Вяземский Петр Андреевич
Записки графини Жанлис

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

П. А. Вяземскій

MÉMOIRES INÉDITS DE M-me LA COMTFSSE DE GENLIS SUR LE XVIII SIÈCLE ET LA REVOLUTION FRANÇAISE, DEPUIS 1756 JUSQU'À NOS JOURS. PARIS. 1825. in 8. T. V. et VI. -- ЗАПИСКИ ГРАФИНИ ЖАНЛИСЪ. ПАРИЖЪ, 1825 ГОДА.

1826.

   Вяземскій П. А. Полное собраніе сочиненій. Изданіе графа С. Д. Шереметева. T. 1.
   Спб., 1878.
  
   Нашъ вѣкъ есть, между прочимъ, вѣкъ записокъ, воспоминаній, біографій и исповѣдей вольныхъ и невольныхъ: каждый спѣшитъ высказать все, что видѣлъ, что зналъ, и выводить на свѣжую воду все, что было поглощено забвеніемъ или мракомъ таинства. Мы проникли въ сокровенныя помышленія Наполеона: Ласъ-Казъ, Гурго, Монтолонъ, Бертранъ, баронъ Фэнъ, Омира, Антомарки обратили насъ всѣхъ въ ясновидящихъ, или погрузили Наполеона въ сонъ магнетическій и заставили его обнажить передъ вами всего внутренняго человѣка.
   Даже министръ полиціи водить насъ по мрачнымъ излучинамъ своего лабиринта и посредствомъ сей контръ-полиціи мы также можемъ изслѣдовать каждый шагъ Фуше, какъ онъ въ свое время звалъ о каждомъ шагѣ, выпечатанномъ на почвѣ Европы. Что причиною сему разливу тайнъ всякаго рода? Что придаетъ вашему вѣку такую откровенность, которая часто сбивается на нескромность? Подумаешь, что человѣческій родъ состарѣлся и живетъ одною памятью, что ему нужно разсказывать и слушать были и небылицы, что цвѣтущее поколѣніе собирается съ жадностью вокругъ Несторовъ лучшаго времени, которые на вѣку своемъ видѣли больше нашего и жили посреди поколѣнія историческаго. Какъ бы то ни было, но главною отраслію современной Французской литтературы есть записки, относящіяся до послѣдняго пятидесятилѣтія. Правда и то, что никакой періодъ времени не былъ такъ плодовитъ, какъ этотъ. Есть гдѣ и есть что пожать! Въ числѣ другихъ жнецовъ старины появилась и графиня Жанлисъ. Все давало ей право на разсказы и на вниманіе: старость и почетное имя! Издавая въ свѣтъ свои записки, она имѣла ходатаями за себя: осьмидесятилѣтнюю жизнь, проведенную безотлучно на сценѣ большаго свѣта; авторскую дѣятельность, почти безпримѣрную; всеобщую знаменитость, или по крайней мѣрѣ извѣстность, и нѣкоторыя заслуги, оказанныя литтературѣ и нравственности, въ особенности же сочиненіями, посвященными воспитанію. Но за то едва ли не слишкомъ неумѣренно воспользовалась она выгодами своего положенія, и употребила во зло довѣренность, которую она внушить была въ правѣ. Записки ея должны заключаться въ 8 томахъ; доселѣ извѣстны намъ шесть, и еще немногое узнали мы отъ нихъ. Никакія историческія загадки въ нихъ не рѣшены для любопытства современниковъ; ничто изъ того, что были обложено нѣкоторымъ сумракомъ въ лѣтописяхъ современныхъ, не озарено новымъ свѣтомъ: извѣстныя лица не дополнены новыми чертами, развѣ за исключеніемъ принца Орлеанскаго, столь бѣдственно знаменитаго; читателямъ сихъ записокъ является онъ болѣе несчастнымъ и слабымъ, чѣмъ закоснѣлымъ извергомъ, каковымъ доселѣ описываемъ онъ былъ различными партіями, равно и ненавистниками и приверженцами революціи Французской. Но и его, и вообще всю революцію описываетъ она вскользь и какъ бы не договаривая всего. Что же можетъ, за недостаткомъ отличительныхъ и такъ сказать необходимыхъ принадлежностей записокъ историческихъ, удовлетворять любопытству нашему и вознаграждать его за покушеніе немаловажное: чтеніе 6 томовъ, довольно полновѣсныхъ, въ нашъ вѣкъ, гдѣ пишутъ и читаютъ наскоро, гдѣ болѣе всего дорожатъ временемъ и торопятся жить, есть пожертвованіе необычайное. Со всѣмъ тѣмъ извѣстные намъ шесть томовъ прочитываются и довольно охотно, по крайней мѣрѣ тунеядцами въ чтеніи, тѣми, кои читаютъ книги довольно безкорыстно, не съ тѣмъ, чтобы сорвать съ нихъ проценты лихоимные, а читаютъ такъ, какъ многіе глазѣютъ по улицамъ и площадямъ, для пріятнаго и невиннаго препровожденія времени. Слогъ г-жи Жанлисъ извѣстенъ: онъ отличается красивою простотою, чистотою, плавностію; она довольно искусно живописуетъ общества и лица, если безъ глубокомыслія, то по крайней мѣрѣ не безъ смѣтливости и удачной прозорливости. Очерки ея тонки, портреты свѣжи и часто вѣрны, разумѣется, только не въ тѣхъ случаяхъ, когда предубѣжденіе водитъ ея кистью. Въ особенности же въ сихъ запискахъ авторъ смотритъ на все глазами старости, льстивыми, глядя на прошедшее, и тусклыми, глядя на настоящее. Ко многимъ пожилымъ наблюдателямъ прежняго и нынѣшняго можно примѣнить стихи лирика Лебрена о завистникахъ генія живаго и позднихъ поклонникахъ его по кончинѣ:
  
   La mémoire est reconnaisante,
   Les yeux sont ingrats et jaloux.
  
   Старики, по чувству благодарности, любятъ и хвалятъ прошедшее, заставшее ихъ молодость, и досадуютъ съ ревностію на настоящее, которое не по нимъ, потому что они уже не по немъ. Все это въ природѣ и порядкѣ вещей. Молодость должна быть легкомысленна и все видѣть подъ розовымъ оттѣнкомъ; старости не только позволительно, но даже можно ставить въ обязанность быть нѣсколько брюзгливою. Все раздробляющая, скептическая молодость поражена бездѣйствіемъ и безплодіемъ. Отъ нея ожидать нечего. Въ ней нѣтъ творческой силы. Старики, безусловно любующіеся всякою новизною, доказываютъ, что они не умѣли быть молодыми и ничѣмъ не запаслись на черный день. Въ многократныхъ сравненіяхъ того, что было, съ тѣмъ, что есть, встрѣчаются однако же у нашего автора кое-гдѣ замѣчанія справедливыя, остроумныя и подающія поводъ къ размышленію. Французскіе журналы различныхъ исповѣданій и цвѣтовъ почти слились въ сужденіяхъ своихъ о настоящихъ запискахъ, и повѣствовательница не могла похвалиться снисхожденіемъ своихъ соотечественниковъ. Журналъ Преній (J. des Débats) съ насмѣшливымъ удовольствіемъ выставлялъ на показъ забавную откровенность, съ коею престарѣлая писательница воспоминаетъ о проказахъ ребячества и непорочныхъ шалостяхъ своей молодости. Она жалуется на недоброжелательство собратій своихъ по авторству, на строгія сужденія рецензентовъ, а что и того обиднѣе, на молчаніе журналовъ, привѣтствовавшее нѣкоторыя изъ ея произведеній. Кого винить въ этомъ: ее или другихъ? Кажется, дарованія и слава г-жи Жанлисъ не были никогда до такой степени ослѣпительны и нестерпимы, чтобы возбудить всеобщую зависть? Труды ея на авторскомъ поприщѣ были вѣнчаемы успѣхомъ, многіе изъ ея романовъ и нравоучительныхъ сочиненій останутся навсегда пріятными памятниками ея дарованій; но въ литтературныхъ подвигахъ, совершенныхъ ею, нѣтъ ничего исполинскаго, превышающаго мѣру людской справедливости. Въ романѣ имѣла она между современницами опасныхъ соперницъ и часто побѣдительницъ въ г-жахъ Котень, Флао, Сталь, не говоря уже о превосходствѣ ума глубокомысленнаго и всеобъемлющаго, которое выключаетъ послѣднюю изъ всякаго сличенія съ нею. Въ стихотвореніяхъ своихъ она также далека отъ первенства. Она писала стихи потому, что нѣтъ Итальянца, который бы не пѣлъ, Нѣмца, который не курилъ бы и не пилъ пива, и нѣтъ Француза, который не написалъ бы нѣсколько стишковъ на своемъ вѣку. Вѣроятно, не столько литтературнымъ успѣхамъ, какъ многимъ предубѣжденіямъ, неумѣстной рѣшительности въ мнѣніяхъ и какой-то запальчивости въ выраженіи оныхъ, полу ея несвойственной, обязана она многочисленностью недоброжелателей своихъ. Замѣчательно, что изъ числа современныхъ писателей похвала ея взыскиваетъ не тѣхъ, кои избалованы славою, и что въ смиреніи духа, которое злорѣчіе могло бы почесть за оттѣнокъ гордости и зависти, ласкаетъ она не сильныхъ міра литтературнаго; напротивъ, во многихъ изъ нихъ находитъ она едва ли здравый смыслъ. Напримѣръ, въ одномъ мѣстѣ изъ Записокъ говоритъ она, что Опытъ о нравахъ народа -- пошлое и плоское твореніе (Je trouvais cet ouvrage si odieux et si mauvais et si plat d'un bout à l'autre...). Не довольствуясь налагать печать отверженія, обѣщается она наложить руку на многихъ писателей и перетворить творенія, кои доселѣ и въ первобытномъ своемъ видѣ имѣли нѣкоторое достоинство. Она уже совершила химическія свои перегонки надъ Эмилемъ, вѣкомъ Людвига XIV, совращеніемъ вѣка Людвига XV и надѣется еще изготовить очищенныя изданія Карла XII, Петра великаго, Опыта о нравахъ народовъ, Исторіи политической и философической Европейцовъ въ Индіяхъ и даже Энциклопедіи! Изъ одного желанія многихъ лѣтъ осьмидесятилѣтней писательницы, ея друзья могутъ усердно ожидать, чтобы она совершила Маѳусаиловскій подвигъ хотя надъ послѣднимъ твореніемъ. И того довольно будетъ, чтобы въ ожиданныхъ осьми томамъ Записокъ запастись жизнью еще томовъ на восемь. Предпочтительно знаменитые писатели, такъ-называемаго, философическаго вѣка подвергаются укоризнамъ, проклятіямъ и насмѣшкамъ ея: она преслѣдуетъ ихъ всѣми оружіями и на всѣхъ поприщахъ. Многимъ отъ нея доставалось въ прежнихъ сочиненіяхъ, и въ семъ послѣднемъ они не забыты. Кстати выпишемъ изъ него разсказъ о литтературномъ приключеніи, которое навлекла она себѣ своимъ антифилософическимъ ратоборствомъ, и скажемъ нѣсколько словъ предварительныхъ. Ей предложено было участвовать въ составленіи Всеобщей Біографіи, издаваемой Мишо и другими писателями; но, увидя въ числѣ сотрудниковъ имя Женгене, извѣстнаго преимущественно по литтературной исторіи Италіи, она требовала выключенія его, или отказывалась отъ сотрудничества. Послѣ нѣсколькихъ переговоровъ, поле сраженія оставлено за Женгене, а г-жа Жанлисъ, по отступленіи своемъ изъ предполагаемыхъ соучастницъ, сдѣлалась строгимъ критикомъ Біографіи. "Министромъ, завѣдывающимъ книгопечатаніемъ, говоритъ авторъ, былъ тогда (въ царствованіе Наполеона) назначенъ Померёль, страстный философъ; онъ покровительствовалъ Біографіи и, негодуя на мои критики, велѣлъ цензурѣ выключить 21 страницу изъ моихъ книжекъ; но въ нихъ дѣло шло единственно о литтературѣ, не было личностей (коихъ я себѣ ни въ какомъ случаѣ не дозволяла), и потому такое рѣшеніе показалось мнѣ страннымъ: я требовала объясненія; мнѣ отвѣчали, что слѣдовали приказанію министра: тогда письменно просила я свиданія съ нимъ... Г-нъ Померель принялъ меня съ холодностію ледовитою, похожею на неучтивость. Я просила его сказать мнѣ причину запрещенія на 21 страницу; онъ отвѣчалъ мнѣ съ грубостью и почти съ заносчивостью: Странное дѣло, милостивая государыня, какъ не надоѣстъ вамъ ворчать тридцать пять лѣтъ сряду противъ философіи (Que diable, Madame, n'êtes tous pas lasse de faire depuis trente cinq ans des criailleries contre la philosophie)? Отвѣтъ министра не отличается вѣжливостью, въ особенности же въ отношеніи съ женщинѣ, но многіе читатели ея едва ли не готовы сказать про себя ей почти тоже. Забавно видѣть въ Запискахъ женщины, не хвалящейся философическою откровенностію, содержаніе критики, которую она отстаивала такъ упорно. Наполеонъ покровительствовалъ г-жѣ Жанлисъ. Можетъ быть, общее въ нихъ неблаговоленіе въ Вольтеру было точною ихъ соединенія {
   Наполеонъ не признавалъ никакого достоинства въ трагедіяхъ Вольтера: по словамъ его, онъ былъ исполненъ напыщенности, ложнаго блеска; не зналъ ни людей, ни существенности, ни истины, ни величія, ни страстей. Талантъ Расина, напротивъ того, онъ уважалъ и любилъ безмѣрно. Нельзя не подивиться сей странности: казалось бы, что рѣзкій, самовластительный геній Вольтера долженъ быхъ имѣть какую-то соотвѣтственность съ геніемъ Наполеона, а видимъ тому противное. Можетъ быть, но невольному и неясному влеченію природы своей, ненавидѣлъ онъ въ Вольтерѣ какое-то неопредѣленное совмѣстничество. Одинъ изъ біографовъ Байрона говоритъ, что онъ въ Байронѣ замѣчалъ нѣкоторую зависть къ блестящимъ свойствамъ Наполеона. Самолюбіе людей бываетъ часто неизъяснимо; оттѣнки его такъ разнообразны, притязаніе, причуды такъ неисчислимы, что можно всего ожидать отъ него: отъ самолюбія человѣческаго все станется. И Наполеонъ могъ завидовать Вольтеру и Байронъ Наполеону!}. Она въ Запискахъ своихъ, между прочимъ, сберегла слезы, которыя первый консулъ пролилъ при чтеніи романа Герцогиня де Лавальеръ, и говоритъ по этому случаю: "Я гордилась, что заставила плакать того, который возстановилъ религію, порядокъ и миръ, исхитилъ мое отечество изъ безначалія и былъ величайшимъ полководцемъ своего вѣка!" Вообще должно замѣтить съ уваженіемъ, что въ сужденіяхъ своихъ о Наполеонѣ, она въ Запискахъ своихъ нигдѣ не измѣняетъ справедливости и чувству благодарности, гласно признаваясь, что онъ былъ ея благодѣтелемъ, первымъ и послѣднимъ, котораго имѣла она въ царяхъ. Такое сознаніе въ нынѣшнее время приноситъ ей честь, особенно въ сравненіи со скоро выдыхающимися памятями и флюгерными совѣстями, коихъ Франція показала намъ многіе примѣры. Наполеонъ, сдѣлавшись императоромъ, пожелалъ, чтобы г-жа Жанлисъ писала ему каждыя двѣ недѣли о политикѣ, финансахъ, литтературѣ, нравственности и обо всемъ, что ей вздумается. Она сказываетъ, что въ продолженіе переписки никогда не писала ему ни о политикѣ, ни о финансахъ, никогда не просила милостей для себя, а часто для другихъ, никогда не говорила худо о непріятеляхъ своихъ, а часто въ пользу ихъ. Это похвально и можно поздравить ее съ честнымъ употребленіемъ довѣренности, оказанной ей могуществомъ; но, признаться, дивимся, какъ Наполеонъ имѣлъ досугъ читать всѣ ея письма, гдѣ она въ самомъ дѣлѣ, судя по отрывкамъ, приводимымъ ею, говоритъ иногда просто о томъ, что взбредетъ ей въ голову, напримѣръ: въ одномъ изъ нихъ сообщаетъ она ему трактатъ о старости. Съ сожалѣнію, и съ читателями Записокъ поступаетъ она, какъ съ Наполеономъ; малое говоритъ о дѣльномъ, а многое о незанимательномъ. Если выключить изъ ея книги многократныя повторенія объ арфѣ, одномъ изъ любимыхъ ея коньковъ, о воспитанникѣ ея Казимирѣ, человѣкѣ, кажется, очень хорошемъ, но часто лишнемъ, когда авторъ приводятъ его бесѣдовать самъ-третей съ читателемъ; о стихахъ, поднесенныхъ ей, о самохвальныхъ отзывахъ ея о себѣ самой, о домашнихъ мелочахъ и о прочемъ, проченъ, такъ что читатель въ досадѣ на автора готовъ часто вскричать съ Клеономъ Грессета:
   "Il ne vous fera pas grâce d'une laitue! -- то можно изъ ея 6-ти томовъ составить тома два, которые выиграли бы въ достоинствѣ и отдѣлкѣ то, что потеряли въ вѣсѣ.
   Чтобы дать понятіе о критикѣ ея, извлечемъ (изъ 5-го тоѵа Записокъ) нѣчто изъ критическихъ замѣчаній ея на Белисарія, сочиненіе Мармонтеля, напомнивъ мимоходомъ читателю, что и г-жа Жанлисъ написала своего Велизарія, который, вѣря ей, лучшее ея произведеніе, тогда какъ Велисарій Мармонтеля худшее изъ его произведеній.
   "Царь долженъ сказать себѣ: я обязуюсь жить единственно для народа своего!" (Мармонтель).
   "Какъ! нельзя позволить ему пожить немного и для семейства своего!" (замѣчаніе г-жи Жанлисъ).
   Одни Русскіе журналы подаютъ намъ примѣры подобныхъ критическихъ придирокъ. Что за охота теребить прекрасную мысль, чтобы выдернуть изъ нея мелочное и даже ложное заключеніе:
   "У меня уже нѣтъ частной собственности", говорилъ Антонинъ; "мой дворецъ не мнѣ принадлежитъ", говорилъ Маркъ-Аврелій -- и подобные имъ одинаково мыслили (Мармонтель).
   "Нѣтъ, рѣшительно; когда Маркъ Аврелій говорилъ, что дворецъ принадлежитъ не ему, онъ весьма удивился бы, если народъ занялъ бы въ немъ покои порожніе" (замѣчаніе г-жи Жаалисъ). Не достойна ли смѣха и жалости подобная критика! Вопреки замѣчанію г-жи Жанлисъ и въ доказательство, что подобные Марку-Аврелію и Антонину одинаково мыслили, напомнимъ читателямъ Русскимъ переводъ Велисарія, составленный собственноручнымъ содѣйствіемъ и подъ руководствомъ Екатерины Великой {Велизарій, сочиненіе г-на Мармонтеля, переведенъ на Волгѣ, 1785 года. Эта книга по многимъ отношеніямъ драгоцѣнная собственность литтературы отечественной. Иная старина никогда не старѣетъ и не теряетъ цѣны своей, напротивъ, по прошествіи долгаго времени, она становится любопытною новостію.}. Анекдоты, изрѣченія служатъ, такъ сказать, необходимыми прикрасами записокъ: здѣсь и въ этомъ отношеніи немного поживы для читателя. Авторъ болѣе занятый собою, чѣмъ другими, поступаетъ какъ тѣ хозяева, которые не даютъ гостямъ промолвить слова и хранятъ за собою единодержавіе рѣчи. Заключимъ однакоже статью нѣкоторыми выписками сего рода.
   Г-нъ Амельонъ {Амельонъ, по отзыву соотечественниковъ своихъ, былъ человѣкъ съ глубокими познаніями и вкусомъ образованнымъ. Старѣйшина и предсѣдатель института, произнесъ онъ въ 1800 году замѣчательную рѣчь, въ коей, полагая съ отмѣнною проницательностію состояніе искусствъ въ древности, напоминалъ, что они тогда были не одними предметами роскоши и забавы, но составляли значительную и драгоцѣнную часть государственнаго строя. Всѣ изысканія его въ отношеніи искусствъ у древнихъ, ихъ воспитанія и нравовъ были награждены сею великою истиною нравственною. Онъ рано сталъ извѣстенъ сочиненіемъ Исторіи торговли и плаванія у Египтянъ въ царствованіе Птоломеевъ. Послѣ смерти Лебо (Lebau) былъ онъ назначенъ къ продолженію его Исторіи Восточной Римской Имперіи, ему также обязаны устройствомъ прекрасной библіотеки, находящейся въ арсеналѣ Парижскомъ. Умеръ онъ въ Парижѣ, въ 1811 году (Извлеч. изъ Новой Біографіи Современниковъ).} былъ наименованъ членомъ института. Однажды, выбранный въ депутацію и въ первый разъ являющійся Наполеону, съ пламеннымъ желаніемъ быть имъ замѣченныхъ и выманить у него нѣсколько словъ, постарался онъ стать какъ можно болѣе на виду въ пріемной залѣ. Императоръ, дѣйствительно, взглянулъ на лицо, которое худо было у него на примѣтѣ, подошелъ, говоря: "Вы не г-нъ ли Ансильонъ?" -- Такъ, Ваше Величество... Амельонъ... "А! конечно библіотекарь въ Святой-Женевьевѣ".-- Такъ, Ваше Величество... въ арсеналѣ.-- "Да, теперь знаю, вы занимаетесь продолженіемъ исторіи Оттоманской Имперіи".-- Такъ, Ваше Величество... исторія Восточной Римской Имперіи.-- При сихъ словахъ, Наполеонъ, досадуя на своя безпрерывныя недогадки, круто отворотился отъ него, а г-нъ Амельонъ, взволнованный честью и радостью, что на нѣсколько секундъ задержалъ при себѣ императора, склонился на ухо своему сосѣду, говоря съ напыщенною важностію: "Императоръ удивителенъ! онъ все знаетъ!"
   Приведемъ другой анекдотъ, относящійся также до Наполеона, но совершенно противоположный.
   "Наполеону вообще непріятно было, когда кто имѣлъ большую фортуну, независимую отъ его щедрости. На городскомъ балѣ увидѣлъ онъ въ первый разъ г-жу Кардовъ; ему сказали, что мужъ ея именитый богачъ; подходя къ ней съ нѣкоторою оттѣнкою недоброжелательства, спросилъ онъ сурово: "Вы г-жа Кардовъ?" -- Униженный поклонъ послужилъ отвѣтомъ на сей вопросъ. -- "Вы очень богаты?" -- Такъ, Ваше Величество: у меня десятеро дѣтей. -- Императоръ почувствовалъ тонкость и прелесть отвѣта, взглядъ его прояснился, но онъ отошелъ поспѣшно" {Сей отвѣть напоминаетъ намъ другой отвѣть, приписываемый Наполеону. По возвращеніи его изъ похода въ Италію, г-жа Сталь старалась привлечь къ себѣ юнаго героя и однажды, на многолюдномъ праздникѣ у Талейрана, обратилась къ нему съ вопросомъ: -- "Кого почитаетъ онъ первою женщиною въ свѣтѣ изъ живыхъ и мертвыхъ?" -- "Ту, которая болѣе всѣхъ родила дѣтей", отвѣчалъ онъ ей наотрѣзъ. Озадаченная нѣсколько подобною нечаянностію, старалась она придти въ себя и, продолжая разговоръ, сказала ему, что онъ извѣстенъ за человѣка, который мало любитъ женщинъ. -- "Извините меня, сударыня", возразилъ онъ снова: "я очень люблю свою жену".}.
   Вотъ комическая и замѣчательная черта разсѣянности. Нѣкто былъ приглашенъ на брачную церемонію; въ церкви сталъ онъ противъ новобрачныхъ и въ ту самую минуту, когда произносили они обѣтъ любви и вѣрности, онъ спросилъ на ухо у сосѣда своего: "Поѣдете ли вы до кладбища?" Онъ думалъ, что присутствуетъ при погребеніи.
  

------

  
   Приписка. Графиня Жанлисъ говоритъ въ Запискахъ своихъ, что она воздерживалась отъ недоброжелательныхъ личностей въ письмахъ или донесеніяхъ своихъ съ Наполеону. Но, кажется, въ другихъ перепискахъ своихъ была она менѣе воздержна. Помню, что Варвара Ивановна Ланская (супруга С. С. Ланскаго, впослѣдствіи министра внутреннихъ дѣлъ) показывала мнѣ письмо г-жи Жанлисъ къ малолѣтней дочери ея. Въ этомъ письмѣ, въ отвѣтъ на признательное привѣтствіе молодой читательницы къ автору сочиненій, писанныхъ въ пользу юношества, г-жа Жанлисъ, что называется ни къ селу, ни въ городу, поручаетъ корреспонденткѣ своей предостеречь маменьку отъ какой-то Француженки, проживающей въ Москвѣ, и тутъ же отзывается о ней съ какимъ-то страстнымъ ожесточеніемъ.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru