Лилеева Ирина Александровна
"Человек-зверь"

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Лилеева Ирина Александровна.
"Человек-зверь"

   "Человек-зверь", семнадцатый роман цикла "Ругон-Маккары", начал печататься фельетонами в ноябре 1889 года в газете "Ви попюлер" ("La Vie populaire") и в декабре в газете "Жиль Блас" ("Gil Bias"); в марте 1890 года он вышел отдельной книгой в издательстве Шарпантье.
   "Человек-зверь" относится к числу тех пяти романов, которые были задуманы в самом начале работы над "Ругон-Маккарами".
   В первом кратком перечне книг будущего цикла значилось; "Роман о судебном мире (провинция)". В плане, составленном в 1869 году для издателя А. Лакруа, Золя уже более подробно излагает содержание будущей книги: "Роман о судебном мире, его герой Этьен Дюлак (Лантье), третий ребенок рабочей четы. Мишле как-то сказал: "Судье следовало бы быть врачом". Этьен -- необычайный случай преступника по наследственности: не будучи безумным, он однажды в болезненном припадке, побуждаемый животным инстинктом, совершает убийство. Если его жалкие и погрязшие в пороках родители завещали его брату Клоду гениальность, то ему они дали в наследство страсть к убийству. Я хочу написать судебный роман так, как я понимаю этот жанр, отданный теперь на откуп присяжным авторам романов-фельетонов..."
   В конце 1871 года, составляя третий перечень цикла, Золя намечает и другую тему романа -- жизнь большой железнодорожной магистрали. В этом списке под номером 13 значится: "Судебный роман (железные дороги) -- Этьен Лантье".
   Вначале Золя считал судебную интригу главной, основной в этом произведении, но, когда в 1889 году началась непосредственная работа над романом, он увлекается изображением напряженной жизни железной дороги со стремительным ритмом мчащихся поездов и симфонией гудков. Писатель Поль Алексис, друг Золя и его ученик, вспоминает: "В Медане, в конце сада, прямо против его дома, в ложбине проходила Нормандская линия... В сумерки, ожидая, пока зажгут лампы, Золя, облокотившись на перила широкого балкона, часто рассказывал мне о своем новом романе:
   "Я вижу в глубине пустынных полей, похожих на ланды, одинокий маленький домик сторожа, на пороге которого можно иногда заметить женщину, встречающую поезд зеленым флажком... и вот там, на краю света и одновременно в двух шагах от чудовищного непрекращающегося движения железной дороги, от непрерывного потока жизни, проносящегося и никогда не останавливающегося, мне чудится драма, простая и глубоко человечная, драма, заканчивающаяся какой-нибудь ужасной катастрофой, вроде столкновения двух поездов, устроенного из-за личной мести... Вы знаете, что развитие сюжета меня никогда не затрудняет и не беспокоит. Но мне главным образом хочется передать живое ощущение стремительного движения большой магистрали, связывающей две огромные станции... Мне хочется заставить жить в романе особый мир железной дороги: чиновников, начальников вокзалов, поездные бригады, начальников поездов, кочегаров, машинистов, обходчиков, служащих почтовых вагонов, телеграфистов. В моих поездах люди будут делать все: есть, спать, любить. Там произойдут роды и случится смерть"".
   Золя считал, что новый роман должен резко отличаться от предшествующего ему произведения -- романа "Мечта". "После "Мечты" я хочу написать совершенно иной роман: все происходит в реальном мире, мало описаний, ничего искусственного и нарочитого, все написано легко и просто" ("Набросок"). Весной 1889 года Золя начинает собирать материал для романа. Подробный план его он излагает в письме от 8 июля к редактору журнала "Эвенман" ("l'Evenement").
   "Сюжет моего романа? Это всего-навсего история убийства, совершенного на железной дороге, с дознанием, выездом на место судебных властей, прокурора и другого судебного персонала. Одним словом, я хочу написать остросюжетный трагический роман, нечто кошмарное, вроде "Терезы Ракен", -- изучение последствий преступления у людей определенного темперамента. Само убийство и все другие события будут разыгрываться на фоне большой магистрали, находящейся в вечном движении... Сценой моей драмы будет Западная линия, короткая, но важная артерия, связывающая Париж с Гавром... Описание железной дороги должно быть главным достоинством книги, но именно эта сторона произведения и доставляет мне наибольшие трудности".
   В "Наброске" Золя уточняет: "Железная дорога как рамка действия... Я хотел бы сохранить в течение всего романа сильное железнодорожное движение как постоянный аккомпанемент. Развить всю эту таинственную и ужасную драму на великом современном транзитном пути: все это под гул телеграфа, свистки локомотивов и грохот поездов".
   Так постепенно кристаллизуется замысел романа, который должен был сочетать уголовно-судебную интригу, рассмотрение законов наследственности с описанием новой для людей 80-х годов красоты индустриального пейзажа и жизни большой железнодорожной магистрали.
   Золя изучает все подробности профессии своих персонажей, их привычки, образ жизни, он проводит долгие часы во Дворце правосудия, знакомясь с судебными отчетами, штудирует дело об убийстве в 1886 году префекта Баррема в поезде между Парижем и Мантом, дело об убийстве председателя суда Пуансо и другие, беседует с судьями, адвокатами; его друг, юрист Габриель Тьебо, знакомит его с подробностями французского уголовного процесса. Золя проверяет каждую деталь будущего сюжета. В письме к доктору Гуверне он спрашивает: "У меня будет в романе негодяй крестьянин, постепенно отравляющий свою жену. Может ли он для этого воспользоваться селитрой, которая у него под рукой, если да, то в каком количестве и во сколько приемов?"
   Большое внимание писатель уделяет изучению железной дороги. Он едет в Руан и Гавр, разыскивает старых служащих, которые подробно описывают ему гаврский вокзал до реконструкции. В Руане Золя осматривает вокзал, подъездные пути, составляет план здания суда, посещает в окрестностях города небольшую станцию, около которой, по его замыслу, произойдет крушение поезда. Он конспектирует книгу путейского инженера Поля Лефевра о железнодорожной службе Франции, выписывает из нее многочисленные технические подробности, термины, посещает паровозное депо в Дьеппе. Особенно подробно писатель изучает большой парижский вокзал Сен-Лазар, проводит там много дней, наблюдая жизнь вокзала во все часы суток, делая многочисленные заметки и зарисовки.
   Если в работе над романом "Мечта" Золя изучал главным образом книжные источники, то теперь он как можно точнее и полнее стремится передать свои непосредственные зрительные и слуховые впечатления от этой новой для него стороны человеческой деятельности. В период подготовки к роману он пишет специальный очерк "Париж, отправление поезда в 6 часов 30 минут".
   Но необходимо отметить, что весь огромный материал о железных дорогах, собранный Золя, имеет главным образом технический, бытовой и эстетический характер; в данном случае писателя меньше всего интересовали социальные вопросы. Так, в подготовительных материалах нет ничего об условиях труда, оплате железнодорожных рабочих и служащих, но зато, желая точно представить себе ощущения машиниста, напряженно всматривающегося в темноту с мчащегося локомотива, Золя добивается разрешения управления железнодорожной компании совершить поездку на паровозе. И в марте 1889 года он действительно едет на паровозе в Мант и обратно. Эта поездка Золя наделала много шуму в печати. Журнал "Иллюстрасьон" ("Illustration") поместил снимок Золя, стоящего на тендере локомотива. Недруги писателя передавали друг другу карикатуру Форена: директор железнодорожной компании отказывается организовать для Золя крушение поезда до тех пор, пока он не станет академиком. Результатом поездки в Мант явился большой очерк "Мое путешествие на локомотиве". Золя тщательно фиксирует в нем многочисленные фактические, технические данные и здесь же отмечает значение той или иной детали для сюжета своего романа. В специальной заметке "Поезд, лишившийся машиниста и кочегара" он рассматривает техническую возможность движения поезда без машиниста.
   "Если огонь в топке будет достаточным и в котле будет вода, поезд пойдет дальше, только сначала с большей скоростью. Давление усилится, скорость в течение некоторого времени будет увеличиваться, потом уменьшится, и в конце концов машина остановится из-за отсутствия огня. Это сможет длиться полчаса -- три четверти часа, но произойдет именно так... Во всяком случае, ночью в течение получаса поезд может бешено мчаться... Остановка в трех лье от обычного места, среди ужасных опасностей. Впереди поезда". Этот технически возможный случай Золя также использовал в романе.
   Большие затруднения представил для Золя выбор заглавия для нового произведения. В его бумагах можно найти около шестидесяти названий, которые затем были отвергнуты: "Пробуждение волка", "Хищники", "Те, которые убивают", "Без разума", "Во власти инстинкта", "Страсть к убийству", "Наследственное зло" и др. Одно время Золя думал остановиться на заглавии "Человек, который убил". Только в процессе непосредственной работы над романом он находит удовлетворяющее его название -- "Человек-зверь". Весной 1889 года Золя разрабатывает подробный план романа ("Набросок"), а летом начинает писать. 5 июня он сообщает Полю Алексису: "Я серьезно принялся за работу, уж окончил первую главу "Человека-зверя" и атакую вторую. Всего будет двенадцать глав". 27 августа он пишет своему издателю Шарпантье: "Я с остервенением работаю над романом. Закончу его, наверное, к первому декабря... Мне безумно хочется как можно скорее разделаться с "Ругон-Маккарами". Я испытываю большой творческий подъем, чувствую себя прекрасно, и мне кажется, что я еще все тот же двадцатилетний юноша, готовый, как и раньше, своротить горы".
   Весь большой фактический материал, собранный для романа "Человек-зверь", оказался подчиненным главным образом физиологической проблеме. В "Наброске" Золя следующим образом определил окончательный замысел книги: "Прежде всего изучение наследственной преступности у Этьена, затем описание судейских и железнодорожной администрации и, наконец, поэма большой магистрали... Вот три задачи; я хочу, чтобы изучение преступности Этьена играло бы главную роль, стало бы центром всего".
   Роман "Человек-зверь" во многом является возвращением к ранним произведениям Золя, к тезису "Экспериментального романа" -- "наследственность оказывает определяющее влияние на интеллект и эмоциональную деятельность человека".
   Поступки персонажей определяются не сердцем, не разумом, наконец, не бытием, а каким-то "роковым" стремлением к разрушению, насилию, убийству. Все они, начиная с Северины и кончая Кабюшем, примитивные "люди-звери", живущие бессознательно, подчиняясь лишь физиологическим законам. Как и в ранних романах Золя, описание темпераментов, физиологических казусов подменяет, по сути дела, изображение духовной жизни человека. Не случайно сам Золя несколько раз и в письмах и в "Наброске" сопоставляет роман "Человек-зверь" с "Терезой Ракен".
   Влиянию наследственности Золя подчиняет характер и судьбу центрального персонажа. Как можно видеть выше, по первоначальному замыслу, героем романа должен был быть Этьен Лантье. "Я могу сделать героем только Этьена Лантье, Этьена из "Жерминаля"", -- записывает Золя в "Наброске" и добавляет, что Этьен после подавления забастовки на шахте становится машинистом на железной дороге. Однако характер Этьена Лантье, руководителя забастовки, никак не соответствовал образу человека, носящего в себе патологическую страсть к убийству. Логика развития образа, художественная правда не вместилась в искусственные рамки натуралистической концепции. И в связи с этим Золя решает изменить генеалогическое древо Ругон-Маккаров, опубликованное в 1878 году. Он наделяет Жервезу Маккар еще одним сыном, о котором раньше не было и речи ни в "Карьере Ругонов", ни в "Западне", и вводит в окончательный вариант генеалогического древа (опубликован как приложение к роману "Доктор Паскаль", 1893) новый персонаж -- Жака Лантье, перенеся на него первоначальную характеристику Этьена: "Алкоголическая наследственность, приводящая к безумной страсти убийства. Состояние преступности. Машинист".
   Жак Лантье -- прирожденный преступник, его патологическая страсть роковым образом предопределена, противоречит его робкой и скромной натуре, не зависит ни от воспитания, ни от профессии; он убивает безо всякой причины, повинуясь лишь страшному инстинкту живущего в нем человека-зверя. Такая трактовка привела к упрощению характера: по сути дела психология Жака в романе не раскрыта, так как она подменена патологической физиологией.
   Увлекшись биологической темой, Золя тем самым неизбежно обеднил все свое произведение. Изучение жизни железнодорожников давало ему богатейший материал для интересного и глубокого изображения рабочих. Однако по сравнению с "Западней" и "Жерминалем" картина жизни здесь значительно сужена. Маниакальные убийцы (в романе из десяти главных персонажей шесть умирают насильственной смертью, а двоих присуждают к пожизненной каторге) заслонили писателю острейшую социальную проблему его времени -- положение рабочего класса. Да и Жак интересует его не как представитель нового класса, а лишь как патологический казус. Во время работы над "Человеком-зверем" Золя получил письмо от одного служащего бельгийской железнодорожной компании, который предлагал ему сведения об условиях жизни и труда железнодорожных рабочих. Автор письма добавлял, что рабочие приняли бы новый роман Золя, рассказывающий правду о злоупотреблениях, несправедливостях и бесправии на железных дорогах, с такой же радостью, с какой шахтеры встретили выход "Жерминаля". Однако Золя не воспользовался этим материалом.
   Все же было бы неверным утверждать, что в романе "Человек-зверь" совершенно не затронуты социальные вопросы. Если Жак Лантье ужасен своей манией, то рядом с ним изображены персонажи, отвратительная сущность которых имеет явно социальную окраску. Животное, жестокое начало преобладает в образах многих буржуа, и это уже не влияние наследственности, а проявление звериных законов буржуазного общества. Насильник и развратник, председатель суда Гранморен пользуется властью, почетом, безнаказанностью; в душе Мизара жадность вытравляет все человеческое; Золя показал ничтожество чиновников, трусость и продажность судейских, лицемерие и фальшь суда, который стремится скрыть истину в деле об убийстве Гранморена, чтобы не скомпрометировать влиятельных лиц.
   В романе передана тревожная обстановка последних лет Второй империи, атмосфера доносов и взаимной слежки. Золя отмечал в "Наброске": "Государство расшатано всеобщей преступностью, наступил кризис Империи, и то, что случилось со старым судьей, может ускорить ее крушение (я покажу последние годы Империи). Именно это свяжет роман с историей Второй империи". Финал романа "Человек-зверь" относится к тому же историческому моменту, что и финал романа "Нана": франко-прусская война 1870 года и крах реакционного режима Второй империи. Империя Наполеона III, неудержимо катящаяся к своей позорной гибели, изображена Золя в символическом образе паровоза, мчащегося без машиниста навстречу неизбежной катастрофе. Золя отмечал в "Наброске": "Показать поезд, полный веселых, не подозревающих опасности солдат, которые горланят патриотические песни. Этот поезд будет символом Франции". Таким образом, в конце роман "Человек-зверь" поднимается до большого социального обобщения.
   К числу бесспорных достоинств произведения относятся пейзажи, связанные с железной дорогой; они играют в романе значительную роль и имеют определенную смысловую нагрузку. Человеку-зверю с его разрушительными инстинктами автор противопоставляет созидательную силу человеческой мысли и разума, воплощенную в стремительно мчащихся поездах и гудящих телеграфных проводах. Начиная с романа "Чрево Парижа" Золя последовательно утверждает новую, необычную для его современников красоту индустриального пейзажа. Он раскрывает эстетическую сторону непривычных для искусства объектов изображения: дымы паровозов, переливы огней на подъездных путях и т. д. Описание вечернего вокзала Сен-Лазар у Золя напоминает известную серию картин художника-импрессиониста Клода Моне ("Вокзалы", 1877), изобразившего вокзал Сен-Лазар в разное время суток при различном освещении. Железная дорога, так же как Центральный рынок в "Чреве Парижа", как сад Параду в "Проступке аббата Муре", как бы становится неодушевленным героем романа. Машины, паровозы, изображены писателем с такой любовью, что они воспринимаются как живые существа. Это прежде всего относится к паровозу Жака, носящему даже женское имя Лизон. В самом Жаке машина пробуждает самые добрые человеческие чувства, гибель Лизон описана с большой трагической силой, словно смерть человека.
   Таким образом, "Человек-зверь" -- противоречивое произведение. Золя отдает в нем значительную дань крайностям своей натуралистической теории, и в этом причина художественных просчетов книги; но, с другой стороны, в романе схвачены и существенно новые явления действительности.
   Выход в свет романа "Человек-зверь" вызвал в буржуазной критике новый взрыв ожесточения и ненависти к Золя. Роман критиковали не только за его действительные недостатки. Многие критики не могли простить Золя крушения своих надежд на то, что после "Мечты" писатель обратится к мистицизму и религии. Нападки на роман были тесно связаны также с начавшейся кампанией против избрания Золя в Академию. Как всегда, злобно критиковал новое произведение Золя Рене Думик ("Ревю де Де Монд" -- "Revue des Deux Mondes"), который писал, что "эта книга -- отвратительная неудобоваримая и претенциозная дребедень, находящаяся вне литературы". К нему присоединился рецензент из газеты "Монд" ("Monde"): "Герои Золя -- свиньи, скрещенные с тигром". В злобных выпадах против писателя нередко прорывался страх перед той социальной взрывной силой, которая таилась в его романах, несмотря на натуралистическую концепцию некоторых из них. Арман де Понмартен на страницах "Газетт де Франс" ("Gazette de France") 23 марта 1890 года с ненавистью заявлял: "Из-за проповеди анархии и духовного порабощения (это всегда синонимы) романы Золя могли бы иметь успех только во время якобинской республики".
   Особый интерес представляет высказывание Анатоля Франса. Прошло почти три года после опубликования его резкой статьи против "Земли". Затем Франс неодобрительно встретил попытку Золя писать в идиллическом духе (статья о романе "Мечта"). Но несмотря на принципиальные эстетические разногласия, Франс не мог не оценить большого таланта своего современника, не оценить литературного и общественного значения цикла "Рутон-Маккары". В газете "Тан" ("Temps") 9 марта 1890 года, в серии "Диалоги живых", он публикует диалог "Человек-зверь". Судья, философ, академик, критик, инженер, светский человек, профессор, писатель-идеалист и писатель-натуралист, сидя с хозяином дома в курительной комнате, в живой, непринужденной беседе обсуждают новый роман Золя. Критик видит в романе соединение двух разных произведений: поучительного рассказа в духе Жюля Верна о железнодорожном движении -- и истории сенсационного преступления; инженер хвалит описание судебного процесса, а судья приходит в восторг от технических железнодорожных терминов; писатель-натуралист обвиняет Золя в измене натурализму, а писатель-идеалист, точку зрения которого, очевидно, разделяет и сам Франс, видит в романе несомненные достоинства: "Когда он превращает машину, управляемую Жаком Лантье, в Лизон, в живое существо, когда он рисует ее во всей красоте жаркой податливой юности, а затем ее же в снежный буран, пораженную тайным и глубоким недугом, как бы ослабевшую от чахотки и, наконец, погибающую насильственной смертью с развороченным нутром и отдающую богу душу, -- что ж, по-вашему, и это тоже написал наивный популяризатор завоеваний науки? Нет уж поверьте, это написал поэт. Его огромный и простой талант творит символы. Он порождает новые мифы. Греки создали дриаду. А он создал свою Лизон. Неизвестно еще, какому из этих двух созданий отдать пальму первенства, но оба они бессмертны. Золя -- великий лирик нашего времени".
   Восхищение образом Лизон встречается во многих отзывах современников Золя. Эдмон Лепелетье писал в "Эко де Пари" ("Echo de Paris"):
   "Золя, как истинный Пигмалион, оживляет своих Галатей, сделанных из руды, из крепких напитков, текущих по перегонным кубам, из нагромождений овощей и тележек с цветами на рынке. Лизон, машина Жака, наделена душой, у нее есть своя жизнь, свои приключения, она переживает трагический конец..." И Лепелетье добавляет: "Лизон -- единственный симпатичный персонаж книги".
   Обстоятельный и благожелательный разбор романа "Человек-зверь" сделал Жюль Леметр в газете "Фигаро" ("Figaro") 8 марта 1890 года:
   "Надо наконец решиться принимать Золя таким, каков он есть. Не может не вызвать уважения его огромное трудолюбие, медленно, но упорно воздвигаемое им колоссальное здание, нагромождение мрачных картин жизни, где все чаще и сильнее блистает его гений..." -- и далее: "...он поэт, проникающий в самые темные глубины человеческого существа... его персонажи не столько характеры, сколько одержимые инстинктом существа, которые разговаривают, двигаются и действуют... Под оболочкой, приобретенной человечеством в последние три десятка лет, у его героев бурлят могущественные изначальные силы, более древние, чем сам хаос..."
   Золя ответил Леметру благодарственным письмом:
   "Я очень польщен и немного даже смущен, дорогой коллега, Вашим отзывом о "Человеке-звере"... Меня особенно обрадовало то, что Вы объяснили мою книгу. Я очень боялся, что ее примут только за плод садистического воображения. Теперь я спокоен: Вы дали верное направление, другие последуют за Вами".
   Современная французская прогрессивная критика, уделяющая большое внимание творчеству Золя, относит роман "Человек-зверь" к тем произведениям писателя, в которых чрезмерный интерес к физиологии приглушает социальную тему. "Разве положение железнодорожных рабочих при капитализме не достаточно тяжелое и бесчеловечное, что его следовало еще усугублять неправдоподобным нагромождением преступлений?" -- спрашивает Жан Фревиль в своей книге "Золя, сеятель бурь". Он высоко оценивает картину жизни железной дороги, нарисованную писателем в этом романе. "Описание работы, опасностей этой профессии, созданные Золя картины задымленных и содрогающихся от грохота вокзалов, безумно мчащихся поездов, врывающихся в темноту ночи и тишину нолей, -- все эти страницы, поразительной правдивости и образности, теряются, к сожалению, в мелодраматической интриге, которая -- и в этом извинение Золя -- отвечала вкусам публики".
   Редактор журнала "Эроп" ("l'Europe", 1952, No 82) Пьер Абрагам выделяет ту же сторону романа и добавляет: "Если вы хотите представить себе, от чего зависела участь железнодорожного рабочего до организации профсоюзов, положивших конец безнаказанному произволу, вспомните унизительные визиты Северины Рубо к влиятельным чинам Компании". Абрагам сожалеет, что тема социального положения рабочих только намечена в романе и не получила должного раскрытия.
   Интерес к роману "Человек-зверь" возобновился К 1938 году, когда кинорежиссер Жан Ренуар экранизировал роман Золя (с Жаном Габеном в главной роли).
   
   На русском языке "Человек-зверь" появился почти одновременно с французскими изданиями. Уже в конце 1889 года в литературном приложении к еженедельной петербургской газете "Неделя" были опубликованы главы, напечатанные к тому времени в "Жиль Бласе". В 1890 году роман был полностью переведен на русский язык. В 900-х годах в некоторых провинциальных театрах прошла инсценировка романа, сделанная Чигориным; эта малоудачная инсценировка сводилась к совершенно откровенной "жестокой" мелодраме.
   Так же как и "Мечта", "Человек-зверь" не вызвал большого интереса у русской публики. Причину художественной слабости романа русская критика видела в ослаблении социальной темы и в увлечения физиологизмом. ""Человек-зверь" является воплощением идей, взятых из области уголовной антропологии и психофизиологии, где Эмилю Золя тесно", -- отмечал критик Л. Оболенский в журнале "Новости" (1892, No 21). И. Матвеев в статье "Атавизм в современном французском романе" ("Русский вестник", 1890, No 11) также подвергает резкой критике биологическую концепцию романа: "Центр тяжести и ключ к разъяснению и оценке этого романа надо искать только в уголовной антропологии... в романе игнорируется тот факт, что преступление -- результат социальных условий, а не только игра природы... В этой последней книге Золя читателя поражает тяжелый трупный запах мертвечины". Матвеев подчеркивает, что натуралистическая теория приводит к снижению художественных достоинств произведений Золя.
   И. А. Бунин в письме к В. В. Пащенко от 28 августа 1890 года отметил противоречивый характер романа "Человек-зверь": "Прочитал роман Золя. Он произвел на меня очень сильное действие... Отчего же мало писали про него?
   Впрочем, мне все-таки непонятен, например, Жак. Ведь "выдумать" на человека все можно. Потом -- как небрежно описано душевное состояние Рубо после убийства. После него, например, почти нет ни одной сцены между Рубо и Севериной, которая характеризовала бы их отношения, чувства поярче. И потом -- слишком уж легко у Золя решаются люди на убийство, например, Северина на подговаривание Жака убить Рубо. Неужто в современном человеке живет такой -- (не зверь) -- а скот?
   Вообще во многих местах только описания, а не изображения. Но в общем -- сильное, тяжелое впечатление. Великий он все-таки писатель!"

---------------------------------------------------------------------------------

   Источник текста: Золя Эмиль. Собрание сочинений в 26-ти томах. Том 13: Мечта. Человек-зверь. Романы. -- Москва: Издательство 'Художественная литература', 1964.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru