Верещагин Александр Васильевич
А. Верещагин. У болгар и заграницей. В глуши. 1896 г

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   А. Верещагинъ. У болгаръ и заграницей. Въ глуши. 1896 г. Ц. 2 р. "Есть книги, которыя выходятъ изъ печати, и есть другія, которыя выходятъ въ свѣтъ", говоритъ рецензентъ одной патріотической газеты, и къ числу книгъ, выходящихъ въ свѣтъ, причисляетъ и записки г. А. Верещагина "У болгаръ и заграницей". Какъ это ни странно, но наши мнѣнія объ этой книгѣ почти сошлись. Дѣйствительно, книга заслуживаетъ вниманія, хотя и не той своей стороной, которая восхитила упомянутую газету. Она заслуживаетъ вниманія не потому, чтобы записки г. А. Верещагина отличались особыми литературными достоинствами. Далеко нѣтъ,-- добрая половина ихъ, напримѣръ, вся третья часть "Въ глуши", просто, скромно выражаясь,-- ненужный балластъ. И не потому, чтобы личность автора была особенно любопытна. Онъ только -- братъ знаменитости и, подобно женамъ знаменитостей, цѣликомъ тонетъ въ лучахъ славы своего брата. Но есть въ запискахъ его одна драгоцѣнная черта, которую мы бы назвали "откровенностью fin de siècl'а" -- до того ужъ простъ г. А. Верещагинъ, когда онъ разсказываетъ о житьѣ-бытьѣ своемъ и своихъ товарищей-офицеровъ въ Болгаріи.
   За подробностями отсылаемъ читателей къ самой книгѣ, гдѣ г. А. Верещагинъ, не смущаясь, разсказываетъ о своихъ подвигахъ, въ родѣ разграбленія турецкаго монастыря, причемъ и онъ, авторъ, "попользовался кое-какими дорогими ему вещицами, табакомъ да парою осликовъ на придачу". Читая его откровенныя признанія, дѣлающія чести прямодушію г. Верещагина, какъ не вспомнить добродушныхъ нѣмцевъ, которыхъ ихъ злѣйшіе враги -- французы, могли укорить въ одномъ, что тѣ таскали стѣнные часы и отсылали ихъ на родину. Та же патріотическая газета, съ рецензентомъ которой мы такъ внезапно сошлись въ мнѣніяхъ, еще недавно метала громы и молніи на седанскихъ побѣдителей за эти злополучные часы и грозила имъ презрѣніемъ на этомъ и вѣчными муками на томъ свѣтѣ. Такое благородство ея казалось намъ и очень мило, и очень трогательно, хотя и не совсѣмъ разумно. Ибо,-- думали мы тогда, да, пожалуй, и теперь думаемъ также,-- à la guerre comme à, la guerre, и кто на войнѣ удовлетворяется только стѣнными часами,-- заслуживаетъ, по меньшей мѣрѣ, монтіоновской преміи за благонравіе и добродѣтель. И вовсе мы не осуждаемъ г. А. Верещагина за то, что онъ попользовался табакомъ, кое-какими "особенно дорогими ему" вещами да парою осликовъ на придачу; сей офицеръ проявилъ большую скромность, достойную всяческой похвалы и поощренія.
   Но вотъ за что мы осмѣлились бы осудить его,-- хотя и боимся, что съ нами не согласится на этотъ разъ рецензентъ патріотической газеты. Есть вещи, которыя, такъ сказать, въ природѣ вещей, но о которыхъ не принято говорить во всеуслышаніе. И потому не принято, что въ человѣкѣ, ихъ совершающемъ, все же предполагается нѣкій стыдъ, мѣшающій ему съ яснымъ лицомъ и веселыми глазами повѣствовать объ этомъ. Предполагается затаенное въ глубинѣ души сознаніе того, что въ сущности не хорошо дѣлать такія вещи. А стыдъ -- не меньшая добродѣтель, чѣмъ откровенность. Вѣдь, разоткровенничавшись, можно дойти до полнаго безстыдства и выступить передъ публикой совсѣмъ au naturel. Конечно, есть теперь и такія "откровенные", имъ г. Станюковичъ посвятилъ даже цѣлый "романъ. Но подражать имъ не слѣдуетъ, потому что безстыдство заразительно, какъ и всякій порокъ.
   Не только не понимаетъ г. Верещагинъ этихъ основныхъ правилъ общежитія, но даже свой образъ мыслей приписываетъ Михаилу Скобелеву, предъ памятью котораго онъ благоговѣетъ. Онъ приводитъ слѣдующій, яко бы дѣйствительно имъ слышанный разговоръ. На обѣдѣ у Скобелева, въ присутствіи массы молодыхъ офицеровъ, старый казачій генералъ говоритъ:
   
   "Вы, ваше превосходительство, ежели когда будете воевать съ нѣмцами, такъ возьмите нашихъ донцовъ -- такъ, опереди двѣ. Вѣдь это составитъ 120 полковъ. Подведите ихъ къ нѣмецкой границѣ и скажите:-- "все, что вы, ребятушки, возьмете здѣсь, все будетъ ваше; за то ужъ не прогнѣвайтесь, ни кормить васъ не будуть, ни жалованья не получите",-- и повѣрьте, что всѣ съ радостью бросятся туда -- и сыты будутъ".
   "И старый генералъ многозначительно смотритъ на Скобелева, какъ бы желая знать, что тотъ скажетъ.
   "-- Кха, кха, кха!-- прыскаетъ отъ смѣху нашъ Михаилъ Дмитріевичъ. Слова заслуженнаго атамана пришлись ему какъ нельзя больше по сердцу.
   "-- Ха, ха, ха! Вотъ-то запоютъ они, когда казаки, ночью, примутся вязать мирныхъ бюргеровъ, да еще, какъ бы по ошибкѣ, свяжутъ ногу мужа съ ногою жены, и такъ потащутъ ихъ съ мягкой постели.
   "И онъ еще долго смѣется... Всѣ мы, молодежь офицеры, безмолвно слушаемъ рѣчь любимаго начальника" (стр. 87--88).
   
   Въ наивности души своей г. А. Верещагинъ не замѣчаетъ, что онъ развѣнчиваетъ "любимаго начальника", думая превознести его. "Бѣлый генералъ" не сохранился бы въ памяти массъ, если бы открыто, публично, говорилъ имъ такія проповѣди. Въ массахъ таится всегда инстинктивное уваженіе къ праву и справедливости, и хотя массы могутъ нарушать это право и справедливость и грабить почище господъ Верещагиныхъ, но никогда онѣ не преклонятся передъ человѣкомъ, проповѣдующимъ имъ грабежъ. Наконецъ, какъ генералъ, Скобелевъ не могъ не знать "Воинскаго устава", въ которомъ строго воспрещается нападеніе на мирныхъ обывателей, тѣмъ болѣе "вязать ногу мужа съ ногою жены и тащить ихъ съ мягкой постели".
   Все это лишь "плѣнной мысли раздраженіе", плодъ досужей фантазіи г. А. Верещагина, а если наше предположеніе невѣрно, и все имъ разсказываемое правда, то почему его оскорбила слѣдующая, приводимая имъ сценка въ Дрезденѣ, уже послѣ смерти Скобелева: "Помню, иду я какъ-то вечеромъ по Брюлловой террасѣ, передо мною гуляетъ группа дамъ и мужчинъ. Слышу фамилію "Скобелевъ". Настораживаю уши,-- компанія хохочетъ. Къ сожалѣнію я только слышалъ: "Deutschenfresser... Champanien... Skobeleffs' Rede" ("Нѣмцеѣдъ... Шампанское... Рѣчь Скобелева") -- и только. Подойти ближе было неловко. Но и эти слова настолько меня разсердили, что я нѣсколько дней не показывался на выставкѣ" (стр. 209). Такая чувствительность дѣлаетъ честь сердцу г. А. Верещагина, но нисколько не его логикѣ. Одно изъ двухъ -- или Скобелевъ говорилъ такія рѣчи, и тогда нѣмцамъ простительно называть его "людоѣдомъ" и радоваться его смерти, или же г. А. Верещагинъ присочинилъ эту рѣчь, и тогда его негодованіе должно-бы обратиться на него самого. Но откровенность автора далеко превышаетъ его логику, и въ этомъ весь интересъ его книги, какъ своего рода "знаменья времени".

"Міръ Божій", No 3, 1896

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru