Веселовский Алексей Николаевич
Мольер

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Биографический очерк

  

СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ МОЛЬЕРА

ИЗДАНІЕ О. И. БАКСТА
ВЪ ТРЕХЪ ТОМАХЪ.

ТОМЪ ПЕРВЫЙ.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.

Книжный магазинъ О. И. Бакста, Невскій, 28.
1884

Мольеръ.
Біографическій очеркъ.

   Было время,-- и оно миновало лишь очень недавно,-- когда на Мольера принято было смотрѣть по заведенному еще дѣдами порядку, какъ на одного изъ тѣхъ образцово-классическихъ писателей, жрецовъ строгой формальности и мудрой рутины, поклоняться которымъ повелѣваетъ образованному человѣку высшее благоприличіе. Его почти не отдѣляли отъ остальной толпы литературныхъ свѣтилъ его вѣка, зачисляя и его въ кругъ ревнителей отжившихъ теперь поэтическихъ теорій. Неподдѣльный комизмъ, разлитый во всѣхъ его проведеніяхъ, неудержимо пробиваясь сквозь всѣ стѣсненія формы, подъ часъ долженъ былъ бы показаться рѣзкимъ противорѣчіемъ такому взгляду,-- но это тотчасъ же объяснялось необыкновенно просто: Мольеръ былъ придворнымъ комикомъ, его обязанностью было увеселять своего повелителя и онъ усердно исполнялъ этотъ долгъ, хотя бы для того и потребовалось иногда переступить границы. Эта придворная роль Мольера была чуть ли не единственною общеизвѣстною подробностью его біографіи и дополнялась десяткомъ другихъ анекдотовъ, болѣе или менѣе сомнительнаго свойства. Однимъ словомъ, нашему писателю указывалось лишь опредѣленное мѣсто въ его вѣкѣ и едва отводилась заслуга въ исторіи развитія національной французской комедіи. Но дѣйствительность постоянно опровергала это ходячее мнѣніе близорукой критики. Въ то время, какъ для воскрешенія въ памяти современнаго намъ поколѣнія былой славы Корнеля или Расина необходимъ въ высшей степени рѣдкій подборъ художественныхъ силъ, въ то время какъ мѣткія когда-то сужденія Буало кажутся намъ уже избитыми общими мѣстами, стилистическія красоты ораторовъ и проповѣдниковъ 17-го вѣка не въ состояніи взволновать насъ,-- слава Мольера не перестаетъ рости, изъ узко-національнаго украшенія давно уже сдѣлалась общечеловѣческимъ достояніемъ, и тому бодрому смѣху, которымъ вездѣ зритель невольно отвѣчаетъ на смѣлыя или бойкія выходки комика, пошло уже третье столѣтіе.
   Спорить съ временемъ, переживать вѣка можетъ только писатель, чья мысль далеко опережала общій умственный уровень его поры и намѣчала тѣ задачи, къ которымъ ближе подошли позднѣйшія поколѣнія. Сознаніе этой истины побудило новѣйшую критику пристальнѣе вглядѣться въ Мольеровское творчество, опредѣлить тѣ нравственные и соціальные идеалы, которымъ служилъ писатель, тѣ литературныя теоріи, которыя онъ дѣйствительно защищалъ съ тою горячностью, съ какою люди отстаиваютъ свои завѣтнѣйшія убѣжденія,-- и въ результатѣ получилось совершенно новое и несравненно болѣе симпатичное освѣщеніе всей роли Мольера въ исторіи новѣйшаго европейскаго развитія. Онъ оказался однимъ изъ предтечъ новой литературы и гуманности, и недавно (зимою 1882 года) одинъ изъ даровитыхъ французскихъ ученыхъ, Эмиль Дешанель, посвятилъ рядъ блестящихъ лекцій изученію Мольера, какъ романтика въ лучшемъ смыслѣ этого слова,-- какъ защитника самостоятельности ума, свободы жизни и творчества.
   Подобное значеніе писателя, котораго такъ долго могли смѣшивать за-одно съ представителями совершенно противоположныхъ взглядовъ, могло быть всего вѣрнѣе объяснено изученіемъ личной жизни его. Миѳическія подробности, наполнявшія бывало его біографію, все болѣе уступаютъ мѣсто точнымъ даннымъ. Быстро разростающаяся въ послѣднее время Мольеровская литература, въ рядахъ которой выдвинулись даже два журнала, спеціально посвященныхъ Мольеру (Le Moliériste Жоржа Монваля въ Парижѣ, Molière-Museum доктора Швейцера въ Германіи), выяснила уже многія стороны характера, убѣжденій и задушевныхъ, интимныхъ подробностей его личной судьбы. Образъ поэта существенно измѣнился, и тамъ, гдѣ, казалось, передъ потомствомъ выступала лишь непосредственная натура, съ бойкимъ, здоровымъ смѣхомъ, оно увидало тонко организованное, болѣзненно чувствительное, увлекающееся и глубоко задумчивое существо. Еслибъ нужно было подъискать живое сравненіе, которое объяснило бы разногласіе между недавнимъ и современнымъ намъ взглядомъ на Мольера, мы взяли бы это сравненіе изъ богатой галереи дошедшихъ до насъ портретовъ писателя. Тотъ Мольеръ, котораго до сихъ поръ знали,-- это молодой человѣкъ, какимъ любилъ рисовать его близкій другъ, извѣстный живописецъ Миньяръ: свѣжее лицо окаймлено густыми каштановыми кудрями, большіе, красивые глаза отважно смотрятъ на свѣтъ и людскую суету, въ то время какъ губы, надъ которыми вьются едва замѣтные, шаловливо подстриженные усы, сложились въ насмѣшливую улыбку. Это -- авторъ Продѣлокъ Скапена, Лекаря поневолѣ, и множества другихъ беззаботныхъ фарсовъ. Но точно совсѣмъ иное лицо у того писателя, котораго мы начинаемъ теперь все ближе узнавать, у автора такихъ безпощадныхъ общественныхъ сатиръ, какъ Тартюффъ, Мизантропъ, или Донъ-Жуанъ. Это лицо, на отысканномъ недавно портретѣ, принадлежащемъ герцогу Омальскому, носитъ на себѣ слѣды разочарованія и глубокой задумчивости; передъ нами грустныя, почти старческія черты, сильно прорѣзанныя то тутъ, то тамъ глубокими складками; трудно ждать веселаго смѣха отъ этого человѣка. Его взоръ уже не отваженъ и не боекъ; напротивъ, въ усталыхъ глазахъ, точно въ полъ-оборота повернутыхъ въ людямъ, видна скорѣе грустная иронія, которая вызываетъ лишь тѣнь улыбки на сжатыхъ губахъ.
   Между этими двумя типами -- вся жизнь нашего писателя. Описывать ее, значитъ пытаться объяснить тотъ процессъ, которымъ совершено было это превращеніе весельчака, буффона, въ сосредоточеннаго мыслителя и негодующаго сатирика.
   Для этого прежде всего нужна широкая арена дѣйствій, жизнь разнообразная, полная скитаній по лицу земли, столкновеній со всевозможными людьми и нравами, семейныя тревоги, ранняя самостоятельность, исканіе удачи то въ той, то въ другой профессіи. Коли есть у человѣка нѣкоторый запасъ наблюдательности, онъ изъ одной уже житейской школы долженъ вынести правдивый взглядъ на жизнь и людей; въ немъ уже скопились всѣ данныя для того, чтобъ сдѣлать его живописцемъ нравовъ, обличителемъ,-- хотя бы обстоятельства никогда и не дали ему мысли о литературной дѣятельности и не вложили ему пера въ руки. Счастливъ тотъ писатель, которому судьба послала подобную житейскую школу, и съ раннихъ поръ готовила его сама къ его поприщу; его реализмъ не будетъ придуманъ заднимъ числомъ, по чужой указкѣ, но явится прямымъ отпечаткомъ жизни. Крыловъ не дошелъ бы никогда до своей свѣжей и разнообразной бытовой живописи, еслибъ судьба не провела его съ раннихъ лѣтъ по всей Россіи, изъ конца въ конецъ, еслибъ она не показала ему жизнь всевозможныхъ слоевъ, отъ приказнаго быта провинціи и шаекъ ярмарочныхъ игроковъ до высшей знати и литературнаго генералитета столицъ. Гоголю, не избалованному въ этомъ отношеніи судьбой, приходилось искусственно пополнять свой арсеналъ наблюденій и предпринимать безчисленныя поѣздки по дальнимъ закоулкамъ русской земли. Мольеръ былъ съ этой точки зрѣнія въ числѣ писателей-баловней (если только баловствомъ судьбы можно назвать раннее знакомство съ изнанкой жизни). Съ первыхъ дѣтскихъ лѣтъ и до окончательнаго упроченія его труппы въ Парижѣ, т.-е. почти въ теченіе четверти вѣка, онъ поочередно знакомится съ различными оттѣнками французскаго быта. Онъ выростаетъ въ средѣ зажиточнаго ремесленнаго сословія, школа сводитъ его съ педантизмомъ въ педагогіи, съ іезуитствомъ въ религіи, сборы къ юридическому поприщу усвоиваютъ ему судебный жаргонъ и пріемы, первыя театральныя попытки вводятъ его въ кругъ парижской богемы, а затѣмъ долгія кочеванія съ труппою по Франціи необъятно расширяютъ кругъ его наблюденій. Въ неясныхъ очертаніяхъ мы уже видимъ тутъ зарожденіе будущихъ его созданій,-- различные типы буржуазіи, педанта Діафуаруса, іезуита Tapтоффа, захолустнаго чудака Пурсоньяка. Поэтому-то ранній, подготовительный періодъ такъ важенъ въ его біографіи.
   Тихо и привольно проходило дѣтство Жана-Батиста Покелена, который, по наиболѣе достовѣрнымъ даннымъ, родился 15 января 1622 года, въ Парижѣ, въ улицѣ Saint-Honoré, въ собственномъ домѣ отца, украшенномъ замысловатой вывѣской, изображавшей нѣсколько обезьянъ, обирающихъ яблоню (это странно совпадало, по мнѣнію позднѣйшихъ враговъ поэта, съ его привычкой обезьянить людей, d'être le singe de la vie humaine). Къ ребенку относились ласково и не стѣсняли его. Отецъ былъ слишкомъ занятъ своими дѣлами, чтобъ вмѣшиваться въ воспитаніе дѣтей, и охотно предоставилъ его женѣ и тестю, двумъ добродушнымъ и гуманнымъ натурамъ, которыя вносили свѣтъ и теплоту въ эту дѣловую мѣщанскую семью. Въ то время какъ отецъ поэта былъ настоящимъ типомъ зажиточнаго столичнаго ремесленника, съ особымъ оттѣнкомъ лоска дворцовой передней, полученнымъ имъ благодаря почетному титулу придворнаго декоратора и обойщика (а затѣмъ и королевскаго камердинера), семья жены его отличалась совсѣмъ иными вкусами. Тутъ любили читать не только духовныя книги, Библію, но и свѣтскія произведенія, тутъ цѣнили въ людяхъ образованность. Впрочемъ и въ прямомъ родствѣ Покелена можно было встрѣтить столь же развитые вкусы; такова была цѣлая группа талантливыхъ музыкантовъ, скрипачей Мазюэлей, передававшихъ въ теченіе нѣсколькихъ поколѣній другъ другу свое искусство и свою репутацію. Два элемента сходились такимъ образомъ въ семьѣ будущаго писателя, на первое время довольно мирно уживаясь между собою: Жанъ Покеленъ помнилъ, что жена принесла ему состояніе, почиталъ тестя и не мѣшалъ имъ устраивать многое въ домѣ по своему вкусу. Такъ прошло десять первыхъ лѣтъ жизни будущаго писателя. Его баловали, веселили; ребенкомъ онъ пересмотрѣлъ все, что могла доставить тогда парижская жизнь по части развлеченій. Онъ попадалъ, благодаря протеида отца, и на правильныя представленія придворныхъ труппъ, гдѣ процвѣтала классическая трагедія и рядомъ входили во вкусъ подражанія итальянскимъ комедіямъ, переложенныя на французскіе правы; ходилъ на веселыя парижскія и подгородныя ярмарки (гдѣ иногда торговалъ его отецъ), любуясь на пеструю толпу, на разнообразныя удовольствія, сохранявшія еще старо-французскій отпечатокъ: на народныхъ комиковъ, на балаганные фарсы, въ которыхъ процвѣтало старое галльское остроуміе, на всевозможныхъ фигляровъ, акробатовъ, шарлатановъ, пересыпавшихъ свои представленія бойкими выходками, пѣсенками, зазывами. И теперь еще подобные народные праздники имѣютъ свой типическій отпечатокъ; легко представить себѣ, какъ силенъ онъ былъ въ началѣ семнадцатаго вѣка!
   Противники Мольера любили впослѣдствіи попрекать его раннимъ знакомствомъ съ этимъ міромъ народнаго юмора; одни утверждали, будто онъ тамъ только и учился сценическому искусству у балаганныхъ клоуновъ; сложена была даже легенда, будто, уже юношей, прежде чѣмъ отважиться выступить на театральныхъ подмосткахъ, онъ тайкомъ отъ своихъ принималъ участіе въ фарсахъ, пачкая себѣ лицо мукой и продѣлывая шутовскія гримасы не хуже какого-нибудь Готье-Гаргилля, любимца черни. Несмотря на злой умыселъ, который такъ и сквозитъ въ этихъ басняхъ, онѣ вѣрно подмѣчаютъ одинъ фактъ, высоко важный для дальнѣйшаго направленія дѣятельности поэта: въ ту пору, когда онъ воспринималъ первыя свои впечатлѣнія, и театръ сразу увлекъ его такъ сильно, что, какъ разсказываетъ преданіе, онъ каждый разъ въ задумчивости возвращался домой,-- рядомъ съ чопорной, искусственно построенной то на античный, то на итальянскій образецъ, салонной драмой онъ увидалъ и противоядіе противъ нея въ формѣ свободной и правдивой, хотя порядкомъ еще грубоватой народной комедіи, въ которой сберегались вѣками зародыши національнаго французскаго комическаго стиля. Онъ не надолго останется поэтому рабскимъ подражателемъ; его рано станетъ привлекать свобода творчества и смѣха, и когда придетъ время, онъ не разъ воспользуется своими дѣтскими воспоминаніями.
   Со смертью матери Жана-Батиста (1632) свѣтлый характеръ его дѣтства сразу омрачился. Ребенка ожидало первое столкновеніе съ дѣйствительной жизнью, первое разочарованіе въ людяхъ. Отецъ его поспѣшилъ жениться во второй разъ, но вмѣсто кроткой, образованной женщины, распространявшей въ домѣ вкусъ въ серьозности, изяществу, его выборъ остановился на самой ординарной личности, быстро вошедшей въ роль мачихи; мало по малу мужъ очутился совершенно въ ея власти, ея дѣти стали въ семьѣ привилегированными членами; начались раздоры и непріятныя сцены, въ которыхъ слабый характеромъ отецъ постоянно исполнялъ волю жены; наконецъ безцеремонно сталъ траться дѣтскій капиталъ, оставленный имъ покойной матерью. Даже поверхностнаго знакомства съ мольеровскими комедіями достаточно, чтобъ увидать, какъ живуче было потомъ впечатлѣніе, произведенное на поэта тяжелыми семейными сценами. Онъ никогда не пропуститъ случая, чтобъ не выступить ходатаемъ за лучшее устройство семьи, за признаніе человѣческой личности въ дѣтяхъ, и часто будетъ рисовать или траги-комическое зрѣлище семьи, гдѣ всѣ, отъ мала до велика, принуждены обманывать отца, или изобразитъ характеръ сварливой мачихи.
   При этомъ разладѣ нетрудно было бы ожидать, что мальчику будетъ отказано и въ правильномъ школьномъ воспитаніи,-- и если этого не случилось, то лишь вслѣдствіе какого-нибудь внѣшняго вмѣшательства. Преданіе такъ и передаетъ это дѣло, называя спасительнымъ заступникомъ дѣда мальчика, который перенесъ на него любовь въ покойной дочери. Такимъ образомъ Жанъ-Батистъ былъ помѣщенъ (очевидно, не въ примѣръ прочимъ, такъ какъ объ особенныхъ стараніяхъ образовать его младшихъ братьевъ мы ничего не слышимъ) въ школу, и притомъ въ такую, куда не особенно въ нравахъ было тогда отдавать сыновей буржуазіи. Это была такъ называемая Клермонская коллегія (Collège de Clermont), существующая и теперь подъ названіемъ Lycée Louis le Grand.
   Въ стѣнахъ школы мальчика ожидало нѣсколько новыхъ и любопытныхъ наблюденій. Изъ узкой семейной обстановки онъ разомъ перешелъ въ шумную среду молодежи, въ которой у него вскорѣ нашлось нѣсколько близкихъ товарищей; вырвавшись изъ домашняго надзора, онъ очутился въ не менѣе томительныхъ сѣтяхъ школьной дрессировки. Шесть, семь, монаховъ-педагоговъ пытались обуздать шаловливость и молодые, горячіе порывы массы школьниковъ и заставить ихъ преклониться передъ святыней науки. Но сами учителя были слишкомъ смѣшными педантами, благоговѣя передъ допотопными авторитетами и щеголяя лишь реторической ловкостью въ диспутахъ о вопросахъ безжизненныхъ и никому не нужныхъ,-- и та богиня, которой они поклонялись, многомудрая "дама Схоластика", страдала такою-же безнадежною анеміей, какъ и ея жрецы. Научиться тутъ чему-нибудь было невозможно, и Покеленъ вынесъ изъ школы развѣ нѣкоторое знакомство съ латинскимъ языкомъ, позволившее ему впослѣдствіи переводить прямо съ подлинника поэму Лукреція "О сущности вещей" (отъ этого перевода уцѣлѣло лишь нѣсколько передѣланныхъ стиховъ въ Мизантропѣ, актъ II, сц. 5). За то контрастъ между схоластикой наставниковъ и смутными порывами молодежи къ живому и свободному знанію далъ; развивавшейся въ мальчикѣ наблюдательности и насмѣшливости богатую пищу; тутъ сложился, прямо съ натуры, первый комическій типъ, которымъ современемъ онъ обильно воспользуется,-- типъ педанта, надутаго, рѣчистаго и завистливаго, тонко умѣющаго ладить съ людьми, соединяя и духовныя, и мірскія заботы.
   Но пытливость и любознательность, быть можетъ унаслѣдованныя отъ матери, все-таки пробудились въ мальчикѣ. Онъ любитъ читать и этимъ дополняетъ пробѣлы школьнаго образованія; вмѣстѣ съ друзьями онъ, потѣшается надъ своими! учителями и сообща читаетъ философскія произведенія, романы, поэмы. Вмѣстѣ съ далеко не бездарнымъ Сирано де-Бержеракомъ они повидимому набросали бойкій фарсъ "Осмѣянный педантъ" (le pédant joué),-- но за то вмѣстѣ-же пошли тайкомъ слушать приватныя чтенія новаго философа, только что прибывшаго тогда въ Парижъ съ юга и волновавшаго умы своею радикальною системой,-- именно Гассенди. Въ глазахъ всѣхъ правовѣрныхъ и благочестивыхъ людей, и въ особенности школьныхъ мудрецовъ, этотъ человѣкъ былъ худшимъ изъ безбожниковъ, опаснымъ еретикомъ,-- и тѣмъ болѣе долженъ онъ былъ показаться привлекательнымъ для нашего юноши. Гассенди выступалъ неумолимымъ противникомъ всякой схоластики, жестоко обнажая вредъ ея въ философіи; онъ возбуждающимъ образомъ дѣйствовалъ на умы, проповѣдуя независимость мысли и выдвигая на смѣну метафизическихъ построеній важное значеніе опыта и критики. Изъ классическихъ философовъ его любимцемъ былъ не Аристотель, но Эпикуръ, и его взглядъ на жизнь и назначеніе человѣка усвоено было имъ въ высшемъ и просвѣтленномъ смыслѣ; нравственная сила, строгость въ самому себѣ и выполненіе идеи долга были существенными чертами его практической мудрости. Слова этого человѣка, авторитетъ котораго еще болѣе привлекалъ молодежь благодаря ореолу гоненій и подкоповъ, которыми старались сжить со свѣту Гассенди, должны были произвести сильное впечатлѣніе на умы Покалена и его товарищей, дошедшихъ уже до половины пути въ своемъ недовольствѣ и отрицаніи,-- и слѣды этого вліянія навсегда останутся у нашего писателя: съ годами онъ въ особенности выработаетъ въ себѣ то созерцательное настроеніе, привычку въ обобщеніямъ и философскимъ думамъ, которая побудила его друга Буало дать ему прозвище "созерцателя" (contemplateur). Въ его пьесахъ не разъ можно замѣтить, съ какою любовью онъ всегда остановится на малѣйшемъ поводѣ къ заявленію той или другой общей идеи, всегда высказанной необыкновенно ясно. Въ школѣ Гассенди онъ во-время могъ усвоить возвышенный взглядъ на дѣятельность писателя, сатирика, такъ выгодно отличавшій его потомъ отъ многихъ не менѣе талантливыхъ сверстниковъ,-- и въ томъ же ученіи о нравственномъ подвигѣ, предстоящемъ всякому мыслящему человѣку, мы находимъ корень всѣхъ положительныхъ заявленій, высказываемыхъ различными "добродѣтельными личностями" у Мольера; мало того, въ этомъ строгомъ взглядѣ на жизнь мы находимъ исходную точку того драматическаго разлада въ личной судьбѣ писателя, который омрачилъ его нослѣдніе годы. Но вмѣстѣ съ тѣмъ вліяніе Гассенди оказалось и на нѣсколькихъ прямо комическихъ чертахъ въ пьесахъ Мольера; одни хотятъ видѣть его, напримѣръ, въ той сценѣ Mariage, гдѣ бѣдный Сганарель очутился точно межъ двухъ огней, среди спорящихъ философовъ, изъ которыхъ одинъ готовъ божиться Аристотелемъ, а другой поклоняется Пиррону; другіе паходятъ его въ сценѣ Донъ-Жуана (актъ III, сц. 4), гдѣ осмѣяна легкомысленная, свѣтская философія героя пьесы.
   Наконецъ обязательный срокъ пребыванія въ школѣ пришелъ къ концу, и передъ юношей открылась дѣйствительная жизнь. Нужно было выбирать себѣ опредѣленное поприще,-- по рѣшиться на что-нибудь было невыразимо трудно. Отецъ, разумѣется, не прочь былъ бы передать старшему сыну свою фирму,-- но къ ремеслу не лежало вовсе сердце юноши, да и домашняя обстановка давно уже опостылѣла. Возникла было на время мысль (трудно рѣшить, была ли она когда нибудь серьозною) сдѣлать молодого человѣка адвокатомъ, и около 1640 года онъ отправился въ Орлеанъ, гдѣ нѣсколько времени изучалъ право и настолько свыкся съ нимъ и его тонкостями, что могъ впослѣдствіи выказывать при случаѣ знаніе ихъ въ своихъ комедіяхъ (Пурсоньякѣ, Школѣ женщинъ, Мнимомъ больномъ). Но до профессіональнаго занятія адвокатурою онъ не дошелъ, и какъ будто снова остановился на перепутья. Такъ прошло, вѣроятно, два года, во время которыхъ онъ незамѣтно свыкался съ мыслью, бродившею у него смутно еще съ раннихъ дѣтскихъ лѣтъ,-- съ мыслью вступить на сцену. Въ то время въ среднихъ слояхъ парижскаго населенія чрезвычайно было въ ходу образовывать небольшія любительскія труппы изъ незанятой молодежи, которая такимъ образомъ, высвобождаясь отъ семейнаго гнета или сословной добропорядочной морали, коротала свои досуги; это было столичное отраженіе того необыкновенно оживленнаго движенія, которое въ ту пору покрыло всю Францію множествомъ кочующихъ актерскихъ труппъ. Чѣмъ болѣе развитіе театральнаго дѣла въ столицѣ притягивалось искусственно въ монопольную зависимость отъ двора, тѣмъ сильнѣе разгоралось въ самомъ обществѣ встрѣчное движеніе, отмѣченное большею независимостью и демократизмомъ. Вращаясь, по выходѣ изъ школы, въ кругу парижской и провинціальной молодежи, Покеленъ очень скоро долженъ былъ встрѣтить на своемъ пути какую нибудь изъ этихъ дилеттантскихъ труппъ, гдѣ такіе же, какъ онъ, дѣти степенныхъ семействъ умѣли китъ весело и беззаботно, порою бѣсить стариковъ своею непринужденностью и въ то же время служить наиболѣе заманчивому изъ всѣхъ искусствъ,-- сценѣ съ ея иллюзіями и блескомъ. Незанятому, недовольному собой юношѣ эта жизнь должна была вдвое приглянуться; окончательно рѣшило его судьбу и романическое увлеченіе, повидимому первое въ его жизни; въ той группѣ актерствующей молодежи, въ которой онъ все тѣснѣе сходился, онъ встрѣтилъ молодую, хотя уже очень пожившую женщину, съ недюжиннымъ умомъ, энергіей и манящей красотой. Покеленъ былъ далеко не первымъ и не послѣднимъ счастливымъ поклонникомъ Маделены Бежаръ, и вскорѣ для него самого это уже не было тайной,-- но такова была притягательная сила этой женщины, что юношеское увлеченіе превратилось съ теченіемъ времени въ прочную дружескую связь.
   Съ Маделеной, ея братьями и нѣсколькими посторонними молодыми людьми Покеленъ составилъ, на правахъ товарищества, небольшую труппу, которая придала себѣ, во вкусѣ пышныхъ титуловъ, употреблявшихся тогда на театрѣ, названіе "Знаменитаго театра" (Illustre théâtre); въ дѣйствительности въ ея распоряженіи была болѣе чѣмъ скромная зала въ одномъ изъ домовъ набережной св. Павла; на первое время Покеленъ повидимому былъ не только дѣятельнымъ участникомъ въ спектакляхъ, но и единственнымъ капиталистомъ труппы; онъ ручался за исправность платежей и однажды принужденъ былъ вынести непродолжительное тюремное заключеніе въ Шатлё. Найденная въ новѣйшее время росписка его въ полученіи отъ отца шестисотъ тридцати ливровъ, быть можетъ, указываетъ, что ему приходилось добывать необходимыя средства, требуя выдѣленія хоть части денегъ, доставшихся ему послѣ матери. Отъ отца онъ, вѣроятно, еще скрывалъ свои намѣренія, но пришло время, когда это стало невозможно. Охлажденіе между ними усилилось тогда чрезвычайно, убѣжденія отказаться отъ безразсуднаго и позорнаго дѣла не подѣйствовали, Жанъ Батистъ окончательно разорвалъ связи съ семьей и съ тѣхъ поръ почти никогда не видался съ отцомъ, хотя не переставалъ помогать ему тайкомъ, черезъ посредниковъ, когда отцовскія дѣла современемъ очень запутались. Корабли были сожжены, отступать было некуда, и юноша навсегда отдался театру. Повидимому тогда же, уступая модѣ и кромѣ того не желая раздражать отца сохраненіемъ его фамиліи на сценѣ, онъ оставилъ свое прежнее семейное имя и принялъ театральную фамилію Мольера. Почему именно выборъ его остановился на ней, рѣшить трудно: потому ли, что она уже была въ ходу въ артистическомъ мірѣ (въ серединѣ столѣтія славился при дворѣ музыкантъ Mollier), или потому, что во время своихъ первыхъ кочеваній онъ остановился случайно на весьма распространенномъ тогда въ нѣкоторыхъ мѣстностяхъ Франціи имени различныхъ урочищъ,-- до сихъ поръ не объяснено.
   Это случайно принятое имя стоитъ на рубежѣ двухъ періодовъ жизни поэта. До него идетъ темная, безвѣстная жизнь мѣщанскаго сынка Покелена, впереди же славная будущность первостепеннаго, общечеловѣческаго писателя.
   Съ окончательнаго вступленія Мольера въ труппу Знаменитаго театра (взаимный договоръ членовъ труппы подписанъ былъ 30 іюня 1643 года) цѣлыхъ пятнадцать лѣтъ прошло для него въ кочеваніяхъ изъ конца въ конецъ по Франціи. Сначала счастье рѣшительно отвратилось отъ бѣдной труппы; пыталась она играть въ Парижѣ, но, очевидно, ея игра была еще настолько плоха, что никого не могла привлечь, и труппу изгнала изъ Парижа полнѣйшая холодность публики. Но и въ провинціи существовать было очень не легко. Положеніе актера въ ту пору было ничѣмъ не обезпечено отъ случайностей и произвола. Духовенство (его глазами смотрѣла, конечно, и вся благочестивая часть населенія) видѣло въ актерѣ опаснѣйшаго служителя разврата и часто лишало подобныхъ еретиковъ погребенія; мѣстныя власти съ безнаказаннымъ самодурствомъ то позволяли, то внезапно запрещали представленія; въ деревняхъ и мѣстечкахъ иногда просто выгоняли комедіантовъ, точно опасныхъ бродягъ, да и наиболѣе расположенная къ нимъ масса имѣла очень поверхностное понятіе о значеніи ихъ дѣятельности. Къ довершенію всѣхъ этихъ неблагопріятныхъ вліяній, первыя семь лѣтъ артистической кочевки мольеровской труппы по Франціи совпали съ волненіями Фронды, и часто всѣ надежды и планы разбивались о необходимость спастись бѣгствомъ отъ междоусобія. Поэтому длинный рядъ поѣздокъ Мольера по провинціи (въ настоящее время настолько обстоятельно разслѣдованный, что нѣмецкіе мольеристы сбираются издать подробную карту переѣздовъ труппы) отличается неправильностью и порывами то въ ту, то въ другую сторону. Онъ начинается съ сѣверо-западнаго угла Франціи, съ Руана, потомъ надолго переходитъ на югъ и то держится близъ испанской границы, то въ Провансѣ, а потомъ опять поднимается на сѣверъ. Во все это время Парижъ не перестаетъ быть притягательнымъ центромъ для кочующихъ искателей счастья; они все надѣются когда-нибудь получить возможность прочно основаться въ немъ. По временамъ Мольеръ показывается въ Парижѣ; въ ту пору въ театральномъ французскомъ быту было въ обычаѣ съѣзжаться для заключенія условій въ столицу. Но эти поѣздки были напрасны, и немногіе парижскіе друзья не могли ничѣмъ пособить Мольеру.
   Приходилось довольствоваться провинціальной славой и на время избрать центромъ своихъ операцій, вмѣсто Парижа, второй но важности пунктъ общественной жизни, Ліонъ. По мѣрѣ того, какъ труппа объигрывается, разростаетгя, вырабатываетъ свой собственный репертуаръ, и финансовыя ея дѣла улучшаются, Ліонъ становится для нея важнѣйшею опорой; оттуда предпринимаетъ она свои поѣздки, туда же возвращается на почетный отдыхъ. Покровительство, выказанное ей одно время принцемъ Конти, бывшимъ школьныхъ товарищемъ Мольера, значительно помогло ей подняться въ общемъ мнѣніи. Но вскорѣ не было уже нужды въ подобныхъ внѣшнихъ средствахъ для усиленія репутаціи мольеровскаго театра. Труппа уже стала твердо на ноги и признана была лучшею изъ всѣхъ провинціальныхъ труппъ. Долгая пора лишеній и тревогъ уступила мѣсто значительному благосостоянію, которое сказывалось и въ привольномъ образѣ жизни членовъ труппы, и въ роскоши декорацій и костюмовъ, поражавшей современниковъ. Маделена выказывала себя замѣчательной хозяйкой и рѣдкимъ администраторомъ. Поэтъ д'Ассуси, проведшій нѣсколько времени въ мольеровскомъ кружкѣ, оставилъ радужное описаніе раздолья и пиршествъ, которыхъ онъ былъ участникомъ.
   Но Маделена, не переставая пользоваться почетнымъ положеніемъ въ труппѣ (еще въ первомъ договорѣ ей одной не указано было опредѣленнаго амплуа, но предоставлено играть тѣ роли, какія она захочетъ), все болѣе должна была свыкаться съ мыслью, что высшее, духовное руководство сценой она должна уступить своему недавнему поклоннику, теперь же вѣрному товарищу,-- и не только потому, что въ немъ съ годами выработался замѣчательный талантъ комика-исполнителя, но еще болѣе потому, что онъ надѣлилъ труппу рѣдкимъ преимуществомъ,-- самостоятельнымъ репертуаромъ, на которомъ отнынѣ въ особенности основывалась извѣстность его театра. Еще разъ, почти при одинаковыхъ условіяхъ, какъ будто повторилась исторія возвышенія Шекспира. Въ послѣдніе годы житья въ провинціи Мольеръ стоялъ уже во главѣ труппы, его имя покрывало ее и разносилось молвою повсюду,-- хотя самъ онъ никогда не присвоивалъ себѣ деспотическаго господства и тогда же постарался придать труппѣ тотъ характеръ артельнаго товарищества, который его театръ сохранилъ и впослѣдствіи, вплоть до нашихъ дней. Изученіе внутреннихъ отношеній и порядковъ мольеровской труппы очень интересно именно съ этой стороны, представляя намъ образецъ удачнаго развитія общественной организаціи, умѣвшей необыкновенно долго сохранить демократическій духъ равноправности, несмотря на окружавшій разливъ крайней монархической дисциплины. У Мольера, какъ директора театра, всѣ мысли заняты отстаиваньемъ интересовъ его товарищей и всей мелкой рабочей братіи, зависѣвшей отъ его театра; таковъ онъ въ началѣ дѣятельности, такимъ же остается и до конца,-- и ускоряетъ свою смерть, не рѣшаясь отмѣнить спектакля, потому только, что отъ этого можетъ пострадать заработокъ массы трудового люда. Доходы дѣлились между членами артели; по установленной нормѣ отчислялась всегда доля въ пользу бѣдныхъ; одинъ изъ актеровъ велъ постоянную лѣтопись всѣхъ дѣлъ, занятій и прихода труппы,-- и благодаря этому обычаю до насъ дошелъ чрезвычайно цѣнный Регистръ перваго такого лѣтописца, Лагранжа, главное руководство въ мольеровской хронологіи.
   Первенствующее положеніе, предоставленное самими обстоятельствами Мольеру, сложилось исключительно въ силу нравственнаго его превосходства, перевѣса ума, творчества и таланта. Природный умъ, направленный еще въ дни знакомства съ Гассенди къ изученію жизни и ея явленій, къ серьознымъ и независимымъ обобщеніямъ, получилъ въ годы блужданій труппы богатую пищу для наблюденій. Множество людей, характеровъ, оттѣнковъ общественныхъ нравовъ прошло передъ нимъ; послѣ юношеской страсти въ Маделенѣ его легко вспыхивавшее сердце увлекалось другими женщинами, и въ самой его труппѣ находило не разъ предметы обожанія; измѣнчивость и кокетство, холодность или внезапное равнодушіе оставляли каждый разъ глубокій слѣдъ въ душѣ этого человѣка; онъ все сильнѣе испытывалъ потребность въ прочной и искренной привязанности, которая освѣщала бы его жизнь и поддерживала бы его на трудномъ поприщѣ. Постепенно разочаровываясь въ людяхъ вообще, онъ въ особенности мучительно ощущалъ непостоянство и сердечную пустоту женщинъ, и тогда уже рисовалъ себѣ идеальный образъ той подруги, которая могла бы навсегда сдѣлать его счастливымъ. Лаская граціозную маленькую дѣвочку, младшую дочь Маделены, Арманду, онъ не разъ думалъ про себя, что изъ этого милаго маленькаго существа могла бы} при счастливыхъ обстоятельствахъ, выработаться та честная и любящая натура, о которой онъ мечталъ,-- и незамѣтно, быть можетъ, для самого себя, онъ занимался воспитаніемъ и развитіемъ дѣвочки.
   Всѣ эти наблюденія и мысли укореняли въ немъ склонности серьознаго мыслителя, умѣвшія однако всегда мириться съ порывами самаго искренняго веселья. У натуръ подобнаго рода смѣхъ и слезы, раздумье и шалость всегда тѣсно граничатъ между собой. Но эти склонности поддерживались также и чтеніемъ. Мольеръ былъ по образованію и начитанности цѣлой головой выше не только своихъ товарищей-актеровъ, но и всѣхъ собратій своихъ по профессіи и огромнаго большинства драматическихъ писателей современности. Свою родную литературу онъ узналъ современемъ въ совершенствѣ; его пьесы то и дѣло обличаютъ знакомство и съ важными, и съ мелкими писателями стараго и новаго періода; Рабле, Матюренъ Ренье ему такъ же близки, какъ Корнель или Буароберъ. Кромѣ того, и это чуть ли не еще важнѣе, онъ, живя такъ долго въ деревенской Франціи, научился цѣнить народный элементъ; за народную пѣсенку онъ готовъ отдать цѣлыя пьесы, живое народное выраженіе считаетъ украшеніемъ своего слога. Наряду съ французской литературой онъ рано начинаетъ изучать итальянскую, а подъ конецъ и испанскую; сначала онъ слѣдуетъ устанавливавшемуся вокругъ него вкусу, потомъ изученіе становится все серьознѣе и основательнѣе: по-итальянски онъ умѣлъ даже писать стихами. Старыя и новыя комедіи итальянцевъ, новеллы Боккачьо, пьесы испанскихъ драматурговъ, Кальдерона, Тирсо де-Молина, становились съ каждымъ годомъ знакомѣе и доступнѣе ему. Наконецъ онъ не забылъ и латинскаго языка, и благодаря этому навсегда сохранилъ вѣрное понятіе о классической литературѣ, которую изучалъ или въ подлинникѣ, или въ хорошихъ переводахъ. Его пьесы рано наполняются отголосками Плавта, Теренція, Плутарха. Не сразу, конечно, составилась у него та библіотека, часть которой описана была въ инвентарѣ, составленномъ послѣ его смерти. Параллельно развитію его житейской опытности выростала и его литературная начитанность; она въ особенности должна была двинуться впередъ съ тѣхъ поръ, какъ блестящее положеніе труппы позволяло ей замѣнятъ кочеванія продолжительною осѣдлостью въ Ліонѣ.
   Но ко всѣхъ этимъ преимуществамъ присоединилось и превосходство Мольера, какъ актера. Тогдашній театральный французскій міръ, и въ особенности двѣ главныя столичныя труппы,-- одна, игравшая въ Hôtel de Bourgogne, другая, называвшая себя Théâtre du Marais,-- не были лишены выдающихся талантовъ. Тѣмъ не менѣе Мольеръ и въ этомъ отношеніи занялъ первое мѣсто; онъ заблуждался сначала относительно свойства своего таланта и пробовалъ силы въ трагедіи, для которой вовсе не былъ созданъ (особенно голосъ его былъ слишкомъ слабъ для модной въ то время громогласной трагической декламаціи), но холодность пубашя рано показала ему его заблужденіе, и онъ всецѣло посвятилъ себя комедіи. Его пріемы въ игрѣ были чисто субъективные и неподражаемые. Враги утверждали, будто онъ научился имъ у знаменитаго тогда итальянскаго буффона Скарамуша (Тиберіо Фіорилли); выпущена была даже гравюра, на которой Скарамушъ дѣлаетъ гримасу, а Мольеръ тутъ же перенимаетъ ее. Но это была лишь злостная выдумка; Мольеръ дѣйствительно высоко цѣнилъ талантъ итальянскаго комика, который, по словамъ всѣхъ очевидцевъ, дѣйствительно былъ рѣдкимъ представителемъ особой, чисто національной веселости и юмора, такъ отличающаго и до сихъ поръ итальянскій народъ. Но свой комизмъ Мольеръ не скопировалъ ни съ кого; онъ подсмотрѣлъ его прямо у природы. Ставя для себя, какъ писателя, выше всего непосредственное, реальное наблюденіе фактовъ, онъ сохранялъ въ памяти кассу типическихъ лицъ, пріемовъ, интонацій; перенося ихъ на сцену, онъ освѣщалъ ихъ своей психологической чуткостью, отмѣчая скрытыя душевныя движенія и переходы. Конечно, въ этой чисто художественной способности въ разгадкѣ характеровъ никто изъ современныхъ ему актеровъ-реіесленниковъ не могъ сравняться съ нимъ, и это было одною изъ причинъ лютой ненависти, постепенно разгорѣвшейся противъ него. Да и сама природа надѣлила его всѣми качествами комическаго актера; необыкновенно гибкій голосъ, густыя брови, способныя принимать забавно-разнообразное положеніе, физіономія, всѣ черты которой были до нельзя выразительны, и мускулы доведенные до крайней подвижности,-- все это много содѣйствовало оригинальному отпечатку игры Мольера.
   При всѣхъ этихъ богатыхъ данныхъ неудивительно, что слава его въ провинціи быстро возростала, и подъ конецъ и парижскіе театралы, приглядѣвшись къ мѣстнымъ сценическимъ знаменитостямъ, стали особенно интересоваться тѣмъ, что имъ передавала молва о какомъ-то "garèon nommé Molière", который, какъ говорили, столько же интересенъ и какъ актеръ, и какъ писатель. Въ Парижѣ во главѣ всего стояли итальянцы, почти цѣлое столѣтіе считавшіеся руководителями вкуса; они принесли съ собой съ родины и легкій фарсъ, съ слабою тѣнью сюжета, который развивался въ минуту представленія импровизаціею самихъ актеровъ и вращался вокругъ нѣсколькихъ излюбленныхъ, стоячихъ типовъ,-- и литературную, сплошь написанную и болѣе серьозную комедію. Французскіе писатели едва осмѣливались идти своей дорогой. Господствующій вкусъ массы тяготѣлъ надъ ними, и даже тамъ, гдѣ они пытались самостоятельно изображать французскіе правы, они незамѣтно сбивались на общепринятый итальянскій ладъ. Лишь "Лжецъ" Корнеля (le Menteur) производитъ еще на позднѣйшаго читателя впечатлѣніе самостоятельно задуманной и бойкой пьесы. Такимъ образомъ чувствовалась уже необходимость коренного переворота, который вывелъ бы французскую комедію изъ состоянія младенческой зависимости, научилъ бы ее пользоваться бытовыми, домашними данными и указалъ ей широкій путь развитія; чувствовалась также и близость подобнаго переворота, для котораго всѣ средства были уже на лицо. Недоставало только сильной и даровитой личности, выразительницы этихъ еще неясныхъ, стихійныхъ стремленій. Въ энергическихъ порывахъ Мольера занять эту важную роль, поднять знамя переворота, нельзя поэтому не видѣть вполнѣ нормальнаго завершенія развитія національнаго творчества.
   Ни одинъ талантливѣйшій художникъ не начиналъ своей дѣятельности прямо съ самостоятельныхъ шаговъ; въ біографія каждаго есть своя полоса подражательности. Рафаэль копируетъ Перуджино, Бетховенъ подражаетъ Моцарту, Байронъ Попу, Лермонтовъ Пушкину и Байрону,-- но эта подражательность скоро проходитъ, оставивъ позади себя нѣсколько полезныхъ уроковъ и указаній, какъ нужно идти своимъ путемъ. Такова и участь Мольера. У итальянцевъ было чему поучиться,-- но отдаваться совсѣмъ въ ихъ подданство было неразумно. Не сразу однако понялъ это Мольеръ и заплатилъ дань общей маніи. Въ первые же годы житья въ провинціи онъ старался составлять репертуаръ своего театра изъ набросанныхъ наскоро передѣлокъ итальянскихъ пьесъ на французскіе нравы. Онъ смотрѣлъ на нихъ какъ на мимолетная бездѣлки, вызванныя потребностью минуты, и потому недолговѣчныя; серьозное направленіе его послѣдующихъ лѣтъ побудило его пренебречь слишкомъ слабыми первыми опытами и не сохранять ихъ болѣе. Поэтому отъ одиннадцати приписываемыхь ему раннихъ пьесъ, отъ которыхъ большею частью остались только одни заглавія, до насъ дошли вполнѣ лишь двѣ: "La jalousie du Barbouillé" и "Le médecin volant", да и тѣ сдѣлались извѣстны только въ началѣ нынѣшняго столѣтія и иной разъ возбуждали сомнѣніе въ ихъ подлинности. Во велимъ случаѣ онѣ являются любопытнымъ образцомъ той безхитростной и наивно-веселой манеры, которая процвѣтала во Французскомъ комическомъ театрѣ въ первые годы дѣятельности Мольера. По времени появленія болѣе раннею изъ этихъ вьесъ считается "La jalousie du Barbouillй", и въ "Летающемъ Докторѣ" новѣйшіе біографы (Марѳнгольцъ) находятъ больше стройности въ распредѣленіи сценъ и болѣе искусства въ характеристикахъ; комизмъ гораздо осмысленнѣе и краски не такъ сгущены, какъ въ первой пьесѣ. Къ нѣкоторыхъ сценахъ уже являются какъ бы первообразы позднѣйшихъ комедій или сценъ. Въ "Jalousie" etc. предчувствуется раздай, "Жоржа Дандена", въ "Летающемъ Докторѣ" отдѣльныя черты "Лекаря поневолѣ" и "Мнимаго больного". Тоже можно сказать и объ утраченныхъ пьесахъ, изъ которыхъ повидимому въ "le Fâgoteux" была впервые обработана взятая изъ народнаго разсказа фабула "Лекаря поневолѣ", а въ "Gorgibus dans le sac" выведена сцена прятанья въ мѣшкѣ, впослѣдствіи введенная въ "Продѣлки Скапена".
   Если между двумя первыми мольеровскими пьесами можно уже распознать признаки нѣкотораго прогресса въ литературныхъ пріемахъ, то въ двухъ комедіяхъ, слѣдующихъ за ними хронологически, этотъ прогрессъ становится все разительнѣе. "Взбалмошный" (l'Etourdi) на первый взглядъ недалеко отошелъ отъ раннихъ фарсовъ; онъ представляетъ собою, какъ, теперь доказано, близкую передѣлку итальянской пьесы Барбьери (l'Inavvertito) и сохраняетъ многія типическія черти южныхъ буффонадъ: неправдоподобность интриги, часто излишнюю погоню за смѣхотворными положеніями, употребленіе готовыхъ комическихъ типовъ, и т. д. Но уже при сравненіи передѣлки съ оригиналомъ видна болѣе искусная рука, съумѣвтая часто мастерски воспользоваться наличнымъ матеріаломъ, видно вмѣшательство человѣка тоньше организованнаго и глубже чувствующаго. Въ женскихъ характерахъ грубость сердечныхъ движеній замѣнена тою граціозностью, которою такъ часто любилъ потомъ Мольеръ надѣлять женскія личности въ своихъ комедіяхъ; введено и въ иныхъ частностяхъ немало мелкихъ черточекъ, которыя мотивируютъ и осмысливаютъ многое въ пьесѣ. Если прибавимъ къ этому, что она была разъиграна съ рѣдкимъ ансамблемъ (1655, въ Ліонѣ) и что въ особенности самому автору удалось при этомъ выказать во всей силѣ дарованія замѣчательнаго комическаго актера, то мы поймемъ, что появленіе этой комедіи должно было произвести особенно сильное впечатлѣніе на современниковъ. Обаятельность впечатлѣнія, которое уже тогда возбуждала игра Мольера, подтверждаютъ даже враги его: "какъ только зрители увидали его съ алебардой въ рукахъ, говоритъ одинъ изъ нихъ, какъ только услышали его смѣшную болтовню, увидали его нарядъ, токъ и фрезу, всѣмъ стало вдругъ хорошо, на лицахъ разгладились морщины, и отъ партера къ сценѣ, отъ сцены къ партеру точно сотни эхо возгласили его хвалу".
   Черезъ годъ съ небольшимъ успѣхъ "Взбалмошнаго" былъ затемненъ еще болѣе полнымъ торжествомъ слѣдующей пьесы, "Любовная досада" (le Dépit amoureux), исполненной въ первый разъ въ провинціальномъ городкѣ Безье (Béziers). Здѣсь сдѣланъ былъ еще шагъ впередъ отъ обыденнаго фарса къ истинно-литературной комедіи, и этотъ новый, все усиливавшійся у Мольера элементъ энергически выдвигался на перинй планъ. Съ этой минуты можно наблюдать въ его творчествѣ процессъ дифференцированія" этихъ двухъ элементовъ, который вскорѣ приведетъ къ тому, что дѣятельность его распадется на отдѣльныя группы: сервизныя пьесы, проникнутыя часто глубокой идеею и тщательно обработанныя въ художественномъ отношеніи,-- и легкія, веселыя бездѣлки. "Любовная досада" стоитъ на рубежѣ этого раздвоенія; два характера тутъ прямо комическіе, потѣшные, но, отстранивъ въ, мы видимъ тонкое изображеніе чувства любви, тревогъ, волненій и ревности, которыя она съ собой приноситъ; и само это чувство, и затронутыя имъ личности изображены уже съ большимъ знаніемъ этой стороны человѣческаго сердца. Оно настолько поразительно у начинающаго писателя, что, быть можетъ, не совсѣмъ лишены основанія догадки тѣхъ біографовъ, которые видятъ въ этой пьесѣ отраженіе личныхъ испытаній автора, и сближаютъ время появленія комедіи съ конфликтомъ двухъ привязанностей его въ красавицамъ- актрисамъ его труппы. Сцены любовныхъ ссоръ и огорченій съ этой поры сдѣлаются одними изъ любимѣйшихъ въ его произведеніяхъ, и соотвѣтствующія явленія въ "Школѣ Женщинъ", "Тартюффѣ", "Мизантропѣ", ведутъ свое начало отъ юношеской пьесы Мольера. Его личный вкладъ въ нее несравненно существеннѣе, чѣмъ въ "Взбалмошномъ", и не смотря на то, что и Dépit amoureux возникъ на готовой итальянской основѣ, именно! на фабулѣ пьесы Секки "l'Interesse", и украшенъ былъ кромѣ того мелкими заимствованіями изъ разныхъ французскихъ и даже латинскихъ пьесъ (Плавта и Теренція), его можно почти считать первою самостоятельною пьесой Мольера.
   Такъ по собственному почину Мольеръ все рѣшительнѣе переходилъ отъ сплошного подражанія чужеземнымъ образцамъ къ попыткамъ независимаго творчества, и взгляды его на открывавшееся передъ нимъ поприще становились все возвышеннѣе. Въ этомъ онъ нашелъ необыкновенно кстати большую поддержку въ знакомствѣ съ писателемъ, гораздо болѣе опытнымъ и знаменитымъ. Въ послѣднюю свою поѣздку въ Руанъ онъ встрѣтился съ старикомъ Корнелемъ, удалившимся къ себѣ на родину, чтобъ отдохнуть отъ тревогъ своей дѣятельности и жившимъ воспоминаніями о прежней славѣ. Они сошлись и много бесѣдовали другъ съ другомъ,-- и это сближеніе оставило глубокій слѣдъ на убѣжденіяхъ молодого писателя. Въ словахъ и литературныхъ теоріяхъ опытнаго драматурга онъ находилъ подтвержденіе многаго, до чего самъ дошелъ путемъ догадокъ; Корнель могъ усилить въ немъ высокое представленіе о значеніи и могуществѣ литературнаго слова, такъ отличавшее впослѣдствіи Мольера отъ многихъ его современниковъ и иногда высказываемое имъ съ благородной горячностью и прямотою; своими стройными художественными пріемами, перенятыми у испанскихъ драматурговъ, онъ могъ отучать его отъ излишней безформенности итальянской комедіи; наконецъ и какъ мыслящій человѣкъ, Корнель могъ вліять на своего собесѣдника тою честностью и широтою соціальныхъ и политическихъ убѣжденій, которая такъ часто, особенно въ молодые годы, пробивалась у него сквозь всѣ стѣсненія ложноклассической теоріи и такъ выгодно выдѣляетъ его изъ числа ея поклонниковъ. Передъ Мольеромъ была одна изъ тѣхъ богато одаренныхъ натуръ, которыя сохраняютъ до глубокой старости обаятельное вліяніе на окружающихъ; источникъ творчества уже изсякалъ у Корнеля и съ тѣхъ поръ онъ не въ силахъ былъ уже вернуться къ прежнему своему направленію, но онъ видѣлъ насквозь пустоту и манерность новой литературной школы, стремившейся вносить въ поэзію жеманную утонченность и фальшивую чопорность салоновъ, и негодовалъ на паденіе здраваго смысла и вкуса. Парижская мода эта быстро переходила тогда въ провинцію, и общество, еще недавно погруженное въ одичалую грубость междоусобій Фронды, переходило въ противоположную крайность и не могло сдѣлать шагу безъ чувствительной ужимки. Такимъ образомъ еще подъ конецъ своего житья въ провинціи Мольеръ уже могъ наблюдать быстрое распространеніе той язвы, которая въ его отсутствіе успѣла развиться въ Парижѣ, и въ бесѣдахъ съ Корнелемъ могла зародиться первая мысль о злой сатирѣ на нее, съ которою онъ выступитъ въ слѣдующей своей пьесѣ, Жеманницахъ.
   Тѣмъ временемъ парижскимъ друзьямъ удалось наконецъ добиться вызова мольеровской труппы въ столицу. Въ концѣ 1658 года мы видимъ ее въ Парижѣ, гдѣ для ея представленій отведена была одна изъ залъ стараго Лувра. 24-го ноября данъ былъ первый спектакль, въ которомъ умышленно соединены были различные образцы умѣнья актеровъ: онъ начался съ трагедіи Корнеля, Nicomede, и завершился однимъ въ раннихъ мольеровскихъ фарсовъ въ итальянскомъ вкусѣ (теперь онъ утраченъ, но Буало еще зналъ его и очень жалѣлъ о его потерѣ),-- le Docteur amoureux. Игра понравилась придворной публикѣ, въ особенности во второй пьесѣ, но большого восторга все-таки не было,-- по крайней мѣрѣ первый же біографъ Мольера, Лагранжъ, отзывается объ этомъ впечатлѣніи довольно холодно (ils ne déplurent point). За первыхъ спектаклемъ были однако вскорѣ даны новѣйшія и болѣе художественныя пьесы Мольера; сдержанность публики, привыкшей къ академически-правильной игрѣ столичныхъ знаменитостей, была побѣждена; въ семьѣ короля нашелся уже покровитель труппы, братъ его; нѣкоторое расположеніе выказалъ къ ней даже и всесильный правитель, Мазаренъ, мало по малу пріѣзжіе провинціалы стали сживаться съ своей новой обстановкой, обзаводиться своею собственной театральной залой и бороться противъ завистливыхъ притязаній своихъ соперниковъ,-- актеровъ старыхъ труппъ, особенно театра Hôtel de Bourgogne. Борьба эта не прекратилась во всю дальнѣйшую жизнь Мольера; они не хотѣли простить ему его превосходства, подобно тому какъ почти всѣ наличные представители литературы, затемненные его появленіемъ, даже ее имѣя иногда никакихъ личныхъ счетовъ съ нимъ, не затронутые имъ ни въ одномъ произведеніи, затаили съ этого же времени къ нему лютую ненависть, и оба лагеря враговъ, часто соединявшіеся для болѣе дружнаго нападенія; рано начали вредить Мольеру всякими способами, доносами и ябедами, памфлетами и пасквилями. У Мольера не было надежной опоры; ЛюДовикъ XIV былъ еще слишкомъ молодъ, Мазаренъ вскорѣ умеръ, братъ короля (Monsieur) почти ни въ чемъ не выразилъ своего покровительства и никогда не выплатилъ той субсидіи, которую на первыхъ порахъ щедро обѣщалъ.
   Многіе, очутившись, на мѣстѣ Мольера, въ такомъ сложномъ и затруднительномъ положеніи, поспѣшили бы чѣмъ нибудь выдающимся снискать любезность и расположеніе господствующаго класса, перетянуть этимъ вѣсы на свою сторону и добиться почета. Для характеристики независимости взглядовъ нашего писателя нельзя не отмѣтить, что первое же произведеніе, которое онъ написалъ и поставилъ въ Парижѣ, было направлено противъ вліятельныхъ сферъ, было сатирой на ихъ вкусы и могло только раздражить ихъ противъ автора. Этою пьесой были именно "Жеманницы". Провинціальныя наблюденія были скоро обновлены и пополнены изученіемъ парижской жизни,-- и вся опасность, которая могла проистечь и для общества, и для литературы отъ направленія, отрывавшаго ихъ отъ народной дѣйствительности, унося въ искусственную атмосферу утонченнѣйшаго благоприличія, живо представилась умному наблюдателю. Онъ могъ бояться, что это уродливое направленіе пуститъ глубокіе корни; уже за поколѣніе передъ этимъ въ Парижѣ можно было встрѣтить нѣчто похожее на позднѣйшій, чисто патологическій типъ précieuse; въ данную минуту тѣмъ же недугомъ охвачена была масса свѣтскихъ женщинъ, поэтовъ, придворныхъ, аббатовъ; въ рядахъ ихъ можно было встрѣтить далеко неглупыхъ писателей и остроумцевъ, въ родѣ Вуатюра или Менажа, и блестящихъ по уму и граціи женщинъ, въ родѣ маркизы Рамбулье. Въ знаменитомъ голубомъ салонѣ ея отеля собиралась вся масса представителей новаго вкуса, проводя время въ состязаніи остротами, пріятныхъ спорахъ и декламированіи томныхъ стихотвореній. Для человѣка, которому и природный умъ, и наблюденія надъ жизнью внушали совершенно иныя требованія отъ образованности, ничто не могло быть антипатичнѣе этого уродливаго извращенія вкуса, и онъ выступилъ съ страстнымъ протестовъ противъ него.
   Несомнѣнно, что предметомъ его насмѣшки былъ кружокъ отеля Рамбулье, и оговорка въ предисловіи пьесы, увѣряющая, будто сатира направлена лишь противъ неловкихъ я забавныхъ провинціальныхъ подражательницъ парижскимъ оригиналамъ, придумана, конечно, лишь для того, чтобъ нѣсколько ослабить впечатлѣніе слишкомъ ясныхъ намековъ. Но эта оговорка не достигла цѣли: столичныя жеманницы и свита ихъ поклонниковъ поспѣшили узнать себя и возбудить вездѣ недовольные толки; заскрипѣли перья и скоро возгорѣлась долго не замолкавшая мстительная война противъ Мольера нъ-за этой комедіи; отвѣтомъ на нее послужили двѣ пьесы Сомэза, les Véritables précieuses и le Procès des précieuses и т. д., тоща какъ за Мольера выступали молодые писатели въ родѣ Шаппюзо и Лафоржа. Но этотъ споръ не въ силахъ былъ въ чемъ нибудь измѣнить совершившійся фактъ; все направленіе, осмѣянное Мольеромъ, было сразу разбито на голову и никогда уже не въ силахъ было подняться. Съ большимъ тактъ маркиза Рамбулье дѣлала видъ, что не узнаетъ портрета, и сама ходила на представленія пьесы, но блестящая пора ея салона съ тѣхъ поръ прекратилась,-- и когда, много лѣтъ спустя, Мольеръ снова коснется довольно сходной темы въ своихъ Ученыхъ Женщинахъ, то черты осмѣяннаго имъ тогда женскаго педантизма уже имѣютъ очень мало точекъ соприкосновенія съ умершимъ и погребеннымъ міромъ "жеманства".
   Успѣхъ пьесы былъ колоссальный. По современнымъ показаніямъ, на двадцать льё кругомъ Парижа не осталось ни одного сколько нибудь грамотнаго человѣка, который не затѣмъ бы видѣть на сценѣ эту комедію. Въ виду такого успѣха, шумныхъ толковъ и пересудовъ, которые повели даже временной пріостановкѣ представленій, Мольеру пришлось кое-что измѣнить и ослабить въ своемъ произведеніи, особенно когда оно должно было выйти отдѣльнымъ паданіемъ. Дошедшій до насъ подробный разсказъ объ одномъ изъ спектаклей, гдѣ оно давалось, обнаруживаетъ существенную разницу съ извѣстною намъ редакціею пьесы. То былъ первый примѣръ тѣхъ, къ несчастью, нерѣдкихъ измѣненій, который Мольеръ принужденъ былъ впослѣдствіи производить надъ своими пьесами изъ-за такъ называемыхъ цензурныхъ соображеній.
   Накоплявшаяся въ свѣтскихъ кругахъ противъ него враждебность, кажется, нашла себѣ вскорѣ практическое и крайне чувствительное для него примѣненіе. Вслѣдствіе чьихъ-то тайныхъ интригъ его неожиданно вытѣснили изъ занятаго его труппой помѣщенія, лишили сцены и даже подъ пустымъ предлогомъ истребили всѣ декораціи и машины. Съ трудомъ удалось получить взамѣнъ пріютъ въ Палѣ-Роялѣ, гдѣ Мольеровскій театръ окончательно долженъ былъ упрочиться. Въ заботахъ и дрязгахъ подобнаго рода, мысль о необходимости чѣмъ-нибудь привлечь къ себѣ публику и поддержать въ ней; интересъ, возбужденный Жеманницами, должна была естественно тревожить Мольера,-- но вмѣстѣ съ тѣмъ столь же естественно, что ея исполненіе, при подобномъ настроеніи, не могло быть особенно удачно. Къ этой переходной порѣ дѣйствительно относятся два произведенія: Сганарель или мнимый рогоносецъ, и Don Garde de Navarre, которыя, сравнительно съ Précieuses ridicules, представляютъ шагъ назадъ. Первая изъ этихъ пьесъ, несмотря на отличающую ее веселость, слишкомъ отзывается вліяніемъ только что покинутаго авторомъ стиля итальянской арлекинады, лишь нѣсколько болѣе осмысленной и уравновѣшенной. Вторая-же прямо передѣлана изъ итальянской трагикомедіи Чиконьини и настолько же ударяется въ многорѣчивую разработку темы о любви и ревности, не лишенную праздной декламаціи, насколько Сганарель вдается по временамъ въ фарсъ. Дѣлъ, поставленная себѣ авторомъ, не была достигнута; Сганарель еще привлекалъ публику, а Don Garde потерпѣлъ полное пораженіе, болѣе не возобновлялся и былъ напечатанъ лишь послѣ смерти Мольера. Тѣнь не менѣе онъ имѣетъ свое значеніе въ исторіи развитія нашего писателя. Онъ былъ послѣднею его попыткою основать пьесу исключительно на патетическомъ элементѣ; съ этихъ поръ онъ навсегда отрекся отъ длинныхъ монологовъ на тему о любви, отъ романтическихъ героевъ въ южномъ вкусѣ, изящно драпированныхъ плащами. И любовь, и ревность не разъ будутъ изображаться имъ, но въ чисто реальной обстановкѣ, среди житейскаго водоворота. Чтобъ убѣдиться въ этомъ, стоитъ перечесть нѣсколько сценъ, перенесенныхъ впослѣдствіи Мольеромъ изъ "Don Garde de Navarre" въ Мизантропа, въ связи съ тѣми предшествующими и послѣдующими сценами въ этомъ позднѣйшемъ произведеніи, которыя ихъ объясняютъ и мотивируютъ, захватывая зрители за живое,-- и потомъ перенестись вполнѣ въ раннюю пьесу, гдѣ тѣ-же явленія очутятся въ иной обстановкѣ. Тамъ, гдѣ объясненія Альцеста съ Селименой ярко рисуютъ намъ столкновеніе двухъ рѣзво опредѣленныхъ характеровъ, Донъ Гарчія расплывается въ безцвѣтныхъ жалобахъ на злую судьбу и вѣроломство женщинъ.
   Послѣ краткаго перерыва, занятаго двумя болѣе слабыми произведеніями, талантъ Мольера снова вернулся въ той силѣ и зрѣлости, которая выказана была имъ въ Жеманницахъ,-- скажемъ даже болѣе, слѣдующее произведеніе, Школа Мужей (24 іюня 1661), отмѣтило собою очевидный прогрессъ въ его творчествѣ. Этотъ фактъ, особенно поразительный послѣ недавняго ослабленія энергіи, естественно могъ быть объясненъ какими нибудь новыми благопріятными вліяніями, счастливымъ поворотомъ въ жизни Мольера, снова наполнившимъ его мужествомъ и любовью въ дѣлу. Дѣйствительно, въ эту вору подготовлялась крупная перемѣна въ жизни его, и Школа Мужей открываетъ собой рядъ любопытнѣйшихъ субъективныхъ произведеній, отражающихъ въ себѣ шагъ за шагомъ развитіе этого переворота.
   Не мало образцовъ подъискано теперь для этой пьесы. Во главѣ ихъ стоитъ наиболѣе близкій въ ней,-- комедія Теренція "Adelphi", затѣмъ пьеса Лопе-де-Веги "La discrete enamorada", французская пьеса Лариве и т. д.; исторію сюжета пьесы можно бы начать еще раньше и найти первыя попытки обработать его для театра въ лѣтописяхъ старой греческой комедіи. Сопоставленіе противоположностей въ характерѣ двухъ братьевъ, столкновеніе двухъ нравственныхъ воззрѣній, контрастъ молодыхъ стремленій и старческаго консерватизма представляли очевидно слишкомъ благодарный матеріалъ для драматурговъ всѣхъ временъ. Мольеръ вступилъ, стало быть, въ этомъ случаѣ въ длинный рядъ передѣлывателей одной и той-же темы, и самостоятельность, которую онъ выказалъ при этомъ, обнаружила, до какой зрѣлости дошелъ уже его талантъ. Онъ одинъ съумѣлъ глубже вникнуть въ смыслъ взаимныхъ отношеній дѣйствующихъ лицъ, завѣщанныхъ ему традиціей, и тамъ, гдѣ Теренцій съумѣлъ найти лишь нѣсколько смѣшныхъ картинъ, онъ вывелъ на первый планъ рядъ основныхъ вопросовъ общественности. Старой семейной морали онъ противоставилъ гуманную терпимость, строгому надзору и вѣчной подозрительности по отношенію въ женщинамъ онъ предпочелъ полное довѣріе къ ихъ прямотѣ и честности и явился заступникомъ за свободу женской личности; не говоримъ уже о мелкихъ сатирическихъ чертахъ, разсѣянныхъ въ пьесѣ, заключающей въ себѣ одни изъ наиболѣе раннихъ заявленій поэта въ пользу демократической простоты. Глашатаемъ своихъ положительныхъ теорій онъ сдѣлалъ особое лицо, надѣливъ его благородной горячностью, которая дѣйствуетъ симпатично даже на позднѣйшихъ читателей, отвыкшихъ уже отъ стариннаго резонерства. Аристъ -- родоначальникъ всѣхъ честныхъ людей въ Мольеровскихъ комедіяхъ и высказываетъ уже тотъ непримиримый духъ, который современемъ такъ ярко разгорится у лучшаго изъ его потомковъ, Альцеста. Это -- духъ, все болѣе оживлявшій самаго автора, и его "добродѣтельные люди" потому-то и не производятъ впечатлѣнія блѣдныхъ тѣней или благонамѣренныхъ автоматовъ, что въ ихъ рѣчахъ чувствуется искренность и одушевленіе живого человѣка. Нравственныя воззрѣнія, высказанныя Аристомъ, должны были казаться необыкновенною новостью въ области французской комедіи, еще не привыкшей останавливаться на смыслѣ изображаемыхъ явленій и предпочитавшей лучше смѣяться, чѣмъ обобщать и негодовать.
   Но въ тѣхъ-же рѣчахъ чувствуется примѣсь новаго элемента, который возвышаетъ въ особенности автобіографическое значеніе пьесы. Слишкомъ проглядываетъ связь между вымысломъ и дѣйствительностью; когда вопросъ о бракѣ подвергается разностороннему обсужденію, когда притязанія старика Сганареля приковать къ себѣ молодую дѣвушку силой предаются позору, и наиболѣе симпатій придано тому порядочному человѣку, который не боится довѣриться прямотѣ и откровенности своей жены,-- невольно отгадываешь въ этомъ анализѣ брачнаго вопроса отголоски раздумья и тревоги самого поэта наканунѣ столь же рѣшительнаго шага. И мы врядъ ли ошибемся, предположивъ тутъ живую внутреннюю связь, хотя бы и не нашлось въ подтвержденіе достаточныхъ фактическихъ доказательствъ. Въ эту пору Арманда Бежаръ быстро превращалась изъ миловидной дѣвочки въ граціозную я (судя но многимъ отзывамъ) необыкновенно плѣнительную дѣвушку. Въ настоящее время найдено и издано (Арсеномъ Гуссе и другими) не мало ея портретовъ, изъ разныхъ возрастовъ, и, всматриваясь въ нихъ, легко довѣрить, что она должна была производить неотразимое впечатлѣніе; хотя красавицей ее нельзя было назвать, но граціозность и изящная кокетливость заставляли забывать и недостаточную правильность чертъ, и неглубокій умъ, и легкомысліе. Даже въ зрѣлыхъ лѣтахъ она продолжала нравиться,-- легко представить себѣ, какою она была въ переходную нору отъ дѣтства къ юности, когда порывы кокетства были еще смягчены наивной дѣвической простотой. Мольеръ поддался этому впечатлѣнію и, глядя на разцвѣтавшее передъ нимъ существо, вѣроятно, не разъ мечталъ о счастіи соединить когда-нибудь ея судьбу съ своею. Онъ уже утомился сердечными разочарованіями, и семейный очагъ манилъ его въ себѣ. Но разность лѣтъ (40 и 19 между нимъ, уже пожившимъ и усталымъ, и Армандой, только вступавшей въ жизнь, должна была часто мучить его,-- въ Школѣ Мужей, гдѣ онъ попытался разобраться въ этомъ тревожномъ вопросѣ, онъ выработалъ себѣ словами Ариста примирительный исходъ въ гуманной формѣ брака, основаннаго на довѣріи. Послѣ одного изъ представленій этой пьесы онъ изъ театра направился въ церковь, сопровождаемый своими товарищами, и 20 февраля 1662 г. была отпразднована его свадьба.
   Искреннее увлеченіе заставило его сдѣлать роковую ошибку. Трудно было бы найти болѣе несоотвѣтствія между двумя натурами, осужденными жить вмѣстѣ. Арманда совершенно не была подготовлена къ роли тихой подруги, которую ей предназначалъ Мольеръ. Она слишкомъ долго ждала возможности высвободиться изъ-подъ власти матери, которая еще хотѣла нравиться и потому расположена была оттѣснять дочь, держать ее взаперти; ей хотѣлось замужества, какъ средства жить открыто, блистать въ свѣтѣ, быть окруженной поклонниками. Возлѣ матери, въ актерскихъ, а потомъ и въ придворныхъ кругахъ она наглядѣлась примѣровъ весьма сомнительной морали, гдѣ постоянство и вѣрность поднимались на смѣхъ, и гдѣ свѣтскія женщины соперничали въ искусствѣ интриги. Ожиданія тихаго семейнаго счастья, высказанныя ей мужемъ, должны были показаться ей чѣмъ то страннымъ, невыразимо скучнымъ. Да и онъ самъ не всегда оставался тѣмъ веселымъ собесѣдникомъ, какимъ она прежде помнила его; часто онъ поддавался грусти, задумчивости, былъ безмолвенъ, унылъ, ждалъ отъ нея утѣшенія,-- черта, часто идущая рядомъ съ сильной напряженностью веселья,-- и домъ все болѣе долженъ былъ казаться ей тюрьмой. Она захотѣла жить иначе, и онъ, вѣрный своимъ взглядамъ, не помѣшалъ ей, продолжалъ вѣрить въ нее; но она не съумѣла остановиться, водоворотъ охватилъ и закружилъ ее, И разладъ между супругами годъ отъ году увеличивался и никогда болѣе не изгладился. Исторія этого несчастнаго брака -- самая печальная страница въ жизни Мольера; его послѣдствія тяжело налегли на всѣ его начинанія, горе подорвало его здоровье, свело его въ могилу, и отнынѣ будетъ сквозить во всѣхъ его произведеніяхъ, преслѣдовать его и раздражать, неразлучное съ нимъ, точно старое наше Горе-Злосчастье.
   Въ слѣдующей-же большой пьесѣ, Школѣ Женщинъ, мы уже найденъ отраженіе начинающагося разлада. Онъ еще не принялъ остраго характера, ограничился немногими разочароаніями; въ промежуткѣ онъ еще могъ написать веселую бездѣлку "Les Fâcheux" для исторически-знаменитаго празднества, которымъ разбогатѣвшій министръ финансовъ Фукэ сбирался поразить короля въ своемъ замкѣ "Vaux". Въ двѣ недѣли пьеска эта была написана и поставлена на сцену, очень понравилась королю злою насмѣшкой надъ пустоголовыми придворными кавалерами, выведенными тутъ въ качествѣ настоящихъ буффоновъ, и впервые сблизила поэта съ королемъ, который назначилъ пенсію его труппѣ. Самъ Мольеръ не придавалъ особаго значенія этой комедіи, которая къ тому-же впервые была перемѣшана съ танцами и пѣніемъ, какъ это давно дѣлали итальянцы. Это была просто случайная писательская забава, и въ то время какъ Мольеръ дописывалъ эти веселыя сцены, у него зрѣлъ планъ покой серьозной работы, Школы Женщинъ, которая и была исполнена впервые 26 декабря 1662 года.
   Школа Женщинъ имѣетъ тѣсную, внутреннюю связь съ Школой Мужей, представляя еще болѣе полное развитіе той хе самой темы; любовь и ревность, трагическій характеръ неравныхъ браковъ, торжество молодости надъ всѣми запретами и тираніею стараго поколѣнія, крайности мужского эгоизма, который можетъ сдѣлать отталкивающимъ даже умнаго и бывалаго человѣка, когда ему захочется вопреки всему обезпечить себѣ постоянное наслажденіе,-- таковы опять главныя черты пьесы, и герой ея, Арнольфъ, умышленно надѣленный свойствами настоящаго "комическаго старика", достойно одураченъ. Всякій найдетъ страннымъ это скорое возвращеніе поэта къ обработанному уже разъ сюжету и, видя, какъ слабо на этотъ разъ вліяніе постороннихъ источниковъ (новеллы Страпаролы, Précaution inutile Скаррона), естественно предположитъ какую нибудь особую внутреннюю потребность, руководившую Мольеромъ. Но недальновидные наблюдатели (въ ихъ числѣ мы съ удивленіемъ находимъ талантливаго французскаго актера Коклэна) затрудняются найти блюетъ этой комедіи съ фактами жизни ея автора; Арнольфъ, говорятъ они, не можетъ быть портретомъ Мольера. Онъ отталкиваетъ своимъ брюжжаньемъ, чувственной алчностью и злобой, Мольеръ-же былъ всегда Сторонникомъ человѣчности; къ тому же въ пору созданія Школы Женщинъ семейнаго разлада между нимъ и женою еще не было... Какъ будто дли того, чтобъ облегчить душу, высказавъ волнующія его мысли въ произведеніи, огражденномъ отъ подозрѣній своимъ характеромъ вымысла, автору нужно непремѣнно буквальное соотвѣтствіе малѣйшей черты его характера съ дѣйствующимъ лицомъ, и кромѣ того какъ будто именно желаніе скрыть сходство не должно внушить мысль усилить, сгустить краски) Пусть Арнольфъ будетъ ворчуномъ, пусть возводитъ въ идеалъ систему шпіонства и составляетъ житейскія правила для замужней женщины, отъ которыхъ первый отшатнулся бы Мольеръ,-- за то это открываетъ возможность ввести подъ этой оболочкой живую душевную исповѣдь поэта, внезапно понявшаго, что онъ совершилъ тяжкую ошибку и долженъ ждать всѣхъ ея послѣдствій. Арнольфъ одураченъ дѣйствительно, но онъ самъ шелъ на это, и такую развязку пьесы нельзя не назвать самобичеваніемъ. Разладъ еще не наступилъ, но тѣмъ печальнѣе его предзнаменованіями удивленіе Арнольфа, пораженнаго перемѣной въ невинной дѣвочкѣ, и досадное сознаніе, что онъ все-таки ее любитъ, и не можетъ высвободиться изъ этого колдовства,-- все это черты, выстраданныя, подлинныя, но неясныя лишь для тѣхъ, кто не хочетъ ихъ видѣть.
   Превосходно разыгранная (самъ Мольеръ игралъ Арнольфа), поражавшая непринужденностью слога, насмѣшекъ, комическихъ положеній, явно выбившаяся на свободу изъ подъ гнета старой драматической теоріи, пьеса эта произвела необыкновенно сильное впечатлѣніе, всегда оставалась любимымъ украшеніемъ репертуара и при жизни Мольера выдержала четыре изданія; мало того, она отмѣтила собою оживленную полосу, въ современной литературной полемикѣ, и получила значеніе блестящей побѣды новыхъ художественныхъ началъ надъ рутиной. Весь запасъ злобы и досады, возбужденной успѣхами Мольера въ прежнихъ властителяхъ литературы и театра, и недружелюбіе, которое съ каждой новой комедіей чувствовали къ нему придворные, выразилось въ ожесточенныхъ нападкахъ на Школу Женщинъ. Въ ней нашли неслыханное поруганіе вѣры и церковныхъ уставовъ (десять правилъ Арнольфа будто би били пародіею на десять заповѣдей и т. д), оскорбленіе чувства цѣломудрія, нарушеніе всякихъ литературныхъ правятъ. О неприличіи пьесы толковали въ салонахъ; борзописцы принялись за пародіи и обличенія; одни вопіяли противъ кощунства, другіе дѣлали Мольера политически-опаснымъ человѣкомъ, третьи -- невѣждой и безграмотнымъ писакой. Оставаться безмолвнымъ въ виду этихъ ожесточенныхъ нападковъ было выше силъ, и Мольеръ отвѣчалъ на нихъ въ своеобразной пьескѣ, по непринужденности равной лишь Аристофановымъ пріемамъ,-- въ Критикѣ на Школу Женщинъ; когда же натискъ и послѣ того не ослабѣлъ и цѣлыхъ пять комедій извергли на Мольера всякаго рода хулы, онъ послалъ за нею въ слѣдъ еще болѣе крохотную бездѣлку, Версальскій Экспромтъ. Въ обоихъ этихъ полемическихъ произведеніяхъ онъ впервые раскрываетъ свою писательскую profession de foi. Тугъ его дѣйствительно можно бы назвать романтикомъ; презрѣніе къ стѣснительной теоріи поэзіи въ немъ столь же сильно, какъ и негодованіе на ханжество, притворную добродѣтель я религіозность его противниковъ. Если и до тѣхъ воръ ему уже приходилось вести походъ противъ старыхъ взглядовъ на семью, бракъ, женщину, воспитаніе, онъ прибавить теперь многое къ этому ряду застарѣлыхъ язвъ общественныхъ,-- а какъ комическій писатель, подниметъ знамя возстанія противъ узкости рутины, за широкую свободу творчества и близость къ дѣйствительности. Вмѣстѣ съ предисловіями и объяснительными письмами къ Тартюффу и Мизантропу заявленія, сдѣланныя Мольеромъ во время спора изъ-за Школы Женщинъ, даютъ возможность составить полное представленіе о независимыхъ литературныхъ убѣжденіяхъ нашего поэта. Смѣлость его доставила ему скоро приверженцевъ; Буало и Лафонтенъ раньше другихъ подошли къ нему.
   Долго не могла уняться взволнованная шайка противниковъ, которая въ то же время старалась вредить Мольеру и доносами (его обвиняли, наприм., въ томъ, будто онъ женатъ на своей незаконной дочери). Но отнынѣ король былъ на его сторонѣ, и многія изъ этихъ усилій оставались безуспѣшными. Между поэтомъ, въ такой степени любившимъ независимость, и надменнымъ автократомъ устанавливалась близость, составляющая одинъ изъ любопытнѣйшихъ примѣровъ человѣческихъ отношеній. Она не удивитъ насъ, если мы посмотримъ! на нее, какъ на бракъ по разсудку. Людовикъ XIV никогда не понималъ вполнѣ великаго значенія Мольера и, говоритъ, былъ удивленъ, услыхавъ однажды отъ Буало, что Мольеръ первый писатель вѣка; но онъ видѣлъ въ немъ прежде всего талантливую натуру, изобрѣтательную и веселую; ему можно было поручить устройство празднества, сочиненіе небольшой пьесы, постановку спектакля, и въ самое короткое время все поспѣвало точно чудомъ; среди подобострастія двора королю нравилась типическая личность поэта и, видя, какъ дворъ и столичное общество идутъ противъ него, онъ могъ принять его именно поэтому подъ свою защиту; наконецъ, стремясь въ непомѣрному увеличенію своей власти и враждебно смотря на остатокъ прерогативъ дворянства, онъ могъ находить особое удовольствіе въ томъ, что Мольеръ, изъ совершенно иныхъ видовъ, избиралъ это сословіе все рѣшительнѣе предметомъ своей сатиры. Самъ-же поэтъ, видя себя съ каждой новой пьесой окруженнымъ врагами, могъ свыкнуться съ мыслью, что поддержка короля можетъ имѣть для него важное значеніе, облегчая ему обличительное поприще; онъ не поступался своими убѣжденіями и если иногда благодарственныя заявленія его звучатъ нѣсколько торжественно, то въ этомъ случаѣ онъ просто слѣдуетъ принятому придворному жаргону. Въ отплату за поддержку онъ дѣйствительно готовъ былъ при случаѣ помочь, чѣмъ могъ, суетился, ставя экспромптомъ спектакль, импровизируя легкую пьеску или представленіе съ балетомъ и аріями. Такъ возникли многія его вещицы, въ родѣ l'Amour médecin, Psyché, Melicerte, les Amans magnifiques и т. д., на которыя онъ самъ никогда не смотрѣлъ серьозно.
   Съ каждымъ годомъ положеніе Мольера и какъ писателя, и какъ человѣка становилось тяжеле. Вражда къ нему не ослабѣвала, но разгоралась; испытавъ всѣ обыкновенные, житейскіе способы мщенія, она съ особымъ стараніемъ культивировала всегда опасную систему религіозныхъ извѣтовъ; изъ-за нѣсколькихъ неосторожныхъ словъ въ Школѣ Женщинъ, и опираясь на слухи о свободныхъ воззрѣніяхъ Мольера на предметы вѣры, его выставляли безбожникомъ и вольнодумцемъ. И тѣ свѣтскіе люди, которымъ подобные вопросы били совершенно чужды, вторили нетерпимости явныхъ клерикаловъ. Среди придворной распущенности скоплялись первые признаки того искуснаго притворства, которое впослѣдствіи отлично умѣло мирить тайный развратъ съ подвижнической внѣшностью. Для людей этого рода должны были казаться вдвое опаснѣе всѣ защитники развитія и нравственности, будутъ-ли они глубоко вѣрующими, подобно Паскалю, скептиками въ родѣ Ларошфуко или заступниками за здравый смыслъ и честность, какъ Мольеръ. Кучка этихъ новыхъ людей одиноко стояла въ виду надвигавшейся реакціи, предводимой іезуитами. Опасность была уже близка, хотя полное торжество ханжества еще не наступило,-- но именно поэтому слѣдуетъ зачесть въ особую заслугу Мольеру, что онъ одинъ изъ первыхъ замѣтилъ признаки опасности, забилъ тревогу и смѣло бросился на врага. Какъ кажется, онъ задумалъ своего "Тартюффа" не безъ вѣдома короля,-- и это легко допустить: Людовикъ еще былъ слишкомъ молодъ, слишкомъ хотѣлъ жить, едва вышелъ изъ опеки матери и Мазарена, и тяготился нравоученіями своихъ клерикальныхъ совѣтниковъ. Возможно, что онъ сообщалъ Мольеру иные анекдоты изъ интимной жизни епископовъ, которые могли найти мѣсто въ его будущей комедіи,-- и что онъ, зная ея содержаніе лишь въ общихъ очертаніяхъ, могъ даже съ нѣкоторымъ злорадствомъ ожидать примѣрнаго урока ханжамъ. Но, конечно, онъ не въ состояніи былъ вполнѣ представить себѣ, во что превратятся извѣстная ему фабула въ рукахъ Мольера, и разсчитывалъ, что пышныя версальскія празднества (les plaisirs de l'ile enchantée) 1664 года будутъ особенно удачны, благодаря неожиданному для всѣхъ траги-комическому эпизоду.
   Съ необыкновенною предусмотрительностью готовился Моль* еръ въ своему рѣшительному шагу. Кромѣ "Тартюффа", какъ будто для отвлеченія вниманія, написалъ онъ въ подражаніе пьесѣ испанца Морето чувствительную пьеску "La princesse d'Elide", и только подъ ея прикрытіемъ выпустилъ затѣмъ первые три акта главной пьесы; кромѣ того, въ видѣ громоотвода, набросалъ нѣсколько привѣтственныхъ стиховъ въ честь королевы-матери, чье святошество могло навлечь серьозныя опасности на его комедію; наконецъ, для перваго представленія онъ избралъ не Парижъ, гдѣ группировались главные руководители враждебной ему клики, предводимой архіепископомъ Перефиксомъ, но версальскій дворъ. Очевидно, ему особенно дорого было провести свою пьесу между всѣми подводными камнями, и созданіе ея болѣе чѣмъ когда либо было подчинено строго обдуманному во всѣхъ мелочахъ плану. Выпущенная потомъ, во время гоненій на пьесу, безыменная брошюра "Lettre sur la comédie de l'Imposteur", въ значительной степени принадлежащая перу самого Мольера, подтверждаетъ это вполнѣ и по поводу настоящей пьесы краснорѣчиво рисуетъ идеалъ общественнаго служенія литературы.
   Глубокій интересъ автора къ создаваемой пьесѣ отразился и на очевидномъ прогрессѣ художественныхъ пріемовъ. Для главнаго дѣйствующаго лица Мольеръ взялъ нѣсколько подлинныхъ чертъ у живыхъ личностей, извѣстныхъ своимъ ханжествомъ (наприм., аббата Рокетта), воспользовался слышанными имъ анекдотами о продѣлкахъ и плутняхъ различныхъ крупныхъ и мелкихъ Тартюффовъ (такой анекдотъ лежитъ, наприм., въ основѣ введеннаго въ комедію эпизода о шкатулкѣ съ компрометтирующими бумагами), ввелъ также нѣсколько штриховъ, заимствованныхъ изъ литературныхъ источниковъ (конецъ третьяго акта построенъ на мотивѣ изъ одной повѣсти Скаррона; есть заимствованія у Рабле и Ренье; въ самое послѣднее время указано довольно близкое сходство съ итальянской импровизованной комедіей Фламинія Скалы, 1611 г ). Но всѣ эти различныя черты превратились у него въ цѣльный, психологически-вѣрный типъ, совмѣщающій въ себѣ всѣ отличительныя свойства ханжи. Это не портретъ какой-нибудь отдѣльной личности, а между тѣхъ онъ можетъ быть приложенъ ко многимъ; онъ изображаетъ ипокрита, какимъ его создали общественныя условія во Франція 17-го вѣка, а въ то же время этотъ характеръ остается вѣрнымъ всегда, обладая чертами общечеловѣческими. Передъ нами не только тайный іезуитъ, искусно внѣдряющійся въ семьи, алчный на добычу и имѣющій типическія особенности монашескаго сластолюбія,-- въ немъ заклеймены основныя черти, свойственныя всѣмъ оттѣнкамъ притворства, какую бы форму оно ни принимало. Оттого-то имя Тартюффа стало навсегда нарицательнымъ и примѣнялось и въ литературныхъ произведеніяхъ, касавшихся той же темы, и въ обиходномъ разговорномъ языкѣ, ко множеству разновидностей притворства въ области политики, нравственности, народничанья и т. д. За то, если у "Тартюффа" немало предшественниковъ (начиная съ среднихъ вѣковъ) въ изображеніи ипокрита, то въ свою очередь онъ является родоначальникомъ цѣлой галереи однородныхъ характеровъ. Указавъ такимъ образомъ на общественную опасность отъ распространенія ханжества, Мольеръ постарался выяснить, какими значительными силами располагаетъ оно въ государствѣ. Въ его комедіи намѣчено уже нѣсколько лицъ, которыя всегда будутъ поддерживать всѣхъ Тартюффовъ: это суевѣрная мать Оргона, слѣпо вѣрующая въ "святого человѣка", самъ Органъ, на время совершенно подпадающій его вліянію, двѣ свѣтскихъ женщины, портреты которыхъ набрасываетъ Клеантъ, приставъ Лояль, являющійся съ оффиціальной поддержкой плутней Тартюффа,-- наконецъ, что еще важнѣе, мы узнаемъ, что у этого проныры масса тайныхъ сообщниковъ во всѣхъ слояхъ общества, что они составляютъ какъ бы сѣть, совершенно опутавшую его и обнаруживающую свою силу при каждомъ поводѣ. Тартюффъ оттого такъ смѣлъ и безнаказанъ, что у него есть рука и въ судѣ, и въ полиціи, и при дворѣ, и у архіепископа. Онъ искусно пользуется услугами этой организаціи, и, изъ только это ему нужно, выдвигаетъ впередъ доносъ о политической неблагонадежности Оргона, зная, что на другой день послѣ междоусобій это -- самый вѣрный способъ отдѣлаться отъ врага. Его доносъ имѣетъ быстрый успѣхъ и доходитъ до самого короля; беззаконіе готово совершиться, и только неожиданное вмѣшательство короля спасаетъ Оргона. Эта развязка пьесы часто порицалась, и, конечно, съ художественной стороны, не безъ основанія,-- но помимо того, что она несомнѣнно прибавлена была изъ цензурныхъ соображеній, нельзя не видѣть и въ ней злой сатиры на такой порядокъ вещей, гдѣ полнѣйшее беззаконіе требуетъ немыслимаго вмѣшательства высшей власти въ каждый одиночный фактъ насилія или несправедливости. Кромѣ* же этого невольнаго промаха, "Тартюффъ" въ художественномъ отношеніи можетъ считаться первенствующимъ въ ряду всѣхъ мольеровскихъ пьесъ: экспозиція, т.е. вступительное разъясненіе сюжета, считается въ немъ образцовою, затягивая зрителя съ первыхъ же сценъ въ самый водоворотъ интриги; замедленное появленіе героя, показывающагося на сценѣ лишь въ третьемъ актѣ, усиливаетъ въ насъ ожиданіе, тѣмъ болѣе, что изъ чужихъ рѣчей мы узнаемъ уже массу подробностей о характерѣ и положеніи Тартюффа въ домѣ; единство дѣйствія, центромъ котораго постоянно остается Тартюффъ, выдержано вполнѣ, и мастерская характеристика главнаго дѣйствующаго лица окаймлена живыми личностями Оргона, Пернеллы, Эльмиры и даже Клеанта, устами котораго энергичнѣе, чѣмъ когда-либо, заговорилъ оскорбленный здравый смыслъ и прямодушіе.
   Такая небывало-отважная сатира не могла подойти подъ веселый складъ версальскаго празднества; тѣмъ не менѣе въ Версалѣ первое впечатлѣніе было повидимому довольно благопріятное. Но какъ только молва о новой пьесѣ достигла Парижа, весь враждебный лагерь встрепенулся. Подѣйствовали на архіепископа, возбудили гнѣвъ суевѣрной королевы-матери, чей характеръ довольно близко напоминалъ Пернеллу, наконецъ осыпали короля жалобами и извѣтами, требуя запрещенія пьесы, будто-бы осмѣивающей все священное въ человѣческой жизни. Король не устоялъ противъ этого общаго натиска, и, какъ кажется, противъ воли согласился на запрещеніе публичнаго исполненія пьесы, причемъ однако не захотѣлъ предать осужденію намѣреніе автора, но сослался лишь на то, что не всѣ будутъ въ состояніи понять, что комедія имѣетъ въ виду лишь ложную набожность. Но Мольеръ, глубоко возмущенный кабалой, далъ себѣ обѣщаніе во что бы то ни стало отстоять свое право, еслибъ даже пришлось "жертвовать нѣкоторыми частностями пьесы. Онъ принялся за ея передѣлку, или за вторую ея редакцію, которая, какъ я первая, до насъ не дошла. Онъ принудилъ себя исключить нѣсколько мѣстъ, которыя въ особенности могли считаться пародіею на слова молитвъ или указаніями на церковные обряды; онъ снялъ съ Тартюффа (или, какъ онъ тогда назывался, Панюльфа) полу-монашеское платье, слишкомъ ясно обличавшее происхожденіе героя, и одѣлъ его свѣтскимъ человѣкомъ, съ претензіями на изящество, съ шпагой, кружевными манжетками и т. д., давъ понять, что онъ -- тайный агентъ іезуитства, не брезгающій даже мірскими привычками, лишь бы вѣрнѣе достигнуть цѣли. Но вмѣстѣ съ тѣмъ Мольеръ докончилъ пьесу, и хотя въ двухъ послѣднихъ актахъ ея и повторилъ нѣкоторыя изъ положеній, уже выведенныхъ раньше и теперь усиленныхъ, за то сдѣлалъ Тартюффа ябедникомъ и доносчикомъ и поднялъ въ зрителѣ еще болѣе желчи противъ него. Тогда-же, вѣроятно, придумалъ онъ и извѣстную намъ развязку. Пьеса, задуманная первоначально, быть можетъ, въ болѣе веселомъ духѣ и намѣревавшаяся потѣшиться надъ судьбою влюбленнаго ханжи, принимала все болѣе сумрачный характеръ. Ея нападки на враговъ свободной мысли и на служителей суевѣрія и тьмы часто сближались съ такою-же энергической борьбой, которую велъ въ чисто религіозной области Паскаль,-- и недаромъ, потому что во многихъ обличеніяхъ безстыдныхъ "сдѣлокъ съ небомъ", которыя выставляетъ Мольеръ, чувствуется вліяніе чтенія знаменитыхъ "Писемъ къ провинціалу". Но самая эта близость комедіи съ вдохновеннымъ религіозно-полемическимъ произведеніемъ не показываетъ-ли, какой громадный прогрессъ сдѣлала въ серьозности и соціальномъ значеніи французская и вообще ново-европейская комедія, благодаря Мольеру!
   Въ измѣненномъ видѣ Мольеръ питался поставить пьесу свою сначала на частныхъ сценахъ, въ загородныхъ замкахъ, у немногихъ свободомыслящихъ членовъ королевской семьи, даже у папскаго нунція,-- но и это не приблизило времени избавленія. Напротивъ того, одинъ фанатическій парнасскій священникъ въ брошюркѣ, посвященной королю, потребовалъ для Мольера смерти на кострѣ... Пришлось на время отложить мысль о постановкѣ "Тартюффа", и это терзаніе изъ-за любимой пьесы стало для Мольера вѣчно ноющей раной. Оно совпало и съ семейнымъ разладомъ, все болѣе разгоравшимся у него. Арманда входила во вкусъ свѣтской жизни; со времени послѣднихъ версальскихъ празднествъ, гдѣ она явилась дѣйствительно обворожительной, въ легчайшемъ, почти незамѣтномъ костюмѣ, она была на виду у всего двора и окружена толпой обожателей. Мольеру приходилось иногда уѣзжать изъ дому отъ окружавшаго его сумбура; въ задумчивости бродилъ онъ тогда по любимому имъ Отайльскому лѣсу, гдѣ потомъ выстроилъ себѣ дачу; въ Парижѣ онъ вскорѣ отдѣлилъ себѣ нижній этажъ, предоставивъ шумной компаніи своей жены предаваться пустымъ удовольствіямъ въ верхнемъ этажѣ квартиры. Его попытки сойтись съ Армандой были тщетны; по временамъ возстановлялся миръ, а потомъ все снова шло въ разладъ. Къ стыду своему, Мольеръ сознавалъ, что не перестаетъ любить Арманду, и при первомъ поводѣ забывалъ все и начиналъ слова идеализировать, ее. Къ минуты ревности онъ не могъ не негодовать на то что ему предпочитаютъ свѣтскихъ вертопраховъ, безмѣрно ниже его по уму и чувству. Когда же, во время тревоги изъ-за "Тартюффа", онъ увидалъ въ противномъ лагерѣ и этихъ господчиковъ, которые входили во вкусъ утонченнаго притворства и распинались за религію, хотя въ душѣ ставили ее ни во что. Онъ не могъ долѣе удержаться и далъ волю своей мести въ Донъ-Жуанѣ написанномъ сгоряча, въ возбужденномъ состояніи, и тѣсно связанномъ по мысли съ многострадальнымъ "Тартюффомъ".
   Уже не въ первый разъ приходилось Мольеру выводить типъ дворянина, придворнаго, въ качествѣ комической личности; въ Версальскомъ Экспромтѣ онъ прямо заявилъ, что маркизу пора сдѣлаться присяжнымъ шутомъ, потѣшнымъ лядомъ (le plaisant) комедіи; таково его значеніе въ "Les Fâcheux". Но остановиться на такомъ поверхностномъ пріемѣ было невозможно для Мольера,-- слишкомъ хорошо пришлось ему узнать всю нравственную испорченность и вредное общественное вліяніе этого класса людей,-- и подобно тому, какъ отдѣльныя нападки на ханжество, разсѣянныя въ его рантъ комедіяхъ, сливаются въ отталкивающій образъ Тартюффа и пріобрѣтаютъ глубокое соціальное значеніе, такъ и Донъ-Жуанъ является центральнымъ типомъ для обширной группы предшествующихъ и послѣдующихъ комедій Мольера, и которыхъ сосредоточена борьба его противъ могущества аристократіи. Эта борьба, равносильная по энергіи наиболѣе закону пораженію, которое Мольеръ нанесъ клерикализму, составляетъ главнѣйшую соціальную заслугу всего его творчества. Ничто не въ состояніи остановить его натиска; то разбиваетъ онъ врага въ частностяхъ, то наноситъ ему ошеломляющій ударъ. Его симпатіи или на сторонѣ народа, или же онѣ съ тою здоровою частью буржуазіи, которой вскорѣ суждено было образовать "среднее сословіе". Онъ старается разрушить въ его глазахъ всякое обаяніе знати. "Мѣщанинъ въ дворянствѣ" жестоко осмѣиваетъ поэтому нелѣпую попытку тянуться во что бы то ни стало за барствомъ, которое прижжетъ съ собой лишь пошлость и позоръ; представители этого сословія являются въ комедіи чуть-ли не наиболѣе безстыдными изъ всѣхъ грабителей, обирающихъ довѣрчиваго Журденя. Въ "Жоржѣ Данденѣ" опять варіація на ту-же тему, усложненная новымъ мотивомъ,-- неравнымъ бракомъ "мещанина" съ дворянкой; опять на сторонѣ аристократіи самая плачевная роль, и несчастному Жоржу Дандену приводится биться въ сѣтяхъ интриги и обмана, устроенныхъ на слишкомъ искусный для него свѣтскій манеръ. Въ "Амфитріонѣ" Мольеръ перенесетъ свою картину въ самый очагъ орндворной жизни и въ яркомъ свѣтѣ выставитъ атмосферу раболѣпія и ничтожества, которое скрывается отъ взоровъ низшихъ существъ подъ личиной гордости и родовой чести. Но всѣ эти отдѣльныя черты слились въ собирательномъ образѣ Донъ-Жуана, который поэтому является самымъ тяжкимъ ударомъ, понесеннымъ французскою аристократіею въ семнадцатомъ вѣкѣ,-- и если въ слѣдующее столѣтіе будутъ указывать на "Свадьбу Фигаро", какъ на одинъ изъ могущественныхъ толчковъ къ борьбѣ съ старымъ порядкомъ, то справедливость требовала бы признать, что феодальный ореолъ стараго барства былъ уже почти въ конецъ уничтоженъ мольеровскимъ "Донъ-Жуаномъ".
   Умѣнье понять общественное значеніе личности, завѣщанной поэту готовою традиціею, ставитъ его переработку легенды о Донъ-Жуанѣ безмѣрно выше всѣхъ другихъ. Двѣ старѣйшія пьесы о Каменномъ Гостѣ, драма испанца Тирсо де-Молины и итальянская комедія Джилиберти, не умѣютъ подняться выше наглядной сущности сюжета; они назидательны и (у Тирсо) даже религіозны; герой такъ и остается одиночнымъ примѣромъ испорченности душевной, зауряднымъ и безстыднымъ вертопрахомъ, и его связи съ окружающимъ порядкомъ вещей вовсе не видно; Тирсо пробуждаетъ у Жуана въ послѣднюю минуту даже раскаяніе, желаніе исповѣдоваться священнику, и оба автора оставляютъ слугѣ героя,-- личности, сдѣлавшейся потомъ неотъемлемой спутницей его, подобно вѣрному Санчо около Донъ-Кихота,-- роль простого буффона. Два французскихъ предшественника Мольера, Де-Вилье и Доримонъ, были слишкомъ несамостоятельны, чтобъ внести новое пониманіе сюжета. Де-Вилье списываетъ Джилиберти, а Доримонъ, хотя и усиливъ патетическую сторону пьесы, придѣлываетъ къ ней, послѣ гибели Донъ-Жуана, благополучное окончаніе, доставляющее торжество добродѣтели. Тема эта, которая могла быть извѣстна Мольеру изъ пьесы Тирсо де-Молины и изъ драмы Де-Вилье, которая одно время (съ 1660 года) была ходячею провинціальной пьесой, должна была показаться ему особенно благодарной во время тревогъ, которыя онъ терпѣлъ отъ коалиціи духовенства и знати изъ-за "Тартюффа". Уже у Тирсо Жуану приданы нѣкоторыя черты, заставляющія счесть его атеистомъ; онъ смѣется надъ Небомъ, исповѣдью, священникомъ. Другіе писатели пренебрегли этой чертой. Мольеръ превосходно воспользовался ею,-- но не въ цѣляхъ вульгарнаго обличенія и назиданія. Ему нужно было сдѣлать Донъ-Жуана не только атеистомъ, но и притворщикомъ, аристократическимъ Тартюффомъ; ему недостаточно было легкихъ очертаній характера сластолюбиваго вѣтренника, но онъ хотѣлъ настоять на томъ, что подобныя личности создаются и выдвигаются именно дворянской средой, что ея привиллегіи, безнаказанность и роскошничанье, вскормленныя трудомъ народныхъ массъ, доставляютъ человѣку, въ родѣ Донъ-Жуана, возможность беззаботно скользить по жизни, позоря для своего развлеченія честь, любовь, доброе имя и завѣтныя убѣжденія другихъ. Для такого оттѣнка характеристики героя богатый матеріалъ давала Мольеру окружавшая его жизнь; очень вѣроятно, что для нѣкоторыхъ чертъ Жуана, какъ волокиты, онъ имѣлъ въ валу двухъ свѣтскихъ щеголей, въ которыхъ его ревность угадывала счастливыхъ поклонниковъ его жены; точно также притворство религіозное, которымъ онъ надѣлилъ героя, онъ могъ изучить на живомъ примѣрѣ своего школьнаго товарища, принца Конти, превратившагося послѣ распущенной, почти цинической молодости, въ святошу, заклятаго врага всѣхъ удовольствій и особенно театра. Но если нѣкоторыя слабыя заимствованія изъ литературныхъ источниковъ не могутъ затемнить въ этой пьесѣ громаднаго преимущества самостоятельности и глубины взгляда, то и это отношеніе комедіи къ опредѣленнымъ личностямъ не придаетъ ей вовсе характера личной мести. Она дышетъ негодованіемъ противъ левы, грозящей всему обществу, противъ безправія, которое отдаетъ его въ рабскую зависимость знатнымъ Донъ-Жуанамъ. Какъ въ отношеніи клерикализма, такъ и здѣсь, онъ выказалъ еще разъ замѣчательную прозорливость; зло, имъ прямо обличенное, все усиливалось,-- и въ концѣ столѣтія не долженъ ли былъ самъ Людовикъ XIV сдѣлаться коронованнымъ мольеровскимъ Донъ-Жуаномъ, съ христіанской скромностью, даже изувѣрствомъ на устахъ и сластолюбіемъ на умѣ?
   Въ этомъ новомъ поворотѣ, приданномъ старой легендѣ, и включается объясненіе того съ виду страннаго факта, что пьеса Мольера вызвала снова сильнѣйшую оппозицію, тогда какъ другія переработки данной темы могли безпрепятственно держаться на сценѣ. То были невинные фарсы (какъ, напр., любимая тогда итальянская арлекинада), или слишкомъ поучительныя назиданія,-- здѣсь-же комедія спускалась до глубины народной жизни, поднимала вопросы о положеніи народа, о неравенствѣ сословій, клеймила безнравственность и безчестность лицъ сильныхъ и родовитыхъ. Снова поднялась на ноги вся клика, уже успѣвшая погубить "Тартюффа"; придраться было къ чему; опять мнимое кощунство, опять рѣзкости героя, приписанныя самому автору, оскорбленіе, нанесенное будто бы (въ сценѣ съ нищимъ) церкви и христіанской нравственности, которой предпочтена какая-то атеистическая гуманность (humanité). Всѣ эти (и много другихъ) нападки собраны были въ полемической брошюрѣ "Observations sur la comédie du Festin de Pierre", грубо и злобно написанной какимъ-то адвокатомъ Рошмономъ,-- и Мольеру снова пришлось съ чьею-то анонимной помощью отвѣчать встрѣчной брошюрой. Тѣмъ не менѣе подкопъ удался -- хоть и не такъ скоро; послѣ пятнадцати представленій пьеса была снята со сцены, хотя въ ней были сдѣланы значительныя измѣненія и исключена вся сцена съ нищимъ. Комедія оставалась и послѣ этого зловредною; въ ней отыскивали новыя поруганія вѣры,-- на этотъ разъ въ словахъ Сганареля, который, пытаясь набросать свое толкованіе религіи, опять же не могъ удовлетворить святошъ, находившихъ тутъ явно еретическія мысли, культъ особаго божества, не имѣющаго ничего общаго съ христіанскимъ Богомъ. Долго пришлось и этой пьесѣ находиться подъ запретомъ; печатные ея экземпляры были истреблены, не смотря на то, что въ нихъ сцена съ нищимъ была заклеена; въ довершеніе всего Томасу Корнелю поручено было (по смерти Мольера) "исправить" ее, и она довольно долго исполнялась въ этомъ обезображенномъ видѣ...
   Настойчивость, съ которою коалиція враговъ Мольера, состоявшая изъ вліятельныхъ людей въ высшемъ свѣтѣ, въ магистратурѣ и духовной іерархіи, выхватывала у центральной власти одну за другою карательныя мѣры противъ поэта, представляетъ одну изъ любопытнѣйшихъ страницъ въ исторіи царствованія Людовика XIV. Въ этомъ случаѣ деспотъ, передъ которымъ, казалось, все сгибалось, принужденъ былъ дѣлать уступки группѣ людей, не имѣвшихъ даже въ глазахъ его никакой законной организаціи и права возвышать, свой голосъ. Единственнаго объясненія этой уступчивости нужно искать въ томъ, что противники Мольера искусно выбирали главное свое полемическое оружіе и переводили вопросъ на церковную почву, гдѣ король не смѣлъ еще выказывать себя самоуправнымъ повелителемъ; къ тому же и строгая мать его, находившаяся подъ сильнымъ вліяніемъ епископовъ, еще бала жива, и многое приходилось дѣлать, чтобъ не раздражить ее. Такъ Людовикъ, желая показать, что вовсе не раздѣляетъ взглядовъ кабалы, демонстративно принялъ, въ самый разгаръ борьбы изъ-за "Донъ-Жуана", мольеровскую труппу въ свою службу и назначилъ ей большую субсидію; онъ пошелъ даже дальше и на словахъ обѣщалъ Мольеру позволить постановку "Тартюффа" въ измѣненномъ видѣ,-- но, когда въ Парижѣ дѣло дошло до перваго спектакля, онъ не въ силахъ былъ помѣшать вторичному запрещенію пьесы, хотя милостиво принялъ новое прошеніе (placet) Мольера, гдѣ краснорѣчиво и съ убѣжденіемъ авторъ отстаивалъ право свободы анализа и обличенія. Когда назначено было первое представленіе, король былъ съ войсками на сѣверѣ Франціи, и первый президентъ парламента, Ламуаньонъ, человѣкъ честный, но недалекій и возстановленный клерикальными друзьями противъ пьесы, запретилъ ее своею властью, ссылаясь на то, что не имѣетъ письменнаго приказа отъ короля. Снова битва была проиграна,-- и когда, въ отчаяніи, Мольеръ отправилъ двухъ своихъ товарищей-актеровъ въ лагерь въ королю, они могли добиться отъ него лишь уклончиваго обѣщанія, что онъ по возвращеніи снова поручитъ кому-нибудь пересмотрѣть пьесу, и тогда, можетъ быть, разрѣшитъ ее для сцены.
   Всѣ эти терзанія, продолжавшіяся безпрерывно уже нѣсколько лѣтъ, въ связи съ семейными невзгодами, глубоко потрясли организмъ Мольера. Болѣзни часто стали посѣщать его; тогда уже показался у него тотъ изнурительный кашель, который долженъ былъ свести его въ могилу; нервы его разстроились и, пораженный разъ страшной галлюцинаціей, онъ упалъ у воротъ своего дома, куда преграждалъ ему входъ громадный привравъ. Тяжкая болѣзнь, вынесенная Мольеромъ въ 1667 году, оставила глубокіе слѣды на его характерѣ и настроеніи. Чаще прежняго сталъ онъ уединяться отъ людей, предаваться меланхолическимъ мыслямъ; жизнь и люди, окружавшіе его, становились все постылѣе; слишкомъ много разочарованій скопилось въ его душѣ. Въ такомъ настроеніи легко впасть въ крайнюю, непримиримую и неразборчивую злобу на все человѣчество, легко сдѣлаться угрюмымъ нелюдимомъ и человѣконенавистникомъ въ родѣ классическаго Тимона аѳинскаго, этого истиннаго родоначальника всего поколѣнія мизантроповъ. Но натура Мольера была иная: при всемъ негодованіи на существующій порядокъ вещей и общественную деморализацію, онъ никогда не утрачивалъ идеальной вѣры въ возможность обновленія, разумнаго поворота, онъ продолжалъ вѣрить, что еще есть и всегда будутъ честные и прямодушные люди, для которыхъ стоитъ трудиться. Вокругъ него ихъ было еще слишкомъ мало, и кружокъ, въ которому можно было-бы приложить названіе свободныхъ мыслителей, былъ весь на перечетъ. Но хотѣлось вѣрить, что вездѣ, въ народной массѣ, въ глуши таятся безвѣстныя личности, которыя тѣмъ-же возмущаются, къ тому же стремятся, какъ и самъ поетъ. Къ подобному настроенію, строго говоря, не слѣдуетъ вовсе прикладывать ходячаго прозвища мизантропіи. Такой человѣкъ можетъ презирать господствующее направленіе мысли въ современномъ поколѣніи, но онъ не презираетъ всего человѣчества и, еслибъ онъ увидалъ хоть слабый признавъ поворота въ лучшему, онъ съ радостью пошелъ бы ему на встрѣчу. Еслибъ нужно было сравнить подобный оттѣнокъ мизантропіи, то развѣ только съ тѣмъ привлекательнымъ при всей своей строгости типомъ правдолюбовъ, которыхъ мы встрѣчаемъ изрѣдка въ исторіи каждаго народа,-- горячихъ и невоздержныхъ на языкъ, смѣло громящихъ пороки и съ виду неумолимыхъ и безпощадныхъ, чья горячность однако имѣетъ всегда опредѣленную цѣль, чья дѣятельность выполняетъ сознательную программу и посвящена защитѣ гонимыхъ и угнетенныхъ. Таковъ Альцестъ, главный герой той пьесы, въ которой стона отразилось это душевное состояніе Мольера. Лишь отсутствіе въ современной ему фразеологіи болѣе подходящаго термина заставило его назвать Альцеста мизантропомъ. Въ немъ именно мы видимъ необыкновенно живо схваченное прямо съ натуры соединеніе энергіи и слабости, ненависти и любви, разрыва съ людьми и потребности въ искренней привязанности. Альцестъ отнюдь не прямолинейная натура, и потому-то въ немъ столько человѣчески-правдиваго. Онъ дѣлаетъ исключенія изъ своего суроваго приговора надъ людьми; до послѣдней возможности онъ еще вѣритъ въ порядочность Филэнта и поддерживаетъ съ нимъ дружескія отношенія; въ кроткой Эліантѣ онъ отгадываетъ самоотверженную и честную натуру, сочувствующую его прямотѣ; наконецъ онъ способенъ идеализировать Селимену, несмотря на все ея легкомысліе. Онъ ее искренно любитъ, готовъ ей многое прощать, мирится съ нею послѣ рѣзваго разрыва; эта привязанность всего болѣе примиряетъ его съ жизнью, и онъ будетъ глубоко несчастенъ въ ту минуту, когда и въ любимой женщинѣ увидитъ тѣ же черты предательства и измѣны, которыя его возмущали въ остальныхъ людяхъ. Но онъ ждетъ отъ жизни не одного только отзыва на симпатіи дружбы или любви, и не на этомъ строитъ все свое недовольство: мы видитъ этого очевидно зажиточнаго человѣка, чья судьба могла бы пройти торнымъ путемъ свѣтской карьеры, смѣло протестующимъ противъ разврата и раболѣпія двора, противъ беззаконія и произвола суда, противъ ханжества, заступающаго мѣсто религіи, противъ шпіонства и доносовъ, которые не разъ коснулись и его самого; наконецъ и въ болѣе частномъ вопросѣ о направленіи литературы онъ требуетъ коренного поворота отъ лживой манерности и салонной замкнутости въ естественности и сближенію съ народомъ. Вездѣ слышатся бодрыя, мужественныя ноты, чувствуется свѣжесть мысли, сказываются порывы неудавшагося общественнаго дѣятеля, которому недостаетъ лишь широкой и достойной его арены дѣйствій. Но вмѣстѣ съ тѣмъ Альцестъ все-таки главный герой комедіи; это должно было въ свое время сильно поражать тѣхъ, кто по заведенному обычаю ждалъ отъ комическаго произведенія лишь забавныхъ картинъ; да и теперь еще, въ удивленію, не замолкли толки о томъ, входило ли въ виды Мольера изобразить Альцеста лицомъ комическимъ, подсмѣяться надъ нимъ. Мольеръ не скрылъ отъ себя, что неревѣсъ горячности, темпераментъ легко вспыхивающій не лишенъ подчасъ забавныхъ сторонъ; съ тою-же правдивостью, съ которою онъ могъ сдѣлать своего мизантропа влюбленнымъ, онъ не пощадилъ въ немъ и случайныхъ вспышекъ нетерпимости, способныхъ вызвать у насъ улыбку. Но несомнѣнно, что все сочувствіе его на сторонѣ Альцеста, и что изъ двухъ умышленно сопоставленныхъ въ этой пьесѣ нравственныхъ воззрѣній, перевѣсъ симпатій его будетъ не въ пользу обыденной мудрости, сглаживающей всѣ житейскія шероховатости удобными, и вовсе не безчестными, компромиссами,-- словомъ, не въ пользу мудрости Филэнта, хотя съ нею и легче жить.
   Не могъ онъ выставить въ безусловно комическомъ видѣ своего героя и потому, что вложилъ въ него лучшія стороны своего характера. "Мизантропъ" безспорно наиболѣе субъективная изъ всѣхъ пьесъ Мольера; хотя и можно прослѣдить весьма немного чертъ, подмѣченныхъ авторомъ у нѣсколькихъ личностей съ складомъ характера, напоминавшимъ мизантропа (напр., герцога Монтозье, Буало и др.), и еще меньше литературныхъ заимствованій, главная сущность пьесы воспроизводитъ душевное состояніе самого Мольера; и мысли, и чувства героя принадлежатъ самому поэту. Для всякаго внимательнаго читателя становится ясно, что за отношеніями Альцеста къ Селименѣ скрывается одинъ изъ наиболѣе тяжелыхъ эпизодовъ брачной жизни Мольера. Конечно, эту близость не нужно доводить до мелочей, останавливаясь каждый разъ въ недоумѣніи, когда онѣ не сходятся въ буквальномъ тождествѣ. Между Мольеромъ и Армандой въ дѣйствительности не было, наприм., такого окончательнаго разрыва, какой происходитъ въ комедіи между Альцестомъ и Селименой, но частныхъ, повременныхъ разрывовъ было нѣсколько, и каждый разъ они казались вѣчными,-- но потомъ Мольеръ, точно Альцестъ въ первыхъ актахъ, первый протягивалъ руку, снова все забывалъ и сближался съ женой. Такой эпизодъ и внесенъ имъ на сцену и, ради художественныхъ цѣлей, доведенъ до крайняго результата. Но, если многія мысли, даже, какъ можно догадываться, многія подробности діалога, отдѣльныя слова, перенесены были Мольеромъ изъ его жизни прямо на сцену, то и въ характерѣ Селимены вся основа взята у Арманды,-- и, по правдѣ сказать, при всемъ легкомысліи и кокетствѣ, которымъ ее надѣлилъ авторъ, все-таки мы какъ будто замѣчаемъ желаніе найти ей нѣкоторое оправданіе,-- новый проблескъ всепрощающей любви. Селимена слишкомъ еще молода, окружена развратнымъ обществомъ, которое сбиваетъ ее съ истиннаго пути, слаба характеромъ; у нея есть порядочные инстинкты, и изъ толпы поклонниковъ она все-таки отличила умнаго, хоть и крутого, рѣзкаго Альцеста,-- во ей хочется еще жить, воспользоваться молодостью, а онъ, чудакъ, зоветъ ее бросить свѣтъ и людей, и скрыться съ нимъ съ пустынѣ. Она готова на уступки, но такая уступка была-бы для нея самоубійствомъ, и она въ рѣшительную минуту отвѣчаетъ отказомъ. Она врядъ-ли очень виновна,-- они просто не сошлись характерами, онъ жестоко ошибся и долженъ нести всѣ послѣдствія своей ошибки,-- живое отраженіе: судьбы самого Мольера.
   Эта необыкновенная близость пьесы къ личной жизни автора дѣлаетъ ее однимъ изъ благодарнѣйшихъ матеріаловъ для его біографіи; присоединяясь въ соціальному значенію высказаннаго въ ней протеста и широтѣ изображенія нравовъ, охватывающаго на этотъ разъ не одинъ лишь угоновъ общества,-- клерикальные нравы, дворянскій бытъ,-- но всю общественную и государственную жизнь своего времени, она выдѣляетъ уже сама по себѣ "Мизантропа", ставя его высоко среди произведеній автора. Но и въ чисто художественномъ отношеніи эта комедія представляла собою нѣчто ўонѣ небывалое. Впервые выступало въ ней вѣрное жизни соединеніе трагическаго съ комическимъ, вскорѣ довольно неудачно отмѣченное названіемъ высокой; впервые послышался на театральныхъ подмосткахъ такой рѣзкій вызовъ личности въ обществу; зритель охваченъ и сочувствіемъ въ сердечнымъ страданіямъ Альцеста, и симпатіею къ его протесту, и смѣхомъ надъ потѣшными лицами комедіи, маркизами, Оронтомъ; передъ нимъ стоятъ живые люди, съ плотью и кровью, далеко ушедшіе отъ условныхъ типовъ итальянской комедіи; пьеса тревожитъ его, пробуждаетъ въ немъ массу сомнѣній и вопросовъ,-- и при всемъ этомъ, она не подходитъ ни подъ какую теорію, ея экспозиція и дальнѣйшее развитіе стоятъ ниже "Тартюффа", а все-таки впечатлѣніе живо и сильно. Авторъ еще разъ, въ сценѣ сонета, объявилъ войну теоріи,-- не въ этомъ-ли тайна обаянія пьесы?...
   Дѣйствительно, Гёте былъ правъ, признавая за "Мизантропомъ" совершенно обособленное мѣсто во всемірной литературѣ. Онъ безспорно выше другихъ произведеній на ту-же тему, не исключая Шекспирова Тимона, онъ опережаетъ свой вѣкъ и производитъ истинную революцію въ литературномъ вкусѣ. Если Мольера называть романтикомъ, въ смыслѣ литературнаго революціонера, то во главѣ его разрушительныхъ дѣяній нужно поставить "Мизантропа".
   Опережать свой вѣкъ, значитъ не быть вполнѣ оцѣненнымъ современниками. О "Мизантропъ" не избѣжалъ этой участи; изучать и сколько нибудь вѣрно понимать его стали лишь въ восьмнадцатомъ вѣкѣ; французская же публика мольеровскихъ временъ была скорѣе поражена, озабочена, чѣмъ приведена въ восхищеніе. Видно, что многіе не могли разобраться въ вынесенныхъ впечатлѣніяхъ, то принимая Альцеста лишь за благонамѣреннаго проповѣдника, то любуясь сонетомъ Оронта и потомъ смущаясь при видѣ того, что онъ подвергается посмѣянію. Послѣ перваго представленія, 4-го іюня 1666 года, пьеса давалась двадцать разъ, но публики становилось все меньше, и для привлеченія ея Мольеръ наскоро поставилъ откровенно веселую и болѣе понятную для средняго зрителя пьеску, "Лекаря поневолѣ", основанную на легендѣ, обошедшей когда-то всю Европу, не исключая и Россіи. Нѣсколько времени обѣ пьесы давались вмѣстѣ, и, только пріучивъ наконецъ публику къ серьезности своей главной пьесы, Мольеръ могъ предоставить ее собственнымъ ея силамъ, давая ее безъ помощи фарса.
   Но и за работою надъ "Мизантропомъ" онъ не забылъ позорнаго запрета, все еще тяготѣвшаго надъ "Тартюффомъ"; возмутительность гоненія стала еще поразительнѣе, когда вскорѣ послѣ второго запрещенія, архіепископъ парижскій въ пастырскомъ посланіи запретилъ всѣмъ вѣрующимъ, подъ прахомъ отлученія отъ церкви, читать или смотрѣть эту пьесу. Мольеръ не переставалъ агитировать у короля въ защиту ея, и наконецъ, воспользовавшись благодушнымъ, примирительнымъ настроеніемъ, установившимся послѣ окончанія войны, и, какъ думаютъ теперь, благодаря вмѣшательству просвѣщеннаго папскаго нунція, онъ вырвалъ у короля же; юное разрѣшеніе; правда, опять потребовались измѣненія, такимъ образомъ сложилась третья и послѣдняя редакція пьесы, но зато 5-го февраля 1669 года состоялось наконецъ первое полное представленіе "Тартюффа", который вскорѣ послѣ того былъ напечатанъ съ предисловіемъ автора, размазавшаго обо всѣхъ своихъ испытаніяхъ... Побѣда была на сторонѣ Мольера.
   Съ этой минуты высшая степень развитія, до которой суждено было дойти его таланту, была достигнута. Тѣсно связанныя и по исторіи своего возникновенія, по сущности своихъ задачъ и предметамъ сатиры, три важнѣйшія пьесы, "Тартюффъ", "Донъ-Жуанъ", "Мизантропъ", образуютъ какъ-бы одно цѣлое, подобно древне-греческимъ трилогіямъ. И эта единственная въ своемъ родѣ мольеровская трилогія увѣнчай все творчество поэта. Еще нѣсколько лѣтъ оставалось ему жить и дѣйствовать, и въ это время изъ подъ пера его будутъ выходить произведенія прекрасныя, подчасъ удивительныя по запасу веселости, который онѣ вдругъ обнаруживаютъ въ этомъ грустно-настроенномъ человѣкѣ, но никогда онѣ не въ состояніи будутъ сравняться по достоинству съ трилогіею. Еще разъ вернется онъ въ "Ученыхъ Женщинахъ" къ темѣ, затронутой имъ въ молодости, и однимъ ударомъ уничтожитъ репутацію новѣйшаго салоннаго кумира, аббата Котэна; оживитъ въ своемъ "Скупомъ" старую фабулу Плавта, введя ее въ тяжелую обстановку французской буржуазной семьи; вспомнитъ въ "Продѣлкахъ Скапена" старую свою любовь къ итальянской комедіи приключеній, а въ "Пурсоньякѣ" и "Графинѣ д'Эскарбанья" различныя комическія черты своей старой знакомки-провинціи, и нѣсколько разъ вернется къ насмѣшкамъ надъ докторами и медициной, безсиліе и шарлатанство которой ему приходилось все ближе узнавать, по мѣрѣ того, какъ неотвязчивая болѣзнь сильнѣе захватывала его въ свою власть.
   Лишь одинъ разъ послышится намъ въ произведеніяхъ послѣдняго періода отголосокъ мужественныхъ нотъ, звучавшихъ въ трилогіи. То было именно въ Амфитріонѣ. Взятый, подобно Школѣ Мужей и Скупому, изъ міра классической комедіи, сюжетъ этой пьесы превратился у Мольера въ рѣзкую политическую сатиру на современность, и, что еще примѣчательнѣе, на самого короля. Правда, пріемъ, употребленный при этомъ, былъ необыкновенно искусенъ, и недальновидный зритель могъ повѣрить, что имѣетъ дѣло съ тонкимъ комплиментомъ повелителю Франціи. (Такъ смотрятъ на эту пьесу и теперь нѣкоторые критики). Но Мольеръ былъ слишкомъ честною натурою, чтобъ простирать свое разсудочное сочувствіе до крайнихъ предѣловъ и спокойно присутствовать при возраставшемъ самоуправствѣ Людовика. Только передъ тѣмъ король отнялъ жену у герцога Монтеспана, сдѣлалъ ее своею любовницей, и когда взбѣшенный мужъ не захотѣлъ, подобно многимъ другимъ, бывавшимъ въ его положеніи, смиренно подчиниться, и осмѣлился протестовать, весь дворъ старался образумить его, доказывая, что для него истинное счастье, что королю угодно было обратить свой взоръ на его жену. Этотъ эпизодъ былъ до того возмутителенъ, что придалъ желчную иронію изображенію безнаказанныхъ "божественныхъ" амуровъ. Въ "Амфитріонѣ", сквозь заоблачный ореолъ, которымъ окруженъ тутъ громовержецъ Юпитеръ, нетрудно разглядѣть черты "Короля -- солнца".
   Между королемъ и Мольеромъ не было болѣе прежняго согласія и близости; у Людовика являлись другіе фавориты,-- Расинъ, выдвинутый Мольеромъ и измѣнившій ему, музыкантъ-авантюристъ Люлли, тоже поднятый имъ изъ ничтожества и интриговавшій потомъ противъ него. Враги смѣлѣе стали дѣйствовать, и печатали въ Голландіи, Кёльнѣ, можетъ быть даже въ Парижѣ, цѣлыми книгами позорнѣйшіе пасквили,-- цѣлую комедію "Elomire hypocondre" съ грязными вымыслами о его женѣ, картину адскихъ терзаній Мольера (l'Enfer burlesque)'и т. д. Съ этимъ совпало нѣсколько утраты близкихъ людей,-- двухъ дѣтей Мольера, и самой Маделены. Эти огорченія должны были способствовать развитію предсмертной болѣзни поэта. Съ нѣкотораго времени онъ вводитъ кое-гдѣ въ своихъ комедіяхъ насмѣшливыя выходки надъ кашлемъ, который его постоянно мучитъ. Шуткой или критическимъ отношеніемъ къ своей мнительности онъ старается ободрить и излечить себя. Невѣжество современныхъ ему медиковъ слишкомъ хорошо ему знакомо, и потому, послѣ отдѣльныхъ выходокъ противъ нихъ, которыя онъ позволялъ себѣ прежде, въ "Пурсоньякѣ", "Лекарѣ поневолѣ", онъ попадаетъ на мысль размыкать свое горе и частыя думы о близкомъ концѣ Одою шуткой заразъ и надъ больными, и надъ ихъ врачами; онъ и въ послѣдней своей пьесѣ, "Мнимомъ Больномъ", избираетъ скрытымъ предметомъ насмѣшки себя и свои неющи. Дли того чтобъ насмѣшка вышла сильнѣе, онъ какъ будто усиливаетъ веселость, которая льется у него черезъ и становится безумно-неудержимой въ шутовской церемоніи посвященія Аргана въ доктора, написанной на невообразимой макаронической, т.-е. смѣшанной съ французскими словами, латыни.
   Но болѣзнь, отъ которой страдалъ Мольеръ, не была мнимой и отъ нея невозможно было отдѣлаться шуткою. Во время четвертаго представленія Мнимаго Вольнаго, 17 февраля 1673 года, Мольеръ, исполнявшій главную роль, почувствовалъ себя до такой степени дурно, что едва могъ говорить; тѣ судорожныя движенія, которыя вызывала въ немъ болѣзнь, были какъ нельзя болѣе кстати въ подобной роли; зрители были въ восторгѣ, находя, что никогда онъ такъ прекрасно не игралъ. Но, когда въ церемоніи посвященія въ доктора, заканчивающей пьесу, Мольеру пришлось произносить слова присяги, то во второй разъ онъ, едва выговоривъ слово "juro", упалъ безъ чувствъ и былъ отнесенъ въ сосѣдній съ театромъ домъ его, въ rue Richelieu, и, придя на короткое время въ сознаніе, умеръ безъ духовника; только двѣ странствующія монахини, случайно находившіяся въ домѣ, молились около его постели.
   Эта случайная обстановка его смерти дала возможность его врагамъ отмстить ему еще разъ оскорбительнымъ образомъ. Ссылаясь на то, что онъ умеръ безъ покаянія, архіепископъ отказалъ наотрѣзъ въ разрѣшеніи церковныхъ похоронъ и не давалъ мѣста ни на какомъ кладбищѣ. Эта злопамятность возмутила даже вдову, въ которой проснулись въ эту минуту жалость, стыдъ, можетъ быть даже прежняя любовь. Она все подняла на ноги (замѣтимъ, что король не захотѣлъ ей помочь) и, если не успѣла вполнѣ сломить оппозицію, то все таки домолилась для праха великаго человѣка скромнаго уголка земли,-- какъ выразился тогда-же Буало: "un peu de terre obtenu par prière".
   Такъ кончилась взволнованная, полная борьбы и страданій и увѣнчанная славой жизнь человѣка, котораго творческая сила и свобода мысли вывели изъ самой жалкой доли и поставили однимъ изъ любимѣйшихъ наставниковъ человѣчества. Его именемъ отмѣченъ крупный переворотъ въ литературѣ новой Европы, онъ, этотъ трезвый реалистъ, настоящій родоначальникъ нашего театра, видящаго благодаря ему въ служеніи важнѣйшимъ общечеловѣческимъ интересамъ свое главное призваніе. Лучшія силы свои положилъ онъ въ борьбѣ за любимыя идеи, не боялся вражды и гоненій, и образъ его поэтому остается однимъ изъ наиболѣе свѣтлыхъ явленій въ лѣтописяхъ человѣческой мысли.

Алексѣй Веселовскій.

  

ЛИТЕРАТУРА О МОЛЬЕРѢ.
(Главныя произведенія).

   А. Bazin. Notes historiques sur la vie de Molière. Paris 1861 I (Saint-Denis et Mallet).
   J. Taschereau. Histoire de la vie et des ouvrages de Molière. 5-e édition. P. 1863 (Fume).
   Edouard Thierry. Documents sur le Malade imaginaire. 1880.
   Paul Stapfer. Petite comédie de la critique littéraire ou Mol. jugé selon les trois écoles philosophiques. P. 1866 (Mich. Lévy).
   Jules Loiseleur. Les points obscurs de la vie de Molière. P. 1877 (Liseux).
   Edouard Thierry. Le régistre de Lagrange, P. 1876.
   Louis Moland. Molière et la comédie italienne. P. 1867 (Didier).
   Arsène Houssaye. Molière, sa femme et sa fille. P. 1880, Dentu (роскошное изданіе съ массой портретовъ Мольера, его жены, и снимками съ старинныхъ гравюръ къ мольеровскимъ изданіямъ; текстъ слабый).
   Jules Claretie. Molière, sa vie et ses oeuvres. P. (Lemerre),
   Jeannel. La morale de Molière. P. 1867 (Thorin).
   Victor Fournel. Les contemporains de Molière (богатый сборникъ пьесъ современныхъ Мольеру и иногда полемизирующихъ съ нимъ). P., Didot, 1863--75, три тома.
   Paul Lacroix. Collection moliéresque (перепечатки рѣдкихъ сочтеній, относящихся къ жизни и сочиненіямъ Мольера), Genève-Turin, 1867--70, 17 томиковъ.
   Его-же. Nouvelle collection moliéresque. Новая серія, выходить и настоящее время въ Парижѣ, librairie des Bibliophiles.
   Его-же. Bibliographie moliéresque. Полный (до 1875 года) указатель литературы о Мольерѣ. Р. 1875, Fontaine.
   Его-же. Iconographie moliéresque. Указатель портретовъ, грамотъ, эстамповъ и т. д., относящихся въ Мольеру. 1876, Fontaine.
   Lotheissen. Molière, sein Leben nnd seine Werke. Frankfurt, 1880 (Rütten and Löning).
   Mahrenholz. Molière's Leben und Werke. Heilbronn, 1881.
   Paul Lindau. Molière, eine Ergänzung der Biographie des Dichters. Leipzig, Barth, 1872.
   Hermann Fritsche. Molière-Studien. Ein Namenbuch zu M. Werken. Danzig, Bertling, 1868.
   Humbert, Claas. Shakspeare, Molière und die deutsche Kritik. Leipzig, Teubner, 1869.
   Его-же. Englands Urtheil aber Molière. Bielefeld, 1878 (Galcker).
   Его-же. Deutschlands Urtheil aber Molière. 1883. Oppeln, Franck.
   Mangold. Molière's Tartuffe. Geschichte und Kritik. Oppeln (Maske), 1881.
  
   Его-же. Molière's Misanthrope. Kritische Studie. Oppeln, 1882.
   А. Веселовскій. Этюды о Мольерѣ:
   I. Тартюффъ. Исторія типа и пьесы. М. 1879.
   II. Мизантропъ. Опытъ новаго анализа пьесы и обзоръ созданной ею школы. М. 1881.
   Наконецъ иного статей въ обоихъ журналахъ, посвященныхъ Мольеру: въ Moliériste (выходитъ съ апрѣля 1879) и Molière-Museum (вышло 5 книгъ).
   Лучшія изданія сочиненій Мольера. Oeuvres de M., р. par Louis Moland, P. Garnier Frères, и Oeuvres de M., въ коллекціи Grands écrivains de la France (вышло семь томовъ), P., Hachette. Редакція послѣдняго, лучшаго изъ всѣхъ, изданія принадлежитъ Эжену Денуа и Полю Менару.
   Прекрасныя школьныя изданія Тартюффа, Мизантропа и Скупого, со множествомъ примѣчаній, Шарля Ливе, 1882--83, Dupont. Вскорѣ выйдутъ въ одной книгѣ "Précieuses" и "Ученыя женщины".
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru