Веселовский Алексей Николаевич
Грибоедов

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Починъ. Сборникъ общества любителей Россійской Словесности на 1895 годъ.
   Москва. Литографія Высочайше утвержденнаго "Русскаго Товарищества печатнаго и издательскаго дѣла". Москва, Чистые пруды, соб. домъ. 1895.
   

Грибоѣдовъ *).

*) Вступительное слово на торжественномъ засѣданіи Общества въ честь Грибоѣдова, 6-го января 1895 г.

   "О, тягостна для насъ жизнь, въ сердцѣ бьющая могучею волной, и въ грани узкія втѣсненная судьбой!.." Печальные стихи Баратынскаго -- прекрасный эпиграфъ для біографіи его друга Грибоѣдова. Эту честь можетъ съ ними раздѣлить классическое мѣсто въ радищевскомъ "Путешествіи",-- знаменитый "Сонъ", въ которомъ передъ лицомъ автора, превратившагося въ грезахъ своихъ въ самовластнаго и самообольщеннаго правителя, является Истина и, открывъ ему глаза на ужасающую дѣйствительность, заклинаетъ его отнынѣ уважать и беречь тѣхъ смѣлыхъ людей, которые будутъ являться передъ нимъ ея глашатаями. "Если изъ среды народныя возникнетъ мужъ, порицающій дѣла твои, вѣдай, что той есть другъ твой искренній, чуждый надежды мзды, чуждый рабскаго трепета; онъ твердымъ голосомъ возвѣститъ тебѣ о мнѣ... Но такія твердыя сердца рѣдки; едва одинъ въ цѣломъ столѣтіи явится на свѣтскомъ ристалищѣ".
   Да, такого могучаго духомъ человѣка, втѣсненнаго судьбою въ "узкія грани", такого "странника земли, гдѣ все трепещетъ", вспоминаемъ и чествуемъ мы сегодня,-- не только великаго художника слова, обличителя, сатирика, но и гражданина, готоваго отдать всѣ силы свои отечеству, одного изъ рѣдкихъ всегда рыцарей правды, способныхъ преломить за нее копье съ кѣмъ бы то ни было.
   Сто лѣтъ спустя послѣ рожденія нашего славнаго земляка, намъ отрадно видѣть многолюдное собраніе его почитателей, сошедшихся именно на родинѣ его, когда-то возбудившей въ немъ своимъ закоснѣлымъ застоемъ пылкое юношеское негодованіе,-- такъ близко отъ того, все еще уцѣлѣвшаго, дома, гдѣ если и не родился Грибоѣдовъ (какъ утверждаютъ безъ достаточнаго основанія), то во всякомъ случаѣ провелъ дѣтство и раннюю молодость,-- въ стѣнахъ того университета, гдѣ впервые прозрѣлъ онъ,-- быть можетъ, въ той же залѣ, гдѣ въ торжественные дни среди кучки молодежи можно было разглядѣть смышленное, нервно-подвижное, часто озарявшееся насмѣшливой улыбкой, лицо совсѣмъ юнаго барченка изъ-подъ Новинскаго, волею судебъ и дальновидной матери превращеннаго въ студента "этико-политическаго отдѣленія". Мысль уносится въ глубь давно прошедшаго, къ годамъ безпечнаго дѣтства великаго писателя,-- и передъ нею во всемъ своемъ горячемъ, страстномъ, необычайномъ разнообразіи развертывается жизнь, послѣдовавшая за этой вступительной идилліей,-- жизнь, на взглядъ Пушкина, по истинѣ "бурная", и прервавшая ее смерть, "мгновенная и прекрасная".
   Холодную, дѣловито чиновничью маску, скрывающую отъ насъ настоящаго Грибоѣдова въ большинствѣ общеизвѣстныхъ и притомъ плохихъ портретовъ, съ теченіемъ времени навязавшихъ его своеобразной физіономіи уродливую и небывалую прическу {Это доказываетъ П. А. Ефремовъ, сличивъ десятки портретовъ и опредѣливъ пору, съ которой по прихоти П. А. Каратыгина, внушившаго эту мысль Крамскому, надъ лбомъ Грибоѣдова воздвигся уродливый кокъ. Постепенное измѣненіе портрета Г. можно было изучить на "грибоѣдовской выставкѣ" Общества Л. Сл., устроенной ко дню торжественнаго засѣданія (портреты Грибоѣдова, его современниковъ и критиковъ).},-- эту маску нужно сбросить долой, чтобъ озарилось страстью и мыслью лицо человѣка съ горячимъ, съ молоду неукротимымъ характеромъ. Среди задремавшаго въ домашнихъ добродѣтеляхъ общества, которому приходилось иногда растолковывать особыми разсужденіями "пользу страстей", онъ словно чудомъ сберегъ страстный темпераментъ и, когда годы и испытанія охладили его натуру, она клокотала подъ своей корой, какъ остывающій потокъ лавы, какъ струя водопада, покрывающаяся ледянымъ налетомъ. Онъ не годился въ мирные граждане царства флегмы, уютно размѣщающаго всѣхъ по "гранямъ узкимъ", и вѣчно рвался изъ нихъ.
   Мятежное настроеніе мальчика, патріотизмъ юноши, бросающагося въ борьбу съ непріятелемъ, оргіи съ горя и отъ скуки молодого кавалериста, чуть не принизившія его человѣческое достоинство, неустрашимость "секретаря бродячей миссіи", блуждающаго по далекимъ и опаснымъ захолустьямъ Персіи, мечты друга декабристовъ, борьба сатирика съ обществомъ и строемъ вещей, строптивость арестанта по тяжкому политическому дѣлу, храбрость на войнѣ, на дуэли, и среди тегеранской рѣзни, на послѣднемъ разсчетѣ съ жизнью, мгновенная вспышка сильной любви чуть не на краю гроба,-- яркія черты личности независимой, порывистой, оригинальной во всемъ,-- такого человѣка, который въ безгласную и глухую пору могъ сказать о себѣ: "я какъ живу, такъ и пишу свободно".
   Эти богатыя силы, этотъ огонь воодушевленія и культъ независимости принесены были въ даръ людямъ, массѣ, обществу, отечеству. Они не выродились въ отчаянную храбрость головорѣзовъ-партизановъ двѣнадцатаго года или въ эксцентричность разныхъ избалованныхъ чудаковъ-эгоистовъ, которымъ тепло жилось и при такъ называемомъ старомъ порядкѣ; отстаивая личную свободу, они посвящены были съ еще большимъ жаромъ идеѣ обновленія народной жизни, борьбѣ съ различными ея врагами,-- не показной и не разсчитанной на эффектъ, но неизмѣнной, повседневной, занявшей собой всѣ лучшіе помыслы человѣка, потому что онъ не могъ молчать и равнодушно смотрѣть на противорѣчія и несправедливости жизни. Онъ любитъ правду, съ молоду сталъ ея рыцаремъ и, не щадя ни себя, ни другихъ, высказываетъ ее открыто; удивляясь силѣ его ума, много современниковъ, свидѣтелей и очевидцевъ, преклоняются передъ его культомъ правды. Въ такой оцѣнкѣ его, полной сочувствія и вмѣстѣ съ тѣмъ какъ будто удивленія, что подобные люди возможны, сходятся представители разнообразнѣйшихъ убѣжденій и оттѣнковъ,-- Пушкинъ и Булгаринъ, Баратынскій и Бѣгичевъ, А. Одоевскій и Чаадаевъ, Бестужевъ и Ксенофонтъ Полевой,-- и фальшивой нотой звучатъ дышащіе личнымъ раздраженіемъ посмертные счеты съ нимъ Муравьева-Карсскаго. Погрязшій въ лжи, клеветѣ и прислуживаніи Булгаринъ, вспоминая о томъ, кто въ дни его молодости удостоилъ его своей дружбой, видимо испытываетъ сильное волненіе; его разсказъ становится искреннимъ и задушевнымъ; дойдя до потрясающихъ, послѣднихъ минутъ жизни близкаго человѣка, онъ прерывается отъ слезъ и вздоховъ,-- и это навѣрно были настоящія, скорбныя, не крокодиловы слезы. Бестужевъ въ своей Якутской ссылкѣ, глубоко потрясенъ, узнавъ о трагической смерти Грибоѣдова; "молнія не свергается на мураву, но на высоту башенъ и на главы горъ", восклицаетъ онъ {"Александръ Бестужевъ въ Якутскѣ", Русск. Вѣстникъ 1870 г., "Знакомство съ Грибоѣдовымъ", ст. Бестужева, Отеч. Зап. 1860, No 10.} и предается воспоминаніямъ; изъ далекаго прошлаго выступаютъ черты человѣка, одареннаго "катоновской суровостью", "презрѣніемъ къ низкой искательности", чуждаго лести и обмана, съ "благородной наружностью", мужественнымъ и выразительнымъ лицомъ, въ которомъ "всегда играла кровь сердца", съ "странными, отрывистыми" движеніями и пріемами, которые тѣмъ не менѣе "были приличны, какъ нельзя болѣе", съ мѣткими сужденіями, которыя невольно увлекали и очаровывали. Полевой, одинъ изъ немногихъ, сберегъ намъ эти сужденія въ фотографическомъ отпечаткѣ двухъ, трехъ грибоѣдовскихъ разговоровъ,-- о Шекспирѣ, о будущности русской комедіи, о свободѣ воли, о власти человѣка надъ собой, "ограниченной только физической невозможностью", о литературѣ, искусствѣ и политикѣ, неблагодарной тяжелой политикѣ русскаго дипломата на востокѣ, изнурявшей силы одиночествомъ и отчужденностью отъ культуры,-- и всюду яркими искрами сверкаютъ независимость, оригинальность, остроуміе. "Это одинъ изъ самыхъ умныхъ людей въ Россіи", говорилъ о немъ Пушкинъ,-- но онъ могъ бы выставить въ немъ на видъ еще болѣе рѣдкое у насъ качество стоической твердости и цѣльности. Признаніе декабристовъ, что они не открывали всей своей тайны Грибоѣдову, потому что "берегли его", увѣренные, что онъ принесетъ родной странѣ не меньше пользы на другомъ поприщѣ, высоко ставитъ его значеніе, какъ гражданина, одного изъ немногихъ, достойныхъ тогда этого имени среди "изнѣженнаго племени переродившихся славянъ", къ которому обращалъ свои цивическія укоризны Рылѣевъ.
   Великая сила погибла въ немъ: она пришлась не ко времени, не къ народу, не къ общественному строю; не одинъ только Чаадаевъ былъ бы "въ Римѣ Брутъ, въ Аѳинахъ Периклесъ", но и славный другъ его. Русскій строй продержалъ его въ теченіе большей части его сознательной жизни вдали отъ себя, въ почетномъ изгнаніи, своимъ упорнымъ отрицаніемъ его великой комедіи и разгромомъ всего поколѣнія, солидарнаго съ нимъ, рано осудилъ его на безмолвіе и потомъ надѣлилъ казеннымъ порученіемъ, по плечу любому исполнительному чиновнику. Родникъ благороднаго смѣха рано изсякъ, и его замѣнили неотвязная, грызущая меланхолія, мысли объ удаленіи отъ людей, объ отдыхѣ, о долгихъ путешествіяхъ по Европѣ. Нельзя равнодушно слышать изліянія его грусти, такъ часто переходившей въ ипохондрію. "Подай мнѣ совѣтъ, чѣмъ мнѣ избавить себя отъ сумасшествія или пистолета, пишетъ онъ Бѣгичеву въ 1825 г. А годъ спустя: "кто насъ уважаетъ, пѣвцовъ истинно вдохновенныхъ, въ томъ краю, гдѣ достоинство цѣнится въ прямомъ содержаніи къ числу орденовъ и крѣпостныхъ рабовъ!.. {Слич. слова Чацкаго по первоначальной редакціи: "людьми считались съ малолѣтства (т. е. считали, сколько у кого крѣпостныхъ) патриціевъ дворянскіе сынки, въ заслуги ставили имъ души родовыя" и т. д.} Мученье быть пламеннымъ мечтателемъ въ краю вѣчныхъ снѣговъ!.. Холодъ до костей проникаетъ, равнодушіе къ людямъ съ дарованіемъ; по всѣхъ равнодушнѣе наши Сардары (сановники); я думаю даже, что они ихъ ненавидятъ". Такъ писалъ человѣкъ, только что выпущенный изъ-подъ долгаго ареста... И, давно уже привыкнувъ грустно шутить надъ собою, примѣняя къ своимъ вѣчнымъ кочеваніямъ по свѣту пророчество: "и будетъ ти всякое мѣсто въ передвиженіе", онъ предается скитаніямъ, чтобъ заглушить тоску; одиноко бродитъ по Балтійскому взморью, взбирается на Крымскія горы, гарцуетъ подъ горскими пулями, чтобъ подавить въ себѣ даже тѣнь страха смерти,-- словно онъ пережилъ себя и всѣмъ сталъ чужой, какъ тотъ "странникъ земли", за котораго у Радищева заступилась Истина. Вполнѣ ли онъ могъ чувствовать, что за него безыменная, здоровая, по безгласная, грамотная Русь, наизустъ запомнившая его стихи? Вѣдь на поверхности жизни ея творился тотъ поразительный абсурдъ, который отрицалъ и запрещалъ то, что десятки тысячъ контрабандныхъ списковъ разносили по всей странѣ, что было на устахъ у всѣхъ. Нѣсколько десятилѣтій спустя одинъ изъ его преемниковъ въ области соціальной сатиры сѣтовалъ на отчужденность русскаго писателя отъ его читателей. Какъ же скудно было общеніе между ними въ тяжкую пору двадцатыхъ годовъ! А оно необходимо было, какъ воздухъ, для того, кто въ такой степени способенъ былъ принимать къ сердцу запросы и нужды родины, "для чьей души ничего не было чужого, и она страдала болѣзнью ближняго, кипѣла при слухѣ о чьемъ нибудь бѣдствіи" {Письмо къ Кюхельбекеру, янв. 1823 г.},-- кто негодовалъ на людей, желающихъ "навсегда оставить нашъ народъ въ младенчествѣ", горевалъ о безплодіи русской литературы, не умѣвшей выразить мысль народную.
   Вмѣсто открытой, гласной поддержки культурной массы пришлось довольствоваться одиночнымъ сочувствіемъ немногихъ развитыхъ людей и двухъ, трехъ сносныхъ журналовъ, вмѣсто общественной дѣятельности -- служебной лямкой, вмѣсто ученыхъ работъ, къ которымъ его влекло,-- дилеттантизмомъ вѣчнаго кочевника,-- и никогда не испытать радостей драматурга, выносящаго свое созданіе на всенародный судъ, на сцену... Неудачная жизнь, хоть и осыпанная подъ конецъ всякими отличіями и почестями! По ней вьются, прикрашивая и оживляя ее, свѣжія гирлянды цвѣтовъ,-- иллюзіи дружбы, любви, страсть къ музыкѣ, къ импровизаціи, за которою онъ "способенъ былъ забывать весь міръ".
   Страстно привязывался онъ; на Бѣгичева онъ смотрѣлъ, какъ на "лицо высшаго значенія, неприкосновенное, какъ на друга, хранителя, котораго онъ избралъ себѣ съ ранней молодости, какъ по симпатіи, такъ и по достоинству"; пріязнь къ А. Одоевскому переходитъ, подъ вліяніемъ его гибели, въ нѣжнѣйшее участіе и глубокую печаль ("въ стихахъ, въ душѣ тебя любилъ, и призывалъ, и о тебѣ терзался".-- Посланіе къ Одоевскому); первый арабскій стихъ, который онъ посылаетъ Катенину, едва научившись на востокѣ новому языку, гласитъ: -- "величайшее несчастіе, когда нѣтъ истиннаго друга". А любовь?.. Пусть Бестужевъ приводитъ, какъ свидѣтель, брюзгливую выходку Грибоѣдова противъ женщинъ, приправленную ссылкой на Байрона,-- она не помѣшаетъ признать мнимаго "мизогина" (какъ выражались у насъ въ старину) пламеннымъ, вѣчно увлекавшимся любовью, мечтателемъ. Кого не убѣдятъ страстныя, непослѣдовательныя, полныя ревности, сомнѣній и приливовъ чувства, обращенія Чацкаго къ Софьѣ, эти правдиво подмѣченныя влюбленныя рѣчи умнаго и топко развитаго человѣка, тотъ пусть прислушается къ собственнымъ признаніямъ Грибоѣдова въ "томъ чувствѣ, отъ котораго онъ въ грѣшной своей жизни чернѣе угля выгорѣлъ" (письмо Бѣгичеву, 4 янв. 1825), перечтетъ недавно найденное письмо изъ Тавриза о неизвѣстномъ прежде увлеченіи его {Сборникъ Общества Любит. Россійск. Словесности на 1891 годъ, "Письма А. С. Грибоѣдова къ Н. А. Каховскому", стр. 535: "Маленькую de la Fosse я непремѣнно къ себѣ беру. Рѣзвая, милая!.. Хочу веселости. Онъ (Мазаровичъ) мнѣ промежъ нравоучительныхъ разговоровъ объясняетъ, что домъ свой запретъ, если я въ новосельи сдружусь съ любовью. Шутитъ! Можетъ, и дѣло говоритъ, но я вѣрно знаю, что если только залучу ко мнѣ мою радость, самъ во дворъ къ себѣ никого не пущу, и что вы думаете? На двѣ недѣли, по крайней мѣрѣ, запрусь" Теперь трудно разгадать, о комъ идетъ рѣчь.}, и предсмертное письмо къ женѣ, полное необыкновенной нѣжности,-- и вспомнитъ прелестную повѣсть этой послѣдней любви, безпощадно порванную судьбой. Безъ привязанности, безъ иллюзій и грезъ не могъ бы прожить свою трудную, "бурную" жизнь этотъ необыкновенно даровитый и такъ мало оцѣненный человѣкъ.
   Отъ его благородныхъ помысловъ, его любви къ родинѣ, отъ его недовольства и протеста, культурной проповѣди и топкой насмѣшки, шалостей, увлеченій и подвиговъ гражданина осталось лишь очень небольшое литературное наслѣдіе,-- всего одна комедія.
   Для эволюціи его литературнаго таланта имѣютъ значеніе всѣ мелочи его недолгой писательской жизни, съ "Молодыхъ супруговъ" до "Грузинской Ночи"; мы съ интересомъ видимъ, какъ вырабатывается изъ тяжелыхъ славяно-русскихъ оборотовъ первыхъ, незрѣлыхъ вещицъ безподобный Грибоѣдовскій стихъ,-- но вся сила таланта, ума, всѣ желанія и стремленія, весь негодующій протестъ воплотились только въ одномъ "Горѣ отъ ума".Блестки комизма въ "Студентѣ" или "Своей семьѣ" не спасутъ ихъ отъ забвенія; великая комедія безстрашно спорить съ временемъ. Вѣдь она -- вѣрное отраженіе всей жизни этого необыкновеннаго человѣка, неразрывно связана съ ней и оставлена потомкамъ, какъ его завѣтъ. Булгаринская басня о томъ, будто не только завязка, но и весь планъ комедіи привидѣлись Грибоѣдову во снѣ, гдѣ-то въ Персіи, въ кіоскѣ, просто смѣшна, хоть онъ и ссылается на показанія автора {Что-то нѣсколько схожее съ булгаринскимъ разсказомъ, есть въ письмѣ изъ Тавриза къ Шаховскому, 7 нояб. 1820 г; Гр. привидѣлось во снѣ, что Шаховской, досадуя на его бездѣйствіе, требуетъ отъ него обѣщанія написать черезъ годъ пьесу, и Г. далъ ему "съ трепетомъ" слово.},-- смѣшна и живучесть этой басни, которую все еще иногда повторяютъ въ наше время, не обращая вниманія на выяснившуюся уже исторію "Горя отъ ума", съ ея тремя редакціями и по крайней мѣрѣ пятнадцатилѣтнимъ ростомъ, отъ наброска, сдѣланнаго новичкомъ-студентомъ, до заключительнаго текста, принаровленнаго къ сценическимъ требованіямъ. Такихъ созданій не увидишь во снѣ, съ одного дня на другой,-- ихъ переживаютъ, ими болѣютъ, ими исповѣдуются передъ собою и людьми.
   Современное вамъ поколѣніе свыкается наконецъ съ мыслью о субъективномъ значеніи "Горя отъ ума"; замолкаютъ понемногу недоумѣвающіе вопросы: развѣ въ жизни самого Грибоѣдова было въ жизни что-нибудь похожее на соперничество съ Молчаливымъ, столкновеніе съ Фамусовымъ, сплетню о сумасшествіи; какъ будто необходимо буквальное сходство фабулы съ личною жизнью!... Нѣтъ, не было этого эпизода въ жизни Грибоѣдова, хотя сотни разъ онъ долженъ былъ лично испытывать и видѣть, что "Молчалины блаженствуютъ на свѣтѣ"; не говорилъ онъ "собору всѣхъ сѣдыхъ" въ салонѣ дяди именно того, что бѣситъ фамусовскую клику, но всю жизнь говорилъ правду въ лицо людямъ; не пустился онъ, очертя голову, въ странствія по свѣту послѣ двусмысленной сцены въ сѣняхъ у какого-нибудь Фамусова, по свою тоску и раздумье старался размыкать въ вѣчныхъ безпокойныхъ странствіяхъ, словно предтеча Печорина съ его планомъ поѣздки на востокъ. Въ рѣчахъ Чацкаго трепещетъ такое искреннее волненіе, какое, при всемъ умѣньи автора вживаться въ характеры дѣйствующихъ лицъ, могла вдохнуть въ него лишь страстная личная убѣжденность. Иной разъ безотчетно, мы поддаемся прежде всего этой искренности, словно заслушавшись горячихъ, блестящихъ, часто нетерпимыхъ, раздраженныхъ рѣчей самого сатирика, и испытали очарованіе, о которомъ говорятъ Пушкинъ, Бестужевъ, Полевой. Намъ дороги даже преувеличенія, полемическій задоръ, спѣшные приговоры сгоряча, скачки и быстрые переходы въ темпѣ рѣчи, то чувствительной, то насмѣшливой,-- но вѣдь и это личныя свойства творца Чацкаго.
   А убѣжденія героя комедіи,-- что-то совсѣмъ своеобразное для своей поры, слитое изъ народничества и европеизма, любви къ старинѣ и сочувствія современному общественному движенію, вздоховъ о былой здоровой простотѣ и поддержки такихъ благъ новой цивилизаціи, какъ высшее образованіе, свобода слова, взаимное обученіе въ народной школѣ,-- гордость новымъ вѣкомъ, когда "вольнѣе всякій дышетъ", въ человѣкѣ, способномъ сгоряча позавидовать вѣковой замкнутости китайцевъ,-- развѣ это неживой отпечатокъ взглядовъ самого Грибоѣдова съ его свободной ролью между партіями и направленіями, и патріотизмомъ на европейской основѣ!
   Но устами Чацкаго онъ говоритъ "за себя и за многихъ". Онъ самъ же указалъ на то, что Чацкій "въ друзьяхъ особенно счастливъ", и, конечно, друзья эти, среди которыхъ онъ не могъ не явиться руководителемъ и вождемъ, исповѣдовали тѣ-же убѣжденія. Они не владѣли,.подобно ему, готовою теоріею, выработанной въ мелочахъ программой дѣйствій, у нихъ всего лишь "пять, шесть мыслей здравыхъ", по своею "связью съ министрами, потомъ разрывомъ" онъ показалъ имъ, что настало время людямъ "съ душой" искать вліянія на дѣла, остановить наплывъ реакціи. Изъ-за Чацкаго намъ видится его кружокъ, изъ-за Грибоѣдова его поколѣніе, лучшіе люди двадцатыхъ годовъ, подъ знаменемъ народности, старины и европеизма, съ "Русской Правдой", отголосками старославянскихъ доблестей и англійской гражданственности, выступившіе какъ пушкинскій "свободы сѣятель пустынный, до зари" и развѣянные по лицу земли.
   Пусть же не задаютъ болѣе празднаго вопроса: возможенъ, реаленъ ли Чацкій. Онъ живое, яркое и подлинное лицо,-- потому что, на счастье наше, нѣкогда жилъ и дѣйствовалъ Грибоѣдовъ,-- потому что его окружали, солидарные съ нимъ, его единомышленники, въ которыхъ не разъ мы нашли бы чистокровныя черты Чацкаго. Это Чаадаевъ, Николай Тургеневъ, Рылѣевъ, Михаилъ Орловъ; въ предыдущемъ поколѣніи ихъ предтеча -- Радищевъ; въ послѣдующемъ, какъ мѣтко указалъ еще Гончаровъ, ихъ потомки -- Бѣлинскій и Герценъ. Родословное древо Чацкаго разростается, раскидываетъ свои вѣтви и крѣпко пустило корни въ почву.
   Когда оно едва еще поднималось надъ нею, его согрѣло полуденное солнце,-- и Чацкій-Грибоѣдовъ, новичокъ въ литературномъ дѣлѣ, оперся на примѣръ, данный всѣмъ послѣдующимъ Чацкимъ ихъ родичемъ, Альцестомъ-Мольеромъ.
   Старшій собрата несомнѣнно оказалъ поддержку своему русскому преемнику, когда, еще неопытный и полный смѣлыхъ мыслей, которыя онъ порывался высказать современникамъ, онъ искалъ формы и основныхъ пріемовъ для задуманной комедіи. Условія въ обоихъ случаяхъ различныя, взгляды могли расходиться; полуторавѣковой промежутокъ, расовыя и личныя особенности наложили свою печать, но сходство не только въ общемъ мотивѣ столкновенія личности съ обществомъ, но и въ безжалостно разбитой иллюзіи сильнаго и умнаго человѣка, попытавшагося найти въ любви примиреніе съ жизнью, наконецъ и въ разрывѣ съ обществомъ, таково, что нужно закрыть глаза, чтобы его не увидать. Сколько даровитѣйшихъ писателей и до, и послѣ Грибоѣдова, касаясь подобной темы, опиралось на примѣръ французскаго Чацкаго 17 столѣтія! Предшественникъ Грибоѣдовскаго героя, Радищевъ не вдохновился ли также рѣчами Альцеста въ одномъ изъ наиболѣе горячихъ мѣстъ своего "Путешествія", и этимъ не предопредѣлилъ ли вдвойнѣ послѣднихъ словъ Чацкаго? {Это мѣсто, на сходство котораго съ послѣдними словами Альцеста и Чацкаго еще не было указано, заканчиваетъ собой главу "Чудово". Вотъ оно: "Теперь прощусь я съ городомъ навѣки, говоритъ пріятель автора, Ч. (конечно, Челищевъ), заканчивая гнѣвное описаніе крушенія на морѣ нѣсколькихъ смѣльчаковъ, полной безучастности людской и бездѣйствія власти,-- не войду никогда въ это жилище тигровъ. Единое ихъ веселіе грызть другъ друга; отрада ихъ томить слабаго до издыханіи и раболѣпствовать власти. И ты хотѣлъ, чтобъ я поселился въ городѣ? Нѣтъ, мой другъ, говорилъ повѣствователь, вскочивъ со стула: заѣду туда, куда люди не ходятъ, гдѣ не знаютъ, что есть человѣкъ; гдѣ и имя его неизвѣстно. Прости... Сѣлъ въ кибитку и поскакалъ".}
   Литературный обмѣнъ между народами всегда велъ къ тому, чтобъ поддержкой и вдохновеніемъ извнѣ вызывать къ самодѣятельности племенныя силы,-- и въ кругу произведеній всемірной литературы, воплотившихъ вѣчный, трагическій конфликтъ личности съ обществомъ и проповѣди свѣта съ застоемъ, "Горе отъ ума" занимаетъ свое мѣсто, къ великой чести того племени, въ которомъ создалось.
   Тщетно ждемъ мы второго "Горя отъ ума", въ которомъ, какъ въ зеркалѣ, отразились бы вѣчно живые, и только щеголяющіе теперь въ иныхъ нарядахъ грибоѣдовскіе герои, въ которомъ снова съ пламенной смѣлостью намѣчены и поставлены были бы насущные наши вопросы, и раздался бы, словно благовѣстіе, призывный голосъ новаго Чацкаго. Большіе успѣхи сдѣлала со временъ Грибоѣдова наша бытовая комедія, многое сумѣла наблюсти и описать, но не возвращается къ ней "божественный глаголъ" и не въ силахъ она подняться до той высоты, на которую возвелъ ее когда-то писатель, способный въ рамку случайнаго московскаго анекдота вложить душевную исповѣдь передового мыслителя и неудавшагося общественнаго дѣятеля. Въ дни малокровія, равнодушія и безпринципности, какъ освѣжающій дождь, подѣйствовали бы рѣчи современнаго намъ Чацкаго -- Грибоѣдова. Неужели Радищевъ правъ, и едва одинъ такой человѣкъ родится въ столѣтіе?... Еще Гончаровъ утверждалъ, что Чацкій неизбѣженъ при каждой смѣнѣ одного вѣка другимъ,-- отчего же медлитъ онъ выступить, съ своимъ словомъ, предоставляя властныя рѣчи Молчаливымъ и Загорѣцкимъ? Не вымерли же у насъ люди мысли, воли и силы, и Грибоѣдовская комедія, этотъ завѣтъ поэта-гражданина, не перестала воспитывать насъ...
   "Она, какъ столѣтній старикъ, около котораго всѣ, отживъ по очереди свою пору, умираютъ и валятся, а онъ ходитъ, бодрый и свѣжій, между могилами старыхъ и колыбелями новыхъ людей. И никому въ голову не приходитъ, что настанетъ когда нибудь и его очередь". Такимъ неудачнымъ сравненіемъ Гончаровъ началъ свой прекрасный этюдъ о "Горѣ отъ ума". Позвольте мнѣ кончить слово мое коренною поправкой этого сравненія: слишкомъ много жизни и страсти въ великой комедіи, чтобъ румяное, искуственно консервированное старчество могло служить ей эмблемой; нѣтъ, наша общая любимица -- вѣчно юная красавица, и вдохновенный блескъ ея очей влечетъ за собой впередъ, къ свѣту, всѣхъ, въ комъ не заглохли еще чистыя стремленья.

Алексѣй Веселовскій.

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru