Веселовский Александр Николаевич
Академик А. Н. Веселовский. В. А. Жуковский. Спб. 1902 г

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Академикъ А. Н. Веселовскій. В. А. Жуковскій. Спб. 1902 г.
   Въ литературѣ, вызванной полувѣковой годовщиною смерти Жуковскаго, конечно, не найдется труда въ меньшемъ объемѣ охватывающаго болѣе богатое содержаніе. Вотъ гдѣ поистинѣ тѣсно словамъ и мыслямъ просторно. Въ сплетеніи разнообразныхъ опредѣляющихъ вліяній общественно-исторической и личной жизни, какъ живой встаетъ предъ нами задумчивый и чувствительный пѣвецъ Свѣтланы во всей привлекательности своего существа. На немногихъ страницахъ -- полная характеристика его личности, его развитія, его творчества и, наконецъ -- совершенно новый взглядъ на его историческое положеніе въ судьбахъ нашей литературы.
   Мы привыкли называть его романтикомъ; но это результатъ поверхностнаго впечатлѣнія, произведеннаго на насъ его сюжетами, въ которыхъ онъ, дѣйствительно, охотно отражалъ знакомство съ романтической литературой. Но это знакомство не затрагивало его глубоко, падая на почву готоваго міровоззрѣнія, обусловленнаго временемъ. Это міровоззрѣніе менѣе всего сходно съ критическимъ настроеніемъ романтизма; его должно назвать сентиментальнымъ -- и Жуковскій есть, дѣйствительно, поэтъ того литературнаго момента, который связанъ съ именемъ Карамзина. Превосходна характеристика историческаго момента, общая и въ то же время индивидуальная:
   
   "Въ исторіи человѣческаго сознанія есть эпохи, когда, при упадкѣ общественности, личная жизнь получаетъ особую цѣнность, и требованія разсудка уступаютъ вожделѣніямъ сердца. Сентиментальныя эпохи -- эпохи общественнаго затишья, ожиданія или реакціи; широкія цѣди дѣятельности заказаны или еще не раскрылись, прогрессъ ограниченъ предѣлами личности. Идеаломъ каждаго становится развитіе въ себѣ "человѣка", присущихъ ему нравственныхъ началъ; для этого не надо общества: подальше отъ людей -- въ себя, изъ городовъ въ деревню, гдѣ царитъ мирный трудъ, въ природу".
   
   Ограничиваемся наиболѣе существенными моментами изъ этой характеристики, гдѣ, однако, все существенно. Этому общественному настроенію шла навстрѣчу натура Жуковскаго, его печальная судьба, давшая ему чудную надежду на личное счастіе и отказавшая въ ея осуществленіи. Раздумье о прошломъ и -- вопреки очевидности -- все же надежды на будущее находили выраженіе въ мглистыхъ образахъ, призрачныхъ по виду, реальныхъ по своему лирическому содержанію.
   
   "Это настроеніе и вызывало балладные мотивы, видѣнія кладбища при невѣрномъ свѣтѣ луны, тѣхъ чертей и вѣдьмъ, нѣмецкихъ и англійскихъ, которыхъ у насъ, вмѣстѣ съ мечтательностью и меланхоліей, считали признакомъ романтизма; считалъ и Жуковскій. Но это не романтизмъ, а автобіографическія признанія сердца, шедшаго навстрѣчу сентиментальнымъ теченіямъ литературы и созвучнаго оссіановскаго настроенія".
   
   На этой интимной лирикѣ онъ успокаивается; другъ-критикъ тщетно призываетъ его изъ его узкаго мірка къ гражданскимъ темамъ; въ счетъ, конечно, не идутъ его оффиціально-патріотическіе отклики. Позже, когда порыванія успокаиваются окончательно, поэтъ находитъ выраженіе спокойно-созерцательному трепету своей нѣжной души въ эпосѣ -- чужомъ и своемъ. У насъ не было лучшаго переводчика, потому что никто, переводя, не оставался въ такой степени самимъ собой; это звучитъ парадоксомъ, но это несомнѣнно такъ. Судьба поэзіи Жуковскаго представляется критику ясной:
   
   "устарѣетъ ея содержаніе, въ болѣе широкихъ перспективахъ потонетъ его крохотный личный кругозоръ, останется правдивость настроенія и прелесть овладѣвшаго имъ стиха. Можетъ быть, его поэзія и не переживетъ завистливую даль вѣковъ, но въ перебоѣ поколѣній и вкусовъ къ ней будутъ возвращаться, когда жизнь мечты и довлѣющаго себѣ самому чувства будетъ брать перевѣсъ надъ массовыми тревогами дня и Соросами, поглощающими вопросъ о личномъ счастьѣ"
   
   Мы охотно назвали бы лежащее предъ нами "чтеніе" о Жуковскомъ образцомъ научной критики, если бы послѣдній эпитетъ имѣлъ въ обиходѣ болѣе опредѣленное содержаніе. Ограничимся указаніемъ на одну-двѣ черты, которыя представляются намъ первостепенными достоинствами. Это прежде всего историчность изображенія и, въ связи съ нею, его сложность; затѣмъ его лиризмъ. Вы все время съ авторомъ въ потокѣ событій; и обстановка и личность Жуковскаго представляются въ смѣнѣ новообразованій, въ сплетеніи многоразличныхъ вліяній, безъ сведенія къ насильственно упрощающей и всеохватывающей исходной идеѣ, безъ закрѣпленія въ одномъ моментѣ того, что было раздѣлено временемъ. И авторъ чувствуется въ каждомъ его словѣ. Это можно было бы назвать субъективностью изображенія, если бы это названіе не сливали съ импрессіонистскимъ "произволомъ въ критикѣ. На всемъ осѣлъ легкій лирическій налетъ, безконечно далекій отъ сочувственныхъ переживаній, гдѣ критикъ неотдѣлимо сплавляется съ характеризуемымъ писателемъ, давая не столько его объясненіе, сколько автобіографическія признанія. Здѣсь, наоборотъ, читатель никогда не посмѣетъ сказать: вотъ критикъ говорятъ о себѣ; онъ такъ понялъ поэта, "потому что самъ пережилъ то-то и то-то. Нѣтъ, рѣчь идетъ о Жуковскомъ, и только о Жуковскомъ, но каждая черта изображенія окрашена личнымъ чувствомъ и каждое слово открываетъ просвѣты и манитъ въ широкій просторъ этой особенной мысли.

"Русское Богатство", No 7, 1902

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru