир героя. И под пером художника оживают скупые документы, ткань рассказа передает глубинные патриотические чувства и лирические переживания. "Пламень брани", о котором охотнее всего писали военные мемуаристы, Юрий Тынянов превращает в пламень сыновней любви к отечеству -- неиссякаемый источник бесстрашия и воинских подвигов.
   Странное дело, но до сих пор уральский цикл рассказов Юрия Тынянова, впрочем, как и каждый из них в отдельности, остаются библиографической редкостью. По данным Всесоюзной книжной палаты, они ни разу не входили в собрания сочинений писателя. Рассказы "Генерал Дорохов" (не считая набросков) и "Красная Шапка" впервые были опубликованы в 1942 году в пермском литературно-художественном альманахе "Прикамье", выходившем мизерным тиражом. Лишь спустя год рассказ о Дорохове появился в московском журнале "Знамя". А рассказ "Гражданин Очер"? Один из его черновых вариантов был впервые опубликован только в 1966 году. Словом, все эти рассказы остаются до сих пор малоизвестными [При публикации рассказов в настоящем сборнике их тексты сверены с авторскими рукописями, внесены исправления и дополнения. Наиболее существенные из них указаны в комментарии].
   Но уральское литературное наследие Юрия Тынянова последних лет этим далеко не исчерпывается, ибо он не прекращал в Перми работать над своим самым большим романом "Пушкин", начатым еще весною 1933 года. К этому роману логически сходились все его исследовательские линии и писательские устремления. Пушкина он изучал и думал о нем, можно сказать, с детства.
   "Пушкина мне подарили в день рождения, -- писал Тынянов, -- когда стукнуло во-семь лет". Вся жизнь Тынянова прошла под знаком Пушкина и его поэзии. До войны были закончены две части романа, восторженно встреченные читателями. Писатель не отделял жизнь своего героя от его творчества, а творчество -- от истории страны. В тяжелейших условиях эвакуации в Перми Тынянов урывками продолжал писать часть романа о Пушкине, по праву считая это делом жизни, мало того, исполнением главного гражданского долга.
   Работа сильно осложнялась не только болезнью, неустроенностью гостиничного, а потом госпитального быта, но и тем, что весь арсенал пушкинских материалов, кропотливо собираемых долгие годы, пришлось оставить в Ленинграде. Как быть, как писать в таких условиях? Помогли два важных обстоятельства, значение которых он по-настоящему оценил только на Урале: глубокие знания ученого-пушкиниста и своеобразие творческой манеры писателя-новатора. "Там, где кончается документ, там и начинаю".
   Война устроила поистине суровую проверку тыняновскому методу и, несмотря ни на что, подтвердила его плодотворность. Оказавшись действительно без документов, Юрий Николаевич сумел продолжить работу над романом о Пушкине, создать новые рассказы из его эпохи. Отразилось ли это на художественной ткани повествования? Да, есть разница в частоте документальных деталей, в обстоятельности их изложений между двумя первыми и третьей частями романа "Пушкин". Но это, думается, не снижает общего уровня художественного воздействия на читателя. Оно даже усиливается порой из-за того, что более тщательно проработаны главные, оставшиеся в памяти писателя детали и события из истории страстной жизни гения. Строки становятся точнее и динамичнее, они несут в себе глубокое философское осмысление происходящего.
   И тут необходимо вспомнить, чем было вызвано у Тынянова увлечение беллетристикой. Главным образом -- недовольством историей литературы, которая скользила по общим местам и неясно представляла людей, течения, а значит, и развитие русской литературы. Юрий Тынянов писал, "что художественная литература отличается от истории не "выдумкой", а большим, более близким и кровным пониманием людей и событий, большим волнением о них. Никогда писатель не выдумывает ничего более прекрасного и сильного, чем правда" [Юрий Тынянов. Писатель и ученый: Воспоминания, размышления,встречи.-- М.: Сов. пис., 1966, с. 20]. Сказано это было однажды, а подтверждено трижды: романами о Кюхельбекере, Грибоедове и Пушкине.
   "Пушкин" давался Тынянову особенно радостно и особенно тяжело. Роман со всей огромностью его героя не был завершен -- на это не хватило жизни. Но зато, по словам В. Шкловского, тыняновские книги прошли в жизнь, как проходят гормоны через кровь.
   В последние годы роман Тынянова "Пушкин" переиздавался не раз, поэтому мы ограничились здесь публикацией отрывка из его третьей части, подготовленного писателем в Перми и напечатанного при его жизни журналом "Огонек" в 1943 году (No 25--26). Примерно к этому времени относится сообщение пермской газеты "Звезда" о программе литературного вечера. В частности, о Тынянове в ней говорилось, что "отрывок из новой, неизданной части его романа "Пушкин" прочтет засл. арт. А. И. Залесский" [Звезда, 1943, 11 апр.]. Речь идет, наверное, об одном и том же отрывке под названием "Прощание". В нем рассказывалось о прощании поэта с Петербургом и своими друзьями, о предстоящем изгнании [Помимо названных в очерке произведений Ю. Н. Тынянова, к уральскому литературному наследию писателя в той или иной мере можно отнести ряд других, чаще незавершенных, очерков и статей военной поры. Они сохранились среди черновиков и набросков его, так сказать, текущего пермского архива. Прежде всего это исследование "Сюжет "Горе от ума", опубликованное в "Литературном наследстве" (1946, No 47-- 48); черновая рукопись статьи "Грибоедов и Крылов"; варианты обозрения "Пушкин и герои Отечественной войны"; наброски статей "Литература -- фронту" и "К 25-й годовщине Красной Армии"; заметки об А. М. Горьком и другие (ЦГАЛИ, ф. 2224, оп. 1, д. 97, 99, 100, 101, 102, 103)]. А Тынянову в те весенние дни сорок третьего года еще предстояло прощаться с Пермью, с уральцами фронтовой поры...

IV

   Как же жил и работал Юрий Тынянов в Перми, как писал? Свидетелями титанического труда были пермские врачи, не отходившие в те дни от постели больного пушкиниста. Имена их мне подсказал архив эвакогоспиталя No 3149. Госпиталь возглавлял военврач I ранга профессор В. К. Модестов. Консультировали и лечили профессора А. Л. Фенелонов, Д. С. Футеров, П. А. Ясницкий, доцент С. П. Швецов.
   Троих я уже не застал в живых, а вот с Фенелоновым встретиться удалось: он все еще преподавал в Пермском медицинском институте. Договорились о встрече в том самом здании на улице Луначарского, где когда-то лечился Юрий Тынянов. Вместе с профессором поднялись на второй этаж, открыли дверь в небольшой кабинет.
   Аркадий Лаврович Фенелонов сказал:
   --Здесь Юрий Тынянов провел полгода своей жизни, здесь он писал роман о Пушкине, сочинял рассказы...
   Седой профессор стоял посреди кабинета, потупив взгляд. Он вспоминал те нелегкие дни, когда были переполнены ранеными все коридоры госпиталя. Указал профессор и то место, где стоял его рабочий стол, рядом с постелью писателя.
   --Пожалуй, еще никогда не казался мне настолько постылым и никчемным мой письменный стол, как тогда, -- сказал Фенелонов. -- Я придвинул стол к изголовью писателя. Ему он был нужнее...
   -- И ему разрешили работать?
   -- Сначала мы запретили всякую умственную нагрузку. Но это оказалось еще пагубнее. Тынянов стал острее переживать свое положение. Работа, наоборот, давала возможность отвлечься, забыться. И мы, проведя врачебный консилиум, снова разрешили ему трудиться. В длинные осенние ночи он обдумывал очередные страницы романа, а утром заносил их на бумагу или диктовал кому-либо из посещавших его друзей. Потом забывался сном. До обеда старались реже заходить в этот кабинет.
   -- И вычитали тогда тыняновские страницы?
   -- Да, приходилось... Помню, однажды после нескольких проведенных подряд операций я зашел к Юрию Николаевичу и зачитался рукописью, в которой рассказывалось о юности Пушкина. Читал с упоением. Далекий лицей, опустошенный фашистами, прекрасные парки и юный Пушкин со своими первыми стихами вставали передо мной то как наяву, то как сквозь сон. Страницы были написаны еще неровно, не были отделаны до конца. Разборчивые, ясные по мысли образные строки чередовались с трудно читаемыми -- и по почерку, и по логике. Сказывалась болезнь. Человек жил, а клетки мозга незаметно для него умирали. И как радовались мы, когда на крупно исписанных листах мелькали яркие образы прежнего Тынянова, которого я знал и любил еще по первым книгам...
   -- А разве, Аркадий Лаврович, нельзя было помочь Тынянову? Скажем, сделать операцию?
   -- В том все и дело, что мы ничем не могли помочь. Болезнь его считалась неизлечимой не только в 1927 году, когда обнаружили у писателя ее зловещие признаки, но и в 1942 году, когда он стал пациентом нашего эвакогоспиталя. Мы с коллегой, профессором Футеровым, делали тогда сложные операции на головном мозге. Потому секретарь Пермского горисполкома Людмила Сергеевна Римская и обратилась к нам с просьбой принять писателя под свою опеку. Обследования показали, что никакая операция Тынянову не поможет. Мы старались всячески поддержать его, облегчить страдания. Но почему-то получалось так, что чаще поддерживал он нас, вселяя оптимизм и веру в человеческий разум. Мы удивлялись его душевной стойкости. Тынянова спасали не мы, врачи, а Пушкин и его герои...
   Весной сорок третьего года Юрия Тынянова перевели в одну из московских клиник, а в декабре писатель скончался. Ему не было и пятидесяти лет. В пермской газете "Звезда" разыскал я некролог о Юрии Тынянове, подписанный его друзьями.
   "Тягостная весть: 20 декабря в Москве после тяжелой болезни скончался Юрий Николаевич Тынянов. Умер один из лучших советских писателей нашей страны, создатель "Кюхли", "Смерти Вазир-Мухтара" и "Пушкина". Имя его окружено любовью миллионов разноязыких читателей Советского Союза. Ушел из жизни человек огромной гуманитарной культуры, блестящий историк российской литературы, лучший сердцевед Пушкина и Грибоедова и великолепный мастер, переводчик Генриха Гейне. Угас острый ум философа, крупный талант стилиста-новатора.
   Пути войны привели Юрия Тынянова из Ленинграда в город Пермь. И здесь, уже надломленный болезнью и прикованный к больничной койке, Юрий Николаевич диктует друзьям последний свой труд -- третью часть романа "Пушкин". Так мысль и страсть писателя творят не только ценнейшее произведение о гении величайшего нашего национального поэта, но и совершают великий и благороднейший подвиг труда на благо поколений русского народа и его литературы. Наша боль и печаль -- верных друзей и современников замечательного писателя -- остра и священна. Память о нем и слава его неугасимы" [Звезда, 1943, 29 дек.].
   Подписали этот некролог восемнадцать человек, в основном те, кто знал Юрия Николаевича Тынянова по трудным уральским месяцам его жизни. Среди них были Михаил Козаков, проф. К. Державин, И. Соколов-Микитов, Елиз. Полонская, Л. Римская, И. Карнаухова, Сем. Розенфельд, Т. Вечеслова, И. Гринберг, Б. Михайлов, М. Комиссарова, И. Меттер, З. Никитина и другие.
   Показал я некролог профессору А. Фенелонову. Он прочел и сказал:
   -- В конце сорок третьего года я выезжал на фронт для консультирования врачей, этого некролога не видел. Но многих, кто подписался под ним, хорошо помню. Про Римскую я уже говорил, она была потом директором Пермского книжного издательства. Навещали Тынянова эвакуированные ленинградские писатели Соколов-Микитов, Михаил Козаков и его жена Зоя Никитина, артистка Татьяна Вечеслова, пермский поэт Борис Михайлов и "серапионова сестра" Елизавета Полонская [В двадцатые годы Е. Г. Полонская входила в литературную группу "Серапионовы братья". В Перми она написала сборник военных стихов "Камская тетрадь", изданный в 1945 году]. А вот Семен Розенфельд, как вы уже знаете, даже роман написал, в котором ваш покорный слуга выведен под именем профессора Харитонова...

---------------------------------------------------------------------------

   Источник текста: Гражданин Очер. Урал. наследие / Юрий Тынянов; Сост., вступ. очерк, с. 5--36, подгот. текста и коммент. А. Г. Никитина. Худож. О. Д. Коровин. -- Пермь: Кн. изд-во, 1990. -- 163 с.; ил.; 11 см.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru