Брахман Сельма Рубеновна
"Нана"

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Сельма Рубеновна Брахман
Нана

   Девятый роман серии "Ругон-Маккары" -- "Нана" был впервые опубликован в газете "Вольтер" (Le Voltaire), где он печатался в виде фельетонов с 16 октября 1879 года до 5 февраля 1880 года. 15 февраля 1880 года роман вышел отдельной книгой у издателя Шарпантье. Все экземпляры были мгновенно раскуплены, в тот же день пришлось приступить к печатанию новых тиражей; роман разошелся во Франции и за границей в количестве 55 тысяч экземпляров -- цифра уникальная для французского книгопечатания того времени; многие читатели заказывали книгу за год вперед; роман сейчас же стали переводить на иностранные языки.
   Успех "Нана" имел характер скандала; в некоторых странах роман подвергся преследованиям цензуры как "оскорбляющий общественную нравственность"; в Дании, в Англии он был запрещен, в Гросгейме издатель и владелец типографии привлечены к суду, в Дрездене владелец читального зала, выдававший "Нана" абонентам, присужден к штрафу. В Неаполе предприимчивые драмоделы, воспользовавшись шумом вокруг "Нана", поставили низкопробную пьесу под тем же названием прежде, чем закончилась публикация романа в "Вольтере". 24 января 1881 года в парижском театре "Амбигю" состоялась премьера инсценировки "Нана", сделанной с разрешения автора драматургом Бузнахом.
   И роман и инсценировка вызвали целую бурю во французской критике. Газеты осыпали Золя бранью, вопили о полном провале романа, обвиняли автора в порнографии, в погоне за наживой. Критик Ульбах писал в газете "Жиль Блас" (Gile Blas), что "Нана" является плодом "мании" автора, его "тщеславного и бессильного воображения". Критик Шапрон в газете "Эвенман" (I'Evenement), обрушился на Золя с угрозами: "Пусть Золя поостережется! Нельзя безнаказанно развращать умы всякой грязью"; Шапрон видит в романе проявление моральной извращенности автора, подобной эротическому "безумию маркиза де Сада", и грозит писателю исправительной полицией. Орельен Сколл, глашатай парижских лавочников, писал в той же газете: "Есть некоторые литературные произведения, как и некоторые блюда, которые можно проглотить только с пылу с жару. Вчера "Нана" смаковали, сегодня ее уже не хотят. К ней вернутся только в том случае, если не хватит навоза". Журнал "Ревю Бле" (Revu Bleue) устами Максима Гоше утверждает, что "длительное созерцание Нана вызывает тошноту"; "...прежде натурализм устраивал нам только выставку плоти, -- пишет Гоше, -- теперь это уже не плоть, а мясо". Одна за другой посыпались карикатуры на Нана и ее автора, стихотворные пасквили, театральные пародии.
   Смысл всей этой травли Золя буржуазной критикой невольно выдал реакционный литератор Арман де Понмартен, объединивший озлобленные нападки на роман с политическими выпадами против левых республиканцев. Он называет "Нана" "романом босякократии" и, обливая грязью Бланки и Луи Блана, восклицает: "Какая гармония между этой литературной оргией и радикальными сатурналиями! "Нана" -- это последнее слово демагогии в романе".
   В противоположность реакционной критике, которая не могла простить Золя содержащейся в его романе социальной и политической сатиры, прогрессивно настроенные современники приняли "Нана" как значительное литературное явление. Среди хора проклятий ее автору выделялся одинокий голос критика Эмиля Бержера, писавшего в газете "Ви модерн" (La Vie moderne) в феврале 1880 года:
   "Поверьте, не стоит, право, не стоит слишком громко кричать о скандале и делать возмущенное лицо, потому что у нас перед глазами слишком похожий портрет. О святая буржуазия, моя мать, не прячь краснеющего чела за веером твоих предков! Вот человек, который сказал тебе правду в глаза, и тебе не остается ничего другого, как держать язык за зубами. Тем хуже для нас, если явился человек, который ничего не боится и дерзко подносит факел к грудам нечистот... По крайней мере он делает свое дело честно, грубо и никогда не идет против своей совести. Браво!"
   Флобер сразу же после выхода в свет "Нана" прислал автору восторженное письмо:

"Дорогой Золя,

   вчера я весь день, до половины двенадцатого ночи, сидел за вашей "Нана", я не спал всю ночь, я совсем "обалдел". Если бы нужно было отметить все, что есть там необычайного, сильного, мне пришлось бы комментировать каждую страницу! Характеры изумительно правдивы.
   Живые слова изобилуют; наконец смерть Нана достойна Микеланджело! Великолепная книга, дружище!"
   
   "Нана" принадлежит к числу романов серии "Ругон-Маккары", задуманных с самого начала. Уже в первом плане серии, переданном автором издателю Лакруа в 1869 году, значится "Роман, фоном которого служит галантный мир, а героиней является Луиза Дюваль, дочь четы рабочих" (имена персонажей впоследствии несколько раз менялись). В более позднем списке этот замысел фигурирует как "Роман о полусвете -- Анна Леду", героиня характеризуется как "создание испорченное и вредное для общества", причем уже ясно, что она дочь прачки Жервезы. В окончательной редакции Нана приобрела, по словам автора, "ярко выраженные черты Ругон-Маккаров", которые она унаследовала от отца -- кровельщика Купо, алкоголика, и матери, Жервезы, происходящей из семьи пьяниц и развратников -- Маккаров. Образ Нана появляется впервые на последних страницах романа "Западня", где описывается ее детство, протекающее в трущобе на улице Гут-д'Ор, среди нищеты, пьяных драк и побоев, поступление ее на работу в цветочную мастерскую, нравственное падение и уход из дому. Роман "Нана" связан с "Западней" и некоторыми переходящими персонажами, как тетка Нана, мадам Лера, -- сестра кровельщика Купо.
   Верный принципу "документальности", Золя кропотливо собирал материалы для "Нана". Он мало знал парижский "полусвет" и старался получить необходимые сведения через друзей. Один знакомый Флобера сообщил автору "Нана" множество подробностей о быте и нравах этого круга парижского общества, повез писателя завтракать в отдельный кабинет "Английского кафе", фигурирующего в романе. Потребность "писать с натуры" побудила Золя проникнуть под видом рабочего в особняк некой модной куртизанки на бульваре Мальзерб; вскоре он был приглашен туда на ужин, который дал материал для сцены ужина у Нана. Одна за другой появляются записи о табльдоте на улице Мартир, о толпе гуляк, незванно ввалившихся под утро на ужин с девицами, о шампанском, вылитом в пианино, даже о шпильках, которые со звоном падают в серебряный таз из распустившихся волос Нана. Некоторые персонажи романа имели прямых прототипов в жизни. Таковы горничная Зоя, журналист Фошри (модный светский хроникер, известный под именем "Миранда"), актер Фонтан (Коклен Младший), чета Миньон (супруги Жюдик), Люси Стюарт (Кора Перл).
   Золя не был вхож в великосветские салоны и при написании романа обратился за деталями к Флоберу, бывавшему в Тюильри (в частности, для эпизода праздника в особняке графов Мюффа). Зато театральные кулисы были хорошо знакомы писателю, поставившему к тому времени уже три пьесы. Он задолго стал собирать документы об артистах, фигурантах, машинистах, об устройстве сцены и театра. Вместе со своим приятелем, либреттистом Людовиком Галеви, Золя подробно осмотрел театр Варьете и посетил спектакль "Ниниш", послуживший основой для сцены премьеры в романе. Писатель присутствовал на скачках, описанных в "Нана"; использовал личные воспоминания о страшной эпидемии оспы, вспыхнувшей во Франции в 1870 году. Наконец, он собирал и записывал ходившие в обществе рассказы о сомнительных похождениях знатных лиц и коронованных особ в последние годы Второй империи -- о принце Уэльском, принце Оранском и принце Наполеоне (возможном наследнике французского престола).
   Однако к непосредственному написанию романа Золя приступил только в Медане, где он обосновался с весны 1879 года. Работа шла интенсивно -- новая глава каждый месяц, -- и к осени около половины романа было готово. Не дожидаясь его завершения, редактор газеты "Вольтер", с которой Золя был связан деловыми обязательствами, в коммерческих целях шумно разрекламировал Нана, и писатель был вынужден к 15 октября отдать в набор первые главы. Число подписчиков газеты сейчас же подскочило до ста тысяч, но начатая буржуазной критикой травля Золя весьма нервировала писателя и мешала его работе.
   Перед тем как издать "Нана" отдельной книгой, Золя подверг газетный текст тщательной доработке. Он писал Флоберу: "Я произвел над напечатанными фельетонами дьявольскую работу, изгонял фразы, которые мне не нравились, а они все мне не нравились... Роман ужасен в фельетонах, я сейчас сам его не узнаю". В процессе работы Золя упрощал фабулу, отказался от некоторых мелодраматических эпизодов, углубил характеры. "Я стремлюсь к человечности и простоте без всяких макиавеллистских осложнений. Все должно быть так, как в жизни", -- записал Золя по поводу "Нана".
   
   Роман "Нана" создавался в период острой борьбы вокруг "натуралистической школы" в литературе. Той же осенью, когда роман появился в печати, Золя опубликовал в петербургском "Вестнике Европы" (1879 г., кн. 9) полемическую статью "Экспериментальный роман", где в нарочито заостренных формулировках провозглашались принципы искусства натурализма. В том же 1879 году начал выходить журнал "Ла Ревю реалист" (La Revue rИaliste), собравший вокруг себя литературных последователей Золя. Роман "Нана" являлся как бы применением теорий писателя на практике, что в известной мере объясняет односторонность произведения, чрезмерное внимание в нем к животному, физиологическому началу в человеке.
   В рабочих заметках Золя сохранилась формулировка темы романа вполне в духе натурализма: "Целое общество, ринувшееся на самку"; "Свора, преследующая суку, которая не охвачена похотью и издевается над бегущими за ней псами"; "Поэма желании самца". И в другом месте: "Книга должна быть поэмой пола, и мораль ее все тот же пол, переворачивающий мир".
   Однако содержание романа не свелось к этому. В соответствии с общим замыслом серии "Ругон-Маккары" автор уже в первом плане "Нана" наметил две стороны произведения: "результат наследственности" и "роковое влияние современной среды". Несмотря на крайности натурализма, которые создали роману скандальную известность и дали повод к его превратному истолкованию, социальные мотивы оказались сильнее. Золя далек от смакования эротики, неизбежной в романе из-за его темы; все элементы произведения подчинены обличительным целям. Проводя параллель между проституцией и "гораздо более опасным, узаконенным пороком", Золя пишет: "Общество рушится, когда замужняя женщина конкурирует с продажной девкой и когда какой-нибудь Мюффа позволяет своей жене бесчестить себя, пока сам он пятнает свою честь с какой-нибудь Нана" (Заметки к роману).
   На первый взгляд сюжет "Нана" и образ главной героиня традиционны для французской литературы, которая, начиная с "Манон Леско" аббата Прево до произведений Бальзака и Гюго, до "Дамы с камелиями" А. Дюма-сына, дала целую серию образов жертвы классового общества -- женщины, продающей себя за деньги. Сам Золя, опиравшийся в первую очередь на Бальзака, опасался сходства своего романа с "Кузиной Беттой" (действительно, в обоих романах имеются аналогичные образы и ситуации).
   Однако роман Золя не только еще одна вариация уже известной темы; в образе Нана писателю удалось, стоя на иных литературных позициях, иными средствами создать новое обобщение, которое с большой художественной силой запечатлело типические черты его времени.
   С одной стороны, Нана -- это реальный и притом вполне самобытный характер, совершенно лишенный поэтически-сентиментального флера, которым окружили образ "надшей женщины" авторы драмы "Дама с камелиями" и оперы "Травиата", не сходивших в то время с парижской сцены.
   "Как характер: славная девушка, это главное. Подчиняется своей натуре, но никогда не творит зло ради зла и легко поддается жалости. Птичий ум, голова всегда забита самыми нелепыми причудами. Завтрашнего дня не существует. Очень смешливая, очень веселая, суеверная, богобоязненная. Любит животных и своих родственников". В другом месте: "Не делать ее остроумной, это было бы ошибкой" (Рабочие заметки к роману).
   С другой стороны, Нана -- фигура почти аллегорическая, она воплощает то гниение, которое все больше охватывало общество буржуазной Франции во второй половине XIX века. Это обобщающее значение образа отметил еще Флобер, писавший автору романа: "Нана поднимается до мифа при всей своей реальности". На том же настаивал и сам Золя:
   "Она становится силой природы, орудием разрушения". "Нана -- это разложение, идущее снизу... которое потом поднимается с низов и разлагает, разрушает сами же правящие классы. Нана -- золотая муха, зародившаяся на падали и заражающая впоследствии всех, кого она ужалит.
   Закопайте падаль! Это должно повторяться ясно и неоднократно в повествовании, в действии, самою Нана и другими.
   В этом высшая мораль книги" (Рабочие заметки к роману).
   Вокруг Нана возникает широкая панорама заживо разлагающегося общества: полное отсутствие идеалов и принципов, безудержная погоня за низменными наслаждениями, бессмысленная алчность, душевная опустошенность. Коронованные особы, государственные сановники, потомки древних аристократических фамилий, финансисты, офицеры, порочные юнцы пресмыкаются у ног вульгарной публичной женщины, а она, со своим "птичьим умом", "царит над всеобщей глупостью". История Нана вырастает в сатиру на весь социальный и политический режим Второй империи с его глубоким нравственным упадком. Таков смысл аллегорического эпизода скачек на Лоншанском ипподроме, превратившихся в триумф Нана: и ей и выигравшей на скачках лошади, которая носит ее имя, аплодирует весь Париж и сама императрица.
   Образ Нана многогранен, она одновременно и воплощение порочности общества Второй империи, и отрицание этого общества, -- поднявшись с социального дна, из глубин нищеты и унижения, куда высшие классы ввергли поколения ее предков, Нана "бессознательно мстит за Купо" этим высшим классам (Заметки к роману); в окончательном тексте Золя называет Нана "мстительницей за мир ее породивший, мир голытьбы и отверженных". Кульминационным пунктом романа является сцена, в которой Нана, "упиваясь собственной непочтительностью к сильным мира сего", пинает ногами графа Мюффа, облаченного в придворный камергерский костюм; "пипки эти она от щедрого сердца адресовала всему Тюильри, величию императорского двора, державшегося всеобщим страхом и раболепством". И автор утверждает, что это "было справедливо, было хорошо".
   Под конец образ Нана становится символом исторической обреченности Второй империи: жизнь героини, покрытой гнойниками оспы, обрывается накануне крушения прогнившего политического режима, в момент, когда Франция в шовинистическом угаре, по наущению правителей готова ринуться "На Берлин!", навстречу войне 1870-1871 годов и национальной катастрофе. Автор писал: "Быть может, считать, что сгнившее тело Нана -- это Франция Второй империи в агонии, значило бы слишком уступать символу. Но, очевидно, я должен был стремиться к чему-то близкому от этого" (статья "Нана", 1881).
   Важное место в романе занимает фигура графа Мюффа, "порядочного человека", духовно изуродованного буржуазной моралью и религиозным ханжеством. Метания графа между церковью и особняком Нана, ого человеческое унижение, некоторые эпизоды (как, например, исполненная глубокой иронии сцена, в которой Мюффа читает молитвы в постели проститутки) достойны лучших страниц классической антиклерикальной литературы Франции. В образе графа Мюффа и стоящего за его спиной зловещего иезуита господина Вено уже чувствуется будущий автор "Лурда" и "Рима".
   Таким образом, вопреки своим же декларациям, вопреки теории "экспериментального романа", Золя -- автор "Нана" отнюдь не хранит позу равнодушного исследователя общественных уродств; напротив, он полон страсти и негодования, он стремится внушить читателю "мораль". В этом значительная победа Золя-художника над натуралистической доктриной.
   
   Русский перевод романа "Нана" появился в самый год его опубликования во Франции в трех периодических изданиях: в газетах "Новое время" и "Новости" и в журнале "Слово". В 1880 году роман вышел в Петербурге отдельной книгой. Во всех трех изданиях текст был неполный. Еще до этого, в ноябре 1879 года, журнал "Вестник Европы", где тогда систематически сотрудничал Золя, напечатал присланную автором главу из романа "Нана" под заглавием "За кулисами" (рубрика "Парижские письма", Письмо LIV, от 15 октября 1879 года). Французский подлинник романа был запрещен царской цензурой, причем это мотивировалось не только "безнравственностью" произведения, но и непочтительными упоминаниями в нем о "коронованных особах". Цензор доносил: "В романе, между прочим, действующим лицом является принц Уэльский, а на банкете у Нана известные кокотки беседуют о доступности для них коронованных особ, ожидавшихся на всемирной выставке 1867 года".
   При первом появлении роман Золя был, в общем, отрицательно оценен русской критикой всех направлений, но по разным причинам.
   Критика демократического лагеря, горячо встретившая первые романы серии "Ругон-Маккары", охладела к Золя после опубликования в "Вестнике Европы" в конце 70-х годов его литературно-критических и теоретических статей (в частности, статьи о Гюго и статьи "Экспериментальный роман"), которые противоречили представлению русских демократов о реализме и гражданской роли искусства. "Нана" была воспринята в связи с этими статьями как знамя литературной теории натурализма, чуждой русской демократической эстетике.
   Об этом ясно говорит заглавие "Новейший нана-турализм", которое выбрал критик В. Басардин (псевдоним революционного демократа Л. И. Мечникова, брата известного ученого) для своей большой статьи о "Нана" (журнал "Дело", NoNo 3 и 5 за 1880 год). Отметив, что "в крупном таланте автора и в его литературном прошлом имеются, бесспорно, уважительные на наш взгляд черты", критик с сожалением заявляет, что "Nana самый плохой из романов Золя", ввиду отсутствия в нем положительного идеала, и что реализм предполагает "трезвое изучение действительности не ради ублажения своих инстинктов, а ради освещения ее лучшими идеями своего времени". Критик не прощает Золя его "добровольной близорукости", того, что в романе нет "гуманизирующего луча света". "В этих резких недостатках, -- заключает он, -- ...кроется вся сущность направления, осмеливающегося прикрывать себя дорогим, особенно для нас, знаменем реализма". Вместе с тем В. Басардин отдает должное обличительной стороне романа Золя, показавшего, по его выражению, "дряблых ташкентцев конца второй империи", состоящих "в духовном родстве" с щедринскими "ташкентцами".
   Сходную оценку получила "Нана" и со стороны самого М. Е. Салтыкова-Щедрина. В цикле "За рубежом" (1880), разбирая произведение Золя, Щедрин называет его "романом, в котором главным лицом является сильно действующий женский торс" и "на глазах у читателей разыгрывается бестиальная драма". Для Щедрина "Нана" -- образец натуралистической литературы, которая "не без наглости подняла знамя реализма", а в действительности является выражением "безыдейной сытости" французского буржуа 80-х годов XIX века, "для которого ни героизм, ни идеалы уже не под силу". Но и Щедрин не зачеркивает творчества Золя в целом. "Оговариваюсь, впрочем, -- пишет он, -- что в расчеты мои совсем не входит критическая оценка литературной деятельности Золя. В общем, я признаю эту деятельность (кроме, впрочем, его критических этюдов) весьма замечательною и говорю исключительно о "Нана", так как этот роман дает мерило для определения вкусов и направления современного буржуа".
   Эта принципиальная позиция русских революционных демократов объясняет и то обстоятельство, что они единодушно встали на защиту Виктора Гюго, который был в их глазах знаменем "искусства идейного, героического" (Салтыков-Щедрин), от критики со стороны Золя. Но они столь же единодушно защищали и самого Золя от "той ненависти и площадных нападок, с которыми накинулись на этого писателя вся критическая и литературная мертвечина и тля" (В. Басардин).
   Если прогрессивная русская критика, отметила действительно слабые стороны "Нана", то критика реакционного лагеря ополчилась на то, что составляет силу романа, на имеющиеся в нем элементы критического реализма и социального обличения. При этом Золя в глазах реакционной критики оказался союзником революционных демократов и народников. В этом отношении характерен пасквиль, выпущенный в 1880 году в Москве С. Темлинским, под названием "Золаизм в России". В этой брошюре, честя Эмиля Золя "шарлатаном" и "дерзким нахалом", "пишущим отвратительные пошлости", автор связывает воедино "французский реальный роман" и "петербургскую журналистику начиная с Чернышевского, Добролюбова и Писарева, кончая Боборыкиным, Стасюлевичем и Михайловским". "Только под неотразимым влиянием петербургской печати, -- сетует критик, -- такая благоразумная газета, как "Новое время", могла опозорить свои страницы последним комком грязи, добытым из смрадного ручья французской реальной литературы, напечатав в них роман "Нана"". Более того, С. Темливский расценивает "золаизм" как "одно из орудий" против победоносцевской реакции и призывает "выбить из рук" русской интеллигенции это орудие.
   Вдумчивую оценку романа "Нана" мы находим в прогрессивной критике Франции наших дней. Так журнал "Эроп" в статье "Нана", помещенной в специальном номере, выпущенном к пятидесятилетию со дня смерти Золя ("Europe", No 83-84, 1952), характеризует роман как "живую картину" эпохи, как "сатиру" на общество времен Золя и вместе с тем указывает на "узость" произведения, в котором "не существует народа" и "речь идет только о настоящем, описанном лишь наполовину правдиво, и никогда о светлом будущем". В целом же журнал высоко оценивает роман Золя и справедливо отмечает, что "Нана" содержит такие элементы, "...которые делают эту книгу живой и прогрессивной, не дают ей устареть".

-----------------------------------------------------------------------------

   Источник текста: Золя Эмиль. Собрание сочинений в 26-ти томах. Том 7: Страница любви. Нана. Романы. -- Москва: Гос. Издательство худ. Литературы, 1963.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru